"Мечта пилота" - читать интересную книгу автора (Водопьянов Михаил)

МЕСЯЦ НА ПОЛЮСЕ

С юга, от тропиков, надвигалась весна. В Крыму цвели миндальные деревья, в Москве лопались почки тополей и берёз, в Архангельске вскрывалась Двина, а в Тихой пожелтели льды. Шёл тёплый весенний май, а на полюсе температура нередко достигала сорока градусов ниже нуля.

Но и этот полярный май – морозы и студёные ветры – почти не мешал работе. Заиндевевшие люди в мягких бобриковых комбинезонах и зелёных очках целые дни проводили около самолётов. Их работа протекала так же весело и оживлённо, как и на Большой земле: те же интересы владели ими. Располагая прекрасной радиосвязью, они не чувствовали полярного одиночества, от которого так страдали в своё время пионеры Арктики.

Жгучее желание Уткина так и осталось желанием. Самые страстные его просьбы не тронули начальника экспедиции: Беляйкин так и не разрешил ему лететь на полюс. Журналист горевал недолго: работы хватало и в Тихой. После того, как стало известно, что Бесфамильный развернул работу на полюсе, Уткин по "своей" рации два раза в сутки передавал полюсникам краткие бюллетени событий, случившихся на Большой земле. Благодаря Уткину горсточка людей, самоотверженно работавшая на полюсе, нередко слышала голоса вождей своей великой родины, слышала слова приветствия от родных и друзей из далёкой Москвы, слышала музыку и даже целые концерты, организованные специально для них лучшими артистами столицы. Словом, не попав на полюс, Уткин изо всех сил заботился о людях, полетевших туда…

В группе Бесфамильного никто не скучал. И если бы не постоянная угроза передвижения льдов, если бы не постоянное ожидание шторма – дни их пребывания на полюсе ничем не отличались бы от их обычных дней на Большой земле.

Зная, что организованность лучший враг уныния и пессимизма, которые так страшны именно здесь, среди бескрайних ледяных пустынь, Бесфамильный позаботился о том, чтобы каждый из его группы твёрдо знал свои обязанности и выполнял их. За исключением лётчика Шевченко и радиста Слабогрудова, весь экипаж самолёта был отдан в распоряжение профессора Бахметьева.

Работа шла дружно.

Каждое утро, если позволяла погода, Шевченко шёл в обычную пятнадцати-двадцатиминутную разведку. Он планомерно, сектор за сектором, исследовал с воздуха окрестности полюса – тщательно осматривал и фотографировал огромную площадь, ограниченную 89-м градусом северной широты. Помимо этого он "завозил" на различные высоты приборы профессора, помогая ему всесторонне изучить состав атмосферы и воздушные течения полюса.

Лишь один профессор Бахметьев не подчинялся суровому режиму, установленному Бесфамильным в лагере. Глубоководные гидрологические наблюдения, изучение температур и солёности воды, астрономические и метеорологические наблюдения, исследования стратосферы – всё это целиком поглощало профессора, и у него нередко не оставалось свободного времени даже для нормального сна.

Бесфамильный и все участники экспедиции с глубоким уважением относились к работе профессора, делая всё, чтобы облегчить его труд. За весь месяц работы на полюсе не было ни одного случая невыполнения к сроку какого-либо поручения Бахметьева. Весь экипаж трогательно заботился о "своём профессоре". Результатом этой заботы было, что профессор не чувствовал неизбежных, казалось, неудобств и лишений, с которыми обычно сопряжена научная работа в Арктике. Командир звена сумел ему создать условия, почти ничем не отличающиеся от условий московской лаборатории. И частенько дело доходило до того, что старый профессор забывал, где он находится, и выскакивал из превращённой в лабораторию пассажирской кабины "Г-2" на свирепый сорокаградусный мороз полюса в тонком халате и с непокрытой головой.

Ближайшим помощником, правой рукой профессора вскоре стал метеоролог Байер. Они вместе запускали радиозонды, вели шаропилотные и десятки других наблюдений над атмосферой полюса. Молодой, энергичный, имеющий немало знаний в областях, смежных с его специальностью, метеоролог почти всё время вёл самостоятельные научно-исследовательские работы по поручению Бахметьева. Правда, когда дело касалось прогнозов и гипотез, старый и молодой учёный почти всегда горячо спорили, но это не мешало им дружно работать, накапливая богатейший научный материал.

Остальные люди экипажа, не исключая и самого Бесфамильного, не имея специальных знаний, оказывали лишь техническую помощь учёным, выступая в большинстве случаев в роли чернорабочих.

В общем работы хватало на всех, и все были вполне довольны, если не сказать – веселы. Однако, по общему признанию, лучше всех себя чувствовал бортмеханик Егоров. Полёт и жизнь на полюсе дали ему возможность осуществить своё крупнейшее изобретение и пожинать приносимые им богатые плоды.

