"По направлению к психологии бытия" - читать интересную книгу автора (Маслоу Абрахам)

12. ЦЕННОСТИ, РАЗВИТИЕ И ЗДОРОВЬЕ

Итак, я высказываю следующее предположение: мы можем, в принципе, создать описательную, натуралистическую науку о человеческих ценностях: вековое представление о взаимоисключаемости "того, что есть" и "того, что должно быть" отчасти неверно: мы можем изучать высшие ценности или цели человеческих существ точно так же, как мы изучаем ценности муравьев, лошадей или деревьев, или, если хотите, марсиан. Мы можем открыть (а не создать или изобрести) ценности, которые избирает человек, к которым он стремится, за которые он борется, когда он становится лучше, и которые он утрачивает, когда «заболевает».

Но мы уже знаем, что это достижимо (по крайней мере, в данный исторический период и нашими несовершенными методами) только в том случае, если мы научимся отличать здоровые особи от остальной популяции. Мы не можем ставить в один ряд стремления невротиков со стремлениями здоровых людей, чтобы получить средний результат, потому что от такого результата не будет никакой пользы. (Один биолог недавно заявил: "Я обнаружил недостающее звено в цепи между человекообразной обезьяной и цивилизованным человеком. Это мы!")

Мне представляется, что эти ценности как ждут своего открытия, так и создаются или конструируются: что они изначально присущи структуре самой человеческой природы, что у них имеется биологическая и генетическая основа, но их также развивает культура и цивилизация: что, наконец, я их скорее описываю, чем изобретаю, проецирую или же мечтаю о них ("администрация не несет ответственности за то, что будет найдено"). В этом я кардинально расхожусь со многими, например, с Сартром.

Чтобы это выглядело более безобидно, давайте предположим, что я изучаю свободный выбор или вкусы различных типов человеческих существ, здоровых или больных, старых или молодых, находящихся в разных обстоятельствах. Мы, разумеется, имеем право это делать, точно так же, как исследователь имеет право изучать свободный выбор белых крыс, обезьян или невротиков. Многих пустых и уводящих в сторону споров можно избежать при таком подходе к делу, который, к тому же, обладает тем достоинством, что подчеркивает научный характер предприятия, полностью выводя его из царства априорности. (В любом случае я считаю, что понятие «ценность» скоро устареет. Оно включает в себя слишком много значений, подразумевает много совершенно разных вещей 'и живет слишком долго. Более того, во всех своих разнообразных смыслах оно употребляется, как правило, неосознанно. В результате возникает путаница, и я все чаще борюсь с искушением вообще отказаться от этого слова. Я думаю, что в большинстве случаев можно использовать более точный и, стало быть, вносящий меньше сумятицы синоним.)

Этот более натуралистический и описательный (более "научный") подход обладает еще и тем преимуществом, что позволяет от вопросов, поставленных с целью получить определенный ответ, в терминах «долженствования», от вопросов, предполагающих недоказуемые безоговорочные истины, перейти к более эмпирическим вопросам "Когда?", "Где?", "Для кого?", "Сколько?", "При каких условиях?" и т. д., то есть к вопросам, ответы на которые можно проверить эмпирическим путем.[18]

Ответы на эти вопросы представляют собой верифицируемый парафраз императивов в духе Ницше ("Будь тем, кто ты есть"), Кьеркегора ("ищи свое истинное Я") или Роджерса (стань тем, "к чему стремятся человеческие существа, когда у них есть право выбора").

Мое следующее гипотетическое основание заключается в том, что так называемые "высшие ценности", "вечные ценности" и т. д., и т. п. — это приблизительно то же самое, что выбирают те люди, которых мы называем относительно здоровыми (зрелыми, развитыми, состоявшимися, индивидуализированными и т. п.), когда у них есть право выбора, когда они находятся в благоприятных условиях и в отличной форме.

