Фармер Филип Жозе Небесные киты Измаила

Один человек остался жив.

Огромный белый кит со странным пассажиром за спиной и удавленник, влачившийся за своим заклятым врагом с настойчивостью одержимого, были уже глубоко. Китобоец отправился в свое последнее — вертикальное — плавание. В пучине уже скрылись и рука с молотком, и ястреб, чье крыло было прижато к мачте: океан со сноровкой, приобретенной им за миллиарды лет, стер со своего лика следы человеческого присутствия.

Только человек, выброшенный из вельбота, еще плавал поблизости, но и он знал, что скоро пойдет ко дну, к своим товарищам.

А потом тонущий корабль словно сделал последний выдох, и лопнул черный пузырь. Из него, как взвившийся к небу дельфин, вырвался гроб Квикега, ставший теперь лодкой, перевернулся в воздухе, упал и закачался на волнах. Дельфин превратился в бутылку, и в ней была весточка надежды.

На этом гробу человек целый день и целую ночь проплавал в море, покачиваясь на легкой панихидной зыби. На второй день «Рахиль», блуждавшая по неверным следам своих пропавших детей, нашла еще одного сироту.

Капитан Гардинер счел историю, рассказанную Измаилом, самой странной из всех, какие ему доводилось слышать, — а таких было немало. Но ему было некогда удивляться — мучительная нужда гнала его вперед. И «Рахиль», распустив паруса, рыскала как безумная из стороны в сторону в поисках вельбота с мальчиком — сыном капитана. Минул день, и ночь опустилась над морем, тогда зажгли фонари. Взошла полная луна, и в ее сиянии спокойные воды стали черненым серебром.

Буй, он же гроб Квикега, подняли на палубу, и, пока Измаил заканчивал свой рассказ, капитан Гардинер обошел гроб кругом, с любопытством его разглядывая и то и дело нагибаясь к странным завиткам на крышке.

— Н-да, интересно, что такое некрещеный варвар хотел выразить этими закорючками? — бормотал капитан. — И вот забавно — ведь эти письмена вырезал неграмотный дикарь. Не молитва ли это одному из его богов, подобных Ваалу? Послание кому-то из обитателей иного мира? А может, это заклинания, и тот, кто произнесет их, попадет в некую область или время, где, верно, нам, христианам, будет совсем неуютно?

Эти домыслы запомнились Измаилу. Впоследствии ему казалось, что последнее замечание капитана могло оказаться истинной правдой. Не был ли замысловатый узор, расплывавшийся и ускользавший от пристального взгляда, абрисом того ключа, что мог повернуть колеса времени?

Но времени на размышления у Измаила было не так много.

Зная, через какие испытания ему пришлось пройти, капитан Гардинер дал ему поспать остаток дня и половину ночи. Потом его разбудили и послали на марс фок-мачты дозорным — надо было отрабатывать свой хлеб. За спиной моряка горел фонарь.

Измаил озирал недвижное море, блестевшее вокруг «Рахили», словно жидкое серебро. Ветер стих; пустили вельботы, чтобы тянуть «Рахиль» дальше на буксире. В тишине раздавался только плеск весел, с усилием раздвигавших воду, да нечаянный вздох уставшего матроса. Казалось, воздух уплотнился, как морская вода, будто и в самом деле став тяжелым серебристым саваном. Полная луна плыла по безоблачному небу, словно кружась в медлительном водовороте.

Внезапно по спине Измаила побежали мурашки — за последние несколько дней он почти привык к этому ощущению.

Ему показалось, что спереди и под ним на ноки рей снизошли огненные призраки. Трезубцы громоотводов горели, словно от огня. Он обернулся, посмотрев назад; концы рей испускали струи призрачного света.

Кто-то крикнул: — Огни Святого Эльма!

Измаил помнил, как горели эти огни на «Пекоде». Неужели и «Рахиль» обречена? Неужто судьба смилостивилась над ним лишь для того, чтобы погубить немного погодя?

Увидав гигантские свечи, полыхавшие природным огнем, люди в вельботах бросили весла, но командиры, сидевшие на носу вельботов, заставили их снова взяться за работу.

— Измаил, друг мой, не видать ли пропавшего вельбота? — крикнул капитан Гардинер, задрав голову вверх.

— Нет, капитан Гардинер! — крикнул в ответ Измаил. Ему показалось, что от этого крика сноп света рядом с ним заколебался, словно пламя свечи. Нет, пока ничего не видать!

Но уже через мгновение он вздрогнул и вцепился в узкие поручни, за которыми стоял. Что-то двигалось по правому борту. Это было что-то длинное и черное, и несколько секунд Измаилу казалось, что это вельбот и до него около полумили. Но кричать он не стал: он хотел вначале в этом убедиться, чтобы не волновать капитана понапрасну. Секунд тридцать спустя черный предмет стал длиннее, прорезав ртутную гладь моря светлосеребряными бороздами. Теперь он походил на морскую змею — такой длинный и тонкий, что Измаил подумал: "Это, должно быть, та самая тварь, о которой я столько слышал, но ни разу не видал". А может, это было щупальце Кракена, который по причине, известной только ему самому, всплыл на поверхность.

Внезапно черная змееподобная тварь пропала. Он потер глаза. Утомление от трехдневной гонки за белым китом, на его глазах протаранившим и потопившим корабль, день, ночь и еще полдня плавания на крышке гроба, разве этого недостаточно, чтобы навсегда повредиться рассудком?

Тут другой дозорный закричал: — Морская змея!

Раздались новые выкрики, уже с вельботов, тянувших судно, а ведь оттуда море было видно намного хуже, чем с мачт.

Длинные тонкие черные нити метались, кружили и скользили по серебристо-черным волнам и там и тут. Казалось, что они рождаются только для того, чтобы вонзить свои копьевидные головки в борта «Рахили» и растаять. Сначала их было около десятка, потом — две дюжины, а вскоре они уже исчислялись сотнями.

— Что это такое? — прокричал капитан Гардинер.

— Не знаю, капитан, но что-то они мне не по душе! — крикнул в ответ второй помощник.

— Мешают ли они грести? — спросил капитан.

— Только тем, что не дают людям сосредоточить мысли на работе!

— Пусть мысли витают где им угодно! — взревел капитан Гардинер. Главное, чтобы их спины мне послужили. Ворочайте веслами, ребята! Чем бы ни были эти твари, они навредят вам не больше, чем электрические сполохи на мачтах.

— Есть, сэр! — не слишком веселым голосом откликнулся второй помощник. — Ну, ребята, слыхали, что сказал капитан? Загребай, поднатужься! Да не смотрите на это наваждение! Наваждение и есть, мираж, какие бывают на море! Призраки, отражения того, чего нет! А если что и есть, то так далеко, что до вас не достанет!

И снова в застывшем воздухе над недвижной водой слышались лишь удары весел да вздохи гребцов. Только теперь змееподобные «призраки» стали ходить кругами, будто пытаясь ухватить и проглотить собственный хвост. Они все кружили и кружили — или это только казалось? — и складки, которые они оставляли на воде, становились все глубже и заметнее.

И сполохи электричества, огни Святого Эльма на ноках рей и трезубцах громоотводов, тоже, казалось, разгорались все ярче.

Из бесплотных призраков они превратились в живые существа, их дыхание стало горячим.

Измаил отодвинулся от них как можно дальше, прижавшись животом и коленями к твердым поручням и устремив взгляд вперед, чтобы не смотреть на огни по сторонам.

Снизу раздался пронзительный крик: кто-то из матросов бросился в люк, а за ним следом, словно играя, прыгнул раздвоенный язык пламени высотой в два человеческих роста.

В это самое время передние концы длинных черных штуковин, вертевшихся в море, тоже засветились огнем Святого Эльма. Они стали похожи на длинных, как змеи, доисторических китов, этих прародителей современных монстров с округлыми боками, только извергавших вместо воды струи раскаленной серы.

Измаил посмотрел налево, потом направо: белесые огни по обоим концам реи раздвоились, и по огоньку из каждой пары, словно танцуя, побежали по рее к нему.

Измаил схватился за перила и крепко зажмурился.

— Господи, помилуй нас, грешных! — закричал капитан. — Море ожило, корабль в огне!

Измаил не смел открыть глаз, но и отключиться от того, что творилось вокруг, он тоже не мог. Взглянув на море, он увидал, что его поверхность покрылась черными разорванными кругами, — они вертелись, и у каждой змеи с одного конца вырывался сноп пламени. А на самом корабле все предметы, выступавшие на какие-нибудь несколько дюймов, были окружены ореолом пламени, и его языки больше не танцевали, но слились в бешеном хороводе. Огни бежали по кругу, все по кругу.

А сполохи электричества, сделавшие в его направлении первые па своего менуэта, пока он не закрыл глаза, прыгнули навстречу друг другу и слились прямо над его головой. Он не мог увидеть их целиком: как только он задирал голову, чтобы посмотреть, они уходили в сторону, так что большая часть их, с позволения сказать, «тела» оставалась вне поля его зрения. Но от них исходило столько света, что можно было видеть их словно изнутри, а секунду спустя, поглядев вниз, на офицеров и матросов, он понял, что сполохи циркулируют по его голове, тонкий язык огня чуть не лижет его макушку.

Темные штуковины, крутившиеся по всему океану, соединились в шевелящуюся паутину. Море, освещенное холодным светом тысяч огоньков, горевших по ее углам, там, где змеи соединились между собой, стало похоже на потрескавшееся зеркало.

Измаилу показалось, что это целый мир пошел трещинами и вот сейчас осколки посыплются ему на голову.

Это ужаснуло его настолько, что он принялся читать молитвы вслух, такого с ним не случалось даже в последние три дня плавания на «Пекоде».

Огни погасли.

Черная паутина исчезла.

Воцарилась полная тишина.

Никто не смел даже вздохнуть — не то что слово вымолвить. Каждый боялся разбудить те неведомые силы, что тучей сгустились над ними, чувствуя: тогда на них обрушится что-то похуже, чем сама смерть.

Поднялся западный ветер, море покрылось рябью. Паруса захлопали и натянулись.

"Рахиль" накренилась на правый борт; ветер стих; корабль снова выпрямился.

Снова стало тихо.

Родившись из тишины и мук ожидания, в воздухе повисло предчувствие чего-то страшного.

Что-то будет дальше?

"Для того ли я избегнул быстрого, хоть и ужасного конца, постигшего команду "Пекода", — думал Измаил, — чтобы испытать гораздо более страшную участь? Что-то такое, что один только Бог мог бы вообразить, — но и Он ужаснулся бы таких мыслей?" Последующие события Измаил смог восстановить, лишь воссоздав их по обрывкам воспоминаний. При этом ему больше помогло воображение, чем память. А в тот момент он с трудом понимал, что происходит. Тогда он испытал лишь изумление и ужас.

Неслышно, как мираж, возникающий над океанской гладью, море исчезло.

Ночь превратилась в день.

"Рахиль" летела вниз.

Измаил был так напуган, что даже не закричал, а если и кричал, то не слыхал своего голоса.

Падая в пустоту, «Рахиль» сразу опрокинулась: в момент когда море истаяло, судно слегка кренилось вправо, поэтому под тяжестью парусов и мачт оно перевернулось через правый борт.

Измаила выбросило в пропасть, словно камень из пращи, и он стал тонуть вместе с кораблем в море воздуха, свистевшего у него в ушах. При этом он разводил руками и болтал ногами, словно пытаясь плыть.

Луна не исчезла, хоть и была разлучена с ночью — своей неизменной спутницей. Но она стала огромной — больше чем в три, может быть, даже в четыре раза больше прежнего.

Солнце стояло в зените. Это был шар зловеще-красного оттенка, распухший вчетверо по сравнению с тем, что было раньше.

Небо было темно-синим.

Ветер свистел, продувая человека насквозь.

Под ним — или скорее под «Рахилью» — по воздуху плыла какая-то непонятная посудина.

Он успел заметить только, какая она странная; еще у него осталось мимолетное впечатление, что это творение человеческих рук. Он успел заметить, как по ней забегали человеческие фигурки; потом в летучий корабль вонзилась грот-мачта «Рахили», китобоец обрушился на странное воздушное судно всей массой, и оно развалилось надвое.

Примерно в ста футах под ним и двумя кораблями показалось нечто, принятое Измаилом за вершину горы. Нечто огромное, все в красно-коричневых разводах, по цвету похожее на гриб, — плато на горном кряже, вздымавшемся вверх на мили.

Он ударился в него, ушибся и провалился сквозь что-то, похожее на тонкий слой живой ткани.

Он ударялся о новые и новые слои, прорывая их, и всякий раз отбивал себе почки, но при этом скорость падения все время замедлялась.

Вот мимо мелькнуло что-то, похожее на веревку. Он хотел ее схватить, промахнулся, потом почувствовал, как в его руках, обжигая их, скользит другая такая же штука. Когда нырял сквозь очередной слой, он вскрикнул, налетев на что-то твердое, — от этого оно лопнуло с шумом, как воздушный шар, оглушило, ударило в нос, обожгло глаза едким и жгучим газом.

Тут его руки схватились за что-то — он не видел, за что.

Его сильно занесло в сторону, так сильно, что он чуть не разжал руки. Измаил заморгал, стараясь слезами смягчить резь в глазах. Потом он качнулся обратно и шлепнулся — было больно, но уже не так — к мягкому подножию пузыря трупнозеленого цвета, — не то животного, не то растительного происхождения, а то и того и другого сразу.

Измаил продолжал рвать оболочки, тонкие, как бумага. Машинально он отметил, что это сооружение, чем бы оно ни оказалось, должно быть, поддерживали тысячи пузырей всевозможных размеров.

Последний слой порвался под его ногами так неохотно, что Измаил подумал было, что придется продираться сквозь него силой. Падать дальше было страшно, но еще страшнее застрять внутри этого предательски-хлипкого существа.

Когда он провалился в дыру, пузырь, за который он держался, на мгновение застрял, но потом под тяжестью человеческого тела тоже прошел сквозь разрыв кожистой оболочки. Измаил оказался под огромной тушей из бледных, как плесень, тканей с ржавыми прожилками, нависшей над ним как туча. Под ним была кромка темно-синего моря и джунгли. «Рахиль» упала в море, рассыпавшись на сотню обломков, — они лежали на его поверхности, словно это была не вода, а желе. Обломки воздушного корабля до моря пока не долетели. Один из них, по-видимому более легкий, отнесло ветром дальше: он падал куда-то в прибрежные джунгли. Другой должен был упасть по другую сторону от «Рахили», примерно в полумиле от нее.

Не успел он пролететь очередную милю или около того — точнее оценить расстояние ему было сложно, — как увидел, что первый обломок врезался в джунгли и исчез из виду. Было похоже, что не успел он обрушиться вниз, как его оплели ползучие побеги.

Вторая, меньшая половина так сильно ударилась о морскую поверхность, что развалилась на дюжину частей. Некоторые из них срикошетили и, прежде чем остановиться, отлетели довольно далеко к западу.

"Интересно, — подумал он, — я падаю достаточно быстро, чтобы разбиться о воду?" И тут он увидел, что с неба падает не он один.

Так далеко, что нельзя было разобрать ни черт лица, ни даже пола, видно было только, что это человек, — медленно опускалась еще одна фигура, цеплявшаяся за похожую на веревку горловину пузыря цвета сырого мяса.

Непонятно почему, но он подумал, что другой оставшийся в живых был не из команды «Рахили».

Этот другой был выше его — значит, он упал позже. А может, просто его пузырь был больше, чем у Измаила.

Откачнувшись, — а он качался как маятник, совершающий затухающие колебания, — Измаил посмотрел мимо выпуклости своего пузыря-аэростата вверх. Почти в центре огромной туши было несколько больших дыр, которые прорвал корпус «Рахили» и куски воздушного корабля. Дыр, проделанных им самим и его попутчиком, видно не было.

Через секунду он «солдатиком» вошел в океан. Уйдя с головой под воду, он вынырнул, корчась от боли. Вода немилосердно жгла ему глаза; ему казалось, что в рот попал чуть ли не ком соли.

Пузырь, который он уташил за собой под воду, лопнул, выпустив содержимое. От этого газа он еще сильнее закашлялся, а перед глазами опустилась словно-бы огненно-белая завеса.

Он обнаружил: чтобы держаться на плаву, ему не надо грести, — можно вообще не двигаться. Это море было более безжизненным, чем Мертвое море Палестины или Большое Соленое озеро в штате Юта. Можно было лежать на спине, глядя на большущую луну, цветом похожую на лимбургский сыр, и огромное красное солнце, не напрягая ни одного мускула.

Хотя вода была насыщена минералами, ее несло течением.

Однако течение было направлено не в ту сторону, куда дул ветер, а навстречу ему. И оно было неравномерным. Оно состояло из пологих волн, бегущих на запад, — и они были непохожими на обычные волны. Хотя он оцепенел от страха — теперешнего и уже пережитого — и не был в состоянии размышлять и анализировать, он почувствовал, что это, похоже, колеблется земля, а не вода. Их порождали землетрясения.

Потом он перестал думать о всяких странностях и заснул.

Он спал, слабо покачиваясь вверх-вниз на волнах, которые медленно, но неуклонно несли-его на запад: лицом к небу, руки сложены крест-накрест (он даже не знал об этом, пока не проснулся).

Когда он очнулся, солнце еле-еле склонилось к горизонту, хотя он и чувствовал, что проспал не меньше восьми часов.

Он натолкнулся на что-то головой, и это пробудило его от глубокого сна: смутные образы осаждали его больной рассудок, как акулы барахтающегося в воде человека.

Он протянул руку и оттолкнулся, но в такой вязкой воде усилия хватило лишь на то, чтобы отплыть примерно на фут.

Затем он повернулся на бок и обнаружил, что наткнулся на гроб Квикега, он же буй. Тот плавал, погрузившись в воду всего на один-два дюйма, словно желая сказать: "Вот и я, твоя погребальная ладья, тоже цела-невредима".

Тяжело дыша от усилий, он взгромоздился на этот ящик, уцепившись пальцами за резные узоры. Гроб осел еще на несколько дюймов. Облокотившись подбородком на край, он свесил руки по сторонам и погреб к берегу. Через некоторое время он утомился и снова заснул. Проснувшись, он увидел, что здоровенная луна сильно продвинулась по небу, а солнце склонилось не больше чем на несколько градусов.

Огромного облакообразного существа, которое он пробил насквозь да еще вырвал по дороге какой-то орган, уже не было.

Однако на западе вырисовывалось еще одно. Оно летело ниже, чем первое; когда оно приблизилось, он различил, что его раздирали на куски стаи неведомых созданий с крыльями, похожими на паруса.

Эти хищники были не похожи друг на друга, но среди них были такие (похожие между собой, но все-таки разные), которых он, поразмыслив, назвал небесными акулами. Поскольку они летали на высоте примерно пять тысяч футов, детали их строения сейчас были неразличимы. Но впоследствии ему довелось увидеть их гораздо ближе, чем хотелось бы.

Самые маленькие разновидности имели длину около двух футов, самые крупные — от восьми до десяти. Все они были алого цвета. Головы у всех по сравнению с телом были непропорционально большими. Они имели форму торпеды, с неимоверными, раззявленными ртами; челюсти их усеивали многочисленные ряды треугольных белых зубов. Верх головы у них был раздут так, словно вот сейчас голову разорвет изнутри и разбросает мозги (если только есть, что разбрасывать) на несколько ярдов в округе. Это сравнение было близко к истине, поскольку на голове у них располагался пузырь с газом легче воздуха. Сразу после места, где кончается голова, на теле был еще один большущий горб, и два этих горба создавали сходство с дромадером, — скорее зловещее, нежели успокоительное.

Вряд ли кому-нибудь захотелось бы прокатиться, сидя между этих горбов.

Тело имело форму акульего, а кожа, покрывавшая хрупкие кости, была очень тонка. Когда одно из этих созданий заслоняло Измаилу солнце, становились видны контуры скелета и внутренних органов.

Хвост оканчивался двумя вертикальными лопастями, больше похожими на руль корабля, чем на рыбий плавник. Обе они были такими длинными, что, казалось, под их тяжестью хвост небесной акулы должен бы опуститься вниз, но они тоже состояли лишь из прозрачной кожи и тонких костей.

Передвигались эти животные, по-видимому, в основном за счет ветра, хотя в некоторой степени могли перемещаться и сами по себе, помахивая хвостом из стороны в сторону и используя хвостовые плавники, подобно настоящим акулам. Две пары очень длинных крыльев, похожих на стрекозиные, растущих сразу позади головы, могли поворачиваться почти на 360 градусов; они медленно вздымались и опускались. Эти придатки, расчерченные черным и белым, были скорее парусами, чем крыльями. Но инстинкт подсказывал животным, как приводиться круто к ветру, как менять галсы и выполнять другие маневры, которым моряков-людей приходится учить.

Огромное существо цвета ржавчины с плесенью, похожее на тучу, проплыло над головой, терзаемое и едомое заживо — если оно было живым — полчищем небесных акул. Потом его унесло к востоку, повлекло ветром в сторону пурпурной горной гряды вдалеке.

Измаил не знал, почему первое облакоподобное существо алые хищники с крыльями в клетку не беспокоили, а на второе напали в таком количестве. Но все равно был доволен тем, что в тот момент, когда он заново родился в этом мире, их не было.

Он лежал на спине, а гроб, он же каноэ, покачивался от толчков, передававшихся через плотную воду. Через некоторое время он увидал еще одну огромную тучу, на этот раз бледнокрасного цвета, причем ее очертания и местоположение менялись так быстро, что он подумал: наверное, это действительно туча, хотя и необычная. А как она могла быть обычной? Разве в этом мире что-нибудь (или кто-нибудь), кроме него самого, могло быть обыкновенным? И разве сам он, по стандартам этого мира, не был необычным явлением?

Когда туча пролетала над ним, из нее по направлению к земле потянулось щупальце или псевдоподия — для щупальца она была слишком бесформенной и тупой. Сквозь нее просвечивали солнечные лучи, и вообще она больше походила на облако пыли, чем на живое существо.

Несколько обрывков псевдоподии ветер пронес мимо него: они распались на мелкие частички. Они были не настолько близко, чтобы можно было рассмотреть их в деталях. Но на фоне темно-синего неба нижняя часть этих частиц казалась угловатой, а верхняя имела форму зонтика и, без сомнения, работала как парашют.

Как летучие мыши преследуют рой насекомых или киты — скопление криля, мелких животных, составляющих основание пирамиды жизни в море, — их глотают и отцеживают из морской воды настоящие могучие киты, — огромную красную тучу преследовали еще другие твари.

Сравнение с китами не было преувеличением. Чудовищные создания, что, раскинув плавники-паруса и широко распахнув гигантские пасти, врезались в красную тучу, должно быть, действительно были небесными китами этого мира.

Они летели слишком высоко, чтобы Измаил мог описать их поточнее. Но были они громадными, намного больше, чем кашалот. Тела их имели форму сигары, а головы, как и у акул, размером были почти такими же, как тела. Хвосты у них оканчивались горизонтальным и вертикальным рулевыми плавниками.

Ветер унес тучу и тех, кто ей питался; они скрылись из виду.

Солнце клонилось к горизонту, но так медленно, что казалось: скорее уж этот мир кончится, чем оно сядет.

Стало жарче. Когда он только влез на плавучий гроб, то подумал, что воздух немного холодноват. А проснувшись, решил, что стало жарковато.

Теперь он вспотел, а рот и горло пересохли. Казалось, что воздух, даром что морской, лишился влаги. А берег все еще был так далеко, что его даже не было видно. Оставалось лишь отдаться на волю волн, или помогать течению, подгребая руками. Он стал грести, но от этого вспотел еще больше и вскорости выдохся. Измаил лег лицом вниз, уткнув подбородок в край гроба, потом перевернулся. Над ним появилось новое красное облако, постоянно меняющее свою форму, вместе со своими спутниками — воздушными левиафанами.

Он снова стал подгребать. Минут через пятнадцать впереди показалась земля, и Измаил почувствовал прилив сил. Шли часы, а солнце словно приговорили вечно плыть в полуденном небе. Он опять заснул, а когда проснулся, на западе был отчетливо виден берег, покрытый зеленью. К этому времени его легкие превратились в пыль, а язык — в камень.

Несмотря на слабость, он снова начал грести. Если в ближайшее время не добраться до берега, он останется лежать мертвым на крышке гроба, вместо того чтобы занять приличествующее место под ней.

Берег нисколько не приблизился. По крайней мере, так ему показалось. Все в этом мире, кроме полета небесных тварей, протекало мучительно медленно, просто сводило с ума своей неторопливостью. Само время, как подумал он однажды еще на «Пекоде», сделало сейчас глубокий вздох и застыло в нерешительности.

Но даже в этом мире гигантского красного солнца время не могло тянуться бесконечно. С последней морской волной передний конец гроба вынесло на берег.

Измаил сполз с гроба, оказавшись на коленях; вязкая вода доставала ему до паха, и он чувствовал, как морское дно встает на дыбы и опускается под ним. Когда он, пошатываясь, ступил на берег и вытащил из воды гроб, он все еще чувствовал, что земля вздрагивает у него под ногами.

От постоянной тряски к горлу подступила тошнота.

Приподняв гроб за один конец, чтобы утащить его в джунгли, он закрыл глаза. Через некоторое время, понимая, что земля все равно не перестанет дрожать, вздымаясь и опадая, он их открыл.

Прошло еще немало времени, прежде чем он привык ходить по земле, колыхавшейся, словно желе в миске, и к тошнотворной растительности.

Ползучие растения были везде: и на земле, и над ней. Они были самых разных размеров: некоторые толщиной с запястье, а другие такие большие, что, если бы они имели дупло, он мог бы спрятаться в нем, стоя во весь рост. Из лиан росли твердые волокнистые стебли темно-коричневого, бледно-красного или светло-желтого цвета. Иногда они достигали двадцати футов в высоту. Некоторые из них были просто палками, а у других были боковые горизонтальные ответвления и огромные листья, такие большие, что их можно было бы использовать в качестве гамаков. Они не обвисали только потому, что усики на свободных концах цеплялись за соседние стебли, карабкаясь по ним вверх. И правда, казалось, что, для того чтобы не упасть, каждое растение должно было держаться за соседа.

Еще во множестве встречались стручки, покрытые волосками, темно-красные, бледно-зеленые, белые, как устрицы, от кулака до человеческой головы величиной.

Пробираясь сквозь джунгли он описал спираль и снова вернулся к морю, но воды так и не нашел. Земля под лианами была такой же сухой и твердой, как в пустыне Сахара.

Измаил присматривался к растениям, недоумевая, как они всасывают влагу, если у них нет корней, уходящих в землю.

Через некоторое время ему пришло в голову, что роль корней могут выполнять голые стебли, тянущиеся к небу. Они могут вбирать в себя какую-никакую влагу из атмосферы. Но вот чем эти растения питаются?

Размышляя подобным образом, он услышал какой-то щебет.

Потом из-за края листа высунулись две пары длинных опушенных усиков, а за ними последовала круглая голова с парой большущих глаз без век. Судя по голове и усам, Измаил ожидал, что остальные части тела тоже будут насекомообразными. Но существо оказалось двуногим, причем шея, грудная клетка и две руки были явно от млекопитающего, похожи на обезьяньи и покрыты розоватым пушком, прикрывавшим бледно-красную кожу. Ноги и ступни походили на медвежьи.

Животное имело два фута в высоту, и при свете красного солнца его насекомообразные усики, похожие на пару пинцетов, оказались выгнутыми наружу двойными хоботками. Губы под ними были почти человеческие, зубы — хищного животного.

Измаил был напуган. Это существо могло сильно покусать, и укусы, насколько он понимал, могли быть ядовитыми.

Однако оно не пыталось на него напасть. Существо приподняло голову, поводя усами, а затем, продолжая щебетать, убежало, мелькая между лианами. Через секунду Измаил увидел, что оно сидит на ветке, пытаясь оторвать от стебля большой бледно-зеленый стручок. Эта тварь повернула стручок так, что на нем можно было различить пятно густо-зеленого оттенка.

Потом она ткнула в это место своим негнущимся пальцем, и палец вошел внутрь. Вытащив палец, зверь вставил в отверстие один из своих хоботков. Очевидно, таким образом он пил.

Осушив стручок, животное свернулось и так долго не двигалось, что Измаил подумал, что оно заснуло. Незакрывающиеся глаза потускнели, их заволокло тонкой пеленой. Измаил, воспользовавшись моментом, подошел поближе. Он рассмотрел, что пелена — это не веко, а пленка какой-то полупрозрачной жидкости. Еще он увидел, как сама собой приподнялась тонкая, бледная лиана, приблизилась к зверю сзади и припала к его яремной вене. После этого она приобрела матово-красный оттенок.

Через некоторое время лиана медленно и осторожно отстранила от вены свою верхушку, покрасневшую от крови. Она позмеиному сползла вниз по спине зверя и скользнула в отверстие в стебле, откуда появилась.

С глаз животного спала молочно-белая пелена, оно слабо защебетало и зашевелилось. Почувствовав, что Измаил стоит совсем рядом, существо скрылось в джунглях. Но двигалось оно уже не так проворно, как раньше.

Сначала Измаил собирался последовать примеру животного — вонзить палец в темную отметину на стручке и попить из него. Однако теперь он подумал, что это небезопасно. Не было ли в этом питье какого-нибудь паралитического вещества? Вдруг каждый раз, как кто-нибудь выпьет эту жидкость, наружу выползает лиана и присасывается к вене? Не было ли это странным симбиозом, обычным для здешних природных сообществ, но пагубным для него?

Конечно, ничто ему не помешает сорвать стручок и войти в море, где лианы не достанут его, когда он напьется.

Но что, если эта вода содержит что-то такое, что парализует не только тело? Что, если эти стручки — что-нибудь вроде плодов лотоса[Люди племени лотофагов, согласно «Одиссее» Гомера, поедали лотос, чтобы забыть прошлое. (Здесь и далее примеч. пер.)], вкусив которых он вернется в джунгли и сам пригласит кровососа пообедать собой?

Пока Измаил стоял в нерешительности, каждой порой своей кожи жаждая воды, такой доступной, но одновременно опасной, он увидал, что несколько лиан выскользнули из многочисленных отверстий в стеблях. Все они потянулись к стручку, накрыли его, выделили зеленоватую слизь, проевшую оболочку стручка, и вскоре каждая из лиан потянулась назад, скрутив кончик в кольцо, сжимавшее кусок кожуры.

Неудивительно, что земля выглядела такой опустошенной.

Растения питались собственными плодами. Не было сомнений в том, что они поедали и все органические останки. А кроме органики, которую они произвели сами, в качестве пищи им нужна была кровь.

Действуя быстро, чтобы не задумываться о возможных последствиях, он сорвал стручок и проткнул его оболочку. Потом повернулся и, добежав до моря, вошел по бедра в воду. Он опрокинул плод над головой, и влага полилась ему в рот. Питье оказалось прохладным и сладким, но его было недостаточно.

Делать было нечего — надо было вернуться, чтобы сорвать еще один стручок.

Измаил двинулся было обратно, но заметил мелькнувшую мимо тень; он оглянулся по сторонам и посмотрел вверх.

Вдалеке опять виднелось большое красное облако и его прожорливые спутники — небесные киты.

Но тень отбрасывало что-то, что находилось гораздо ближе.

Над ним на высоте примерно тридцати футов над землей пронеслась воздушная акула, а за ней еще три.

Первые две сделали пробный заход, но две, замыкавшие цепочку, решили, что можно нападать.

Они спикировали на него — крылья-плавники при этом сменили угол наклона, — открыв свои огромные пасти.

Измаил не двигался, пока первая из них не оказалась в пределах шести футов. Теперь она была всего на расстоянии фута от воды и шипела.

Похоже было, что тварь вполне способна откусить человеку голову и, более того, собирается это сделать. Подхватить его в воздух она наверняка не сможет, а вот в воде будет беспомощна. Или не будет?

Измаил нырнул с головой под воду, зажмурив глаза и закрыв рот, а нос зажал двумя пальцами. Он сосчитал до десяти и вынырнул, как раз когда поверху, волочась по воде, прошла нижняя лопасть хвоста последней акулы.

Выбраться из воды было бы не так трудно, не будь она такой вязкой, а сам он — не таким усталым. Он с трудом волочил ноги, все время оглядываясь влево, пока не выбрался на узкую полоску пляжа, а потом скрылся под сенью джунглей.

Животные поднялись повыше, держась круто к ветру. Они удалялись курсом бейдевинд, пролетев над озером в четверти мили от него. Потом сменили галс и пошли на запад, снова сделали поворот и растопырили крылья, поймав в них полный ветер.

Измаил сорвал стручок, проткнул пальцем отверстие и стал пить. Возбуждение и опасность заставили его забыть об осторожности, и это осознал он минутой позже — его погубило.

Когда он пил первый раз, он не чувствовал паралитического эффекта, которого опасался. Тогда он расставил ноги так, чтобы не упасть лицом в воду, если его парализует. Но ничего не почувствовал. Возможно, потому, что он был гораздо крупнее, чем животное с двойным хоботком, ему нужно было намного больше растворенного в соке наркотика. К тому же, наверное, его действию помешало возбуждение при появлении акул.

Но два стручка, опорожненных один за другим, сделали свое дело. Измаил сразу же почувствовал онемение: он не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Он видел, хотя словно сквозь пелену, и почувствовал тупую боль, когда лиана скользнула по его спине вверх и ее острый кончик проник в его яремную вену.

Воздушные акулы промчались над ним, заметив его голову, возвышавшуюся над покровом растительности. Он поступил неправильно, решив напиться здесь, когда мог выбрать место с более высокими и гораздо более густыми зарослями.

Между тем акулы проявляли резонную осторожность. Сначала они подлетели поближе, не пытаясь нападать. Без сомнения, они прикидывали, ухватят ли они его в зарослях, если попытаются атаковать.

Как они передвигаются, он понимал не до конца. Летали они с помощью пузыря, наполненного газом, — в этом он был уверен. И для того чтобы снизиться, им, похоже, надо было выпустить часть этого газа. Возможно, этим объяснялся шипящий звук, который издавала первая акула.

Чтобы набрать высоту, они пользовались той же тактикой, что и птицы при парящем полете. А чтобы оставаться в полете, им надо было выработать дополнительную порцию газа. А для этого в их организме должен был совершаться некий процесс.

Для него нужна была энергия, а для того чтобы ее получить, им надо было есть. Это уж было очевидно, как ничто другое.

Теории — это прекрасно, но всему свое время. Сейчас нужно было действовать, а он не мог даже двинуть пальцем.

