"Мерфи" - читать интересную книгу автора (Беккет Сэмюел Баркли)

12

Позднее утро, среда, 23 октября. В небе ни облачка.

Купер сидел – да, да, представьте себе, Купер обрел способность сидеть! – так вот, Купер сидел рядом с водителем; Вайли сидел между Силией и Кунихэн; Ниери сидел, спиной к дверце, на одном из откидных сидений, положив ноги на другое, занимая позу, весьма, надо сказать, чреватую для него скрытой опасностью. Ниери считал, что ему повезло с местом в машине больше, чем Вайли, так он мог видеть лицо Силии, голова которой была постоянно повернута к окну. А вот Вайли считал, что повезло больше ему, чем Ниери, особенно в те моменты, когда они ехали по участкам дороги, которые были вымощены булыжником, или делали крутой поворот. К тому же Вайли уставал от созерцания лиц значительно быстрее, чем Ниери.

Лицо Кунихэн тоже было повернуто к окну, но увы, оно не привлекало такого же внимания, как лицо Силии. И она это явственно ощущала, настолько явственно, что, казалось, об этом написано на стекле. Однако это обстоятельство не вызывало в ней чрезмерного беспокойства. Они никогда не получат большего, чем имеют сейчас, решила она, даже того малого, что имеет в данный момент, даже простого нахождения рядом с ней! И даже это малое вскоре у них отнимется. А потом – потом они все равно прибегут к ей, на задних лапках!

Кунихэн обладала способностью думать плохое о своих любовниках, прошлых, нынешних и даже просто еще только предполагаемых, при этом о себе самой думая лишь только хорошее. Эту способность должны развить в себе молодые люди, и женщины, и мужчины, вступающие на арену половых игр.

Всем, кроме Силии, эмоциональные механизмы души которой словно приостановились и замерли, казалось, что они уже присутствуют на похоронах и едут в машине ближайших друзей и родственников усопшего, настолько сильным было чувство освобождения от того, что давило на них. И в самом деле, жизнь на Пивоваренной улице сделалась просто невыносимой. Там продолжала раскручиваться старая цепочка любви, терпимости, безразличия, омерзения и отвращения.

Ниери и Вайли, после того, что произошло, разместились наверху, в комнате, которую когда-то занимал старик, а Кунихэн – прямо под ними, вместе с Силией. Кунихэн была бы не прочь подняться в комнату к Вайли при условии, что Силия не возражала бы против того, чтобы Ниери спустился к ней в комнату. Вайли же никоим образом не возражал бы против того, чтобы спуститься к Силии, если бы Кунихэн наотрез не отказывалась подняться к Ниери. И Ниери, возможно, был бы только рад спуститься вниз или принять даму у себя в комнате, если бы и та, и другая безо всяких обиняков не выказывали полное нежелание общаться с Ниери ни вверху, ни внизу.

Вследствие всех этих желаний, нежеланий и отвращений Силии и Кунихэн пришлось размещаться в одной (поскольку единственной) кровати в большой комнате. Кунихэн рассказывала Силии такие вещи о Мерфи, которые не делали ей чести и не сообщали Силии ничего нового. Ниери и Вайли поочередно спали в кровати в той комнате наверху, в которой когда-то обитал старик, и каждый из них думал о Силии, причем каждый из них, вызывая перед своим мысленным взором образ Силии, делал это сугубо по-своему, в зависимости от своих индивидуальных наклонностей.

Итак, постепенно и Ниери и Силия начинают терять свою потребность в Мерфи. Он переносит свою потребность на Силию, а она жаждет отдохнуть от своей потребности.

В довершение ко всему надо было где-нибудь разместить Купера, и ему устраивали импровизированную постель на полу в кухне. Подглядывая в замочную скважину, Кэрридж наблюдала за тем, как Купер укладывается спать, в носках, в брюках из плотной ткани, в рубашке. Не снимал Купер даже шляпы. Разве интересно подсматривать за человеком, который укладываясь спать, остается практически полностью одетым? Да, Купер разочаровал Кэрридж.

В течение двух дней и трех ночей они не выходили из дому. Ниери не выходил из дому потому, что не доверял своим сообщникам, ни Вайли ни Кунихэн, ни ей, ни ему по отдельности, ни им двоим вместе, особенно теперь, когда они сошлись под одной крышей; к тому же он опасался того, что Мерфи может объявиться, по закону ехидства, именно в его отсутствие.

