"Экспедиция в иномир" - читать интересную книгу автора (Снегов Сергей Александрович)

4

Незнакомцы то увеличивались, то уменьшались, у них то вспухали, то опадали, то вовсе исчезали отдельные члены. Они непрерывно меняли свой облик: цилиндр, опиравшийся на десяток тонких ножек, вдруг становился шаром, свободно парившим над почвой. Даже в редкие моменты, когда незнакомцы прекращали свои превращения, было заметно, что тела их без устали пульсируют.

И достаточно было на секунду отвести глаза, чтоб уже не определить, на кого только что смотрел, — так неузнаваемо менялся каждый. Они походили на призраков — сквозь полупрозрачные тела проступали здания и трубы города.

Николай протянул руку к одному, рука прошла сквозь зеленовато светящееся тело, будто и не было ничего, кроме пучка света. Он потом говорил, что летающие незнакомцы показались ему совершенно невещественными.

— Начинаем дешифровку, — сказал Николай, справившись с первым изумлением.

Николай, наш штатный астрофизик, ведет все основные измерения. Кроме универсального дешифратора — полоски на шее, я ее упоминал, — он таскает с собой и переносное, с чемодан, устройство — целый дешифровальный завод. Он поставил его на грунт и вместе с Артуром запустил на все диапазоны и системы. Артур сам напросился ему в помощники и еще на Латоне усердно изучал астрофизическую аппаратуру Жак признался мне перед стартом, что его всегда больше прельщает роль экспедиционного зеваки. Я с охотой согласился, что без настоящего зеваки в экипаже нет полноты. Сейчас Жак являл собой не фигуральный, а натуральный образ зеваки — от удивления так широко распахивал рот, что мог бы заглотать любое местное существо, если бы оно подлетело ближе. Я не сумел удержаться от смеха. Он, к счастью, не понял, чем вызвано мое веселье. Николай с Артуром вскоре оторвались от дешифраторов.

— Полинг, я окончательно теряюсь, — сказал Николай. — В этих маловещественных существах разума столько же, сколько в мыльных пузырях. И стабильности не больше. Мы задали дешифратору программу вольного поиска по цвету, яркости, даже по изменению формы тела. Ответ вариалов на сигналы не выходит из границ абсурда.

— Вариалов?

— Так их назвал Артур. Неплохо, правда? Я начал поиск с цвета и света, а он предположил, что они передают информацию вариацией формы и размеров тела.

— Но если нет осмысленности в их поведении, то они вообще не живые существа, — сказал я. — А уж это просто установить. Неживой природе характерна причинная связь, так ведь нас с тобой учили. Проверьте, насколько точно каждой причине соответствует следствие, — и всего хлопот!

Они снова занялись своим делом, а я попросил Жака проверить вместе со мной одно наблюдение. К зеленым вариалам добавилось несколько оранжевых. Все они так же хаотично меняли форму и размеры, но мне показалось, что каждый сохраняет свой цвет. Яркость тоже не была постоянной: кто вспыхивал, кто погасал. Но я за полтора десятка лет космических блужданий привык оценивать цвет светил независимо от их яркости и без приборов точно определял коэффициент цвета, колор-индекс любой звезды. Мы не раз устраивали с Николаем соревнования: он устанавливал колор-индекс по фотографиям светил, а я по зрительному ощущению. Фотоаппарат был точней, но не настолько, чтобы мне пришлось хоть раз краснеть за свое зрение.

Вокруг меня увивался один вариал — то налетал, то отскакивал, сжимался, разбрасывался, становился то шаром, то конусом, выпускал десятки извивающихся отростков, опять вбирал их в себя, вспыхивал, погасал, снова разгорался, снова тускнел. Я видел его среди других именно потому, что он постоянно носился вокруг меня, а около Николая, Жака и Артура оказывался лишь случайно. И я готов был держать пари, что этот надоеда — монохромат, то есть он излучает лишь одну волну, отнюдь не размазывая ее даже по своей зеленой области спектра.

— Фиксируй на своем дешифраторе волну каждого незнакомца, которого я тебе покажу, — сказал я Жаку. — Но не называй ее, пока я сам не назову. Погляди на этого забияку. По-моему, он излучает в пятистах пятидесяти миллимикронах.

