"Тайна Испанского мыса" - читать интересную книгу автора (Квин Эллери)

Глава 4 КОВАРНЫЕ ПРИЛИВЫ И ОТЛИВЫ

Потом женщина исчезла, и инспектор Молей задумчиво обронил:

— Интересно, что ее гложет? Она смотрела на него, как если бы никогда в жизни не видела мужчину.

— Опасный возраст, — нахмурился судья Маклин. — Она вдова?

— Почти. Насколько мне известно, у нее больной муж, который около года находится в Аризоне или где-то еще на Западе. В каком-то санатории. И, по-моему, это неудивительно. Видеть перед собой такую страхолюдину в течение пятнадцати лет, а то и дольше, никак не способствует здоровью.

— Выходит, ее муж незнаком с Годфри? — Судья Маклин задумчиво вытянул губы трубочкой. — Хотя зря задавать такой вопрос. У меня и прежде сложилось впечатление, что она сама знает их не слишком близко.

— Это так, — странно посмотрев на него, подтвердил Молей. — Из того, что я слышал, Годфри незнакомы с Констеблем. Никогда не встречались с ним, а он не бывал у них здесь, в доме. Что вы хотели сказать, мистер Квин?

Эллери, который слушал с отсутствующим видом, обернулся: двое мужчин в белом шли по гравиевой дорожке, унося тело на носилках. Негромко переговариваясь между собой, они тяжело ступали под его весом. Затем он пожал плечами и снова уселся в удобное плетеное кресло.

— А что вы знаете, — спросил он, попыхивая сигаретой, — о здешних приливах и отливах, инспектор?

— О приливах и отливах? Что вы имеете в виду?

— В данный момент ничего другого, кроме того, что спрашиваю. Специфическая информация может прояснить то, что пока туманно, если вы понимаете, о чем я.

— Не уверен, что понимаю, — с усталой улыбкой ответил инспектор. — Судья, о чем это он?

Судья Маклин хмыкнул.

— Будь я проклят, если знаю. У него есть отвратительная привычка говорить о чем-то, что, кажется, имеет смысл, но при ближайшем рассмотрении ничего не значит. Хватит тебе, Эллери, тут серьезное дело, а не пикник.

— Спасибо за напоминание. Я задал вполне невинный вопрос, — обиженно отозвался Квин. — Приливы, мой друг, приливы. В частности, приливы и отливы в этой бухте. Мне нужна информация о них, и чем более точная, тем лучше.

— О, — протянул инспектор и почесал голову. — Ладно, я помогу вам. Сам я мало в этом разбираюсь, но у меня в подразделении есть один парень, который знает здешнее побережье как пять своих пальцев. Может, он вам поможет...

— Тогда стоит послать за ним, — вздохнув, предложил Эллери.

— Сэм! — кликнул Молей. — Пришли к нам Лефти, слышишь?

— Он ищет одежду! — прокричал в ответ полицейский с дороги.

— Черт, я и забыл. Отыщите его поскорей.

— Кстати, — начал судья, — а кто нашел тело, инспектор? Я так и не понял.

— О черт! Миссис Годфри. Сэм! — прокричал он снова. — Пришли сюда миссис Годфри... одну! Видите ли, судья, мы получили сигнал в шесть тридцать утра; и через пятнадцать минут уже были здесь. С этого самого момента — сплошная головная боль. У меня не было возможности поговорить с кем-либо из здешней публики, кроме как с миссис Годфри, но она была слишком расстроена, чтобы связно излагать. Так что не мешает прояснить все прямо сейчас.

Они ждали молча, задумчиво глядя на море. Немного погодя Эллери посмотрел на свои наручные часы. Было немногим больше десяти. Потом он снова перевел взгляд на сверкающие воды бухты. Их уровень заметно повысился, и море отъело у пляжа приличный кусок.

Затем мужчины поднялись на террасу. Высокая смуглая женщина с болезненной медлительностью спускалась вниз, ее глаза покраснели, веки распухли, словно она страдала базедовой болезнью. К груди она прижимала промокший насквозь носовой платок.

— Спускайтесь к нам, — мягко пригласил инспектор. — Теперь уже ничего страшного, миссис Годфри. Всего несколько вопросов...

Она искала его, в этом они были уверены. Ее покрасневшие глаза бегали из стороны в сторону против ее желания. Женщина продолжала медленно спускаться, как если бы противилась и одновременно желала этого.

— Его нет... — неуверенным тоном начала она.