Ему показалось, что прошло немало времени, прежде чем акулы снова появились вдали с наветренной стороны, приступая к заключительной стадии своего маневра. Становилось все жарче; ветер в зарослях почти не чувствовался. Он потел, наблюдая, как в футе от него на ветку выбежало первое насекомое, которое он здесь видел.

Это был представитель старинного и удачливого племени, той породы, что научилась жить с людьми и за их счет. Они даже отправлялись с людьми в море и преуспели в своем паразитизме больше, чем крысы.

Это был таракан длиной по меньшей мере девять дюймов.

Он осторожно выполз на открытое пространство, поводя усиками, и теперь сидел у него на плече. Его фамильярное поведение доказывало, что парализующее действие сока из стручков не было для него новостью.

Его лапок на своей коже Измаил не чувствовал, но почувствовал тупую боль в мочке правого уха.

Лучше бы он пошел на дно вместе с «Пекодом» и всей командой.

Измаил услышал шорох — слух его не притупился — и увидел, что из-за завесы листьев возникло лицо.

Лицо было коричневое, как у таитянки, с красивыми чертами. Глаза на нем были ярко-зелеными и необычайно, почти нечеловечески большими.

Однако язык, на котором она говорила, он никогда не слыхал, — а он слышал большинство языков мира. Она шагнула вперед и прихлопнула таракана тот прыгнул на ветку и исчез.

Тут же он почувствовал, как от него оторвался конец лианы.

Он ожидал, что раз уж она избавила его от насекомого, то уберет и лиану. Однако она, держа в руках палку, пошла искать здоровенного таракана и Через минуту вернулась, держа его за несколько ножек. Хотя сквозь большую трещину на спине насекомого текли внутренности, оно еще трепыхалось.

Показывая ему насекомое, она улыбалась и что-то мелодично говорила. Он хотел открыть рот, чтобы ответить, но не смог.

Очевидно, она знала, что он не ответит, потому что спокойно села рядом и стала резать лиану каменным ножом.

Измаил забыл, хотя и всего на мгновение, что на него сейчас бросятся акулы. Теперь он пытался открыть рот, чтобы предупредить ее об опасности. Может быть, она сумеет толкнуть его на землю, чтобы заросли заслонили его от акул. Или сможет…

Должно быть, девушка почувствовала, что он хочет ее предупредить. Ее глаза в страхе забегали. Она вскочила, обернулась и глянула вверх, как раз когда на землю упала первая тень.

Она пронзительно закричала и отскочила назад, резко толкнув моряка и опрокинув назад. Он ударился обо что-то головой.

Измаил оправился уже настолько, чтобы чувствовать, как под ним вздрагивает земля, поднимаясь и опускаясь, словно по ней пробегает слабая приливная волна. Ему пришло в голову, что это предположение, возможно, не так уж далеко от истины.

В самом деле, на той планете, которую он знал раньше, земля тоже поднималась и опускалась, — ее притягивали солнце и луна. Но масштабы этого явления были столь незначительными, что люди его не замечали.

Здесь луна и солнце были такими огромными, что циклические поднятия почвы, которые они вызывали, мог бы заметить даже самый невнимательный человек.

Его стало подташнивать. То ли ему в кровь проник какой-то яд, то ли он заново привыкал к подрагиванию земли.

Он попытался сесть и обнаружил, что связан по рукам и ногам.

Девушка отошла.

Видимо, она не была так уж дружелюбно настроена, как показалось вначале. Выходит, она не опасалась его, потому что знала, что он ничего не может ей сделать.

Он не винил ее за это: он был здесь чужим, и было бы глупо приближаться к нему, не приняв мер предосторожности. Наверное, это не было бы глупо только в мире, где все люди дружны между собой и не знают, что такое война и убийство.

Она связала его — это свидетельствовало о том, что она жила не в Утопии.

Он вздохнул. Было бы слишком наивно ожидать, что есть такая планета, где все друг друга любят и доверяют друг другу.

Здесь то же, что на Земле. И так, наверное, везде. К счастью, чтобы чувствовать себя спокойно, Измаилу не обязательно было находиться в совершенном обществе или искать его.

Конечно, сейчас он тоже не был спокоен. Но он чувствовал облегчение и даже некоторый подъем. В этом мире он был не одинок, и когда он выучит язык, на котором говорила девушка, он получит ответы на кое-какие вопросы.

Измаил улыбался, глядя, как она умело разделывала животное с двойным хоботком, похожее одновременно на обезьяну и на медведя. Он пристально наблюдал, как она работает. В ее распущенных волосах, длинных и черных, как у девушек племени тайпи[Тайпи — каннибальское племя, обитавшее на одном из Маркизских островов. Оно описано в книге Германа Мелвилла «Тайпи», которую автор романа "Моби Дик, или Белый Кит" сочинил на основе эпизода своей биографии, связанного с месячным пребыванием в плену у этого племени после его бегства с американского китобойца "Акушнет".], был гребень из какого-то материала, напоминавшего слоновую кость. В проколотые уши вставлены тонкие кольца из чего-то, похожего на камень угольно-черного цвета, и в каждое кольцо было вставлено по большому темно-зеленому камню. Внутри зеленых камней мерцало что-то ярко-красное, похожее на паука.

На шее у нее было жабо из коротких разноцветных перьев, а на талии тонкий, полупрозрачный пояс из дубленой кожи.

С нижнего края к поясу были приделаны костяные крючки, на которых держалась шотландская юбочка из того же материала, что и пояс, достававшая как раз до колен. Ее сандалии из толстой коричневой кожи облекали четырехпалые ступни — мизинец в процессе эволюции исчез.

Она была хрупкого телосложения. Лицо имело отчетливо треугольные очертания. Лоб — широкий и высокий. Огромные лучезарные зеленые глаза были оттенены излишне густыми черными бровями, от природы изогнутыми. Ресницы напоминали маленькие пики. Скулы были тоже высокие и широкие, но уже, чем лоб. Нижняя челюсть уходила под углом вниз и оканчивалась подбородком, Измаил ожидал увидеть острый подбородок, но он был закругленным. Именно подбородок смягчал выражение ее лица, делая его почти красивым. Губы были полными и приятными на вид, даже когда она откусывала кусочки жира убитого животного.

Измаил не чувствовал отвращения — он повидал много дикарей, евших сырое мясо, да и сам его пробовал. Поэтому, когда девушка предложила большой кусок мяса ему, он принял его с улыбкой и изъявлениями благодарности.

Оба ели, пока не набили себе животы до отказа. Девушка нашла камень и, разбив череп животного, извлекла из него мозги и съела их. Измаил мог бы согласиться с ее предложением разделить с ней это блюдо, только умирая от голода. Он помотал головой и сказал:

— Спасибо, не хочу.

То, что он помотал головой, девушка явно восприняла как положительный ответ, так как стала его кормить. Измаил, восприимчивый к чужестранным обычаям, сразу понял свою оплошность и закивал. Похоже, это сбило девушку с толку, но пищу она отодвинула.

Проблем с мусором здесь, как видно, не было. Девушке было достаточно просто отнести кости и другие остатки к ближайшему растению и ударить по нему рукой. Через несколько секунд из небольшого отверстия на стебле возникла лиана и обернулась вокруг останков. Другие лианы, словно их известили при помощи некоего растительного телеграфа, выскользнули из своих отверстий и тоже обвили скелет.

Девушка сорвала шесть стручков, два из них надорвала и вылила их содержимое в рот Измаилу. Пока она это делала, лианы не обращали на них внимания. Как предположил Измаил, потому, что им уже дали мяса и крови и они решили пощадить того, кто их покормил. Однако же они с девушкой минут на пятнадцать впали в оцепенение — выпитое на них подействовало. Если бы в это время появился любой хищник, он мог бы с легкостью растерзать их, никуда при этом не торопясь.

Вновь обретя способность двигаться, Измаил попытался скосить глаза и так изогнуться, чтобы дать ей понять, что хочет, чтобы его развязали. Она нахмурилась — выражение ее лица показалось ему очень милым — и некоторое время помедлила, решая, стоит ли пойти ему навстречу. Потом поднялась и с улыбкой перерезала его сплетенные из травы путы. Он медленно встал, растирая руки, а потом нагнулся, чтобы сделать то же самое с ногами. Девушка отпрыгнула назад, сжав в руке нож, но минуту спустя поняла, что надо либо караулить его с ножом в руке всю дорогу, либо оставить это занятие. Она сунула нож в кожаные ножны на поясе и повернулась к нему спиной.

Измаил вскарабкался на растение, согнув стебель под углом сорок пять градусов к земле, и окинул взглядом джунгли.

Везде, насколько хватал взгляд, простирались заросли — растительности не было лишь на вершинах холмов вдали — по-видимому, очень высоких. Весь этот лес подрагивал, словно от страха. Он и сам устал от постоянной тряски и смутного, неослабевающего беспокойства вызванной ими легкой тошноты.

Девушку это явно не беспокоило; видимо, она с рождения привыкла к таким колебаниям почвы.

Джунглей не было только справа от него. Там простиралось мертвое море, колыхаясь, словно живое.

Небесные акулы улетели. На западе вдали виднелась легкая красноватая дымка, — видимо, еще одно скопление планктона, влекомое ветром. Вместе с ним появятся новые небесные чудовища — и акулы, наверное, тоже.

Огромное красное солнце спустилось пониже, но ему предстояло пройти еще четверть своего пути по небу. Стало еще жарче, и снова захотелось пить. Пить он опасался — ведь это значило на четверть часа стать совершенно беспомощным. К тому же кто знает, каково будет суммарное действие нескольких порций наркотика? Пока он не чувствовал ни головной боли, ни особенной вялости, ни других тревожных симптомов.

Измаил взглянул вниз, на девушку. Она залезла внутрь гигантского листа, похожего на гамак, растянутый между двумя толстыми стволами, и улеглась там, явно собираясь поспать.

"Интересно, — подумал он, — надо ли мне стоять на страже, пока она отдыхает, или она считает, что я, само собой разумеется, заползу в один из листьев рядом с ней и тоже засну?" Раз она не показала ему, что он должен делать, — значит, это ее не волновало. Однако такая беззаботность была ему непонятна. Здесь было достаточно опасностей, о которых он уже знал. А сколько тех, что ему еще неизвестны?

Перед тем как улечься, мучаясь вопросом, спать или не спать, он еще раз посмотрел по сторонам. Совершенно чужое небо слишком синего цвета, бробдингнегское[Бробдингнег — страна великанов из "Путешествий Лемюэля Гулливера" Д. Свифта] кроваво-красное солнце, море, вязкое от соли, трясущаяся земля, растения-кровососы с парализующим соком, небеса, кишащие летающими животными и растениями, — от этого всего у него защемило сердце.

Хотелось плакать, и Измаил не смог сдержаться.

Впоследствии Измаил думал о том, где он мог оказаться.

Когда произошли события, объяснимые только вмешательством сверхъестественных сил, «Рахиль» плыла по ночной глади Южнцх морей; был 1842 год. Корабль тогда стал падать вниз, словно море внезапно исчезло.

Словно море исчезло. А что, если море пропало не по мановению волшебной палочки, а испарилось? Испарилось с течением времени?

Измаил был на китобойце нижним чином. Но это не означало, что он был лишь простым матросом. В перерывах между плаваниями он успел поработать школьным учителем, и, где бы он ни был, он всегда много и усердно читал. Так что он был знаком с теорией, согласно которой через миллионы или даже миллиарды лет — то есть через столько лет с тех пор — Солнце остынет, став из добела раскаленного красным и едва теплым, а потом совсем остынет и погаснет. В результате естественной потери инерции движейия по орбите Земля приблизится к Солнцу. А Луну будет притягивать все ближе и ближе к Земле, пока взаимное притяжение, нарастая, не разорвет оба небесных тела на куски.

Согласно другой теории, приливно-отливное трение, как раз напротив, будет отталкивать оба небесных тела друг от друга. Старый мудрец, придумавший эту теорию, считал ее более правильной — он даже подкрепил ее математическими выкладками. Очевидно, его формулы оказались неверными либо случилось что-то, что нарушило естественный ход событий.

Возможно, в течение своей долгой истории человечество подчинило себе такие силы, которые позволили ему самовольно влиять на природу вещей, казалось бы, ему неподвластных, — например изменять орбиты планет.

В самом ли деле он попал на Землю далекого-предалекого будущего? Быть может, «Рахиль» попала в некое место, где ослабла ткань Времени, или же прошла сквозь потайной ход мироздания, дверь в который приоткрылась и снова захлопнулась за «Рахилью»?

Измаил пришел к выводу, что он находится на дне высохшего Тихого океана, в южной его части. Мертвое море — все, что осталось от некогда безграничных водных просторов. Большинство живых организмов не смогло приспособиться к жизни на земле, которая все время ходила ходуном. Животные в основном отказались от наземного образа жизни, и воздушная среда наполнилась разнообразными видами летающих рыб.

Придя к такому заключению, Измаил не почувствовал себя еще более одиноким и покинутым, а, наоборот, взбодрился.

Без теории или догмы человек что корабль без руля и ветрил.

Теперь, когда у него была теория — или хотя бы догадка, — он может рулить, а если надо, то и держаться круто к ветру.

Может выйти невредимым из самого жестокого шторма и избегнуть мелей.

То, что он, возможно, находится на родной планете, а не на какой-нибудь планете близ звезды, столь отдаленной, что ее нельзя увидать с Земли, вселило в него мужество. Это была незнакомая ему Земля, и если бы он мог выбирать, он бы, наверное, отправился в прошлое, а не в будущее. Но выбирать не приходилось. У него и раньше многие годы не было своего дома — вернее, его домом была вся планета; и раз он мог почувствовать себя как дома на баке китобойца или среди людоедов племени тайпи — значит, можно было попробовать прижиться и здесь.

Он бодро сполз вниз и забрался в лист, он же гамак, висевший возле девушки. Она привстала, взглянув на него, а потом отвернулась, явно собираясь уснуть. Над ними были другие листья, скрывавшие их от небесных акул, но вот огромные тараканы — подумав о них, он потрогал ухо, которое еще немного болело, — и Бог знает, нет ли здесь хищников побольше и пострашнее?

"Как же с ними быть?" — подумал он, засыпая.

Проснувшись, он выпил еще воды из одного из стручков, которые девушка сорвала перед сном. Солнцу теперь оставалась одна восьмая его небесного пути. Стало еще немного жарче. На востоке, словно гигантский кегельный шар, взошла луна. Судя по скорости, с какой она перемещалась по небу, луна вновь должна была догнать солнце, чтобы закатиться одновременно с ним.

Девушка жестом подозвала его, и Измаил стал делать то же, что и она. Они ползали вокруг, раздвигая заросли, пока она не нашла, чем позавтракать. Это был какой-то парализованный зверь, возможно, потомок домашней кошки, известной Измаилу. Голова у него была как у домашней кошки, но тело было змеиным, а лапы — слишком длинными и тонкими. Зверь был лохматый, с длинной шерстью в черно-белую полоску.

Прежде чем перерезать кошке горло, девушка подождала, пока лиана оторвалась от яремной вены. Почему надо было ждать, он не знал. Наверное, между разумной плотью и полуразумной растительностью здесь существовало что-то вроде телепатической связи. А может быть, она просто соблюдала правило, нарушив которое можно было подвергнуться нападению со стороны растений.

Он многого здесь не понимал. Измаил радовался не только тому, что благодаря девушке он был не одинок. Она знала, как вести себя в этом небезопасном мире, и, похоже, знала, куда идти. Он шел за ней, благо она не возражала, и пока они продвигались на север, Измаил учил ее язык.

В конце концов солнце скрылось за горизонтом, и ему на смену явилось зрелище черного неба со странными созвездиями. Луна, словно мертвая голова одного из здешних богов, катилась по небесам вниз. Она была такой огромной, что Измаил долго не мог отделаться от ощущения, что она упадет на Землю и раздавит его. Он научился распознавать по фазе луны, когда наступит сизигийный прилив. Измаил ненавидел это время, поскольку тогда слабая тошнота, преследовавшая его постоянно, усиливалась.

Длинной-предлинной ночью было сначала жарко, потом в самый раз, а потом, под конец, похолодало. Измаил в своей тельняшке без рукавов и моряцких брюках дрожал от холода; пока он спал, его ботинки кто-то унес. "Тараканы", — решил он.

На Нэймали — так звали его спутницу — одежды было слишком мало, чтобы защитить ее от холода, но, похоже, она нисколько от этого не страдала, будучи в этом отношении похожа на жителей Патагонии, которые тоже ходят голыми. Ему пришлось предложить ей спать, обхватив друг друга руками, чтобы удержать тепло. Она отказалась, так же как впоследствии отвергла его попытки поцеловать ее.

К этому времени он уже понимал ее язык достаточно хорошо для того, чтобы наконец узнать название места, откуда она родом, и как она здесь оказалась. Заодно он понял, почему не должен к ней прикасаться.

Это была Нэймали, дочь Синнетраа, правителя города Заларапамтра. Синнетраа был джаррамуа, то есть королем, хотя это слово можно было бы перевести на английский более точно как "великий адмирал". Он был также верховным жрецом великого бога Зумашмарты и начальником тех, кто говорил от имени младших богов.

Город Заларапамтра находился далеко на севере, на полпути к вершине горы, которая, как подозревал Измаил, некогда была подводной частью острова в южной части Тихого океана.

В этом городе Нэймали жила во дворце из хрусталя, созданного при помощи инструментов из камня и кислоты, которую выделяли какие-то животные, под присмотром основателя города, полубога Заларапамтры. Она была одной из двадцати четырех дочерей Синнетраа, имевшего десять жен. Нэймали была чем-то наподобие весталки, и ее главной обязанностью было сопровождать корабль во время его первого плавания, чтобы ему сопутствовала удача.

Измаил удержался, чтобы не напомнить ей о провале этой миссии.

Похоже, Нэймали не была особо удручена этим фактом.

И все только потому, что память о гибели судна и экипажа изгладило воспоминание о куда более серьезном несчастье.

За несколько дней до того как с неба на него свалилась «Рахиль», корабль Нэймали встретил другое китобойное судно из их города.

После обмена приветствиями его капитан поднялся к ним на борт. Тот явно хотел сообщить что-то ужасное: он был бледен, глаза покраснели от слез, а голова была вся в пепле, перемешанном с жиром; на груди была ножевая рана, которую он сам себе нанес, а лицо идола-покровителя корабля было закрыто маской.

Нэймали сначала подумала, что умерли ее отец или мать, либо их единственный сын. Но капитан сообщил куда более печальное известие. За несколько часов посреди долгой ночи был разрушен город Заларапамтра и убито большинство его жителей. Все это сотворил Багряный Зверь Жалящей Смерти.

Лишь немногие спаслись на кораблях, и один из них сообщил эту весть на китобоец его капитану. Тот горестно кружил и кружил в небе, пока не отыскал еще один корабль, которому он мог сообщить это известие.

По ее лицу побежали слезы, и она закрыла лицо руками, прежде чем снова смогла продолжить рассказ.

— А кто это — Багряный Зверь? — спросил Измаил.

— К счастью, их очень немного, — ответила она. — Полубог Заларапамтра, основатель нашего города, убил огромного Багряного Зверя — владетеля горы, где стоял и стоит наш город. Он огромный, больше, чем гигантские, но безвредные животные, сквозь которых мы и наши корабли прорывались, когда падали. За ним тянутся многие тысячи тонких щупалец, обжигающих людей до смерти. А еще он роняет яйца, которые разрываются с громким шумом, разрушая все кругом.

При этих словах Измаил приподнял брови.

— Мне очень жаль, — сказал он, — что ты лишилась семьи и своего народа в столь короткий срок и при таких обстоятельствах. Скажи, мы идем на север потому, что там находится Заларапамтра и ты надеешься найти там тех, кто остался жив, и начать восстановление города?

— Сначала надо посмотреть своими глазами, что там случилось, — ответила она. — Может быть, все не так плохо, как описал капитан. В конце концов, во время событий его не было в городе. То, что все убиты и город полностью разрушен, — только его предположение. Как бы то ни было, вернутся другие китобойцы, — в основном на них придут мужчины, но на каждом будет и по моей сестре. Мы можем поклониться нашему верховному богу, пообещать ему, что в будущем станем лучше его слушаться, чтобы он снова не позволил случиться такому несчастью. Выберем нового Великого Адмирала, а мы, девы Зумашмарты, выйдем замуж и родим для города детей.

— Значит, твой корабль спешил назад в Заларапамтру, когда мой, словно деревянная звезда, упал с небес и разбил твое судно? — спросил Измаил. — И как только ты перенесла столько потрясений? Так можно и сойти с ума.

Некоторое время он размышлял об истории, которую она рассказала, испытывая к Нэймали самую искреннюю жалость.

Она узнала, что осталась последней в своей семье и, может быть, еще до того как ей успели это рассказать, из ее народа тоже никого не осталось.

— Этот кахамвуду, — он использовал слово, в переводе означавшее "Багряный Зверь Жалящей Смерти", — этот кахамвуду, наверное, и правда громадный. И щупальца у него тоже, должно быть, очень длинные, если могут проникнуть в каждое помещение города, — ты ведь сказала, что он высечен из камня и уходит глубоко в недра горы. И уж наверняка были такие, кто избегнул жалящей смерти.

— Может, и так, — ответила она, — но я тебе не все рассказала о кахамвуду, — думала, ты знаешь. И ошиблась — ты ведь даже не из нашего мира, если только не врешь.

— Это правда, — сказал Измаил, улыбаясь. Он не винил ее за недоверчивость. Если бы, плавая под командой Ахава, он встретил молодую женщину и та заявила бы, что явилась из прошлого, разве он поверил бы ей?

— Как рассказывают жрецы и наши бабушки, кахамвуду часто сопровождают звери поменьше. Они бывают разными и путешествуют на спине большого зверя. Когда большой когонибудь убьет, маленькие иногда урывают куски от добычи, хотя и не осмеливаются брать слишком много. Большого зверя эти спутники-приживальщики не беспокоят, разве что когда он слишком голоден или если они становятся уж очень назойливыми. Так что, сам понимаешь, эти мелкие твари могли обследовать городские помещения и убить тех, кого не достал большой.

Они лежали рядом на двух листьях, а над ними нависал плотный полог переплетенных стеблей и листьев. Даже после того как село огромное красное солнце, словно монета укатилась в темную щель, она была сильно озабочена тем, чтобы над ними был толстый покров растительности. Особенно осмотрительна она была, когда они искали место для сна. Измаил спросил, почему она так осторожна. Она ответила ему, что здесь есть кого опасаться. После того как Нэймали рассказала о некоторых из возможных неприятностей и при мысли о том, что он заснет или даже задремлет, Измаил стал беспокоиться.

Этой ночью они спали второй раз. Внезапно он проснулся, почувствовав тупую боль в шее. Измаил сразу понял, что это лиана своим трубкообразным горлом вошла ему в яремную вену. Нэймали рассказывала ему, что растения впадают ночью в полуспячку, но некоторые все-таки просыпаются настолько, чтобы найти себе жертву — точь-в-точь как человек, захотев пить, полусонный, может доковылять до ванной, чтобы попить воды. Нэймали посоветовала ему не сопротивляться, если такое произойдет. Лучше потерять немного крови, чем вырваться из зубов растения, тем самым окончательно его разбудив.

Измаил спросил, почему нельзя отказать растению в питье.

Она ответила, что с растительностью на земле лучше дружить.

Что произойдет, если этого не делать, она толком не объяснила. Все, что ей было известно, — это то, что ее учили, что надо было всегда соблюдать установленные обычаи. Нападения лиан действительно можно избежать, если не пить их парализующий сок, но лучше было им не противиться.

Измаил представил себе джунгли без конца и края, сквозь которые им предстоит идти многие мили до города Заларапамтра на горе, и решил не сопротивляться. Он лежал с закрытыми глазами и старался представить, куда течет его кровь. Красная жидкость просачивается сквозь крошечные сосуды лианы в мякоть главного ствола. А потом…

Он вздрогнул от того, что услышал доносившийся сверху очень слабый свистящий звук. Верхушки растений отчего-то согнулись, а заросли почему-то заколыхались. Шорох, который он сейчас слышал, был не похож на непрерывный шелест листьев от подрагивания земли. Этот шорох был сильнее, продолжался дольше, и, несомненно, его причиной было чье-то огромное тело.

Он сумел медленно повернуться на бок, дотянуться до листа (он же гамак) Нэймали и качнуть его. Лиана, следуя за его движением, вытянулась и продолжала сосать его кровь.

Нэймали сразу проснулась и села, ничего не спросив. Сквозь полог леса то тут, то там падал лунный свет, и он мог видеть лишь неясные очертания ее тела, тогда как она видела его руку в луче света совершенно ясно. Очень медленно она перекатилась к краю листа и прошептала:

— Что случилось?

— Не знаю, — ответил он. — Вон там. Что-то большое. — Он показал рукой косо вверх.

Шорох усилился, и тогда, напрягая глаза, он увидел нечто похожее на змею, скользившее в озере лунного света примерно в сорока футах от них. Нэймали тоже увидела, вздохнула и тихо сказала:

— Это шивараду!

Темно-серое щупальце толщиной в дюйм двигалось на ощупь, словно вслепую. Однако оно приближалось, чувствуя исходящее от них тепло. Шивараду был слеп, как большинство ночных хищников, но глаза ему заменяла способность воспринимать тепловое излучение, к тому же он обладал особой способностью устанавливать местонахождение жертвы по звуку.

Измаил оторвал зубы лианы от своей вены, надеясь, что такое насильственное изгнание не вызовет обильного кровотечения. Он перевернулся и скатился с листа вниз; Нэймали в это время сделала то же самое. До земли было несколько футов, поэтому некоторого шума избежать не удалось. Через секунду он услышал свист рассекаемого воздуха, и что-то прошло сквозь лист возле его плеча.

Нэймали издала сдавленный крик, и оба упали плашмя на землю, лицами вниз. Свист раздавался шесть или семь раз, чтото с глухим стуком ударялось о твердую кору стволов.

Сразу после этого оба они встали на четвереньки и торопливо поползли к поваленному растению диаметром два фута.

Они перелезли его и спрятались сзади как раз вовремя, чтобы избежать еще трех попаданий.

Измаил стал шарить рукой поверх ствола: он ощупывал его, пока не нашел маленькую штуковину, похожую на стрелу, воткнувшуюся в псевдодерево. Это было костяное копьецо с длинным, как игла, кончиком, около двух дюймов в длину и одну шестнадцатую дюйма в толщину, с четырьмя выростами на другом конце, похожими на перья. Проверять, насколько острым был кончик, он не стал, поскольку Нэймали предупредила его, что он отравлен.

Она говорила, что у шивараду тридцать полых щупалец. Костяные стрелы этот зверь производит в собственном теле. Полностью сформированные, они попадают в сумку на нижней стороне его тонкого и круглого, как блин, тела, в диаметре достигающего шестидесяти футов. Шивараду одним щупальцем вытаскивает стрелы из сумки и насаживает их на концы остальных, полых. Когда шивараду приближается к жертве достаточно близко, он выталкивает стрелы током воздуха, возникающим за счет работы органа, похожего на пузырь, расположенного на верхней стороне его тела. Летят они примерно на шестьдесят футов.

Как большинство обитателей воздуха, у шивараду был большой пузырь, наполненный газом, более легким, чем воздух, — это позволяло ему летать. Он возвышался у него на спине.

Измаил снова пошарил поверх упавшего ствола, чтобы иметь побольше стрел, когда услышал свист, сопровождаемый покачиванием листьев, которые маленькие копья пробивали насквозь, и негромким стуком, когда стрелы попадали в растение. Одна из них воткнулась всего в дюйме от его руки.

Он поспешно вынул несколько из них и, бережно держа их в руке, пополз за Нэймали.

— Он будет нас преследовать, пока не настигнет! — задыхаясь, сказала Нэймали. — Нам от него не скрыться!

— Ты ведь говорила, его можно убить его собственным ядом?

. — Так говорится в старинных сказаниях!

Услышав позади треск веток, они поползли на четвереньках еще быстрее.

— О Зумашмарта! — воскликнула она. — Он ломает лес, сейчас до нас доберется!

— Он не может снизиться слишком быстро! — ответил Измаил. — Иначе напорется на растения! Ты же знаешь, какие у них бывают острые верхушки!

Тут прямо перед ними выскочило какое-то животное: они вскрикнули и остановились. Однако это оказался всего-навсего квишчангас, или, как определил его Измаил в первый раз, обезьяномедведь с усиками и сдвоенным носом-хоботком.

С пронзительным криком и щебетом он промчался по среднему ярусу веток, а потом неожиданно свалился вниз.

Измаилу не было видно, что с ним произошло, но он решил, что его убил отравленный дротик: Целые джунгли наполнились скрипом и треском, — это под весом чудовища растения ломались или гнулись, чтобы, когда оно продвигалось дальше, прийти в прежнее положение.

— Спаси нас, Зумашмарта! Спаси нас, Зумашмарта! — шептала- Нэймали.

В джунглях перед ними жизнь била ключом. Откуда ни возьмись, возникло целое полчище тараканов девятидюймовой длины и разбежалось в разные стороны. Семейство зверюшек с двойным носом взобралось от страха на голый ствол: все они перепрыгнули с его верхушки на ветку более высокого растения.

Двое людей, не сказав друг другу ни слова, одновременно вскочили на ноги и бросились через джунгли напролом. Они спотыкались и падали, помогая друг другу подняться, и Измаил уронил свои стрелы, а искать их не было времени. Однако он взял у Нэймали ее каменный нож.

Неожиданно Нэймали остановилась. Мелкие животные все еще суетились как сумасшедшие. Но громкого шума, производимого тяжелой тушей, ломившейся сквозь заросли, уже не было слышно.

— Что такое? — спросил Измаил.

— Он поднялся выше и почти не двигается, — ответила она. — Слышишь?

Измаил постарался дышать ровнее и тише, пошире открыв рот и широко разведя руки в стороны. Он различил какое-то шуршание позади них, но на фоне треска и пронзительных воплей более мелких животных его почти не было слышно.

— Если ты помнишь, у шивараду нет крыльев-парусов, — сказала Нэймали. Он передвигается, обхватывая растения щупальцами и подтягивая свое тело прямо над джунглями.

Измаил, для которого этот мир был воздушным Тихим океаном, воспринимал его как донную рыбу.

— Он собирался вспугнуть нас сильным шумом и потому пытался проломиться к нам сквозь лес. Зато теперь он скользит прямо над джунглями, подтягиваясь с помощью щупалец, и сможет двигаться быстро. Быстрее, чем мы можем пробиться сквозь эту чащу.

Измаил не спрашивал у нее раньше, как шивараду заглатывает свою добычу. Теперь он задал этот вопрос.

— К чему тебе это знать? — спросила она, задрожав. — Все равно ты умрешь, какая разница?..

— Ответь мне!

Она вертела головой из стороны в сторону, словно пыталась понять, где находится зверь. Наверное, он остановился, чтобы прислушаться: больше его не было слышно.

— Он капает на жертву кислотой, — прошептала она, — от этого мясо и кости превращаются в кашицу, которую он всасывает в себя через щупальца.

У Измаила родилась было дикая мысль: чтобы убить чудовище, надо бросить несколько отравленных стрел ему в рот.

Но теперь эту идею придется оставить; хотя вряд ли у него бы вышло, даже если бы пасть у зверя была достаточно велика, чтобы проглотить человека.

— Он будет скользить над нами легко и бесшумно, как облако, — сказала Нэймали, — шаря своими щупальцами то здесь, то там в поисках тепла от наших тел, а его звуковые рецепторы среагируют на малейший звук. Если мы не побежим, он нас обнаружит и выпустит дюжину стрел сразу. А если снова побежать, он будет преследовать нас до тех пор, пока мы окончательно не вымотаемся, а потом убьет.

— Интересно, у него сильные щупальца? — спросил он так тихо, что она не расслышала. Он повторил вопрос, но вместо ответа, как он и ожидал, Нэймали спросила: — К чему тебе это знать?

— Не знаю, способен ли я на такое, — сказал он, коснувшись рукой ее кожи, холодной и липкой от пота. — Надо подумать.

Теперь он понимал, что должен чувствовать кит. Измаил сидел, нырнув на дно, а убийца в это время двигался по поверхности, выслеживая его и выжидая. Рано или поздно добыча должна всплыть, и тогда охотник ее заполучит.

Снова раздался шум сгибаемых и выпрямляющихся стеблей — это зверь хватал их щупальцами, продвигаясь вперед.

Нэймали прижалась к Измаилу и зашептала:

— Надо бежать! Хотя все равно!..

— Если мы побежим в разные стороны, он сможет преследовать только одного из нас, — сказал Измаил. — Я побегу на север, вернее, сначала на северо-запад, мимо него наискось. А ты дождись — обязательно, — пока он за мной погонится, сосчитай до пятнадцати и беги на юг.

— Ты жертвуешь собой ради меня! — сказала она. — Но почему?

— Там, откуда я родом, в таких случаях принято, что мужчина защищает женщину любым возможным способом. В конце концов, это вопрос принципа, добавил он, — хотя на практике часто бывает совсем наоборот. У меня нет времени рассуждать о принципах и о том, откуда они взялись. Делай, как я сказал.

Он порывисто поцеловал ее в губы, а потом повернулся и побежал так быстро, как только было можно: приходилось продираться сквозь густые заросли.

Шум, создаваемый движениями шивараду, усилился.

Он бежал до тех пор, пока его ноги не запутались в переплетении лиан и он не растянулся на земле лицом вниз. Перед ним был особенно густой клубок лиан и побегов, обвившихся вокруг двух больших поваленных растений. Измаил заполз внутрь его, подтянувшись руками и протиснувшись между бревнами. Он надеялся, что ни одна из лиан пока не собирается пообедать.

Звуки, производимые шивараду, стали затихать; он явно замедлил свое движение, зная, что его добыча остановилась.

Измаил протянул руку и оторвал от стебля стручок. Он проткнул в нем дырку; но пить не стал. Отложил его в сторонку и стал смотреть наружу сквозь сплетение лиан, пока сверху не упала тень и он не увидел над пологом джунглей тушу шивараду.

Отражая свет огромной луны, его кожа блестела множеством мелких вкраплений, похожих на слюду. Он действительно, как и рассказывала Нэймали, был тонким, как блин, со вздутиями на спине — там были газовые пузыри. Его многочисленные щупальца шевелились в поисках тепла, а некоторые хватались внизу за растения.

Через несколько секунд он подтянулся ближе. Чудовище остановилось, шаря вокруг себя щупальцами, а потом еще приблизилось.

