"Мерфи" - читать интересную книгу автора (Беккет Сэмюел Баркли)

3

Луна, по поразительному совпадению находившаяся в своей полной фазе и одновременно в перигее, приблизилась к Земле на расстояние, наименьшее за предыдущих четыре года. Ожидались невероятно высокие приливы. А Управление Лондонского Порта беспокойства по этому поводу не проявляло.

До Мерфиевого клеткоподобного жилища Силия добралась лишь после десяти часов вечера. В его окне не горел свет, но это не обеспокоило ее, ибо она знала, что Мерфи имеет пристрастие сидеть во тьме. Она уже приготовилась звонить в дверь особым образом, известным Мерфи и оповещающим его о том, что пришла именно она, однако в этот момент дверь распахнулась сама собою и какой-то человек, от которого сильно пахло спиртным, из этой двери вывалился и после короткого колебания с грохотом помчался вниз по лестнице. К двери квартиры, в которой Мерфи снимал комнату, вела только одна лестница, и человек, источавший пьяный запах, этой лестницей и воспользовался. Двигался он несколько странно, пружинистыми прыжками, словно ему хотелось бежать, но он почему-то никак не мог отважиться на это. Силия вошла в коридор и, нашарив в темноте выключатель, щелкнула им. Но свет не загорелся – лампочку выкрутили. Она пошла дальше в темноте, медленно, с остановками, давая себе и Мерфи последний шанс.

Силия не видела Мерфи с того самого дня, когда он заклеймил работу, заявив, что работа будет концом для них обоих, и вот теперь она бредет к нему в темноте и несет фиктивную грамоту – гороскоп, составленный восточным истуканом, – открывающую путь к преуспеянию и благополучию. А он, наверное, думает о ней, как о Фурии, которая заявится, чтобы утянуть его в Тартар… или даже, как о судебном исполнителе с ордером, накладывающим арест на имущество… А идет даже не она, идет к нему сама Любовь, вот такой судебный исполнитель… Она же всего лишь понятой. Эта мысль заставила ее даже присесть на корточки в темноте, почти полной, если не считать смутных пятен света в глубине коридора… А как замечательно было у реки… ей махали флажками баржи, дымовая труба кланялась ей, буксир и толкаемая им баржа пели ей какую-то песенку, да-да, именно ей… А может быть, не ей? Но так было приятно думать, что это ей оказывают такую честь… А может быть, ей сейчас повернуться и уйти? Что это изменит? Какая разница, будет ли с их отношениями покончено ее способом или его способом? Она будет пребывать в уверенности, что это он виноват, а он будет считать, что все погибло из-за нее… А как же нежная страсть?

Силия добралась наконец до его двери. Прислушалась. Ни звука. Но и это ее не обеспокоило, ибо она знала о его пристрастии сидеть продолжительное время не только в темноте, но еще и в тишине.

Силия засунула руку в сумочку – если она нащупает монетку большим пальцем, она зайдет к Мерфи, а если указательным – уйдет прочь. На монетку наткнулся первым указательный палец, и Силия поднялась на ноги, развернулась и уже собиралась уходить, когда из комнаты Мерфи донесся какой-то пугающий звук, насыщенный таким отчаянием, что она, застыв в ужасе, даже сумочку выронила из рук. Мгновенная тишина, а потом – громкое, тяжелое дыхание, вызывающее больше жалости и сострадания, чем самый жалобный стон. Все силы враз покинули ее, и пару мгновений она не могла двинуться с места. Едва только силы к ней вернулись, она овладела собой, быстро наклонившись, нашарила сумочку на полу, подхватила ее и бросилась спасать Мерфи. По крайней мере, она считала, что ее вмешательство спасет ему жизнь. Таким образом, предзнаменование, данное монеткой, отменилось само собою.