— Его уже забрали, — нахмурившись, пояснил инспектор. — Присаживайтесь.

Она обернулась в поисках стула. Потом медленно села, не спуская глаз со стула, на котором до этого сидел Джон Марко.

— Сегодня утром вы мне сказали, — начал инспектор, — что это вы обнаружили тело мистера Марко на террасе. Вы были в купальном костюме. Вы спускались к пляжу, чтобы искупаться, миссис Годфри?

— Да.

— В шесть тридцать? — осторожно спросил Эллери.

Она подняла на него удивленные глаза, как если бы только сейчас заметила его.

— Почему вы... мистер?..

— Квин.

— Да. Детектив, не так ли? — Неожиданно, закрыв лицо руками, она рассмеялась и со сдавленными рыданиями в голосе спросила: — Почему вы все не уберетесь отсюда? Почему не оставите меня в покое? Что случилось, то случилось. Он... мертв, и все. Разве вы можете вернуть его?

— А вы бы хотели, — сухо отозвался судья Молей, — чтобы мы это сделали, миссис Годфри?

— Нет! О господи, нет! — прошептала она. — Ни за что на свете. Уж лучше так. Я... я рада... — Она отняла руки от лица, в ее глазах стояли слезы. — Я не это имела в виду... — быстро поправилась она. — Я так расстроена...

— Так, значит, в шесть тридцать, — негромко напомнил Эллери, как если бы ничего не случилось.

— О! — Усталым жестом женщина прикрыла глаза от солнца. — Да, именно так. Я ранняя пташка. Никогда не могла понять женщин, которые нежатся в постели до десяти–одиннадцати часов. — Она говорила рассеянно, ее мысли явно блуждали где-то далеко. Потом в ее голосе прозвучали боль и неуверенность: — Мой брат и я...

— Да, миссис Годфри, — поспешил ей на помощь инспектор.

— Мы обычно ходили плавать вместе, — прошептала она. — Дэвид плавает... плавал...

— Плавает, миссис Годфри. Пока нам не будет известно другое.

— Дэвид и я часто ходили поплавать до семи часов. Я всегда любила море, и Дэвид тоже, разумеется; он плавает как рыба. В нашей семье лишь мы двое такие; мой муж терпеть не может воду, а Роза так и не научилась плавать. В детстве она была страшно напугана... едва не утонула и после этого наотрез отказалась учиться плавать. — Она говорила как во сне, словно какая-то скрытая сила побуждала ее давать объяснения. Неожиданно голос женщины надломился. — Сегодня утром я спустилась одна...

— К тому времени вы уже знали, что ваш брат пропал, — негромко напомнил Эллери.

— Нет, нет! Я не знала! Я постучала в дверь его спальни, но он не откликнулся. Тогда я решила, что он уже спустился к пляжу. Я... я не знала, что его не было дома всю ночь. Вчера вечером я рано... — Она помолчала, и ее взор затуманился. — Я неважно себя чувствовала, поэтому пошла спать раньше обычного. Я не знала, что Роза и Дэвид пропали. Я спустилась к террасе. Потом я... я увидела его, сидящего за столиком в плаще, спиной ко мне. Я сказала «доброе утро» или что-то вроде этого, но он не обернулся. — Ее лицо исказилось от ужаса. — Я прошла мимо него, глянула на его лицо... что-то заставило меня обернуться... — Она содрогнулась и замолчала.

— Вы дотрагивались до чего-нибудь?.. — резко спросил Эллери.

— Господи, нет! — воскликнула миссис Годфри. — Я скорее умерла бы. Как можно... — Она снова вздрогнула, все ее тело передернулось от отвращения. — Я закричала. Прибежал Джером... Джером — правая рука моего мужа по хозяйству... Кажется, я потеряла сознание. В следующий момент, когда я пришла в себя, вы, джентльмены, были уже здесь... полиция, я имею в виду.

— Хорошо, — кивнул инспектор.

Повисла долгая пауза. Миссис Годфри сидела, кусая край мокрого носового платка. Даже в горе ее упругое стройное тело выглядело молодым; невозможно было представить, что перед вами женщина, у которой взрослая дочь. Эллери внимательно изучал изгиб ее тонкой талии.

— Кстати, миссис Годфри. На вашу любовь к плаванию не влияла... э... погода?

— Я не понимаю, о чем вы? — тихо произнесла она, недоуменно глядя на него.

— Вы спускались к морю каждое утро в шесть тридцать, чтобы искупаться, и в дождь и в солнце?