Измаил еще плотнее вжался в землю, но голову не опустил.

Надо было посмотреть, что будет дальше. Сердце у него билось так сильно, что чудище, без сомнения, слышало его удары, а рот и горло у него стали сухими, как листы старинной рукописи в монастырском скиту.

"А скоро, наверное, будут как у мертвеца", — подумал он.

Зверь, обнаружив, где он прячется, вытянул шесть щупалец, каждое из которых одну за другой выпустило по стреле.

Все они воткнулись в бревно, за которым он залег. Измаил сосчитал выстрелы, а потом быстро протянул руку и вырвал две стрелы, не дожидаясь, когда последует залп из следующих шести щупалец.

Несколько минут шивараду выжидал; время, казалось, истончилось до толщины пленки на глазах у змей.

Вероятно, зверь ждал, стараясь определить по утечке тепла, попал ли он в жертву и убил ли ее.

Явно решив, что ему это не удалось, он опустился вниз, пригнув два десятка стеблей, а потом подтянулся вперед. Голые стебли скребли ему по брюху, не причиняя вреда. Когда животное двигалось дальше, они упруго выпрямлялись, обрывая листья, лианы и побеги. В двадцати футах от Измаила заросли были столь густыми, что чудовище не смогло продраться дальше. Но это не могло удержать его от нападения, поскольку его щупальца при желании могли дотянуться до него не только сверху, но и сзади.

Однако теперь зверь действовал более изощренно. Возможно, потому, что понял, что его добыча прячется за бревном. Он поднял вверх, футов на десять над собой, несколько щупалец.

Несколько других заскользили по земле, приподняв передние концы. Измаил ждал, не зная, что предпринять. Еще минута, и оба мира — прежний мир, где он родился, и новый, мир будущего, — будут для него потеряны.

Нэймали говорила: чтобы выпустить стрелу, чудовище должно выпрямить щупальце. Если оно согнуто, сила пневматического толчка значительно уменьшается. Возможно, именно поэтому зверь не выстрелил сразу. Он ждал момента, когда можно будет выпрямить щупальца, превратив их в подобия оружейных стволов.

Измаил расслышал свист воздуха, набираемого в пузырь, служивший зверю воздушным резервуаром. Нагнетая воздух, он снова и снова издавал глотательные звуки.

Одно из щупалец, похожее в темноте рядом с пятном лунного света на хобот изголодавшегося слона или на безголовую кобру, двигалось по земле, опережая остальные. Измаил быстро высунул голову и, заметив его, нырнул обратно за бревно.

Он прикинул, когда оно скользнет через бревно, и сжал двумя пальцами стрелу, а в другую руку взял каменный нож.

Три верхних щупальца нагнулись сверху вниз, глядя слепыми глазами, видящими лишь тепло его тела. Потом одно из них опустилось ниже, словно хотело приблизиться настолько, чтобы даже ослабленный заряд воздуха не помешал костяному копьецу вонзиться в тело достаточно глубоко для того, чтобы яд подействовал.

Щупальце переползло через бревно и замерло. Принюхиваясь к теплу живого тела, оно колебалось то туда, то сюда. Потом начало выпрямляться.

Измаил вогнал свою стрелу острым концом в отверстие на его конце.

Сделав это, он сразу же перекатился назад, через лежавшее за ним бревно, в густые заросли позади.

Щупальце с застрявшей в нем стрелой дернулось и, как показалось Измаилу, распухло. Видимо, оно собиралось выпустить собственную стрелу, но обнаружило, что ему что-то мешает.

Щупальце дернулось и так и эдак, потом подалось назад и выпрямилось. Раздался щелчок. На этот раз оно извергло обе стрелы, но они пролетели больше чем в трех футах мимо цели.

Измаил снова перекатился в зазор между двумя бревнами, взял в руку стрелу, вскочил и прыгнул к отстрелявшемуся щупальцу.

Щупальце отодвинулось, но так медленно, словно не привыкло защищаться. Измаил схватился за его конец, на этот раз направив кончик стрелы в мягкую плоть, видневшуюся внутри отверстия.

Теперь последовала бурная реакция. Щупальце потащило его назад, под огромное дисковидное тело, — он оказался за передними щупальцами. Задние щупальца, направленные в обратную сторону — видимо, для обороны сзади, повернулись в его направлении… Измаил полез вверх по щупальцу так, словно это был такелажный трос на «Пекоде».

Под его тяжестью оно натянулось, повиснув вертикально между деревьями. Прямо у него над головой в щупальце вонзилась стрела. Зверь поворачивал свои щупальца внутрь и стрелял в свою жертву, а попадал в самого себя.

Измаил разжал руки, пролетел около пяти футов и ударился о растение, пригнувшееся под углом сорок пять градусов к земле. Оно стало гнуться под ним дальше, пока не затрещало, и вместе с ним он упал.

Чудовище резко подалось кверху, потом приостановилось, заколебавшись, схватило несколько растений сразу и двинулось прочь.

Измаил откатился как можно дальше, встал на ноги и побежал вперед, пока его не остановила завеса лиан. Он отскочил назад, упал, снова встал и обежал эти плети вокруг.

Потом остановился и оглянулся.

Гигантская туша, словно туча, осела на верхушки растений.

Казалось, она потеряла свои очертания и растеклась по джунглям в стороны и вниз.

Нижнюю сторону шивараду Измаил не мог разглядеть, но никаких признаков движения щупалец не было.

Внезапно из ночной тьмы вынырнула торпедообразная тень с огромной головой и зубами, сверкнувшими белым при лунном свете.

Она куснула этот обвисший блин за один из горбов, и горб лопнул.

Небесная акула примчалась сразу, как только учуяла мертвечину.

За ней появилась другая и тоже заякорилась, вгрызаясь в рану на месте горба. Обе они помахивали крыльями-плавниками, сопротивляясь ветру.

"Интересно, — подумал Измаил, — насколько силен яд, убивший шивараду? Хватит ли его на то, чтобы разлиться по всему его телу и убить заодно и небесных акул?" Но у него не было времени, чтобы наблюдать за развитием событий. Он быстро обернулся, услыхав шум позади. Было похоже, что кто-то большой крадучись пробирается через джунгли. Он опустился на колени и замер, сжимая каменный нож.

Потом услыхал тяжелое дыхание — оно оказалось знакомым — и тихо позвал:

— Нэймали!

— Я не могу позволить, чтобы ты жертвовал собой, — сказала она. — Я хотела помочь, вот и… Ой!

Тут она увидела шивараду, обвисшего на деревьях словно тряпка.

Когда он рассказал ей, что произошло, Нэймали взяла его руку и поцеловала.

— Заларапамтра и Зумашмарта тебя отблагодарят, — сказало она.

— Может быть, только что они уже помогли мне.

Они пошли дальше, обходя мертвого зверя, которого рвали на куски уже с полдюжины акул. Они шли около часа, а потом снова легли спать. Измаил не мог уснуть, несмотря на усталость, — было слишком холодно. Ночь уже кончалась, и температура, по его оценкам, упала почти до сорока градусов по Фаренгейту[Около +5 °C. (Примеч. ред.)].

Он сорвал огромный лист, забрался в гамак, он же лист, Нэймали, обхватил ее руками и накрыл себя и ее другим листом. Она не возражала, хотя и повернулась к нему спиной.

Измаил мгновенно заснул, и ему приснилась первая ночь, проведенная им в гостинице "Китовый фонтан", когда он делил постель с дикарем огромного роста, Квикегом. С тем самым Квикегом, чьи кости обратились в прах и уже бессчетное число раз побывали и растением, и живой плотью…

Огромный красный диск снова медленно поднялся над горизонтом — сразу стало теплее. Проснувшись, они обнаружили, что ими питаются лианы; пришлось ждать, пока растения напьются. Потом они встали, умылись водой из стручков и попили. Вода, как обычно, парализовала их, но лианы к ним даже не приблизились, как будто зная, что оба они уже отдали им свою дань.

Они продолжали идти на север, еще четыре раза поспав и питаясь зверюшками с двойным носом и тараканами, по вкусу напоминавшими крабов, а также некоторыми другими животными, в том числе летающими змеями. Это были одни из немногих обитателей воздушной среды, у которых не было газового пузыря. Несколько ребер у них развились в большие крылья, которыми змея могла махать вверх-вниз, грубо подражая полету птицы.

Снова миновала ночь со всеми ее опасностями, опять взошло солнце.

— Когда мы дойдем до твоего города? — спросил Измаил.

— Не знаю, — ответила она. — На корабле, я думаю, мы добрались бы туда дней за двадцать. Наверное, пешком мы будем идти в пять раз медленнее.

— В моем мире это примерно четыреста дней, — сказал он.

Измаил даже не охнул — китобои привыкли считать время на месяца и годы. Но он предпочел бы не идти пешком. Пробивать себе дорогу в этих густых зарослях было тяжелой, изнурительной работой. Он завидовал тварям, которые без видимых усилий порхали в облаках.

В полдень того дня они увидели еще одну из множества огромных туч, состоявших из миллиардов крошечных животных красного цвета, каждое из которых поддерживала в воздухе головка в форме зонтика. Были тут и левиафаны, сопровождавшие небесный криль и питавшиеся им.

А вслед за ними появился большой воздушный корабль.

Нэймали вскочила, выронив белое мясо насекомого, которое она поймала всего час назад. Судорожно вздохнув, она долго стояла молча. Потом улыбнулась:

— Это из Заларапамтры!

Корабль походил на большую, сильно вытянутую сигару, с которой вниз свисали очень тонкая мачта, реи и паруса, и по бокам у нее тоже было по мачте с парусами — они отходили от корпуса под прямым углом. Косые паруса были такими тонкими, что сквозь них просвечивало темно-синее небо. Корма была оснащена двумя рулями: горизонтальным и вертикальным.

— Он не такой плоский, как сейчас кажется, — сказала Нэймали, отвечая на вопрос Измаила. — Если бы ты смотрел на него вблизи, то увидел бы, что сбоку он в двадцать раз выше человеческого роста.

Корабль гнался за стадом, состоявшим примерно из тридцати левиафанов, которые, раскинув в стороны две пары своих крыльев с красными и черными, зелеными и багряными прожилками, поблескивая серебром своих громадных покатых тел и огромных голов, словно драконы, врезались в облако небесного криля.

— Но как?.. — спросил Измаил. Девушка коснулась его руки.

— Смотри, — сказала она.

Корабль шел на всех парусах. Он двигался быстро, но такой скорости было недостаточно, чтобы догнать кита. Потом от большого корабля отделился предмет размером поменьше, а за ним другой.

Они имели форму иглы, и, как сказала ему Нэймали, экипаж в них лежал, вставая лишь в случае необходимости. На носу было специальное закругление, чтобы там было не так тесно, как в остальном помещении. Оно было необходимо, поскольку там вставал гарпунер, когда надо было бить кита, там же лежали гарпун и длинный линь.

Он наблюдал, как сверху и снизу вельбота, как и с обеих его сторон, выдвинулись мачты. Потом подняли прозрачные паруса, и лодка понеслась к красному облаку.

— Как им удается убирать и ставить паруса, не залезая на мачты?

— Это делается с палубы, — ответила она. — Считается, что это придумал Заларапамтра, но я думаю, что так поступали задолго до его рождения.

Вельбот висел на хвосте у левиафана, который, казалось, и не замечал этого. Он слой за слоем углублялся в красное — концентрация этих живчиков время от времени менялась. Лодка шла уже рядом с огромным зверем и теперь оказалась по другую сторону красной тучи, так что Измаил потерял ее из виду.

Измаил повернулся посмотреть на пролетавших над ним животных, а потом увидел, как один из левиафанов в задней части стада внезапно взмыл вверх. При этом он выпустил серебристый фонтан — водный балласт, который запасался в пузыре для двух целей: во-первых, чтобы охлаждать поверхность тела, когда это необходимо, а во-вторых на случай опасности, когда надо было уменьшить вес, чтобы быстро набрать высоту.

Теперь Измаил увидел и вельбот, привязанный к киту тонким линем, один конец которого был утоплен в голове чудовищной рыбы. Небесный кит в отличие от обычного не ушел на дно, а воспарил к верхним пределам атмосферы.

— Он может долго летать на таких высотах, где человек сразу задыхается, — сказала Нэймали. — Иногда кит настолько велик, что может затащить туда лодку, тогда гарпунер должен перерезать линь до того, как ему станет дурно и он перестанет понимать, что происходит.

Между тем зверь унес лодку так высоко, что они уже растворились в темно-синем небе. Туча криля была на северо-востоке от людей, наблюдавших за ней с земли, и через полчаса должна была слиться с горизонтом. Но корабль повернул в другую сторону и взял круто к ветру. Потом он начал поворот оверштаг, встал носом прямо по ветру, закончил поворот, увалил, вернулся назад и снова взял круче к ветру. Судя по этим маневрам, люди на корабле, которые находились гораздо выше, чем Измаил, хорошо видели небесного кита и преследовавший его вельбот. Они все еще были примерно над тем местом, где левиафана поразил гарпун.

Через некоторое время Измаил увидел кита — крохотную черную точку. Опускаясь, он становился все больше, а потом стало возможно разглядеть и лодку. Зверь шел прямо вниз, прижав к бокам свои огромные крылья-паруса и напряженно выпрямив тело. Линь, приковавший охотников к добыче, был слишком тонким, чтобы его можно было рассмотреть. Вельбот двигался по прямой позади зверя, немного сбоку от него; их разделяло примерно триста футов.

— Кит быстро выпускает газ и снижается, — сказала Нэймали. — Когда он опустится достаточно близко к земле, он раскроет крылья и повернет круто вверх. Тогда вельбот будет болтаться внизу и может разбиться о землю — а может и не разбиться. Тут все зависит от кита. Иногда они неправильно рассчитывают свою скорость и расстояние: когда они ранены, у них кровь отливает от мозгов. Тогда они разбиваются и погибают, но с ними погибает и экипаж вельбота. Конечно, можно перерезать линь и не дожидаясь, когда кит приблизится к земле на опасное расстояние, но ждать до последнего — для гарпунера вопрос чести. Иногда лодка продолжает падать по инерции, тогда…

Она умолкла. Кит — если только не сбавит скорость и не повернет должен был удариться о землю примерно в полумиле к северу от них. Животное теперь было совсем близко, и Измаил увидел, что оно превосходило размерами любого синего кита прежних дней, а ведь тогда это было самое большое животное из всех, какие когда-либо населяли планету. Бочонкообразная голова была почти как у его собрата, жившего в прежние времена в море, хотя и не имела нижней челюсти. Ртом ему служило круглое отверстие в середине передней части головы.

Измаил спросил об этом Нэймали. Она сказала, что у этой твари нет зубов, а его нижняя челюсть неподвижна, ибо крепконакрепко приросла к черепу. Ртом кит втягивает в себя миллионы маленьких красных созданий, а когда насытится (это бывает редко), ротовое отверстие затягивается изнутри тонкой кожистой пленкой.

— Но есть и киты с огромной пастью и подвижными челюстями, — эти едят и беззубых китов, и вообще все, что только можно, в том числе людей, — сказала она.

— Я встречал одного такого, — промолвил Измаил, подумав об огромном белом ките с морщинистым лбом и изуродованной нижней челюстью.

— Этому зверю не миновать падения, если он сейчас не раскроет крылья и не отвернет вверх.

Но гигантское тело неслось вниз, и не было заметно, что оно собирается развернуть паруса. Людей в лодке видно не было, — они лежали, без сомнения, крепко держась за что-то.

Видна была только голова гарпунера. Измаил ждал, что вот сейчас увидит взмах его руки с ножом, который отрежет линь Но голова не двигалась, и рука тоже не показалась.

— Либо они очень смелые люди, либо очень глупые, — пробормотал Измаил по-английски.

Через несколько секунд он снова заговорил на своем родном языке:

— Режь, ради Бога! Режь линь!

И вот крылья-паруса воздушного кита раскрылис внезапно, что хлопок, ударивший им в уши, — а может быть, этот звук произвели огромные мускулы, расправившие кости и кожу на крыльях, — прозвучал как ружейный залп. Животное задержалось в своем падении, а взмахи хвоста, от которых лодку жестоко кидало из стороны в сторону, развернули кита головой вверх. Но инерция еще не была преодолена, и хотя теперь кит направлялся вверх, он все-таки продолжал падать.

Вельбот теперь оказался ниже кита и все еще раскачивался от движений китового хвоста. Его веса и скорости хватало, чтобы колебания передались и огромной твари, к которой он был привязан. "Вот он, тот случай, когда вместе дрожат и мышь, и кошка", — подумал Измаил.

В лодке виднелось четыре человека — трое были привязаны к палубе, а гарпунер держался обеими руками за поручни.

Паруса были, разумеется, спущены. Хотя их сопротивление замедлило бы полет кита и утомило бы его, от неизбежного падения они бы порвались и сломали мачты. Даже теперь мачты сильно гнулись от сопротивления зарифленных парусов.

— Теперь резать линь уже поздно! — воскликнула Нэймали. — Если его отрезать, лодка все равно полетит вниз! Все, что им остается, — покрепче держаться и уповать на то, что кит, поднявшись вверх, спасет их от удара о землю!

— Их уже… ничто не спасет, — ответил Измаил.

Если бы земля была хоть на один фут ниже или зверь начал бы разворот несколькими секундами раньше, вельбот мог бы избежать крушения. Но он ударился кормой о землю, перевернулся, при этом оборвался линь, людей выкинуло наружу — гарпунер разжал руки, а у остальных лопнули страховочные пояса. Обшивка и каркас лодки гнулись и ломались, трещали и скрежетали; суденышко несколько раз подпрыгнуло и исчезло в джунглях.

Кит, растеряв большую часть газа, мог подняться не больше чем на пятьдесят футов выше того места, где он сейчас находился. Теперь он был вынужден летать низко над землей, пока не сумеет выработать достаточное количество газа, а для этого ему необходимо достаточно плотно набить свой желудок. Если пищи недостаточно, он все равно может подняться на несколько сот футов, используя для производства газа ресурсы собственного организма. Но если на столь малой высоте ему не удастся встретить облако криля — а они редко держатся так низко, — он обречен. Он будет ходить кругами, теряя газ, пока, ломая под собой деревья, не осядет на джунгли. И останется там до тех пор, пока его не съедят небесные акулы, разные лесные звери и ползучие растения.

Измаил и Нэймали пробирались сквозь сплетенные побеги, направляясь туда, где, по их предположениям, выбросило людей. Походив некоторое время туда-сюда, одного они отыскали. У него были переломаны все кости; он упал в просвет между побегами, ударившись прямо о землю. Тут позвал на помощь другой потерпевший. Тот лежал в развороченном кусте, а над ним висели оборванные им при падении лианы и плети. Он отделался только переломом ноги и множеством ушибов.

Третий лежал в груде растительности. Он упал вместе с целым сплетением лиан, проделав брешь прямо посреди джунглей. Взявшиеся непонятно откуда небесные акулы снизились над прогалиной, пытаясь в него вцепиться.

Измаил и Нэймали потащили его под прикрытие растений у края полянки. Человек стонал: он был в полубессознательном состоянии. Голова его сбоку была окровавлена, словно он ударился о твердый ствол какого-то растения. На нем была ярко-синяя шотландская юбочка с черным изображением небесного кита и гарпуна. На груди у него была татуировка в виде красного кита, на руках и ногах — киты поменьше, числом до пятидесяти. Столько их он успел убить.

— Это Чамкри, он великий гарпунер, — сказала Нэймали. — На его корабле наверняка ничего не знают; иначе корабль спешил бы домой, а не на охоту.

— К нам летит акула, — сказал Измаил и потащил Чамкри быстрее. Потом, увидев, что твари догонят их прежде, чем они доберутся до стены зарослей на краю прогалины, он бросил гарпунера. Небесная акула опустилась к верхушкам деревьев, прижала к бокам крылья-плавники и быстро заскользила вниз, с шипением выпуская из пузыря газ. Измаил поднял длинный голый стебель, срезав обвившиеся вокруг него побеги и лианы.

Увидев, что ужасные челюсти уже готовы сомкнуться вокруг него, он воткнул свою острогу поглубже в зияющую пасть. Она прошла сквозь узкий, как лента, бледно-желтый язык и вонзилась в горло, а потом акула своей массой сбила моряка с ног.

Она скользнула по нему, почти не придавив, но его руки и лицо были в крови: шкура у этой твари походила на наждак, как и у ее родственниц из морей прошлого.

Нэймали пронзительно вскрикнула и тоже бросилас навзничь, так что акула пролетела над ней: груда перепутавшихся растений, возвышавшаяся над землей, изменила направление ее полета. Она врезалась в стену деревьев на краю прогалины, сшибив на землю еще один клубок переплетенных побегов и растений. Пытаясь освободиться от пут, вначале она билась несильно и осторожно, но потом впала в панику и стала метаться и извиваться что есть мочи. Это привело лишь к тому, что она окончательно запуталась и сломала себе крыло, оно же парус.

Когда гарпунера оттащили в безопасное место, Измаил подошел к акуле поближе, подобравшись со стороны джунглей.

Другие акулы кружили над ней и даже пикировали, но приблизиться не решались. Они боялись, что тоже запутаются: акулы никогда не спускались на землю по своей воле, — только если предполагаемая жертва была мертва или беспомощна и никто не мог на них напасть.

Измаил сделал шаг по направлению к поверженной акуле, оставаясь на таком расстоянии, чтобы его не задело ударом хвоста. Хотя хвост был почти невесомый, с легкими косточками, следовало опасаться наждачной кожи. На него спикировала другая акула; он бросил прямо в ее раскрытую пасть еще один голый стебель. Челюсти захлопнулись, и палка сломалась надвое; половину, оставшуюся у нее во рту, акула проглотила.

Измаил бросился обратно в джунгли. Через мгновение он увидел, что тварь стала извиваться в корчах, словно ее что-то пронзило изнутри; видимо, палка сделала свое дело. Ее окружили другие акулы, вырывая куски из ее крыльев-парусов, головы и хвоста. Умирающее чудовище и его пожирателей отнесло ветром, и они скрылись из виду.

Теперь, лавируя, к ним опускались два вельбота: один из них сел на прогалине, а другой встал на высоте пятьдесят футов, убрал паруса и бросил якорь, состоящий из множества крюков, — тот запутался в зарослях.

Нэймали узнала первого помощника, Пунджаки, который опустился на колени и отвесил такой низкий поклон, что коснулся головой груды растений. Он был безмерно счастлив, что дочь Синнертаа спасена, хотя и огорчен тем, что она попала в столь неприятное положение. На Измаила он посмотрел с любопытством, но, поскольку девушка считала его своим другом, он отнесся к нему благожелательно. Но радость моряков сменилась ужасом, когда Нэймали, произнося слова так быстро, что Измаил не мог уследить за ее речью, рассказала, что случилось с их родным городом. Их коричневая кожа посерела, и они запричитали, бросившись на покрытую лианами землю и бия себя в грудь кулаками. Кое-кто вынул свои костяные ножи и стал резать себе руки и грудь.

Горе, как и другие чувства, платит свою дань нужде, а нуждою правит время. Люди закончили охоту и наложили на свои раны повязки. Измаил узнал, что они были сотканы пушистыми птицами без крыльев и перьев.

Пока двое матросов по кускам вырезали акулье сердце, легкие и печень и вынимали желудок, остальные искали четвертого потерпевшего. Минут через пятнадцать его нашли — он лежал под навесом из вьющихся побегов и огромных листьев. Он заполз туда и умер, когда лианы присосались к его ранам.

Вельбот, паривший в воздухе, спустили вниз; в него посадили Чамкри и раненого матроса. Нэймали и Измаил взошли на первый вельбот, в котором они сели на тонкую прозрачную оболочку, которая одновременно служила и палубой, и днищем. Для безопасности они застегнули на талии непрочные на вид, но крепкие кожаные пояса. На поясах была костяная застежка, и один конец был пришит к прозрачной палубе.

Первый помощник приказал дать еще мяса бесформенным глыбам красно-коричневой плоти с бледно-зелеными прожилками, соединенным с горловинами всех шести пузырей по периметру лодки. Теперь пузыри стали надуваться, и лодка пошла вверх. Оба суденышка поставили свои боковые паруса, а потом через шахту в центре палубы опустили нижнюю мачту с гиком. Шахта была сделана из трубчатой кости, и от нее расходились двенадцать спиц, которые шли во все стороны и соединялись с костяным ободом, придававшим лодке ее продолговато-овальную форму. Мачту закрепили в шахте костяным болтом, опустили гик. Потом на нижней мачте подняли парус, и ветер наполнил его.

Ему предстояло узнать, что некоторые лодки были оснащены еще и верхней мачтой с косыми кливером и гротом, но она всегда была короче и несла меньше парусов, чем нижняя.

Подъем длился два часа, в течение которых пришлось еще несколько раз кормить животных, прикрепленных к пузырям, — они вырабатывали газ. Измаил нисколько не беспокоился — в китобойных рейсах он в совершенстве овладел искусством ждать. В воздушных морях явно приходилось считаться с прихотями времени еще больше.

Наконец лодка нагнала корабль, шедший на той же высоте тем же курсом. С вельбота на корабль, где матросы стояли на палубе, огороженной с трех сторон, бросили конец. Матросы на корабле были привязаны к костяным бимсам концами, закрепленными у них на талии, чтобы их не выбросило за борт, если корабль резко снесет вбок при порыве ветра или тряхнет в воздушной яме.

Паруса на лодках убрали; мачты и реи втянули внутрь, разобрали, вложили членики один в другой, а потом крепко прикрепили сверху и снизу к корпусу. Потом лодки поставили за загородки и привязали.

Измаил обнаружил, что стоит в длинном открытом коридоре, который служил главной палубой. По всему судну вверх и вниз, горизонтально и под углом бежали лесенки и трапы.

Все они были сделаны из твердых, но пустотелых и тонких костей, большинство из которых принадлежало небесным китам разных видов. В верхней части корабля были закреплены в два ряда — по десять в каждом — большие газовые пузыри. У основания каждого пузыря находилась круглая большеротая тварь.

Измаил подумал было, что обшивка покрывает весь корабль. Но он состоял в основном из каркаса, который в некоторых местах был покрыт лоскутами обшивки — особенно на носу и на корме. Центральная часть была наиболее открытой: это для того, чтобы не препятствовать ветру дуть насквозь и наполнять паруса с подветренной стороны. Для кораблей, которые плавают по воде, такая конструкция была бы бесполезной, поскольку мачты у них торчат над водой и доступны ветру с обеих сторон. Но воздушному кораблю надо быть как можно более проницаемым, чтобы, когда он идет круто к ветру, ветер мог наполнять прямые паруса и по левому, и по правому борту.

Матросские каюты, камбуз, некоторые складские помещения и несколько других отсеков были прикрыты обшивкой — полностью или частично. Но во всех остальных местах ветер, будь он теплым или холодным, ласковым или свирепым, обдувал моряков и днем и ночью.

Мостик, или ют, помещался ближе к корме, на самом верху.

Там за штурвалом стоял единственный рулевой; руль поворачивали безголовые, безногие создания, чьи сухожилия оканчивались тяжами из кожи. Они реагировали на тягу или ослабление тяжей, прикрепленных к одному концу их мускулов, а к другому их концу шел привод рулевого колеса.

Капитан — его звали Барамха — был высоким мужчиной с татуировкой на лбу. Черный штурвал, увенчанный алой короной с тремя зубцами, был отличительным знаком его положения.

Приказы капитан отдавал голосом тем, кто был рядом, а остальным матросам — днем при помощью жестикуляции, а ночью использовали фонари клетки с большущими насекомыми, похожими на светляков.

Услышав рассказ Нэймали, капитан посерел лицом, заплакал, стал причитать в голос и полоснул себя по груди каменным ножом. После этого он отдал себя в распоряжение Нэймали. Она расспросила его о запасах воды, продовольствия и шахамчица, крепкого спиртного напитка. Он заверил ее, что этого им хватит, чтобы добраться до Заларапамтры, хотя последнюю неделю придется подтянуть пояса. Они успели убить десять китов, запасли их мясо и выпарили воду из туш.

В одном из них они нашли вришко. Очевидно, на китов охотились в основном ради этой штуки. Измаил не понял, что такое вришко, но постановил себе узнать при первой возможности.

Корабль поменял галс и пошел круто к ветру, стараясь держать курс в сторону города, который был на северо-западе.

Нэймали и Измаила отвели в капитанскую каюту. Она была в самом низу корабля, прямо под мостиком. Поскольку пол был прозрачным, Измаил беспрепятственно видел землю с высоты нескольких тысяч футов. При каждом его шаге обшивка прогибалась, и он почувствовал облегчение, когда сел на костяной стул, крепко приделанный к костяному же шпангоуту. Каюта была маленькой, и одной стены у нее не было — очевидно, жители Заларапамтры не слишком стремились к уединению.

Там был многоугольный письменный стол из красноватой кости с небольшой столешницей, на которой капитан рассчитывал курс и заполнял судовой журнал. Сам журнал представлял собой большую книгу с тонкими, как будто пергаментными страницами, на которых синими чернилами были выведены крупные знаки. Знаки эти не принадлежали ни одному из известных Измаилу алфавитов.

Не успела Нэймали сесть, как кают-юнга подал обед, — они давно не ели пищи, приготовленной на плите. Китовое мясо обладало необычным, но приятным вкусом; уже знакомое Измаилу мясо тараканов было хорошо протушено и приправлено вкусным красно-коричневым соусом; были еще горки светлоголубых зерен, похожих на рисовые, политые темно-оранжевой подливой. Питье было разлито в сосуды из кожи: их надо было поднимать и почти опрокидывать, чтобы темно-зеленая огненная жидкость низвергалась в рот.

Очень скоро Измаил почувствовал себя комфортно, — можно сказать, почти счастливым человеком. Еще он обнаружил, что с капитаном он разговаривает не так свободно, как раньше с Нэймали, и решил, что в следующий раз урежет себе норму шахамчица.

На капитана и Нэймали спиртное, похоже, не действовало.

Они продолжали глотать его большими порциями, хотя их большие зеленые глаза заблестели так, словно в их глубине зажглись огоньки. Теперь унесли тарелки и принесли еще кожухов с шахамчицем. Измаил заговорил с Нэймали, которая резко глянула на него. Капитан, похоже, рассердился, и тогда Нэймали неожиданно улыбнулась и объяснила, что Измаил не знаком с правилами этикета, но теперь, раз он находится на заларапамтранском судне, ему придется с ними познакомиться.

Тем не менее Измаила увел за собой юнга; поднявшись по нескольким трапам, он попал в маленькую каюту без одной стены, где ему предстояло спать. Он растянулся в своем гамаке, но заснул не сразу. Движение корабля не было плавным; беспорядочно кидало то вверх, то вниз. Измаил был рад избавиться от постоянного чувства легкой тошноты, порождаемого нескончаемыми колебаниями земли, но тряска в корабле была немногим лчше. Корабль встряхивало от каждого дуновения что сверху, что снизу. Казалось бы, такая махина могла бы идти вперед и более плавно, не становясь игрушкой воздушных потоков, как более мелкие летуны. Все же через некоторое время он попривык к тряске и уснул. Однако привыкнуть к прозрачной гибкости пола было сложнее.

На третий день запад потемнел от дождевых туч, которые он видел здесь впервые. Через час налетел ветер. Задувало сильно, но все же это не был ураган, и капитан приказал убрать большую часть парусов, пока шторм не набрал силу. При первом натиске ветра большой корабль развернулся на двадцать пять градусов и пошел дальше, кренясь на правый борт. Измаил принайтовил себя к балке, которая проходила сквозь все палубы, почти в трюме корабля. Так приказал капитан, хотя поначалу Измаил никак не мог понять, почему ему надо находиться именно в этом месте. По размышлении он пришел к выводу, что, раз он не был нужен в качестве рабочей силы, его поместили сюда для равновесия. По крайней мере, он смог быть полезным в качестве балласта.

Ветер усилился. Корабль продолжал идти круто к ветру, но его сносило к востоку от заданного курса. Ветер, теперь набравший почти ураганную силу, дул неравномерно. Порыв следовал за порывом, словно это дуло из-за горизонта некое животное невообразимых размеров, останавливаясь, чтобы набрать в легкие воздух и опять с силой его выдохнуть. Потом полил дождь, где-то в облаках блеснула молния и ударил гром.

Капитан не пользовался никакими приборами. У него не было компаса, поскольку компасы делаются из металла, а металлов, похоже, в этом мире не было, или они были чрезвычайно редки. "Возможно, — заключил Измаил, — люди выработали запасы металлов на Земл. е". Если верить прогнозам некоторых ученых, человечество шло к этому еще в 1840-х годах. Сколько же миллионов лет люди обходятся без металла?

Впрочем, это было не важно. Важно было то, что у капитана не было даже осколка магнетита. Днем он ориентировался по солнцу и луне, а ночью — по луне и звездам. Когда видимость была плохой, он вел корабль вслепую. Теперь, когда было почти совершенно темно, он мог руководствоваться только направлением ветра; если ветер сменится, он собьется с пути.

Измаил грустно сидел на полу, — сколько прошло времени, он не знал. В этом мире не было ни наручных, ни песочных часов; насколько он знал, не было даже солнечных. Похоже, люди, жившие в конце времен, часов не наблюдали.

Изредка его сменяли, и тогда он спал, если ему хотелось, и ел на камбузе. Кроме кока и нескольких матросов, он никого не видел. Камбуз был клетью с костяным каркасом. Плита была ящиком из какого-то несгораемого дерева — этот материал был самым тяжелым из всех, использованных при строительстве корабля, — жестко прикрепленным к полу. Топилась она маслом, которое вытапливали из растений, свободно паривших в небе, а не ворванью небесных китов, как подумал было Измаил.

Измаил все хотел поговорить с коком, узнать его получше — ему были интересны все, кого бы он ни встретил. Но тот был немногословен и часто вздрагивал, когда корабль слишком сильно кренился, либо с пугающей внезапностью падал или подскакивал.

Измаил возвращался к себе в «трюм», садился на пол и проводил большую часть времени в полудреме, время от времени просыпаясь от качки и толчков. Он был уверен, что три раза ветер поворачивал судно (оно называлось "Руланга") вокруг собственной оси. Если это было так, значит, капитан вел корабль обратно, пока после очередного поворота корабль случайно не возвращался на первоначальный курс.

К его удивлению, шторм неожиданно прекратился, а тучи рассеялись. Красное солнце стояло в зените; с тех пор как начался ветер, оно восходило уже два раза. Измаил узнал это от матросов; сам он за это время ни разу не видел солнца.