Вайли и Силия не выходили по приблизительно тем же причинам, с той только разницей, что они, каждый по отдельности, и он, и она вместе взятые, не доверяли Ниери. Купер не выходил из дому просто потому, что ему запретили это делать. Силия не выходила на улицу потому, что ей и в голову не приходило это сделать. А Кэрридж не выходила потому, что на это у нее не было времени. Казалось, никто из них вообще никогда уже из дома не выйдет, но тут пришло спасение в виде записки от доктора Ангуса Убифсиха, из которой стало ясно, что, по крайней мере, одна причина, удерживавшая всех в доме, отпала: опасаться того, что Мерфи может нежданно нагрянуть, уже не приходилось. А раз так, то они уже могли спокойно отправиться подышать свежим воздухом безо всякого опасения, что во время их отсутствия может объявиться Мерфи…

Когда они выходили из дома и шли к машине, никто не проронил ни слова. То немногое, что они знали о правильности своих предчувствий, не заслуживало ни того, чтобы искать этим предчувствиям подтверждений, ни того, чтобы пытаться их опровергнуть. Силия, откинувшись спиной на сиденье и склонившись лицом к окну, ничего не замечала вокруг себя, кроме цветных полос, несущихся за окном, убегающих в прошлое, и ничего не чувствовала, кроме сиденья, толкавшего ее в спину. Кунихэн прижимала грудь к тому, кого считала меньшим из двух зол, и делала это со смутным удовольствием, хотя и не без некоторой горечи. Прежде, пока вероятность того, что Мерфи все-таки может вернуться к ней, не исключалась полностью, сохранялся и риск того, что Мерфи покинет ее просто так, без ухода к какой-нибудь другой женщине; было бы ужасно, если бы он окончательно и бесповоротно ушел от нее к Силии или к какой-нибудь другой шлюхе – последнее не было бы столь ужасно, как первое, но тоже было бы достаточно неприятно. А теперь ничего такого можно было не опасаться… В некотором роде подобное же облегчение испытывал и Ниери, для которого созерцание Силии превратило желание общения с Мерфи из цели в себе в ощущение того, что Мерфи сделался в некотором смысле препятствием. Да, вполне можно было испытывать удовлетворение от того, как все повернулось… А у Вайли, которого трясло на всех ухабах и бросало из стороны в сторону на всех поворотах, крутилась в голове одна и та же фраза: а разве я вам всем не говорил, что она так или иначе приведет нас к нему?

Вежливость и чистосердечие обычно идут бок о бок, и если в той или иной ситуации вежливость неуместна, неприменимо и чистосердечие, и соответственно наоборот. В такой ситуации следует просто молчать, воздвигать стену молчания между собой и другими, эту на самом-то деле тонкую перегородку между тем, что плохо скрываемо, и тем, что плохо высказываемо, между ложью неловкой и ложью вынужденной.

В М.З.М. их принял доктор Ангус Убифсих, магистр всяческих наук (получивший свое магистерское звание на Внешних Гебридах), большой авторитет местного масштаба, благочестивый моттист.[226] Гебридский магистр был большим костлявым мужчиной, сутулым, розовощеким, грубовато-равнодушным, его украшали бакенбарды такой конфигурации, которую можно увидеть у старомодных продавцов в антикварных лавках; его руки, покрытые странным розовато-рыжеватым пушком, были в пятнах, какие бывают у садовников; глаза у него были красными, очевидно, от постоянного и напряженного всматривания в пациентов для выявления у них симптомов регресса. Убифсих, пригладив бакенбарды, обратился к Силии:

– Госпожа Мерфи?

– Видите ли, – ответила за нее Кунихэн, – боюсь, что мы все… просто его очень хорошие друзья.

Убифсих вытащил из кармана конверт, который выглядел так, словно он побывал в огне, но его успели вовремя вытащить. Убифсих поднял руку, державшую конверт, с видом фокусника, вытащившего из колоды карт заказанного туза. На конверте можно было ясно прочитать, что содержимое адресовано «г-же Мерфи», проживающей по такому-то адресу на Пивоваренной улице. Буквы, выведенные карандашом, выглядели и шатко и валко.

– Вот и все, что мы имеем, – сообщил собравшимся Убифсих. – Если у него и были какие-то иные бумаги, боюсь, оне все пагыбли в охне (последние слова Убифсих произнес, надо думать, на гебридский манер).

Ниери, Вайли и Кунихэн, словно сговорившись, вскинули руки вверх картинным жестом удивления и отчаяния.

– Давайте я возьму, – вызвался Ниери, – я обязательно передам его.

– Да, да, не сомневайтесь, будет доставлено, – подтвердил Вайли.

– Мы все тут его лучшие друзья, – напомнила убифсиху Кунихэн.

Убифсих вернул конверт в свой карман, встал из-за стола и жестом предложил следовать за ним.

Покойницкая выглядела, как веселое бунгало, и вовсе не походила на морг: кругом росли кусты и тис; плющ и виноград с красными листьями так густо оплетали стены, что почти полностью скрывали кирпичную кладку. На отполированной до блеска мраморной ступеньке рядышком сидели Бим и Тыкалпенни, плотно прижимаясь друг к другу, а на лужайке перед домом стоял человек, облаченный в черный пиджак и полосатые брюки, и гибкими движениями размахивал зонтиком, словно клюшкой для гольфа, мощно и резко посылая невидимые мячи в разных направлениях. Его ладный котелок стоял на траве тульей вниз. Черный пиджак и полосатые брюки наводили на мысль, что этот человек коронер.[227] Так оно и оказалось.

