"Мерфи" - читать интересную книгу автора (Беккет Сэмюел Баркли)7Победа Силии над Мерфи (если, конечно, можно назвать победой согласие Мерфи начать поиски работы), воспоследовавшая вскоре после ее откровений, конфиденциально сообщенных деду Келли, имела место в сентябре месяце, а если уж быть педантично точным, то это произошло 12, в четверг, когда солнце находилось еще в Деве, а Англиканская Церковь соблюдала дни и ночи поста и молитвы. Вайли спасал Ниери (это спасение мы описали в четвертой главе) неделей позже, когда солнышко со вздохом облегчения перешло в созвездие Весов. Встреча Мерфи и Тыкалпенни, которая внесла столько беспорядка в жизнь нескольких людей, имела место в пятницу, 11 октября (хотя Мерфи, спроси его кто-нибудь, какое было число и день, не смог бы сказать), когда луна была снова полной, хотя находилась не так близко к земле, как в момент предыдущего великого противостояния. Давайте теперь ухватим древнего старика, прозываемого Временем, этого облысевшего блудника, за те несколько жалких волосинок, которые у него остались, и перенесемся в октябрь, в семнадцатое число, понедельник, в тот первый день, когда началось возмещение им, Временем, того, что было отобрано у очаровательной девицы, известной под именем Гринвич.[133] То был час, когда приличные люди укладываются в постель. А Виллоуби Келли уже лежал в своей кровати. Красный шелк его воздушного змея был потрепан и потерт ветром и солнцем. Келли, прежде чем приготовиться отойти ко сну, много времени провел за починкой своего змея, работая иглой с ниткой. Теперь шестиугольный кусок ярко-красного шелка, снятого со звездообразной рамы, лежал на одеяле, а вот Келли, в отличие от его змея, выглядел, как огурчик, – ему и дня нельзя было бы дать сверх его годков, которых набежало уже девяносто. Свет его ночника тощими каскадами падал на все безволосые шишки его черепа, иссекая лицо, на которое время наложило своей безжалостный отпечаток. Келли никак не удавалось сосредоточить мысли свои на чем-то одном, они разбредались и где-то терялись; более того, ему казалось, что и его тело, сделавшееся огромным и плоским и занимающее все большее пространство, тоже хочет разъединиться на части и расползтись в разные стороны. Так что нужно за ним, за этим телом, присматривать, а то, вишь, дергается, так ему хочется распасться на кусочки и уползти кто куда. Келли был начеку, бдел, он был взбудоражен, точнее, его бдительность была взбудоражена, в уме он бросался на разные части тела, с одной на другую… А вот собраться с мыслями никак не получалось… К нему в голову пришел невесть откуда взявшийся дурацкий фонетический каламбур: У Ниери тоже слезницы не было, не имелось таковой и у Купера. Ниери сидел в китайском ресторане на улице Стеклянного Дома, запутавшись в густых зарослях своих неурядиц, подобно птичке в колючем кусте, и заливая потопом зеленого чая уже улегшийся в желудке плотный обед, состоявший из супа из птичьих гнезд, чего-то мясного, несколько похожего на котлету, лапши, акульих плавников и сладкого блюда ли-ши. Угадать, из чего оно сделано, не представлялось возможным. Ниери был печален огрызающейся печалью человека, по натуре своей холерика. Палочки для еды, которые он держал, как кости, тихо выстукивали ритм гнева. Ему требовалось не просто найти Мерфи, ему нужно было найти его так, чтобы самому не оказаться найденным Ариадной, урожденной Кокс. Такие поиски можно было бы сравнить с поисками иголки в стогу сена, в котором кишат гадюки. Город, можно сказать, кишел ее наводчиками, был наводнен множественными проявлениями ее личности, а он был один. В приступе гнева он прогнал Купера, которого ему теперь так хотелось бы вернуть, но которого теперь он никак не мог найти. Ниери написал Вайли письмо, умоляя приехать и поддержать его, помочь ему своей находчивостью, своей практической смекалкой, своим… и своими… короче говоря, всеми своими лисьими качествами, которыми сам Ниери не обладал. А Вайли ответил очень откровенно и открыто, что