Или, если сформулировать это более описательно, такие люди, когда они чувствуют себя в отличной форме, при реальной возможности свободного волеизъявления инстинктивно выбирают истину, а не ложь, добро, а не зло, красоту, а не уродство, единство, а не раскол, радость, а не печаль, любовь к жизни, а не стремление к смерти, уникальность, а не стереотипность, в общем все то, что я уже назвал бытийными ценностями.

Дополнительная гипотеза: эта склонность выбирать те же самые бытийные ценности в слабой форме присуща всем или почти всем человеческим существам, то есть это могут быть ценности всего вида, приверженность которым наиболее ясно и четко прослеживается у здоровых людей; у этих здоровых людей данные высшие ценности в наименьшей степени загрязнены защитными (порожденными тревогой) ценностями или тем, что я буду ниже называть здорово-регрессивными или "инерционными"[19] ценностями.

Еще одна правдоподобная гипотеза: здоровые люди наверняка делают "правильный выбор" в биологическом смысле, но также, вероятно, и в других смыслах ("правильный выбор" в данном случае значит "ведущий к их самоактуализации и самоактуализации других людей"). Более того, я предполагаю, что все хорошее для здоровых людей (выбираемое ими), в конечном итоге, хорошо и для менее здоровых людей и представляет собой то, что больной человек выбрал бы сам, если бы умел делать правильный выбор. Иначе говоря, здоровые люди больше способны сделать правильный выбор, чем больные. Чтобы получить другой ряд допущений, я предлагаю «перевернуть» это утверждение, то есть рассмотреть следствия из наблюдений за выборами лучших представителей рода человеческого и принять, что это и есть высшие ценности всего человечества. То есть давайте посмотрим, что получится, если мы без всякой зависти воспримем этих людей как биологической эталон, более разумную версию нас самих, лучше, чем мы сами, определяющую, что для нас хорошо. То есть предположим, что если дать нам время, то мы, в конце концов, выберем то, что они выбирают сразу. Или же — что мы рано или поздно поймем мудрость их выбора и сделаем такой же. Или — что они ясно и четко видят то, что мы видим смутно.

У меня также есть гипотеза, что ценности, постигаемые во время пиковых переживаний, — это приблизительно то же самое, что ценностные выборы, о которых говорилось выше. Я говорю это для того, чтобы показать, что выбранные ценности и есть собственно ценности.

И наконец, у меня есть гипотеза, что те же самые бытийные ценности, в которых проявляются вкусы и мотивы лучших представителей рода человеческого, в какой-то мере составляют те качества, которые определяют «хорошее» произведение искусства или природы в целом, или «хорошее» в мире. То есть я думаю, что внутренние бытийные ценности индивида в какой-то мере изоморфны соответствующим ценностям воспринимаемого мира и что между внутренними и внешними ценностями существуют взаимовыгодные и взаимоукрепляющие динамические отношения (108, 114).

Из этих предположений можно сделать уже хотя бы тот вывод, что самой человеческой природе несомненно присущи высшие ценности, и их можно в ней отыскать. Это полностью противоречит более древнему и более привычному убеждению, что высшие ценности есть порождение сверхъестественного божественного начала или каких-то других начал, находящихся за пределами человеческой природы.

Мы должны честно признать, что всякая попытка дать определение такого рода изначально сопряжена с серьезными теоретическими и логическими сложностями. Каждый элемент такого определения сам требует определения и когда мы начинаем работать над ними, то обнаруживаем, что бегаем по кругу. На какое-то время и в определенном смысле мы должны смириться с этим.

"Хорошее человеческое существо" можно определить только с помощью какого-нибудь критерия «человечности». Кроме того, этот критерий почти наверняка должен быть относительным, то есть одни люди более «человечны», чем другие, а «хорошие» человеческие существа, "хорошие особи" — "очень человечны". Иначе быть не может, потому что существует много отличительных черт «человечности», каждая из которых имеет свое значение, но сама по себе не может быть определяющей. Более того, многие из этих отличительных черт сами относительны, и на их основании нельзя провести четкую черту между человеком и животным.