А Мерфи в этот момент, издав душераздирающий звук, услышанный Силией, находился все на том же месте, где мы его и оставили, с той разницей, что теперь он пребывал не в кресле, а под ним. При этом его единственный контакт с полом осуществлялся через лицо, которое было к полу самым грубым образом прижато. Его позу можно было бы – правда, с очень большой натяжкой – описать как таковую, в которой на мгновение оказывается исключительно неопытный ныряльщик, входящий воду, с той существенной разницей, что руки Мерфи не были вытянуты над головой, как у ныряльщика, желающего уменьшить силу удара головы о поверхность воды, а были они заведены назад, да еще привязаны к ручкам кресла. Мерфи оказался в состоянии, в котором мог осуществлять лишь самые незначительные движения: облизывание губ, подставление другой щеки пыльной жесткости пола ну и еще некоторые другие, столь же незначительные. Из носа у него текла кровь.

Не теряя времени на излишние вопросы и размышления о том, как же такое могло произойти, Силия с величайшей поспешностью посрывала с Мерфи шарфы-путы и столкнула с него кресло-качалку. По мере того как срывались узы, Мерфи поэтапно оседал на пол, и вот наконец он улегся во весь свой рост в позе распятого. Дышал он тяжело и постанывал. Огромный розоватый невус,[30] занимавший всю вершину правой ягодицы, буквально заворожил ее. Как так получилось, что она не видела его раньше? Непонятно.

– Помогите… – стонал Мерфи.

Выведенная из задумчивого созерцания Мерфиевого седалища этим призывом, Силия принялась умело оказывать Мерфи первую помощь так, как ее учили в ее – уже кажущуюся такой давней! – бытность девочкой-скаутом. После того как Силия сделала все, что могла, и исчерпала до конца возможности первой помощи, она выволокла Мерфи из угла, подсунула под него кресло-качалку, подвезла его к кровати, опорожнила кресло на кровать, уложила Мерфи на кровати как положено, прикрыла его одеялом и села рядом. Теперь наступала его очередь предпринимать какие-нибудь действия. И он, не открывая глаз, слабым голосом вопросил:

– Кто вы?

Силия назвала себя. Мерфи, словно не веря ушам своим, широко распахнул глаза, и из хаоса, большого, брызжущего блеском бурного беспорядка, о котором в свое время с таким восхищением говорил Ниери, выплыло лицо, на котором обозначились возлюбленные им черты. И Мерфи закрыл глаза и раскрыл объятия. Силия плавно, избегая резких движений, улеглась ему на грудь, головы их оказались рядышком на подушке, хотя и повернутые в разные стороны, а пальцы его принялись перебирать ее соломенные волосы. И получилось то «короткое замыкание», к достижению которого так страстно стремился Ниери. Порыв, сопротивление, преодоление. Разгорелось пламя, долго не угасавшее…

Уже утром Мерфи простым и понятным языком объяснил, как он оказался в таком в буквальном смысле исключительно необычном положении. Он качался, качался и заснул в кресле, хотя слово «заснул» не совсем правильно описывает то состояние, в которое он погрузился, а потом вдруг он почувствовал, что у него начинается сердечный приступ. Если с ним такое приключалось в тот момент, когда он находился в кровати, то обычно его весьма бурные попытки угомонить приступ заканчивались тем, что, в девяти случаях из десяти он оказывался на полу. Pi поэтому ничего удивительного не было в том, что, поскольку приступ случился с ним в тот момент, когда он находился в кресле, да еще будучи к нему привязанным, его борьба с приступом привела к переворачиванию качалки.

– Так, это, предположим, понятно, но скажи на милость, кто тебя привязал к качалке?

Силия ничего не знала о том несколько странном развлечении, которому время от времени предавался Мерфи в ее отсутствие и никогда при ней, и он дал ей полный и откровенный отчет об этом своем исключительно необычном времяпрепровождении и обовсем том, что оно предполагало.

– Кстати, когда ты позвонила, я как раз закончил сложный процесс самопривязывания, – вспомнил Мерфи.

Не знала Силия и о том, что Мерфи подвержен сердечным приступам, которые не беспокоили его в то время, когда они бывали вместе, а теперь он, ничего не утаивая (несмотря даже на то, что это могло вызвать ее беспокойство), подробно рассказал ей об этих своих приступах.

– Ну, вот теперь ты понимаешь, насколько для меня важно твое присутствие, – заключил он.