Да, учитель имел все основания быть довольным своим учеником! Егоров считался молодым бортмехаником и производственным "папашей" считал старого бортмеханика Дудорова, а тот сумел заразить изобретательским зудом своего любознательного и энергичного ученика.

С тех пор, как Егорову стало известно, что он идёт в большой арктический перелёт, он крепко задумался над больным вопросом северных полётов вообще – над запуском мотора во время мороза. Над этой проблемой не один год ломали головы полярные лётчики и бортмеханики. Предложений было немало, но реального, вполне надёжного средства никто назвать не мог.

И здесь Егорову помог его "папаша". Он изобрёл незамерзающую смесь для радиаторов. Этого было достаточно, чтобы окончательно оформилась давно зародившаяся у Егорова мысль. Он её немедленно предложил Бесфамильному. Лётчик сумел оценить по-настоящему мысль своего бортмеханика и настоял на переоборудовании "Г-2" по его чертежам.

Сейчас, на полюсе, выдержавшее неоднократные испытания в самых суровых условиях изобретение Егорова вызывало неподдельный восторг всего экипажа. О лучшей награде изобретатель не смел и мечтать.

Изобретение Егорова давало возможность в любой мороз запускать все четыре мотора "Г-2" в умопомрачительно короткие сроки – в двадцать – двадцать пять минут. В принципе оно сводилось к следующему:

К чехлу правого среднего мотора пристёгивалась цилиндрическая юбка из шёлкового полотна. Растянутое тросиками, крепящимися к шасси, лыжам и вмороженным перед самолётом колышкам, это лёгкое сооружение легко выдерживало даже свежий ветер. Под "юбку" устанавливались один-два примуса, от которых к мотору и в пассажирскую кабину шли трубы. С помощью этих труб в обогреваемом моторе и в кабине всё время поддерживалась комнатная температура.

В стены пилотской рубки были вделаны два нормальных шестидесятилитровых баллона сжатого воздуха под давлением в двести атмосфер, предназначенные для запуска моторов. Зарядка баллонов производилась автоматически компрессором, установленным в передней части обогреваемого мотора. Егоров, как в самом себе, был уверен в безотказной работе своего автоматического компрессора, но, отдавая дань общему лозунгу экспедиции: "предусмотреть всё", всё же на всякий случай взял на борт ручной компрессор. При его помощи в одном из баллонов можно было довести давление до восьмидесяти атмосфер, что вполне достаточно для запуска тёплого мотора.

Пользуясь сжатым воздухом, Егоров в два счёта заводил обогреваемый мотор. Но это ещё не выход. На одном моторе не полетишь. Как же быть с остальными?

Вот здесь-то и была зарыта собака егоровского изобретения!

Радиаторы всех моторов заполнялись незамерзающей дудоровской смесью. Она не боялась морозов, и, выключая моторы, её не приходилось спускать, как воду. Системы же охлаждения всех моторов были соединены между собой. Закрыв радиатор и запустив обогреваемый мотор, Егоров в три минуты доводил температуру его жидкости до восьмидесяти градусов выше нуля, а затем включал помпу, которая гнала нагретую жидкость в левый средний мотор. Подчиняясь закону циркуляции, тёплая жидкость быстро вытесняла холодную из левого в правый работающий мотор. Через пять минут запускался подогретый таким образом левый мотор. Теперь работают оба средних мотора. Их водяные магистрали соединены с магистралями обоих крайних. Оба средних одновременно обогревают свои крайние. И такой круговорот нагретой жидкости приводил к тому, что не проходило и получаса, как все моторы, несмотря на мороз, ревели на полном газу, и Егоров докладывал своему лётчику о готовности к полёту.

Не удовлетворяясь этим, Егоров установил медные змеевики в масляных баках. Пользуясь горячей жидкостью работающих моторов и своей помпой, он всё время поддерживал нормальную температуру смазочного, не имея неприятностей и с этой стороны. Во время стоянок ему не приходилось спускать масло из баков и нагревать его перед полётом.

Оборудованный по предложению Егорова "Г-2" получал весьма ценную в сложных условиях стоянки на полюсе способность – сняться с льдины и пойти в воздух почти немедленно. Поэтому бортмеханик с полным правом подтрунивал над рассказами о том, как северные лётчики порой сутками бились над запуском застывшего мотора какого-нибудь "Р-5" – мухи по сравнению с "Г-2".