Вошли в морг после того, как небольшая дуэль между Магистром Медицины и коронером, уступавшими друг другу право пройти первому, завершилась дружественным примирением и без потери чести для кого-либо из них. Входили в следующем порядке: Магистр Медицины и коронер почти одновременно, Силия, Вайли, Купер, Тыкалпенни и Бим – последние двое, словно сплетенные в погребальный венок. Войдя, проследовали по короткому коридору, по обеим сторонам которого в два яруса тянулись огромные холодильники, и попали в помещение, где проводились вскрытия, неожиданно засверкавшее белым и серебряным. Одна стена этого помещения оказалась полностью застекленной, причем нижняя часть ее на метра два от пола – матовым стеклом.

Развилки ветвей тисов,[228] растущих вокруг морга, имели очертания гавани, в которую не удалось бы заплыть ни одному кораблю; некоторые ветви походили на руки, вскинутые вверх, безуспешно пытающиеся дотянуться еще выше, или на руки, воздетые в мольбе, в смиренном бессилии взывания к подаянию или в молитве…

Бим и Тыкалпенни остались в коридоре, так как им предстояло достать Мерфи из холодильника. Открыв дверцу, они легким, скользящим движением вытащили нечто похожее на огромный поднос, сделанный из алюминия, на котором покоился Мерфи, отнесли его в зал для аутопсий[229] и положили на мраморную плиту, выглядевшую так, словно она была добыта в каких-то археологических раскопках. Плита эта лежала на столе, стоящем у стеклянной стены.

Доктор Убифсих и коронер, разместившись у головного конца плиты, приняли профессорские позы, словно собирались что-то демонстрировать студентам-медикам на трупе. Бим стоял у изножья алюминиевых носилок, а Тыкалпенни у изголовья. В руках они держали концы задубевшей простыни, ко торой был укрыт Мерфи. Все остальные расположились полумесяцем у двери. Силия смотрела на след от утюга, оставшийся на простыне, сделавшейся плащаницей, после, очевидно, недавнего неуклюжего глаженья. Вайли поддерживал под локотки Кунихэн, обладавшую способностью падать в хорошо рассчитанный обморок.

Кунихэн, закрыв глаза, прошептала:

– Скажешь мне, когда уже можно будет смотреть.

Ниери, взглянув на Купера, к своему величайшему удивлению обнаружил, что Купер снял шляпу и что голова у него имеет вполне нормальный вид, если не считать того, что волос у него было больше, чем обычно бывает у мужчин его возраста, и волоса эти были невероятно спутанны. Только тогда Ниери вдруг вспомнил, что Купер сидел в машине по пути в М.З.М.!

– Это… эти останки, – проговорил коронер голоском жеманного педераста, – оказались… как это ни прискорбно… с сердечной болью вам сообщаю, что они находятся в пределах подведомственного мне района… Мне предстоит выполнить ряд, так сказать, формальностей, перед, некоторым образом, захоронением…

Коронер закрыл глаза и произвел такое движение, словно наносил сильный удар клюшкой для гольфа по воображаемому мячу. Мысленным взором он проследил за полетом мяча, который, издавая сладостные звуки, напоминающие тихий свирельный напев, пролетел над зеленью лужайки, ударился о загородку, отскочил прямо в ямку, затрепыхался там и замер…

Коронер вздохнул и быстренько продолжил:

– В мои обязанности входит… в силу занимаемой должности, я, некоторым образом, должен проинформировать вас о том… мой долг сообщить вам… Первое: кто умер, второе: каким, непосредственно, образом умер… Касательно второго пункта… он, к счастью, не должен… на нем не придется задерживаться, потому что… вследствие того, что… как бы это получше выразить…

– Установить смерть не составляет труда, – вмешался Убифсих, – вследствие несомненности отсутствия каких бы то ни было проявлений жизни и присутствия всех бесспорных признаков смерти. Продемонстрируйте, будьте добры.

И Бим с Тыкалпенни хорошо скоординированным движением подняли простыню. Силия подалась вперед.

– Подождите, будьте добры, – учтиво остановил Убифсих порыв Силии. – Благодарю вас, верните в прежнее положение.

И Бим с Тыкалпенни послушно опустили простыню. Силия, сделав шаг вперед, замерла на месте.

– Итак, я безо всяких и каких бы то ни было сомнений смею утверждать, – заявил коронер, – что она, то есть смерть, воспоследовала в результате болевого шока, вызванного ожогами.

– Совершенно верно, – подтвердил Убифсих. – В этом нет ни малейших сомнений.

– Когда говорят, что смерть наступила в результате ожогов, то такое утверждение, посмею сказать, является полностью ненаучным, – продолжил пояснения коронер. – Ожоги всегда вызывают шоки… наверное, правильнее было бы сказать шок? Я прав, мой дражайший Ангус? Прошу извинить мою грамматическую некорректность, если таковая имела место… так вот, шок, знаете ли, бывает более сильный или менее сильный. Все зависит от силы ожогов, их местоположения на теле пострадавшего, ну и конечно, от подверженности пострадавшего токам… шоку. Ожоги, хочу вам напомнить, могут вызываться разными причинами, и обварение кипятком тоже вызывает болевой шок…

– Сепсис отсутствует, – ввернул свое Убифсих.

– Я, видите ли, давно не штудировал физиологию – признался коронер, – но в этом и не было необходимости.