теперь Кунихэн для него вроде как работа с полной занятостью, что даже если бы он был посвободнее, то и тогда помочь Ниери разрешить все его проблемы было весьма сложным делом, много более сложным, чем то представлялось Ниери. Это письмо прибавило Ниери дурных предчувствий. Его подвел Купер, вроде бы испытанный и верный слуга; его теперь подвел и Вайли, чего можно было вполне ожидать, так как Ниери знал этого Вайли, по сути дела, совсем плохо. И в итоге получилось вдруг так, что Мерфи, человек, за которым он охотился, оказывался единственным человеком среди всех его теперешних знакомых, среди всех тех, с кем он когда-либо был знаком, который не подрывал его веры в человека вообще, точнее в мужчину, независимо от того, как бы плохо он не относился к женщинам. Таким образом, его потребность в Мерфи изменила свой характер. Его желание найти Мерфи оставалось все таким же сильным, как и раньше, но в этом желании необходимость отыскать соперника сменилась необходимостью отыскать друга. Да, как мы уже изволили высказаться, конская пиявка – закрытая система. Ниери сидел за столиком в ресторане, понурив голову, которой он время от времени потряхивал словно пустой бутылкой, бормоча что-то горькое своим палочкам для еды, и хотелось ему страстно, чтобы рядом был кто-то, кто утешил бы его добрым словом, хотелось этого сильнее, чем женской ласки, будь то жены, будь то любовницы, даже если бы таковой была сама Янг Куэй-Фэй.[136] Надо думать, что восточный интерьер поспособствовал в какой-то степени возникновению у него такого настроения. Сладкое блюдо ли-ши, непонятно из чего сделанное и столь ему понравившееся, что он съел три порции, оставило приятнейшее послевкусие, которое продолжало играть вкусовыми оттенками, имени которым он не знал – словно за стеной всех его неурядиц звучала нежным вечерним намеком музыка лютни. Кунихэн сидела у Вайли на коленях, но не в гостинице «У Винни» – где именно, мы не скажем во избежание возможного судебного преследования за навет, – и они обменивались поцелуями, которые тогда назывались устричными. Вайли целовал не часто, но когда уж решался на поцелуй, то относился к этому со вей серьезностью. Вайли был одной из тех неулыбчивых личностей, которые настаивают на том, чтобы, говоря метафорически, изымать у колокола страсти звучания. Поцелуй Вайли можно было бы сравнить с бревисом, стоящим в длинной медленной музыкальной фразе любви, над тактами, соответствующими ему в полушестнадцатой ноте. Кунихэн никогда ранее не испытывала столь острого удовольствия, которое по своему накалу могло бы сравниться с этим замедленным взаимопроникновением слюны любви. Все слова и выражения предыдущего абзаца были тщательно взвешены и употреблены с тем, чтобы несколько шокировать не очень искушенного читателя и одновременно лишить особо искушенных предвкушаемых ими откровенностей. Несмотря на свое ирландское происхождение, Кунихэн обладала поразительно явно выраженными антропоидными[137] чертами. Вайли никак не мог для себя определить, нравится ли ему целовать ее губы, весьма, надо сказать, полные. Их площадь, доступная для целования, превышала общую поверхность бутона розы, правда Кунихэновы губы были лишены нежной окраски. А вот ей целоваться нравилось безо всяких оговорок. Было бы совершенно излишне описывать ее полностью, ибо она представляла собой просто красивенькую ирландскую девушку, такую же, как и многие другие, за исключением, может быть, как уже было отмечено, того, что в ней чрезвычайного явственно проявлялись антропоидные черты. А насколько это можно считать достоинством, пускай решают мужчины, каждый для себя лично. Входит Купер. Вайли отцепляется от Кунихэн, как ракушка, оторванная от камня грубой рукой. Кунихэн прикрывает себе рот рукой. Вайли ни за что не прервал бы своих любовных игр ради Купера самого по себе, он обратил на него не больше внимания, чем на какую-нибудь там кошку или собачку, но его испугала мысль о возможности нахождения поблизости самого Ниери. – Меня