— Пятьсот пятьдесят и две десятых, — откликнулся Жак.

— А вон тот попрыгунчик — пятьсот пятьдесят два миллимикрона.

— С тремя десятыми, — подтвердил Жак.

Мы перебрали всех зеленых незнакомцев. Я ошибался лишь на десятые доли в плюсовую сторону — такова постоянная индивидуальная погрешность моего зрения, я знал о ней и раньше. После зеленых мы перешли к оранжевым и красным. Так стало ясно, что одна твердая характеристика найдена: каждому вариалу присуща индивидуальная волна излучения. С этого момента они перестали быть сумбурной толпой, мы могли находить безошибочно каждого, кого хотели.

Жак посоветовал назвать вариалов по буквам, характеризующим цвет. Зеленым он присвоил индекс «И», а моему «поклоннику» обозначение «Иа», как первому, с кого начинаем счет.

Вариалов все прибывало. Вокруг нас носилось множество меняющих облик существ. Среди них были и умилительно-зеленые И, и весело-желтые О, и хмуро-фиолетовые Е, и пронзительно-синие V, и солидно-красные Я, и лениво-оранжевые Ю. В движениях новых знакомых, в трансформациях их тел было столько доброжелательности и приязни, что мы все больше чувствовали себя в компании друзей.

— Надо посовещаться, Казимеж, — хмуро сказал Артур.

Я впервые — и, убежден, в последний раз — увидел Артура растерянным. Зрелище это такое редкое, что стоит полюбоваться. Оставалось еще несколько часов до той минуты, когда Хирота совершит свое первое великое открытие, пронзительно высветившее тьму загадок. Но в тот момент он стоял передо мной столь недоумевающий и унылый, что мне захотелось утешить его чем-либо бодрым, вроде: «Не вешать носа! Не переживай! Голову выше!». И только с усилием я удержал себя от пошловатых сентенций. Я сказал Артуру и Николаю:

— Показывайте и рассказывайте, друзья!

Мы стояли компактной группой, над нами метались разноцветные вариалы, а неподалеку громоздились странные сооружения, похожие на гигантскую химическую посуду и заводские химические установки, и все это складывалось в удивительный город, населенный удивительными существами. На некоторое время мы потеряли интерес и к вариалам, реально кружившимся вокруг, и к городу, физически напиравшему на нас. Нас отвлекло «исследование философских сущностей» — так потом назвал это занятие Жак.

— Дело в том, — начал Николай, — что вариалы не могут быть ничем иным, кроме живых существ. И живыми они тоже не являются. Ни в одну из категорий физических объектов они не вписываются.

— Но они все-таки существуют? — на всякий случай уточнил я. — Их беспорядочное метание напоминает мне броуновское движение молекул. Но не будешь же ты утверждать, что они привидения или плод, как ты говорил, необузданной оптической иллюзии?

Физической реальности вариалов Николай не отрицал. Но это было единственное, что он согласился за ними признать. Все остальное — загадка. Ответы вариалов на сигналы неадекватны, следствие не соответствует причине, противодействие не равно действию: в мире неодушевленных материальных предметов это немыслимо. Ни второй, ни третий законы механики Ньютона не действуют. Николай поочередно освещал незнакомцев вспышкой зеленого света — один уклонялся, другой бросался навстречу, третий сжимался, другие расширялись, погасали, разгорались и так далее. Ответы были явны, но неодинаковы. И при повторной вспышке каждый отвечал по-иному, чем в предыдущий раз, а в сумме все ответы составляли хаос. То же повторилось и при использовании слабых электрических разрядов, слабых магнитных полей, тепловых сигналов и прочего. Одинаковые причины вызывают неодинаковые ответы, неодинаковые причины, порождают одинаковые реакции.

— Это, конечно, можно рассматривать как доказательство, что вариалов к неодушевленным предметам не отнести, — сказал я. — Тут я с тобой и Артуром согласен. Бессмысленно вести себя способны только живые существа, в мертвой природе бессмысленность невозможна. Но ты говоришь, что и к живым их не причислить, ибо реакции их лишены целесообразности, типичной черты нормальных организмов, как ты выразился. Я продолжу твою мысль. Что, если они живые, но ненормальные? Неадекватность чужда неодушевленной и нормальной одушевленной природе, но типичное свойство безумия.