– Когда мы прибыли на место происшествия, то все было уже… все было кончено, и сепсис не успел развиться, – пояснил Убифсих. – Болевого шока оказалось вполне достаточно.

– Да, наверное, будет правильнее сказать так: тяжелейший болевой шок, воспоследовавший за получением ожогов, – дал еще одно уточнение коронер. – Такая формулировка должна внести абсолютную ясность.

– Да, верно, но можно и расширить: очень сильный болевой шок, вызванный исключительно сильными ожогами, – добавил Убифсих. – Я думаю, и такая формулировка не будет преувеличением или искажением.

– Не возражаю, пожалуйста, пусть будет так. Исключительно сильные ожоги? Пусть будут исключительно сильные ожоги, вызвавшие сильнейший болевой шок, – согласился коронер. – Ну, я полагаю, с modus morendf покончено. Да, вот именно, вот таков у нас modus morendi.[230]

– Несчастный случай? – Ниери сжал свой вопрос до предельной краткости.

Коронер застыл в полной неподвижности. Вид у него был крайне озадаченный, почти, можно сказать, идиотский, а выражение на его лице было таким, какое бывает у человека, никак не могущего взять в толк, является ли услышанное шуткой, и если да, то в чем ее соль. Помолчав некоторое время, коронер осторожно сказал:

– Простите, не понял.

Ниери повторил вопрос погромче, и в голосе его зазвучали рассерженные нотки. Коронер стал открывать и закрывать рот, воздел руки горе, а потом почему-то отошел в сторону. А вот Убифсиха способность к членораздельной речи никогда не подводила (если бы он вдруг потерял дар речи, это было бы для него равносильно потере способности думать), и он, проведя рукой по усам, сказал:

– Перед нами классический случай несчастного случая.

«Однако, как он коряво изъясняется, – подумала Кунихэн, – к тому же, совершенно нет в нем ничего романтического, сухарь до мозга костей».

– Имеются кое-какие технические детали, – проговорил коронер, снова обретя дар речи, – которые могут заинтересовать присутствующего здесь господина…? Хотя, поспешу сделать признание, что в технике я не силен… могу лишь высказывать некоторые предположения, не более… Например, зажигание чего вызвало взрыв газовой смеси – спички или зажигалки? Может быть, в умной беседе темнота моя будет рассеяна светом знаний господина…?

Ниери, упорно не желавший подсказать свою фамилию, с детской непосредственностью или же, наоборот, с дерзким вызовом хорошим манерам занимался своим носом. И Вайли, пожалуй, впервые ощутил гордость за своего знакомца.

– Ну что ж, раз вопросов, касающихся, так сказать, технических деталей, не имеется, то возьму на себя, в некотором роде, смелость продолжить, – витийствовал и далее коронер, – и перейти к выяснению личности обвиняе… к личности, в некотором роде, усопшего… Стоит ли тут упоминать, что мы пребываем в крайнем смущении… растерянности… вызванном… вызванной, так сказать, самими обстоятельствами этого… этого…

– Трагического происшествия, – подсказал Убифсих.

– Вот именно, этого трагического происшествия. Итак, непосредственную причину смерти мы, некоторым образом, установили, причину, непосредственно причинившую… вызвавшую смерть. Теперь следовало бы выяснить, что же привело к этой причине, что было, так сказать, причиной причины? Фактов у нас имеется мало, но мы… но нам не следует на это жаловаться… Что по этому поводу говорит поэт? Ангус, не припоминаете?

– Какой поэт? – спросил Убифсих.

– Ну как какой? Который сказал: «Не бывает роз без шипов». Я, разумеется, цитирую по памяти, – извинился коронер, – а память моя, увы, стала столь несовершенной, столько горечи в ней собралось…

– Прошу вас, снимите, – обратился Убифсих к Биму и Тыкалпенни.

Бим и Тыкалпенни приподняли простыню за углы, Тыкалпенни, сильно наклонившись вперед, передал Биму два своих угла, тот сложил плащаницу вдвое, ин-фолио, потом ловко вчетверо, ин-октаво, после чего оба отступили в стороны. А к мраморной плите придвинулись «ближайшие друзья почившего». Силия находилась в центре и слегка впереди остальных.

– Хочу сказать это каждому, – сказал коронер, – если я осмеливаюсь сказать это без вреда, то это была персона, богатая на отличительные признаки как умственные, так и физические. Но…

– Вы забываете о нравственных, – с сарказмом сказал Убифсих, – и о духовных или, как говорят некоторые мои собратья, функциональных…

– Но если…

– Замечательных по своей существенности тем, – сказал Убифсих, – что они позволяют избежать не очень желательной аутопсии.

– Но если они сохранились, – продолжал коронер, – даже лишь очень частично, при взрыве, то это вопрос, решить который могут лишь те, кто имеет счастье входить в избранный круг близких. Вот почему вы здесь.

За этими неловкими словами последовала тишина, настолько глубокая, что можно было услышать слабое урчание холодильника. Глаза всех – всего семнадцать – бродили и шарили среди остальных.