— О, вы об этом. — Она покачала головой. — Да, я люблю море в дождь. Оно такое теплое... вода пощипывает кожу.

— Это замечание настоящей гедонистки, — улыбнулся Эллери. — Я понимаю, о чем вы говорите. Однако вчера ночью не было дождя, так что все это ради красного словца.

Инспектор Молей сделал странный жест, проведя рукой по губам и подбородку.

— Послушайте, миссис Годфри, нет смысла бродить вокруг, да около. Убит человек, ваш гость, а убийства не совершаются просто ради забавы. Что вы знаете обо всем этом?

— Я?

— Но ведь это вы пригласили мистера Марко, не так ли? Или ваш муж?

— Я...

— Ну и?..

Она подняла на него глаза; неожиданно они стали совершенно пустыми.

— Ну и что, инспектор?

— Ну и!.. — Молей явно начинал сердиться. — Вы же отлично понимаете, что я имею в виду. Кто с кем здесь не ладил? У кого могли быть причины прикончить Марко?

Женщина слегка приподнялась на стуле.

— Пожалуйста, инспектор. Это звучит крайне бестактно. Я не сую нос в дела моих гостей.

Молей сдержал себя и, прищурившись, посмотрел на нее:

— Разумеется, я не думаю ничего такого. Но ведь что-то должно было случиться, миссис Годфри, человека не убивают ни с того ни с сего.

— Насколько мне известно, — бесцветным голосом произнесла она, — ничего не случилось. Разумеется, я не могу знать всего.

— У вас были другие гости или посетители, кроме тех, кто находится здесь сейчас... я имею в виду за последние пару недель?

— Нет.

— Совсем никого?

— Никого.

— И никто не ссорился с Марко или с кем-либо из присутствующих?

Стелла Годфри прищурила глаза.

— Не... я хотела сказать, что я ничего такого не слышала.

— Хмм! И вы уверены, что никто не приезжал сюда, чтобы повидаться с Марко?

— Уверена, насколько может быть уверена любая хозяйка. У нас на Испанском мысе не бывает неожиданных гостей, инспектор. — Теперь она держалась надменно. — А что касается тех, кто мог бы подкрасться тайком, то Джером не пропустит мимо и мухи. Если бы кто-то и появился, я об этом знала бы.

— За все то время, что Марко находился здесь, он часто получал письма?

— Письма? — Она задумалась, едва ли не с облегчением, как показалось Эллери. — Дайте подумать, инспектор. Нечасто. Видите ли, когда почтальон доставляет почту, миссис Бурлей, моя экономка, приносит ее мне. Я сортирую, и миссис Бурлей разносит письма по комнатам... членам семьи и тем гостям, которые живут у нас в данное время. Вот откуда я... я это знаю. Мистер Марко... — ее голос дрогнул, — получил за все время своего пребывания здесь два или три письма.

— А как давно, — осторожно спросил судья Маклин, — он живет у вас, миссис Годфри?

— Все... все лето.

— А, так сказать, вечный гость! Тогда вы очень хорошо его знаете. — Глаза судьи пронизывали ее насквозь.

— Простите? — Она несколько раз поспешно моргнула. — Да, довольно хорошо. Я... я узнала его довольно близко за последние несколько месяцев. Мы познакомились в начале весны, в городе.

— А как случилось, что вы пригласили его к себе? — хрипло поинтересовался Молей.

Кисти ее рук переплелись.

— Он... он как-то заметил, что любит море, и что у него нет определенных планов на лето... Мне... нам всем он очень понравился. Он был веселым собеседником, очаровательно пел испанские песни...

— Испанские песни? — задумчиво произнес Эллери. — Тогда, может... Он был испанцем, миссис Годфри?

— Думаю, да. В каком-то поколении.

— Тогда его национальность и название вашего владения случайно совпали. Видимо, так. Вы говорили...

— Он играл в теннис как настоящий профессионал... у нас есть несколько покрытых дерном кортов на другом конце мыса, а также поле для гольфа... Он играл на пианино и был превосходным игроком в бридж. Так сказать, идеальный гость для летнего отдыха...

— Не говоря уже, — добавил Эллери, улыбаясь, — о его внешней привлекательности — ценное преимущество, когда среди гостей превалируют дамы. Да, случай и в самом деле печальный. Итак, вы пригласили этого Мистера Совершенство погостить на лето, миссис Годфри. Надеюсь, он вел себя подобающим образом?

Ее глаза гневно вспыхнули; потом она тяжело сглотнула и снова опустила их.

