"Вонючий рассвет" - читать интересную книгу автора (Моисеев Владимир)

Глава 1 Мучительное преодоление творческой импотенции

У известного писателя Макарова случился жуткий творческий кризис. В течение двух недель его ежедневные мучительные отсидки за компьютером порождали текст, который даже у самого тихого и доброжелательного читателя способен был вызвать лишь изжогу и непреодолимое желание удавить автора собственными руками. Куда, спрашивается, подевалась непринужденность стиля? Где точность определений и красочность метафор? Но главное - идейки, с тупым упорством всплывающие из глубин его подсознания, по своей ценности и глобальности оказывались похожими, на куриные какашки, что, естественно, и проявлялось на бумаге с удручающей очевидностью... Сплошной позор и унижение.

До сих пор Макарову интеллектуальная немощь была незнакома. Ничего подобного с ним раньше не случалось. Не удивительно, что в первый момент он растерялся. Человека обычно ветреного и непостоянного в пристрастиях, когда это касалось людей, его никогда не покидала беззаветная любовь к словам, которым он, выполняя Божий Промысел, даровал жизнь на бумаге. Макарову и в голову не могло прийти, что наступит день, когда они отплатят черной неблагодарностью и откажутся выстраиваться в стройные колонны по первому его требованию.

И вот случилось... Макаров был взбешен и обескуражен.

"Исписался, брат, неужели теперь и мне суждено узнать, что такое творческая импотенция, умственная слабость, - пронеслось в его измученном сомнениями мозгу. - Увы, в жизни всегда так бывает - сначала можешь, а потом, раз - и все"!

Макаров затосковал и приготовился к худшему - не исключал, что ему придется подыскивать новый способ зарабатывать себе на жизнь... Впрочем, природная сила воли, а этим своим качеством он всегда гордился, не подвела и на этот раз. Его деятельная натура не могла смириться с абсурдностью ситуации. Нет, сдаваться он не собирался.

"А кто это сказал, что импотенцию не лечат? Лечат, еще как лечат"! - сообразил он и немного успокоился.

Дальнейшее понятно, импотенцию лечить - это не умные книжки писать. Макаров незамедлительно принялся разрабатывать план духовного возрождения. Особой оригинальностью ему отметиться не удалось, план был выдержан в народном духе и включал в себя давно опробованные приемы.

Для начала Макаров решил, что было бы неплохо позволить себе вволю покуролесить. Напился до чертиков. А там все пошло само собой - случайная компания, странные девицы, отвратного качества водка... Может быть, не обошлось и без потасовки... Разве все упомнишь...

То, что это была основательная встряска, стало ясно уже к обеду следующего дня, когда, пусть и не без труда, Макарову удалось частично преодолеть похмельный синдром. Почувствовав на минуту, что к нему, вроде бы, возвращается привычная легкость в мыслях, Макаров, сгорая от нетерпения, припал к клавиатуре компьютера... Его пальцы привычно забегали от буквы к букве, но... чуда не произошло. Он просидел не менее сорока минут, но так и не сумел выдавить из себя ни одной стоящей фразы. Кризис, господа мои, кризис...

И вторая попытка привести себя в порядок была вполне традиционна. Макаров отправился к любовнице. Ксения Кларкова, давняя знакомая Макарова, в последнее время имевшая неплохие шансы стать законной женой популярного писателя, встретила его тепло. Что там ни говори, она была женщиной доброй, к тому же давно привыкла к внезапным перепадам настроения своего приятеля.

Ксения сразу поняла, что Макаров переживает не лучшие времена. Ему явно требовалось женское внимание и сочувствие, поэтому она без лишних разговоров приняла приглашение отправиться в ресторан "для отыскания в приятном времяпрепровождении высшего смысла бытия".

Макарову нравилось выставляться перед знакомыми женщинами неисправимым плейбоем, а где это лучше всего проделывать, если не в ресторане! Не удивительно, что оказавшись за столиком, он почувствовал себя увереннее, у него даже проснулся здоровый аппетит, что, как известно с давних времен, является верным признаком душевного выздоровления.

- Потанцуем, - предложил он, насытившись, и игриво подмигнул.

Ксения посмотрела на него с неподдельным интересом.

- Ожил, писатель. Я рада, что ты пришел за помощью ко мне. Неужели, наконец, понял, кто тебе добра желает?

- О чем это ты? - искренне удивился Макаров. - Я, Ксения, никогда в тебе не сомневался.

- Вот даже как! И что же с тобой случилось? - спросила Ксения заботливо. - Рассказывай...