В первые же дни стоянки на полюсе на острый язычок Егорова попал Слабогрудов. Бедный радист, у которого "ястребок" Шевченко отнял безраздельную власть над "крышей" самолёта, был вынужден снять стационарную жёсткую антенну с крыльев "Г-2". Теперь при всякой смене места стоило только сесть самолёту, как грузный Слабогрудов, по выражению Егорова, "выкатывался колбасой" из кабины и принимался долбить во льду лунки, чтобы вморозить штанги временной антенны. Егоров всегда помогал ему в этом кропотливом деле, не упуская случая отпустить несколько острот по поводу "неудачных паутинников, готовых вморозить в лёд телефонные столбы по всей трассе полюс – Тихая". Слабогрудов отшучивался, но всё же соглашался, что долбить лёд, вмораживая или освобождая штанги, – удовольствие маленькое. В конце концов Егоров предложил протянуть стационарную антенну на фюзеляже. Это предложение, осуществлённое Слабогрудовым, оказалось вполне жизненным и избавило радиста от частых "ледово-горных работ".

Обычно при хорошей погоде наиболее напряжённой была первая половина дня. К обеду всё население полюса собиралось во вместительной пассажирской кабине "Г-2".

Где-то под мотором горел примус, наполняя кабину приятным теплом. Благословляя Егорова, все с удовольствием разоблачались, сбрасывая с себя полярную одежду. Здесь умели ценить тепло!

После обеда каждый усаживался в удобное кресло. Перед креслом маленький откидной столик. В эти часы, по раз и навсегда установленному правилу, экипаж пользовался заслуженным отдыхом. Нарушалось это правило только в случае шторма, но, к счастью, штормы в это время года здесь были довольно редкими гостями.

…Сегодня, как и всегда, воспользовавшись часом отдыха, профессор Бахметьев продолжает свой обычный нескончаемый спор с метеорологом Байером. Канин и Егоров передвигают шахматные фигуры. Бесфамильный склонился над синоптической картой. Слабогрудов ни на минуту но отходит от своей рации. Сейчас он что-то рассказывает любопытному Уткину. Пользуясь "своей" рацией, журналист и здесь, на полюсе, не даёт ему покоя.

Между тем, учёные продолжают свой спор в повышенном тоне. Их возбуждённые голоса заставляют всех насторожиться: значит, будет что-нибудь интересное.

– Нет, – слышится надтреснутый голос старого профессора, – нет, вы не правы. Вы забываете о законе Гофмана. Этот изумительный учёный достаточно ясно раскрыл загадку образования тёплых течений в стратосфере. Работы Шокальского окончательно доказали существование гималайской отдушины…

– Какой отдушины? – заинтересовался Шевченко.

Воспользовавшись тем, что профессор на минуту отвлёкся, Байер дал волю своему красноречию:

– Шокальский – не авторитет, профессор. Я в корне не согласен с ним. По моим наблюдениям ветры здесь неустойчивые, хотя большинство и дует с востока. Но это внизу, а по шаропилотным наблюдениям, например, на высоте тысячи метров ветер меняет своё направление примерно на девяносто градусов, а иногда даже и резче. Помните – вчера мы пускали шар до шести тысяч метров. Он показал нам три слоя совершенно различных течений. В будущем лётчики всегда будут летать через полюс при попутном ветре…

– В будущем, – заметил Бесфамильный, – мы будем летать на стратопланах со скоростью тысяча пятьсот – две тысячи километров в час. Я ещё испытаю это удовольствие – позавтракать в Москве, а пообедать в Нью-Йорке.

– Поскорей бы наступало это будущее, – вмешался Шевченко, так и не получивший ответа на свой вопрос. – Уж я-то больше всех заинтересован в этом: моя девушка живёт в Хабаровске, и я бы к ней из Москвы каждый день летал на свидание!

– Позвольте, позвольте, Шевченко, – возмутился профессор. – Это никак не относится к делу… Как вам не стыдно, молодой человек! – неожиданно с новой силой набросился он на ничего не подозревающего Байера. – Стыдитесь! Шокальский для вас не авторитет? Это просто возмутительно. Я предполагал, что ваша компетентность в вопросах…

– Простите, профессор, – рискуя показаться невежливым, перебил его Бесфамильный, – я вот разбираюсь в синоптической карте и прихожу к выводу, что погода не предвещает ничего хорошего. А это, согласитесь, сейчас важнее защиты авторитета уважаемого профессора Шокальского.

Бахметьев взял карту из рук Бесфамильного. Вначале, по инерции, он всё ещё бросал негодующие взгляды на Байера, как бы собираясь окончательно разделаться с ним, но скоро карта поглотила всё его внимание.

– Как вы думаете, – спросил Бесфамильный, – имея такие прогнозы, сколько мы можем ещё пробыть на полюсе?

– Я лично готов пробыть здесь сколько угодно, хоть год, – не задумываясь, ответил профессор. – Нам хватило бы работы!.. Но карта действительно тревожная. В этих местах погода скоро начнёт портиться. Это бы ещё ничего, да Тихая может вскрыться, и наш аэродром вынесет в открытое море. Видимо, придётся убираться отсюда не позже чем через десять суток, иначе ледокол будет вынужден искать льдину для посадки наших самолётов.