Силия повернула голову и посмотрела в окно. По небу быстро неслись тучи. Ее дед Келли, наверное, гукает, как младенец, от радости, запуская своего змея…

– Подай мне, пожалуйста, мою сумочку. Она на полу, рядом с тобой.

Раскрыв ее, Силия обнаружила, что зеркальце разбито. Наверное, разбилось, когда она уронила сумочку на пол, услышав пугающие звуки, доносившиеся из комнаты Мерфи. Силия едва не вскрикнула и быстро отвернула голову в сторону, чтобы Мерфи не увидел выражения на ее лице. Вытащив из сумочки большой черный конверт с разноцветными буквами на нем, она протянула его Мерфи.

– Это то, что ты просил меня достать, – пояснила она, по-прежнему не глядя на него.

Она почувствовала, как Мерфи вытягивает конверт из ее пальцев. По прошествии некоторого времени, в течение которого Мерфи не издал ни звука и. даже не шелохнулся, Силия не утерпела и повернула к нему голову. И обнаружила, что лицо Мерфи, обычно желтоватого оттенка, сделалось пепельно-серым. Тонкая, уже бледная, полоска крови, прошлым вечером не обтертой, засохшей и частично обсыпавшейся, вилась по нижней челюсти и подчеркивала катастрофическое убывание цвета на лице Мерфи. Он томил Силию молчанием еще некоторое время и наконец сказал изменившимся, незнакомым ГОЛОСОМ:

– Мой приговор… спасибо.

Она поразилась тому, насколько сильное впечатление может произвести на праздного человека перспектива грядущей необходимости пойти работать.

– Моя маленькая булла при-лучения,[31] – трагическим тоном произнес Мерфи, – запечатанная не сургучом, а слюной восточного идола. Спасибо, спасибо…

Силия, ожесточив сердце свое, передала ему шпильку для вскрытия конверта. Первым побуждением Мерфи было поступить с этим мрачного цвета предметом так, как он поступал с ему подобным во времена, когда он получал некоторые деньги благодаря манипулированию со счетами, а именно – вскрыть конверт, не повреждая его, с помощью пара, глянуть на его содержимое, подивиться ему и положить назад в конверт, не читая, не знакомясь, так сказать, с этим содержимым подробно. Но кому, собственно, возвращать? Денег-то он за это не получит.

– А почему конверт черный? – спросила Силия. – А буквы на нем разных цветов?

– А потому что бог воров, планета[32] parexcellence[33] и моя тоже, не имеет в астрологии одного определенного цвета.

Мерфи вытащил из конверта многократно сложенный лист бумаги и стал разворачивать. Когда развернул полностью, то оказалось, что послание сложено было в шестнадцать раз. Ну, а конверт черный потому, что черное это дело – отправляться кому-то на работу.

– Ну что ж, не так плохо, – чуть ли не с удовлетворением проговорил Мерфи; от прочитанного у него даже восстановился его обычный желтоватый цвет лица. – Пандит[43] Сук превзошел самого себя!

– Теперь, получив такой гороскоп, ты уже готов подыскать себе работу? – спросила Силия.

– Конечно, теперь путь открыт. В первое же четвертое число, которое в 1936 году выпадет на воскресенье, я украшусь предписанными мне камнями и отправлюсь попечительствовать, искать преступников, открывать неведомые земли, заниматься предпринимательством, сутенерством – смотря по обстоятельствам.

– А пока не выпадет это счастливое число, чем ты будешь заниматься? – спросила Силия.

– А пока я буду следить за тем, чтобы не случилось беды при припадках, при общении с издателями, четвероногими, буду беречься от анурии,[44] брайтовой бо…

Силия издала вопль отчаяния, долгий и громкий, а потом резко оборвала его, как это иногда бывает у совсем малых детей.

– Как ты можешь… как ты можешь быть таким… таким дураком… и такой гадкой тварью!? – вскричала Силия. – Какой ты… – но не завершила какой.

– Но я же не могу идти против предписаний этого гороскопа, к тому же составленного специально для меня, – спокойно возразил Мерфи. – Бог меня накажет.

