"Крутыми верстами" - читать интересную книгу автора (Сташек Николай Иванович)

3

Прошедший день Дремов провел на переднем крае. Уточнял с артиллеристами цели для ведения огня, кратчайшие маршруты выдвижения и рубежи развертывания противотанкового резерва, намечал дополнительные полосы минирования. Лишь на закате, умаявшись, добрался до своего НП. В блиндаже было темно и сыро. Накинув плащ-палатку, он намеревался немного отдохнуть на траве. Но как только лег у блиндажа и закрыл глаза, память унесла его в далекое прошлое.

Вспомнилось, как после гибели отца, воевавшего в гражданскую где-то под Херсоном, а вскоре и трагической смерти матери от руки бандита его, истощенного мальчишку, определили в детскую колонию, находившуюся в том самом помещичьем имении, где до революции батрачили родители. Там он окреп, подрос, там вступил в комсомол. Вскоре ему как активисту стали поручать ответственные задания. Одно из них сохранилось в его памяти на всю жизнь. Было это в двадцать третьем, в ту пору весны, когда звонко журчат ручьи, а во дворах расползаются талые лужи. В один из вечеров, когда Дремов возвратился из класса и собирался лечь спать, его срочно позвали в комсомольскую ячейку. Там он услышал страшную весть: кулаки разгромили в селе Журавке созданную бывшими партизанами небольшую коммуну, а нескольких коммунаров повесили на телеграфных столбах. «Иди, Ваня, — сказал ему худенький, такой же, как и он сам, секретарь ячейки Миша Чернега. — Надо выяснить и доложить в райком»! Ваня быстро оценил, чем это все может для него обернуться. «Голая степь, семь верст в кромешной темноте». Но без колебаний поспешил отправиться в путь.

Добежав до речки, на противоположном берегу которой находилось село, ужаснулся — лед уже тронулся, и толстые льдины, кроша одна другую, плыли вниз по течению. Поблизости никакой переправы.

Остановившись у воды и решая, как быть, он увидел в районе коммуны всполохи пламени. Он бросился на лед. Перепрыгивая с льдины на льдину, Ваня через несколько минут был уже рядом с противоположным берегом, но, окончательно закоченев, не рассчитал прыжка и оказался в воде. Каким-то чудом он ухватился за камень и вскарабкался на обрывистый берег.

И задание секретаря выполнил: выяснил все подробности погрома. После доклада в райкоме дальнейшие бесчинства кулаков были пресечены.

Через год он ушел добровольцем в военную школу, С того времени и началась его военная служба, которая длится вот уже без малого четверть века…

Засыпая, Дремов услышал приближавшиеся шаги и тонкое посвистывание. «Носков», — догадался он, зная, что такие звуки умеет издавать в минуты раздумья только замполит полка майор Носков.

Опустившись рядом и поглядывая на длинную фигуру командира, его седеющую темно-русую шевелюру, бугристый лоб, Носков вспомнил подробности разговора с Дремовым при их первой встрече. В тот вечер они долго сидели у командира в блиндаже. Не тая, Дремов рассказал, как по возвращении из Испании, где ему довелось воевать в составе одной из интернациональных бригад, его вызвали на «беседу» и задержали «до выяснения некоторых обстоятельств». Вызов был настолько поспешным, что ему не удалось ни с женой поговорить, ни тем более повидаться с дочуркой, находившейся с пеленок у родителей жены в Слониме.

«Там, в «местах не столь отдаленных», где выясняли обстоятельства, застала меня война. Видимо, она и ускорила разбор. Все сразу прояснилось. Так что, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло», — тяжело выдохнул тогда Дремов, а Носков удивился: почему, мол, так долго разбирались?

«Долго? — посмотрев на него, переспросил Дремов. — Уж слишком сложной оказалась «беседа». Дело в том, что у следствия не было веских оснований для обвинения, так же как у подследственного доказательств своей невиновности. Сам помнишь, время было тяжелое, муторное. Впрочем, следователь, который вел мое дело, оказался добрым человеком и при освобождении довольно подробно рассказал мне, что все обвинение основывалось на нескольких анонимках, поступивших из разных городов страны, но, как стало в конце концов очевидным, были они делом одних рук. Я читал их. Давали для опознания почерка. Он показался знакомым, но полной уверенности не было. А раз так, то не стал наводить подозрение на человека, в причастности которого не был убежден. Совесть не позволила…»

Вспомнил Носков и о выступлении командира на последнем партийном собрании. Говорил он просто, и люди слушали внимательно. С особым чувством были Дремовым произнесены слова из Памятки времен гражданской войны: «Товарищ коммунист! Ты должен в бой вступать первым, а выходить из боя последним… Во всякую минуту ты должен взять в руки винтовку и личным примером показать, что коммунист умеет не только благородно жить, но и достойно умереть!» Да, настоящий ой коммунист, порядочный человек. Волевой, требовательный командир, в принятии решений непоколебим, за спины других никогда не прячется, допущенные ошибки умеет признавать и быстро исправлять. А то, что иногда немного резковат, ему можно и простить.