– Нет, спасибо! У ледокола на нашей махине не сядешь…

Карта пошла по рукам. Все с тревогой всматривались в неё. Опасаясь, как бы это не вывело коллектив из необходимого равновесия, Бесфамильный поспешил переменить тему.

– Оставим пока это, – сказал он. – У начальника экспедиции есть более точные данные о состоянии льда в бухте, и он нам сообщит, когда нужно будет вылетать. Меня сейчас интересует другое: есть ли ещё где-нибудь поблизости острова, кроме тех, что заметил Блинов?

Профессор задумался. Видимо, этот вопрос не являлся для него неожиданным. Что-то прикинув в уме, он начал издалека:

– Не всё ещё изучено на земном шаре. До нас полюса никто серьёзно не обследовал. Одни предполагали, что здесь находится действующий вулкан, другие утверждали, что полюс – это покрытая вечными льдами земля. Мы же кое-что видели, кое-что знаем наверное, и нам здесь уже было и жарко и холодно! Судя по нашим наблюдениям, полюс – это море, имеющее местами неизмеримую глубину и покрытое толстой корой векового льда. Но у меня на этот счёт есть свои соображения, и я берусь утверждать, что в районе полюса всё же найдётся немало мелких островков, о которых ещё не знает мир. Я, например, предполагаю, что самый полюс и окружающая его площадь в несколько сотен тысяч квадратных километров покрыты вечными льдами, которые обладают замечательной способностью – не расти, не увеличиваться. Вы спросите: почему это происходит? Законный вопрос! Я думаю, потому, что полюс за лето расходует льда ровно столько, сколько он накопил за зиму. Расходится же отсюда лёд по всем направлениям, между открытыми и неоткрытыми островами, окружающими полюс неровным кольцом. Само собой разумеется, что кроме этого летом лёд ещё интенсивно подтаивает снизу…

Профессор увлёкся. Сказывалась длительная кабинетная работа. Его память отягощало множество наблюдений. Привыкший к обобщениям мозг давно уже приготовил выводы. Они просились наружу. И теперь, получив повод, профессор дал себе волю. Увлекаясь сам и увлекая других, он продолжал:

– Как я уже сказал, от полюса лёд движется по всем направлениям. В этом ему помогают ветры и течения, которых, кстати сказать, здесь сколько угодно. Возьмём одно из главных направлений – с юго-востока, от Сибирских островов, на северо-запад к Гренландии. Теперь взгляните на карту. Видите, несколько не доходя Гренландии, лёд резко меняет направление дрейфа и поворачивает почти строго на юг. Это с достаточной очевидностью доказано дрейфом Нансена. Значит, происходит торможение. Значит, между Гренландией и Шпицбергеном есть настолько мощное препятствие, что льды не в силах преодолеть его. Этим препятствием может быть только земля, точнее – громадных размеров неизвестный остров или даже целый архипелаг. Что бы получилось, если бы этого препятствия не было? Получилось бы то, что мы с вами сейчас не сидели бы здесь. В летние месяцы от Берингова пролива к полюсу дуют довольно постоянные ветры силою до восьми-девяти баллов. Они несут с собой льды с берегов Чукотки. И эта масса льдов с огромной, всесокрушающей силой давит на полюс. Если бы не было барьера, земли, – они неизбежно очистили бы полюс от льдов.

Этим, между прочим, объясняется и явление, так поразившее вас, Бесфамильный. Вспомните, что мы наблюдали, приближаясь к полюсу. Чем ближе к полюсу, тем меньше становилось крупных льдин, чаще попадались нагромождения битого льда. Ясно, что лёд крошится, напоровшись на гребёнку окружающих полюс мелких островов. Летом же под влиянием морозов и непрекращающегося давления он, искрошенный, как бы впаивается в окружающие полюс льды и вместе с ними уходит на юг, в обход барьера. Таким образом льдина, которая столь гостеприимно приняла наш самолёт, по всей вероятности родилась где-нибудь у берегов Чукотки. Может, именно на ней несколько лет тому назад был расположен знаменитый лагерь Шмидта. Пройдут года, и давлением наступающих с востока льдов она будет вытеснена отсюда на запад, а потом на юг. Это именно так, потому что лёд на полюсе вечно меняется…

Профессор кончил. Он обвёл благодарным взглядом внимательную аудиторию и медленно опустился в кресло. Ему хотелось привести в порядок внезапно нахлынувшие мысли.

Несмотря на то, что большинство фактов, на которые опирались выводы профессора, было давно известно, – его выводы для всех, кроме Бесфамильного, были несколько неожиданными. Командир звена едва скрывал свою радость. Сам того не подозревая, профессор точно, по пунктам подтвердил его научное предположение своими наблюдениями.

Бесфамильный решил ещё раз попытать счастья.

