"Чингисхан" - читать интересную книгу автора (Мэн Джон)

12 Долина смерти

Гуюань, город на юге провинции Нинся, совершенно непривлекателен для туристов. Это бедный невзрачный город в самой бедной провинции Китая, где проживает мусульманское меньшинство, хуэй, беднейшие из бедных. К югу от Желтой реки плодородные земли, обводняемые каналами Иньчуаня, становятся проблемными районами. Почвы там очень богатые — иногда толщина плодородного слоя достигает пятидесяти сантиметров, и слой лежит сплошной одно родной полосой черного цвета, нанесенной за тысячи лет ветрами, дующими из Гоби. Но обработке эта земля не под дается. Дожди смывают ее, солнце запекает, ветры взбивают в пыльные облака, водные потоки вырезают овраги, то и дело меняющие свое место. Здесь поле, сделанное плодородным, благодаря благословенному сочетанию дождя и солнца, в десять последующих лет выветривается и вымывается до состояния пустыни. Ничто не остается постоянным, ни урожаи, ни дома из темно-красного сырцового кирпича, и цикл нищеты все еще не прерван кирпичом и цементом, каналами и озерами, прочными зданиями.

Образование здесь обязательное, но немногие семьи ху-эй могут найти 25 долларов в год, чтобы заплатить за учебу ребенка. В лучшем случае семьи складываются, чтобы по слать в школу одного из детей, и до школы еще добираться два часа пешком. Даже в этом случае он (а обычно это мальчик) может съесть за день ломоть хлеба, а то и того меньше. Все это я узнал у Лойры Лэйдло, учительницы-иностранки в Гуюане. В городе 100 000 жителей, и я в нем задержался на целый день. Иностранцы там экзотическая редкость, поэтому мы встречались с ними с неизбежностью притягиваемых друг к другу магнитов. «Вы англичанин. Здесь есть английская учительница. Она мой друг. Пошли». За чаем и лапшой, заказанных с помощью выразительных знаков по меню с картинками, Мойра рассказала мне о своей работе в этих суровых условиях. Нельзя сказать, что она от них в отчаянии. Обстановка хорошо известна правительству и иностранным организациям, оказывающим гуманитарную помощь (это объясняло присутствие здесь Мойры), но на перемены уйдет, наверное, не один десяток лет. Тем временем учащиеся, которые понимают, что их будущее зависит от образования, едва таскают ноги от голода, и многие дети из сельской местности остаются дома, чтобы обрабатывать землю, ибо кто же будет вкладывать время и силы в образование ради будущего, когда хлеб нужен сегодня?

Понятно, что я был поражен, найдя в Гуюане прекрасный музей, в котором рассказывается о довольно богатом прошлом. В отдаленные времена Гуюань был не заштатным провинциальным городишком, а местом, где сходились дороги Шелкового пути. Его охраняли двойные стены 13 километра в периметре с десятью воротами, и на выполненном в масштабе макете можно было разглядеть, как Гуюань выглядел в конце Средневековья. Таким процветающим он оставался веками. Местный правитель VI века, военачальник по имени Ли Шэнь, построил для себя подземную усыпальницу, пройти к которой можно было по сорокаметровому наклонному тоннелю и которую охраняла его собственная армия, 237 терракотовых солдат. Возможно, этот же самый Ли купил и самое дорогое сокровище музея, элегантную серебряную вазу VI века, украшенную сценами из легенд о Древней Трое. Очень странно было увидеть «А-Фу-До-Те» — Афродиту, танцующей с Менелаем, Еленой и Парисом на персидской вазе, из готовленной через 2000 лет после падения Трои, да еще в китайском городе в 4500 километрах от Персии и в 7000 километрах от самой Трои.

Монголы захватили Гуюань в 1267 году без единого усилия, с такой легкостью, что никто об этом и не вспоминает. Чингису этот город понадобился не случайно, так как за восемь лет до этого хан прошел продолжением этого пути на запад и дошел до Бухары и Самарканда. Если получится все задуманное, монголы возьмут под свой контроль весь торговый путь, соединявший Китай через Центральную Азию с Европой.

И совсем под боком располагалась превосходнейшая военная база, которую мне с Джоригтом предстояло посетить вместе с заместителем директора музея Ян Шиюном, мы направились в государственный лесной парк Люпаньшань, куда, как казалось, было известно всем и каждому — и мистеру Яну, и вообще всем на свете — перевезли Чингиса в его последние дни.