Николай хотел что-то сказать, однако его прервал Артур:

— Полинг, ты даже не подозреваешь, насколько прав!

— Как знать, может, и подозреваю! — холодно ответил я. Меня, хорошо помню, начал раздражать апломб Артура. Мне казалось, что обычные истины можно высказывать и не так выспренне. Я тогда не представлял, какая гигантская работа мысли скрыто совершается в Артуре. Не так много времени оставалось до момента, когда я вынужден был признать, что и не догадывался, какие выводы можно сделать из моего случайного замечания, что действия вариалов напоминают поведение безумных.

— Примем, что вариалы — существа, а не физические явления, — продолжал я, — и что язык у них основан на изменении формы и размеров тел. У нас есть передатчик кинетической речи? Пусти его на широкий поиск с переводом действий на язык одушевленных оценок типа «колесо жалобно скулит», «волна угрожающе рычит». В безумии есть своя система. Посмотрим, имеется ли она в поведении милых дзета—незнакомцев.

Николай выдвинул из большого дешифратора яркий шар на тонкой ножке — стандартный передатчик кинетической речи, на Земле он помогает разговаривать с пчелами, на дальних планетах им тоже с успехом пользуются. Шар засиял, увеличивался, уменьшался, проворно качался на ножке-стебельке. Вначале я не заметил, чтобы его появление произвело смятение в стане дзета—жителей, они вели себя вокруг него так же, как и вокруг нас, — приближались, отскакивали, всячески вертелись, всячески меняли свой вид. Потом понял, что передатчик их все же интересует больше, чем мы: разноцветное облако вокруг него стало гуще. И непроизвольные вариации форм тела тоже приобрели какую-то упорядоченность, мы с Жаком не могли точно указать, в чем она, но чувствовали ее. Жак уже был уверен, что дешифратор нашел ее, однако Николай раздраженно махнул рукой:

— Белиберда, Жак! Ни в одном уголке космоса не встречал такой чудовищной расшифровки! Полинг, посмотри, что за чушь выдают нам эти создания.

Передатчик задавал вариалам вопрос: «Кто вы такие?» — так мы условились между собой толковать его сигналы. И как установили впоследствии, когда усвоили их язык, они примерно так же истолковали его. А ответы в стандартных человеческих фразах составляли набор беспорядочных шумов, а не адекватных реакций, хотя каждый сам по себе и содержал какой-то смысл. Даже теперь можно впасть в отчаяние, обозревая густой букет нелепостей, объявленный дешифратором: «Танцевать! Хорошо, когда холодно. Откуда вы? Падать вверх, падать вверх. Очень ярко, очень ярко. Танцуем вверх. Вы — непохожие. Синяя ванна. Чрево, чрево. Танцуем. Вы из купола? Падать вверх. Уходим. Приходим. Вы из купола, да. Быстро вверх. Ух, ух, танцуем. Падаем, падаем. Из какого выхода. Купол, выход».

И среди этого кое-как расшифрованного вздора показались зачатки абстрактных понятий, перед которыми спасовал и наш всемогущий дешифратор и смысл которых стал ясен лишь впоследствии, когда уже не было причин удивляться.

«Часть больше целого. Один да один — один. Один минус один — один. Когда светло — темно. Синяя ванна — жизнь. В чрево, в синюю ванну».

Я припомнил только незначительную часть ответов и невольно расположил их в какой-то осмысленной последовательности, а тогда и мне и Николаю бросался в глаза вздор, а не смысл. И если бы не наблюдательность Жака, недаром выбравшего себе функцию зеваки, и не проницательность Артура, возможно, контакт с вариалами так бы и не состоялся. Жак тронул меня за руку, когда я обозревал ленту расшифровки.

— Казимеж, нас куда-то зовут. Возможно, это хаотическое движение, но его можно растолковать и как приглашение.