— О да. Вполне... Роза... моя дочь очень к нему привязалась.

— Значит, на самом деле мисс Годфри главная виновница его присутствия здесь, миссис Годфри?

— Я... я этого не говорила.

— Позвольте мне... — вкрадчиво заговорил судья. — Насколько хорошо играл мистер Марко в бридж? — Пожилой джентльмен сам слыл заядлым игроком.

Миссис Годфри подняла брови вверх.

— Я не вижу... Превосходным, как я уже говорила, судья Маклин. Лучшим среди всех нас.

— Вы обычно делали высокие ставки? — осторожно спросил судья.

— Вовсе нет. Иногда полцента, а чаще всего пять.

— В моих кругах такие ставки считались бы достаточно высокими, — улыбнулся пожилой джентльмен. — Насколько я понимаю, Марко постоянно выигрывал?

— Прошу прощения, судья! — холодно отрезала миссис Годфри, поднимаясь со стула. — Это и в самом деле звучит беспардонно. Неужели вы думаете, что я...

— Простите меня, — извинился судья невозмутимым тоном. — Но кто чаще всего из присутствующих оказывался его жертвой?

— Ваши выражения, судья, вряд ли можно счесть за хороший тон. Я несколько раз проигрывала. И миссис Мунн тоже...

— Сядьте, — резко велел ей инспектор Молей. — Так мы ни до чего не договоримся. Простите, судья, но этот случай мало походит на убийство из-за карт. Что касается писем для Марко, миссис Годфри, то у вас есть хоть какая-то идея, от кого они были?

— Да, да, письма, — оживился Эллери. — Это чрезвычайно важно.

— Думаю, тут я могу вам помочь, — ответила миссис Годфри все тем же холодным тоном и снова села. — Видите ли, когда я их сортировала, то не могла не заметить... что все письма Марко приходили от одного адресата. Все конверты были делового типа, с фирменным знаком в углу. Одним и тем же.

— Случайно, не от Лукаса ли Пенфилда, — насмешливо поинтересовался Эллери, — Одиннадцатая Парк-роу, Нью-Йорк-Сити?

Ее глаза округлились в неподдельном удивлении.

— Да, это те самые имя и адрес. Думаю, писем было три, не два. С разницей в две-три недели.

Все трое мужчин обменялись взглядами.

— Когда пришло последнее? — спросил Молей.

— Четыре или пять дней назад. На конверте под его именем значилось «адвокат».

— Адвокат! — негромко воскликнул судья Маклин. — Боже мой! Я должен был догадаться. По адресу... — Он замолчал, опустив в задумчивости веки.

— Надеюсь, теперь все? — Миссис Годфри с трудом снова поднялась. — Роза нуждается в моем внимании...

— Хорошо, — с кислой миной кивнул инспектор. — Но я докопаюсь до правды, даже если мне придется пройти сквозь огонь и воду, миссис Годфри. Я не удовлетворен вашими ответами, скажу вам откровенно. Я считаю, что вы ведете себя крайне неразумно. В конце концов, всегда выгоднее, если сказать правду вначале. Сэм! Проводи миссис Годфри к дому.

Стелла Годфри быстро окинула их лица встревоженным, вопросительным взглядом, затем поджала губы, тряхнула темной, красивой головой и в сопровождении Сэма начала подниматься по ступеням.

Они молча смотрели ей вслед, пока она не исчезла из вида.

Потом Молей буркнул:

— Она знает намного больше, чем рассказала. Господи, какой бы ангельской музыкой звучал весь этот бред, если бы все говорили правду!

— Правда, сказанная вначале, окупится в конце, — произнес Эллери задумчиво. — Как вам это мудрое изречение, судья? Оно достойно быть занесенным в скрижали. — Он усмехнулся. — Инспектор, честно говоря, это дамская слабость. Если немного поднажать в нужном месте...

— А это, — устало произнес инспектор, — Лефти. Спускайся к нам, Лефти. Познакомься с судьей Маклином и мистером Квином. Мистер Квин хотел узнать о здешних приливах и отливах. Шмотки еще не нашли?

Лефти оказался маленьким, жилистым человечком с утиной походкой. У него были рыжие волосы, красное, в веснушках лицо и такие же красные, веснушчатые руки.

— Нет еще, сэр. Сейчас ребята ищут на поле для гольфа. А траулерная команда только что прибыла... Рад познакомиться с вами, джентльмены. Что вы хотели узнать о приливах, сэр?

