"Лето с чужими" - читать интересную книгу автора (Ямада Таити)

Глава 13

– И вчера пришел, и сегодня. Ну как тут не радоваться? – встретил меня с улыбкой на лице отец. Обнажив торс, он вытирал с себя на кухне пот.

– Куда это годится? Брать пример с отца – бросать работу… – Мать разбирала в шкафу вещи.

– Купил пол-арбуза. Целый – много. – Я поставил пакет с арбузом на пол в кухне.

– Живо его в холодильник.

– Он уже охлажденный, – разуваясь, сказал я. – Их продают из холодильника.

– Тогда сразу и поедим. – Мать встала и пошла на кухню.

– Тогда сразу и нужно есть, – тут же за ней повторил отец, продевая руку в рукав халата. И направляясь в комнату: – Арбуз – это хорошо!

– Жарко. Глядишь, вся шея сплошь покроется потницей. – Мать мыла руки.

– Эй, ты чего там делаешь? Снимай рубашку, снимай! – закричал мне отец.

Я подошел к нему:

– Может, сегодня где-нибудь поужинаем?

– Где-нибудь – это где? – переспросила мать.

– Мы вместе ни разу не ходили поесть сукияки1.

– В те годы это, конечно, было того… – Отец регулировал угол поворота вентилятора.

– Ничего, если я сегодня вас угощу?

– Ужинать не дома? – В голосе матери почувствовалось напряжение. Я уже собрался было отменить приглашение:

– Что, здесь лучше?

– Ничего подобного, – возразил отец.

– Так ведь… – выпрямилась мать на кухне.

Мы уже выходили на улицу играть в кэтч-бол, и я посчитал, что родителям ничего не стоит прогуляться до ресторана сукияки[18] где-нибудь в районе ворот Каминаримон.[19] Однако для них это было равносильно преодолению какого-нибудь горного хребта.

– Ну и ладно. Просто я подумал…

Если уж и прощаться, только не в этой квартире. Мне казалось, что это проще сделать, например, за столом в ресторане сукияки, где много посетителей и официанток. Но усугублять страдания родителей при этом не хотелось.

– Сейчас вообще-то не сезон для сукияки. Что мы, здесь не найдем, чего поесть?

– И то правда. Так и сделаем. Я раньше думал, как хорошо всей семье собраться за одним столом, поставить варить кастрюльку…

– Нет прохлады – нету и кастрюльки.

– Ничего страшного. Извините, если я наговорил лишнего.

– Куда ты встаешь? А кто арбуз будет резать?

Отец заворчал на мать. Как гром средь ясного неба. И я понял, насколько хрупок наш общий с ними мир.

Нет, сегодня я не смогу это сказать. Иначе я их сражу наповал.

– Почему-то опять сюда потянуло.

– Ну и хорошо. Приезжай, когда захочешь.

– Ага.

– Сыграем? В карты?

– После арбуза.

Даже сейчас казалось: скажи я им о разлуке – перевоплотятся в монстров и нападут на меня со зверской силой. И если для меня здесь был только страх, для отца и матери это означало беду: ведь перевоплотились бы они отнюдь не по своему желанию.

Мы ели арбуз, играли в карты.

Мать очень шустро сбрасывала все, что было у нее на руках, и раз за разом легко выигрывала.

Пробило четыре часа, затем пять.

В какой-то момент я хотел прервать игру, но не смог – так весело они развлекались. В комнату прокрались вечерние сумерки.

И вдруг мне стало очень страшно. Если и говорить, то до наступления темноты. Стемнеет, и я тогда уж точно ни на что не решусь. Но вернуться сегодня, ничего не сказав, я тоже не могу.

– Пора включить свет. Который там час? – поднялся отец.

– Седьмой, – ответила мать. Зажглась лампа. Догорала за окном заря.

– Мне нужно сходить в магазин.

– Нашла когда ходить. Хватит того, что вчера купила.

– Так я все сготовила на обед. Осталось только натто.[20]

– Ну и чем ты собираешься кормить Хидэо?

– Отец, – сказал я. – Мама…

– Что?

– Ладно, попейте пока пиво. Сейчас мигом что-нибудь придумаю.

– У меня есть к вам один разговор.

– Разговор?

– Что за разговор?

– Ничего, если я прямо сейчас?

– Ничего хорошего. Выкладывай. Я сел прямо и низко поклонился.

– Ты чего? – сказала мать.

– Брось кривляться. – Отец присел опять.

– Мы больше с вами не увидимся.

– Почему?

– Что случилось? – печально вскрикнули они в один голос, словно услышали что-то нелепое и несправедливое. Выходит, они не знают ничего о моем истощении.