"Руланга" направлялась на северо-запад, только либо ее снесло ветром на восток, либо раз или два она самопроизвольно поворачивала и шла на юго-восток. Капитан Барамха объявил, что они сбились с курса; это означало, что они попросту заблудились. Под конец дня он так и не определил, где они находятся.

По правому борту возник сплошной горный хребет; казалось, он уходит все вверх да вверх, покуда не сольется с темным небом. Горы, выщербленные ветрами, были окрашены в красноватые, сероватые и черноватые тона.

Завтракая с капитаном и Нэймали, Измаил спросил, на какой высоте они находятся.

Барамха, который как раз взглянул на примитивный альтиметр (из дерева и воды), сказал: — «Руланга» находится на высоте десять тысяч футов. Вершины этих гор должны возвышаться над нами еще по крайней мере на четыре мили, то есть примерно на двадцать одну тысячу футов. Я мог бы подняться к вершинам, но воздух там слишком разрежен для дыхания.

"Выходит, — подумал Измаил, — в течение миллиарда лет Земля теряла свою атмосферу. Плато на этих горах, должно быть, когда-то были поверхностью материка, возможно, Южной Америки. Значит, на этой горе должны быть еще горы — Анды. Как высоко вздымаются они? До тех высот, где уже совсем нет воздуха? Да существуют ли еще Анды? К тому же это, может быть, вовсе и не Южная Америка. Разве не сказал однажды некий мудрец с безумным взглядом и взлохмаченными волосами, что материки расползаются, словно бобы в недоеденном супе?" Он взглянул на обрывистые утесы, внушающие трепет; кувыркаясь, вниз величественно полетел обломок скалы, и грохот его падения донесся до Измаила много секунд спустя.

Медленно — хотя, если вспомнить о беспрестанном сотрясении земли, может, и не так уж медленно — все высокое рушилось.

Капитан Барамха расстелил пергаментную карту и показал на ней Заларапамтру. Измаил решил, что город располагается на средневысотном плато на горном склоне, который некогда был шельфом островов Самоа. Область к востоку от корабля называлась краем Земли.

Время от времени, выпив еще шахамчица, Измаил смотрел сквозь пол вниз. После долгого и обильного дождя мертвые моря так переполнились, что вышли из берегов и во многих местах соединились между собой проливами. Там, где он впервые приземлился, теперь была вода; чтобы достать до полога джунглей, пришлось бы нырнуть на дюжину футов вглубь.

Одно из морей, которые они миновали во время длинного завтрака, было красным, а когда Измаил спросил почему, ему сказали, что от дождя красный небесный криль оседает вниз.

— Так вот почему не видно облаков криля? — спросил он.

— Да, — ответил капитан. — Дожди жизненно необходимы, если их не будет, все живое погибнет. Нет худа без добра, но верно и обратное. Дожди прибивают криль к земле, и пройдет много дней, прежде чем он снова прилетит с запада, из мест, где он размножается. За это время огромные небесные киты оголодают, станут тощими. И более мелкие организмы, которые едят криль, тоже останутся без пищи. Слабые и молодые животные станут более легкой добычей для акул и других хищников. Акулы станут упитанными, нагуляют жир и размножатся. Но яйца, которые они откладывают миллиардами, летают в виде облаков, как криль, и служат пищей китам. Лишь немногие из них произведут потомство. Вот уж воистину нет худа без добра.

— Через некоторое время семена больших растений, что растут далеко на западе, у подножия тамошних гор, — ("Африка, — подумал Измаил, — или Индия? Может, Индокитай?") — взорвутся и поднимут криль в небо. И его станут есть киты, акулы будут нападать на более мелких животных и лишь иногда на больных или раненых китов, и все опять будет так, как было до дождей.

Потом разговор пошел о других вещах: стали обсуждать рассказ Измаила о мире, откуда он явился, и события, случившиеся после встречи с Нэймали. Через некоторое время Измаил заметил, что Нэймали ни словом не упоминает об эпизодах, когда он касался ее рукой или что они грели друг друга. Должно быть, она не преувеличивала, когда говорила, что ее соотечественники убьют его, если он будет приставать к весталке.

Под «приставанием» она, разумеется, подразумевала даже случайное прикосновение.

После завтрака капитан сказал, что все они должны поблагодарить судового божка «Руланги», Ишнувакарди, который, в свою очередь, передаст их благодарности, присовокупив к ним свою собственную, великому богу Зумашмарте. Они поднялись наверх, а потом спустились по трапу в центральный проход, по которому прошли вперед, в комнату со стенами из прозрачной кожи, расписанными религиозными сценами и символами.

На алтаре из кости стоял костяной короб. Нэймали встала перед ним, надевая головной убор из кости, к которому были приклеены сотни крошечных красных рачков. Перед коробом в деревянной чаше горел огонек.

Присутствовала вся команда, кроме вахтенных. Когда Нэймали обернулась, произнося нараспев какие-то слова на языке, которого Измаил не знал, все упали на колени. Он тоже встал на колени, поскольку чувствовал, что от него этого ждали.

Проявлять упрямство или неучтивость не стоило. "Да и не впервой мне поклоняться языческим богам", — подумал он. Среди них были и Лицемерие, и Жадность, и Ненависть, и целый пантеон других идолов цивилизации. К тому же он вместе с Квикегом молился его идолу, Йоджо, и впоследствии нисколько не раскаивался в этом.

Он преклонил колени перед алтарем и коробом. Когда кожа, из которой был сделан пол, прогнулась под его тяжестью, Измаил подумал, посмотрев вниз с высоты многих тысяч футов, что раньше ни в одном храме не ощущал так близко дыхание вечности.

Нэймали обернулась, продолжая свой речитатив, и приподняла короб. Под ним была статуэтка высотой около фута, вырезанная из некоего материала, белого, как слоновая кость, с красными, зелеными и черными прожилками. Она изображала полукита-получеловека, в котором морда кита сочеталась с человечьим торсом, снова переходившим ниже талии в хвост небесного кита, он рос на месте ног. От нее исходил сладкий и приятный запах — наверняка какой-то дурман.

Измаила и так слегка покачивало от выпитого шахамчица.

Но, вдохнув этот аромат, он почувствовал такое головокружение, что рухнул лицом вниз и через несколько секунд потерял сознание.

Очнулся он на полу, глядя с высоты в несколько миль на безжизненные моря под собой. Когда, застонав, он с усилием сел, оказалось, что вокруг никого не было. Голова болела так, словно по ней стукнули молотком. Или как будто к нему явился прародитель всех похмелий, чтобы продемонстрировать, какую невообразимую боль некогда вынесла голова Адама.

Идол был накрыт коробом. Сладкий пьянящий запах выветрился еще не до конца.

Пошатываясь, Измаил вернулся в свою каюту, лег и уснул.

Проснувшись, он хотел спросить кого-нибудь о том, что это было за благовоние, но оказалось, что все слишком заняты, чтобы разговаривать. Все суетились, выполняя команды, поступавшие с мостика: было замечено стадо небесных китов.

Капитан решил задержаться по пути домой, чтобы поохотиться и восполнить запасы продовольствия. Иначе перед возвращением в Заларапамтру пришлось бы поголодать.

Измаил почувствовал себя гораздо лучше и, хотя понимал, что поступает не вполне благоразумно, спросил капитана, нельзя ли ему поучаствовать в охоте. Он перечислил свои навыки, приобретенные в основном в результате долгого и обширного опыта охоты на морских чудовищ. Однако он не видел причин, почему бы не применить их и на охоте в небе.

— Лишние руки нам не помешают, — сказал капитан Барахма. — Но неловкий и неумелый охотник нам не нужен, — в самый ответственный момент он может все испортить. В конце концов, ты же умеешь ходить под парусом, а главная разница между тем, что делал ты, и навыками моего экипажа — это умение управлять лодкой не в двух измерениях, а в трех. Хорошо. Ты пойдешь в лодке Каркри. Ступай скорей туда — тебе объяснят твои обязанности.

Из-за весовых ограничений на воздушные корабли никогда не брали больше двух человек сверх штата. В самом начале плавания «Руланга» лишилась одного члена экипажа, который спрыгнул или выпал с корабля во время ночной вахты. Потом погиб Рашварпа, которого выбросило из лодки, а его товарищ переломал себе кости. Капитан нуждался в пополнении, хотя и не ожидал его, поэтому он принял предложение Измаила.

Каркри, гарпунер, был не таким высоким и мускулистым, как знакомые Измаилу гарпунеры-дикари, — скорее львы, чем люди. Здешние жители были хрупкие, невысокого роста — не то что Дагу, Тэштиго или Квикег. Ноги у них были тонкими, но плечи и руки были развиты неплохо. Для того чтобы всадить гарпун в голову небесному киту, не требовалось могучих мускулов: главное попасть туда, куда нужно. В черепе зверя под тонким слоем ткани было много больших отверстий. Чтобы метнуть свою острогу, гарпунер вставал на носу скачущей под ним лодки, когда она двигалась вдоль тела чудовища, зацепившись ступнями ног за кожаные ремни, прикрепленные на дне лодки к ее оболочке. Если гарпун проходил сквозь одну из широких брешей хрупкого и полого изнутри каркаса, он попадал в мозг, сердце или легкие. Все эти органы располагались в голове, а почки, печень, селезенка и другие внутренности были растянуты вдоль обширной внутренней полости тела кита. Если содрать с кита кожу, станет ясно, что он в основном состоит из воздуха и внутрикостных камер. Измаил размышлял обо всем этом, садясь в лодку Каркри. "Интересно, — думал он, — стоит ли предпринимать столь опасную охоту, если в китах почти нет мяса?" Гарпунер посмотрел на него с сомнением, но ничего не сказал. Матрос по имени Куджаи рассказал Измаилу, что он должен делать.

Перед грозой Измаил расспрашивал кое-кого из команды о вельботах, поэтому теоретически он имел представление о том, как управлять лодкой в воздухе.

Как только все четверо пристегнулись, лодку с помощью длинных шестов вытолкнули из гнезда в борту корабля. Ее стало уносить вбок, и скоро она осталась позади китобойца.

Две мачты, прикрепленные к корпусу на шарнирах за толстый конец, надо было привести в вертикальное положение и закрепить одну сверху, другую снизу. Мачты и реи представляли собой очень тонкие и очень легкие фрагменты костей, плотно пригнанных друг к другу. После того как лодку спустили с корабля, люди в ней стояли, пригнувшись. Кто-то сквозь отверстие в днище, представлявшем собой всего-навсего тонкую прозрачную оболочку, протянул руку вниз и освободил шарнир от защелки. Потом, потянув за фал, они выпрямили мачту и снова поставили ее на защелку. Отстегнули от мачты гик, установили его как следует и закрепили.

Верхняя мачта была короче и несла парус поменьше, чтобы мачта внизу была ей надежным противовесом. После того как ее поставили, с помощью фала подняли парус на нижней мачте. В оболочке днища было множество маленьких отверстий, чтобы, когда надо, можно было высунуться наружу. Ходить по лодке из-за них приходилось очень осторожно, но, после того как паруса были подняты, особенно ходить и не приходилось.

Каркри выпрямил огромные рули — горизонтальный и вертикальный, которыми управлялась Лодка. Передав румпель рулевому, он пополз как можно ближе к середине лодки.

В этом легком суденышке важно было не нарушать равновесия, и любое перемещение надо было совершать очень осторожно.

Паруса наполнились ветром, и лодка быстро пошла вперед, догоняя огромный корабль-матку, несмотря даже на то, что их курсы расходились под углом. Измаилу, как новичку, доверили управлять верхним парусом. Куджаи сквозь прозрачную оболочку следил за другим парусом, готовый по приказу подбирать или травить шкот. Если гарпунер был слишком занят или подругой причине не мог отдать приказа, Куджаи должен был действовать по своему усмотрению. Ему надо было также присматривать за неопытным Измаилом, чтобы тот действовал одновременно с ним. Верхний гик нельзя было поворачивать отдельно от нижнего.

Каркри, пристегнувшись к носовой банке, сообщил своей команде, что им предстоит охотиться также и на акул.

— Нам нужно мясо, друзья. Мясо для людей и животныхпузырей. Даже если мы убьем каждого из тридцати великанов из стада впереди, этого все равно будет недостаточно. Поэтому когда акулы найдут нашу добычу по запаху, чтобы накинуться на нее, мы накинемся на них.

Лодка поравнялась с кораблем. Измаил увидел Нэймали, стоявшую в проходе с правого борта, и улыбнулся ей. Она улыбнулась ему в ответ и скрылась.

Измаил заметил, что отсеки в носу корабля теперь открыты, и спросил Куджаи почему.

— Когда корабль врезается в облако криля, он действует как небесный кит, — ответил Куджаи. — Эти крошечные создания попадают в воронкообразную дыру, а там их ловят сетью и собирают в кадки. Когда они сырые, их трудно разгрызть, а вареные они становятся мягкими. Суп из них выходит очень питательный и худо-бедно съедобный.

Спустили еще четыре вельбота. Один из них присоединился к Каркри, и примерно четверть мили шел параллельным курсом на север. Их общей жертвой был выбран левиафан цвета зрелой сливы. Куджаи сказал, что это самец; он охранял стадо сзади. Кит рыскал из стороны в сторону, и было видно, что он выписывает в горизонтальной плоскости извилистую линию, словно пытается уследить за всеми лодками сразу. Потом он скрылся в красном облаке, а секунду спустя вслед за ним туда нырнула лодка Измаила. Китобои надели защитные очки и прикрыли рты повязками из тонкой кожи.

На Измаила посыпались тысячи крошечных парашютистов, каждый не больше тыквенного семечка. Они забарабанили по твердой коже его очков, залепив их красным. Чтобы что-нибудь видеть, ему то и дело приходилось вытирать очки, хотя смотреть все равно было не на что.

Ощущение было такое, словно по всему телу легонько постукивают чьи-то огромные пальцы. Он повернул голову и увидел, что Куджаи на мгновение сдвинул повязку со рта. Набрав полный рот красных созданий, он снова надвинул повязку.

С минуту он медленно жевал; из углов рта у него закапал красный сок.

Вскоре Каркри отдал всем распоряжение вычерпывать свободной рукой груды крошечных тел, скопившихся на дне лодки. Измаил, одной рукой всегда готовый схватиться за шкот, наполнял пригоршню за пригоршней и выбрасывал за борт. Но рачки все равно падали, как красноватый град, накапливаясь и замедляя ход лодки.

Внутри тучи были пространства, свободные от криля, о которых Измаилу почему-то никто ничего не рассказывал. Там стояла полутьма, и чудовища впереди казались совершенно черными. К тому же ветер там был намного слабее, и паруса слегка опали. Однако киты тоже замедлили скорость, отяжелев, пока были в облаке. Они приняли в себя огромную массу криля, которая распределилась по кишкам, петли которых, как макаронины, были натянуты вдоль хвостового скелета.

Измаил снова и снова черпал рукой криль, как семечки, пока не высыпал за борт его весь. К этому времени обе лодки находились футах в двухстах сбоку и в трехстах позади огромных хвостовых плавников. Расстояние не уменьшалось: они не могли догнать зверя. Потом они снова нырнули в густую тучу.

Они еще раз попали в пустое пространство, словно вышли из леса на поляну. На этот раз они обнаружили, что находятся между двумя чудовищами: очередной сеанс кормежки замедлил движение большей части стада. После того как из лодки снова вычерпали криль, она пошла быстрее. Вскоре Измаил поравнялся с китовой головой и приблизился к его глазу. Красный, как раскаленное железо, большой и круглый, как отверстие заводской трубы, в этом великанском черепе он все же казался маленьким.

Зверь поворачивался вокруг своей оси на сорок пять градусов в обе стороны, стараясь узнать, нет ли сверху и снизу других охотников. Потом он успокоился и летел дальше как ни в чем не бывало, хотя мог бы уйти от преследователей, сбросив водный балласт или выпустив газ. Если он ведет себя так же, как его далекие предки, он и не станет этого делать; похоже, кит никогда не замечает летящую в него острогу, если она нацелена в отверстие в черепе, расположенное примерно в десяти футах за глазом.

Каркри встал, подсунув ступни под ремни на полу. Он поднял очки на лоб и снова проверил, как свернут линь вокруг катушки на носу. Затем он поднял свободную руку, держа в другой длинную и тонкую костяную острогу с длинным и тонким костяным наконечником, и сделал короткое и резкое движение.

Куджаи тоже встал. Он открутил кончик короткой коричневой палочки из полированного дерева, а затем бросил ее в воздух вертикально вверх. Она все кувыркалась и кувыркалась, высоко взлетев над мачтой и над головой зверя. Почти одновременно с ней такая же палочка взлетела по ту сторону от головы. Обе они с одного конца вспыхнули. Поднялись клубы дыма, расплывшиеся в кольца, а палочки, все еще вращаясь, стали падать.

Откручивание чеки высвобождало химическое вещество, которое проникало в другой ее конец, выделяя газ. Он прорывал тонкую оболочку, а когда внутри оказывался воздух — вспыхивал.

Подбрасывание палочек означало, что лодки готовы к решающему моменту охоты. Тот, кто первым бросил палочку, не начинал действовать, пока не получит ответного сигнала.

Каркри немного пошатнулся, старался встать поустойчивее, и лодка тоже вздрогнула — палуба передавала каждое движение. Потом он метнул острогу, и за ней потянулся тонкий до невидимости линь. Гарпун прорвал кожу кита и исчез.

После броска Каркри опустился на одно колено. Теперь он отступил назад, схватил ремень и быстро закрепил деревянную застежку, чтобы его не сорвало с палубы. Зверь выбросил изпод брюха несколько тонн серебристой воды, и линь стал разматываться. Кит быстро набирал высоту, сложив крылья-паруса так, чтобы они поменьше мешали стремительному подъему.

Измаилу удалось взглянуть на левиафана только раз; потом он был занят убирал парус. Куджаи стягивал кверху парус на нижней мачте. Рулевой ждал рывка, который либо подбросит их вверх, либо оборвет линь.

Каркри ждал с костяным ножом в руке. Теперь им предстояло следовать за китом, пока зверь не устанет, но при этом надо было быть наготове, чтобы в случае чего перерезать линь.

Измаил зарифил парус и закрепил гик. Потом взглянул вверх. Кит становился все меньше, хотя все еще был огромным. Другой вельбот был на одном уровне с ними, его команда напряженно ждала первого рывка линя. Гарпунер повернул к Каркри свое темное лицо, сверкнув зубами.

Линь рванулся с катушки, немного погнув крепление на ее нижнем конце. Катушка внезапно перестала вращаться, нос лодки задрался, и она пошла вверх. И линь, такой тонкий, что Измаилу показалось, что он мог бы порвать его руками, выдержал. Обе лодки помчались ввысь одновременно.

Небесный кит был почти в ста ярдах над ними. Внизу проплывало красное облако. «Руланга» на мгновение скрылась за ним, а потом появилась с его западной стороны, лавируя против ветра. Другие лодки были восточнее и немного ниже, тоже следуя за зверем кверху.

Ветер свистел в снастях. Воздух стал холоднее, а небо потемнело. Голова стала легкой, воздух приходилось вдыхать полной грудью. «Руланга» далеко внизу стала похожа на стрекозу.

Каркри, несмотря на слабость от дыхания разреженным воздухом, вращал катушку палкой, которую вставлял в дырки на ободе. Пока животное не собралось пикировать, нужно было подтянуть лодку как можно ближе к нему. Поднимаясь, кит дергает линь гораздо слабее, чем когда выпустит газ из пузырей, поднимет хвост и полетит головой вперед к земле. Поэтому Каркри и гарпунер во второй лодке работали настолько быстро, насколько хватало сил. Когда они были уже не в состоянии двинуть рукой и так тяжело дышали, что, казалось, сейчас упадут без сил, гарпунеры застопорили катушку и поползли к корме. Измаил уступил Каркри свое место и сменил его у катушки. Будучи более крупным и мускулистым, он устал быстрее, чем Каркри. Измаил мог бы дать фору маленькому темнокожему китобою в море, где он провел большую часть жизни. Но здесь, в верхних слоях атмосферы, к которым Каркри был привычен, Измаил задыхался, а руки были тяжелыми, словно он только что оправился от долгой болезни.

Куджаи, смотревший на Измаила с усмешкой, в свой черед пополз к катушке. Потом его сменил рулевой, а место у румпеля занял Каркри, который вскоре опять переместился на нос.

Измаил сменил его во второй раз, продержавшись еще меньше времени, чем в первый. Когда в третий раз подошла его очередь, он почувствовал, что не может ползти. Хотелось оставить катушку, словно приржавевшую к своей оси, в покое. Но он взобрался по почти вертикальной палубе, используя отверстия в ней как ступеньки, пристегнулся и, напрягая последние силы, постарался повернуть ее хотя бы несколько раз. Это ему удалось. Тогда он застопорил катушку и пополз обратно. Один раз он взглянул вниз, — но лучше б он этого не делал. Куда подевалась «Руланга»?

Лодку подтягивали, пока она не оказалась примерно в тридцати футах позади огромных плавников-парусов. На этом Каркри приказал остановиться. Теперь, когда кит спикирует, линь не натянется слишком внезапно.

Сердце у Измаила колотилось не переставая; дыхание стало хриплым, как скрежет пилы по дереву. Очертания кита стали расплываться; уж не было ли это началом высотной болезни, которая иногда доводит до самоубийства? Измаил надеялся, что его товарищи, лучше переносившие разреженную атмосферу, присмотрят за ним. Уж наверное…

Когда он окончательно пришел в чувство, в ушах у него свистел ветер, а небо неожиданно посветлело. Лодка летела почти вертикально вниз. В лучах красного солнца поблескивало мертвое море; «Руланга» была прямо под ними, и казалось, что зверь стремительно летит прямо на нее.

Такое действительно случалось, но моряки говорили, что кит никогда не делал этого намеренно. Иногда он таранил корабль, просто неправильна выбрав направление. Если корабль при этом не разваливался на части, это было большой удачей.

Они пронеслись мимо «Руланги» в пятидесяти футах. Измаил увидел людей, глядящих на них сквозь прозрачную оболочку или из проемов между переборками. Из кубриков на верхней палубе, на самом верху судна, тоже высунулось несколько голов. Одни махали им руками, другие наклонялись вперед, соединив руки над головой, молясь корабельному божку и Зумашмарте о том, чтобы это падение кончилось для их товарищей благополучно.

Хотя прошло, должно быть, уже несколько минут, они показались секундами. Земля раздавалась вширь; берега моря убегали прочь; вскоре внизу не осталось ничего, кроме воды.

Измаил не забыл, как они с Нэймали наблюдали за китом, который так удачно расколотил лодку о землю. Моряки говорили, что такое случалось редко. Но случалось.

Обычно, когда кит выходил из пике и начинал подниматься, лодке, которая болталась у него за спиной, до земли было еще далеко. Футов эдак около двадцати. Да, это был неприятный момент. Его боялись даже самые опытные китобои, — все, кроме Старика Бхаранхи.

Старик Бхаранхи был Полом Бэньяном[Пол Бэньян — герой фольклора американских лесорубов. Истории о нем стали американской национальной «легендой» после их публикации в 1910 г. Дж. Мак-Гилливреем. Впоследствии Пол Бэньян стал популярным персонажем американской поэзии, балетов и оперетт. ] воздушных моряков, он ничего не боялся. Жил он давным-давно, когда люди были великанами…

Гигантские крылья-паруса, плотно прижатые к бокам зверя, распахнулись, оглушительно затрещав. Правое крыло чуть не задело линь. Кит затормозил, и лодка его догнала. Каркри тут ничего поделать не мог. Если бы он попытался выбрать еще линя, он мог не успеть застопорить катушку перед очередным рывком, и тогда линь бы вытравился весь. Когда кит повернет вверх, дуга, описываемая лодкой, стала бы для нее убийственно длинной.

Теперь Измаил понял, почему разбилась та, первая лодка.

Ее команда не смогла подтянуть лодку на нужное расстояние к животному.

Сзади донесся пронзительный крик Куджаи. Измаил не понял, что он кричит, — возможно, это были слова молитвы, хотя звучали они так, словно речь шла об исполнении каких-то текущих обязанностей. Потом передняя часть лодки дернулась кверху с такой силой, что колени Измаила прижало к ремню на животе, а спину свело судорогой боли.

Море надвинулось, потом резко ушло вбок. Они поднялись в небо, а потом откачнулись назад, к морю.

Когда они качнулись во второй раз, Измаил понял, почему кричал Куджаи.

К ним направлялся другой кит, тоже поднимавшийся вверх от земли.

Он явно понимал, что сейчас произойдет столкновение, потому что развернул крылья так, чтобы затормозить как можно быстрее. Кит сбавил скорость и наклонил голову, но этого оказалось недостаточно. Он ударил своей головой другого кита сразу позади его головы. Удар смял кожу и хрупкие кости Измайлова кита.

Китовая голова ударила и по линю: лодку тряхнуло, а линь лопнул.

Измаила выбросило вперед. Он увидел кожу цвета сливы, расстилавшуюся перед ним, упал на нее головой вперед, прошил ее насквозь, как стрела, ударяясь обо что-то — наверное, внутренности и кости. В падении Измаил перевернулся на спину и прорвал кожу с другой стороны или снизу, — точно он не знал. Он был почти без чувств и плохо понимал, что происходит. Сверху было два неясных пятна — два гиппопотама; другое пятно, поменьше, могло быть одной из лодок.

Он не помнил ни того, как упал в воду, ни как очнулся, почувствовав, что солдатиком уходит вниз. Горло и нос наполнились соленым раствором, и он забился, стараясь вынырнуть из воды.

Потом его голова пробила толщу плотной жидкости, и тогда он увидел на расстоянии сотни ярдов то, чего никак не ожидал снова увидеть, но не мог и забыть. На воде плавал черный гроб, как будто медленно унося Квикега по водам Стикса к другому берегу: он словно тянул время, зная, что оно теперь все равно остановилось.

Сверху упала тень. В нескольких сотнях ярдов за гробом (он же лодка) шумно упали оба кита — один запутался во внутренностях другого.

Волна от их падения приподняла гроб, закачала его, он повернулся и поплыл к Измаилу.

Измаил искал взглядом лодки и людей. Одна лодка, разломившись пополам, лежала на поверхности ярдах в ста от него. Она стала плоской — газовые пузыри лопнули, — но одна из мачт, правда без гика, еще стояла, накренясь, словно пьяная.

Трое людей плыли; еще несколько просто лежали на поверхности.

Сверху к ним, лавируя, спускались две лодки.

Гроб, как лодка — носом вперед, — плыл к Измаилу. Тот дотянулся до него и уцепился пальцами за резьбу, как после гибели «Пекода», чтобы взобраться на него. Запах дегтя был еще силен. Гроб ведь был совсем новый, — не так уж много дней прошло с тех пор, как плотник прибил гвоздями его крышку и законопатил швы.

Человек, плывший по направлению к нему, неожиданно взмахнул руками вверх, закричал и ушел под воду.

Было ясно, что ко дну он пойти не мог. Даже если бы, например, у него случился сердечный приступ, он все равно бы не утонул. Остался бы лежать на поверхности.

Кто-то утащил его под воду. Через несколько минут Измаил понял, что этот кто-то не собирается отпускать свою жертву.

До сих пор Измаил считал само собой разумеющимся, что в море никто не живет. Он и сейчас не мог поверить, что в этом едком рассоле может жить хоть одна рыба. Этот хищник, должно быть, дышит воздухом.

Измаил крикнул другим о том, что произошло. Они погребли к берегу, лежа на воде, а Измаил — на гробу-поплавке. Подгребая, он почувствовал, как по рукам побежали мурашки, — от страха, что, пока рука в воде, ее кто-нибудь откусит.

Однако ничего подобного не случилось, и другие тоже добрались до берега целыми и невредимыми. Они помогли Измаилу вытащить буй на берег, вздрагивающий от толчков, и внимательно осмотрели морскую поверхность. Тела тех, кто лежал на ней без движения, исчезли. Тот, кто схватил плывущего человека, не пренебрег и трупами. Измаил спросил у матросов, не знают ли они, кто таится в глубине этих зловещих пересоленных вод, и они ответили, что о мертвых морях им ничего не известно. Они никогда не видели их обитателей и даже не слышали, что они есть. Жители воздуха попадали в воду лишь случайно.

— И остались там в гостях у призрака, которого никто не видел, проговорил Измаил, все еще дрожа.

К ним подошли две воздушные лодки, легшие в дрейф с убранными парусами и сложенной нижней мачтой. Люди ухватились за концы, брошенные им оттуда. Они притянули лодки к земле и взобрались на борт. Измаил медлил, обернувшись и глядя вниз, на гроб Квикега: он был единственным, что связывало его с домом — планетой, которая вращалась вокруг Солнца в незапамятные времена. Он — единственная вещь, которая могла помочь ему вернуться: ведь если можно путешествовать во времени вперед, что мешает вернуться? А таинственные символы, вырезанные на крышке гроба, могут какимнибудь образом, до поры до времени непостижимым, оказаться ключами, которые повернут колеса времени в обратную сторону.

Оказавшись на борту корабля, он попросил пустить его к капитану. Там Измаил попросил послать за гробом лодку. Вначале капитан Барамха был возмущен такой растратой времени и сил. Но Нэймали настояла, чтобы его просьбу выполнили, и капитан без видимого недовольства ей подчинился. Он не противоречил ей потому, что, по ее словам, это был вопрос, относящийся к сфере религии, а во всем, что касалось религии, последнее слово было за ней. Измаил не понял, почему она так решила, — разве только подумала, что гроб был его идолом, — но выяснять не стал. Он был доволен результатом; а с объяснениями можно было и подождать.

На землю спустились две лодки, на которые погрузили гроб и привязали его поперек — одна половина в одной лодке, другая — в другой. Два суденышка связали вместе, чтобы увеличить подъемную силу; кроме того, в каждом было только по два матроса. Затем импровизированный катамаран стал медленно подниматься: чтобы хватило газа, животным с большим ртом, надувавшим пузыри, скормили три порции пищи. Наконец лодки поставили в их порты на корабле, капитан тем временем мерил шагами мостик, беззвучно двигая губами. Привязав гроб так, чтобы не сместить центр тяжести корабля, экипаж лодок присоединился к матросам, разделывавшим туши двух убитых китов.

Вскоре лодки снова были спущены — на этот раз они тащили за кормой привязанные к пузырям куски мяса. Когда воздушные акулы приблизились и стали рыскать вокруг приманки, их били гарпуном. Те, которых не удавалось убить сразу, применяли ту же тактику, что и киты, — взлетали вверх и пикировали, но они были гораздо меньше левиафанов и не могли вырабатывать столько газа.

Когда убили дюжину акул, корабль двинулся дальше. Однако мяса все равно было мало, поэтому при первой же встрече с облаком атмосферного криля он снова вышел на лов. Еще не подошел к концу длинный день, а мяса у них на борту было уже достаточно, чтобы его хватило до самой Заларапамтры.

Кит, убитый последним, преподнес матросам, разделывавшим его тушу, сюрприз, в честь которого в любое другое время устроили бы большой праздник.

Это был круглый предмет диаметром два фута, твердый, как слоновая кость, в чередующихся красных, синих и черных разводах. От него исходил сильнейший аромат, от которого пьянели те, кто к нему приближался. То был тот самый запах, который исходил от корабельного божка, Ишнувакарди.

Этот шар нашли в одном из малых желудков кита — животное имело много желудков, расположенных вдоль костной основы хвоста. Нэймали сказала, что есть такое маленькое воздушное животное — вришванка, которое иногда проглатывают киты. Оно движется сквозь кишки, вьющиеся вокруг костей хвоста, пока не переварится или не попадет в слепой отросток пищеварительного тракта. В последнем случае желудок кита выделяет вокруг вришванки особое вещество, как устрица вокруг песчинки.

То, что получается в результате, — дурманящее, твердое, как слоновая кость, вришко, — считалось величайшей драгоценностью. Из него вырежут нового божка, которого поставят в новом храме, высеченном из скалы в городе Заларапамтра.

Иногда необработанное вришко продавали городу, с которым Заларапамтра в тот момент не воевала. Другой город мог лишиться божка, когда погибал корабль — тогда ему нужна была замена. Или же божка могли продать городу, который копит богов в расчете на время, кода они иссякнут. Или потому, что там верят, что чем больше богов, тем лучше для города.

Во время одной, из их многочисленных бесед в течение их долгого-предолгого пути в Заларапамтру Нэймали рассказала ему, как были найдены и «рождены» — то есть изваяны — боги этого города.

Еще она рассказала ему о том, что, когда кит умирает от старости, его пузыри наполняются газом, вырабатывая его из мертвой плоти, и кит взлетает вверх, туда, где небо днем совершенно черное и почти нет воздуха. Огромные трупы уносит ветрами, гуляющими в вышине, на восток, и там, по мере того как пузыри один за другим гниют и лопаются, они оседают на землю. И где-то у подножия гор на востоке, столь высоких, что над ними нельзя было пролететь кораблю (которые, как было известно Измаилу, были континентальным склоном, некогда находившимся подводой), было место, где мертвые киты находили свой последний приют. Там выросла гора костей, почти такая же высокая, как соседние утесы, — ведь зверей приносило туда ветром от начала времен. И конечно же, там были несметные залежи вришко — благовонных, но еще не рожденных богов.

Город, который отыщет древние могильники небесных китов, станет богаче — а значит, и могущественнее — всех других на свете.

"И пьянее всех", — подумал Измаил. Он представил себе город, переполненный этими идолами, — горожан, которые, когда не спят, еле стоят на ногах, а потом замертво валящихся в кровать, чтобы проснуться такими же хмельными, как легли.

Множество кораблей из многих городов — так говорила Нэймали отправлялись в путь с единственной целью, — отыскать этот могильник. Но он лежит у восточных скал, где особенно много Багряных Зверей Жалящей Смерти.

— Откуда ты знаешь? — спросил Измаил.

— Ни один из кораблей, искавших тот могильник, так и не вернулся, ответила она. — Они наверняка стали добычей Багряного Зверя.

Измаил поднял брови и улыбнулся.

— О чем ты думаешь? — спросила она.

— Да так. Просто странно, что ты и твой народ думаете так же, как я: вы все еще очень похожи на меня и на людей моего времени. Главное в человеке не изменилось. Хорошо ли это? Не знаю. По правде говоря, я не могу сказать, существуют ли добро и зло помимо представлений каждого человека о том, что для него полезно или вредно. Я думаю о миллиардах и миллиардах, триллионах и триллионах тех, кто жил, творил зло или боролся против него, — все они носили разные имена, а голова у всех была устроена одинаково, — вот что удивительно.