– Как вы думаете, профессор, – спросил он, вспоминая о своей сокровенной мечте, – можно организовать регулярную трансарктическую воздушную линию из Европы в Америку через северный полюс? Байер уже сказал нам, что всегда можно будет летать с попутным ветром. Но это не всё. Для работы линии больше ветра нужна база в районе полюса.

– Для полётов через полюс конечно необходима постоянная база. Но, по-моему, её совсем не обязательно организовывать на самом полюсе. Тем более, насколько я понимаю, она нужна не только для метеорологических наблюдений, но также на случай вынужденной посадки. Такую базу можно организовать между восемьдесят девятым и девяностым градусами северной широты – там больше ровных льдин. Думаю, что наученные нашим горьким опытом организаторы этой базы не будут держать около себя самолётов, не будут мучиться, постоянно перетаскивая их с места на место, как это делаем мы. База вполне выполнит своё назначение, если на ней будут находиться всего три-четыре человека со всем необходимым. Помимо своей основной задачи, работники базы смогут проводить систематически научные наблюдения. Это особенно необходимо для точного изучения направления дрейфов. До тех пор, пока мы окончательно не изучим направления дрейфов, нам наверное придётся держать здесь не одну, а несколько баз. И я уверен, что люди, которые будут на них работать, откроют в этом районе не один остров. Впоследствии базы переместятся на твёрдые точки новых островов, сюда можно завезти разборные дома… Впрочем, – вдруг спохватился профессор, – я увлекаюсь. Это дело далёкого будущего. Пока же можно со всей очевидностью утверждать, что в данный момент мы обеспечили бы если не все сто, то наверняка девяносто девять процентов успеха для любого лётчика, пролетающего сейчас над полюсом!..

Но не каждый день на полюсе проходил так спокойно. Штормы и связанное с ними передвижение льдов заставляли Бесфамильного вести кочевую жизнь.

За стенками тёплой кабины самолёта шуршала поземка. Гонимые ветром сухие снежинки бесконечной пеленой катились по насту.

В уютном тепле кабины люди наслаждались заслуженным отдыхом. Они были прочно защищены от суровой погоды полюса.

Возбуждённый вчерашними словами профессора Бахметьева, Бесфамильный до сих пор никак не мог придти в себя. "Торможение, происходит торможение, – размышлял он, – что-то задерживает движение льдов… Да, это несомненно – здесь где-то поблизости есть земля! Видел же Блинов какие-то острова".

Усилием воли лётчик освободился от навязчивых мыслей и позвал Шевченко.

– Я вас слушаю, товарищ командир!

– Рассказывай, Матвей, что видел.

Шевченко час назад вернулся с очередного полёта над полюсом и ещё не докладывал о результатах.

– Видимость была прекрасная, – начал свой доклад Шевченко. – Прошёл до восемьдесят девятой параллели по пятому градусу восточной долготы. Всюду льды и льды. Как и всегда, горизонт кажется ненормально приподнятым. Летишь как над огромным блюдом. Миражи по-прежнему мешают наблюдению. Сегодня, например, видел отражённую в небе гору "вверх ногами".

– Как гору? – удивился Бесфамильный. В его голосе послышалась радостная тревога. – Ты видел землю, Матвей?

– Может, и землю, товарищ командир, но очень далеко. Я берёг бензин и решил не гоняться за миражом.

– Это правильно, – согласился лётчик. В его глазах потухли радостные искорки. – Ну, а большие льдины встречались?

– Вот насчёт этого-то я и хотел доложить особо. Ближе чем на двадцать пять километров больших льдин нет. Налетит шторм – и нам буквально некуда перетаскивать самолёт. Полагаю, товарищ командир, что стоило бы немедля перелететь в другое место…

Оба лётчика бросили тревожный взгляд за окно. Позёмка лениво клубила молодой неокрепший снег. Они привыкли к этому и знали, что такая погода ничем особенным не грозит самолёту. Бесфамильный задумался. Но его мысли перебил профессор. Он слышал конец разговора.

– Ну, товарищи, так вы мне всю работу сорвёте, – недовольно заметил он. – Мы то и дело меняем место стоянки.

– Ничего не поделаешь, профессор. Обстоятельства заставляют быть осторожными…

– Разрешите, товарищ командир? – прервал его метеоролог Байер.

– Да, пожалуйста, Байер! В чём дело?

– Погода портится. Сверху навалились сравнительно тёплые пласты воздуха…

– Короче: вы ожидаете шторма, – перебил Бесфамильный. – Когда?

– Полагаю, что часам к семнадцати-восемнадцати.

– Видите, профессор, дело, оказывается, серьёзней, чем мы предполагали.

Бахметьев пожал плечами и отошёл.

– Да, ты прав, Матвей, – после минутного молчания решил Бесфамильный. – Надо перебираться.

Слышавшие их разговор стали быстро одеваться. Егоров полез в пилотскую рубку.