– Мне очень приятно у вас бывать. И вы даже представить себе не можете, как я рад нашей встрече. Я хотел бы вас навещать, пусть даже и умру…

– Умрешь?

– С какой стати, сынок?

И я рассказал родителям о предостережениях продюсера и Мамии, о том, как накануне увидел в зеркале свой истинный, до ужаса истощенный облик.

Умолчал я только об отношениях с Кей. Кое-что я вынужден был приукрасить, но так было даже лучше. Родители тут ни при чем, однако некие силы потустороннего мира воздадут по заслугам тому, кто пытается меня с ними разлучить. Я не был уверен, стоило об этом говорить или нет, но у родителей был такой вид, словно их обманули.

Закончив рассказ, я еще раз поклонился им, едва не касаясь лбом пола.

Родители молчали.

На подушке валялись разбросанные карты.

Я не мог поднять на родителей взгляд. Опять возникло предчувствие: взгляну я на них, а передо мною – жуткие монстры. Я вздрогнул.

– Вот как… – тихо произнес отец.

– Да уж… – Голос матери сделался грустным. – Я так и знала, что долго это не продлится.

Но даже теперь мне хотелось исчезнуть, не поднимая головы.

– Делать нечего, – сказал отец.

– Да. Недолго это длилось, но ты даже не представляешь, как мы счастливы: столько теперь будет воспоминаний…

– Ну что, пошли?

– Куда? – Я невольно взглянул на отца.

– Куда-куда… Есть сукияки. В такую жару да в прохладе… вот поедим-то.

– Что, серьезно?

– Разумеется, серьезно, – заплакала мать. – Ведь расстаемся. Куда уж серьезней.

В вечерних сумерках мы втроем шли к воротам Каминаримон. На перекрестке Международной улицы был ресторан. У входа на маленьком вертеле жарили печень угря.

– Может, съедим по одной? – остановился отец.

И тут я понял, что от самого дома мы шли молча.

– Хорошая мысль, – оживился я. – Три штуки, пожалуйста.

– Перед сукияки? – возмущенно сказала мать. В ее голосе по-прежнему слышались слезы.

– Чего скупиться? Вон ему нужно отъедаться. Неужто неясно?

– Это вкусно, мама.

Я передал ей один вертел.

– Спасибо.

На ходу ели мы печень угря. Разговор опять оборвался.

Чтобы как-то разрядить ситуацию, отец остановился опять:

– Кстати…

– Что? – Я попытался сделать лицо повеселее.

– Там пирожки продают. Купи один пакет.

– Хорошо, идите вперед. Я догоню. Вернувшись назад, я купил пакет пирожков, выпеченных в форме божков.[21]

Дожидаясь сдачи, оглянулся – они так и не сдвинулись с места. Ждут. Будто вернулся в детство – делаю покупку под надзором родителей.

Все верно. После расставания со мной у родителей больше не будет Асакуса. Выходит, и я сегодня с ней прощаюсь. А отец просто хочет прикоснуться к воспоминаниям. Я подбежал к родителям и крикнул:

– Отец, может, тогда и сэмбэй [Сэмбэй (яп.) – тонкое сухое печенье их рисовой муки], что на углу ресторанчика суси.

– Давай.

– Я быстро – подождите, ладно, мам? Однако там все уже распродали.

– Ну почему именно сейчас? – вырвалось у меня. Я побежал обратно. В людском потоке родители смотрелись неказисто.

– Представляете, все продали. – Несмотря на свой возраст, я произнес эту фразу, будто школьник.

– Ничего не поделаешь, – словно опомнившись, буркнул отец.

Мать просто смотрела на меня.

– Тогда пройдем по торговому ряду [Торговый квартал Накамисэ в районе Асакуса – самый старый в Японии торговый квартал, основанный в конце XVII – начале XVIII веков]. Помолимся в храме, потом пойдем ужинать.

– Было бы неплохо, – с досадой в голосе проговорил отец. – Да только ничего не выйдет. Нам туда ходу нет.

– А я хотел помолиться богине Каннон…

Мать всплакнула. Она ссутулилась, и уже ничем не походила на бодрую картежницу.

Я буквально проглотил чуть не сорвавшуюся с языка фразу: «Все, больше никаких, никаких расставаний. Приеду опять, мама…»

– Ну что, пошли? – сказал отец.

– Говоришь, сукияки? Ну так поедим, шиканем.

– Прошу! – встретил нас у входа гулким голосом семидесятилетний старик.

– Нас трое.

– Вас трое. Пожалста.

Подбежал толстоватый и светлолицый метрдотель лет сорока-пятидесяти.

– Добро пожаловать. Будьте любезны, сюда.

Большой зал разделяли несколько низких перегородок, за каждой – столик со встроенной газовой горелкой. Виднелись свободные места. На четырех столах из кастрюль поднимался пар.