В данном случае очень полезными оказываются формулировки Роберта Гартмана (59). Хорошее человеческое существо (или тигр, или яблоня) хорошо в той степени, в какой оно соответствует понятию человеческого существа (или тигра, или яблони).

С одной стороны, это действительно очень хорошее решение, из тех, которые мы бессознательно все время применяем. Женщина, только что ставшая матерью, спрашивает врача: "У меня нормальный малыш?", и врач точно знает, что она имеет в виду. Покупающий тигров владелец зоопарка ищет "хорошие экземпляры", «настоящих» тигров, у которых четко обозначены и полностью развиты все присущие тиграм черты. Когда я покупаю обезьянок для своей лаборатории, я тоже должен отбирать хорошие экземпляры, не каких-то особенных или странных, а "настоящих обезьянок", то есть «хороших». Если хвост обезьянки не пригоден для того, чтобы цепляться им за ветки, такая обезьянка уже не может считаться хорошей, а вот отсутствие этой функции у хвоста тигра не имеет никакого значения. То же самое можно сказать и о хорошей яблоне или хорошей бабочке. Таксономист ищет "типичного представителя" только что открытого вида, такого, чтобы его можно было поместить в музей, такого, который наилучшим образом представлял бы весь вид, наиболее зрелого, с наименьшим количеством повреждений, наиболее типичного в смысле качеств, которые определяют весь вид. Тот же принцип действует и при выборе "хорошего Ренуара" или "хорошего Рубенса" и т. д.

Руководствуясь точно такими же критериями мы можем определять лучших представителей рода человеческого, людей, у которых есть все, что свойственно виду, у которых все человеческие способности полностью развиты и идеально функционируют, у которых нет явных признаков никакой болезни, особенно такой, которая могла бы исказить главные, определяющие, неотъемлемые характеристики. Вот таких людей можно называть "наиболее человечными".

Пока что особых проблем не наблюдается. Но подумайте о дополнительных трудностях, которые возникают, скажем, у членов жюри конкурса красоты, у человека, покупающего стадо овец, выбирающего себе щенка. Здесь мы, во-первых, сталкиваемся с проблемой свойственных данной конкретной культуре стандартов, которые могут подавить биопсихологические детерминанты. Во-вторых, перед нами встает проблема одомашнивания, то есть проблема искусственной и оберегаемой жизни. Причем мы должны помнить, что человеческие существа могут также считаться «одомашненными» в определенном смысле, особенно наиболее несамостоятельные из них, например, умственно отсталые люди, дети и т. п. В-третьих, нам необходимо отличать ценности хозяина молочной фермы от ценностей коров.

Поскольку любые инстинктивные склонности человека гораздо слабее сил цивилизации, то пробуждение в человеке тяги к психобиологическим ценностям всегда будет трудной задачей. Но какой бы она ни была трудной, она все равно выполнима. Более того, ее нужно, даже жизненно необходимо, выполнить (97, гл. 7).

Стало быть, большой проблемой нашей исследовательской работы является "выбор того, кто способен делать правильный выбор". Что касается практики, то это нам вполне по силам, как врачу по силам отобрать наиболее физически здорового индивида. А вот что касается теории, то здесь мы сталкиваемся с большими проблемами определения и концептуализации здоровья,

Мы обнаруживаем, что когда более зрелым или более здоровым людям предоставляется настоящая возможность свободного выбора, то они выбирают не только истину, добро и красоту, но также ряд регрессивных ценностей — ради выживания и/или гомеостаза, то есть мир и покой, сон и отдых, капитуляцию, зависимость и безопасность, защиту от реальности или освобождение от нее. переход от Шекспира к детективным романам, погружение в фантазии, даже стремление к смерти (покою) и т. п. Одну группу ценностей мы можем назвать ценностями развития, а другую — ценностями здорового регресса (или "снижения") и указать, что более зрелый, сильный и здоровый человек больше склоняется к ценностям развития и меньше — к регрессивным ценностям; но ему по-прежнему нужны и те, и другие. Эти два набора ценностей всегда диалектически связаны друг с другом, создавая динамическое равновесие, которое определяет открытое поведение.