– Слабогрудов! – окликнул Бесфамильный ни на минутку не снимавшего наушников радиста. – Обеспечьте связь с начальником экспедиции.

Тот утвердительно кивнул головой.

Участники экспедиции один за другим покидали гостеприимную кабину. Задержались только двое: профессор и метеоролог. Они стояли у дверей и ожесточённо спорили о том, что принесло шторм. Бахметьев чертил пальцем в воздухе формулы. Бесфамильный, с трудом протиснувшись между ними, напомнил о приборах и вышел из самолёта. Вслед за ним выскочил Бахметьев, но, крикнув: "чорт возьми!", схватился за обнажённую голову и бегом вернулся в кабину.

Бесфамильный осмотрел горизонт. Ничего подозрительного! Очевидно, шторм ещё далеко. Посмотрел на часы: тринадцать. "Успеем", – решил он.

Через час на месте лагеря осталась лишь груда консервных банок да высокая мачта с советским флагом…

Набирая высоту, Бесфамильный направился по тому направлению, где Шевченко видел подходящие льдины.

Несколько минут полёта, и впереди показались большие льдины.

Несмотря на усилившийся ветер, посадка прошла хорошо. За время постоянных перелётов с места на место лётчики успели привыкнуть к необычным условиям. Весь лётный коллектив был хорошо слажен и работал образцово. Поэтому, выходя из самолёта, Бесфамильный заметил спокойно:

– Ну, вот и новое место…

И снова, как ни в чём не бывало, коллектив продолжал свою увлекательную работу.

15 мая на полюсе разыгрался шторм. Группа Бесфамильного пережила то же, что и группа Иванова в 1938 году. Гонимый пургой, снег засыпал людей и самолёты, проникал через какие-то невидимые щели в опустевшую пассажирскую кабину.

Ветер усиливался с каждой минутой. Самолётные крылья мелко дрожали. В полной темноте, заглушая рёв и завывание пурги, где-то совсем рядом раздался грохот. Началось самое страшное – ломка и передвижение льдов.

Ледяные барьеры, сталкиваясь друг с другом, ломали льдину, на которой стояли самолёты.

Бесфамильный не выходил из кабины "Г-2". Он всё время лично докладывал начальнику экспедиции о положении дел. Их тревожный разговор внезапно прервался. Сильный удар потряс самолёт и сбил в сторону обоих людей, приникших к рации. Подчиняясь инстинкту самосохранения, Бесфамильный и Слабогрудов бросились вон из самолёта. И напрасно обеспокоенный начальник экспедиции кричал в микрофон – молчание было ему ответом. Значительно позже Бесфамильный узнал, что Беляйкин поседел за эти минуты…

Почувствовав твёрдый лёд под ногами, лётчик быстро овладел собой. Затуманивший сознание минутный страх прошёл так же внезапно, как и появился. Бесфамильный пристально всмотрелся в мутные контуры засыпаемой тучами снега машины. Как подстреленная птица, самолёт свалился направо, устало опираясь концом крыла о ледяные глыбы. Правая лыжа глубоко провалилась в возникшую трещину. Командир звена в одно мгновение понял смертельную опасность, неожиданно постигшую его машину. Пытаясь перекричать бурю, он крикнул:

– Скорее, скорее, всё выгружать на лёд!

Люди бросились выполнять приказание командира. Через настежь распахнутые двери кабины на лёд полетели палатки, продовольствие, запасы одежды, бидоны с бензином и маслом. В этот момент никто не думал о себе. Каждый старался как можно скорее выбросить из гибнущей машины всё необходимое для жизни на полюсе.

Работой руководил Шевченко. Пытаясь определить размеры постигшего группу несчастья, Бесфамильный обошёл самолёт кругом и по крылу перебрался на другую сторону трещины. Её гладкие края были неподвижны. Машина уперлась концом крыла о лёд и прочно держалась на месте. Оценив обстановку, Бесфамильный запретил Слабогрудову снимать рацию: пока лёд неподвижен, самолёту ещё не грозит серьёзная опасность. Опасность в другом – трещина может закрыться и раздавить лыжу. Поэтому командир звена решил сделать попытку поднять самолёт.

Подвести под крыло домкраты и укрепить их было делом одной минуты. Но вот домкраты подняты до отказа, а лыжа поднялась всего на несколько сантиметров. До края трещины ещё добрый метр. Пришлось подкладывать под крыло льдины, освобождать домкраты, подкладывать льдины под них и снова поднимать. Так, сбиваемые ветром, засыпаемые колючим снегом, позабыв об усталости, люди сантиметр за сантиметром подымали тяжёлую машину. Каждый понимал, что от спасения машины зависит их жизнь. И сознание этого удесятеряло силы.

Лишь к часу ночи лыжа показалась над трещиной. Самолёт выправился. Теперь он стоял ровно, опираясь на одну лыжу и гору льда под крылом. Другая лыжа висела над трещиной.