Продолжая лежать с закрытыми глазами, Дремов делал вид, что не заметил оказавшегося рядом замполита. Лишь когда, защебетав, с дерева вспорхнула небольшая пичужка, поднялся на локоть.

— Что, комиссар, жарковато?

— Немного есть. Духота.

— Видно, к дождю. Мой барометр запрыгал уже со вчерашнего дня. — Дремов повел взглядом в сторону правого плеча. — Ноет, холера…

— Может, пока сидим на месте, избавиться бы от него — проговорил Носков, зная, что речь идет об осколке, застрявшем у командира под ключицей.

— Согласен, но врачи не решаются. Застрял рядом с веной.

— Да-а, — протянул Носков и переключился на другое: — Был весь день у Ефимова. Роет батальон. Ход сообщения дотянул уже чуть ли не до оврага.

— Значит, помог наш разговор? — садясь, проговорил Дремов. — Как себя чувствует молодежь?

— По-моему, нормально. Вот только многие плоховато владеют русским языком…

— Не знают русского? Им что, выступать с речами? Помнишь, зимой получали пополнение? Те тоже не умели говорить хорошо по-русски, однако солдатские обязанности усвоили отлично. И врага били так, как надо…

Носков кивнул в знак согласия и, покопавшись в сумке, подвинулся ближе к Дремову.

— Вот этих молодцов помните? — протянул он фотографию.

— Как же, — сказал Дремов, глядя на снимок, на котором рядом с ним были изображены два солдата. — А ты говоришь, не понимают по-русски. Где взял газету?

— Прислали их земляки. Обошла всю роту.

— Думаю, что было бы очень кстати практиковать нам посылку фотографий на родину. Была бы от этого немалая польза и там и здесь. Для подъема духа…

— Хотелось бы, да недостает самого простого — фотоаппарата.

— Как? А где тот старикан, который было к нам пристал со своим внуком Ваней в ходе зимнего наступления?

— Поломался аппарат, он его и бросил. И пошел вместе с внуком во второй батальон, к Лаптеву. Теперь оба автоматчики.

— Все уговаривал: «Давайте, товарищ командир, сделаю портрет, ахнут». Жаль, что поломал. А как ты смотришь на такое? Заиметь бы нам музыку, скажем, хотя бы гармошку. Пустить бы ее вечерами по окопам. Было бы людям все же веселей, а то был вчера у минометчиков, так что ты думаешь? Заполняют люди скучные вечерние пустоты другим.

— Что-то натворили? — насторожился замполит.

— Пока немного, но, как говорится, лиха беда начало. Пришлось задержаться, и оказалось, что не зря. Иду по ходу сообщения и вижу: в тупичке тянется из земли струйка дыма. Подошел ближе. Из-за дернины торчит разбитый кувшин. Из него-то и дымит, а в ходе сообщения на стенке растянута плащ-палатка. Поднял, а там подбрустверный блиндаж. В глубине еле-еле поблескивает огонек. Оказывается, слепили печурку, над ней подвесили ствол разбитого немецкого миномета, к нему пристроили бензопроводные трубки. На стене укрепили канистру с водой, для выгонки самогона большего не надо.

— Додумались, черти полосатые!

— В том-то и беда, что не черти. Смотрю, у печурки затаился солдатик. Прижал уши, что зайчонок, нос упрятал в угол. На оклик повернулся. Гляжу, глазенки горят. Под дровишками упрятал две фляги первача.

— Конечно, батарея при таком запасе не сопьется, но для того, чтобы ославить полк, достаточно и этого.