Время стало для Измаила тем же, чем для Ахава был белый кит.

Красное солнце стало наконец садиться, медленно уступая место ночной прохладе. Дни и ночи все же сменяли друг друга, хотя и очень неспешно. Измаил узнал все, что только можно, о том, как управлять парусами и прокладывать курс воздушного корабля, а также многое о том, как его строят. Его вахта была на полубаке, но иногда он садился за стол с капитаном и Нэймали. То, что он был явно не их породы, из другого, совершенно незнакомого племени, что он называл себя сыном иного солнца и иного мира, вознесло его над сословными различиями.

Возможно также, что они считали Измаила человеком слабоумным, хотя и не лишенным некоторых способностей и воображения. Им нравилось слушать его рассказы о том, другом мире, но большую часть того, что говорил Измаил, они не понимали. Они не могли поверить в то, что самое воздушное пространство на высоте многих тысяч футов над землей, по которому они летят, было некогда наполнено водой, а в этой воде жили существа, непохожие на известных им животных.

Столь же невероятным было утверждение о том, что земля в его мире сотрясалась только время от времени и не очень долго.

Измаил с ними не спорил, как не спорил бы с Ахавом. Человеческий рассудок — как монета, отчеканенная на особый манер, и каждая имеет хождение в своем маленьком королевстве.

Когда «Руланга» подлетала к Заларапамтре, ее матросы притихли. Они разговаривали, но очень тихо, и притом обычно были немногословны. Они как будто ушли в себя, как будто искали в собственной душе ответ на вопрос, что делать, если они действительно найдут родной город в руинах. Они часто ходили в часовню, как называл это помещение Измаил, где Нэймали проводила большую часть времени, когда была на ногах, а часто там и спала. Божка теперь не закрывали коробом, и всякий раз, когда Измаил проходил мимо открытой комнаты, ему ударяло в голову.

Нэймали сидела на полу лицом к идолу, согнувшись в три погибели и свесив голову так, что она почти касалась пола. Ее длинные черные волосы свесились на лицо и растрепались, словно облако благовоний.

Потом над северо-западным горизонтом показалась вершина горы, и капитан приказал всем занять свои места. Они шли весь этот день, и ночью тоже, а когда снова неохотно взошло красное солнце, их накрыла колоссальная тень. Прямо перед ними был гигантский каменный уступ — на этой скале располагался город Заларапамтра.

На корабле закричали.

На месте города было нагромождение камней и развалин.

Измаил спросил Нэймали, как это люди могут жить в каменных норах, где все трясется, шатается, а потолок каждую минуту угрожает упасть на голову.

Ему ответили, что в каменных пещерах жили немногие. Их использовали как склады, убежища от непогоды и врагов, а также как места богослужения, которые составляли нижнюю часть города. Верхняя часть была в основном летучим городом.

Она состояла из двух ярусов — в каждом были сотни больших и маленьких зданий, соединенных друг с другом и паривших в воздухе с помощью огромных газовых пузырей. Жилой летучий город был во многих местах заякорен на утесе, а с каменным городом его соединяли веревочные лестницы и трапы.

Все это было разрушено. Кто-то порвал пузыри, разнес на куски и сжег верхние ярусы. Повсюду были разбросаны их обугленные и разбитые остатки целые груды их лежали на каменном основании. Сам каменный город во многих местах был разрушен, так что видны были ходы в скале. Везде валялись обломки скал.

"Руланга" курсировала перед огромным уступом взад и вперед и несколько раз пролетела над ним, прежде чем капитан решился поставить ее в док. Док был углублением, высеченным на краю утеса. Корабль вошел в него, убрав паруса и сложив мачты. Когда судно скользнуло в прямоугольную впадину, с него спрыгнули матросы, чтобы поймать концы, брошенные их товарищами с корабля. Канаты продели в кольца, высеченные из камня, которые выступали из стен дока, сделав петлю, а потом затянув ее. Корабль сбавил ход еще больше и остановился, так что его нос оказался всего в нескольких дюймах от задней стены дока. Из больших пузырей выпустили еще воздуха, и корабль осел вниз, едва касаясь килем дна гавани.

Половина экипажа, состоявшего из тридцати человек, осталась на борту; другая половина отправилась в разрушенный город.

Сразу под утесом начинался глубокий каньон, как рана на теле горы. Он уходил так высоко вверх, что его дальний конец казался темно-синей нитью. Массивный уступ выдавался вперед примерно на полмили — он нависал над склоном, покрытым осадочными породами, так что прямо под ним была пустота. Измаилу было непонятно, почему люди облюбовали для строительства выступ, который был обречен на то, чтобы обвалиться вниз от беспрестанных колебаний земли. Однако Нэймали сказала, что даже если камень упадет, во время падения он оборвет якоря и оба летучих яруса останутся в воздухе.

Действительно, чем не объяснение?

Большую часть года город был обеспечен водой из источника, бьющего у основания внутренней стены каньона, а остальное время пили содержимое стручков, которые собирали у подножия горы.

Измаил поблагодарил ее за эти сведения. Потом он спросил, почему было решено отправить ее во главе отряда, хотя, по-видимому, более разумно было бы оставить единственную женщину, оставшуюся в живых, — ведь неизвестно было, остались ли другие, — на корабле. Она ответила, что члены семьи Великого Адмирала пользуются многими привилегиями, недоступными людям более низкого звания. Чтобы оправдать их, на них возложено также и много обязанностей. Пока не найдут мужчин из ее семьи, командовать будет она, и ей же придется возглавлять любое рискованное предприятие.

Измаилу такая аргументация была непонятна. Если уж восстанавливать город, нужны женщины, чтобы рожать детей.

Они карабкались по грудам камней и обгоревшего дерева, обходя глубокие дыры с неровными краями, а иногда перепрыгивая через них. Верхние перекрытия во многих местах были взломаны, и внизу были видны комнаты. Они были частично завалены камнями и обломками верхнего города.

Нигде не было видно ни единой кости.

— Зверь пожирает мясо вместе с костями, ничего не оставляет, — сказала Нэймали. — После того как он превратит город в руины, он опускается на него сверху, шаря повсюду своими смертоносными щупальцами, и жалит всех, кто еще жив. Мертвые тела он тащит себе в рот. Сожрав все, что можно, он засыпает. А потом улетает, высматривая новую добычу. На моем веку он разрушил три города: Авастши, Пракхамаршри и Мэнврикаспу. Он приходит и убивает. После его прихода мало кто остается в живых.

— Но кто-то все-таки выживает? — спросил Измаил.

Он заметил полосы какого-то грязно-белого вещества, которое он принял за слизь, оставленную Зверем.

— В Авастши и Мэнврикаспе не осталось никого, — ответила она. — В Пракхамашри выжила женщина с двумя детьми: вход в подземелье, где она пряталась, был завален камнями.

— А эти города возрождались к жизни, когда возвращались китобойные суда? — спросил Измаил.

— Процветающим городом сейчас остался только Пракхамашри, — ответила она. — Китобойцы двух других городов тоже вернулись, и с ними дочери Великого Адмирала. Но их было немного, и по разным причинам вскоре в живых не осталось ни одной женщины'. Тогда оставшиеся мужчины сели на корабли и полетели прочь, не поднимая парусов, вдыхая аромат малых богов и великого бога, которого они взяли на флагманский корабль. Потом они сбросили богов с кораблей в соленое море и сами спрыгнули за ними вслед. Их корабли носились по воле ветра, пока не упали на землю.

"Всенародное самоубийство, — сказал себе Измаил. — Если такие обычаи имеются во всех государствах, приходится только удивляться, что человечество еще не вымерло окончательно. Да и то сказать, не так уж много людей осталось расхаживать под здешним солнцем".

Отряд медленно продвигался к каньону; под их ногами вздрагивали камни. Вокруг был разоренный город и тишина, лишь изредка нарушаемая их собственными голосами. Потом послышался крик, и через мгновение из отверстия в скале возле устья каньона показалась голова. Вскоре высунулась другая голова, потом еще две. Это были женщина, мужчина и две девочки, избегнувшие смертельного жала Багряного Зверя.

Их не заметили и люди из города Бураганга, которые явились, когда Заларапамтру покинул Зверь.

Вернувшись в свое подземелье — одно из самых глубоких в городе, мужчина захлопнул огромную дверь, которую он многие годы вытесывал из камня. Воду и пищу они заблаговременно припасли как раз для такого случая. Зверь напал внезапно, и его ужасные щупальца, казалось, проникали повсюду одновременно, так что им повезло, что они успели укрыться в своем убежище.

— А потом, почти сразу после того как город покинул Зверь, явились бурагангские корабли, — сказал мужчина. — Было еще темно, поэтому я прокрался наружу и стал слушать, спрятавшись за обломком скалы. Люди Заларапамтры! О Нэймали, дочь Великого Адмирала! Люди из Бураганги хвастались, что это они заманили сюда Зверя! Они увидели его с кораблей, когда он направлялся к их городу. Видимо, Зверь напал на них и, наверное, не достиг своей цели. Никогда ведь не знаешь, как кахамвуду себя поведет. Он плывет по небу, как облако, и обычно нипочем не подумаешь, что он может делать что-то другое. Но порой он меняет курс и направляется к городу такой город, считай, обречен.

— Однако же бурагангские китобои убивали китов и кормили ими кахамвуду, хотя и потеряв при этом два корабля, которые подошли слишком близко. В конце концов кахамвуду повернул за ними…

— Каким образом? — спросил Измаил. — Я думал, что у него нет крыльев-парусов.

— С помощью серии небольших направленных взрывов, — ответила Нэймали. Он с большим шумом выбрасывает из отверстий в теле огонь и дым. Те штуковины, которые производят столько шума и дыма, он сбрасывает и на город, чтобы разнести его на куски.

— Зверь стреляет порохом и бросает бомбы? — спросил Измаил.

Порох и бомбы он назвал по-английски, поскольку в языке, на котором говорила Нэймали, таких слов не было.

— Он изрыгает огонь, дым и грохот и бросает камни, которые взрываются, — ответила она.

— Люди Бураганги говорили, что это была идея их Великого Адмирала, на чьем попечении состоит большой бурагангский китобойный флот. Его зовут Шамвашра. Запомните его имя, жители Заларапамтры! Шамвашра! Это он, — демон воздушных бездн, разрушивший наш город!

Измаил подумал, что они и сами были бы не прочь сделать то же, что Шамвашра, если бы только додумались до такого, но промолчал.

— Эти люди говорили, что никогда в жизни им не приходилось так тяжело работать. Они продолжали бить китов и толкали их туши по направлению к Зверю. Когда они добывали для Зверя пищу, они потеряли корабль со всем экипажем: его протаранили два кита, пикировавшие сквозь тучу криля с волочившимися за ними вельботами. Но бурагангцы сказали, что потеря кораблей стоила того, ибо они заманили Зверя в Заларапамтру. Они говорили, что можно натравить на всех их врагов других Зверей, и тогда им не придется опасаться других городов, потому что их не будет.

Другие возражали, что это будет плохо. Что, если они встретят Зверя, которого некуда будет заманивать, — не разрушит ли он тогда Бурагангу? Это было бы концом человеческого рода.

Но большинство, похоже, были довольны содеянным. Поэтому они взяли нашего великого бога, Зумашмарту и всех малых богов, погрузили их на свои корабли и уплыли.

При этих словах у китобоев и Нэймали вырвался крик; они заплакали, а некоторые полоснули себя ножами.

— У нас нет богов! — запричитала Нэймали. — В Заларапамтре нет богов! Они в плену у бурагангцев!

— Мы пропали! — закричал какой-то матрос.

Мужчина, рассказавший им об этом, добавил:

— Я слышал, они говорили, что в один прекрасный день вернутся, чтобы удостовериться, что мы не построили большой город заново. Они хотят появиться неожиданно для вернувшихся китобоев, чтобы убить их или обратить в рабство. И тогда это место будут посещать только небесные акулы, кружа над руинами в тщетных поисках пищи.

— Без наших богов мы бессильны! — сказал другой человек.

Других людей, оставшихся в живых, они не нашли. Когда они вернулись на корабль, о новостях узнала вся команда. Капитан, когда Нэймали все ему рассказала, посерел лицом и с горя нанес себе такую глубокую рану, что чуть не умер на месте от потери крови.

Пока они не приземлились, все они верили, что, сколь бы ни было ужасно то, что произошло, город расцветет вновь.

В конце концов, с ними были их боги. Хотя они и позволили свершиться несчастью, постигшему Заларапамтру, они не могут допустить, чтобы вымерли те, кто им поклоняется. Иначе кто же будет их почитать?

То, что и у Авастши, и у Мэнврикаспы тоже были свои боги, которые позволили своим почитателям вымереть до последнего человека, в расчет, естественно, не принималось.

Команда была в печали и, что хуже всего, ни на что не надеялась. Печаль, рожденную безысходностью, может преодолеть только надежда, а для того чтобы она появилась, что-то должно было изменить порядок вещей. Людей не успокоило даже то, что в течение трех следующих дней прибыло еще пять китобойцев. Появление новых людей только усилило всеобщее отчаяние. В городе было почти так же тихо, как в то время, когда в нем не было никого, кроме тех четверых, прятавшихся под землей.

Прошло еще шесть дней. Люди немного зашевелились: надо было выходить в небо, чтобы охотиться, добывая себе пропитание. Капитан Барамха умер от гангрены и потери воли к жизни. Его корабль поднялся повыше над мертвым морем, и после короткой прощальной церемонии его обнаженное тело соскользнуло с деревянного настила вниз.

— У вас еще остались судовые боги, — сказал Измаил. — Чем они хуже?..

— Они имеют власть только над кораблем, — ответила Нэймали. — Их могущество невелико. Нет, нам нужны боги города и величайший из богов, Зумашмарта.

— А без них вы сдадитесь на произвол судьбы и помрете. Я правильно понял? — спросил Измаил.

Ему никто не ответил, но выражение их лиц говорило само за себя: так все и будет. Они сидели вокруг костров, разведенных в одном из подземелий, расчищенных от завалов. Костры были небольшими, и дыма от них было относительно немного.

Для вентиляции служили дыры в потолке, а свет давали гигантские светляки в клетках. Помещение сотрясалось от приливных волн.

Измаил сидел у одного из костров вместе с Нэймали, пятью ее сестрами и капитанами кораблей. Первые помощники капитанов сидели вокруг своего костра, вторые помощники — у своего. Матросы расположились в других подземельях.

"Интересно, — думал Измаил, — сколько всего людей осталось теперь на Земле?" Если они все относятся к жизни с таким фатализмом, должно быть, часто бывают ситуации, когда им легче сдаться на милость судьбы, позволить смерти взять верх над жизнью. Неужели все люди теперь ведут себя так?

Или человечество было в пути сквозь бесчисленные века так долго, что устало от путешествия? Не стали ли неторопливое красное солнце и луна, неуклонно приближавшаяся к Земле, напоминанием о неизбежном конце всякой борьбы?

А может быть, так относились к жизни только люди, живущие на дне Тихого океана? Нет ли где-нибудь в других местах таких поселений, где людям никогда не изменяет стремление к лучшей доле, воля к жизни, как это было во времена Измаила?

Измаил посмотрел на Нэймали и рассердился. Разве это правильно, что такая молодая и красивая женщина обречена на смерть из-за каких-то кусков ароматной слоновой кости, обработанных резцом?

Он встал и громко заговорил. Остальные, сидя на корточках, воззрились на него в ожидании. Измаил понял, что все они, сознательно или не отдавая в том себе отчета, уповали на то, что он, пришелец из иного мира, не будучи скованным их традициями и законами, зажжет в них потухнувшую искру надежды.

— Когда вы преследуете огромного воздушного кита, вы смелы, — начал Измаил. — Мне это хорошо известно. Трус не сядет в утлую лодку, чтобы поглубже пронзить голову такого чудовища, а потом взлетать за ним в поднебесье и падать до самой земли, когда каждое мгновение смерть, словно ветер, свистит в ушах. И я уверен, что так же храбро вы сражаетесь с врагами-людьми.

Он сделал паузу и огляделся, увидев, что женщины глядят прямо на него, а мужчины — на пол перед собой.

— И все же, — сказал он еще громче, — вы черпаете ваше мужество извне! Чтобы действовать, как подобает мужчинам, вам нужны ваши боги! Кто-то должен вселить в вас мужество! Ибо оно не живет в ваших душах, не стучит в ваших сердцах и не делает их горячими, как угли этих костров!

— Нашим миром правят боги! — сказала Нэймали. — Что мы без них?

Измаил помолчал. И правда, что они могут? Да ничего, если только он не подаст пример. А он так привык быть наблюдателем или быть на последних ролях, что теперь, когда надо было проявить инициативу, сыграть главную роль, он чувствовал себя испуганным, не в своей тарелке.

— Что вы можете без богов? — вопросил он. — Вы можете жить так, словно они у вас есть! — Так он перефразировал изречение одного старого немецкого философа, который ни за что не смог бы вообразить, что мир, в котором он жил, в конце времен будет освещать огромное красное солнце.

— Были времена, когда ваших богов не существовало! — сказал он. — Тогда люди их создали! Так гласит ваша собственная религия! Я спрашивал Нэймали: почему, если вы сделали это однажды, нельзя это сделать снова, и она сказала, что это было возможно в прежние времена, но не теперь. Отлично! Но ведь ваши боги не исчезли! Их просто нет с вами! Их украли! Так что вам мешает выкрасть их обратно? В конце концов, бог — это бог, даже если его нет в храме, где ему поклонялись! И кто знает — быть может, Зумашмарта позволил свершиться этому бедствию, чтобы вас испытать? Если вы найдете в себе мужество, чтобы пойти за Зумашмартой и вернуть его, значит, вы выдержали испытание! Но если вы будете сидеть у костра и скорбеть, пока не умрете от горя, вы окажетесь недостойными его милости!

— Но что мы должны делать? — спросила Нэймали, встав.

— Надо, чтобы вами руководил человек, который настроен иначе, чем вы! ответил Измаил. — Я буду таким человеком! Я сделаю вам новое оружие, если найду из чего, — оружие, которым люди не пользовались многие тысячи лет! А если с оружием ничего не выйдет, мы возьмем свое хитростью и умением! Но за мое руководство вы должны заплатить.

— Что ты хочешь за это? — спросила Нэймали.

— Вы сделаете меня своим Великим Адмиралом, — ответил Измаил.

Он почувствовал: о том, что он хочет найти у них пристанище, добавлять не стоит. Измаил уже довольно побродил по свету и повидал слишком много всего, чтобы снова пускаться в странствия.

— А ты, Нэймали, станешь мне женой, — добавил он.

Капитаны и высшие чины не знали, что ответить. На звание Великого Адмирала впервые претендовал чужестранец. Или он не знал, что это звание передается по наследству? А если Великий Адмирал умирал, не оставив сына, нового выбирали из самых знатных капитанов?

И как это у него хватило наглости просить в жены дочь Великого Адмирала?

Однако Нэймали казалась счастливой, и Измаил знал, что это и вправду было так. Он ей явно нравился. Возможно, она даже была в него влюблена. Пока было трудно сказать точно, поскольку женщины Заларапамтры были приучены тщательно контролировать проявления своих чувств. Но ведь она никому не рассказала ни о том, что он пытался ее поцеловать, ни о том, как ночью они грелись, обнявшись. Хотя такая сдержанность могла объясняться благодарностью за то, что он ее спас, Измаилу хотелось думать, что тут таится нечто большее.

Долгое время все молчали. Люди посмотрели на Нэймали и увидели, что она нисколько не оскорбилась. Даже напротив.

Потом они снова посмотрели на Измаила и увидели, что перед ними человек сильный и бесстрашный.

Наконец встал Доулхамра, оставшийся после смерти Барамхи самым знатным из капитанов. Он окинул взглядом подземелье и заговорил:

— Заларапамтра воскреснет, только когда в его жилы вольется новая кровь. Городу нужен этот чужестранец, называющий себя наследником давно ушедших времен. Быть может, он ниспослан нам богами. Приняв его, мы воспользуемся даром богов. Если же мы отвергнем его, мы будем достойны гибели. И я говорю вам — вот он, наш Великий Адмирал!

Так Измаил, который раньше никогда и не мечтал о такой чести, довольствуясь положением вахтенного на полубаке, на деле превзошел самые честолюбивые чаяния своих соседей по матросской койке.

С этих пор его мужество словно бы передалось всем остальным. Люди больше не слонялись без цели, потупив глаза, не бормотали себе под нос, когда разговаривали, и не просиживали часами, молча уставившись на развалины. Теперь они двигались проворно, много разговаривали и смеялись. Измаил знал, что так не будет продолжаться долго, — только пока он будет поддерживать их словом и своим примером. Поэтому он спустился вниз, на беспрестанно дрожащую землю, в трясущиеся джунгли, чтобы отыскать там гхаджашри. Это было растение, горевшее, как порох, а дым от него по запаху напоминал нефть. Измаил собрал его в большом количестве. В большом городском подземелье он размолол растения с помощью двух жерновов, изготовленных матросами под его руководством. Под давлением из них выделялось темное вещество, похожее на масло, которое мгновенно загоралось на воздухе. Если масло из гхаджашри собрать в баллон из кожи, оно начинало испаряться. Стоило поднести к баллону горящий запал, он с ревом взлетал, яростно полыхая и разбрызгивая во все стороны горящее масло.

Всех, кого только было можно, Измаил подрядил собирать растения, выжимать из них масло и собирать его. Поскольку для того, чтобы получить немного масла, надо было собрать огромное количество растений, это оказалось долгим и тяжелым делом. Между тем домой вернулись еще два китобойца, и надо было уверить новоприбывших в том, что бледнолицый и светлоглазый чужестранец был новым Великим Адмиралом.

Измаил надеялся, что они с Нэймали поженятся почти сразу. Но скоро он понял, что свадьба состоится лишь после того, как будут вызволены из плена Зумашмарта и младшие боги.

Великий Адмирал не мог возлечь со своей первой невестой, пока не совершит какого-нибудь подвига. Обычно таким героическим свершением было убийство десяти китов или двадцати акул в течение дня, либо набег под предводительством Адмирала на неприятельский город или корабль и успешный его захват.

Измаилу, чтобы доказать свои способности, надо было совершить такое, что никто и никогда не делал до него.

Вскоре он приказал построить корабль размером вдвое больше самого большого из тех, что были до сих пор. По своему обыкновению жители Заларапамтры, прежде чем броситься выполнять его распоряжение, захотели узнать, для чего это нужно.

— Вы правы, для охоты на китов такой большой корабль не нужен, — сказал он. — Это военный корабль. С его помощью я собираюсь разрушить целый город. Или, на худой конец, его часть. Его надо построить как можно скорее, потому что он должен уйти в поход заранее, намного опередив остальной флот. Он будет так тяжело нагружен, что пойдет очень медленно.

Другие корабли надо было отремонтировать и подготовить к плаванию. А люди должны были готовиться к набегу на Бурагангу. И в городе надо было тоже сделать запасы пищи.

Родные и сводные сестры Нэймали настаивали на том, что им надо сопровождать корабли в походе. Иначе, говорили они, кораблям не будет удачи.

Измаил возражал. Ведь если корабль погибнет, прервется бесценная жизнь его незаменимой пассажирки, будущей матери. Для того чтобы вновь сделать город средоточием сильного и многочисленного народа, понадобится много времени. Если Заларапамтра потеряет еще несколько женщин, он может больше никогда не возродиться к жизни.

Сточки зрения рассудка Измаил был прав. Но обычай предписывал иное. Обычай, как всегда, победил. Мало того, что на каждый корабль полагалось взять по сестре Нэймали, но и сама Нэймали собиралась пуститься в путь на флагманском судне.

Измаил больше не спорил. Ему все равно бы не удалось переубедить этих людей. Возражать дальше значило бы попусту сотрясать воздух, а заодно подрывать свой авторитет.

Измаил работал упорно и так неутомимо, что немногие могли за ним угнаться. Даже недосыпал. Поначалу ему было трудно привыкнуть ложиться спать во время долгого дня, когда было достаточно света, чтобы работать. Люди здесь все еще придерживались своего изначального ритма жизни — восемь часов они спали, шестнадцать — проводили на ногах. Длинные дни и ночи не нарушали этот цикл. Жители Земли теперь с рождения приучались часть дня спать, а часть ночи работать. Измаил, привычный к тому, что на корабле ему приходилось стоять на вахте в любое время дня и ночи, быстро приспособился к такому режиму.

Когда большой корабль был построен и загружен провиантом и бомбами с горючим маслом, пришло время выступать.

Десять человек его команды попрощались с товарищами, и огромное судно (его назвали "Вубарангу") медленно поднялось в воздух, распустило паруса и взяло курс на город Бурагангу, расположенный за несколько тысяч миль на северозападе.

По прошествии пяти дней, то есть через двадцать дней той Земли, которая вращалась вокруг Солнца, раскаленного добела, за ним последовали пять китобойных судов. Измаил командовал «Рулангой» — флагманским кораблем. Они направились к группе горных вершин, которые, как считал Измаил (хотя и не мог утверждать этого наверняка), некогда были Гавайскими островами. В течение истекших бесчисленных миллионов лет — а может быть, миллиардов или еще того больше — одни острова могли уйти под воду, а другие, наоборот, подняться из глубин и в свою очередь превратиться в песок, на дне океана, чтобы дать место новым островам. И все это задолго до того, как океан высох.

Двигаясь над землей со средней скоростью десять узлов, флот мог добраться до цели примерно за двести часов, то есть за два дня и две ночи. Однако Измаил распорядился взять как можно меньше провианта, поскольку хотел оставить побольше места для бомб и оружия. Поэтому на второй день пришлось охотиться на китов, чтобы пополнить запасы пищи. В следующий раз они задержались, когда догнали великана «Вубарангу». Чтобы идти с ним вровень, они уменьшили площадь парусов. Когда до Бураганги осталось несколько сотен миль, они стали кружить, дожидаясь наступления долгой ночи.

В то же время они зорко наблюдали, не покажется ли парус неприятельского корабля, поскольку так близко от города китобойцы могли появиться с любой стороны.

Наконец гигантское красное солнце стало садиться, и его последние лучи упали на далекую горную вершину, окрасив ее в пурпурные тона.

Капитаны других судов собрались на корабле Измаила на последнее совещание. Тот еще раз удостоверился, что каждый из них усвоил, что ему надо делать. Потом они выпили по рюмочке шахамчица за успех предприятия и отбыли на свои корабли. Они выглядели бледными, но полными решимости. На карту было поставлено само существование их народа, и потеря хотя бы одного из них была непростительной даже в том случае, если бы им удалось вернуть всех богов. Более того, если их возьмут живьем, им придется подвергнуться ужасным пыткам. Враги могли затянуть агонию, не давая человеку умереть, так же умело, как солнце, которое не давало наступить ночи.

Солнце застыло над горизонтом, словно застряло в глотке у ночного чудовища. Потом воцарилась тьма, и безлунной ночью корабли прервали свое кружение и стали пробиваться навстречу ветру к далекому пику. Прошел час, и на востоке над горизонтом показался край луны, весь словно в пятнах проказы, и его яркий свет мгновенно рассеял темноту. Тусклый отблеск луны заиграл на парусах, выкрашенных в черный цвет, и на корпусе, тоже черном. Над мостиком на корабле была еще верхняя палуба. Она возвышалась над корпусом корабля и делала его более валким, но с этим ничего нельзя было поделать. Капитан и рулевой должны были видеть, куда вести судно.

Когда, по их оценкам, до Бураганги оставалась сотня миль, все корабли, кроме флагмана, стали кругами подниматься вверх.

Они хотели подняться как можно выше — предполагалось, что матросы смогут дышать из деревянных фляг со сжатым воздухом, сконструированных Измаилом. Потом, оказавшись над городом, они снова будут кружить на месте. Корабли станут медленно описывать круги, пока не дождутся условленного сигнала, — после этого они быстро выпустят газ из пузырей.

Огромному «Вубарангу» придется спустить газ еще быстрее, чем другим судам.

"Руланга" продолжала двигаться вперед, постепенно снижаясь. Оказавшись примерно в двадцати футах над трепетавшей зеленью, она выровнялась. Задолго до того как другие корабли достигли верхней точки своей спирали, она уже медленно и тихо скользила против ветра, убрав паруса и втянув нижнюю мачту. Крючья якорей продирались сквозь джунгли.

Шума от них было больше, чем Измаил рассчитывал. Когда стало ясно, что они держат, матросы спустились по якорным концам вниз и закрепили крюки ненадежнее.

Они находились у подножия высокой горы, под огромным уступом, на котором покоился вражеский город. Над ними кружили маленькие сторожевые лодки, а позади рыскали тудасюда корабли, высматривая, нет ли где какой опасности или вражеских шпионов. Но они были либо слишком высоко, либо слишком низко.

Измаил облачился во все черное и вымазал черным лицо.

Через мгновение к нему присоединилась Нэймали, тоже вся в черном. Измаил отдал последние распоряжения Паваштри, первому помощнику, которому предстояло командовать кораблем в отсутствие Измаила. Потом они вместе с девушкой спустились по трапу в главный проход и прошли по нему к порту, где стоял вельбот. Вместе с ними в лодку должно было сесть еще шесть человек ее специально сделали большой. Швартовы были натянуты: животных-пузырей покормили заранее, чтобы они выработали столько газа, сколько надо для быстрого подъема. Матросы забрались в лодку и пристегнули ремни.

У каждого в ножнах был длинный острый нож, сделанный из растения, похожего на бамбук. Их короткие пики, короткие упругие луки и колчаны со стрелами лежали в кожаных футлярах на дне лодки. Луки были оружием, которым жителей Заларапамтры снабдил Измаил. Они знали, что это такое, но по какой-то причине, которую за давностью времени даже не могли назвать, отказались от них. "Мужчины ими не пользуются", — говорили они. Измаил возразил им, что в его время — тут он немного расширил рамки своей эпохи, но дело того стоило — луками пользовались сплошь и рядом. Теперь надо было воспользоваться ими, потому что луки были смертоносным оружием, а жалкой кучке людей, которые вторгнутся в Бурагангу, надо будет сражаться за десятерых. Измаил был уверен, что поступает правильно, ибо так повелели боги.

В то время Измаил не считал зазорным говорить им, что ему известно, чего хотят от них боги. Он вел себя так, словно знал волю богов, которая властвовала над его мыслями, и другие подчинялись ему, думая, что так оно и было. Возможно, они поступали так потому, что не хотели верить, что боги навсегда их оставили.

Разумеется, на борту нельзя было зажигать огни, поэтому сигнал к одновременному спуску всех шести лодок передавался подергиванием канатов, которыми корабль был оснащен специально для этой цели.

Матросы перерезали канаты, державшие лодки, и оттолкнули их от корабля, чтобы они, поднявшись вверх, не застряли в своем гнезде. Когда лодка взлетала, она ударялась о верхнюю часть широкого порта бортом. Один из матросов кормил бесформенных животных с огромным ртом у горловины пузыря, а те вырабатывали газ, чтобы подъемная сила лодки, набиравшей высоту, еще увеличилась.

Луна скрылась за западным горизонтом еще до того, как «Руланга» прошла последние пятьдесят миль своего пути. От огромного уступа над ними на маленькие лодки упала тень.

Они двигались на расстоянии нескольких сотен ярдов от переднего склона горы, переходившего в вертикальный обрыв. Лодки с убранными парусами, мачтами и реями отдались на волю ветра. Ветер в этом месте был слабый, и лодки дрейфовали примерно с полмили, прежде чем оказались прямо под выступом. Каркри, который осуществлял все маневры, начал выпускать газ. Другие лодки тоже замедлили подъем.

Люди, управлявшие лодками, были прирожденными воздухоплавателями. Они прикидывали, сколько газа надо выпустить из пузыря, с точностью до унции и почти без размышлений.

Толстый привальный брус, придававший форму внешним обводам лодки, ударился о камень. Люди в ней распростерлись лицом вниз, но и тогда неровности скалы задевали некоторых из них по спине. Потом матросы перевернулись на спину и стали медленно продвигать лодку к краю выступа, они тянули руки кверху, хватались за неровный камень и отталкивались.

Это было долгое и утомительное занятие, поскольку уступ простирался на полмили от того места, где они впервые коснулись его. И они не могли двигаться быстрее, даже если б захотели. Оставалось только проталкивать лодку дальше и надеяться, что на корпусе, который скребся о неровности камня, не порвется оболочка. Она была крепкой, но для легкости ее делали очень тонкой.

Сквозь тяжелое дыхание матросов Измаил расслышал свист, донесшийся из лодки, продвигавшейся сзади и справа от них.

Измаил приказал остановиться, и лодка, скользнув вперед, замерла, прижавшись к подошве каменного уступа. Чтобы посмотреть, что происходит, надо было отжать лодку вниз от скалы. Пока все остальные держали лодку, Измаил извернулся и выглянул наружу. По правую руку футах в шести от них маячила лодка, вырисовываясь в темноте неясной тенью.

Варгаджампа, третий помощник, тихо сказал:

— Джугнайя! Здесь какая-то шахта в скале!

— Широкая? — спросил его Измаил. Он надеялся, что на верхнем конце шахты их никто не подслушивает.

— Довольно широкая! Только вход закрыт решеткой!

По команде Измаила его команда стала толкать их лодку по направлению к другой, а та подвинулась в сторону. Он продумал два способа проникновения в город. Чтобы осуществить один из них, надо было подкрасться снизу, скользнуть через край уступа и войти в него поверху. Другой состоял в том, чтобы подняться наверх по одной из вентиляционных шахт, если только ее удастся найти в темноте и если она окажется достаточно широкой, чтобы в нее могли пролезть люди.

Нэймали говорила, что, насколько ей было известно, таким образом в неприятельский город еще никто не проникал. Хотя набеги совершались ночью, обычно это были или внезапные массированные атаки, или же в город врывалось несколько кораблей, которые разрушали и грабили его, а потом как можно быстрее убирались восвояси. Никто и никогда не осуществлял и даже не предлагал плана, подобного тому, что разработал Измаил.

Однако же, несмотря на все это, такая возможность учитывалась. Поэтому шахты были перегорожены, и иногда их охраняли.

Когда лодка встала прямо под отверстием шахты, Измаил схватился за вставленную в него деревянную решетку и потянул. Решетка не поддавалась. Пошарив между прутьями тонкой палкой, он обнаружил, что с внутренней стороны перегородки в каждом из углов были массивные деревянные клинья, к которым были прикреплены веревки. Другой конец веревки, видимо, был привязан к внутренней стороне решетки, установленной в верхнем отверстии шахты. Возможно, если вытащить нижнюю решетку, сдвинется с места и верхняя, а в городе раздастся сигнал тревоги.