Между тем шторм продолжался. Сила ветра несколько уменьшилась, но пурга по-прежнему бросалась охапками снега. Это было уже не страшно. Главная опасность миновала – передвижение льдов прекратилось. Закрепив как можно прочнее самолёт, Бесфамильный послал Слабогрудова в кабину – попробовать связь.

Немало времени и уменья пришлось потратить радисту, прежде чем он привёл в порядок сбитые с места приборы. Хорошо, хоть сохранились тщательно упакованные запасные лампы! Только через несколько часов ему с большим трудом удалось связаться с ближайшей к самолёту рацией базы. Через неё он передал Беляйкину составленную командиром успокоительную радиограмму. Но успокаиваться было ещё рано…

Ветер, очевидно, окончательно выбился из сил, и шторм стал утихать. Посветлело. Полузамёрзшие люди по-прежнему стояли на своих местах. Обойдя всех и ободрив каждого, Бесфамильный отослал в кабину обморозившегося Канина и сам занял его место. Его сильно беспокоило неустойчивое положение самолёта. "Что же дальше? – задавал себе вопрос Бесфамильный, осматривая громоздившиеся вокруг льдины. – Что же дальше? Если нам даже и удастся повернуть самолёт и поставить его на обе ноги, – как взлететь? Где найти ровную площадку? И если всё же удастся её найти, – как туда перетащить тяжёлый самолёт?" Мысль мучительно билась, и порой казалось, что нет выхода из создавшегося положения.

К вечеру пурга прекратилась. Выглянувшее солнце осветило безрадостную картину. Кругом, насколько хватал глаз, расстилалось неровное поле, покрытое бесформенными глыбами льда.

Грустные и растерянные люди бродили около своих засыпанных снегом самолётов. Всех глодала одна неотступная мысль: "С такого аэродрома не взлетишь".

Но горевать было некогда, да это и не в привычке Бесфамильного. Он знал, что бездействие и растерянность могут быстро разложить коллектив этих крепких, но смертельно уставших людей.

– Не время вешать носы, товарищи, – спокойно сказал он. – Кто хочет отправиться на поиски аэродрома?

Почти сейчас же, один за другим, вызвались идти Слабогрудов, Шевченко и Байер. У Бесфамильного загорелись радостные огоньки в глазах.

– Вот это дело, – совсем весело сказал он, пожимая руку стоявшего рядом Шевченко. – А я думал, что вы совсем скисли. Забирайте-ка, товарищи, всё необходимое для путешествия и отправляйтесь. Будем надеяться, что ваши поиски увенчаются успехом. А остальным, – добавил он, – отдыхать, немедленно отдыхать.

Площадка у самолёта быстро опустела. Егоров, Бахметьев и Канин полезли в кабину, а Бесфамильный принялся помогать отправляющимся в разведку выбирать необходимое из груды наваленных у самолёта вещей. Каждый выбрал себе лёгкий спальный мешок из гагачьего пуха и упаковал его в вещевой мешок вместе с запасом продовольствия и несколькими цветными ракетами. Кроме этого каждый взял с собой лёгкий винчестер и укрепил у пояса портативный радиоприёмник. Пользуясь им, по сигналам рации самолёта можно было безошибочно определить направление движения.

Проводив разведчиков, Бесфамильный укрепил на правом среднем моторе несложное шёлковое приспособление для обогрева и на самом краю трещины установил примуса. Убедившись, что вся система отопления работает нормально, залез в кабину и вызвал по радио базу Иванова.

Прошли сутки. Отдохнувшие люди успели обжить новое место. Самолёты очищены от снега, выброшенные из кабины в памятные минуты вещи убраны на свои места. Бахметьев, воспользовавшись трещиной, успел расставить вокруг неё свои приборы. И только повисший на ледяной подпорке "Г-2" молчаливо напоминал о случившемся. Опасность ещё не миновала.

Возвратился Шевченко. Он слабо улыбнулся, увидев происшедшие за время его отсутствия перемены, и, подошёл к Бесфамильному:

– Нет ничего подходящего, товарищ командир…

Бесфамильный молча указал ему на самолёт. Поняв командира, лётчик понуро полез в кабину и скоро захрапел, растянувшись на своей койке.

Скоро возвратились Байер и Слабогрудов. По их виду все без слов догадались, что они тоже не принесли радостных вестей.

Положение усложнилось, но Бесфамильный решил не сдаваться. Ни одним жестом он не показал охватившего его беспокойства. Отправив разведчиков отдыхать, он долго разговаривал с Беляйкиным. Потом вышел из кабины и стал ходить вокруг самолёта, что-то соображая. Егоров и Канин, сняв чехлы с моторов своих машин, пытались очистить их от набившегося во все неровности спрессовавшегося снега. Профессор Бахметьев, забыв обо всём, вёл свои наблюдения, переходя от прибора к прибору.