— Вот именно. Когда стал разбираться, то выяснилось, что начали солдаты украдкой похаживать на свекольное поле, оставшееся неубранным в прошлую осень. Буряк хотя и промерз зимой, но какая-то часть сахара в нем все же сохранилась. Дрожжей добыли в деревне. Позвал старшину Гнатюка, стал допытываться, мол, как так могло получиться, что в лучшем подразделении полка дошли до безобразия, так стоит осунувшийся и молчит. Когда спросил покруче, заплакал. Да, заплакал тот самый Гнатюк, которого совсем недавно все знали как лихого кавалериста в кубанке набекрень. «Виноват, товарищ командир. Недосмотрел». Из дальнейшего разговора узнал, что убит старшина тяжким горем: два сына погибли в боях чуть ли не в один месяц, одну невестку немцы повесили как заложницу, другую угнали в Германию, а теперь грянуло еще более страшное — власовцы растерзали жену. Из всей большой семьи остался один внук годиков шести. Не знает, где теперь сиротинка.

Дремов посмотрел на замполита. Тот, тяжело вздохнув, высказал свою мысль:

— Вот тебе и пойми. На первый взгляд может показаться все совсем просто. Допустил промах — накажи, чтобы наперед покрепче запомнил, что за службу спросят, а оно вон как получается. Можно наломать дров. Придется разобраться до конца да и выправить дело.

— Да, надо помочь и самому старшине.

— Обязательно. — Посмотрев на часы, Носков поспешно поднялся. — Побегу. Начинается заседание партбюро. Потолкуем и об этом.

Дремов тоже поднялся. На опушке рощи появилась Ядвига Соколова — врач полкового медпункта.

— Я к вам, — просто сказала она. — Капитан послал.

— Ну что ж. Раз попался — готов на казнь, — пошутил Дремов.

— Вот вам, — расстегнув медицинскую сумку, Ядвига протянула заранее приготовленные пакетики. — Это от бессонницы, но принимать только в самых крайних случаях, когда уж совсем невмоготу станет…

Иван Николаевич улыбнулся, а Ядвига, стараясь не выдать своего возбужденного состояния, быстро проговорила:

— Но капитан велел послушать вас, посмотреть…

— Тогда прошу в блиндаж.

Ядвига согласно кивнула головой.

Осторожно ступая, Дремов шел за ней, и казалось ему в эту минуту, что наступило на земле самое счастливое время, что нет никакой войны, нет ни ран, ни смертей. Только есть первая вечерняя роса, брызнувшая на крутую зелень листвы, чистое, усеянное россыпью мелких звезд синее небо да напоенный степной горечью воздух.

Глядя на стройную фигуру с покатыми плечами, на плавные, неторопливые движения, на несколько склоненную голову с пучком золотисто-русых волос и прислушиваясь к приятному грудному голосу, Дремов острее, чем когда-либо, ощутил, что появление женщины, да еще такой красивой, здесь, на переднем крае войны, где незримо витает смерть, смягчает очерствевшие, необласканные солдатские сердца. «Не зря раненые, взывая о помощи, кричат не иначе как «сестричка», «сестрица». Никакой «милосердный брат» ее заменить не может, а если он и попадается в боевых порядках атакующих, то и его зовут они «сестричкой», — подумал Иван Николаевич.

— Прошу. — Приглашая Ядвигу, Дремов легонько притронулся к ее плечу кончиками пальцев. Несмело шагнув, Ядвига покраснела, а оказавшись в блиндаже, остановилась в нерешительности.

Но как только Ядвига потянулась к сумке, Дремов остановил ее.

— Не спешите. Распорядком дня предусмотрена процедура принятия пищи. Давайте с неё и начнем. Как раз время, — пошутил Дремов.

— Нет, спасибо. Как-нибудь в другой раз. Меня ждут раненые и больные…

— Жаль. Но, как говорится, потчевать можно, неволить грех.

Выслушивая командира, Ядвига вновь и вновь возвращались взглядом к рваному рубцу под правой ключицей, где прослушивались сухие хрипы.

— Надо бы снимочек, — тихо проговорила она, как бы лишь для себя, но Дремов услышал.

— Рентгеновский? Так он есть. Давно таскаю. Правда, несколько помят, но думаю, что нужное сохранилось. К сумке он.

Ядвига без труда отыскала снимок. Рассматривая против слабого света потемневшую пленку, она вздохнула.

— Кое-что можно разобрать, но надо бы вам показаться специалистам в медсанбате. Важно болезнь предупредить.

— Согласен, но теперь не до себя. Не это главное.

— Как сказать, — возразила Ядвига. — Время надо найти.

Проводив врача, Дремов еще долго смотрел ей вслед. «Может быть, сейчас где-то вот так же кого-то уговаривает и моя Аннушка».