"Ну почему, почему я должен против своего желания заниматься дурацкой ахинеей, выискивая идиотские приключения на свою голову и скакать молодым козликом? - подумал Макаров с горечью. - Что за напасть! И для чего, спрашивается? Можно ли всерьез рассчитывать, что женское участие поможет мне вернуться за письменный стол и приступить к работе? Нарочно не придумаешь... Даже мечтать о таком исходе - неприкрытый цинизм..."

- Я - импотент, Ксения! - решительно объявил он, уткнувшись ей в плечо. - А к тебе пришел, потому что мне с этим идти больше некуда.

- Неужели ты всерьез думаешь, что я тебе поверю, - ухмыльнувшись, возразила Ксения. - Увы, вы - писатели люди стойкие, до глубокой старости ни одной юбки не упустите. Возьмем для примера тебя, Макаров, из тебя песок будет сыпаться, а ты все равно на сторону будешь посматривать. А теперь прикинь, когда еще из тебя песок посыплется? Ты еще очень и очень ничего!

- Не в этом смысле.... я - творческий импотент, поняла? Я потерял способность сочинять. Ума поубавилось! И нюх пропал, а куда уж писателю без нюха! Не знаю, как и быть... Я должен как-то зарабатывать себе на хлеб. Ничего другого, кроме сочинения занятных историй, я делать не умею. Да и не хочу. Мой крест - книжки писать, да такие, чтобы читались с интересом. А для этого надо постоянно удивлять своего читателя. До сих пор мне это удавалось, но вот настал момент, когда я просто не в состоянии придумать что-нибудь свежее и оригинальное. Позарез нужен сногсшибательный сюжет. Но ничего стоящего в голову не приходит. А глупости всякие я писать отказываюсь. У нас, у писателей, тоже есть самолюбие!

Неожиданно Ксения поняла - Макаров пришел к ней не только поплакаться и постенать, что, честно говоря, он любил проделывать и раньше, ему нужен был четкий и ясный совет, которым можно было бы незамедлительно воспользоваться. Она была польщена. Такого за Макаровым прежде не водилось. Но что она могла посоветовать - продолжать верить в то, что счастье в труде?

Она растерялась, и это было так трогательно и не похоже на обычно уверенную в своих силах Ксению, что Макаров не выдержал и расхохотался - что там ни говори, а он попал в ужасно глупое положение. Ему предстояло объяснить, почему в последнее время он чувствует себя неуютно даже за собственным письменным столом. И сделать это надо было так, чтобы Ксения сумела понять суть охватившего его душевного кризиса. Но он и сам не знал, что с ним происходит! Замкнутый круг какой-то...

- У меня ватные мозги, - Макаров решил быть конкретным, - даже не ватные - а словно бы набитые тростниковым сахарным песком. Кстати, потрясающе мерзкий продукт! Чрезмерно сладкий и поскрипывает в самое неподходящее время. Но главная его особенность - гадство его не перебиваемое - заключается в том, что песок этот использует любую, самую крошечную дырочку, чтобы просочиться на грязный пол. Так вот, я продолжаю печальный рассказ о собственных мозгах! В моем сознании образовалась здоровенная дыра, я бы сказал - дырища! Наверное, поэтому моя голова пуста, как выеденный арбуз. Мне не удается сосредоточиться даже на десять минут. Это настоящая трагедия. Я потерял свои трудовые навыки. Обычно мой мозг, как заведенный, безостановочно поставляет новые сюжеты, я привык к этому. Но сейчас мне не выжать из себя даже самой банальной истории. Если бы речь шла об обычной головной боли, повышенном давлении или кариесе - мне помогло бы лекарство, но, кажется, я просто исписался... Как видишь, я честен с тобой....

Ксения успела почувствовать себя незаменимой. Она любила возвращать заблудших на путь истины. Горькие, но честные слова вырвались у нее сами собой.

- Прости, Макаров, но тебе не удастся меня разжалобить. Я хотела тебе помочь. Но, к сожалению, у меня ничего не получается. Почти десять лет я была замужем за удивительным человеком - Виктором Кларковым. Да ты ведь его знал, я вас знакомила. Это был великий человек. Сейчас, когда я могу не обращать внимания на его дурной характер, мне стало окончательно ясно, что не так уж и много таких мужиков бродит по нашей земле. Ты, Макаров, мне очень нравишься. Красавец, умеешь ухаживать, настоящий джентльмен, к тому же состоявшийся писатель - а это для нас женщин очень важно, но... По сравнению с Виктором ты слабоват. Как бы это сказать, чтобы ты не обиделся, он добился своего - реализовал нуль-транспортировку... Ему было непросто, но я ни разу не слышала, чтобы он отчаивался или паниковал... Свои проблемы Виктор решал сам. Он обходился без моей помощи. А совет дать могу. Тебе надо засучить рукава и приниматься за работу - писать, писать, писать... И, уверяю - постепенно распишешься... Только думать не забывай.