Чтобы этого не произошло, Измаил просунул сквозь решетку тонкую палку с кремневым ножом на конце и перерезал веревки. Потом ему удалось вынуть решетку, с трудом подрезав прутья ножом и выломав их из гнезд. Он медленно встал и подтянулся, ухватившись за одну из веревок, висевших в шахте. После этого он оперся о стенки шахты, чтобы верхняя решетка не обрушилась вместе с ним. Карабкаться вверх таким образом было нелегко. Туннель был таким узким, что ему приходилось держаться в нем и ползти вверх, упираясь коленями и проталкиваясь вверх каждый раз всего на несколько дюймов.

Если бы не одежда и перчатки из тонкой кожи, он ободрал бы себе спину, колени и руки. Еще не успев добраться до верха, он изодрал свою кожаную одежду. Измаил пыхтел, отдувался, потел и дрожал от напряжения. Добравшись до конца туннеля, он подождал, пока его дыхание станет неслышным. Потом прислушался, пытаясь различить шарканье ног о камень, пыхтение, одышливые вздохи, но не слышал ничего, кроме шума крови в ушах.

Решетка над ним поддалась с пронзительным скрипом, который рванул его за душу, словно камень, прорвавший кожаную одежду. Когда решетка отошла, он немного подождал, а потом осторожно выглянул наружу, опасаясь, что, как только он высунет голову, на нее опустится каменный топор. Но наверху его никто не подкарауливал: Измаил зажег спичку и огляделся. Кубическое помещение, высеченное в скале, было пусто, если не считать каких-то ящиков в углу.

Он вылез из шахты и некоторое время лежал на полу, вздрагивавшем под ним. Поднявшись, он подошел к открытому дверному проему и посмотрел вперед, но из-за темноты ничего не увидел. Тогда он вернулся к шахте и размотал веревку, обернутую у него вокруг талии. Конец, брошенный в шахту, кто-то поймал и дернул за него. Измаил сел, уперев ноги в противоположный край шахты и держась за веревку. Он не выпускал ее из рук, пока наверх не взобралась Нэймали. Выбравшись наружу, она тоже схватилась за веревку и помогала ему, пока не вылез Каркри, а тот держал веревку вместе с ней, пока не вылез следующий матрос.

Измаил вытащил из вещевого мешка Нэймали небольшой факел, зажег его и двинулся дальше по широкому туннелю. По обеим его сторонам были пустые проемы, ведущие в другие складские помещения. Одним концом коридор упирался в каменную стену; другой его конец выходил на лестницу, высеченную в скале. Ступеньки винтом уходили вверх. Измаил решил повременить и не идти дальше, пока все матросы не выберутся из шахты. Ждать пришлось долго. Опустевшие лодки приходилось отводить в сторону; к тому же, чтобы лодка сохраняла остойчивость, передвигаться по ней надо было крайне осторожно. Каждый раз, когда кто-нибудь забирался из лодки в шахту, равновесие в ней нарушалось.

Одна из лодок должна была остаться на месте с тремя матросами на борту. Им предстояло ждать в течение трех часов.

Если по истечении этого срока остальные не вернутся, эти трое должны были отвести свою лодку назад на «Рулангу»; тогда начнется следующий этап операции.

Измаил вывел отряд на следующий ярус, который был очень похож на предыдущий. Однако коридор там был в два раза длиннее, чем внизу. А тот, что был еще выше, оказался вдвое длиннее того, что был под ним.

Похоже, Бураганга был построен почти по тому же плану, что и Заларапамтра. На поперечном разрезе он тоже напоминал бы перевернутую пирамиду. Очередной ярус должен был быть вдвое длиннее нижележащего. Так и оказалось. Однако этот был освещен кое-где факелами или светляками, которые мерцали менее ярко, зато потребляли меньше кислорода. Факелы и фонари были вставлены в каменные кольца, высеченные прямо в стене. По углам спали несколько человек.

Нэймали шепнула, что это, наверное, рабы. Вообще-то во время сна на этом ярусе не должно быть никого, но их сюда прислали работать. Помещения, в которых не было людей, были заполнены аккуратно расставленными ящиками. Они загромождали также и коридор, по-видимому, ожидая, когда их занесут в комнаты.

Измаил двинулся дальше. Возможно, лучше было бы убить рабов, но кто-нибудь из них мог проснуться и закричать. Кроме того, они не станут нападать на чужаков, если тем придется отступать. Рабы будут стоять в сторонке, не мешая пришельцам и защитникам города сражаться до победного конца.

Дальше воины Заларапамтры пошли быстрее. Туннели были расположены почти так же, как в их собственном городе, и это придало им уверенности, что они смогут отыскать дорогу к храму. Они поднялись по следующей лестнице и повернули налево, углубляясь в недра горы. Измаил и еще двое прошли вперед без факелов и с ножами наготове, пока остальные ждали внизу. Коридор был темным, а два первых попавшихся помещения, куда они заглянули по пути, тоже оказались складами, причем в одном из них хранилось оружие. Однако там не было ничего, что могло им понадобиться.

Отряд приближался к другому концу коридора. Он оканчивался не тупиком, как другие, а очередной лестницей. Нэймали сказала, что для нее это не было неожиданностью, поскольку в ее городе коридор на этом ярусе тоже выходил на лестницу.

— Она должна вести выше, в другой коридор, который оканчивается другой лестницей, выходящей в еще один коридор. Он-то и ведет в храм, где находятся боги. Только вот…

— Только что? — спросил Измаил.

— Давным-давно, когда на свете еще не было даже моих прадедов, из Бураганги бежал один пленный житель Заларапамтры. Он рассказывал странные вещи. Говорят, что храм, где обитают боги Бураганги, охраняет стража. Но это не люди. Это звери, которых не смог убить сам герой Бураганга, основатель этого города. Тогда он оставил их жить здесь, в таком месте, где они могут подкараулить любого, кто об этом не знает, и…

— Нам сейчас некогда слушать старинные сказки, — сказал Измаил. Однако, когда он вскарабкался по очередной лестнице и заглянул за угол, ему стало казаться, что там действительно могло таиться нечто странное.

Этот переход, в отличие от других, был ярко освещен. Факелы и клетки со светляками были вставлены в каменные ободья через каждые шесть футов, по две клетки на каждый факел. Проход вел глубоко в недра уступа, а может быть, самой горы — Измаил плохо представлял себе, насколько глубоко они проникли. Дальний конец коридора уходил вверх. Однако нижняя его часть все-таки была видна, и при свете факелов мерцало что-то, висевшее поперек коридора.

Наконец Измаил вышел из-за угла. В лицо ему подул ветерок, словно кто-то прикоснулся к щекам холодными руками.

Там, где стены переходили в пол, было множество отверстий, размером около шести дюймов в поперечнике. Эти норы явно выходили другим концом на нижнюю поверхность уступа. В чем причина сквозняка, он не знал. Измаил представил себе уступ, изъеденный насквозь множеством нор, и подумал, что от постоянной вибрации, вызванной регулярными поднятиями и сотрясениями земли, в нем наверняка появились мельчайшие трещины, которые расширятся, дойдут до шахт, и тогда большая часть уступа неминуемо сорвется вниз.

Он пошел вперед; остальные, стоя сзади, натянули тетиву своих луков. Теперь, когда они приблизились к месту, где, как они знали, враги были настороже и вооружены, настало время тоже приготовить оружие.

Вдоль коридора за их спинами шла глухая стена — в ней не было ни дверных проемов, ни арок. Миновав факелы и светляков в клетках, отряд стал подниматься по проходу вверх. Коридор кончался четырехугольным проемом примерно семи футов высотой и шести — шириной. Его загораживало похожее на паучью сеть переплетение серых нитей с нанизанными на них крошечными частицами какого-то вещества, блестевшего, как слюда. Это оно мерцало в неверном свете факелов.

— Что это? — прошептал Измаил.

— Я не знаю, — ответила Нэймали.

Измаил взял у одного из своих спутников факел и шагнул поближе к паутине, стараясь разглядеть, что за ней. Там на полу были видны тени, которые нити отбрасывали при свете факела. Дальше была темнота.

Измаил колебался. Паутина казалась такой тонкой, что он не понимал, зачем ее здесь повесили. Может быть, порвав ее, он подаст сигнал, подобно тому как жертва, запутавшаяся в ловчей сети паука, дает знать о себе затаившемуся хищнику?

Если поджечь ее факелом, не дотрагиваясь, натяжение нитей, которые тянутся от паутины дальше в темноту, все равно может ослабнуть. А это разбудит того, кто таится там, впереди.

Надо было что-то делать. Его колебания и нерешительность могли подорвать веру в него других, а это было единственное, что привело их сюда и удерживало от отступления. Он провел по паутине факелом, и вдоль нитей побежали языки пламени, не оставив от них и следа. Кусочки слюды, словно металлические снежинки, попадали на пол.

Из темноты донесся негромкий, но раскатистый звук, словно где-то лопнула струна.

Держа факел перед собой, Измаил шагнул в проем.

Освещенное пространство было пустым. Помещение оказалось больше, чем он думал. Свод был так высок, что свет факела до него не доставал, а стены косо отступали в темноту.

Перед Измаилом был только гладкий каменный пол, продолжавшийся до самого сердца горы, — по крайней мере так ему показалось.

Воздух был неподвижным, теплым и затхлым. Вдоль стен не было никаких нор.

Его спутники тоже вошли в проем и столпились за его спиной. У четверых из них были факелы, свет которых расширил освещенное пространство. Однако свод по-прежнему был окутан саваном тьмы, а стены расходились в стороны, теряясь из виду.

Сзади донесся совсем тихий голос Нэймали:

— Говорят, что, когда Бураганга привел сюда свой народ, он увидел, что когда-то до него здесь уже жили люди. Тут были большие подземелья, вырубленные в самой горе, а в них жили какие-то опасные звери. Те, кто жил там вначале, все вымерли, или их поубивали эти страшные звери. Бураганга убил некоторых из них, но уничтожить остальных оказалось ему не по силам. Тогда он запер их в пещерах, а его народ вырубил в огромном уступе другие комнаты и залы.

— В этой истории наверняка есть доля истины, — сказал Измаил. — Только если здесь и есть звери, непохоже, чтобы они были заперты. Разве эта паутина может помешать им выйти?

— Не знаю, — ответила она. — Может быть, от нее исходит запах, которого мы не замечаем, а звери чувствуют. Да мало ли что может быть.

Слова, произносимые шепотом, срывались с губ и улетали в царство вечной тьмы, словно летучие мыши. Тьма была всепоглощающей; она втягивала в себя все: свет, звуки, а если удастся, могла засосать и неосторожных чужаков.

Измаил снова шагнул вперед, держа факел над головой; то, с чем они столкнулись, напомнило ему о том, что он и вправду знал об этом мире очень немного. Порядочно попутешествовав по его просторам и повидав много необычного, он уже привык к его сюрпризам. Но было в этом мире, наверное, так же много зловещего, — того, с чем он едва ли мог совладать, ибо не понимал его природы. Он шел дальше. Факелы горели, словно гибнущие в бою корабли. Темнота расступалась перед ними и смыкалась позади. Было по-прежнему спокойно и тихо.

Через некоторое время Измаилу стало казаться, что темнота дышит. Это было так, словно мрак ожил, стал гигантским животным без всяких очертаний, окружавшим их со всех сторон.

Измаил посмотрел назад, на вход в пещеру. Он вырисовывался светлым прямоугольником, но в нем ВОЗНИКЛО мерцание, которого не стало после того, как Измаил спалил паутину.

Паутина висела на старом месте.

Нэймали оглянулась назад, последовав его примеру, и от удивления открыла рот.

Остальные тоже оглянулись.

— Наверное, это какое-то небольшое животное: оно плетет паутину заново, как только ее порвут, — предположил Измаил. Он постарался сказать это как можно более убедительно.

Он повернулся и снова пошел вперед. Сейчас легче всего было бы поддаться панике и броситься ко входу, занавешенному паутиной. Хотя тот, кто ее сплел, скорее всего только того и ждал. Как бы то ни было, надо двигаться дальше.

Что-то просвистело мимо его головы.

Он резко обернулся, стараясь при свете факела разглядеть, что это было.

В темноту уплывало круглое тело, в отблесках пламени казавшееся серым. У него было шесть тонких лап, круглая голова с большим глазом и рот в виде щели, из которого торчали длинные острые зубы. Тело животного было размером примерно с его собственную голову, а позади него тянулось что-то очень тонкое и склизкое. Вскоре Измаил понял, что эта тонкая склизкая штуковина была нитью, другой конец которой терялся во тьме, — он был прикреплен где-то наверху, у самого потолка.

Видимо, эта тварь соскочила откуда-то с верхней части стены и теперь раскачивалась, стараясь дотянуться до его головы.

— Пригнитесь! Посмотрите вверх! — сказал он, опускаясь на одно колено. — Что бы ни случилось, кричать нельзя! Эти звери могли быть не более опасными, чем сторожевые псы, которые могут лишь вспугнуть незваных гостей, заставив их выдать себя шумом, который поднимет на ноги воинов.

Другая тварь, за которой тоже тянулась нить паутины, вырвалась из темноты так стремительно, что среагировать на нападение было невозможно. Она выскочила на свет и обхватила лапами голову матроса рядом с Измаилом. От удара тот опрокинулся на спину, его короткое копье брякнуло о камень. Стоявший рядом мужчина вонзил свою пику в тело твари, которая разжала лапы, выпустив голову своей жертвы. Она лежала на полу, подергивая лапами.

Матрос лежал без движения.

Измаил встряхнул его и приложил ухо к сердцу, а потом прикрыл ему веки.

— Умер.

На шее у него в том месте, где ее царапали когти, были три красные отметины.

Из темноты выскочило что-то темно-серое; еще один матрос наколол его на пику.

Пика вырвалась у него из рук, но животное уже издохло.

Секунд через тридцать еще одно существо описало над их головами дугу, но потом скрылось в темноте.

Раз эти твари, раскачиваясь, не возвращались обратно, значит, они цеплялись за что-то, свисавшее с потолка.

Измаил медленно сосчитал до двадцати, а потом приказал всем быстро откатиться на несколько футов в сторону. Примерно через тридцать секунд после появления последнего животного над ними взмыло еще одно. Оно опустилось ближе к полу, чем предыдущее, но все-таки недостаточно низко, так как предполагаемые жертвы переместились.

Их здесь могли быть тысячи — одна мысль об этом вгоняла в дрожь, однако они, похоже, нападали по очереди через каждые тридцать секунд.

Измаил прыгнул вверх и подбросил факел к потолку.

Он несколько раз перевернулся, освещая лишь пустоту, пока не достиг высшей точки своей траектории. На мгновение он высветил концы трех толстых нитей, сплетенных из чего-то серого, свисавших вниз из темноты. Увидеть потолок так и не удалось. За каждую нить цеплялось по паукообразному существу.

Измаил подозревал, что сероватая нить, тянувшаяся за каждой тварью, другим концом прикреплялась к свисающим волокнам. Разглядеть, так ли это, он не смог. Похоже, нить была свернута в теле животного и могла фиксироваться таким образом, чтобы ее длины как раз хватало для смертельного прыжка.

Твари больше не нападали; похоже, свет факела привел их в оцепенение.

Однако здесь, наверное, было еще много других, не подвергшихся действию света.

По какой-то причине, — видимо, благодаря инстинкту, выработанному и закрепленному миллионы лет назад, — они действовали согласованно и падали сверху каждые тридцать секунд. После каждого броска с ними что-то происходило: на определенный срок они отключались, как деревянные кукушки в часах.

Измаил приглушенным голосом сказал своей команде, что сейчас придется бежать. Но они должны повторять все его действия: если он отпрыгнет в сторону, им надо сделать то же самое. Если он упадет на пол, они тоже должны это сделать.

Он немедленно бросился вперед, начав отсчет с пятнадцати, — столько секунд, по его прикидке, ушло на то, чтобы отдать приказ. На счете тридцать он бросился на пол, вытянув руку, чтобы одновременно схватить упавший факел, который приземлился примерно в тридцати футах от того места, где Измаил его подбросил.

Серая шестиногая тварь описала над ним дугу и скрылась в темноте.

Измаил вскочил, шепотом отсчитывая секунды, и побежал вперед. Досчитав до тридцати, он сделал два большущих прыжка влево, и факелы высветили темное тело, со свистом пролетевшее через освещенное место и дальше вверх.

В следующий раз он взмахнул копьем, и хотя промахнулся, наконечник перерезал нить за спиной животного. Оно как раз качнулось вверх и потому исчезло из виду. Но мгновение спустя, рванувшись вперед, Измаил его увидел. Оно неуклюже ползало по полу, поджав две тонкие конечности. Однако тварь все-таки попыталась удрать в темноту, и ей бы это удалось, если бы один из матросов не бросил ей вслед факел. Огненный цветок упал на пол, отскочил, перевернулся, и его горящий конец коснулся убегавшей твари. До них донесся запах горелого мяса; тварь прижала к телу свои уцелевшие конечности и издохла, — или притворилась мертвой. Для верности Измаил проткнул ее копьем.

Все это время он продолжал считать. Благодаря этому ему удалось привести свой отряд в безопасное место — ко входу в следующее подземелье, который тоже был занавешен паутиной с нанизанными на ней блестками. Измаил спалил ее и забежал внутрь. Последняя тварь прыгнула вниз в отчаянной попытке достать его, но с громким шлепком ударилась о стену прямо над входом, расшиблась и упала вниз, истекая бледнозеленой жидкостью. Последний член отряда ткнул в нее факелом. Измаил тихо, но сурово посоветовал ему не терять времени даром.

В следующем помещении снова подбросили факел, но ничего подобного тому, что они видели перед этим, там не оказалось — только черная пустота. Это не значило, что они вышли на открытое пространство: просто свет был недостаточно ярким, чтобы можно было увидеть потолок или стены.

Измаил посмотрел назад, на проем в стене, через который они вошли сюда, надеясь увидеть тусклое пятно света — дверной проем по другую сторону той залы, которую они посетили первой. Он должен был стать чем-то вроде маяка, напоминанием о том, что из этого царства вечной тьмы есть выход.

Он действительно заметил вдали призрачный светлый прямоугольник.

Но заметил он и кое-что другое. Вернее, что чего-то не хватало.

— Где Памкамши? — спросил он.

Другие тоже посмотрели назад. Потом переглянулись.

— Только что шел за мной, — сказал матрос по имени Гунраджу м.

— Мне казалось, у него был факел, — сказал Измаил. — Теперь он у тебя. Он что, тебе его отдал?

— Попросил подержать на минутку, — ответил Гунраджум.

И вот Памкамши исчез.

Измаил и его спутники, держась поближе друг к другу, вернулись по пройденному пути, пока не оказались рядом с дверным проемом. Он снова был занавешен паутиной.

Измаил повел их обратно от входа, на этот раз извилистым путем, чтобы обследовать как можно большую площадь. Нигде не было ни малейших следов Памкамши.

Измаил снова подбросил свой факел вверх.

Он не увидел ничего, кроме… Хотя, возможно, ему это только показалось.

Измаил поднял факел и бросил его вверх еще раз, вложив в этот бросок все силы.

Перед тем как начать падать, факел слабо осветил что-то, что могло быть — а могло и не быть — двумя босыми ступнями.

— Прислушайтесь! — сказала Нэймали.

Они затаили дыхание. Пламя факелов трепетало, рассыпая искры. Измаил слышал биение собственного пульса. Он различил и другой звук, хотя и очень слабый.

— Похоже, что кто-то жует, — сказала Нэймали.

— Чем-то хрустит, — сказал Каркри.

По просьбе Измаила Каркри взял факел и метнул его вверх.

Хотя Каркри был меньше ростом, чем Измаил, и меньше весил, он провел полжизни в лодке, бросая гарпун. Факел у него взлетел выше, чем у Измаила, и осветил две босые ступни, висящие в воздухе. Они медленно двигались прочь от стоявших внизу людей.

Нэймали судорожно вздохнула; кто-то из мужчин стал молиться, другой выругался.

— Когда мы упустили Памкамши из виду, какая-то сила подняла его в воздух. Там, наверху, кто-то есть.

Он похолодел; желудок свело судорогой.

— Стреляй туда, — сказал он Аварджаму, у которого был лук. — В Памкамши попасть не бойся. Я думаю, он мертв. Его ступни двигались не сами по себе. Кто-то уносил его в другой конец комнаты.

Аварджам выпустил стрелу в темноту над их головами. Запела тетива, а потом раздался глухой звук удара. Стука стрелы, упавшей перед ними на пол, они не услышали.

— Ты в кого-то попал, — сказал Измаил, подумав, что этим кем-то мог быть и Памкамши. Что, если стрела поразила его, бесчувственного, но не мертвого? Ничего не поделаешь. Сохранить отряд и завершить задуманное было важнее.

Они шли вперед, пока Измаил не скомандовал остановиться. Каркри снова подбросил факел: на этот раз были видны не только ступни, но и ноги. Зато верхняя часть тела Памкамши была окутана мраком, словно ее и не было.

— Теперь он пониже, чем раньше, — сказал Измаил, и тут перед ними упало что-то мягкое и тяжелое. Они поспешили вперед и увидели при свете факелов тело Памкамши. Кости у него были переломаны, на теле — глубокие раны. Но умер он не от удара при падении. Вокруг его шеи шла широкая багровая полоса, глаза выкатились, язык вывалился изо рта. Кто-то обглодал его череп, отъел уши и часть носа.

— Всем прикрыть горло рукой и не опускать ее, пока я не скажу, приказал Измаил.

— Куда же попала стрела? — в недоумении спросила Нэймали.

Она взглянула вверх и вскрикнула, забыв, что Измаил просил вести себя как можно тише, а потом отскочила назад. Остальные тоже подняли головы и отпрыгнули в сторону, расступившись.

Создание, которое упало на каменный пол рядом с Памкамши, по форме напоминало блин: на спине у него была большая присоска, а с противоположной стороны, рядом со ртом, вооруженным множеством мелких зубов, — свернутое кольцами щупальце красноватого оттенка. Стрела вошла в его тело на половину своей длины; видимо, когда тварь уже издохла и мышцы ее здоровенной присоски расслабились, она еще некоторое время висела, пришпиленная стрелой к потолку.

Зверь обвил шею Памкамши своим длинным щупальцем как арканом, и утащил его наверх, в темноту. Выбрал ли он своей жертвой того, кто шел сзади и чьего исчезновение могли не заметить, или просто первого попавшегося, этого Измаил не знал. Однако он подозревал, что этот зверь обладает некими органами чувств, которые так просто не увидишь.

А еще он подозревал, что потолок кишит этими тварями, и ему, как и всему отряду, угрожает смертельная опасность. Но если это было так, значит, что-то удерживало зверей от того, чтобы напасть на них всем сразу. Нельзя ли было предположить, что они, как и обитатели комнаты, которую отряд только что покинул, обладали начатками коллективного разума? Ну если не разумом, то хотя бы чем-нибудь вроде общей нервной системы? Может быть, они соблюдали очередь, чтобы шанс схватить добычу был у каждой твари? А может, между ними существовало некое неписаное соглашение, что нападает тот, кто может это сделать, не подвергая себя опасности? А что значит — не подвергать себя опасности? Напасть незаметно, пока жертва одинока и потому беззащитна?

Если все это было так, значит, эти твари все-таки были уязвимы; иначе им было бы все равно, нападать на одного или на группу людей.

Измаил склонился над трупом животного, чтобы посмотреть, куда попала стрела. Она воткнулась в какую-то шишку на его теле, размером и формой напоминавшую страусиное яйцо. Из раны сочилась бледно-зеленая жидкость. Измаил решил, что это, наверное, один из жизненно важных органов.

В теле животного было примерно пятьдесят таких яйцеобразных уплотнений. Остальное пространство, по-видимому, было заполнено тонким слоем жировой ткани, внутри которого проходила система сосудов (о ее функциях можно было только гадать).

Измаил выпрямился и дал сигнал идти дальше. Люди прикрывали горло рукой, все время поглядывая вверх, словно ожидая увидеть, как в освещенное факелами пространство падает красноватое щупальце.

Пройдя шестьдесят шагов, Измаил снова приказал всем остановиться, и Каркри снова метнул факел вверх. На мгновение из темноты выступила добрая дюжина щупалец, медленно развертывавшихся по направлению к ним.

Измаил так и не понял, почему это теперь они решили объединиться. Возможно, звери как-то (неизвестно как) посовещались между собой и решили, что лучше действовать сообща.

Или, может быть, смерть одного из них пробудила инстинкт коллективной защиты.

По приказу Измаила отряд побежал вперед. При этом все они держались вместе и каждый прикрывал горло рукой. Не успели они пробежать и сорока шагов, как вниз из темноты метнулись, как лягушачьи языки, двенадцать щупалец. Каждое обвилось вокруг горла и лежащей на нем руки, сжимаясь все туже.

Одной из жертв оказалась Нэймали.

Услышав крики тех, кого настигли щупальца, Измаил развернулся. Он рявкнул приказ: лучникам лечь на пол и стрелять вверх, целясь вслепую — и как можно лучше. Так было безопаснее, чем стрелять стоя. Вверх, в темноту, уходила стрела за стрелой.

Измаил поднял факел, брошенный человеком, который боролся со щупальцем, тянувшим его наверх. Рука, защищавшая горло, не дала щупальцу задушить его сразу, но лицо его даже на свету казалось иссиня-черным.

Измаил ткнул щупальце факелом; оно отпустило свою жертву и дернулось вверх, исчезнув из виду. Остался только запах гари, как от взлетевшей ракеты.

Измаил прыгнул вперед, схватив склизкую конечность, которая, словно удавка, тащила Нэймали вверх. Своей тяжестью он оттянул ее вниз, а потом, держа свободной рукой факел, провел его горящим концом вдоль щупальца. Оно разжалось, и оба упали на каменный пол.

Между тем другие матросы, у которых были факелы, тоже жгли ими щупальца, заставляя их разжиматься и втягиваться обратно вверх.

Впереди на пол упало что-то тяжелое. Построившись заново, они двинулись вперед, и вскоре пламя факелов вырвало из темноты труп убитого зверя. Стрела пронзила одну из шишек у него на теле.

Люди с факелами заняли места с краю, размахивая своими огненными светильниками направо и налево. В центре тоже стоял человек с факелом и махал им. Измаил надеялся, что так им удастся отбить у зверей охоту нападать на них. В сорока ярдах они увидели стену подземелья и небольшое прямоугольное отверстие. Люди побежали туда сломя голову, хотя Измаил предпочел бы двигаться помедленнее и поосторожней. Возможно, создатели этого лабиринта как раз и рассчитывали, что люди, испытавшие хватку смертоносных щупалец, ринутся к выходу, как мыши в щель, — а вдруг с другой стороны поджидает кошка?

Но в тот момент их было уже не остановить.

Факелы осветили коридор, загибавшийся вправо. Он был достаточно широк, чтобы пропустить двух человек, идущих рядом, и в два человеческих роста высотой. Они прошли примерно восемьдесят шагов, все время поворачивая направо, потом коридор повернул влево. Пройдя еще около ста шагов, они подошли к лестнице, вырубленной в скале. Она была такой узкой, что пришлось идти гуськом. Подъем был очень крутым; стены уходили вправо.

Измаил шел первым, держа в одной руке факел, в другой — копье. Поднимаясь, он думал о том, долго ли им еще бродить по этим комнатам ужасов. Вполне возможно, все кончится так: идя вперед и вперед, они уткнутся в глухую стену либо попадут в такую ловушку, из которой не выбраться уже никому. Только вот было непонятно, как бурагангцы могли содержать столь многочисленную охрану. Вряд ли незваных гостей было так много, чтобы звери могли питаться только ими. Да неизвестно еще, проникал ли кто-нибудь сюда вообще с тех пор, как в скале выдолбили эти катакомбы. Чтобы стража не померла с голода, ее надо было кормить. Даже если звери большую часть жизни проводили в состоянии спячки, все равно время от времени им надо было что-то кушать. Так что зверей не могло быть слишком много по чисто экономическим причинам.

Вскоре узкая лестница пошла прямо. Сначала Измаил продолжал подниматься вверх, а потом, досчитав до трехсот, остановился.

Выше ступеньки кончались. Там, припав брюхом к полу, громоздилась здоровенная каменная фигура.

Она была серого цвета и представляла собой что-то вроде черепахи с головой лягушки и лапами как у барсука. От невысокого гребня на черепашьем панцире до пола было примерно четыре фута. Статуя сотрясалась от непрерывных подземных толчков, и это колыхание придавало ей некоторое подобие жизни.

Глаза у нее были такими же серыми и окаменевшими, как и все тело.

Но когда Измаил подошел поближе и заглянул ей в глаз, ему показалось, что глаз повернулся в своей глазнице.

"Совсем нервы сдают", — подумал он и шагнул в залу, вход в которую охраняла статуя.

Каменная голова со скрежетом повернулась.

Если б не этот звук, опасность застала бы Измаила врасплох: его рука не избежала бы хватки каменных челюстей.

Он отскочил в сторону, и челюсти захлопнулись с таким лязгом, словно были сделаны из железа.

Одновременно тело приподнялось на своих барсучьих ногах и стало поворачиваться.

Когда чудище снова раздвинуло челюсти, Измаил вогнал в ему в пасть свое копье.

Из пасти брызнула желтоватая жидкость — и прямо в лицо Нэймали, которая повалилась назад, на матроса, стоявшего ступенькой ниже. Измаил подпрыгнул и взобрался чудищу на спину. Он вытащил свой каменный нож и принялся колотить им по его правому глазу, пытаясь выбить его из глазницы. В итоге раскололся нож, после чего шея чудища со скрежетом стала выдвигаться из-под панциря. Измаил больше не мог достать до головы и бить в нее ножом; между тем она начала опускаться, потянувшись к Нэймали.

Люди, шедшие за Нэймали, отступили назад, но один из них, Каркри, пустил в открытый рот каменного чудища стрелу.

Голова все приближалась к Нэймали — похоже, шея могла вытянуться как угодно далеко. Измаилу казалось, что она была каменной — или покрытой каменной коркой. Однако этот камень, твердый, как кремень, состоял из сотен мелких пластинок, которые скользили одна поверх другой, когда чудище вертело головой по сторонам или нагибало ее вниз.

Измаил встал на панцире, похожем на черепаший, во весь рост и прыгнул. Приземлился он верхом на вытянутой шее, как раз позади массивной головы. Под его тяжестью шея вместе с головой стала опускаться вниз, пока голова не ударилась о ступеньки. Из открытой пасти каменного чудища снова хлынула желтоватая жидкость, но потом ее мощный поток внезапно иссяк.

Тварь больше не двигалась.

Измаил перелез с шеи на голову и скатился по ней вниз.

Твердые серые глаза стали такими же окаменевшими и безжизненными, как раньше, только теперь, похоже, чудище действительно было мертво. Его пасть была по-прежнему открыта; посветив туда факелом, они увидели, что копье Измаила и стрела Каркри вонзились в какой-то орган, похожий на огромное глазное яблоко, расположенный в углублении позади глотки. Он больше не пульсировал, хотя по древку их оружия все еще стекали капли желтоватой жидкости. Измаил спросил Нэймали, не ранена ли она; девушка ответила, что отделалась лишь сильным испугом. Потом он постучал по шкуре чудовища. Может, она была и не из настоящего гранита — по крайней мере из чего-то очень похожего. Вот так зверь! Его покровы затвердевали, превращаясь в камень.

Нэймали и ее сограждане сказали, что никогда не слышали о такой твари, даже в многочисленных сказках про ужасных бестий, которые им когда-то рассказывали бабушки.

— К счастью, он подох, — сказал Измаил. — Не понимаю, где бурагангцы отыскали это страшилище. Я думаю, они могли найти его погребенным в недрах горы, когда вырубали эти ступени. Надеюсь, он был единственным, кого они откопали. Хорошо хоть, что на обратном пути у нас больше не будет таких неприятностей.

— Не радуйся раньше времени, — сказал Каркри.

Он поднес свой факел к пасти чудища, и Измаил увидел, что стрела и копье постепенно засасываются — или поглощаются — красным органом. К тому же эта штука снова начала пульсировать. Или так казалось из-за того, что все вокруг постоянно вздрагивало?

Затем челюсти медленно сомкнулись, а шея стала втягиваться обратно под панцырь. Серые глаза по прежнему ничего не выражали, да и голова не проявляла признаков враждебности. Однако люди пробирались мимо, не сводя с нее глаз, — они боялись, что она может повернуться в их сторону. Когда все оказались в проходе за спиной чудища, отряд на минуту остановился. Люди смотрели на Измаила, словно спрашивая: что же дальше?

— Все, что нам осталось, — это идти вперед, — сказал он. — Я уверен только в одном: жрецы храма Бугаранги ни за что не поверят, что можно остаться в живых, попав в эти катакомбы. Так что мы застанем их врасплох.

— Если только мы туда дойдем этой дорогой, — сказал матрос по имени Вашгунамми.

— Время от времени сторожевых зверей кому-то приходится кормить, и я сомневаюсь, что эти люди приходят сюда тем же путем, что пришли мы, — сказал Измаил. — Как ни крути, а надо идти вперед до конца — будь он радостным для нас или печальным.

"Таков закон жизни", — сказал он самому себе, поворачиваясь, чтобы идти дальше. Пока ты жив, иди вперед, что бы ни случилось, пока не побьешь врагов или сам не будешь побит.

Это оставалось истиной даже здесь, на земле, шатающейся под ногами, под красным солнцем и падающей луной.

Пока им везло. Если бы стражи действовали более энергично или были хоть немного более агрессивными, они могли бы уничтожить отряд, вторгшийся в чужой город. Очень может быть, что раньше им это удавалось. Но они бездействовали уже целые столетия — за это время они постарели и ослабли.

Жрецы, которые их содержали, перестали о них заботиться, — возможно, иногда даже забывали кормить, так что звери потеряли свою былую силу. Они долго, очень долго пребывали во мраке, и спали, и видели во сне свою добычу; а когда добыча явилась к ним наяву, они не успели вовремя проснуться. Стряхнуть с себя пыль веков — не такое уж быстрое дело.

Но теперь они на страже и могут казаться много опаснее, если отряд попробует вернуться тем же путем.