— Все, что можно, — пояснил Эллери. — Присаживайтесь, Лефти. Курите? Вы давно знаете эти места?

— Довольно давно, сэр. Я родился не далее как в трех милях отсюда.

— Замечательно. Насколько коварны эти приливы и отливы?

— Коварны? Не сказал бы, что они особо коварны, разве что в тех местах, где условия позволяют им немного почудить. — Он усмехнулся. — Однако нам все же удалось составить довольно точный график приливов и отливов.

— А как насчет приливов в этой бухте, Лефти?

— О. — Улыбка исчезла с его лица. — Теперь я вас понял, сэр. Тут как раз то самое место, где они ведут себя коварно. Необычное скалистое образование и узкий выход в море сбивают к черту все графики.

— Вы можете привести мне соответствующее время отливов и приливов для любого периода?

Лефти торжественно выудил из объемистого кармана потрепанный буклет.

— Само собой, сэр. Однажды мне довелось делать кое-какую работенку для геодезистов на здешнем побережье, так что я знаю об этой бухте все. Какой день?

Эллери глянул на свою сигарету и протяжно произнес:

— Вчерашняя ночь.

Полицейский полистал страницы. Судья Маклин сощурил глаза и вопросительно посмотрел на Эллери. Но тот в приятной задумчивости изучал наступающую кромку воды с ее неровными краями.

— Ага, — произнес Лефти. — Вот. Вчера утром...

— Начните-ка со вчерашней ночи, Лефти.

— Хорошо, сэр. Вчера ночью максимального уровня прилив достиг в двенадцать часов шесть минут.

— Чуть позже полуночи, — задумчиво обронил Эллери. — Затем вода начинает отступать, поэтому... Когда наступил следующий прилив?

Лефти снова усмехнулся:

— Он наступает сейчас, сэр. И достигнет максимума в двенадцать пятнадцать дня.

— А в какое время ночи был максимальный отлив?

— В шесть часов одну минуту утра, сэр.

— Понятно. Скажите мне вот что, Лефти. Насколько быстро, как правило, уходит из бухты море?

Лефти почесал рыжую голову.

— Это зависит от времени года, сэр, как и в любом другом месте. Но море уходит довольно быстро. Замер глубины лотом показывает необычное дно и нагромождение скалистых обломков. Воду здесь как будто высасывают насосом.

— Ага. Тогда между глубиной воды в прилив и отлив существует значительная разница?

— Само собой, сэр. Как видите, здесь отлогий берег, так что уровень быстро падает. Иной раз весной приливы покрывают третью ступень этой террасы, что ведет к песку. Разница в глубине может составлять девять-десять футов.

— Похоже, это довольно много.

— Относительно, сэр. Больше, чем где-либо еще на этом побережье. Но это тьфу по сравнению с приливами в Истпорте, штат Мэн. Там разница доходит до девятнадцати футов! А в заливе Фанди — до сорока пяти... побивает все рекорды, я думаю... И потом...

— Довольно, довольно; вы меня убедили. Поскольку вы оказались всеведущим, по крайней мере в вопросах, касающихся динамической океанографии, возможно, вы скажете нам, Лефти, насколько сильно был обнажен этот пляж в час минувшей ночи.

Наконец инспектор Маклин и судья Молей догадались, к чему клонил Эллери. Судья скрестил длинные ноги и стал пристально вглядываться в потихоньку подползающее море.

Надув губы, Лефти изучал бухту, затем его губы беззвучно задвигались, как если бы он что-то подсчитывал.

— Видите ли, сэр, тут многое приходится принимать во внимание, — сообщил он наконец. — Но если прикинуть как можно точнее и учесть тот факт, что в это время года максимальный прилив оставляет не покрытыми водой примерно два фута пляжа, я сказал бы, что в час ночи здесь должно было оставаться по меньшей мере восемнадцать, может, девятнадцать футов голого пляжа. Я же говорил вам, что прилив и отлив наступают здесь быстро. В полвторого утра, может быть, даже все тридцать. Воды в этой бухте выкидывают с графиком черт-те какие фокусы.

Эллери одобрительно похлопал парня по плечу.

— Превосходно! Это все, Лефти, и большое вам спасибо. Вы мне здорово все прояснили.

— Рад был помочь вам, сэр. Что-нибудь еще, шеф?

Молей с рассеянным видом отрицательно потряс головой, и детектив удалился.

— Ну и что с этого? — спросил немного погодя инспектор.

Эллери поднялся и подошел к ступеням террасы, ведущим к пляжу. Но он не стал спускаться на песок.