- Вот как? Пожалуй, ты права, - поддакнул Макаров, если Ксения хотела его обидеть, ей это не удалось.

Он вспомнил, что и сам, встретившись с Виктором Кларковым, моментально проникся симпатией к этому необычному человеку. С ним было интересно, это верно. Рассуждения же Ксении показались полезными, разве что, для решения давно мучившего его вопроса - что привлекает женщин в мужиках? Как писателю, ему давно хотелось это узнать. Ксения привела очень забавную версию, ее следовало запомнить. Она могла пригодиться для беседы с феминистками.

- Не надо ревновать...

- Да ты что! Вот еще, - Макаров постарался выглядеть смущенным. - Что было, то было...

- Кларков никогда бы не стал ныть. Это был удивительно цельный человек... Не вам чета, современным!

- Странно, почему же ты его бросила? - не смог удержаться от иронии Макаров.

- А вот это, писатель, не твоего ума дело!

- А если я напишу про твоего мужа Виктора книгу? Расскажешь?

- Это просто невыносимо, - сказала Ксения, смахивая невесть откуда появившуюся слезку. - Давай-ка, по домам. На сегодня хватит? Хорошо? Прости, если обидела.

- Все в порядке. Я прекрасно понимаю и ценю твои чувства. Мне не хотелось расстраивать тебя.

- Ты хотел с моей помощью восстановить свою писательскую форму?

- В общем, да.

- Получилось?

- Разве сразу поймешь? - пошутил Макаров и потупился - он умел понимать, когда шутки проходят, а когда они неуместны.

Макаров открыл глаза и чертыхнулся. Больше всего на свете он не любил просыпаться посреди ночи. Освещенные окна соседей по двору обмануть не могли - ему было прекрасно известно, что ритм жизни у каждого человека неповторим: одним нравится ночь, другим солнышко... Об этом он часто писал в своих книгах. Макаров включил ночник и чертыхнулся еще раз - было четыре часа. Он попил воды и, поправив подушку, улегся на правый бок. Но сон уже куда-то пропал, заснуть не удавалось. Макаров не сомневался, что все дело в ночном кошмаре, потревожившим его подкорку, но вспомнить сновидение, послужившее причиной его тревоги, он не смог.

Ему было не по себе, но это был не страх - всего лишь неподконтрольное разуму ожидание чего-то ужасного и неотвратимого. Как автор многочисленных бестселлеров, Макаров, естественно, знал, в чем разница между бедой и ее предчувствием. Собственно, противопоставление этих двух состояний и определяло основу литературного метода, сделавшего его популярным писателем. Практически во всех его книгах сюжет строился именно на несовпадении значений двух этих понятий. Недаром один известный критик написал, что в текстах Макарова привлекает главным образом то, что до последней страницы не ясно, обернется ли предчувствие беды катастрофой или останется всего лишь удачным блефом.

Макаров ухмыльнулся. Ему на миг показалось, что он, и в самом деле, оказался героем своей новой книги. Случилось необъяснимое - ожидание беды настигло его самого. Логика и здравый смысл помочь ему были бессильны. Прямых оснований для беспокойства не было. О внезапном появлении в его жизни неких неизвестных врагов не могло идти и речи. И все же почему-то знал, что спокойной жизни пришел конец. Наверное, разъяснения остались в его сновидении. Это был тот самый случай, когда мудрствования лукавые не требовались. Макаров знал и все...

Невозможно было предсказать, откуда следует ожидать удар. Боже мой, какой удар? Враги? Какие могут быть враги у кабинетного затворника? До сих пор его жизнь текла размеренно и упорядочено. Даже положенные по закону налоги Макаров умудрялся платить вовремя. Не исключено, что именно по этой причине его и настиг творческий кризис. Застой в крови вызвал застой в мыслях.

"Да, да, было бы совсем неплохо очутиться в одной из собственных книг, - размечтался Макаров. - Порция тревог и волнений мне сейчас не помешала бы, наполнила кровь адреналином. А что? Из меня получится отличный литературный герой. Этакий психованный интеллектуал. Я бы ежеминутно впадал в истерику по любому, самому незначительному поводу и постоянно произносил длинные смешные монологи о культуре и красоте, которые, по всем расчетам, должны спасти мир, а еще о первостепенной важности духовного возрождения... Читатель таких потешных дяденек просто обожает"!