Дорога лежала на юг от Гуюаня по невысоким холмам, где зеленое покрывало лугов и полей то и дело разрезалось коричневыми оврагами. Справа от него, выгнув спину, как ящерица, зеленым изумрудом высились горы Люпань. Не доезжая со всем немного до южной границы провинции Нинся, вы поворачиваете к ним и продолжаете следовать по глубокому ущелью. Через несколько километров появляются два ряда строений, стоящих по обе стороны причудливых въездных ворот — белый дракон выгнул под прямым утлом спину, и его шипастый бетонный позвоночник оседлал дорогу.

А далее, за воротами, простирается дикая природа непередаваемой красоты и, невзирая на приезжающих на один день туристов, столь же непередаваемой уединенности. Иностранцы ничего об этом парке не знают, упоминания о нем не найти ни в одном туристическом справочнике, так как это совершенно новый парк, добираться до него невероятно трудно, дорога туда еще только строится, и остановиться негде, если не считать десяти спартанских комнат у входа с драконом. Но все неудобства, связанные с посещением парка, окупаются с лихвой, ведь это такое гигантское нетронутое чудо: 679 000 квадратных километров, что больше площади двух английских графств, больше штата Делавэр. Это квадратные километры на карте. На земле же это нескончаемые гряды высоченных складок на лице земли, лесистые кряж за кряжем, пик за пиком, овраг за оврагом, пробитые горными потоками ущелья, все это удваивает, если не больше, площадь поверхности, занимаемой парком. Минуя ворота, вы попадаете на только что отстроенную дорогу, она поднимается вверх крутыми зигзагами, и перед вашими глазами предстает еще более грандиозное зрелище: расположенные террасами луга исчезают в мареве далей. Мы ехали в самое сердце парка, дорога вела к последнему лагерю Чингиса. Я мысленно представил себе гээрыи пастбища и никак не мог совместить эту картинку с нависающими друг над другом утесами и лесами. Проход резко пошел вверх, потом так же резко стал спускаться вниз, в ущелье, где царствовали ели, валуны и стремительный горный поток, только для того, чтобы вновь устремиться к вершинам гор, туда, где от увиденного у меня захватило дух.

Последний лагерь Чингисхана состоял из трех «монгольских юрт», сделанных из прекрасного новенького гладкого бетона, на их сужающихся кверху крышах красовались ленты разноцветных флажков. На автостоянке парка было несколько автомобилей и мотоцикл. На открытой площадке за гээрамиу старой деревянной телеги были привязаны две лошади, что должно было, наверное, служить имитацией фольклорной деревни. Я надеялся встретиться с чем-то настоящим, а увидел обыкновенный кич.

Но минуточку. Пока Джоригт и мистер Ян, археолог из Гуюаня, разговаривали с местным гидом, кое-кто из мотоциклистов побойчее стали залезать на лошадей. Я стал наблюдать за ними и вдруг почувствовал, что передо мной не что такое, что совершенно выпадало из псевдо-древней картинки «лагеря» с его бетонными юртами и туристами. Это был стол с восьмью сиденьями, стол, вырубленный из одного огромного квадратного камня, и сиденья из цилиндрических камней, высотой со стул — все это было, вне всякого со мнения, по-настоящему древним.

Ко мне подошли остальные, нужно было обсудить насущнейший вопрос об обеде в честь визита, которым мистер Ян нечасто удостаивал парк. Да-да, обед, конечно, но, ради всего святого, что это за древние камни?

— Юаньская династия, — пояснил молодой гид, двадцати двухлетний хуэй, которого звали Ма — Видите дырку в центре? Сюда вставляли древко знамени. Этим пользовался Чингисхан.

— Что? Откуда вы знаете?

Ма, выпускник Иньчуаньского туристического колледжа, рассказывал с неподражаемой уверенностью, в подтверждение своих слов указывая на официальный туристский буклет.

— В 1227 году Чингис остановился здесь на лето. Это очень интересно. Когда он напал на Си Ся, то упал с лошади и сильно ушибся. Но у него был долг, он должен был воевать, поэтому он приехал сюда и тут готовил свою армию, и еще охотился и лечил свое тело. Но ничего не помогало. И он тут умер. Было очень жарко, и его тело начало разлагаться, и его тут похоронили. Только седло и другое его снаряжение взяли, чтобы захоронить в другом месте.