«Хорошо, что народу немного», – подумал я. Будь теперь зима, перепившие соседи наверняка бы падали, снося оградки в переполненном зале. Но летом здесь душно даже при работающем кондиционере.

Отец с матерью уселись за столик спиной к стене, я расположился напротив. Заказали пиво и три самых лучших комплекса.

– Позже закажем еще мяса и овощей.

– Заказывайте, не стесняйтесь. А пока – пиво.

На лбу вставшей с колен официантки выступил пот.

– Вряд ли мы закажем что-либо еще, – уныло сказала мать.

– Брось, чего стесняться.

Отец как воды в рот набрал.

– Да мы столько не съедим… – начала было мать.

– Тебя никто и не просит. Вот он после каждой встречи с нами продолжает тощать. По нему, правда, не заметно. Но он устал.

– Я и сама знаю.

– Тогда не мешай человеку набираться сил.

– Я не для себя, а для вас.

– Ты это… брось прикидываться бодряком. Слышишь? На людях об этом не скажешь, но мертвецам без толку есть мясо. Мы вон давеча уже подкрепились.

– Но ведь вкусно, правда?

– Так-то оно так.

– Тогда поедим досыта.

– Кто нас еще так угостит, кроме тебя? Ладно, приступим.

Принесли пиво.

– Хозяюшка, – сказал отец, – на кого мы похожи?

– На мужа и жену?

– Это правильно. Мы на пару – да. А вот с ним? С ним как мы смотримся?

– Знакомые?

– Что значит – знакомые?

– В смысле, вы – повар или в этом роде.

– Ясное дело.

– Но сегодня вас пригласил знакомый.

– Верно.

Официантка, улыбаясь, удалилась.

– В такую минуту… подтрунивать над женщиной, – грустно промолвила мать.

– Да ты на себя посмотри! Человек, понимаешь, пытается всех развеселить, а ты лишь только палки в колеса…

– Ах ты бесстыжий!

– Мама, перестань, – сказал я. – Я не пытаюсь всех развеселить через силу, но каково отцу, понимаю. Давайте выпьем.

Я налил отцу и матери пива.

– Еще бы – кто признает в нас родителей и сына? – с грустной усмешкой сказал отец. – Да, всякое в этой жизни бывает.

И подлил мне пива. Обычное «кампай»[22] в этой ситуации могло расстроить мать, поэтому я только сказал «ну, давайте», и мы втроем выпили.

Опять пришла официантка, поставила кастрюлю, полила маслом и начала готовить сукияки.

– Хозяюшка, этот малый… – начал отец.

– Вот как, его так и звать – «малый»?

– Да ну.

– Ладно, какая разница, – встрял я. – Может, мне нравится, когда меня так зовут.

– В двенадцать остался без родителей.

– Что, правда?

– Нелегко пришлось. Но выдюжил. Выдюжил. Молодец.

– И что, остались совсем одни? – посмотрела на меня официантка.

– Да нет. Был дед, дядька с теткой присматривали.

– Выходит, почти один. Старался, как мог. Сегодня пришли сюда, а он и говорит: ешь мяса вволю. Выбился в люди.

– Никак уже захмелели? – удивилась официантка.

– И пусть, – весело подала голос мать. Я удивленно посмотрел на нее, а она официантке: – Дальше я сама. Закончится, попросим еще.

Официантка привычно извинилась и ушла, сказав напоследок, что «две официантки уехали на праздник «обон» – и с концами».

Поведя в ее сторону подбородком, отец сказал:

– Дай ей одну бумажку. В смысле – чаевые.

– Хорошо.

– Нынче так не принято.

– Ну почему? Разгорячившиеся мужики завсегда оставляют. Сотни иен хватит. Нет, не сотни – тысячи. Слушай, тысяча иен? В жутком мире ты живешь…

– Сейчас об этом, – вставила мать, – говорить не стоит.

– Почему не стоит? – Отец помешивал в кастрюле. – Говори, что хочешь.

– Даже не верится, что уже сорок восемь. – Мать всматривалась в меня.

– Да уж, – ответил я. – А как я рад, что моя мама – такая молодая и красивая.

– Еще бы, – засиял отец.

В его возрасте так сказать я бы себе не позволил. Сейчас, наоборот, мне казалось, что это уместно. Звучало доходчивей.

– А ты неплохо управлялся без нас. Подумать только – тридцать шесть лет.

– Жену вот даже успел завести, – сказал отец.

– Дети – они всегда как-нибудь да справляются.

– А как быть, если нас нет?

– Замолчи, а? – Мать.

– Ты мне брось так говорить. – Отец.

– Ты что, не понимаешь? Нам некогда трепать языками. – Голос матери вдруг задрожал, словно бы от слез.