ото узяли и вытурили, – косноязычно и невнятно проговорил Купер. Вайли оценил ситуацию в одно мгновение. Он повернулся к Кунихэн, которая все еще продолжала тяжело дышать, и принялся ее успокаивать: – Успокойся, дорогая, это всего лишь Купер, слуга Ниери. Он никогда не стучит в дверь перед тем, как войти, никогда не садится, никогда не снимает шляпу. И наверняка он принес какие-то новости о Мерфи. – О, если у вас есть новости, – вскричала Кунихэн, – если у вас есть какие-нибудь известия о моем любимом, говорите, говорите поскорее, заклинаю вас! Кунихэн читала книги запоем и иногда изъяснялась слогом старинных романов. Между прочим, Вайли сказал чистую правду, когда заявил, что Купер никогда не садился, ибо тот страдал глубоко укоренившейся акатисией[138] и давнишней акатарсией.[139] Он вполне успешно мог стоять или лежать, а вот сидеть – нет. Часть пути в Дублин он стоял в поезде, а остальную часть – лежал. И вот теперь он снова стоял, как говорят, вытянувшись в струнку; на голове у него был котелок, на шее – ярко-красный галстук-»удавка», очень туго завязанный, его словно стеклянные глаза воспалены и налиты кровью; его средние пальцы ползали вверх и вниз по швам его молескиновых мешковатых брюк, добираясь почти до колена, и он постоянно повторял одно и то же: «Меня ото узяли и вытурили! Меня ото узяли и вытурили!» – Ты бы лучше сказал, что тебя взяли и втюрили, – хихикнул Вайли, который в отличие от Мерфи любил шутку, пускай и самую примитивную, правда, с тем условием, что шутит он сам. Вайли налил в стакан довольно много (по мнению самого Вайли) виски и протянул его Куперу. – Вот, выпей, глядишь и полегчает. А вот для Купера выпить то количество виски, которое налил ему Вайли, было все равно, что просто понюхать пробочку, но носа своего Купер не воротил и принял предложенное с достаточной почтительностью. Кстати, большинство пробок, которые ему доводилось нюхать, ничем особенным не пахли. Рассказ Купера о том, как «его вытурили» (иначе говоря, прогнали; Купер изъяснялся с большим трудом и маловразумительно), очищенный от бранных слов, избавленный от повторов, стилистически отредактированный и сокращенный, сводился к следующему. После многих дней поисков Купер все-таки разыскал Мерфи и не где-нибудь, а в том месте Гайд-Парка, которое облюбовал себе Мерфи для послеполуденного отдыха; Купер последовал за Мерфи, когда тот отправился домой, и довел его уже до угла той улицы, где Мерфи жил. И надо ж было такому случиться, что на том самом углу располагалось шикарное заведение, дворец, можно сказать, джина. Да, то было замечательное место, там становилось все равно, светит ли солнышко или торчит в небе круглая луна. В тот момент, когда мимо здания проходил Купер, следивший за Мерфи и чуть ли не наступавший тому на пятки, как раз раздвигали решетку на дверях и поднимали ставни. Заветные двери раскрылись, но Купер стойко продолжал преследование. Мерфи подошел к дому, в котором жил, и отпер парадную дверь своим ключом. Из чего Купер сделал заключение – и, заметьте, вполне верное, – что Мерфи живет именно в том доме. Купер записал в блокноте своей памяти номер дома и бросился назад, сочиняя на ходу телеграмму, которую он тут же намеревался дать Ниери. А на том самом углу он остановился – ну на мгновение, чтоб просто взглянуть на замечательное заведение, подобного которому ему не доводилось видеть. И тут Купер увидел, что у дверей на ступеньках стоит себе какая-то веселая личность, в рубашке и еще в чем-то, кажется, зеленом, и крепко так держит в руке бутылочку виски. И лицо у этой счастливой личности – ну что тебе лик ангельский. И вдруг личность эта рукой махнула, ну вроде как поманила Купера… Когда Купер вышел из того замечательного заведения пять часов спустя, то почувствовал, что жажда его разыгралась не на шутку. Двери за ним закрылись, две створки решетки сошлись, ставни с грохотом опустились. В Западном Бромптоне надо было в Все в Купере клокотало, он был готов, подобно Пантагрюэлю, выпить