Следует помнить, что основная мотивация дает человеку уже готовую иерархию ценностей, которые связаны друг с другом как высокие и низкие, сильные и слабые. жизненно важные и необязательные.

Эти потребности представляют собой не дихотомию, а согласованную иерархию, то есть они зависят друг от друга. Скажем, высокая потребность в осуществлении какого-то особенного таланта связана с постоянным удовлетворением потребности в безопасности, которая не исчезает даже переходя в пассивное состояние. (Под пассивным состоянием я понимаю, например, состояние чувства голода после хорошего обеда.)

Это значит, что возможность возвращения к низким потребностям не исчезает никогда, и в этом контексте такой процесс должен рассматриваться не только как патология или болезнь, но и как абсолютная необходимость для целостности всего организма и как предпосылка ощущения и функционирования "высоких потребностей" Безопасность — это обязательное условие любви, которая, в свою очередь, является обязательным условием самоактуализации.

Стало быть, эти ценности здорового регресса должны считаться такими же «нормальными», естественными, здоровыми, инстинктивными и т. п., как и так называемые "высшие ценности". Ясно также, что они диалектически или динамически связаны друг с другом (или, как предпочитаю выражаться я, они представляют собой не дихотомию, а согласованную иерархию). И наконец мы должны признать тот очевидный факт, что большую часть времени у большинства индивидов низкие потребности и ценности доминируют над высокими потребностями и ценностями, то есть сильно тянут индивида назад. Только самые здоровые, самые зрелые, самые развитые индивиды чаще выбирают высшие ценности (и это только при благоприятных или относительно благоприятных жизненных обстоятельствах). Но и это, вероятно, происходит по большей части благодаря наличию солидной основы удовлетворенных низших потребностей, поскольку, будучи удовлетворены, они пребывают в пассивном состоянии и не тянут индивида назад. (И совершенно очевидно, что предполагая удовлетворенность потребностей, мы предполагаем благоприятное внешнее окружение.)

В заключение, если выражаться старомодно, можно сказать, что высшая природа человека опирается на его низшую природу, как на основу, и без этой основы просто способна рухнуть. То есть для большинства человечества обретение высшей природы немыслимо без удовлетворения природы низшей. Лучший способ развить высшую природу — это сначала осуществить и удовлетворить низшую природу, превратив ее в опорное основание. Кроме того, высшая природа человека опирается также на благоприятные или относительно благоприятные условия окружающей среды, актуальные и предшествующие.

Я имею в виду, что высшая природа человека, его идеалы, устремления и способности опираются не на инстинктивное самоотречение, а на инстинктивное удовлетворение. (Разумеется, когда я говорю об "фундаментальных потребностях", я имею в виду не то же самое, что понимают под «инстинктами» сторонники классического учения Фрейда.) Но даже такая моя формулировка указывает на необходимость пересмотра фрейдовской теории инстинктов. Давно пора. С другой стороны, моя формулировка отчасти изоморфна Фрейдовой метафорической дихотомии инстинкта жизни и инстинкта смерти. Может быть, впрочем, его основная метафора, окажется применима в определенной модификации и конкретизации формулировки. Эту диалектику между прогрессом и регрессом, между высшим и низшим сейчас по-другому формулируют экзистенциалисты. Я не вижу разницы между двумя предложенными формулировками, за исключением той, что я пытаюсь приблизить свою формулировку к эмпирическому и клиническому материалу, который в большей степени поддается проверке.

Даже наиболее полноценные человеческие существа не свободны от изначальной обреченности человека быть одновременно обычным созданием и богоподобным существом, сильным и слабым, ограниченным и не ведающим границ, обычным животным и существом, поднимающимся над уровнем животного, взрослым и ребенком, трусом и храбрецом, рвущимся вперед и озирающимся назад, жаждущим совершенства и боящимся его, червем земным и царем небесным. В этом нас не перестают убеждать экзистенциалисты. Мне кажется, что мы должны согласиться с ними, принимая во внимание имеющиеся в нашем распоряжении свидетельства того, что эта дилемма и ее диалектика имеют фундаментальный смысл для любой завершенной системы психодинамики и психотерапии. Более того, я считаю ее основанием для любой натуралистической теории ценностей.