– Что значит «некогда»? – Я перевел взгляд с матери на отца.

– Что, горит?

– Да. – На глаза матери навернулись слезы. – Ты думаешь, я просто так официантку отправила?

Я опять посмотрел на отца. Он сидел с убитым видом.

– Ты это про что?

– Так, ничего.

Отец качал головой с серьезным видом. По нему не скажешь, что «все в порядке».

– Можно? – Мать поменяла позу. – Я сильно волнуюсь, и слов не могу подобрать. Мы тебя очень любим.

– Вы что, уходите? – почувствовал я.

– Хорошо, что мы свиделись, – сказал отец. – Ты – хороший сын.

– Верно, – подхватила мать.

– Никакой я не хороший. Я не такой, как вы обо мне говорите. Был плохим мужем, неважным отцом. Вы просто не знаете, насколько вы лучше меня. Вы на удивление мягкие люди. Глядя на вас, я понимал, каким отцом нужно быть. Я вот так говорю, но сам не знаю, дорожил бы вами или нет, живи вы все это время… До сих пор толком ничего не сделал. Сплошная грызня на глазах у…

Начал я фразу и обомлел.

Плечо матери стало расплывчатым. Контур сохранялся, но уже просвечивал.

В панике я посмотрел на отца – часть его груди уже пропала.

Вот в чем дело. Вот вы как уходите. Я лишь открыл рот, не в силах что-либо произнести.

– Все кончено, – сказал отец. – Уже все кончено.

– Мы гордимся тобой, – сказала мать.

– И даже очень. Только брось постоянно себя корить. Нужно ценить собственное «я». Не будешь ценить себя – никто за тебя это не сделает.

– Не уходите! – У меня неожиданно прорвался голос малыша.

– Не можем. Мы думали, у нас есть еще немного времени.

– Не хочу!

– Береги себя.

– Мы теперь больше не свидимся.

Плечо отца пропало совсем, стало прозрачным лицо матери. Я боялся, что они растворятся прямо у меня на глазах. Тем временем отец продолжал исчезать.

– Спасибо вам. Спасибо за все. Спасибо. Я сдерживал голос, а сам думал: «Хоть бы никто не помешал мне в эту минуту».

– Прощай, – сказала почти неразличимая мать.

– Будь здоров, – уже невидимый отец. Я даже не заплакал. Так мне было тяжело.

– Прощайте, – лишь тихо сказал я.

И отец, и мать бесследно исчезли. И только на столе остались палочки и тарелки, стаканы из-под пива и мешок печенья. Испачканный стол и примятые подушки.

Закипела кастрюля.

Они же ничего не поели. Ни-ско-ле-чко.

Затем навалилась усталость. Такая сильная, что хотелось положить голову на стол. Я оперся о стол локтями и закрыл руками лицо.

– Они что, в туалет пошли? Поймут, куда? – раздался голос официантки.

– Они ушли.

Я опустил руки, но лица не поднимал. Судя по всему, выглядел я ужасно. Не хотелось ее пугать.

– Ушли? Вдвоем?

Наверняка понимает – что-то произошло. И это правильно: к еде почти не притронулись.

– Принесите счет.

– Что, можно?

– Да.

– Извините, совсем не заметила, как они ушли. Подождите, пожалуйста, минутку. Газ уже можно выключить?

– Да.

– Что же случилось? Вы так весело выпивали.

Я не собирался скрывать свою горечь. Выключив газ, официантка ушла за счетом.

Плакать времени не было. Мне хотелось хоть что-то оставить на память о них. Палочки! Словно пробираясь сквозь пелену усталости, я дотянулся до них, вытащил из кармана брюк платок и, собрав всю силу в кулак, бережно завернул.

– Извините, что заставила вас ждать. Вот ваш счет.

Пришлось приложить усилия, чтобы взглянуть на счет, достать кошелек и заплатить деньги.

– Вам плохо? – чуть ли не с натянутой вежливостью поинтересовалась она. Наверное, лицо мое увидела.

– Вот, – протянул я деньги.

Официантка направилась к кассе. Я медленно встал.

Сделав четыре-пять шагов по проходу, оглянулся. Наш стол выглядел уныло, как опустевшая скорлупа. «Постой, заберу-ка я печенье», – подумал я, но возвращаться сил уже не было.

Я вышел в коридор, дождался официантку, оставил ей, как просил отец, тысячеиеновую купюру и мелочь.

– Клиент с двадцать третьего стола уходит.

Думал, в ящике у входа останется обувь родителей, но она пропала. Старец, будто бы в курсе дела, выставил только мои ботинки и гулко выпалил: «Приходите еще». Разумеется, знать он не мог ничего.