не одну бочку. Луна по странному совпадению находилась одновременно и в фазе полнолуния и в перигее и, словно издеваясь, заливала Купера, пребывающего в Танталовых муках, своим ярким светом. Купер скрипел зубами, Купер мял руками свои обвисшие мешком штаны, Купер был готов учудить что-нибудь эдакое. И тут он вспомнил про Мерфи. Куперу приказано найти Мерфи и следить за ним. Мерфи найден, но теперь надо следить за ним, а это значит, что Купер не волен распоряжаться собой, он привязан, его свобода перемещений ограничена. Значит – Мерфи враг. Купер отправился назад к тому дому, в котором жил Мерфи. Дверь оказалась приоткрытой. Купер вошел. Прикрыл за собой дверь. В парадном было темно. Купер зажег большую толстую спичку. Увидел на площадке проем двери, а двери самой нет, и из подвала тоже ни звука. Увидел лестницу и стал по ней подниматься. На втором этаже увидел дверь, открыл ее. Зажег другую спичку и увидел туалет. Пошел дальше, наугад дергая за ручки дверей. Двери не открывались. За одной из дверей услышал тяжкие стоны. Дернул за ручку, дверь и открылась. Купер заглянул и увидел Мерфи на полу, а сверху на нем кресло-качалку (подробнее мы описали то, что произошло тогда с Мерфи, в главе третьей). Купер решил, что здесь имело место убийство, да еще очень неумелое, и бросился прочь. А когда он выскакивал из двери, то чуть не столкнулся с красивой молодой женщиной. Таких красивых он раньше никогда и не видел. – Увы, увы! – театрально вскричала Кунихэн. – Изменник! Жестокий изменник! Купер поездом метро отправился в Воппинг, где питейные заведения не предпринимали таких мер предосторожности, как в Западном Бромптоне, и пил там целую неделю. Ему по счастливому совпадению удалось утолить свою жажду как раз к тому моменту, когда закончились его деньги. Купер принялся грабить кружки для сбора пожертвований в пользу бедных, и когда набралась сумма, достаточная для перемещений по городу и отправки телеграммы, Купер бросился назад в Западный Бромптон. По пути он успел дать телеграмму Ниери, сообщая, что Мерфи найден. Когда Купер добрался до улицы, где жил Мерфи, он увидел, что дом Мерфи уже снесен и грузовики вывозят, мусор. Он подумал, что местные власти решили привести всю улицу в архитектурное соответствие с питейным дворцом на углу и возвести на месте снесенного дома нечто, с этим дворцом сравнимое. Купер спешно отправился «домой» – в комнату, которую снимал, – и по пути дал телеграмму, в которой сообщал Ниери, что Мерфи снова потерялся. Ниери объявился на следующее же утро. Купер, ничего не скрыв от Ниери и рассказав во всех подробностях, как все произошло, отдался на милость разгневанного хозяина и был с позором и напутственными оскорбительными выражениями рассчитан. «Ото взяли и вытурили». Через несколько дней его усадили в каталажку за попрошайничество – оказалось, он нарушал какой-то там закон, прося денег просто так, не распевая при этом каких-нибудь религиозных или жалобных песен. Просидел он десять дней, но время, которое бы тянулось мучительно медленно, не найди он себе занятия, пролетело быстро – а занимался он тем, что подделывал дату на обратном билете, чтобы по выходе на свободу немедля отправиться назад, в родное отечество. Вернувшись в Ирландию, он несколько дней искал в Дублине Кунихэн – она съехала из гостиницы, не оставив адреса, по которому ее можно было бы найти. И вот теперь Купер наконец-то нашел ее – такой был приятный сюрприз увидеть ее в объятиях господина Вайли, которого он помнил еще по временам, проведенным в Корке. Счастливое было времечко, увы, ушедшее безвозвратно. Купер даже слезинку смахнул со щеки. Все марионетки, выведенные на сцену в этой книге, начинают рано или поздно хныкать и скулить – все, за исключением Мерфи, которого марионеткой не назовешь. Вайли, выслушав рассказ Купера, спросил с некоторой угрозой в голосе. – А ты бы мог снова разыскать Мерфи? – Ну, наверное, это вот, мог бы. – А Ниери мог бы разыскать? – А чего ж нет? Можно. – Ты знаешь, что