Я оторвался от дешифратора. Вариалы все гуще метались вокруг нас. Теперь можно было оценить зоркость Николая, сравнившего их с мыльными пузырями. Они отличались от мыльных пузырей, правда, тем, что пузыри гораздо стабильней по форме и величине, зато вариалы не лопались в своих чудовищных трансформациях. И при известном воображении можно было счесть за приглашение прогуляться то, что разноцветное их облако стало вытягиваться в сторону города. Ни один не улетал, но беспорядочная еще недавно стая все определенней приобретала форму струи, текущей от нас внутрь.

— Я согласен с Жаком, — сказал Артур. — У меня появились мысли, подтверждающие его наблюдения, но я их выскажу потом.

Он объявил это так, словно уже делился какими-то невероятными открытиями, и нам оставалось лишь поражаться их глубине. Гораздо больше, чем невысказанные мысли Артура, меня убедило поведение Иа. До какого-то момента он беспорядочно вертелся вокруг меня, я был только центром его метаний, но сами они определенного направления в какую-либо сторону не имели. А теперь он отлетал от меня чаще всего к городу. Можно было истолковать его отлеты и прилеты и как приглашение идти за ним.

— Попробуем, — сказал я и пошел в сторону города.

Теперь мы снова продвигались под зданиями на колоннах, под трубопроводами, под лестницами, шедшими вверх, а не вниз. Уже не было сомнений, что здания представляют собой жилые помещения: то один, то другой из облака вариалов влетал внутрь и больше не появлялся. Из других зданий вылетали все новые жильцы. Они выпрыгивали, взбирались вверх на лестничную площадку, проворно шевеля ножками-лучиками, и оттуда кидались в общее облако. А те, что удалялись, взлетали на такую же площадку, там выпускали ножки и, цепляясь ими, опускались в дом. Я обратил внимание Николая, что вариалы ведут себя так, словно подъем для них труда не составляет, а на спуск надо затратить усилие. Он добавил, что при спуске каждый вариал уменьшается, это он определил, наблюдая моего спутника Иа: тот, стремясь ко мне, превращается чуть не в пулю, а отлетая, распускается, как павлиний хвост.

— Возможно, здесь действует отталкивание, а не тяготение, Казимеж. Надо проконсультироваться у Артура, не противоречит ли такое явление природе двенадцатимерного мира. Что, если сами мы не ощущаем этого благодаря защитному экранированию? Разреши снять его полностью.

Полностью снять экранирование я не решился — и так уже сильно ослабили его. Мы продолжали двигаться в чужом мире, на три четверти оставаясь в своем: наблюдению это не мешало. На каком-то участке пути здания исчезли, вокруг простирались только стены, уходившие в темную высоту, в одной стене виднелось отверстие. Вариалы метались вокруг отверстия, то один, то другой исчезал в нем, то один, то другой вылетал наружу, но исчезавших становилось больше, чем оставшихся. Стало ясно: и нам предстоит лезть в дыру. Я пожалел, что не могу произвольно уменьшить свой объем, — отверстие было слишком узко для моего тела. Но дыра вдруг раздалась, как резиновая, за ней показалась широкая траншея, озаренная внутренним светом. Я с удивлением пощупал стенку и края отверстия. Это был твердый материал, отнюдь не резина, но и Жак, замыкавший движение, самый крупный из нас, проник в траншею без труда — так сильно она расширилась, едва он нажал на нее своими метровыми плечами. Теперь мы шагали по обширному коридору с гладкими самосветящимися стенами. Трансформирующиеся вариалы уносились вперед и возвращались. Лишь мой Иа чаще всего обнаруживался возле нас да появился еще один спутник, он льнул к Николаю. Жак назвал его Иу, он излучал в волне пятьсот пятьдесят три миллимикрона.

Николай пошутил, что мы путешествуем внутри организма, а не строения — уж больно дорога похожа на пищевод. Не собираются ли нас переварить? Он не удивится, если нас впихнут в гигантскую пещеру желудка. Он не возражал бы свернуть куда-нибудь в вену и поплавать в кровяной реке — это все же спокойней. Жак предпочитал рейс по нервам: там Можно уловить электрические разряды, а они много дадут для познания вариалов. Так мы пошучивали, продвигаясь все дальше. Я хочу особенно отметить это наше веселое настроение: мы безошибочно чувствовали, что попали к дружественным существам, хотя еще не были уверены ни в их разумности, ни даже в том, что всем этим разноцветным вариалам присуща жизнь в нашем космическом, биологическом смысле.