Так прошло несколько часов. Убедившись, что один он вряд ли найдёт выход из положения, Бесфамильный приказал всем собраться в кабину.

– Придётся потолковать, – сказал он, когда все расселись. – Начальник экспедиции предложил нам самим искать выход. Да и чем он может помочь нам, если мы лишены возможности даже принять самолёт?

– Я хотел бы знать, – спросил после минутного молчания профессор Бахметьев, – на какое время мы обеспечены продовольствием?

– На три месяца.

– Ну и отлично, – продолжал профессор. – Если нам не суждено вырваться отсюда, то за три месяца мы проделаем такую научную работу, что нам долгие годы будет благодарен весь мир. Надо только систематически, ежедневно отсылать результаты наших наблюдений по радио в Тихую. Беляйкин располагает достаточными научными силами, чтобы этот материал обработать и систематизировать…

– Позвольте, профессор, – перебил его Бесфамильный, – мы совсем не собираемся замуровывать себя в этом ледяном гробу. Наблюдения наблюдениями, но нам надо что-то придумать, чтобы результаты этих наблюдений мы же сами и обработали на Большой земле.

– Что же вы предлагаете? Идти пешком? На это я не согласен. Что нам это даст? Без собак, нагрузив на себя хотя бы одно продовольствие, мы далеко уйти не сможем. Нам не дойти даже до льдины, где сможем принять спасательный самолёт. Подобное решение – верная гибель. По-моему, у нас единственный выход – растянуть продовольствие хотя бы на пять месяцев, сидеть на месте и работать до конца. Может быть, за это время поблизости образуется подходящая площадка, и мы сможем подняться…

– Я понимаю профессора, – вступил в разговор Байер, – но не разделяю проповедуемой им обречённости. Зачем нам это? Да полноте, сможем ли мы спокойно работать, зная, что через пару месяцев нас ждёт неминуемая гибель? А что если новый шторм разрушит нашу машину?

– Ну и что же? – спокойно возразил Бахметьев. – За это время мы найдём площадку, и к нам прилетят самолёты. Я уверен, что на родине будут приложены все усилия к тому, чтобы нас спасти. Но если даже нас и не удастся спасти, то мы дадим столько научного материала, что цена наших жизней будет недорогой платой за него…

Байер вскочил взволнованный. Чуть не крича, размахивая руками, он доказывал профессору, что "преступлением будет сидеть сложа руки". Канин горячо поддерживал его.

– Профессор прав, – внезапно ввязался в их спор Шевченко, поднимаясь с койки. Байера и Канина настолько поразила эта неожиданная реплика лётчика, что они на несколько минут лишились дара слова. Воспользовавшись их молчанием, Шевченко продолжал: – Мне нравится профессор, нравится мужество, с которым он решил, казалось бы, неразрешимый вопрос. Не мы первые погибнем в ледяном плену Арктики…

Бесфамильный с не меньшим удивлением слушал спокойные слова Шевченко. Он уже пожалел, что не пресёк в самом начале этого опасного спора. Но глаза его боевого товарища выражали столько уверенности в победе, что с их выражением как-то не вязались слетающие с губ слова. Поймав тревожный взгляд командира, Шевченко понимающе кивнул головой и продолжал:

– Всё это так, но мы не сдадимся до последней минуты. Не сдадимся! Помните, так называлась газета, выходившая в легендарном лагере Шмидта. Эти слова станут и нашим лозунгом. И у нас не дрогнет сердце! Мы смело умрём, если обстоятельства принудят нас к этому. Но… не попробовать ли нам ещё раз, прежде чем умирать, постараться улететь отсюда? Возвращаясь из своей неудачной разведки, я заметил немало ровных льдин, засыпанных снегом и осколками льда. Правда, ни одна из них по своим размерам не годится для взлёта даже моего "ястребка". И важно не это. Важно то, что только небольшие перемычки торосов отделяют эти льдины друг от друга. Арктика до сих пор предоставляла нам готовые аэродромы в неограниченном количестве. Она избаловала нас, и мы повесили носы, не видя одного из таких аэродромов. Я предлагаю повнимательней обследовать прилегающие к самолёту засыпанные снегом ледяные поля, выбрать из них те, которые разделены наименьшими перемычками, и попробовать расчистить их. Я уверен, что таким образом мы соорудим площадку, вполне достаточную для взлёта обоих самолётов.

Наконец все поняли, куда клонил хитрый Шевченко. Его предложение было принято с радостью. Оно воскресило угасшую было уверенность в благополучном исходе перелёта.

Все выскочили из кабины и разошлись в разные стороны, тщательно осматривая каждый метр льда под ногами.

"Г-2" стоял неподвижно, тяжело опираясь крылом на созданную этими людьми ледяную гору. Правая лыжа беспомощно висела над трещиной. Удастся ли людям снова поднять в голубую высь эту машину?..