Это было поразительнейшее утверждение. Ни один другой источник не говорил о том, что Чингис мог и в самом деле быть захороненздесь, в горах Люпаныпань. Это известие перекроит весь мой замысел, не говоря уже про саму основу моих исследований. Все это звучало настолько абсурдно, что я сразу перестал верить всему, что он говорил.

Что было такого особенного в этой тайной, скрытой в дремучих лесах, труднодоступной долине, если подходить с точки зрения истории?

— Летом здесь прохладно, и это очень хорошее место для обучения войска, это мое мнение. Это очень важная военная позиция, на равном расстоянии от монгольских войск в провинциях Ганьсу и Шанси. Если вы займете это место… — он обвел рукой окружающие горы, — никаким вражеским войскам вас не достать, но вы сможете контролировать всю окружающую область.

Это, по крайней мере, было правдой. Если посмотреть на карту, Люпаньские горы находятся в 200 километрах от границы Си Ся и в 150 километрах от границы Сун, как раз в се редине западного крыла Цзинь.

— Вы думаете, Чингисхан действительно был здесь?

— Ну, конечно. Мы все это знаем. Вон там, дальше по до роге, место, где Чингис собирал своих полководцев, чтобы держать совет и обучать их. Это Учебный центр. А есть еще место, которое называют Командным центром.

Хм. Возможно ли в самом деле, чтобы целая армия, осадные орудия и все такое прочее могло быть собрано здесь, чтобы все это перетащили сюда по такому крутому подъему? И если перетащили, то как сумели разместить их в лагере? Как обучали? Здесь один лес, никаких пастбищ. Ма продолжал говорить, не очень складно рассказывая о том, как император Си Ся приезжал сюда, чтобы поговорить с Чингисом и Кублайханом, внуком Чингиса, тем самым, который потом уничтожил Си Ся. Еще больше ерунды. Мне нужны были до казательства.

— Доказательства — камни.

— Но вы хотите сказать, что эти камни были найдены прямо здесь?

— Нет, но неподалеку, дальше по дороге.

Небо было ясным, солнце палило не очень яростно, а с обедом можно потерпеть. У нас оставалось время пройтись дальше, туда, где дорога сворачивает на тропинку, сквозь лес уходящую вверх. Мы присоединились к группе тихих китайских туристов, приехавших сюда в поиске настоящей природы, как ехидно прокомментировал Джоригт, монгол, и теперь чувствуют под подошвами модных штиблет и туфель на шпильках незаасфальтированную землю. Ма остановился и неопределенно махнул рукой в сторону заросшего елями склона:

— Они нашли камни вон там.

— Кто нашел их?

— Археологи. Но скоро уже никто не будет знать, где они их нашли, потому что вырастут эти деревья.

Мне бы следовало обратить внимание на то, что эти деревья еще молодые. И мне нужно было бы догадаться, почему. Поскольку Мойра Лейдло работает учительницей в Гуюане, она рассказывала мне об одной из самых дурацких крайностей культурной революции, когда великие китайские лидеры начали кампанию по уничтожению воробьев. Ясно, что воробьи погибнут, если не будет деревьев, чтобы на них гнездиться, поэтому кампания против воробьев обернулась кампанией против деревьев. Естественно, это имело катастрофические последствия, оголив города, обнажив склоны гор и холмов, ускорив процессы эрозии почвы и не произведя никакого впечатления на воробьев. В конце концов маятник качнулся в другую сторону, и про антиворобьиную кампанию забыли, начав новую инициативу. Все и повсюду снова должны сажать деревья. Этот, только что основанный национальный парк должен быть превращен в лес, и немедленно. Вот откуда, догадался я, этот быстро разрастающийся покров из елей.

Во всем этом разрастающемся лесу объяснений имелась маленькая прореха: если до культурной революции это был лес, то как получилось, что там были эти камни?

— Раньше не было деревьев, — произнес Ма.

— Почему не было?

— Потому что их спилили. — Он проявлял верх терпения.

— Значит, здесь были люди?

— Много, крестьяне и охотники.

Внезапно парк представился мне совершенно в ином свете. Никакой доисторической чащи тут не было и в помине, это была запрятавшаяся от чужого глаза долина, где в свое время жила община. Здесь рубили деревья на дрова и расчищали места для полей и огородов, сажали семена и собирали урожаи, разводили скот, охотились в лесах на кабанов, кроликов и оленей и поддерживали связь с внешним миром через крутой перевал, которым мы недавно проходили, — никакая это не новая дорога, а старая тропа, доступная для лошадей и фургонов. И если в этой плодородной и хорошо защищенной долине всего несколько лет назад жили люди, то, конечно же; здесь люди жили многие столетия. В 1227 году эта долина, наверное, представляла собой обширное пространство, покрытое полями и пастбищами, и лучшего места для того, чтобы скрыться армии кочевников, найти было трудно.