Однако, чрезвычайно важное, даже решающее, значение имеет отказ от трехтысячелетней привычки дихотомизировать, рассекать и отделять в духе логики Аристотеля. ("А и не-А совершенно отличны друг от друга и взаимно исключают друг друга. Выбирай одно или другое. Но и тем, и другим тебе не обладать".) Как бы это ни было трудно, но мы должны научиться мыслить в духе холизма, а не атомизма. Все эти «противоположности» на самом деле являются частями одной иерархии, особенно если речь идет о более здоровых людях, а одна из задач терапии заключается в уводе пациента от приверженности дихотомии и разделению к интеграции внешне непримиримых противоположностей. Наши божественные качества нуждаются в наших животных качествах. Взросление означает не только отказ от детства, но и использование его полезных качеств как основания. Высшие ценности составляют с низшими ценностями одну иерархию. И, наконец, — дихотомия патологизирует, а патология дихотомизирует (Сравни с мощной концепцией изоляции Голдстайна (55).)

Как я уже говорил, мы отчасти обнаруживаем наши ценности внутри нас самих. Но они также отчасти и создаются или выбираются самим индивидом. Обрести ценности, по которым мы будем в дальнейшем жить, можно не только путем открытия. Самоизучение редко приводит к открытию чего-то однозначного, некой стрелки, указывающей в каком-то одном направлении, или потребности, которую можно удовлетворить только так, а не иначе. Почти все потребности могут удовлетворяться разным образом, а способности и таланты могут осуществляться по-разному. Хотя выбор и не очень велик, но он все же есть. Прирожденный атлет может выбирать тот вид спорта, каким он хочет заниматься. Потребность в любви могут удовлетворить очень многие люди и в разных отношениях. Талантливый музыкант может почти с одинаковым удовольствием играть на флейте или на кларнете. Крупный мыслитель может быть одинаково счастлив в роли биолога, химика или психолога. Любой человек доброй воли имеет на выбор множество дел или обязанностей, которым он может себя посвятить с одинаковым удовлетворением. Можно сказать, что внутренняя структура человеческой природы — это, скорее, нечто вроде хряща, чем костной ткани; ей можно придавать желаемую форму, словно живой изгороди, или даже "выращивать на шпалерах", словно фруктовое дерево.

Проблемы выбора и отказа по-прежнему остаются неразрешенными, даже если хороший исследователь или терапевт будет в состоянии дать общую оценку талантов, способностей и потребностей индивида и предложить ему дельный совет, например, насчет выбора профессии

Кроме того, как только человек начинает смутно представлять себе диапазон жизненных путей, предлагаемых ему на выбор в соответствии с его возможностями, с представлениями данной конкретной цивилизации о том, что такое «хорошо» и что такое «плохо», и т. п.; как только он становится (выбирает? ему выбирают?) на стезю, скажем, медицины, следует ожидать скорого появления проблем, связанных с достижением успеха в избранной области. Дисциплина, упорный труд, отказ от удовольствий, постоянная учеба, укрепление силы воли необходимы даже "прирожденному врачу". Как бы он ни любил свою работу, у нее все равно имеются неприятные аспекты, которые он должен принять во имя достижения главной цели

Иначе говоря, самоактуализация посредством медицины означает, что человек должен стать хорошим врачом, а не плохим. Этот идеал отчасти создается им самим, отчасти навязывается ему его культурой и отчасти он открывает его в себе самом. Его представление о том, каким должен быть хороший врач, является такой же детерминантой, как и его таланты, способности и потребности.