– Дурак и подлая тварь! – повторила Силия.

– Ты слишком сурова ко мне.

– Сначала ты мне говоришь, чтобы я раздобыла это… эту… этот…

– Свод того, что желательно и чего нежелательно делать, – вежливо подсказал Мерфи.

– Я стараюсь, стараюсь… ну, чтоб нам быть вместе, а потом ты из этого делаешь… делаешь…

– Делаю то, что и положено делать: определяю курс действий в соответствии с полученными предписаниями, – все так же спокойно завершил за Силию Мерфи.

Да уж, действительно, трудно было бы сыскать более совершенно устроенный ум, чем у этого Натива.

Силия открыла рот, чтобы продолжить высказывать свое возмущение, но почти тут же закрыла его, не произнеся более ни слова. Она отправила свои руки в путешествие, долженствующее закончиться жестом, который делал Ниери, когда думал о девице Двайер, и который никогда у него не получался должным образом; завершив демонстрацию жеста, Силия вернула свои руки – как показалось Мерфи, вполне естественным и законным образом – в их первичное положение… А вот теперь ей ясно, что у нее на свете никого нет, возможно, за исключением старика Келли… Силия снова открыла рот, снова ничего не сказала и начала медленно и демонстративно готовиться к уходу.

– Ты никуда не пойдешь, – постановил Мерфи.

– Я лучше уйду сама, прежде чем меня отсюда вышвырнут.

– Но какой смысл уходить просто, так сказать, телесно? – вопросил Мерфи, поворачивая тем самым беседу таким образом, что Силия получала возможность высказаться по поводу происходящего.

– Ты слишком скромен, – заключила она.

– Послушай, давай не будем заниматься словесной перепалкой, – воззвал Мерфи к Силии. – По крайней мере, давай вести себя так, чтобы никогда в будущем у нас не было повода обвинять друг друга в пошлых выяснениях отношений.

– Стараюсь изо всех сил. Держусь в рамках того, что говорила и в прошлый раз.

Силия и в самом деле совершала действия, которые могли быть восприняты как подготовка к уходу, и если бы она продолжила в том же духе, то, пожалуй, через минут двадцать, ну не позднее, чем через полчаса, она, по всей вероятности, должна была бы уйти. На лице у нее уже установилось выражение, которое она на себя цепляла, находясь «на работе».

– Я больше не вернусь, – медленно говорила она, – я не буду открывать твои письма, все в жизни круто изменю.

Будучи убежденной, что он ожесточил свое сердце и никак не будет препятствовать ее уходу, Силия не торопилась.

– А потом я буду горько сожалеть о том, что встретила тебя.

– Встретила меня! – воскликнул Мерфи. – Как замечательно ты выразилась! Встретила – надо же!

Мерфи решил, что с его стороны будет умнее, если он не станет сдаваться до тех пор, пока наверняка не убедится в том, что она этого ни за что не сделает. А тем временем – не устроить ли небольшую сцену, не произвести ли, так сказать, взрыв негодования? Вряд ли это нанесет серьезный ущерб, скорее такое поведение не повредит, а пойдет на пользу. Хотя, с другой стороны, Мерфи чувствовал, что он не совсем готов к этому, более того, он знал, что еще задолго до того, как все завершится, он уже будет сожалеть о том, что все это затеял. Но все же, может быть, это лучше, чем просто так лежать, молчать, смотреть на нее, видеть, как она нервно облизывает губы, и ждать неизвестно чего. И он выпустил первый заряд:

– Такая вот любовь, которая что-то постоянно требует, которая осмысливается как некое прагматическое действо, у меня уже в печенках сидит…

– А почему не в почках?