Мне нужно было за что-то зацепиться, чтобы понять, в чем тут дело. Может быть, что-то из фольклора могло бы помочь. Возможно, есть старики, с которыми можно было бы поговорить.

— Ну что вы, тут никого нет. Это государственный лесной парк, и поэтому всех переселили. Последние жители уехали года четыре назад.

Но мы уже прошли вперед довольно далеко, миновали ельник и вступили под сень прохладного и успокаивающего глаз лиственного леса. Совершенно непроизвольно я взглянул в просвет между двумя стройными березами и увидел что-то похожее на темные пятна километрах в двух от нас, их окружали полоски зелени.

— Но взгляни. Ведь это дома?

Дома стояли на совершенно открытом пространстве, где приветливо зеленели поля, судя по оттенку зелени, на них зрела пшеница. Я подумал, что это горы расстелили перед нами гостеприимный ковер.

— А разве это не поля? Может быть, там есть люди.

— Нет никаких людей! — Ма твердо стоял на своем. — Всех людей переселили.

— Хорошо, но ведь кто-то обрабатывает эти поля.

— Нет, нет.

— Нет да, это же новые посевы.

— Никакие не новые. Это невозможно. Четыре года сюда никто не приходит!

Так можно сойти с ума. Если там посевы, значит, там люди, если там люди, т. е. кому дать нам информацию, рассказать, что говорят в этих местах, может быть, можно получить какие — то данные о том, что же на самом деле произошло здесь.

— Посмотри, тропинка. — Я показал на прогал в придорожном кустарнике. — И следы машины. — В общем-то, если это и были следы автопокрышек, то машина должна была быть очень маленькой.

— Полиция, — сказал Ма Теперь он не чувствовал себя так уж уверенно. — На мопедах.

Куда они ехали, за кем или за чем? Все молчали. Видно было, что, сам того не желая, Ма оказался заинтригован, как и Джоригт, который выступал в роли переводчика и миро творца. Если тропинка ведет к домам, то дорога туда-обратно займет не больше часа. Обеда придется подождать.

Мы пошли по тропе и тут же погрузились в лесную идиллию — протоптанная дорожка пересекала ручейки кристальной прозрачности, какую мы уже привыкли видеть только в магазинных бутылках с питьевой водой; над голо вой смыкался изумрудный полог, отфильтровывавший солнечный свет, который падал на землю пятнистым ковром разных оттенков зеленого цвета. Следы машины были еще не старые, их оставили несколько дней назад, и это были сле ды не мопеда и не машины. Их оставил один из таких двухколесных тракторов, которым управляют с помощью длинных ручек, сидя на прицепе.

Но когда, пройдя мимо пруда и поля, которое я разглядел с дороги (это была не пшеница, а что-то похожее на ячмень), мы подошли к домам, то увидели, что очутились в деревне-призраке. Перед нами стояли пять-шесть заброшенных, поглощаемых кустами домов с проваливающимися от времени, изогнутыми серыми черепичными крышами. Дорожки между домами заросли сорняками.

Юренма? — крикнул Джоригт. — Есть тут кто-нибудь?

Никакого эха не донеслось к нам с окружающих холмов, никто нам не ответил, ни звука, только жужжание цикад и щебет птиц. Нам стало не по себе. Следы машины и засеянное поле свидетельствовали о присутствии человека, но тут полное молчание, запустение, разруха. В голове у меня про неслись самые невероятные и фантастические предположения. Все бежали. Все умерли. Вот-вот мы встретим чудом вы жившего человека, этакого китайского Бена Ганна, спятившего от многолетнего одиночества в этой глуши.

Потом позади заросшего дворика я увидел что-то, заставившее меня напрячься. Это был огромный, прекрасно вытесанный каменный чан диаметром с метр, с внутренней сто роны были видны следы, оставленные резцом каменотеса. Вытесать такое не взялся бы никакой крестьянин, и чан был совсем не новый. Сразу, как бенгальские огни, вспыхнули сопоставления. Стол там, в лагере… «Юаньская династия»… теперь это — кормушка для скота, монгольская поилка для лошадей. Скорее всего. Вывод звякнул, как щелчок хорошо смазанного замка.