— Кстати, инспектор, я правильно понимаю, что сюда, на террасу, есть только два пути: с основной дорожки наверху и со стороны бухты.

— Ну да. Это легко видеть.

— Мне хотелось убедиться. Тогда...

— Хотя я и не люблю спорить, — негромко вмешался судья Маклин, — но позволь мне заметить, мой мальчик, что по обеим сторонам террасы возвышаются скалы.

— Однако они сорока футов — если не больше — в высоту, — возразил Эллери. — Неужели ты предполагаешь, что кто-то мог сигануть с вершины одной из этих скал на террасу или пляж, который еще ниже?

— Не совсем так. Но ведь существует такой предмет, как веревка, чтобы спуститься...

— Веревку не за что привязать, — резко возразил инспектор Молей. — Ни деревьев, ни валунов по обеим сторонам, по крайней мере на протяжении двухсот ярдов.

— А как насчет сообщника, — слабо запротестовал судья, — который мог держать веревку?

— Ну вот, — раздраженно буркнул Эллери, — теперь ты пустился в софистику, мой дорогой Солон. Разумеется, я думал о такой возможности. Но за каким чертом кому-то могло понадобиться выбирать этот окольный маршрут, чтобы добраться до террасы, когда есть дорожка и ступени? Ты же знаешь, они не охраняются, а ночью в тени скал тут ни черта не видно.

— Зато слышно. На гравиевой дорожке могли быть слышны шаги.

— Верно, но тот, кому вздумалось бы спускаться по веревке, был бы слышен не меньше, пока он бился и цеплялся бы о бороздчатую скалу. К тому же этот звук вызвал бы еще большее подозрение для намеченной жертвы, чем шуршание шагов на гравиевой дорожке.

— Вряд ли, если это были бы шаги капитана Кидда, — хохотнул судья. — Мой дорогой мальчик, я совершенно уверен, что ты прав. Я просто пытаюсь прояснить то, что, по моему мнению, требует прояснения. Ты сам всегда проповедуешь, что любая мелочь должна приниматься во внимание.

Эллери усмехнулся, примиренный.

— Тогда ладно. К террасе есть два подхода: дорожка вверху и бухта внизу. Мы знаем, что в час ночи Джон Марко был еще жив на этой террасе. Мы знаем это из его собственного свидетельства — он поставил время в начале письма, которое писал этому Пенфилду.

— Верно, — кивнул Молей.

— А теперь, даже принимая во внимание, что его часы могли врать, ошибка не может превышать получаса, хотя все говорит в пользу того, что она не могла быть столь велика, если вообще была. Коронер определил время смерти, которая наступила мгновенно, между часом и половиной второго. Так что мы выверили все линейно. — Он замолчал, чтобы глянуть на мирный маленький пляж внизу.

— Ну и что из этого? — хрипло спросил инспектор.

— Он явно пытается установить время появления убийцы, — пробормотал судья. — Давай действуй, Эллери!

— Но если Марко был еще жив в час ночи или около того, тогда в какое время явился сюда убийца? — продолжал размышлять вслух Эллери, одобрительно глянув в сторону судьи. — Это крайне важный вопрос. Мы бы здорово продвинулись вперед, если бы знали ответ на него. Ибо по собственному свидетельству Марко мы знаем, что первым сюда пришел он.

— Вау! — воскликнул Молей. — Не так быстро. С чего вы это взяли?

— Да вы что, он сам это подтвердил... в своем письме!

— Вы должны мне это доказать, — строптиво пробурчал Молей.

Эллери вздохнул:

— Разве он не написал, что у него есть «пара минут для себя самого»? Очевидно, что он не написал бы этого, будь он не один. Собственно говоря, Марко начал письмо с того, что кого-то ждет. Единственным аргументом против этого могло бы стать доказательство того, что письмо фальшивое. Но вы же сами сказали, что вопрос об аутентичности почерка Марко не стоит, и я готов положиться в этом на вас, поскольку это подтверждает мои доводы. Если Марко был жив в час ночи и при этом был здесь один, значит, убийца еще не пришел.

Он помолчал, потому что инспектор вздрогнул. В просвете меж скал послышался шум, и большая гребная шлюпка медленно появилась в поле их зрения. Она была набита людьми, а по обеим сторонам от нее тянулась странного вида конструкция, исчезавшая в синих глубинах моря. Траулерщики прочесывали дно у скал Испанского мыса в поисках одежды Джона Марко.