Все может быть…

Они оказались перед следующей лестницей, вырубленной в скале, — она тоже была очень крутой. Лестница вела все выше и выше и становилась все круче; подняв одну ногу, Измаил голенью касался края нижней ступеньки такими они стали высокими. Вскоре ему пришлось помогать себе свободной рукой: в другой он держал факел.

С тех пор как они вошли в подземелье, Измаил везде искал следы человеческого присутствия: смотрел, есть ли в комнатах пыль, нет ли отпечатков человеческих ног в тех местах, где они могли быть, — малейшее свидетельство человеческого присутствия. Но пыли не было, а значит, не было и отпечатков ног.

Не было и остатков пищи или какого-нибудь других свидетельств того, что животных кормили. Очевидно, жрецы достаточно часто являлись в эти опасные места, чтобы сделать уборку. А может быть, они убирались здесьредко, но последний раз это произошло совсем недавно. Как бы то ни было, в этих палатах, должно быть, навели порядок незадолго до их прихода.

От этой мысли Измаил приободрился: это означало, что в ближайшее время смотрители здесь скорее всего не появятся.

С другой стороны, если зверей недавно покормили, они могли стать менее кровожадными. По крайней мере, они не были голодны.

— Нэймали! Кажется, ты приносишь удачу! — прошептал Измаил.

— Что ты сказал? — шепотом переспросила она.

— Ничего, — сказал он, подняв свободную руку в знак того, чтобы все замерли. Ему показалось, что сверху доносится шум.

Остальные тоже остановились и прислушались, стоя на ступеньках лестницы.

Вниз по лестничному маршу прокатился слабый гул.

Это было что-то похожее на звуки песнопений.

— Кажется, мы уже недалеко от храма, — сказала Нэймали.

— Надеюсь, скоро мы отсюда выберемся, — отозвался Каркри. — За нами кто-то идет.

Измаил посмотрел назад, на нижние ступеньки лестницы.

Он напряг зрение, вглядываясь в темноту у ее подножия, куда не достигал свет факелов. Туда долетали лишь самые слабые отблески их огня. И все-таки этого ему хватило, чтобы различить контуры неповоротливого тела, которое медленно, со скрежетом двигалось из коридора к площадке внизу. Ему не надо было рассматривать его более подробно, чтобы понять, что это — каменный зверь.

— Он не умер… — прошептала Нэймали.

— Будет теперь нас поджидать, — промолвил Измаил. — По лестнице ему точно за нами не подняться.

Чудище даже не пыталось взобраться по ступенькам. Оно застыло неподвижно, как статуя, на которую было так похоже.

Став олицетворенным ожиданием, оно вошло в роль, с которой, наверное, справлялось лучше всех в этом мире, — да и в том, который Измаил покинул, ему тоже не было равных.

— В коридор теперь не войдешь, — сказал Каркри. — В следующий раз оно нас не пропустит. Мы причинили ему боль, и оно этого не забудет.

— Почем знать, — ответил Измаил.

Он карабкался вверх, пока не достиг еще одного узенького коридора. Этот проход вел прямо, а примерно через шестьдесят футов кончался каменной стеной. Но голоса стали громче — они раздавались где-то совсем близко. Измаил приложил ухо к стене и услышал песнопения совершенно отчетливо. Пели на ином наречии, чем в Заларапамтре.

Он легонько постучал по стене. К его удивлению, стена оказалась совсем не такой тонкой, как он предполагал. Она была сплошной и очень толстой. Обследовав стену полностью, Измаил установил, что голоса доносятся сквозь отверстия снизу, посередине и наверху стены. Это были дырки шириной в четверть дюйма, высверленные в камне и отделенные одна от другой пространством примерно в один фут.

— Эта стена должна как-то отодвигаться, — сказал Измаил Нэймали.

Он нажимал на нее в разных местах, осмотрев с факелом в руках каждый дюйм поверхности стены и прилегающих к ней участков коридора. Однако не нашел ничего похожего на кнопку или рычаг, который повернул бы стену вокруг какой-нибудь оси. Измаил был убежден, что должен существовать способ, позволяющий сдвинуть стену с места.

— Может быть, поворотный механизм находится с другой стороны? предположила Нэймали.

— Надеюсь, что нет, — ответил Измаил, — хотя для них это было бы единственным способом обезопасить себя от вторжения в храм незваных гостей, которых не настигла стража. Но тогда жрецы могут вернуться обратно, когда покормят зверей, только если известят о своем приходе тех, кто находится по другую сторону стены, чтобы они привели механизм в действие. Я думаю, они могут сделать это через дырочки.

— Сюда идет каменный зверь, — сказал Каркри.

Измаил вернулся к лестнице и посмотрел вниз — Каркри посветил ему факелом. Гарпунер был прав. Огромный панцирь зверя вздыбился вверх, а массивные лапы с каменными когтями цеплялись за края ступеней. Медленно, с громыханием волоча по ступеням днище своего панциря, чудовище лезло вверх.

Его голова выдвинулась из-под панциря далеко вперед, челюсти были широко раскрыты. Измаил осторожно спустился вниз по крутым ступеням, пока не оказался достаточно близко, чтобы заглянуть ему в пасть, в широкий зев. Штуковина, напоминавшая формой глазное яблоко, пульсировала гораздо интенсивнее, чем в тот момент, когда он увидел ее в первый раз.

Стрела вместе с копьем, по-видимому, втянулись внутрь этого органа. Возможно, чудище использовало их древесину в качестве пищи. Жизнь этого зверя можно было уподобить медленному огню, который еле теплится, но все же греет воду в чайнике. Пока что сил у него было немного, но дай ему время, и чайник закипит даже на слабом огне.

Измаил спустился еще на несколько ступенек, приблизившись к зверю ровно настолько, чтобы он не мог до него достать, если вытянет шею во всю ее длину. Чудище слегка повернуло голову направо, потом налево, будто хотело посмотреть на свою жертву обоими гранитно-серыми зенками по очереди. Измаил отступил на одну ступеньку вверх; при этом он повернулся к чудищу спиной. Он схватился за край следующей ступени и подтянулся; Нэймали взвизгнула. Измаил, не оглядываясь, быстро взобрался наверх и только потом обернулся.

Чудище полезло вверх быстрее — он не знал, что оно может двигаться так проворно. Оно подняло лапу вверх и зацепилось за край ступени серыми когтями, похожими на мертвые каменные осколки. Потом оно зацепилось за край другой лапой, и его конечности согнулись, подтягивая вверх огромное тело. Задние ноги выпрямились, подпирая его снизу. Шея скользнула обратно под панцирь, но пасть оставалась широко открытой.

Измаил продолжал отступать, а каменное чудище карабкалось за ним. Добравшись до верха, Измаил остановился. Как только чудовище преодолеет последнюю ступеньку и двинется по ровному полу коридора, отряду придется отступать. А коридор такой узкий, что с ним смогут сражаться одновременно только два человека.

— Быстрее! Ищите выход, а не то… — крикнул Измаил, обернувшись.

Он не договорил, но его спутники и так понимали, что может случиться. Каркри встал рядом с ним и посмотрел вниз.

— Не очень-то крепко оно держится, может и сорваться, — сказал он.

— Его можно остановить только одним способом, — отозвался Измаил.

Они спустились на четыре ступеньки и встали как можно ближе к зверю, но так, чтобы он до них не дотянулся, если вытянет шею еще дальше. Они пошептались между собой, а потом, увидев, что зверь поднял правую лапу, чтобы уцепиться за следующую ступеньку, оба изо всех сил прыгнули вперед.

Со скоростью, невероятной для твари, одетой в камень, — кто мог бы ожидать такой прыти от каменной статуи? — голова на длинной шее метнулась к ним. Хорошо еще, что зверь выбрал своей мишенью Каркри. Если бы случилось иначе, голова, которую шея выбросила так же стремительно, как разматывается линь, когда гарпун глубоко вонзится в тело кита, сомкнула бы свои челюсти на теле Измаила.

Но они, словно жернова, зажали ступню Каркри, когда тот прыгнул вперед.

Ноги Измаила ударили в панцирь справа от шеи и совсем рядом с ней.

Каркри пронзительно завопил, когда зверь стиснул в пасти его голень. Спиной он ударился о край ступени.

Под тяжестью удара двух человеческих тел чудовище поднялось на дыбы и стало опрокидываться. Его задние лапы заскользили по камню, и, все еще сжимая в челюстях кричащего Каркри, оно повалилось назад. Каркри взлетел на воздух, перелетев через каменное туловище, как поплавок на удочке, которую закидывают через голову. Он описал дугу и обрушился на ступени ниже чудовища, которое затем упало на него спиной.

Измаил снова прыгнул вниз, стараясь попасть ногами в бок зверя, который повернулся на выпуклом панцире вокруг собственной оси. От удара чудище сделало кувырок, соскользнуло на край следующей ступени и загремело вниз по лестнице. В самом низу оно перевернулось и упало на спину, да так и осталось лежать, дрыгая короткими лапами и не в силах перевернуться обратно, — совсем как обычная черепаха.

Каркри остался лежать выше, чем зверь, почти что над ним.

Он лежал лицом вниз, и его кровь струилась по ступеням, стекая в лужу, образовавшуюся вокруг панциря лежавшего на спине зверя.

Измаилу хватило нескольких секунд, чтобы понять: Каркри уже не спасти. Он взобрался по ступеням обратно наверх и вернулся к стене. Хотя зверь скатился по лестнице с невообразимым грохотом, по другую сторону стены этот шум явно не был услышан. Песнопения стали еще громче, чем раньше.

— Я уже почти мечтаю о том, чтобы они услышали этот шум и вышли проверить, в чем дело, — пробормотал Измаил. — Тогда мы, по крайней мере, сможем проникнуть внутрь.

Все возможные способы были испробованы, а открыть проход в стене им так и не удалось. Сидеть здесь и ждать у моря погоды они тоже не могли — умерли бы с голода. Кроме того, через некоторое время будет исполнена вторая часть плана, а если отряд Измаила в это время не окажется внутри храма, набег окончится неудачей. Было еще не поздно вернуться к лодкам и попытаться войти в город с верхней стороны уступа.

Но Измаилу недоставало мужества решиться пройти той же дорогой — он был уверен, что его чувства разделяют и другие члены отряда. Ведь наверняка существовал какой-нибудь способ войти в храм. Просто они о нем не знали, а догадаться не хватало ума.

Измаил заглянул в одну из скважин в стене. Помещение по ту сторону стены было тускло освещено, — откуда исходил этот свет, видно не было. Примерно в двадцати футах за ней была еще одна серая каменная стена. Голоса как будто бы доносились справа. Хор вряд ли находился в той комнате, куда ему удалось заглянуть, но раз голоса были так хорошо слышны, значит, они звучали где-то поблизости.

Измаил стиснул зубы, словно хотел поймать время за шкирку и придушить, как терьер душит пойманную крысу.

— Наверное, надо потушить факелы, — сказала Нэймали. — Если они подойдут к стене и увидят сквозь скважины свет…

Измаил отругал себя за то, что не подумал об этом. Он распорядился засыпать факелы слаболетучим порошком, который один из матросов нес с собой'в кисете специально для этого.

У другого члена отряда был небольшой кожух с маслом, в котором вымачивали факелы и спички из травы, а также вещества, полученные из перемолотых растений. Прежде чем погасили светильники, Измаил проверил, не потерялось ли что-нибудь из этих запасов.

Потом воцарились темнота и тишина. Голосов за стеной больше не было слышно.

Измаил приложил ухо к скважине. Через некоторое время он услышал покашливание. Хотя положение было не из веселых, он улыбнулся. Этот звук был каким-то уютным, он успокаивал. Молитвенное собрание или хор верующих затих, несомненно ожидая последнего благословения или объявления о том, что церемония окончена. И, как всегда бывает в церкви но время службы, кто-то прокашлялся.

Без передышки сотрясалась земля, и высохли моря; Солнце стало умирающим великаном, а Луна опускалась на Землю; большинство животных переселилось в атмосферу, которая делалась все тоньше и тоньше. А вот человеческая натура менялась совсем не так быстро, как окружающий мир.

Потом улыбка сошла с его уст: кто-то выкрикнул несколько слов, раздалось шарканье множества ног и приглушенный шум голосов. Собрание было прервано.

Минуту спустя комнату по ту сторону стены осветил свет факела, послышалось шарканье ног, и мимо прошли два челоf века, тихо разговаривавшие между собой, — один из них держал факел. На них были алые рясы с капюшонами, и, если бы не яркая красно-зеленая раскраска их лиц, они вполне сошли бы за монахов прежних времен.

За ними шли еще люди — все парами. Измаил насчитал десять пар; больше он никого не видел. Но Измаил был уверен, что в комнате, откуда доносились песнопения, было гораздо больше народу. Должно быть, остальные ушли в другом направлении, или же все еще находились в часовне. Но если они там и были, то хранили молчание.

Он стал ждать. Тишина зазвенела в ушах. Темнота сгустилась — она словно обрела плоть, стала весомой и задумала что-то бессмысленное и злое. Однажды сзади раздался скрежет; он вскочил, и все остальные тоже. Это зверь задел своими каменными когтями по ступеням лестницы, пытаясь встать на ноги: Неожиданно Нэймали втянула в себя воздух, приблизила нос к отверстию скважины и снова сделала глубокий вдох. Потом она сказала:

— Знакомый запах. Это аромат богов. Священная комната, где совершают богослужения, и правда где-то совсем близко. Только нам от этого не легче все равно как если б она была за тысячи миль отсюда.

Измаил принюхался, но ничего не почувствовал. Ему не довелось с детства вдыхать аромат святости, и потому у него не было такого натренированного носа. А если он в ближайшее время не разгадает один секрет — не узнает, как войти в соседнюю комнату, — он лишится и кое-чего поважнее носа.

Измаил прислушался, но с другой стороны стены было тихо.

Он распорядился снова зажечь один из факелов. Пламя вспыхнуло, заставив его зажмуриться; потом он взял факел и осветил одну из скважин. Начав с правого верхнего угла, он обследовал скважины изнутри одну за другой, пытаясь найти какоенибудь отличие в оттенке камня, какой-нибудь намек, пусть даже самый слабый, на полость в стене, в которую вставлена плита, что-нибудь такое, что хоть чуть-чуть показалось бы подозрительным. Но ничего такого не было.

Он повернулся спиной к стене и начал подробнейшим образом исследовать стены, пол и потолок рядом с ней.

Занимаясь этим, он услышал легкий скрип; Измаил в смятении обернулся. Крашванни, матрос, у которого был кисет с порошком для тушения факелов, потянулся за его светильником. И тут Нэймали сказала:

— Стена сдвигается!

Она была права. Стена не повернулась вокруг вертикальной оси, как он ожидал. Она вращалась, держась на горизонтальном стержне, — ее нижняя часть поползла вверх.

Измаил возблагодарил всех известных ему богов, не забыв и Йоджо, черного божка Квикега, за то, что в храме в это время не было бурагангцев.

Не успел низ стены подняться на полтора фута, как Измаил лег на пол и проскользнул под ней. Остальные последовали за ним, и весь отряд оказался в комнатке по ту сторону стены гораздо раньше, чем плита, которая двигалась весьма неторопливо, перевернулась другой стороной, снова закрыв вход.

— Отчего она повернулась? — спросила Нэймали.

— Не знаю, — ответил ей Измаил. — Но у меня сильное подозрение, что поворотный механизм приводится в движение ярким светом, если он проникает в каждую скважину в определенной последовательности. А может быть, таких вариантов много, или же достаточно всего-навсего ярко осветить определенное число отверстий. Не знаю. Но я уверен, что секрет в том, что в скважинах есть что-то такое, что реагирует на свет факела. Возможно, свет вызывает химическую реакцию, сходную с…

Тут он прервался. В заларапамтранском наречии не было слов, которыми можно было бы описать научные открытия мсье Дагерра[Луи Жак Манде Дагерр (1787–1851) — французский физик и художник. Изобретатель дагерротипа специально обработанной металлической пластинки, ставшей прототипом современных фотопленок. Доклад об этом изобретении был сделан в 1822 г. на заседании французской Академии Наук. ] или профессора Драпера[Джон Уильям Драпер (1811–1882) — американский ученый, бывший профессором химии и медицины в университете Нью-Йорка. Автор важных работ в области фотохимии, один из основателей фотографии.]. И потом, какая разница, каким образом ему случайно удалось справиться с этим замком, — главное, что удалось.

— Нам помогает Зумашмарта! — сказала Нэймали. — Он знает, что мы пришли к нему, несмотря на ужасные опасности, и в награду за нашу преданность он указал нам путь!

— С таким объяснением не поспоришь, — согласился Измаил.

Он послал двух мужчин на разведку в коридор налево, а остальных повел по коридору с противоположной стороны. Это был совсем короткий наклонный проход, который вел в обширную комнату, вырубленную в зеленоватой скале, прочерченной красными жилками. Повсюду горели факелы, а сладкий и пьянящий аромат богов был очень силен.

Измаил осторожно высунул из-за угла голову.

Там были сотни алтарей, вырезанных из камня; в своих жилищах, похожих на морские раковины, на корточках сидели боги: большой и множество маленьких.

В дальнем конце комнаты, наверное в полусотне ярдов от него, был расположен самый большой алтарь. На нем сидел самый большой идол из всех, которых он когда-либо видел, хотя, надо признать, что до сих пор его опыт общения с богами ограничивался знакомством с божками китобойных судов.

Этот бог был примерно два с половиной фута высотой, цвета слоновой кости с красными, черными и зелеными прожилками, многорукий и двухголовый. То был Кашмангаи, великий бог бурагангцев.

В комнате находилась дюжина жрецов, одетых в рясы. Трое из них снова и снова преклоняли колени перед Кашмангаи.

Остальные смахивали с богов пыль мягкими опахалами или подметали пол метелками из перьев.

Измаил отступил назад; от этого движения у него немного закружилась голова. Даже на расстоянии запах был настолько сильным, что он слегка опьянел.

— Ты должна показать нам Зумашмарту и младших богов, — сказал он Нэймали.

Выглянув из-за угла, она с минуту осматривала комнату, а потом сказала:

— Они на алтарях возле вон того большого — Кашмангаи.

Вернулись двое разведчиков. Они дошли по коридору до того места, где он пересекался с другим. Дальше они идти не осмелились, поняв, что рядом много народу.

— По тому коридору, наверное, часто ходят люди, — сказал Измаил. — Так что надо действовать быстро.

Он объяснил каждому его задачу. Лучники натянули стрелой тетиву и выступили в комнату. За ними шли остальные, и весь отряд быстро продвинулся вперед. Они хотели подойти к жрецам как можно ближе, пока те их не заметили. Лучники получили приказ стрелять в тех жрецов, которые стояли дальше всех.

Троица перед алтарем все еще кланялась. Люди с метлами и опахалами стояли к ним спиной. Измаил был всего в двадцати футах от жреца, стоявшего ко входу ближе всех, когда тот обернулся и увидел пришельцев.

Он выпучил глаза, открыл рот и посерел лицом.

Измаил взмахнул копьем, которое он одолжил у одного из своих воинов. Наконечник попал жрецу прямо в открытый рот, пронзив горло. Захрипев, он с грохотом свалился на алтарь, ударившись о маленького идола.

Запела тетива на луках; стрелы полетели вперед и вонзились в спины тех троих, что стояли перед Зумашмартой.

Оставшихся жрецов тоже сразили стрелы и копья. Никто из них не успел даже вскрикнуть.

Большинство жрецов были мертвы; те, кто еще дышал, лежали без сознания, обреченные умереть, так и не придя в чувство. Им перерезали глотки, а тела спрятали за многочисленными алтарями.

Измаил вместе с Нэймали направился к алтарю, куда бурагангцы поставили Зумашмарту и других, меньших богов, которых они пленили. Великий бог был высотой в полтора фута; у него была голова с двумя толстощекими физиономиями, как у Януса. Он сидел, скрестив ноги, положив одну руку на колени; другую он поднял кверху, сжимая в ней трость с зазубринами, изображавшую молнию. Младшие боги были ростом около фута. Все они источали всепроникающий сладкий дурман и непреодолимо пьянящий аромат.

Сейчас Измаил чувствовал себя так, словно выпил четыре стакана неразбавленного рома.

— Надо поскорей отсюда уходить, — сказал он Нэймали. — Иначе вам придется вести меня под руки. На тебя что, не действует?

— Ну да, я чувствую большой подъем и легкое головокружение, — сказала она. — Но я привыкла к испарениям богов, так что я могу долго оставаться трезвой.

Все же Измаил не понимал, как это жрецы выносят этот запах. Потом ему пришло в голову, что они — как портовые пьяницы, которые продолжают пить, когда все собутыльники уже лежат под столом, а потом, пошатываясь, выходят на улицу и при этом все еще сохраняют способность достаточно членораздельно выпрашивать деньги на очередную порцию выпивки.

Малых богов и Зумашмарту сложили в кожаные мешки, почти не пропускавшие их запах. Измаил, убедившись, что они выполнили свою главную задачу, дал приказ возвращаться.

Но Нэймали сказала: — Нет, нам еще надо украсть Кашмангаи и унести его с собой.

— Чтобы бурагангцы нам потом отомстили? — спросил Измаил. — Хочешь, чтобы кровопролитие никогда не кончилось?

— Богов всегда воровали — что тут такого, — удивилась Нэймали.

— Может, просто сбросить этого Кашмангаи в мертвое море да и забыть о нем?

— Ему это не понравится, — ответила Нэймали. — Он не успокоится, пока не увидит, что от нашего города вообще ничего не осталось. А пока он у нас в плену, часть его могущества перейдет к нам, и…

Не в силах ее убедить, Измаил начал было возмущенно жестикулировать, когда вбежали разведчики, которые дежурили в коридоре.

— Нам пришлось убить двух жрецов, — сказал один из них. — Хотели застать их врасплох, да не вышло. Один из них перед смертью успел позвать на помощь, и в дальнем конце прохода теперь поднялась суматоха.

Кашмангаи запихнули в мешок, и отряд тронулся в обратный путь по направлению к коридору. Но когда они вошли в него, они увидали, что по проходу им навстречу движется толпа жрецов и несколько людей с оружием. У некоторых были луки.

Измаил выхватил у одного из своих людей факел и побежал вниз по короткому лестничному пролету, который вел к стене со скважинами. Он провел факелом взад и вперед по прямой, осветив каждую скважину в той же последовательности, что и в первый раз. Раздался скрип, и нижняя часть стены начала подниматься.

Увидев это, приближавшиеся бурагангцы громко закричали, и вперед выскочили двое лучников. Они натянули тетивы, но оба упали, не успев пустить стрелу. Стрелки Измаила оказались проворнее.

При виде этого вся вражеская ватага, издав воинский клич, бросилась вперед. В следующий миг под градом стрел упали те, кто был в первых рядах нападавших, потом — те, кто шел сразу за ними, а шедшие сзади падали, спотыкаясь о тела убитых. Измаил первым нырнул под стену, за ним — Нэймали с мешком, в котором был Зумашмарта. За ней следовал матрос, несший младших богов, а по его пятам шел его товарищ, тащивший Кашмангаи. Оставшиеся последовали за ними, быстро подкатившись под поднимавшуюся стену.

Стена повернулась на 180 градусов, и Ашагримйу, последнего матроса, полезшего в щель под стеной, придавило краем ее опускавшейся части. Он закричал; двое мужчин схватили его за руки и потащили вперед. Но было уже поздно. Стена, неумолимо опускаясь, сломала ему хребет и продолжала вдавливать его в пол. Потом она остановилась, оставив-таки щель шириной в несколько дюймов.

Враги стали кромсать тело, стараясь разрезать его на две части, чтобы стена смогла повернуться до конца. После этого они могли бы снова открыть проход с помощью факелов.

Двое лучников Измаила выстрелили сквозь скважины, и хотя стрелы пошли немного вверх, они поразили двоих неприятелей. Вражеский стрелок по ту сторону стены лег на пол и послал стрелу в нижнюю щель. Один из людей Измаила упал — стрела попала ему в лодыжку, — и бог, которого он нес, гулко ударился о каменный пол.

Не успел раненый матрос встать, как ему в шею воткнулась пика, брошенная из-под стены, и он отдал концы.

Измаил крикнул своим людям, чтобы они отступали. Оставаться здесь означало понапрасну терять людей и время. Гвалт снаружи становился все громче. Было ясно, что теперь на ноги подняли не только служителей храма, но, насколько он понимал, и всех жителей города. Даже если преследователи не смогут снова повернуть стену, его отряд может оказаться отрезанным от своих, когда спустится к лодкам. Вряд ли бурагангцам понадобится много времени, чтобы понять, что незваные гости пробрались с нижней стороны уступа. И тогда они вышлют корабли и лодки, чтобы они обогнули уступ и перекрыли выход из шахты. К тому же они могут послать свои корабли за пределы города на поиски судна, высадившего десант, и сопровождавших его кораблей поддержки.

Измаил надеялся только на то, что им удастся сесть в лодки до того, как воины наверху уступа разберутся, что к чему.

Он стал спускаться по лестнице первым, держа в руке факел. Нэймали упала и пролетела половину лестницы, не выпуская из рук мешок с богом; покатившись навстречу каменному зверю, она закричала.

Чудовище каким-то образом умудрилось перевернуться и встать на ноги. Теперь оно снова карабкалось вверх, упираясь задними лапами о пятую ступень снизу. Увидев падающую Нэймали, оно резко вытянуло шею вперед и раздвинуло челюсти. Мешок с богом Зумашмартой пролетел вперед, подпрыгнул от удара вверх и очутился прямо в пасти каменного зверя.

Измаил прыгнул вниз к Нэймали, которая не докатилась до зверя, но лежала так близко к нему, что еще чуть-чуть, и он бы до нее дотянулся и затащил девушку наверх. Вроде бы Нэймали была цела и невредима, если не считать того, что она до крови содрала кожу на лбу, руках и коленях.

Зумашмарта исчез в пасти зверя, когда тот сомкнул свои челюсти, но теперь он снова их разомкнул. Статуя застряла у него в глотке, в самом ее начале.

— Надо спасти великого бога! — завопила Нэймали, чуть не плача.

Измаил отреагировал на это спокойно. Их положение было очень опасным, но в то же время настолько нелепым, что ему даже не хотелось ругаться.

— Мне кажется, твой бог не хочет уходить, — сказал он. — Иначе он не вел бы себя так странно.

Сверху, из коридора над лестницей, слышались вопли и проклятия жрецов. Они резали тело, чтобы стена могла опуститься, а потом снова подняться.

За ним молча стояли оставшиеся в живых члены его отряда.

Впереди был зверь, который проглотил божество, но тем не менее не выказывал никаких признаков духовного преображения или желания причаститься чем-нибудь помимо человеческой плоти.

А вокруг него был всепроникающий, благовонный и пьянящий аромат.

Еще немного, и каменный зверь начнет двоиться у Измаила в глазах. Тут с одним бы справиться…

Вдруг он заметил, что тела Каркри уже нет. От него не осталось ничего, кроме потеков высохшей крови на ступенях. Зверь, наверное, проглотил его без всяких усилий.

Измаил скомандовал идти дальше и, шатаясь, стал спускаться по лестнице, один раз он споткнулся и чуть не упал.

Огромная голова с немигающими мертвыми глазами качнулась к нему, а шея втянулась, словно приготовившись к броску.

Тем не менее зверь не стал нападать, и Измаил благополучно прошел мимо него.

За ним последовала Нэймали; она все никак не могла смириться с тем, что они не спасли Зумашмарту.

— Я не хочу остаться без руки, сунув ее в насть чудовища, — нового Тюра[Тюр — бог в скандинавской мифологии, положивший руку в пасть великого волка Фенриса. (Примеч. ред.)] из меня не выйдет! — сказал Измаил. Этой аллегории она, естественно, не поняла.

— Ты права! — закричал он, перестав сдерживаться. — Если мы пойдем дальше, мы останемся без твоего бога! Но если мы останемся здесь и попытаемся выскрести его оттуда, мы дождемся того, что сюда придут бурагангцы! И убьют нас! Что лучше: умереть вместе с твоим богом или жить без него?

— Ну почему это случилось с ним, а не с Кашмангаи? — причитала она, всхлипывая.

Один из матросов, шедших позади, крикнул:

— Зверь проглотил Зумашмарту! Теперь он у него внутри!

Измаил обернулся. Все, кроме трех человек, уже миновали чудовище. Эти трое стояли на лестнице, не решаясь идти дальше, ибо пасть зверя была широко открыта, а вытянутая шея раскачивалась взад-вперед.

Вряд ли им удастся обойти зверя без потерь. Первому придется пожертвовать собой ради остальных.

— Стойте! — сказал Измаил. Он выхватил мешок с Кашмангаи у того, кто его нес, и кинул его через голову зверя человеку, стоявшему на лестнице впереди других.

— Швырни мешок ему в пасть и беги вниз! — крикнул он.

— Нет! — взвизгнула Нэймали. — Нельзя, чтобы мы потеряли и его тоже!

— Кидай! — сказал Измаил. — Не тяни время!

Матрос — его звали Пункраджи — взял мешок за горловину, размахнулся, и бог оказался зажат между огромными челюстями. Трое мужчин стали протискиваться мимо зверя. В этот момент, словно его осенила мысль, перед тем долго бродившая в его гранитных мозгах, зверь сдвинул с места свои массивные лапы и подался в сторону. Его панцирь настиг последнего из тех, кто спускался по лестнице, и вдавил его в стену.

— Мы можем вернуться сюда в другой раз, убить зверя и извлечь из него этих двух богов, — сказал Измаил. — Бурагангцы ведь не знают, что они внутри одного из стражей.

— Мы потерпели поражение! — сказала Нэймали. — Все наши подвиги оказались ни к чему!

— Ну почему поражение? Просто не сделали того, что хотели, — ответил Измаил. — Зато теперь нам известно то, чего не знают наши враги. Потом мы незаметно вернемся и воспользуемся нашими знаниями.

На самом деле он в это не верил: было маловероятно, что, после всего что случилось, вентиляционные шахты оставят открытыми и не будут охранять. Но ведь в город можно проникнуть и другим путем.

Они поспешно вошли в подземелье, в котором жили твари, державшиеся на потолке с помощью присосок. Люди ринулись к противоположному входу, прикрыв свободной рукой горло; факелы рассеивали тьму впереди, но сзади них мрак опять сгущался. Трупов Памкамши и тех двух тварей, что они убили, не было: то ли их утащили наверх и съели, то ли отряд просто прошел мимо. Во всяком случае, во время своего поспешного отступления они не заметили ничего, что напоминало бы о погибших.

На них напали, когда они добрались до середины комнаты.

Щупальца падали на них, обвиваясь вокруг шеи; они свешивались даже там, где никого не было.

Измаил ткнул факелом в щупальце, сжавшее в объятиях его шею и руку, и оно убралось восвояси.

Нэймали резанула щупальце, сдавившее ее шею, ножом.

Четыре яростных удара рассекли тугие мускулы под кожей до половины, и щупальце свернулось, отпрянув вверх, в темноту.

Другие прижигали щупальца факелами; запахло горелым мясом.

Борьба продолжалась меньше минуты. Щупальца больше не нападали: на этот раз обошлось без потерь.

Как только они побежали дальше, сзади послышался крик.

Измаил обернулся на бегу и увидел, что в дверном проеме позади них пылают факелы. Бурагангцам удалось справиться со стеной.

— Бежим! — крикнул Измаил, повернувшись вперед и прибавив скорости.

Они остановились, добежав до противоположного входа, закрытого заново сплетенной паутиной. Судя по движениям вражеских факелов, люди сражались со щупальцами. Измаил приказал лучникам стрелять в преследователей, которые, отражая нападение щупалец, сбились в кучу; четверо из них упали. Следующий залп поразил еще четверых, и враги в испуге побежали назад, ко входу. Не добежав до него, они повернули обратно и снова бросились навстречу отряду Измаила, пронзительно вопя. Один из факелов на мгновение осветил серого каменного зверя, который протискивался сквозь узкое отверстие, царапая панцирем каменные стены. Очевидно, до сих пор он заглатывал второго бога, а теперь решил полакомиться простыми смертными.

Прорываясь сквозь паутину, Измаил представил себе, какая грандиозная битва может произойти между тварями, снабженными щупальцами и присосками, и каменным зверем. Интересно, что заставило зверя прорваться сквозь дверной проем, перед которым он наверняка всегда останавливался, не в силах покинуть свой тесный коридор? Может быть, его тоже одурманил аромат двух могущественных богов, приведя в беспорядок каменно-тяжелые мысли в его кремнистой башке?

Так же быстро отряд двинулся через комнату, населенную круглыми шестиногими существами. Одна за другой с тридцатисекундными интервалами они падали вниз, раскачиваясь на своих нитях-паутинках. Но вреда от этого не было никому, кроме них самих. Их жгли факелами, отсекали ножами их конечности или срезали нить у них за спиной. Вскоре люди оказались у отверстия вентиляционной шахты, через которую они попали в эти негостеприимные катакомбы.

Пока трое стрелков стояли на страже — у каждого осталось всего по три стрелы, — остальные стали спускаться в шахту. Это заняло много времени, поскольку одновременно люди могли садиться только в одну лодку, а потом ее матросам приходилось проталкивать эту лодку в сторону, лежа на спине. Потом под отверстие-шахты подводили еще одну лодку, и в нее садились еще матросы. Они толкали под отверстие следующую лодку.

Измаил, как и подобает капитану, спустился только после того, как погрузились все остальные. Он думал, что преследователи появятся задолго до того, как наполнится людьми самая первая лодка. Но что-то их остановило. Их было не видно и не слышно: он мог лишь предполагать, что они задержались, сражаясь с каменным зверем, и в это время на них напали твари со щупальцами.

Как только лодки стали одна за другой уходить, с шипением выпуская газ из пузырей, Измаил бросил через борт сигнальную шашку. Падая, она оставила за собой дымный след в виде пологой дуги, а потом взорвалась, вспыхнув на несколько секунд ярко-белым светом.

Через минуту такой же белый огонек загорелся в небе в нескольких милях к востоку. Первый помощник на «Руланге» увидел световой сигнал под уступом. Он прикрепил свой осветительный патрон к небольшому пузырю и зажег запал. Когда сигнальный пузырь взлетел на тысячу футов вверх, патрон со сжатым газом взорвал заряд пороха, сделанного из перемолотых растений.

Теперь «Руланге» надо было подняться вверх и подобрать их, а большие корабли, повисшие высоко над городом, должны были быстро снизиться.

Лодки вынырнули из-под уступа. На его краю над ними мерцали огоньки. Пока суденышко удалялось от города, ряд огоньков у них на глазах соскользнул вниз.