– Ну вот скажи мне, – продолжал Мерфи, не обратив внимания на выпад, – что или кого ты любишь? Меня таким, каков я есть. Так? Можно желать того, чего у тебя нет, но любить такое отсутствующее качество невозможно. Ведь так? – Ну что ж, неплохое заявление, особенно сделанное таким человеком, как Мерфи. – Ну а раз так, почему же ты постоянно стремишься изменить меня? Наверное, для того, чтобы иметь возможность уже меня не любить? – Голос Мерфи шел вверх и, надо отдать ему должное, достиг весьма высокого уровня звучания. – Ты хочешь изменить меня для того, чтобы не быть обреченной на любовь ко мне, чтобы получить передышку от любви ко мне. – Мерфи очень хотелось высказаться так, чтобы смысл высказывания был максимально ясным. – Все женщины одинаковы, вот так-то, совершенно одинаковы, вы не умеете любить, вы не умеете проявлять привязанность в течение какого-нибудь мало-мальски длительного срока, вы не терпите никакого чувства, кроме одного – чувства быть прочувствованными, вы любите пять минут, а потом забываете про любовь и хотите лишь этих поганых детей и домохозяйствования, и ничего вам больше не нужно! Если бы ты знала, как я ненавижу этих баб, не желающих быть Венерами, а желающих быть уборщицами, кухарками и думающих не о плотских радостях, а том, как им приготовить картофельное пюре!

– Не переутомляйся длинными речами! – воскликнула Силия и спустила одну ногу с кровати.

– А разве я хотел переменить тебя? Разве изводил я тебя требованиями заниматься тем, что тебе совершенно претит, и прекратить делать то, что тебе нравится делать?

– Я есть такая, какая уж есть и какой меня сделало то, чем я занимаюсь.

– Нет, не так, – возразил Мерфи. – Ты занимаешься тем, чем занимаешься, именно потому, что это соответствует твоей натуре, хотя ты и отдаешь этому занятию лишь малую часть того, что ты из себя представляешь, ты вдавливаешь себя в то, чем занимаешься, по каплям… – голос Мерфи стал срываться на детское скуление и сюсюканье. – Ницево я ни деляль, мамочька, я ни виноват. Вот так и ты, делаешь, а потом отпираешься. Скучно и натужно.

Силия уже сидела на краю кровати и надевала туфли.

– Я слышала всякую галиматью, но такого… – Силия не договорила.

– Ну, если слышала, послушай еще, пока из меня весь дух не выйдет. Если бы мне пришлось определять, что ты из себя представляешь, исходя из того, чем ты занимаешься, тебе бы ничего другого не оставалось делать, кроме как укатиться отсюда и пребывать в гордом одиночестве, себе в радость. Сначала ты требуешь, чтобы я выполнял твои условия, а когда я начинаю их выполнять, ты сама же эти условия не соблюдаешь. Вот взять хотя бы гороскоп, который ты принесла. Я готов делать то, что там предписано, а ты что мне на это говоришь? Я пытаюсь следовать указаниям Небес, выявленным профессором Суком, а ты тут же собираешься уходить от меня, разве это не нарушение нашего соглашения? Что еще я могу сделать?

Мерфи закрыл глаза и откинулся на подушку. Оправдываться было не в его привычках. Вряд ли Мерфи нужно было бы убеждать в том, что, скажем, действия какого-нибудь атеиста, от скуки ковыряющего долотом туземного каменного божка, следовало бы считать более бессмысленными, чем его, Мерфи, попытки оправдать свое безделье и бездействие. Его страсть к Силии и странное чувство, нашептывающее, что ему не следует сдаваться без хотя бы видимой борьбы, привели к тому, что он несколько забылся и позволил себе то, что позволять не следовало. Столь неожиданное проявление пережитка давних времен, когда он еще лазил по кустам и деревьям за орехами, стрелял по воробьям из рогатки, весьма его удивило. Смерть в бою представляла собой полную противоположность всем его жизненным установкам, намерениям и убеждениям.

Мерфи, не открывавший глаз, слышал, как Силия окончательно сползла с края кровати и направилась к окну. Постояв там немного, она вернулась и застыла у изножья кровати. Нет, он не откроет глаза. Слегка приоткрыв рот, Мерфи втянул щеки. Неужели ей известно чувство сострадания и сопереживания?

– Хорошо, я скажу тебе, что еще ты можешь сделать, – проговорила Силия. – Ты можешь вылезти из этой своей постели, привести себя в порядок, одеться поприличнее и побродить по улицам в поисках работы.