Я теперь думаю, что ошибался. Но это было продолжением воображаемой картины, порожденной великолепным видом на расстилающуюся передо мной долину, с которой я мысленно убрал деревья, и она превратилась в тучную степь, а вон там еще и река. Не может быть, чтобы никто не мог сказать нам, что тут было раньше. Нужно будет вернуться сюда и поискать людей. Каким образом и когда, я не представлял се бе, как не имели такого представления и остальные.

Мы повернули обратно. Все о чем-то думали, и не хоте лось разговаривать. Мы снова прошли мимо непонятного поля, пустились по тропинке, перешли ручей.

И тут, буквально откуда ни возьмись, прямо перед нами возникла женщина, строгая, полная внутреннего достоинства, в серой рубахе, темных брюках и белом, похожем на по варской колпаке на голове, платке, свидетельствовавшем, что она мусульманка из племени хуэй. Она несла малыша, лет трех, с румяными, как его передничек, щеками; это определенно была девочка, потому что на ней были брюки женского покроя; за женщину держался мальчуган, года на два постарше, одетый в потрепанную серую курточку с выцветшими английскими надписями «Любопытный» спереди и сзади. На плече у нее висела сумка. Она собирала съедобный, похожий на спаржу папоротник, который она назвала цюсе, его не знали ни Ма, ни Джоригт. В мгновение ока она раскрыла нам множество тайн.

Ее зовут Ли Бочэн, и это ее муж и девери обрабатывали смутившие нас поля. Они когда-то жили здесь, и даже после того, как власти приказали уходить, не захотели бросить свой клочок земли. Каждое лето они возвращаются, чтобы посеять и собрать урожай. О да, она слышала о Чингисхане, но если мы хотим узнать о нем, то лучше поговорить с мужчинами. Они придут с коровами чуть позже. Часам к четырем мы вернулись, нас ждали шестеро мужчин, а с ними уже знакомая нам женщина со своими двумя ребятишками. Дверь дома была распахнута, и можно было увидеть кирпичную плиту, каменную платформу для сна с разбросанными на ней матрасами, надстроенную над плитой, чтобы ночью она обогревала спящих. Перед домом на куске полиэтилена были аккуратно разложены лекарственные растения, которые они называли шо-ю. Мы присели наброшенную на камни мешковину, и женщина вынесла нам зеленого чая в стеклянных баночках из-под джема. Муж женщины, жилистый мужчина лет тридцати с небольшим, одетый в черно-белую полосатую рубашку, взял на себя роль ведущего и стал рассказывать о Чингисе, словно тот был прежним хозяином дома.

Все это — и он широко повел рукой — принадлежало Чингису. Это было Место учений, где жили его телохранители, а вон там, где сейчас скот, там он жил, Место собраний. А вон там, за конопляным полем (а это была конопля, а не пшеница и не ячмень), находился Командный центр. «Вот что рассказывал мне мой отец, потому что это то, что рассказывали ему старики, когда пятьдесят лет назад мы приехали сюда. Я помню, как мой отец с дедом разговаривали об этом. А вон там было то, что называли Тронным залом Чингисхана.

— Вы имеете в виду террасу?

— Нет-нет, это Место собраний! Я имею в виду вон там, повыше. — Он показал на гору, которая господствовала над всей долиной. — Это вон там, там есть площадка, оттуда видно все.

Мне подумалось о каком-то строении, вроде башенки для обозрения.

— Если подняться туда, можно увидеть камни со времен Чингисхана?

— Сколько хочешь камней! Кормушки и всякое такое. Когда я был ребенком, их было видно повсюду, а теперь большинство ушло в землю или заросло.

У меня захватило дух от мысли, что я сейчас сделаю великое археологическое открытие, голова пошла кругом. Может он показать нам? Да, может. Но добираться до того места был какой-то кошмар. Нужно было бы сообразить раньше и надеть длинные брюки, столько там ядовитых колючек. Я с сомнением посмотрел на Джоригта, он был в легких тапочках без задника, но Джоригт не сдавался: «Я Джоригт. Я монгол», — произнес он, всем своим видом показывая, что ника кие физические трудности ему нипочем.

На следующее утро в восемь утра мы были уже выше террасы над домом, гидами с нами пошли двое братьев — Юй Ухэ и Юй Усе. Сначала мы поднимались еловым лесом, и братья вели рассказ.