Ниери… бросил свою жену? И уже давно. – Ну, это вот, знаю. – А ты знаешь, что она в Лондоне? – Ну, знаю. – А почему же ты не обратился к ней за помощью после того, как Ниери рассчитал тебя? Куперу этот вопрос почему-то очень не понравился. Он стал вертеть головой в разные стороны, давая возможность своему мучителю обозревать его профиль то с одной, то с другой стороны. Вайли обнаружил мало сходства между обоими профилями. – Так почему нет? – продолжал Вайли мучить Купера своими вопросами. – Я, это вот, ну… мне, это вот, господин Ниери, ну, он мине наравица. – Это неправда, ты лжешь, – сурово заявил Вайли. Поскольку это заявление не прозвучало вопросом, Купер никак на него не откликнулся и терпеливо продолжал ждать следующего вопроса. – Ниери знает слишком много, – туманно высказался Вайли. Купер ждал вопроса. – Ты что, боишься, что если настучишь на него, он настучит на тебя? Так или нет? Купер хранил молчание и ничем, даже жестом, не показывал, правильно высказано предположение или нет. – Тебе нужно проявить некоторую уступчивость, – смягчился Вайли, – и увидишь, очень скоро благодаря нашей с госпожой Кунихэн денежной помощи ты сможешь и сидеть нормально, и вообще, делать все то, что сейчас никак тебе сделать невозможно. Мы с Кунихэн твои друзья. У Купера сделался очень довольный и радостный вид; вряд ли он был бы более обрадован, если бы он был монстром, созданным Франкенштейном, а Вайли – самим Де Лейси. – А теперь, Купер, будь добр, выйди из комнаты и подожди за дверью, – приказал Вайли. – Когда я сочту нужным, я позову тебя. Первым делом, как только Купер вышел, Вайли поцелуями собрал слезы Кунихэн с ее щек. У него для этой цели имелся особый поцелуй, который он называл «собирающим» и при котором губы работали как машинка для стрижки волос. А расстроило Кунихэн вовсе не описание окровавленного Мерфи, находящегося в странной позе, а сообщение о красавице, заходящей в дом, где жил Мерфи. Памятуя об ошибке, допущенной Ниери на могиле Отца Праута (чья истинная фамилия была Мэхони), Вайли указал Кунихэн на то, что нет никаких оснований как-то увязывать красивую женщину, увиденную Купером, когда он выбегал из дома, с Мерфи. Однако Кунихэн неожиданно обиделась за Мерфи, считая, что предположение Вайли об отсутствии оснований связывать эту красавицу с Мерфи является грубой недооценкой и умалением достоинств Мерфи. К кому еще могла идти красавица в том доме, как не к Мерфи? И Кунихэн полила слезы еще более обильным потоком частично для того, чтобы показать, насколько она оскорблена, а частично, чтобы и далее наслаждаться теми слезособирающими поцелуями, которыми ее обсыпали. Они явились для нее совершенно неожиданным открытием. Когда усилия, затрачиваемые на проливание слез, наконец стали превышать удовольствие, вызываемое поцелуями, эти слезы собирающими, Кунихэн прекратила делать такие усилия и соответственно прекратились слезы. Несколько утомившийся Вайли подкрепил свои силы с помощью виски и высказал свое нижеследующее, тщательно взвешенное мнение, каковым оно в действительности и являлось. Пришло время устранить, говорил Вайли, тем или иным способом, раз и навсегда неопределенность в положении Кунихэн, которая вызывала подобную же неопределенность среди ее доброжелателей, а именно, и прежде всего, в положении его самого, то есть Вайли. Без помощи Купера Ниери никогда не разыщет Мерфи. Но предположим даже, что это ему удастся сделать – разве это принесет облегчение Кунихэн? Совсем наоборот. Почему? Да потому, что даже если Мерфи не прекратил думать о Кунихэн (а он наверняка, проявив невероятную глупость, по собственной дурацкой свободной воле это сделал), то Ниери угрозами или подкупом заставит его это сделать, а если ни то, ни другое не даст результатов, то Ниери может прибегнуть к крайней мере и устранить Мерфи вообще. Такой человек, как Ниери, намеревавшийся жениться на Кунихэн уже будучи женатым, то есть сознательно решившийся стать двоеженцем, готов на все, что угодно. Следовало бы сказать «троеженцем», но даже Вайли не знал о существовании еще более ранней, самой первой жены Ниери, не только вполне живой, но даже и преуспевающей и, по официальной версии, якобы пребывающей в Калькутте, в Индии. – Хоть я, признаюсь, и не в восторге от Ниери и не собираюсь его защищать, – ответила Кунихэн на длинную тираду Вайли, – но все же мне бы очень не хотелось думать, что он такой законченный негодяй, каким ты его описываешь. Я не наводила никаких справок, но если он и в самом деле бросил жену, то наверняка у него были самые веские основания на это. Кунихэн не могла думать слишком плохо о человеке, который под влиянием ее чар готов был пойти на двоеженство – если, конечно, принять как фаю-то, что ее чары оказали на него именно такое глубокое воздействие. Не было достаточных оснований и для того, чтобы присоединиться к охаиванию предыдущего ухажера, который был значительно более финансово обеспечен, чем Вайли, хотя, может быть, и не столь интересен в чисто… эээ… мужском смысле. Она вовсе не собиралась устанавливать с Вайли связи более тесные, чем того требовалось для достижения ее цели (а целью ее по-прежнему, несмотря ни на что, оставался Мерфи) или чем того требовали ее аппетиты (некоторого, вполне определенного свойства). И если она обходилась с Вайли менее строго, чем с Ниери, и позволяла себе несколько больше вольностей, то только потому, что Ниери не пробуждал в ней соответствующих аппетитов. Но она дала совершенно ясно понять как одному, так и другому, что до тех пор, пока оставалась хоть самая малая надежда вернуть Мерфи, ее чувства и привязанности следует рассматривать как находящиеся, по ее словам, «во временно подвешенном и не распространяемым на других состоянии». Вайли принял это сообщение вполне благосклонно, ибо «подвешенное состояние» ее чувств не препятствовало очень теплому проявлению их по отношению к Вайли, и его не очень интересовало, будут ли они, эти чувства, когда-нибудь в полной мере распространены на других. Вайли, достаточно разумный, чтобы довольно точно оценить ситуацию и поблагодарить судьбу и звезды за то, что эти чувства не распространялись на него, быстро сообразил, что допустил ошибку, защищая Мерфи и нападая на Ниери. Мужчине добиться перевеса над женщиной на столь родной ей почве сентиментального сладострастия все равно, что попытаться обскакать собаку в тонкости обоняния. Ее инстинкт был своего рода menstruum,[140] мгновенно и безо всяких проволочек разлагающим мотивы всех предпринимаемых им шагов на составные части и выявляющим все, что представляло для нее интерес и тешило ее тщеславие. Но и у Кунихэн были свои слабые места – и в прямом, и в переносном смысле – ее эрогенные зоны и ее потребность в Мерфи. Совершив быстрый налет на зоны, Вайли, решивший кое в чем пойти на попятную, заявил вот что: – Знаешь, я был совершенно несправедлив к Ниери. Я все обдумал и понял, как я ошибался. Вполне возможно, и даже, можно сказать, очень вероятно, он исключительно надежный человек… Но дело в том, что без Купера Мерфи ему не отыскать. У Ниери таланты совершенно иного рода. А пока Мерфи не отыщется, ничего ж и предпринимать нельзя. А вот у Кунихэн было ощущение, вгонявшее ее в печаль, что еще меньше удастся сделать после того, как Мерфи отыщется. Она вздохнула: – Ну и что же ты предлагаешь? Прежде чем высказать конкретное предложение, Вайли начал длинную речь о том, что, конечно же, он чувствует, что Мерфи нуждается в Кунихэн намного сильнее, чем она в нем; о том, насколько Мерфи подавлен, можно судить хотя бы по той истории, которую рассказал Купер, – нужно только вспомнить описание того, в каком положении Купер обнаружил Мерфи, который, очевидно, подвергся грубейшему нападению, надо думать, со стороны соперника – нет, нет, не в любовных, а в каких-то финансовых или прочих подобных делах; причем, заметьте, обнаружен был Мерфи в доме, явно не приспособленном для нормальной человеческой жизни, настолько не приспособленном, что был по решению властей снесен. А