Вскоре мы попали в обширный зал, залитый фиолетовым сиянием с потолка. Ликующе раздуваясь, вариалы устремились к сиянию. Даже верные Иа и Иу унеслись под потолок, где беспорядочно толклись другие вариалы. Николай с Артуром установили свой громоздкий дешифратор на грунте, я ограничился моим универсальным, хотя он пока не давал никакой расшифровки. В отчете Артура много написано о том, что земные конструкторы приборов далеко не представляли себе всей сложности двенадцатимерного мира, — новых исследователей дзета—пространства понадобится экипировать основательней.

Судя по поведению вариалов, путешествие было завершено, нас привели на «конечную станцию» — так называли мы этот зал в отчете. Я скомандовал привал, мы с Жаком уселись на пол, Николай с Артуром заканчивали измерения. Они подтвердили, что вариалы не притягиваются, а отталкиваются от почвы и сила отталкивания пропорциональна величине и форме тел — вероятно, все трансформации и объясняются стремлением менять силу отталкивания. Эта удивительная сила, в нашем мире встречающаяся лишь среди одноименных электрических зарядов, в дзета—мире быстро, чуть не в седьмой степени, ослабевает с высотой и становится равной силам стяжения — они тоже действуют, но гораздо слабее. Имеется полоса, где стяжение уравновешивает отталкивание, там появляется невесомость. В полосе невесомости расположены входные площадки лесенок. Вариалам нужно усилие, чтобы опуститься ниже и подняться выше этой полосы, в ней же они резвятся вволю — это стихия беспечального существования. Электрических зарядов у вариалов мы не обнаружили. Николай считал, что отталкивание не связано с электромагнитными полями, а стяжение — не гравитационной природы. Я спросил Артура, увязывается ли это с рассчитанной им заранее природой двенадцатимерного мира, он ответил, что кое-что подтверждается, а кое-что нет, и дальше не захотел развивать эту тему.

Для проверки Николай взлетел под потолок и немного пошатался там. Возвратившись, Николай доложил, что под потолком невесомость полная и что там вариалы почти не варьируются.

— Друг Полинг, — торжественно сказал Артур, — хочу сделать важное сообщение. Попрошу полного экранирования.

— Боишься, что кто-нибудь из вариалов заденет тебя? — удивился Николай. — Но ведь это милые создания!

— Боюсь, что они нарушат течение моей мысли или отвлекут вас от проникновения в ее суть, — невозмутимо ответил Артур.

— Лучше бы всего возвратиться на корабль, но можно поговорить и тут, если отстраниться от созданий, которых ты называешь милыми, и их города, который мне не представляется столь милым.

Полное экранирование, как показала проверка на Немесиде, означало полное отстранение от всех воздействий окружающего мира. Правда, оно было испытано лишь в нашем восьмимерном мире, но по теории Артура и расчетам конструкторов «Пегаса» неполадок и в дзета—пространстве быть не могло. Для осторожности я включил генераторы «Пегаса» на постепенное выпадение из окружающего. Сперва замутились самосветящиеся стены и притушился сияющий потолок, потом стали расплываться вариалы, а через минуту уже ничего вокруг не было. Мы сидели как бы в коконе своего индивидуального мирка — ни дзета—мира не существовало для нас, ни нас для него. Мне жаль, что я не древний писатель романов, отменно живописавших ужасы — страшные схватки со зверями, войны между народами, продвижение по опасной служебной лестнице, катастрофы в природе, семейные измены. Если бы у меня хоть на грош было литературного умения, как бы нарисовал я картину нашего совещания в абсолютной пустоте! Художники прошлого рисовали богов и святых величаво восседающими на облаках. А мы были в ничто — пустота внизу, с боков, сверху! Николай в восторге воскликнул, что и не подозревал, как это прекрасно — быть среди совершеннейшего ничего!

Проверив прочность экранирования, я обратился к Артуру:

— Мы слушаем тебя, друг Хирота.

— Я хочу сказать, что мы находимся в мире, где не действуют ни наша логика, ни наша математика. Логика здесь не аристотелева, а математика не евклидова.

В этом и состояло великое открытие Артура Хироты.