В городе забили тревогу, и высланные на перехват небольшие лодки огибали скальный выступ, чтобы пробраться вниз, под него.

Неожиданно лодку подхватил слабый ветерок. Матросы прекратили утечку газа, поставили и закрепили мачты. Потом повернули и закрепили реи, поставили паруса. Ночь была безлунной, но на «Руланге» не было огней. Они договорились, что корабль встретит их в определенном месте и на условленной высоте после того, как будет дан первый световой сигнал. «Руланга», медленно набирая высоту, некоторое время будет, как и они, идти круто к ветру на северо-восток. Потом она сделает поворот в надежде, что, двигаясь на северо-запад, она приблизится к лодкам настолько, что их можно будет увидеть. После этого у большого корабля почти не останется пространства для маневра. Ему придется сделать поворот и снова идти в крутой бейдевинд.

Измаил наблюдал за огнями первого судна, покинувшего обширное темное пятно, — так выглядел сверху город Бураганга. Если лодка будет следовать тем же курсом, она может столкнуться с «Рулангой». Он посмотрел вверх, но пока, разумеется, заларапамтранского флота не было видно. Корабли будут невидимы, пока не взойдет луна, — когда это произойдет, они будут над самым городом. Если верить песочным часам, луна должна выйти из-за горизонта примерно через двадцать минут. Прошло десять минут. Измаил, вглядывался в темноту. Случайно посмотрев назад и вверх, он увидел еще три цепочки огней. Рядом в поисках похитителей своих богов крейсировали четыре судна. Наверняка были и другие, стоявшие наготове в доках и ждавшие только сигнала о том, что нужна помощь, чтобы отчалить.

Минуло еще пять минут.

— Где же "Руланга"? — пробормотал Измаил и тут же увидел неясные очертания большого корабля. Он плыл на северозапад, в то время как лодки шли встречным курсом на юговосток.

Измаил быстро отдал приказ. Один из матросов открыл задвижку с одной стороны" клетки-фонаря со светляками. Свет был не очень ярким, но они уже подошли достаточно близко к кораблю. Минутой позже тусклый огонек подмигнул им в ответ. После обмена сигналами суда стали маневрировать таким образом, чтобы корабль мог взять лодки на борт.

Не успела первая лодка встать в свое гнездо, как взошла луна. Через несколько минут высоко в небе загорелся белый огонек — это был сигнал одного из бурагангских кораблей. Цепочки огней стали поворачивать по направлению к «Руланге», и очень скоро при лунном сиянии корабли стали хорошо видны. «Руланга» продолжала идти прежним курсом на северозапад, пока не подобрала все лодки. Потом она стала разворачиваться, подставив нос ветру, пока не легла на курс, встречный по отношению к четырем воздушным кораблям.

Когда до предполагаемого места встречи осталось всего полмили, «Руланга» снова сменила курс — матросы при этом работали до седьмого пота, то ставя, то убирая паруса, — и резво побежала вперед при восточном ветре.

Посмотрев назад, Измаил увидел огни еще четырех судов, вышедших из щелей на краю огромного уступа. А затем он увидал темный силуэт, быстро снижавшийся над городом, — такой маленький, что если б не луна, его не было бы видно.

Это был гигантский брандер — «Вубарангу». На нем не должно было быть никого, кроме нескольких человек на мостике, которые направляли корабль так, чтобы он снижался прямо над центром города. Через минуту-другую люди на мостике сядут в лодку и унесутся прочь. Сразу после этого запалы в разных концах корабля подожгут горючее масло и слабую взрывчатую смесь, полученную из корней травянистых растений, — ими были заполнены все трюмы.

И тогда…

Вот оно!

Пламя рвалось все выше и выше, пылая столь неистово, что даже на таком расстоянии Измаил видел судно совершенно отчетливо. Оно стало падать быстрее, когда от жара лопнула оболочка пузырей и из них вышел весь газ. Языки пламени осветили город, который казался Измаилу сплошной темной массой. Однако ему было известно, что там, на площади около трех квадратных миль располагались непрочные дома, мостки и склады; они составляли два яруса, державшихся в воздухе на тысячах газовых пузырей. Там жили и работали большинство горожан, — их дома были заякорены на земле, но постоянные колебания почвы там почти не чувствовались. Огромная сигара падала на центр города: легкие конструкции из дерева и кожи вспыхнут, как порох, и огонь быстро распространится повсюду.

Судно упало. Его пылающие обломки разлетелись далеко в стороны, а остов провалился сквозь дома и мостки обоих ярусов и врезался в скалу. Огонь распространялся даже быстрее, чем Измаил предвидел. В течение нескольких минут большая часть центра была сожжена.

С корабля зрелище казалось красивым. Но Измаил представлял себе, как в горящих домах с воплями мечутся женщины, дети, мужчины; как убегают от огня те, кого он еще не настиг. От этих мыслей ему стало нехорошо. Он напомнил себе о том, что эти люди заманили кахамвуду во вражеский город, чтобы уничтожить его. Что они истребили бы последних жителей Заларапамтры, если бы узнали, что в первый раз им не удалось убить их всех. Но все равно он не мог оставаться равнодушным к тому, что творилось в городе, полыхавшем вдали, как огненный цветок. Тем более он не испытывал радости, как его товарищи из Заларапамтры.

При свете пожара он увидел, что из щелей на краю утеса выскользнуло еще пять кораблей. Враги пытались вывести из города все свои корабли, пока они тоже не сгорели. В небо наверняка поднялся и целый рой маленьких лодок, тоже пытающихся спастись.

В тот момент другие заларапамтранские корабли были освещены языками пламени, поднимавшимися все выше. Они быстро снижались, направляясь к окраинам города. Прошло несколько минут, и там, где они пролетели, вспыхнули новые пожары. Они сбросили на периферийные районы зажигательные бомбы.

Внезапно загорелся один из бурагангских кораблей, выходивших из дока. Заларапамтранское судно, пролетевшее над ним, сбросило на него бомбу. Оно полетело дальше, прочь из города, а горящий корабль стал снижаться, потом переломился надвое, и оба обломка одновременно упали на передний склон горы.

Нэймали вдруг схватила Измаила за руку, показав куда-то в сторону. Измаил оглянулся и при свете луны увидел по правому борту десять маленьких точек.

— Должно быть, это возвращаются бурагангские китобойцы или военные корабли, — сказала она.

— Пора уносить ноги, — отозвался Измаил. — Мы уже навредили им, как могли.

Он сказал это старшему помощнику, который передал его распоряжение. Сразу после этого с палубы «Руланги» взлетел небольшой пузырь с сигнальной шашкой. Вскоре в тысяче футов над ними вспыхнул белый огонь. Суда, бороздившие небо над городом, повернули к «Руланге». Флагман продолжал идти навстречу вражеским кораблям. Лунный свет был таким ярким, что Измаил разглядел, что с кораблей спустили две дюжины военных катеров. Это были быстроходные, обтекаемые суденышки с командой примерно из восьми человек. Они собирались остановить «Рулангу» и взять ее на абордаж, в то время как корабль-матка попытается легонько ударить «Рулангу» в борт. Идти на таран было рискованным делом — оно требовало большого искусства. Если удар окажется слишком сильным, могут разбиться оба корабля; если он будет слишком слабым, то оба судна все равно получат легкие повреждения, но предполагаемая жертва сможет ускользнуть. К тому же, если таран окажется неудачным, нападающие могут сами стать жертвами.

Измаила не интересовали эти военные хитрости, граничащие с самоубийством. Ну что можно было сделать в такой ситуации? Оставалось ждать, когда абордажные катера, более быстроходные, чем большой корабль, подойдут к борту и бросят свои гарпуны. Некоторые из этих острог пронзили тонкую обшивку, некоторые просто упали на палубу, а другие зацепились зазубренными наконечниками за леера или проткнули газовые пузыри. Газ сразу начал выходить наружу, и корабли стали снижаться. Матросы поспешили перерезать концы абордажных гарпунов, смазать пробитую обшивку клейкой смесью и поверх нее наложить заплаты.

Между тем с катеров полетели новые гарпуны, а сами они с размаху ударились о борта корабля; их матросы прорубили дыры в обшивке и полезли внутрь.

Корабль-матка снизился вслед за кораблем противника, но «Руланга» падала быстрее, так что бурагангское судно прошло прямо над ней, чуть-чуть не задев днищем ее верхней палубы.

Ее огромная рулевая лопасть все же ударилась о ют «Руланги» возле мостика, прорвав огромную дыру в обшивке. Но и сам руль оказался серьезно поврежден.

"Руланга" продолжала идти тем же курсом, проскользнув между двумя неприятельскими кораблями, которые, упустив ее, чуть не столкнулись между собой. К «Руланге» пришвартовались новые катера, но стрелы ее лучников настигали нападающих, и те, кто остался в живых, карабкались обратно на свои суда. Без поддержки корабля-матки, который должен был протаранить «Рулангу», им не было смысла продолжать атаку.

Вражеские суда повернули и пошли в крутой бейдевинд, а «Руланга» стала приводиться к ветру. Вскоре — благо что еще оставалось время до захода луны — «Руланга» закончила поворот и резво побежала вперед. Другие заларапамтранские корабли вытянулись за флагманом на расстояние в милю. Вражеские суда, вышедшие из города, снова повернули и пошли в бакштаг, но у них было мало шансов быстро догнать заларапамтранцев. Флот, приближавшийся к городу, просигналил им фонарями и сменил курс, чтобы перехватить противника.

Хотя интервенты летели не налегке — у них был груз зажигательных бомб, которые они не успели сбросить, — отрыв был слишком велик. Сумеют ли они сохранить эту дистанцию, зависело от ветра и удачи. Измаил не велел сбрасывать бомбы, хотя они и замедляли ход кораблей. Он — считал, что они еще могут пригодиться: он хотел узнать, на что способно это оружие.

Ночь не кончалась. Луна закатилась за западный горизонт, и снова стало темно. Во мраке горели лишь огни обоих флотов, бегущие над землей. Измаил успел три раза поспать. Луна восходила уже шесть раз, освещая корабли преследуемых и преследователей. Взошло зловеще-красное солнце — расстояние между флотами сократилось так незначительно, что Измаилу не о чем было беспокоиться.

За это время были заделаны пробоины в корпусе. Три раза корабли проплывали сквозь красные облака криля, собирая рачков в огромных количествах, чтобы пополнить запасы провизии на камбузе и накормить животных-пузырей. Приток газа позволил заларапамтранскому флоту подняться вверх примерно на двенадцать миль над землей. Бурагангцы последовали их примеру, и потом, мучительно медленно сокращая расстояние между собой и интервентами, они продолжали набирать высоту. Под конец второго дня их корабли летели примерно на шесть тысяч футов выше, чем те, кого они преследовали.

Однако воздух на такой высоте был менее плотным, и они стали терять скорость. Бурагангцы рассчитывали воспользоваться воздушными течениями, более быстрыми, чем внизу, но в этот раз им не повезло. Поэтому они опять снизились, оказавшись примерно на двести футов ниже заларапамтранских кораблей.

Первый помощник сказал, что, по его мнению, их догонят еще до наступления следующего дня.

— На это я и рассчитываю, — ответил Измаил. — Я как раз и хотел позволить им медленно к нам приблизиться. Если бы мы убрали часть парусов, они бы заподозрили что-то неладное и начали осторожничать. А мне надо, чтоб они подошли смело и самоуверенно. Их численное превосходство так велико, что они, должно быть, уверены в своей победе.

Пунджаки был посвящен в планы Измаила, но, полагаясь на свою интуицию воздухоплавателя, не очень-то им доверял.

Его отцы сражались в воздухе по-другому. Однако он промолчал. Негоже было спорить с человеком, который сумел проникнуть во вражескую твердыню и выкрал оттуда богов, — правда, потом он их потерял, — а потом сумел разрушить город изобретенным им же оружием.

Предсказание Пунджаки было не совсем точным, но все же было недалеко от истины. Бурагангцы не настигли их до конца ночи. Через час после того как взошло красное солнце, первый корабль их эскадры оказался над судном, замыкающим строй заларапамтранцев. Тогда на все корабли передали приказ Измаила, чтобы они убавили парусов и выстроились во фронт.

Маневр был выполнен достаточно быстро, хотя линия получилась более рваной, чем ему хотелось бы.

Через минуту после того как корабли построились согласно его приказу и сразу после того, как вражеский флагман оказался над выбранным им заларапамтранским кораблем, Измаилу доложили о том, что дело приняло новый оборот.

Матрос, который докладывал ему об этом, был очень напуган. Но не предстоящим сражением, а тем, что он увидел прямо по курсу.

Измаил обернулся и увидал впереди огромную красноватую массу, плывущую по небу за много миль от них.

— Это и есть Багряный Зверь Жалящей Смерти? — спросил он. — Ты уверен?

— Это он, — сказала Нэймали, обращаясь к матросу. Она тоже расширила глаза и побледнела.

Было ясно, что и враги тоже его увидели. Флагманский корабль покинул свою позицию над другим кораблем и отступил, убавив для этого парусов.

— Наверное, это тот самый Зверь, который погубил мой народ, — сказала Нэймали.

Она только предполагала, но это действительно вполне могла оказаться та самая тварь. К счастью для людей, их было очень мало, и, если верить тому, что рассказывали жители Заларапамтры, передвигались они медленно. Они часто опускались к земле и питались жившими там животными. Возможно, этот Зверь делал это недавно, — он летел всего в шести тысячах футов над землей, хотя и набирая высоту.

Измаил долго стоял неподвижно, размышляя. Пунджаки мерил шагами палубу, искоса поглядывая на Измаила. Без сомнения, он недоумевал, почему тот не командует смену курса.

— Значит, бурагангцы заманили Зверя в Заларапамтру, — сказал Измаил. Они играли в очень опасную игру, — ведь Зверь не только неимоверно велик и тяжел, но может быть и очень быстр. Он ведь может передвигаться с помощью взрывов, так?

— Так, джугнайя, — ответил Пунджаки. — Кроме того, у кахамвуду на теле есть лопасти, которые он может превращать в паруса. Тогда у него появляются словно бы тысячи и тысячи парусов. А если он подойдет достаточно близко к кораблю, он выбрасывает щупальца и они хватают корабль, тащат его к себе, а потом щупальца ловят матросов, а потом…

— Ты все думаешь о том, что он может сделать с нами, — сказал Измаил. Подумай лучше, что мы можем сделать с ним.

Измаил все не давал приказа менять курс. Почему — этого не осмеливались спросить ни Пунджаки, ни Нэймали, хотя им не терпелось узнать, что он задумал. Измаил наблюдал за неприятельским флотом позади них, который стал снижаться и разворачивался через фордевинд, чтобы уйти. Теперь поставили все паруса, и корабли снова пошли полным ходом. Очевидно, их адмирал решил, что заларапамтранская эскадра собирается обогнуть Зверя почти вплотную к нему, надеясь, что их враги не осмелятся за ней последовать. Но бурагангцы все-таки решились на это, хотя наверняка очень боялись.

Ведь они с малолетства наслушались страшных историй о Звере от своих бабушек и своими глазами видели, на что он способен, когда Зверь опустился на Заларапамтру. Кроме того, их китобойцы уже сталкивались с ним, и те немногие, кто остался жив, красочно рассказали остальным, чем это кончилось.

Прошел час. Теперь чудовище стало похоже на плавучий остров. Животное представляло собой неровный диск диаметром по крайней мере полторы мили и в три сотни футов толщиной. Измаилу показалось, что у него нет ни глаз, ни ушей, ни рта, но Нэймали заверила его, рот он скоро увидит. Тело имело пурпурный оттенок, а щупальца — большая их часть сейчас была свернута — были кроваво-красными. Щупальца у него были и сверху, и снизу. Его форма постоянно менялась: то здесь, то там на теле возникали впадины, а в других местах — вздутия.

— Он набирает высоту, но не очень быстро, — пробормотал Измаил. Очевидно, ему все равно, снизу мы или сверху.

Он посмотрел назад. Жители Заларапамтры, должно быть, уже были близки к панике, с нетерпением ожидая, когда он сочтет, что больше приближаться не стоит, и скомандует поворот. Должно быть, они думали, что он хочет повернуть в такой момент, когда преследователи уже подвергнутся серьезной опасности, а им будет еще не поздно спастись от Зверя.

Напрасно они ждали от Измаила хоть каких-нибудь приказаний — ну хотя бы держаться прежнего курса. Последнее распоряжение действовало до тех пор, пока он не отменит его новым приказом.

Теперь уже стало очевидно, что, если корабли не сменят курса, они проплывут над Зверем на высоте двести футов. При той скорости, с какой Зверь поднимался вверх, он сможет схватить их корабли задолго до того, как они достигнут другого конца животного. Даже если суда добавят газа в свои пузыри, они не сумеют набрать высоту так быстро, как может Зверь.

К тому же их адмирал и не думал приказывать, чтобы покормили животных-пузырей.

Было холодно, но Нэймали и Пунджаки вспотели. Рулевые, тоже бледные и все в поту, кусали губы. Измаил знал, что никто из них не струсит. Но они оказались в ситуации, в которую не попадали никогда раньше, — все их детские страхи выползли из подсознания наружу, словно вывернув душу наизнанку и пиликая по обнажившимся нервам зазубренным смычком.

Измаилу тоже приходилось нелегко. Это создание было самым настоящим небесным Кракеном, только гораздо более грозным и смертоносным. При виде его Измаил почувствовал, как из полуночных глубин его сознания поднялось что-то темное и страшное. Это был ночной кошмар, который не смеет явиться во плоти. Стоит только проснуться — и он исчезнет, как страшный сон, который кончается, как только очнется тот, кто его видит.

Но Зверь, казавшийся Измаилу порождением страшного сна, на деле был жителем этого кошмарного мира и состоял из крови и плоти.

Измаил вспомнил о том, как Ахав пытался "шестидюймовым лезвием достигнуть непомерных глубин китовой жизни"[Цитаты из романа Г. Мелвилла "Моби Дик, или Белый Кит" приведены в переводе И. Бернштейн (Москва, 1981).].

Или не так уж доверял он тому оружию, что несли в себе эти корабли, ведь оно могло и не обладать той разрушительной силой, на которую он так рассчитывал? Вдруг это странное существо, о котором он знал так мало, окажется для него неуязвимым? Если он, Измаил, ошибся — значит, он отправил всех, кто ему доверился, на верную смерть.

Он посмотрел назад. Бурагангские корабли шли курсом бакштаг, по-видимому, собираясь двигаться галсами против ветра.

И тут Измаил вздрогнул, как и все, кто стоял на мостике, и, без сомнения, все матросы эскадры.

Чудовище сотряслось от серии громких взрывов. Его плоть раздвинулась, обнажив большие круглые отверстия с краями из какого-то твердого черного вещества, — все это очень напоминало пушечные жерла. Когда они с грохотом извергли дым и пламя, Зверь стремительно подался вправо. Потом снова раздался грохот и пошел дым — на сей раз из задней части Зверя, — и он быстро двинулся вперед, навстречу ветру.

Обе эскадры находились над центральной частью чудовища.

Прогремели новые взрывы, и багровая масса с пугающей скоростью пошла вверх. Дыма и пламени Измаил не увидел, — они вырывались из нижней части Зверя. Он двигался вверх на реактивной тяге, как ракета.

Измаил не ожидал такой дьявольской скорости. Зверь был огромным, как море, и вздымался вверх, как штормовая волна, — слепая в своем размахе, но от этого не менее смертоносная. Теперь Измаил видел, отчего корабли, намеренно или по оплошности дерзнувшие подойти к чудовищу слишком близко, так часто гибли. И понял, какой дорогой ценой пришлось оплатить свою военную удачу бурагангцам, заманившим Зверя во вражеский город.

Он выкрикнул очередной приказ, а Пунджаки передал его другим. Вспыхнули сигнальные огни; матросы повиновались, действием излечив напряжение ожидания. В днище кораблей открылись люки, и закипела работа: люди зажигали запалы и бросали бомбы вниз.

Несмотря на это, Зверь начал разворачивать свои кровавокрасные щупальца. Они были бугристыми у основания: Измаил предполагал, что внутри этих шишек, неравномерно разбросанных по поверхности щупалец, заключены газовые пузыри.

Это позволяло их нижней части разворачиваться по крайней мере на пятьдесят футов. Концы их по-прежнему были свернуты в ожидании момента, когда они смогут распрямиться, как пружина.

Измаил видел, как на вздымавшуюся поверхность падают черные бомбы с красными угольками фитилей, оставляя за собой струйку сероватого дыма. Первая из них опустилась на багровую кожу рядом с основанием щупальца. Она загорелась, а потом с негромким хлопком взорвалась. Когда рассеялся дым, в том месте, где упала бомба, стала видна большая дыра. Внутри Зверя оказалась огромная полость, которую в разных направлениях пересекали тонкие тяжи жил или мускулов. Изпод обрывка кожи торчал конец яйцевидного пузыря.

Измаил приказал выпустить еще газу из пузырей, чтобы корабль еще быстрее шел на. сближение с чудовищем. Пунджаки передал его распоряжение, всем своим видом показывая, что у него развеялись последние сомнения в том, что Измаил выжил из ума.

Вторая бомба, взорвавшаяся на теле Зверя, была зажигательной. Горящее масло, брызнувшее из нее на кожу, прожгло ее и закапало внутрь. Переплетение тканей, темных артерий и вен — так определил эти тяжи Измаил — было выжжено дотла. Внезапно пламя перекинулось на пузырь. Пузырь взорвался, и та часть Зверя, что находилась прямо под ними, окуталась дымом и пламенем.

До сих пор Измаил не знал, каким газом Зверь наполнял свои пузыри. Этого не знал никто; все считали само собой разумеющимся, что этот газ негорюч, как тот, который содержали пузыри на кораблях.

Это открытие обрадовало Измаила не так сильно, как могло бы, потому что как раз в это время до корабля дотянулись первые щупальца. Они схватились за нижние мачты и их реи, пройдя внутрь через порты, в которых стояло несколько лодок. За ними сразу последовали новые. Их концы извивались вокруг корабля, не находя матросов, — все они попрятались еще до того, как щупальца приблизились к кораблю, — и обвились вокруг бимсов, перекладин, лееров и мачт.

Щупальца потащили корабль вниз. Дым от горящего Зверя проник сквозь прорехи в обшивке «Руланги» и вскоре заполнил все ее помещения. Откашливаясь и вытирая слезящиеся глаза, матросы катались по палубе; некоторые из них, спотыкаясь, полезли по трапам вверх.

Бомбардиры продолжали поджигать запалы и сбрасывать бомбы. Взрываясь, бомбы разбрызгивали масло во все стороны — брызги долетали даже до корабля. Однако огонь сжигал только кожу, а потом гас.

Неожиданно корабль взлетел вверх. Он рванулся к небу так неистово, что многие повалились на палубу, а тех, кто держался за трапы или леера недостаточно крепко, подбросило в воздух и выбросило за борт сквозь непрочную обшивку, — там, где она была.

Пламя выжгло основания щупалец, державших «Рулангу».

Наполовину освободившись от своего взрывчатого груза, «Руланга» стала значительно легче. Она продолжала подниматься, пока дым внутри ее не развеялся. Измаил увидел, что другие суда его эскадры тоже успели сбросить порядочное количество бомб. На теле Зверя образовались сотни горящих язв; как раз в тот момент когда Измаил окинул взглядом поле битвы, еще один газовый пузырь взорвался с такой силой, что корабль, летевший над ним, подбросило вверх. Взрывом вырвало щупальца, которые держали этот корабль, и он взмыл в небо.

Бурагангский флот был в объятиях красных щупалец, Они тащили корабли вниз, и суда наполовину погружались во вздымавшуюся плоть Зверя. Их нижние мачты вонзались ему в тело, но его это, как видно, не смущало. Его щупальца проникали в каждую дырку на корабле, и некоторые из них разнесло вдребезги, когда Зверь разрядил свои «пушки». Другие щупальца копались в их обломках.

На корабли эскадры передали новый приказ Измаила. Он распорядился, чтобы те суда, которые освободились от хватки чудовища, снизились и помогли тем, кто попал в плен. Тем временем сама «Руланга» сменила галс и выпустила газ из пузырей, скользнув над «Мовкурри», одним из заларапамтранских судов, которое никак не могло вырваться из щупалец Зверя. Флагман продолжил бомбометание, и некоторые из бомб взорвались так близко от корабля, что его бимсы и палубные переходы разлетелись на части, а по обшивке побежало пламя.

Зато «Мовкурри» избавился от хватки чудовища. Щупальца обмякли и соскользнули вниз: вначале задрался кверху нос судна, потом поднялась корма. Корабль был спасен.

Огромные пузыри взлетали на воздух один за другим. Один из взрывов прогремел совсем рядом с бурагангским кораблем, освободив и его тоже. Накренившись, он взлетел вверх, а потом опрокинулся на бок. Его мачту, торчавшую с правого борта, снесло взрывом, и левая мачта перевесила. С высоты пятидесяти футов на Зверя посыпались фигурки людей, — когда корабль опрокинулся, многие матросы выпали за борт, не сумев удержаться.

Измаил не стал тратить бомбы на искалеченный корабль.

Он был уже не опасен. Может быть, он и мог бы еще спустить лодки, но вряд ли их экипажу пришло бы в голову брать на абордаж вражеский корабль тут бы ноги унести.

Измаил обернулся на крик Нэймали. Девушка смотрела на один из заларапамтранских кораблей, — он пролетал над разрывами пузырей совсем низко. Один из горящих газовых баллонов взлетел на воздух, ударившись о днище корабля. Пузырь словно прилип к корпусу, и пламя быстро побежало вверх. Когда сгорел один из корабельных пузырей, судно упало кормой вперед в разверзшуюся под ним геенну. Одной лодке удалось спастись, но лишь для того, чтобы стать добычей щупалец. Ее потащило вниз; лодка наклонилась, опрокинулась вверх дном, и из нее выпали матросы, не успевшие пристегнуть себя ремнями. Смерть настигла их лишь минутой раньше, чем тех, кто остался в вельботе. Лодка исчезла в клубах дыма и больше не показывалась.

Ветер на такой высоте дул со скоростью в двадцать узлов, но дым почти не рассеивался. С борта «Руланги» Зверя уже не было видно за темной завесой. Измаил сменил курс и опустился на сотню футов вниз: корабль наполнился дымом, сквозь который пробивались языки пламени, лизавшие бока судна. Не увидев ничего, кроме огня и дыма, он повел «Рулангу» круто к ветру на северо-запад. Когда он оказался с наветренной стороны от Зверя, его взору внезапно открылась картина происходящего. Над облаком дыма парили еще два заларапамтранских судна. Видимо, все остальные корабли эскадры погибли. Та же судьба постигла и весь бурагангский флот — по крайней мере, ни одного их корабля видно не было. Он увидел только двенадцать зеленых лодок — все, что осталось от вражеской эскадры.

— Зверь сейчас умрет! — воскликнула Нэймали. Она посмотрела на Измаила: — Вот это да! До тебя этого не мог никто, кроме Заларапамтры! Ты бог.

— Да нет, я человек, — ответил он. — Каждый может убить своего Зверя, надо только знать, как делаются бомбы.

— Зверь еще жив! — раздался хриплый голос Пунджаки.

Он показал рукой вниз, и они увидели, как над облаком дыма взлетели вверх маленькие фрагменты огромного тела. Их держали в воздухе небольшие пузыри, и у каждого было по дюжине щупалец.

Умирая, Зверь словно распался на множество частей — и каждая из них была самостоятельным организмом. Они растопырили складки кожи по бокам, превратив их в паруса и бесформенные лопасти — импровизированные рули, и все как один повернули к «Руланге». Видимо, это и были те маленькие животные, которые сопровождали Зверя.

Измаил приказал лучникам стрелять в этих тварей, целясь в их пузыри. Копейщикам было сказано метать копья. А сам Измаил решил подождать, оставив свое копье про запас.

Трое из этих тварей оседлали нок-реи по правому борту и перебрались по ним на борт корабля. Все входы внутрь были перекрыты, но это их не остановило. Обвисшие складки кожи раздвинулись в стороны, обнаружив пасти, лишенные губ, зато снабженные тысячами треугольных зубов. Они грызли обшивку корпуса до тех пор, пока прочная, но тонкая оболочка не поддалась. Потом их багровые, пульсирующие тела — по ним, как по воде, то и дело пробегали волны — вытянулись, а щупальца проникли сквозь дыры, обвились вокруг бимсов и лееров. Подтянувшись на щупальцах, они проползли внутрь.

Щупальца обхватили матросов, вставших у них на пути; люди обрубали их ножами, но матросов хватали новые щупальца и влекли их, кричащих, ко рту, откусывая руки и головы.

Но те, кто подоспел на помощь, вонзали в пасть этим тварям пики и протыкали их пузыри, из которых сразу же выходил газ.

Подбежали еще моряки с факелами, которые Измаил велел зажечь ради такого случая, и стали жечь ими щупальца. Змеевидные отростки горели и корчились в огне, а люди на этом не останавливались: они совали факелы мерзким тварям прямо в рот.

Внезапно три твари отступили. Они выползли из корабля наружу и бросились вниз, действуя так, словно пузыри их все еще были наполнены газом. Шевеля на лету щупальцами, они исчезли в облаке дыма, который все еще поднимался над огромным трупом Зверя.

Все новые куски Зверя, зажив самостоятельной жизнью, атаковали «Рулангу» в других местах ее длинного корпуса. Но и они получили отпор или были убиты — хотя и ценой человеческих жизней. Другие заларапамтранские корабли тоже избавились от своих кровожадных гостей.

— Надо подобрать бурагангцев, которые остались в лодках, — конечно, если они не будут сопротивляться, — сказал Измаил Пунджаки. — Мы сохраним им жизнь и отвезем обратно в Бурагангу.

— Да ты с ума сошел! — закричала Нэймали. — Неужто схватка с ужасным Зверем совсем лишила тебя рассудка? Ты хочешь, чтобы мы пощадили этих убийц и отпустили их домой безнаказанными? Чтобы они снова расплодились и окрепли, а потом в один прекрасный день опять пришли в Заларапамтру и перебили нас всех до последнего?

— Я долго об этом думал, — пока они за нами гнались, у меня было много свободного времени, — ответил Измаил. — Жителей Заларапамтры осталось очень мало. И бурагангцев тоже очень немного, хотя и больше, чем вас. Сменится много поколений, прежде чем их станет столько же, сколько было. Оба народа будут воевать: и тех и других, может быть, снова захотят истребить на корню. И тот и другой город останутся беззащитными, когда их китобойцы уйдут в небо, потому что большая часть мужчин будет на кораблях. Почему бы двум народам не объединиться? Что, если они решат жить вместе, как одна семья? Это будет новый народ, и он поселится в одном городе. Разве от этого не удвоятся их шансы выжить? Разве…

— Это что-то неслыханное! — в один голос закричали Нэймали и Пунджаки.

— Вы о многом еще не слышали! — сказал Измаил. — Я ведь уже говорил вам вещи, которые вы слышали в первый раз! И еще скажу!

— А как же боги? — воскликнула Нэймали. — Что скажет об этом Зумашмарта? Разве он потерпит, чтобы Кашмангаи почитали так же, как его?

— У них теперь общее жилище и общая судьба: оба они пребывают в животе у каменного зверя, — сказал Измаил, улыбнувшись. — Теперь, наверное, каменный зверь стал величайшим из богов — ведь в нем целых два великих бога. Когда он их проглотил, я как раз подумал — а почему бы не объединиться и нашим народам? Пусть заларапамтранцы и бурагангцы живут вместе, в мире и согласии, и вместе обороняются от врагов. Пусть поклоняются обоим богам — и Зумашматре, и Кашмангаи. А каменный зверь станет старшим в нашем пантеоне. Имя его мне неизвестно, но ведь бурагангцы, наверное, его как-нибудь да назвали. А если нет, давайте дадим ему имя. Ведь люди сами дают имена своим богам: так было и будет всегда.

"Всем богам, кроме Времени", — подумал Измаил. Бывало, люди придумывали имена богам времени, но само Время было пустым звуком. И еще он подумал о том неистовом старике с костяной ногой и полосой, пересекшей, как молния, сверху вниз его лицо и тело. Он вспомнил о старом Ахаве, чьей роковой погоней за белым зверем со сморщенным лбом и свернутой челюстью двигало нечто большее, чем желание расквитаться с бессловесным животным.

"Все видимые предметы — только картонные маски. Но в каждом явлении — в живых поступках, в открытых делах — проглядывают сквозь бессмысленную маску неведомые черты какого-то разумного начала. И если ты должен разить, рази через эту маску!" "Тем, что означал белый кит для Ахава, для меня стало время", — снова сказал он себе.

А шестидюймовым лезвием, разящим кита, чтобы достигнуть непомерных глубин его жизни, был человеческий разум, старающийся постигнуть природу времени и безвременья. Ему это не по силам. Это кончилось для него поражением, как был сокрушен и Ахав, дерзнувший задать мирозданию свои вопросы. Все, на что человек способен, — как можно лучше приспособиться к жизни в одной клетке со Временем, самым могучим из всех зверей, чтобы потом уйти в безвременье, так ничего и не поняв и все еще задавая вопросы.

Он посмотрел вверх, на солнце, мучительно медленно ползущее по небу, оно умирало, как обречено умереть все сущее. Он посмотрел на огромную луну, пролетавшую по темносинему небу, как брошенный камень. Она падала. Быть может, ее падение растянется еще на миллион лет, но однажды она наверняка столкнется с землей.

И что тогда? Тогда — конец человечеству. Конец и тому, что люди называли природой. Кончится то, что они окрестили временем. Конец известен так стоит ли бороться дальше?

Нэймали, еще не придя в себя после его предложения объединиться с врагами, придвинулась к нему поближе. Он обнял ее и привлек к себе, хотя ее народ и осуждал проявления близости при посторонних. Пунджаки в смущении отвернулся. Рулевой смотрел в небо.

Ощутив нежность и теплоту ее тела, он почувствовал, что девушка любит его и хочет, чтобы у них были дети.

"Вот то, что заставляет человечество двигаться вперед, — сказал себе Измаил. — Сейчас это кажется невероятным, но, может быть, в один прекрасный день наши дети отыщут дорогу к новым солнцам, к молодым звездам. А когда-нибудь потом, когда яркая молодая звезда станет старой и потускнеет, они опять найдут новые. За прошедшие миллионы лет люди, как видно, этого не сделали. Но остался еще миллион лет, а если не миллион, то полмиллиона — ну пускай будет четверть миллиона, — все равно у людей есть еще время для победы над Временем".