О сколь разнообразны и множественны способы отведения взгляда в сторону и обмена взглядами! Бим и Тыкалпенни одновременно подняли головы, их взгляды, нежные и страстные, встретились; эти взгляды словно говорили: мы живы, у меня есть ты, а тебя есть я! Убифсих, и так весьма сутулый, повесил голову на грудь и превратился в фигуру, состоящую только из ног, черепа и торчащих в стороны бакенбард. В значительной степени его репутация глубокомысленного человека зиждилась на его умении напустить на себя вид погруженности в мысли, в то время как на самом-то деле в голове у него было совершенно пусто. А вот коронер голову не поворачивал – просто расфокусировал свой взгляд и перестал что-либо видеть вокруг себя. Ниери и Вайли спокойно перенесли свое внимание на стеклянную стену, на видневшуюся в верхней части зеленую листву, опирающуюся на голубизну неба. Всеобщее нежелание смотреть на то, что лежало на мраморной плите, сделалось совершенно явственным. Куперу, которого мог расстроить даже вид птички с поломанным крылом, оказалось достаточно и одного быстрого взгляда, который он метнул из своего единственного глаза. Кунихэн, которая осмеливалась то и дело поглядывать на Мерфи, была приятно удивлена тем, что она проявляет такую железную стойкость духа перед лицом смерти, но одновременно недовольна и огорчена тем, что в ней не осталось и следа от ее прежних чувств к Мерфи, и тем, что у лежащего на мраморной плите ничего не осталось от прежнего Мерфи; раздосадована она была и тем, что не могла воскликнуть перед всеми, показывая пальцем на неподвижную Мерфиеву оболочку: «А вон там лежит Мерфи, близкой подругой которого была я!» Силия, по всей видимости, оставалась единственной из всех, способной не отрываясь смотреть на то, из-за чего они пришли. Ее пристальный взгляд продолжал терпеливо и печально двигаться по останкам и долгое время спустя после того, как все остальные уже давно отвели взгляды в стороны, а Кунихэн оставила попытки утвердить свое положение женщины, которая знала Мерфи значительно раньше «вот этой, другой».

Коронер, вздрогнув, вернулся от своих гольфовых мечтаний к реальности и тут же спросил:

– Ну как, вам удалось увидеть то, что хотелось?

– А можно ли перевернуть его? – вопросом на вопрос ответила Силия, произнося тем самым свои первые слова за последние двое суток и высказывая свою первую просьбу за время, которое не смогла бы охватить ее память.

– Конечно, конечно, можно, пожалуйста, – засуетился коронер, – хотя, насколько я понимаю, в таком положении он выглядит значительно лучше…

Убифсих призвал на помощь Бима и Тыкалпенни.

Когда тело перевернули, Силия, пробежавшись по нему взглядом, уверенно вперила взор в ту обугленную ягодицу, которая была от нее подальше, и немедля обнаружила то, что искала. Протянув руку, она легчайшим касанием положила палец на то место, где располагалось родимое пятно, и объявила:

– Вот здесь, в этом месте, у него была родинка.

Коронер и Убифсих обрадованно склонились над указанным местом.

– Никаких сомнений тут и быть не может, – заявил Убифсих, – обширная капиллярная ангиома,[231] правда, на исключительно необычном месте.

– Судя по всему, это родимое пятно было цвета отличного портвейна, – удивился коронер, чуть ли не тыкаясь в него носом. – Даже и сквозь обгорелость это заметно!

И вот тут-то Кунихэн разразилась слезами…

– Не было у него такого родимого пятна, я точно знаю! – всхлипывала она. – Не было, не было у него такой ужасной родинки! Мне лучше знать! И не Мерфи это вообще, это не мой Мерфи, это кто-то другой, этот вообще на него никак не похоже! Это совсем не он, это…

– Ну, успокойся, успокойся, – стал успокаивать ее Ниери. – Все, ну все, все, успокойся.

– Однако… в определенном смысле, это даже красиво, – мечтательно произнес коронер, – в этом, несомненно, что-то есть: родимое пятно, знак, полученный при рождении, с приходом в этот мир, и смертный знак, так сказать, остающийся и при уходе из него… некое, понимаете ли, обрамление всего жизненного цикла, вам не кажется? Круг описан, завершен, все возвращается к исходной точке… Ангус, как воспринимается такая мысль, понятно, что я хочу сказать?

– Ну все, все, все уже хорошо, – продолжал успокаивать Ниери все еще всхлипывающую Кунихэн. – У каждого мужчины найдется пятно, на теле иль на душе. Все запятнаны.

– Итак, судя по всему, мы… то есть вы уже знаете, кем был покойник. Могу ли я поинтересоваться, кто же он? – спросил коронер.

– Господин Мерфи, уроженец Дублина, – твердым голосом уведомил коронера Ниери.

– Ах Дублин, старый добрый Дублин, старенький Дублинчик, – пел коронер. – Там когда-то живала одна моя родственница, в Кумбе жила, по женской линии родственница, больше никаких родственников в Ирландии никогда и не было… преставилась, тихонько перешла в мир иной, можно сказать, скоропостижно, месяца два не дотянула до отведенного ей Богом и людьми срока, а было то во времена, знаете ли, Георга ІІ[232]… Да, так вернемся к нашей теме. Фамилия известна, а имя, имя каково? Ближайшие родственники?