теперь Мерфи, наверное, вынужден спать где-нибудь на набережной или, спасаясь от преследований врагов, все ночи напролет прятаться в парках или в холодных криптах церквей, переживая там все муки грешников, осужденных на вечные страдания (воображение Вайли разыгралось)… и поэтому его нужно немедля отыскать, не просто ради того, чтобы его можно было привести к Кунихэн и чтобы он сам ей сказал, что его отношение к ней ничуть не изменилось и остается все тем же, что и раньше, – конечно, конечно, именно это и остается главной задачей и причиной необходимости скорейшего нахождения Мерфи, – но найти его необходимо и для того, чтобы дать ему возможность избавиться от своей глупой ирландской гордости. Пока ему позволено лишать себя общества Кунихэн – его толкает на такое безрассудство невероятно искаженное представление о рыцарском благородстве, – все его начинания в любой сфере и в любом деле обречены на провал. Но вот если рядом с ним окажется Кунихэн, она будет его вдохновлять, поддерживать, утешать, вознаграждать своей любовью, и вот тогда-то он сможет добиться всего, достичь любых высот… – Я спросила, что ты И Вайли предложил следующее: им всем следует поехать в Лондон – ей, ему и Куперу. Кунихэн будет душой и сердцем этой экспедиции, он, Вайли, будет ее мозгом, а Купер – мускульной силой и, так сказать, когтями. Кунихэн сможет обрушить на Мерфи все свои накопившиеся и нерастраченные чувства, которые он, Вайли, тем временем будет безмерно счастлив и рад некоторым образом возбуждать с тем, чтобы дать Кунихэн возможность, так сказать, упражнять их и поддерживать в рабочем состоянии; кроме того, он сможет выполнять и менее сложные обязанности, как то: осуществлять контакты с Ниери и удерживать Купера от запоя. Он мог бы добавить: и привносить надежду в жизнь Ариадны, урожденной Кокс, но он этого не сделал. – Ну, хорошо, а кто будет оплачивать всю эту грандиозную затею? – спросила Кунихэн. – Ниери потом оплатит все наши издержки, – уверенно заявил Вайли. Он сослался на письмо, в котором Ниери высказывал сожаление по поводу напрасной поспешности, проявленной им, Ниери, когда он необдуманно рассчитал Купера, и просил, точнее даже умолял Вайли поступить к нему на службу; в том же письме Ниери писал – в этих строках прямо-таки чувствовалось учащенное Ниериево дыхание, – что он бы многое отдал, дабы приложиться губами хотя бы к краю даже не платья Кунихэн, а к краю ее шубы, и что такое его желание должно свидетельствовать о том безграничном почтении, которое он к ней питает, и соответственно неограниченном доверии, с которым они могут к нему относиться. Конечно, может возникнуть необходимость обратиться к Кунихэн с тем, чтобы она взяла на себя предварительные расходы, которые ей следует рассматривать не просто как первичный взнос, а как удачное вложение капитала, которое принесет отличные дивиденды, а Мерфи, конечно, будет самым «большим дивидендом». – Но раньше субботы я не смогу поехать! – воскликнула несколько растерявшаяся Кунихэн. Дело в том, что в пошивочной мастерской ей предстояла важная примерка. – Ну что ж, суббота так суббота. Лучшего дня, пожалуй, для путешествия и не найдешь… Всегда приятно уезжать из родной страны, но особенно замечательно, когда это происходит в субботу, и разодетые дамы и господа, можно сказать, прямо из театра, садятся на пароход, предвкушая легкие амурные приключения, сопровождающие плавание по морям, ведь впереди у них целая ночь, которую предстоит провести на воде. Вот какое романтическое настроение обуяло Вайли. – Я не пойму, к чему такая спешка, – неуверенно проговорила Кунихэн. – У нас было бы время сообщить господину Ниери о нашем намерении и договориться насчет того, кто… эээ… возьмет на себя расходы… чтобы… эээ… исключить элемент непредвиденности и случайности. – Я против того, чтобы входить в какой бы то ни было контакт с Ниери, – категорически заявил Вайли, – до тех пор, пока не отыщется Мерфи. Если мы обратимся к Ниери прямо сейчас, когда все еще так зыбко