Впрочем, далеко не в любой из придуманных им ситуаций Макаров хотел бы очутиться.

Был, например, у него текст о романтически настроенном вице-премьере, который неожиданно для других членов Правительства впал в детство. Однажды он вспомнил, как октябренком мечтал слетать в космос. Люди вокруг него заняты привычными делами - приватизацией и политическими игрищами, но вице-премьер ни с кем не дружил и ни о чем другом кроме полета на космическую станцию и слышать не хотел. К осуществлению его мечты вел трудный тернистый путь. Едва ли не каждый день вице-премьеру приходилось разбираться с плохими министрами, не желающими поддерживать отечественный аэрокосмический комплекс. Их кровь была для него, что вода. А чтобы окончательно склонить общественное мнение в пользу экспансии в космос, вице-премьер объявил, что самая страшная опасность нашим мирным нивам исходит из просторов Вселенной - это огромные метеориты и неуравновешенные зелененькие человечки...

В другом тексте речь шла о странном мире, где борьба за равенство была доведена до абсурда. Широкие слои населения посчитали, что зарвавшиеся интеллектуалы обижают скромных обывателей. Под сомнение была поставлена сложившаяся практика назначения на некоторые должности исключительно людей с высшим образованием. У противников был свой резон: "Почему это я не могу возглавить кафедру теоретической физики? Мне говорят, что причина - недостаточное образование и тройки по физике. Но это пустая отговорка. Мне некогда было заниматься ерундой, надо было работать. А отказ - это яркий пример дискриминации по образовательному признаку"! Смекалистые адвокаты сумели провести через Конституционный суд решение, запрещающее при приеме на работу требовать предъявления документов о высшем образовании. И понеслось. Так была закрыта еще одна позорная страница дискриминации человека человеком.

Вот и встало все на свои места, прояснилась причина умственной немощи, обрушившейся на Макарова, он, к ужасу своему, понял, что не может больше писать вот так раскованно. Как это ужасно - почувствовать однажды, что проигрываешь собственным текстам. Макаров до хруста сжал зубы.

"Безобразие, - подумал он, справившись с приступом безумной жалости к самому себе. - Я поставлен в идиотское положение. Кто-то решил, что я должен раз за разом писать все лучше и лучше. Но разве литература это спорт? Или соревнование за право называться лучшим по профессии? Я не хочу писать лучше, желаю писать по-другому! Почему бы мне не приобщить своих постоянных читателей, например, к биографической прозе? Вот возьму и напишу книжку о Кларкове".

В одном Макаров был абсолютно согласен с Ксенией - Виктор Кларков был, вне всяких сомнений, уникальным в своем роде человеком! Он понял это с первого взгляда. Собственно, виделись они всего один раз, когда вместе посетили собрание Неформального объединения графоманов в ДК имени Циолковского. До сих пор Ксения неохотно вспоминала о Кларкове. Запомнилось, разве что, упоминание о том, что любой разговор, о чем бы не заходила речь, Кларков обязательно заканчивал настойчивыми рассуждениями о неминуемой реализации нуль-транспортировки. Кстати, было бы не плохо узнать, удалось ему добиться своего или нет? Но Кларков пропал. И спросить теперь не у кого. Ксения утверждает, что у него получилось. Впрочем, чушь... Легче поверить в сапоги-скороходы или в ковер-самолет!

И все-таки история Виктора Кларкова показалась Макарову крайне интересной. Ему было любопытно узнать, что же произошло с этим человеком на самом деле. Работа представлялась не слишком обременительной - нужно будет поспрашивать его близких и коллег. Может быть, найдутся люди, знакомые с его работой... Кларков обязательно должен был с кем-то консультироваться, обсуждать детали, просить совета. Наверняка, он давал части своей работы на рецензию специалистам. Исследовательская работа не может быть доведена до конца в одиночестве... А кроме того, должны были остаться бумаги и файлы, да мало ли, где еще он мог наследить!

"Ксению надо будет допросить с пристрастием, - жестко подумал Макаров. - Пусть колется... Она может многое рассказать о своем бывшем муженьке... Вот, завтра с нее и начну".

Удивительно, но Макаров ни на секунду не сомневался - стоит ему начать писать книгу о Викторе Кларкове, как все его невзгоды и творческие проблемы немедленно забудутся. Сама мысль о подобной работе почему-то моментально успокоила Макарова, и он, сладко зевнув, заснул сном праведника, дав себе слово прямо с утра заняться расследованием.

Макаров открыл глаза, спать больше не хотелось. За окном было уже светло. Он посмотрел на часы - семь ноль четыре - вполне приемлемое время для того, чтобы подняться и не предпринимать больше безуспешные попытки заснуть снова.