А ведь была же когда-то нежная страсть! Обычный для Мерфи желтый цвет опять схлынул с его лица.

– По улицам?! – пробормотал Мерфи. – Да простит Господь эту женщину!

Судя по звуку ее шагов, она направилась к двери.

– Понятия не имею, – продолжал бормотать Мерфи, – что она этим хотела сказать… вникнуть в смысл ее импликаций[45] так же трудно, как попугаю осознать значение тех ругательств, которые он произносит…

Поскольку, судя по всему, Мерфи и далее намеревался бормотать себе под нос и задавать сам себе вопросы, Силия громко попрощалась и открыла дверь.

– Ты даже не понимаешь, что говоришь! – крикнул с кровати Мерфи. – Закрой дверь! Я тебе растолкую, что содержалось в твоих словах.

Силия прикрыла дверь, но рука ее оставалась на дверной ручке.

– Иди сюда. Сядь на кровать, – позвал Мерфи.

– Нет, не пойду, – отказалась Силия.

– Ну не могу же я, в самом деле, говорить в пустоту! Моим четвертым наивысшим определением является тишина… Иди сюда и сядь на кровать.

Таким тоном эксгибиционисты произносят свои последние, предсмертные слова. И Силия вернулась к кровати и уселась на краешек. Мерфи открыл глаза, холодные и неподвижные, как у чайки, и с исключительной, волшебной ловкостью погрузил их взгляд, словно вонзил копья, в ее глаза, показавшиеся ему еще более зелеными, чем когда-либо раньше, и наполненные таким выражением безнадежности, которого ему не доводилось видеть ни у кого другого.

– Ну что у меня остается? – вопросил Мерфи. – Если ты уйдешь, что от меня останется? Ты есть мое тело и мой разум… – Мерфи помедлил, чтобы дать время этому невероятному высказыванию освоиться в голове Силии. Силия безропотно слушала, может быть, у нее никогда более не будет возможности выслушивать его или выполнять какие-либо его просьбы. – В ту геенну продажности и стяжательства, в которую ты меня толкаешь, – медленно проговорил Мерфи, – кому прямая дорога? Тебе и только тебе. Если отправится туда мое тело, снова-таки отправишься вместе с ним и ты тоже, ну а если отправится туда и мой разум, мой дух, то туда покатится все. Что ты на это скажешь?

Силия смотрела на Мерфи в полной растерянности. Похоже, он говорит все это совершенно серьезно. Но когда он говорил, что нацепит свои драгоценности, оденется в желто-лимонное и так далее, то ведь и тогда казалось, что он говорит совершенно серьезно. Ее охватило ощущение, которое столь часто охватывало, когда она общалась с Мерфи, что она словно заплевана словами, умирающими в тот самый момент, когда они срывались с его губ; каждое следующее слово отменяло смысл – так и не успевший проявиться – слова предыдущего, и под конец она совсем уж не понимала, что он, собственно, хотел сказать. Слушать Мерфи было все равно, что слушать исключительно сложное музыкальное произведение в первый раз.

– Ты все невозможно перекручиваешь, – сказала Силия. – Работа совсем не обязательно предполагает то, что ты говоришь.

– Другими словами, все остается по-прежнему? Или я поступаю так, как ты этого от меня хочешь, или ты уходишь от меня. Я правильно понял?

Силия начала подниматься, а Мерфи привскочил на кровати и крепко ухватил ее за запястья.

– Отпусти меня, – потребовала Силия.

– Нет, ты скажи – или-или?

– Отпусти мои руки.

И он отпустил. Силия встала и пошла к окну. Небо, прохладное, яркое, полное движения, обласкало ее глаза, словно миррой помазало, напомнило об Ирландии.

– Так да или нет? – настаивал Мерфи на получении ответа. А какая разница, да или нет – извечная тавтология.

– Да, – глухо проговорила Силия. – А теперь ты возненавидишь меня…

– Нет, этого не будет… Посмотри, нет ли где-нибудь чистой рубашки?