— Наш специалист по приливам и отливам, — продолжил Эллери, не отрывая глаз от шлюпки, — утверждает, что в час ночи около девятнадцати футов пляжа было обнажено. Но я только что показал вам, что в час ночи Джон Марко был еще жив.

— И что из этого? — немного погодя спросил инспектор.

— Но вы же сами видели пляж сегодня утром, инспектор! — воскликнул Эллери, выкидывая руку вперед. — Даже к тому времени, когда я и судья Маклин прибыли сюда, то есть пару часов назад, двадцать пять или тридцать футов пляжа оставались обнаженными. И вы не видели на песке никаких следов, не так ли?

— Не припоминаю, чтобы я видел хоть какие-то следы.

— Их и не было. Значит, следов на песке не было также и ночью между часом и часом тридцатью! Вода неуклонно убывала, отступая все дальше и дальше от террасы. Значит, после часу ночи вода никак не могла смыть следы, которые могли бы отпечататься на песке на протяжении восемнадцати футов от террасы вглубь моря. И дождь тоже не мог; да и ветер навряд ли сгладил бы следы в таком защищенном со всех сторон скалами месте.

— Продолжай, сынок, продолжай, — быстро проговорил судья.

— А теперь смотрите. Приди убийца Марко на террасу с пляжа внизу, он не мог бы не оставить следов на песке, поскольку, как я уже вам показал, он должен был прийти после часу — в то время, когда более восемнадцати футов пляжа не были покрыты водой. Но на песке нет следов. Значит, убийца Марко не мог прийти на террасу с берега!

Последовало долгое молчание, нарушаемое лишь голосами перекрикивающихся на лодке людей и плесканием волн о берег.

— Так вот вы к чему ведете, мистер Эллери. — Инспектор мрачно кивнул. — Но это бесспорно, мистер Квин, черт побери! Я мог бы сказать вам то же самое без всех ваших сложных расчетов. Отсюда неоспоримо следует...

— Отсюда неоспоримо следует, что, поскольку на террасу есть только два пути и пляж исключается, убийца должен был прийти по суше, по дорожке сверху. В самом деле, инспектор! Неоспоримо это следует лишь после неоспоримого доказательства, а не просто из ниоткуда. Ничего ниоткуда не следует неоспоримо, пока не будет продумано логично и все другие альтернативы неоспоримо отвергнуты. — Молей взмахнул руками. — Да, убийца Марко пришел сюда по дорожке сверху, — продолжал Эллери, — в этом не может быть сомнения. С этого и следует начинать.

— Маловато для начала, — буркнул инспектор. Потом лукаво глянул на Эллери. — Так, значит, вы думаете, что убийца пришел из дома?

Квин пожал плечами:

— Дорожка есть дорожка. Люди, проживающие в данный момент на этом Испанском шишаке, в силу естественных причин являются непосредственными подозреваемыми. Но дорожка также ведет к дороге через скалистый перешеек, а дорога через скалистый перешеек ведет к дороге через парк, а дорога через парк...

— Ведет к шоссе. Да, мне это известно, — понуро буркнул Молей. — Его мог пристукнуть кто угодно, включая меня самого. Весьма важное заключение! Давайте лучше поднимемся к дому.

Пока они медленно двигались за инспектором, что-то бормотавшим себе под нос, Эллери рассеянно полировал стекла пенсне, а судья Маклин негромко проворчал:

— Что касается этого дела, то убийца явно ушел с места преступления также по дорожке. Совершенно невозможно, чтобы он мог перескочить минимум через восемнадцать футов песка. Убив Марко, он не подходил к воде, иначе мы обнаружили бы его следы.

— О, вы об этом! Совершенно верно. Боюсь, что разочарование инспектора имеет оправдание. В моем недавнем монологе не содержится ничего оригинального. Но необходимо было все расставить по местам... — Эллери вздохнул. — Никак не могу выкинуть из головы тот факт, что Марко был совершенно голым. Это звучит в моем мозгу с назойливостью лейтмотива Вагнера. Тут кроется какая-то хитрость, судья!

— Хитрость — это то, что мы сами считаем хитростью, сынок, — провозгласил Маклин. — Не исключено, что вопрос, в сущности, прост. Хотя согласен, это трудная головоломка. С какой стати кому-то раздевать свою жертву донага?.. — Он покачал головой.