Душ и чашка кофе вернули ему способность здраво рассуждать. Макаров уселся в кресло и попробовал припомнить суть своих ночных размышлений. В голове, впрочем, осталось только одно - воспоминание о переполнявшем его желании написать биографию удивительного человека, решившегося реализовать нуль-транспортировку. Если человеку приходит в голову такая необычная мысль - наверное, он заслуживает того, чтобы о нем написали книжку. Макаров усмехнулся, в нем проснулась неподвластная творческим кризисам уверенность в себе.

Макаров приготовил себе еще одну чашечку кофе и, насвистывая приятную мелодию, стал получать удовольствие от любимого напитка. Ему не терпелось побыстрее приступить к работе, по крайней мере, набросать в первом приближении план будущей кампании. Прежде всего - следовало больше внимания уделить страданиям, выпавшим на долю жены асоциального человека.

За прошедший год Ксения вспоминала о Викторе всего два или три раза. Маловато для любящей жены и страстной фанатки, которой, как неожиданно выяснилось, она была. Напрашивался вывод, что Ксении есть что скрывать. Чутье писателя подсказывало Макарову, что начинать надо именно с нее. Следовало вскрыть ее память, как банку консервов, выковырять содержимое и приготовить из него, по возможности, съедобное блюдо. А в качестве приправ использовать записки самого Кларкова и трепотню его друзей.

Кларкову, раз уж он поставил перед собой такую необычную задачу, как реализация нуль-транспортировки, наверняка, пришлось порвать со всем, что связывало его с реальным миром - с работой, с достатком, с научной карьерой и семьей. Это сейчас Ксения рассказывает, какой Кларков великий и бесподобный. Но в свое время она бросила его без колебаний. И ее можно понять - вечное безденежье, эмоциональный дискомфорт, неизбежное отвращение к мужу, не желающему подчиняться общепринятым нормам! Да мало ли еще неприятностей приносит совместная жизнь с излишне погруженным в собственные дела человеком. Что ж, такую историю можно написать легко и занятно... Достаточно будет разговорить Ксению, вызвать ее на откровенность - только и всего. А там - успевай записывать.

"Боже мой, - искренне ужаснулся Макаров. - Что это я себе позволяю! Неужели я хочу воспользоваться доверчивостью не безразличной мне женщины только для того, чтобы потом вставить ее слова в текст? Неужели она для меня всего лишь банка консервированных воспоминаний? Нет, нет... Ксения сама заинтересована в том, чтобы я написал о Кларкове! И чем красноречивее я буду, тем лучше будет для нее самой. Моей вины во всей этой истории нет - так сложилась жизнь! Она мне еще спасибо скажет, когда прочитает... Уж я постараюсь сделать свою работу как следует..."

Макаров с трудом дождался восьми часов и решил, что пора начинать. Необходимо было перехватить Ксению до того, как она отправится на работу. Он знал, что когда эта история закончится, Ксения будет иметь все основания считать его подлецом. Но иначе было нельзя. Разве по другому сделаешь хорошую книгу? Книга - это книга, она требует своего... Уважение к женщине или книга... Для него этот вопрос не содержал выбора.

- Привет, - сказал он чуть дрогнувшим голосом, набрав номер. - Мне бы хотелось встретиться с тобой сегодня. Я не спал всю ночь... Понимаю, как это глупо звучит, но сделать с собой ничего не могу... Не смейся надо мной, хорошо?

- Глупый, - мягко замурлыкала Ксения. - Если бы ты знал, как давно я мечтала услышать от тебя эти слова... Ты не мог бы повторить свою просьбу? Мне хочется удостовериться в том, что я тебя правильно поняла.

- Мне хотелось бы провести с тобой сегодняшний день, - пробубнил Макаров.

- Говори, говори... Еще, еще...

- Неужели ты согласна?

- Конечно, согласна. Только мне пора на работу.

- Ты не могла бы взять отгул?

- Это невозможно. Но в семь часов вечера я буду ждать тебя.

- Ну, в семь, так в семь.

Макаров положил трубку и вздохнул с облегчением - первый шаг сделан. Впрочем, он не мог отделаться от ощущения дискомфорта.

"Ах, да! В некотором роде, я стал презренным предателем... Раньше подобных людей я называл подонками. Не мог представить, как подобная пакость на свете живет, но... едва мои собственные интересы потребовали отказаться от слишком скрупулезного выполнения норм чести, сделал это автоматически, не задумавшись ни на секунду. Теперь, надо полагать, я смогу без тени сомнения, не напрягая свою совесть, отнимать у детей конфетки, а у старушек пенсию"!