Гартман (61, с. 51, 60, 85) отрицает правомерность выведения нравственных императивов из открытий, сделанных психоаналитиками (см. также: с. 92)*. Что в данном случае значит «выводить»? Я утверждаю, что психоанализ и любая «обнажающая» терапия именно «обнажают» внутреннюю, более биологическую, более инстинктивную сердцевину человеческой природы. Часть этой сердцевины представляет собой определенные предпочтения и устремления, которые, несмотря на их слабость, можно считать врожденными ценностями, биологически обусловленными. К этой категории относятся все фундаментальные потребности, а также все врожденные способности и таланты индивида. Я не говорю, что они являются «обязанностями» или "нравственными императивами", по крайней мере, не являются ими в старом смысле этого слова — как нечто внешнее. Я говорю только, что они изначально присущи человеческой природе. Более того, их отрицание или подавление — это прямая дорога к психопатологии и, стало быть, ко злу, потому что хотя психопатология и зло — не синонимы, они, вне всякого сомнения, переплетаются друг с другом.

Сравните со следующим выразительным высказыванием Фойера (43, с. 13–14): "Различие между подлинными и ложными ценностями заключается в том, что первые являются выражением первичных устремлений организма, а вторые порождены тревогой. Это контраст между ценностями, которые выражают свободу личности, и ценностями, которые ее подавляют посредством страха и запретов. Это различие лежит в основании этической теории и развития прикладного обществоведения, которое должно указать человеку дорогу к счастью".

Я не уверен, что здесь на самом деле существует какое-то расхождение во мнениях. Например, в одном месте (с. 92) Гартман, как мне кажется, высказывает точно такое же предположение, что и я, особенно, когда говорит о "подлинных ценностях"

То же самое говорит и Редлих (109, с. 88): "Если разработка терапии превращается в разработку идеологии, то здесь нас, как доказал Вилис, ждет разочарование, потому что психоанализ не может дать нам идеологию". В этом нет никаких сомнений, если, конечно, мы понимаем слово «идеология» в его буквальном смысле.

И все же здесь упущено что-то очень важное. Хотя «обнажающая» терапия действительно внеидеологична, она определенно помогает «обнажить» по крайней мере «зачатки» или рудименты изначальных ценностей.

То есть специалист по «обнажающей», глубинной терапии может помочь пациенту понять, какие глубинные, изначальные ценности он (пациент), сам того не ведая. ищет, к каким он стремится, в каких он нуждается. Поэтому я утверждаю, что правильная терапия имеет отношение к поиску ценностей и не согласен с обратным утверждением Вилиса (174). Я действительно верю в то, что вскоре мы сможем даже определить терапию как "поиск ценностей", потому что поиск индивидом своего подлинного Я, в сущности, является не чем иным, как поиском изначальных, подлинных ценностей индивида. Это становится особенно ясно, когда мы вспоминаем, что более глубокое познание самого себя (и своих ценностей) зачастую совпадает с лучшим знанием других людей (и их ценностей) и реальности вообще.

И наконец, я считаю, вполне возможно, что нынешняя чрезмерная озабоченность якобы существующей брешью между самопознанием и нравственным действием (и преданностью ценностям) сама может быть симптомом порождающего специфический маниакальный синдром расхождения между мыслью и действием, который, впрочем, не универсален (см.: 32). Вероятно, здесь уместно говорить о вековой философской дихотомии между «есть» и "должно быть", между фактом и нормой. На основании своих наблюдений за более здоровыми людьми, за людьми во время их пиковых переживаний, за людьми, которые умеют соединить свою положительную одержимость с положительной возбудимостью, я сделал вывод, что между ними не существует непреодолимой пропасти; у таких людей (или у всех людей в соответствующие моменты) чистое знание сразу же преобразуется в спонтанное действие или нравственный долг. То есть когда они знают, какой поступок будет правильным, они его совершают. Так что же остается в здоровых людях от этой бреши между знанием и действием? Только то, что изначально присуще реальности и бытию, только реальные а не надуманные проблемы.

Если это предположение верно, то у глубинной, «обнажающей» терапии есть законные основания считаться не только методом лечения но и методом определения истинных ценностей