— Хм. Ему пришлось попотеть, — проворчал Эллери. — Тебе когда-нибудь доводилось раздевать спящего или находящегося в бессознательном состоянии человека? Мне — да, и можешь поверить, это не так просто, как кажется. Чего стоит только справиться с непослушными руками и ногами. Да, та еще работенка! Работенка, которой никто не стал бы заниматься, особенно в такое время, без определенной и крайне важной на то причины. Конечно, он не мог снять всю одежду, не трогая плаща. Или же снял плащ, раздел Марко, а потом снова надел на него плащ. Но на кой черт его вообще было раздевать? Или зачем было раздевать, но оставлять плащ? И вот еще что, если Марко сжимал в руке трость, пока писал, то убийце пришлось вынуть ее из его правой руки, для того чтобы раздеть. Значит, потом он вложил трость обратно в руку — бессмысленная процедура. Но должна же быть какая-то причина. Зачем? Для большего эффекта? Чтобы сбить с толку? У меня уже начинает болеть голова.

Судья Маклин вытянул губы трубочкой.

— На первый взгляд это действительно не имеет смысла, особенно раздевание; по крайней мере, здравого смысла здесь нет. Эллери, я прилагаю титанические усилия, чтобы не думать об анормальной психологии или извращении.

— Если убийца женщина... — задумчиво начал Эллери.

— Чепуха! — фыркнул пожилой джентльмен. — Ты и сам в это не веришь.

— О, неужели? — съязвил Эллери. — Я заметил, что ты сам об этом подумывал. Тут нет ничего невозможного. Ты старый церковный прихожанин и все такое, но не исключено, что мы можем иметь дело с психопаткой. И если это так, то тогда нужно искать отвергнутую любовницу, страдающую сексуальной манией...

— У тебя извращенный ум, — хмыкнул судья.

— У меня логический ум, — парировал Эллери. — И вместе с тем я должен признать, что имеется несколько фактов, которые не совсем вяжутся с теорией о психопатке, — главным образом упущения по части преступника... или преступницы, если тебе угодно. — Он вздохнул. — Кстати! Что за темная лошадка, этот его дружок Пенфилд?

— Э? — воскликнул судья, резко остановившись.

— Пенфилд, — медленно повторил Эллери. — Ты наверняка помнишь Пенфилда, Лукаса Пенфилда, адвоката, Одиннадцатая Парк-роу, Нью-Йорк-Сити? Я чуть со смеху не покатился, когда ты изображал меланхолию, сидя с «опущенными долу очами». Допустим, ты оставался верен Уиллу Коллинзу и «изливал в сладкозвучный рожок» свою «печальную душу».

— Сам ты «сладкозвучный рожок». Иногда ты просто выводишь меня из себя, — сварливо буркнул судья. — Неужели мое лицо столь красноречиво? А ведь когда-то я слыл Сфинксом. Однако я не изображал меланхолию, просто предавался внезапно нахлынувшим на меня мрачным воспоминаниям ускользающей памяти. Я вспоминал.

— Вспоминал — что?

— То, что случилось много лет назад. Десять, а то и больше. Я был довольно... э... известным специалистом по ведению экстренных дел в Судебной ассоциации. Зачастую у нас случались неприятные внутренние разборки. Я имел сомнительное удовольствие познакомиться с мистером Лукасом Пенфилдом в связи с особо дурно пахнущим дельцем. Поэтому я наслышан об этом джентльмене с его сомнительной репутацией.

— А!

— Тьфу, да и только, — сухо ругнулся судья. — Возмущенное братство адвокатов выдвинуло против него обвинение. Если, конечно, это тот самый Пенфилд... Одним словом, его собирались лишить адвокатской практики. В частности, за подбивание свидетелей по делу давать ложные показания, за дачу крупных взяток для борьбы против присяжных и еще за кое-какие, не менее неприглядные поступки.

— И чем закончилось?

— Ничем; адвокатское братство выпустило пар, но у них не нашлось против него никаких доказательств. Его защита была, как всегда, мастерской. Процедура лишения адвокатской практики Пенфилда провалилась... Я мог бы продолжать ораторствовать насчет мистера Пенфилда целый день, мой мальчик. Память становится все острее с каждым минувшим мгновением.

— Значит, Джон Марко переписывался с паршивой овцой, да? — пробормотал Эллери. — И, судя по всему, не имел ничего против его подмоченной репутации. Расскажи мне все, что ты знаешь о Пенфилде, ладно?

— О нем можно выразиться одной-единственной фразой, — хмыкнул судья Маклин, вытягивая губы в трубочку. — Люк Пенфилд — самый большой мерзавец, по которому веревка плачет.