Когда их семья перебралась в эти места, здесь жила община в 30 семей. Лет сто назад здесь стоял буддийский храм, но пришли мусульмане хуэ, и храм разобрали по камешку, чтобы строить дома (вот откуда, догадался я, такие большие камни в стенах домов). Потом долину специально засадили деревьями под лозунгом «Хватит пахать землю, вырасти деревья!». Теперь все жители ушли отсюда насовсем. Они остались последними, но приезжают только летом, перегоняют сюда через перевал в горах своих овец и сколько-то коров, чтобы обрабатывать поля и собирать лекарственные травы в лесу. «Мы не уйдем, пока нам не выплатят нашу компенсацию. Или, может быть, нам предложат зерно вместо денег. В общем, будем продолжать крестьянствовать, сколько получится».

Теперь мы вошли в густой лес. Один из братьев показал на какую-то темную кучу на земле. Медвежий помет. Здесь были медведи. О, их сколько хочешь, несколько дней назад вокруг дома бродили целых шесть.

Он вел нас по берегу ручья, у нас над головой нависали перепутавшиеся ветви подлеска. Мы перешли через ручей и вскарабкались по чуть ли не вертикальному склону, ноги утопали в рыхлом слое перегнивших листьев. Земля наверху, затененная березами с полосками отставшей бересты на стволах, выровнялась и была покрыта непонятными холмиками камешков.

Раньше тут проходила дорога, как бы между прочим заметил Юй Ухэ. Он оказался наиболее разговорчивым из братьев. Его брат больше помалкивал. Разобрать что-нибудь на бесформенной, в пятнах тени поверхности земли было очень трудно, но вот, конечно, — я увидел место, где, по всей вероятности, проходила колея, здесь на обнаженной породе выросло дерево, метров пяти высотой, это обнажение породы могло быть естественным, но могло быть и механическим.

Нас окликнули откуда-то сверху, наши сопровождающие ответили, и завязался разговор. На земле на коленках стоял человек и руками разгребал мягкую почву, еще один в той же позе копался в земле в тени деревьев, всего их было много больше, человек десять.

Они собирали лекарственные растения. Они пришли сюда до рассвета из деревни, до которой два с половиной километра, по одной из бесчисленных тропок через горы, и будут тут работать весь день.

Дикие места начинали раскрываться все больше и больше, словно постепенно приоткрывая передо мной двери к пониманию того, что веками так привлекало это место кре стьян и охотников и, возможно, привлекло на несколько лет воинов-кочевников. Местность славилась лекарственными растениями. Потом я увидел список, в нем перечислялись 39 названий. Одно из них имело местное название чанбо. Местная медицинская компания покупала чанбоза 22 юаня (около 2,75 доллара США) за килограмм, и каждый из этой группы мог собрать за день 2–3 килограмма. Для чего нужен этот маленький, похожий на лук корень и как его готовят, никто из сборщиков не знал. Все, что они делали, — это со бирали чанбои продавали его.

Юй Ухэ помахал рукой: «Это место мы называем Лечебницей Чингисхана».

Неожиданно, глядя на эти пятнистые заросли, я начал кое о чем догадываться. Это была непрерывно обновляющаяся экосистема, насыщенная влагой почва, тянущиеся к солнцу, куда ни глянь, нежные ростки и пышно расцветающие кустарники, и отличить естественное от искусственного была нелегкая задача. Но если тут была дорога и эта вершина играла роль своего рода сторожевой башни, возможно, что здесь, прямо здесь, была своего рода аптека, куда могли приходить раненые и больные, чтобы полечиться лекарственными травами.

Еще до полудня мы уже вышли из леса и шли по ковру разнотравья, лютиков и горечавки, тропинка бежала по открытому кряжу (хотя мания видеть всюду еловые деревья дошла даже до этих краев, и через несколько лет, вероятно, горы будут полностью, что совершенно неестественно, покрыты лесом). На гребне горы обнажались остатки стены, которая, как мне представляется, была в свое время частью наблюдательного пункта, с которого открывался обзор на набегавшие друг на друга волны лесистых гор. Отсюда я не смог приметить никаких признаков присутствия человека — ни дороги, ни строения, ни дыма костра — подо мной просматривалась долина, по которой мы проходили по дороге сюда, почти заброшенная деревня, язык бледно-зеленой конопли и высовывавшиеся из-за покрывала зелени три бетонные крыши туристского лагеря.