и окончательно не решено, он может, знаешь ли, по некоторому недомыслию начать воздвигать препятствия на пути достижения своих же собственных интересов. А вот если перед ним предстанет его друг и женщина, которую он любит, причем в момент, когда он угнетен и его гложет тоска, да еще сообщат ему, что Мерфи найден, я уверен, он засыплет нас своими финансовыми благодеяниями. А про себя Вайли подумал: если все пойдет вкривь и вкось, если Мерфи отыскать не удастся, если Ниери упрется и откажется взять на себя расходы, всегда можно вернуться к Ариадне, урожденной Кокс. Если дела пойдут плохо, подумала Кунихэн, если любовь моя, мой Мерфи не отыщется, если Вайли распояшется и начнет вести себя гадко, всегда можно поманить Ниери, и он тут же уляжется у моих ног. – Ладно, считай, что договорились. Вайли принялся заверять Кунихэн, что она ни в коем случае не пожалеет о предпринятом путешествии, что это будет началом новой жизни для них для всех – для нее, для Мерфи, для Ниери и для него, Вайли, ее покорного слуги, человека недостойного, но удостоившегося… Для них для всех – это свет в конце туннеля, новая заря!.. Вайли, окончив тираду, направился к двери. Кунихэн ему вслед произнесла: – Буду жалеть или не буду, но я не забуду твоей доброты и твоего участливого ко мне отношения. Вайли замер, повернувшись к двери спиной и держась за спиной за ручку. Свободной рукой он сделал в воздухе неопределенный жест, к которому он всегда прибегал, когда слова оказывались недостаточными для сокрытия того, что он на самом деле чувствовал. Кунихэн же со своей стороны не без некоторых усилий создала на своем лице некое особое выражение, которое на мгновение должно было изобразить понимание. В этом заключался некоторый риск, на который она шла весьма редко. – Доброту и участие проявляешь ты, а не я, – галантно высказался Вайли. Оставшись одна, Кунихэн попыталась разжечь огонь в душе, но из этого мало что получилось. Торф, который она использовала на растопку, был чисто ирландским и соответственно пропитан излишней элеутероманией:[141] никак не хотел возгораться в закрытом помещении, так сказать, за решеткой. Кунихэн выключила свет, открыла окно и выглянула. Уставившись в небо, она предалась досужим размышлениям. Что не может повернуть к земле луна: свою обратную сторону или переднюю?… Что хуже: никогда не принадлежать тому, кого любишь, или же постоянно проводить время с теми, кого едва знаешь и кого не успеваешь даже возненавидеть? Да, узелки, загадочки, не развяжешь их, не решишь… На улице внизу, прямо под окном появляются Вайли с Купером. Головки крошечные, зажаты меж плечиками, словно в колодках… Нет, на Купера такое описание не распространяется, так выглядит с высоты только Вайли… А Купер вдруг заскакал, как пинг-понговый мячик… бежит какими-то рывками, словно ноги не несут, удаляется, и теперь видны не только его голова, плечи, немного спины, а весь он, вся его нелепая крошечная фигурка… А куда же подевался Вайли? Кунихэн, захваченная своими изоконными наблюдениями, не обратила внимания на щелчок замка и тихое хлопанье входной двери, а ведь все эти звуки могли бы послужить ей предупреждением, что она должна занять позу, достойную того, чтобы быть словно случайно увиденной «неожиданно» вернувшимся и входящим в комнату Вайли. Но вместо этого Кунихэн высунулась из окна еще дальше, так что только половина ее оставалась в комнате, да и то эта половина зависла над полом, с ним не соприкасаясь. Ступени крыльца далеко внизу, прямо под ней, были погружены в темноту, лежащую большим, казавшимся черной ямой пятном на сером асфальте. Пробившийся откуда-то свет превратил перила в тонкие сверкающие лезвия… Кунихэн закрыла глаза – что было неразумно с ее стороны – и, казалось, уже совсем собралась покинуть комнату, когда руки Вайли, ловко сложенные таким образом, что чашками плотно легли на ее груди, мягко затянули Кунихэн назад в комнату. Пускай голова кружится, но не от высоты и одиночества, а от близости и общения. |
||
|