– Ближайших родственников нет, – ответил за всех Ниери. – Есть дядя, живет в Голландии.

– А кто же тогда вы все? – удивился коронер. – И неожиданно грубо-писклявым голосом добавил: – На кой черт вы тогда сюда пришли?

– Мы здесь по праву его ближайших друзей, – пояснила Кунихэн, переставшая плакать. – Мы его лучшие друзья.

– Послушайте, – возмутился Вайли, раздраженный тугодумием коронера, – сколько раз вам нужно пояснять одно и тоже?

– Понятно, понятно, извините… но вот что мне хотелось бы все-таки знать… как к нему обращались? Что, только Мерфи и все? Или почтительно «господин Мерфи»?

– Прошу вас, – и Убифсих прибавил к словам жест, приглашающий Бима и Тыкалпенни к действию.

Те снова укрыли тело простыней и вынесли его прочь. В коридоре алюминиевый поднос – он же носилки – был возвращен в холодильник.

На освободившейся мраморной плите в вязи и сочетаниях мраморных прожилок и пятен Ниери высмотрел Клонманшуа, замок О'Меланглинов, лужайку, белый домик под соломенной крышей, нечто красноватое, формы не поддающейся описанию, широкую водную гладь с солнечными бликами, Коннот…[233]

– А кто эта молодая дама, – обратился коронер к Ниери, – которая проявила столь, некоторым образом, доскональную осведомленность обо всех, так сказать, телесных особенностях усопшего? Я имею в виду ту, которая так уверенно, без долгих поисков, обнаружила искомое на, в некотором роде, обычно скрываемом…

– Это госпожа Силия Келли, – прервал коронера Ниери.

– В таком случае позвольте мне поинтересоваться, – продолжил коронер как ни в чем не бывало, – как обратилась госпожа Келли к покойному: на «ты» или на «вы»? Она шептала слишком тихо, и я не расслышал…

– Черт бы вас побрал с вашими идиотскими вопросами! – вскричал Ниери. – Он не был крещен, понятно? И соответственно не имел никакого другого имени, кроме Мерфи! Понятно? Что вам, разрази вас гром, еще хочется знать?

– А как же госпожа Мерфи? – вклинился со своим вопросом Убифсих. – Или просто, по случайному недоразумению, письмо было адресовано «госпоже» Мерфи, в то время как имелся в виду «господин» Мерфи, голландский дядя?

– Никакой госпожи Мерфи не было и нет, – сердился Ниери. – Мерфи никогда не был женат!

– Можно предположить, что недоразумение возникло в результате того, что… – начал высказывать свое предположение коронер, однако его снова прервал Ниери.

– Госпожа Келли должна была стать женой Мерфи и стала бы ею, если бы Мерфи пожил бы еще немного.

– Ну, если судить по некоторым обстоятельствам, догадаться об этом совсем не трудно, – с понимающим видом проговорил коронер.

Кунихэн обмякла и упала бы на пол, если бы ее не подхватили подоспевшие на помощь Купер и Вайли.

– Нет, не стала бы, – тихо, ни к кому не обращаясь, сказала Силия.

Убифсих с небольшим учтивым поклоном вытащил из кармана конверт и вручил его Силии, а та тут же передала его Ниери, который немедля вскрыл его, прочитал и тут же перечитал снова. Весь вид его красноречиво говорил о том, что его одолевают сомнения в отношении того, стоит ли такое послание читать вслух для всех остальных. Перечитал еще раз, помолчал немного и наконец, ни на кого не глядя, сказал:

– С позволения госпожи Келли, я мог бы…

– Что-нибудь еще от меня требуется? – спросила Силия мертвым голосом. – Я бы хотела уйти…

– Да, да, конечно… но с другой стороны, записка, раз она, в некотором роде, адресована вам, может быть, касается вас непосредственно, – неуверенно проговорил Убифсих.

И Ниери, не дожидаясь позволения, принялся читать:

Закончив чтение, Ниери еще некоторое время смотрел на листик с посланием Мерфи, затем аккуратно сложил его и, возвратив в конверт, вручил Силии, которая, схватив конверт, хотела тут же изорвать его, но вспомнив, что даже если она сама и пребывает в состоянии внутренней погруженности в полное одиночество, у внешнего проявления ее одиночества есть свидетели, удовлетворилась пока тем, что сжав руку в кулак, скомкала конверт с последней волей в бумажный шарик.

– Это ж надо так выразиться: «тихое убежище, необходимо посещаемое всеми»! – бормотал себе под нос коронер, направлявшийся в угол комнаты, чтобы забрать оттуда зонтик и шляпу.

– «Наисчастливейшие часы»! – простонала Кунихэн. – А какая там стоит дата?

– Уголок с датой обгорел, – брякнул Вайли наобум.

– Однако – смыть известно куда и тело и душу, – покачав головой, проговорил Убифсих.

А к этому времени Бим и Тыкалпенни давно уже вышли из морга. Отойдя на солидное расстояние, они стали с солнечной стороны под одним из деревьев так, что со стороны морга их не было видно.