Но наблюдательный пункт на вершине невысокого холма не годится для наблюдения за армейскими маневрами. Мне хотелось найти обещанную «площадку». Мы начали спуск и попали в заросли колючки. Это не была обычая ежевика, а толстенные, закрученные трехметровые деревья, протянувшие во все стороны свои иглы, такого кустарника было бы достаточно, чтобы охранять Спящую красавицу. Разыскивая «площадку», мы крутились почти на одном месте. Где-то со всем близко, где-то здесь, бормотал Юй Ухэ, во всяком случае она раньше была где-то здесь. Я снова начал терять в него веру, когда земля начала выравниваться, и, запутавшиеся между порядком надоевших елок, мы, все четверо, собрались вместе.

— Он хотя бы знает, где мы? — без всякой надежды поинтересовался я у Джоригта.

Они перебросились несколькими короткими фразами, и затем я услышал:

— Это здесь, Тронный зал Чингисхана. Он еще называл его Местом Господина.

Я понял, что никакого каменного возвышения не будет. Он был травяной — или когда-то был травяной. Я измерил его шагами, Тронный зал Чингисхана был 250 метров длины и 50 метров ширины.

Честно говоря, теперь никому не захотелось бы сидеть здесь. Когда братья Юй были мальчишками, здесь было открытое место, не было деревьев, и можно было видеть разбросанные по траве остатки обработанных камней, и открывался красивый вид на их деревню. А теперь монокультура закрыла этот вид, а камни покрылись дерном. Какой-то безмозглый плановик выписал сюда бригады сажальщиков и уничтожил то самое место, которое можно было тогда превратить в террасу обозрения, куда бы стекались люди, готовые претерпеть известные неудобства, чтобы пообщаться с природой и встретиться с историей. Не скажу, что я поверил, будто сам Чингис бывал на этом месте или даже пользовался им. Но его военачальники вполне могли пользоваться им как наблюдательным пунктом, потому что если подойти к краю плоской площадки, то можно увидеть лежащую внизу долину, и нетрудно вообразить, что это огромный плац для парадов, что внизу сгрудились юрты и лошади, выстроились воинские части. И в траве торчало несколько больших камней, так что можно было легко представить себе, кто мог бы стоять или сидеть на них или что они могли видеть.

Вниз мы спускались по крутой и травянистой тропе. Заговорили о медведях. Они были довольно большими, доходи ли до плеча Юям, имели несколько оттенков окраски, красной и коричневой, и были совершенно неопасными. «Два дня назад шесть медведей пришли на посевы». Я видел подтверждение этих слов — глубокие рытвины на поле, мимо которого мы в тот момент проходили. «И если закричать на них, они уходят».

Мы уже почти поравнялись с домами, и я пытался разобраться в увиденном за день. Все это лишь неосновательное сырье, артефакты и фольклор, переносящие меня на 50,100 и 800 лет назад, в них нет ничего такого, что позволило пере нести их на солидную почву истории. Мои первые эмоциональные всплески: «Монгольский флагшток!», «Поилки!» — уступили место более трезвой оценке возможного толкования фактов. Зачем монгольским войскам в походе каменные поилки? Скорее всего, это обыкновенные зернотерки или мельничные камни, оставшиеся в наследие с прошлого или прошлых веков, когда здесь находился храм и большая крестьянская община.

Но при всем при том оставались легенды и само место: потаенная долина с ее лекарственными травами, некоторые из которых посчитали таким сильным средством, что ими можно было вылечить даже занемогшего завоевателя.

Мне повезло. Но если вы, читатель, отправитесь туда, боюсь, вы опоздаете. Те, кто помнит то, что когда-то рассказы вали об этом месте, разъедутся по городам и деревням за пределами долины. В конце концов по мере того, как развивается и растет экономика Китая, будет все меньше и меньше людей, которые пойдут в горы искать лекарственные травы. Тропинки зарастут, поля исчезнут под дикими травами, до ма сравняются с землей, открытые пространства зарастут елями. Все, чем будут удовольствоваться посетители, — это огороженная дорога и туристский лагерь, где гиды рассказывают сказки, которые ничем нельзя подтвердить, о горах, где никогда не было дорог. Даже если приедут историки и археологи, кто вспомнит, где когда-то были Учебный центр, Командный центр, Лечебница и Тронный зал Чингисхана?