– Послушай, оставь меня мыть посуду и разносить эту бурду, – взмолился Тыкалпенни, – не посылай меня санитаром, вместо Мерфи, назад в палаты!

– Дорогуша, – сладеньким голоском пропел Бим, – все зависит от тебя, как ты пожелаешь, так и будет…

А меж тем коронер, зашедший в какую-то комнатку, одной рукой расстегивал черный пиджак, а другой стягивал его с себя; снял он потом и свои полосатые брюки и уже изготовился утонуть в просторном свитере и широких спортивных штанах.

А Силия направлялась к двери.

– Одну минуту, – окликнул ее Убифсих, – как бы вы хотели, чтобы все было устроено?

– Устроено? – спросил вместо Силии Ниери. – Что устроено?

– Видите ли, – начал свои пояснения Убифсих, – число мест в холодильниках ограничено, и соответственно места должны освобождаться для, так сказать, новых поступлений, и я не могу держать…

– Я подожду во дворе, – быстро проговорила Силия и вышла.

Ниери и Вайли стали прислушиваться, ожидая стука открываемой и закрываемой парадной двери. Однако дверь все не хлопала, и через некоторое время Ниери перестал прислушиваться. После того как наконец послышался стук парадной двери, не так, чтобы громкий, однако же и не так, чтобы тихий, Вайли тоже перестал прислушиваться.

– Последняя воля вне всяких сомнений священна, – твердо заявила Кунихэн. – И волю эту мы должны исполнить.

– Вряд ли то было его последним желанием, – пробормотал Вайли. – Особенно если припомнить, как все это случилось…

– Кремация происходит здесь? – строго молвил Ниери.

И доктор Убифсих признал, что в его распоряжении имеется небольшая печь особой конструкции, в которой даже самое жесткое тело не более чем через полчаса после помещения его туда, причем, заметьте, вкупе с разумом и душою, и после выплаты небольшой, совершенно, можно сказать, смехотворной суммы превратится в некоторое количество пепла – и это утверждение зиждется на достаточных основаниях – и притом, можно смело утверждать, такого веса и объема, которое вполне пригодно для переноски.

Ниери швырнул на мраморную плиту свою чековую книжку, которая при падении произвела звук легкого мокрого шлепка, выписал четыре чека и, не мешкая, тут же раздал их. Вручая чеки Вайли и Кунихэн, он попрощался с ними, Куперу Ниери предложил подождать, а Убифсиху он сказал:

– Надеюсь, вы не против получения вам причитающегося в виде чека?

– Нет-нет, конечно не возражаю, если вы приложите свою визитную карточку… Ага, спасибо, спасибо.

– Когда все будет… сделано, вручите то, о чем вы говорили, вот этому человеку, – попросил Ниери Убифсиха. – Ему и никому другому.

– Да, хорошо, но видите ли… передача стороннему лицу является, понимаете ли, в некотором роде, нарушением правил, – промямлил Убифсих.

– Знаете, вся наша жизнь – сплошное нарушение правил, – изрек Ниери.

А к этому времени уже и Вайли с Кунихэн вышли из морга и теперь стояли на крыльце у парадной двери. Над их головами склонялись листья плюща и винограда странного красноватого цвета. Глянув на чеки, Кунихэн и Вайли обнаружили, что Ниери выписал и ему, и ей одинаковые суммы, одинаково тем самым оценив их услуги и не сделав различий по половому признаку. Кунихэн и Вайли мысленно с удовлетворением отметили, что Ниери проявил достаточную меру щедрости.

Кунихэн, побуждаемая усталостью в ногах, вызванной долгим и непрерывным стоянием, прильнула к Вайли – для опоры, конечно, – и, ухватившись за обшлаг его дорогого костюма, в своей обычной театральной манере воскликнула:

– О, не покидай меня, не уходи, не оставляй меня в эту лихую годину тяжкой скорби!

Голова Кунихэн мешала Вайли наблюдать за дверью, и он, ухватив Кунихэн за запястья, хотел было отстранить ее от себя, но она продолжала льнуть к нему.

– Не будь жесток, – горячо шептала Кунихэн, – давай, взявшись за руки, вернемся на родную землю, туда, где мы родились, вернемся к нашим морским берегам, к нашим заливам, к болотам, к вересковым пустошам, к горным долинам, к озерам, к рекам, речушкам, ручьям, к туманам… к… паиоротничкам… к… к долинам – это я уже говорила, – давай вернемся побыстрее… я знаю, сегодня вечером есть почтовый поезд, который отходит в удобное для нас время…

Вайли взглянул на часы. Силии нигде не видно, а банки закроются через час! Вайли, применив силу, снял с себя руки Кунихэн и быстро ушел. Нет, он, конечно, не покидал Кунихэн надолго, у него просто были дорогие вкусы, ублажение которых требовало значительных средств, и ему нужно было во что бы ни стало поспеть в банк до закрытия и обменять чек на деньги. К тому же Купер как-то шепнул ему, что Кокс умерла. Она наглоталась в неисчислимом количестве каких-то таблеток после разрыва с неким Сэчом Фью, поборником гуманного обращения с животными.

А вот наконец из морга вышли и Ниери с Купером, а сразу за ними появился и Убифсих, который, запирая дверь на ключ, перехватил взгляд Купера и, приказав тому «быть здесь через час», удалился.

Ниери, оглядевшись, увидел вдалеке фигурку Вайли, спешащего поскорее покинуть М.З.М. За ним медленно плелась Кунихэн. Силии Ниери нигде не увидел.

– Когда тебе выдадут кулек, выбрось его, куда хочешь, – приказал он Куперу, и сам заспешил прочь.

Купер крикнул ему вслед:

– Она того… померла!

Ниери резко остановился, но не повернулся. Он на какое-то мгновение решил, что Купер говорит о Силии.

– Уже во как скоко дней, а то и больше, – кричал Купер в спину Ниери.

Ниери догадался, о ком идет речь, и возликовал.

Так и не обернувшись, он двинулся прочь, а Купер смотрел ему вслед. А Вайли, который двигался в два раза быстрее, чем Кунихэн, уже заворачивал за угол главного здания. Скрылся. Кунихэн оглянулась. Увидела Ниери, приближающегося к ней сзади с большой скоростью, остановилась, а потом медленно пошла ему навстречу. Ниери резко свернул в сторону, снова поменял направление, когда увидел, что она пытается выйти ему наперерез, прибавил шагу и ушел от преследования Кунихэн, сохранив между собой и нею солидное расстояние, которое ей никак не удалось бы сократить. При этом Ниери приветственно приподнял шляпу, но головы в ее сторону не поворачивал. Кунихэн, увидев, что ей Ниери не догнать, сбавила шаг и медленно поплелась в том же направлении, в котором уходил Ниери.

Купер не мог бы сказать, что же именно произошло и освободило его наконец от непонятных ему внутренних запретов, возбранявших ему в течение стольких лет садиться и снимать шляпу; при этом он вовсе не стремился докопаться до истины. Он положил свой котелок на ступеньку перед дверью морга, тульей вверх, примостился прямо над своим головным убором, слегка согнул ноги в коленях, тщательно, глядя меж ног, прицелился, закрыл свой единственный глаз, резко выбросил обе ноги вперед и вверх и обрушился задницей на шляпу. Как чугунная баба на сваю. Второго захода не потребовалось.

Тяга в печи оказалась плохой, работа протекала медленно, и только спустя пять часов Куперу удалось покинуть М.З.М. с пакетом пепла под мышкой. Пепла оказалось не менее двух килограмм. По пути на вокзал ему представлялись различные возможности от него избавиться, и наконец Купер решил, что помещение этого пакета в ближайший мусоросборник любого вида будет самым удобным, надежным и не привлекающим внимания способом избавления от него. В Дублине сделать это было бы еще проще. Он бы сел себе на какую-нибудь скамеечку в любом сквере, и спустя некоторое время обязательно появился бы мрачный мусорщик с тележкой на колесиках, на бортах которой написано: «Бросайте мусор сюда». Но в Лондоне тех времен к мусору относились не столь ревниво, и по городу не ездили тележки, собиравшие мусор.

Купер добрался до вокзала, не обнаружив по пути ни единой солидно выглядевшей урны, которая бы, по его мнению, вполне подходила бы для принятия пакета. У самого вокзала его остановил всплеск музыки. Обернувшись, Купер увидел на противоположной стороне улицы паб, который как раз открылся после перерыва. Засветились огни, распахнулись двери, заиграла музыка. Купер перешел улицу и остановился на пороге этого питейного заведения. Пол, казалось, отливал золотистым оттенком, стойки поблескивали серебром, у высоких табуретов имелись внизу перекладинки, именно такие, как ему нравились, играли разными цветами напитки в бутылках, прозрачная, нежная коричневатая желтизна виски ласкала глаз. В паб мимо Купера проскочил мужчина, один из тех неисчислимых мужчин, которые с таким нетерпением ожидали открытия заведения, чтобы утолить жажду. Купер медленно зашел вовнутрь и так же медленно уселся за стойкой бара – уселся! Уселся в пабе впервые за двадцать лет!

– Что будем пить? – спросил его тот человек, который зашел в бар первым.

– Первую ставлю я, – хрипло сказал Купер дрожащим голосом.

Через несколько часов Купер, обнаружив перед собой какой-то пакет, запустил им сердито в кого-то, кто его чем-то обидел. Промахнулся. Ударившись об стену, пакет лопнул и упал на пол. Его, как мяч, пинали ногами, перепассовывали друг другу, по нему наносили прямые и резанные удары и с его помощью демонстрировали искусство дриблинга. Кое-кто даже пытался ударом ноги послать его в воздух на высоту, достаточную, чтобы его можно было переправить дальше головой. А некоторые явно намеревались применить пакет совсем уж для непотребных целей. Так или иначе, к моменту закрытия заведения тело, разум и душа Мерфи оказались рассыпанными по полу, а еще до того, как рассвет начал окрашивать землю в серый цвет, Мерфи был выметен вон вместе с опилками, мокрыми от разлитого пива, плевков и блевотины, вместе с грязью, отставшей от подошв, и вместе с окурками, обгорелыми спичками и осколками стекла.