Саки Реджинальд о вечеринках

Вся беда в том, что толком с хозяевами и хозяйками так и не удается сойтись поближе. Познакомиться успеваешь с их фокстерьерами и хризантемами; иногда вовремя соображаешь, как лучше поступить – рассказывать ли историю всем собравшимся в гостиной или же, из опасения навредить общественному мнению, каждому гостю в отдельности; но вот что до хозяина и хозяйки, то они пребывают обыкновенно в таком глубоком тылу, что добраться до них нет никакой возможности.

Гостил я как-то в Уорвикшире вместе с одним приятелем, который сам возделывает землю, но в прочих отношениях он человек вполне благоразумный. Никогда бы не подумал, что у него еще и душа есть, а вместе с тем спустя очень короткое время он сбежал с вдовой укротителя львов и определился инструктором игры в гольф где-то на берегу Персидского залива; конечно же, это было крайне аморально с его стороны, поскольку игрок из него посредственный, но то, что он был наделен фантазией, очевидно. Жену его следовало бы пожалеть, поскольку он был единственным в доме человеком, умевшим укрощать гнев кухарки, теперь же ей приходилось карточки с приглашением на обед помечать буквами DV.[1] И все же это лучше, чем семейные сцены; когда от женщины уходит кухарка, то вернуть утраченное в обществе положение ей бывает потом необычайно трудно.

Полагаю, сказанное справедливо и по отношению к хозяевам; они редко могут похвалиться более чем поверхностным знакомством со своими гостями, и часто бывает так, что не успевают они узнать вас чуточку получше, как остаются после этого в убеждении, будто знают вас превосходно. Когда я однажды покинул дом моих знакомых в Дорсетшире, в воздухе повеяло холодком. Все дело в том, что меня пригласили в гости, чтобы потом поохотиться, а я не очень-то хороший охотник. Куропатки до чрезвычайности похожи друг на друга; в одну не попал, считай, всех упустил – таков, во всяком случае, мой опыт. А они еще пытались высмеять меня в курительной комнате за то, что я не сумел убить птицу с пяти ярдов, – впечатление было такое, что это коровы столпились вокруг слепня и жужжат, как бы мучая его. На следующее утро я поднялся ни свет ни заря – но на рассвете, точно, ибо в небе шумели жаворонки, а трава выглядела так, будто всю ночь оставалась под открытым небом. Я выследил самую заметную представительницу птичьего племени, какую можно было сыскать, приблизился на расстояние, на которое она только смогла меня подпустить, после чего приложился к ружью. Мне потом рассказывали, что птица была ручная; но это совсем не так – уже после первых нескольких выстрелов она повела себя как дикарка. Спустя какое-то время она немного угомонилась, а когда ее ножки перестали в знак прощания помахивать окружающему пейзажу, я попросил сына садовника притащить ее в холл, чтобы всякий, кто шел завтракать, смог лицезреть ее. Сам я позавтракал наверху. Впоследствии я вспоминал, что у еды был какой-то весьма противный христианскому нюху душок. Наверно, приносить в дом добычу – это все-таки нехорошо; во всяком случае, когда я покидал этот дом, у хозяйки в глазах можно было прочитать, что из списка гостей я отныне вычеркнут навсегда.

Некоторые хозяйки, впрочем, все могут простить, даже, позволю себе заметить, хвастливость охотника, особенно если гость хорош собою и в достаточной степени необычен в сравнении с другими гостями; но есть ведь и другие гости – вот эта девушка, например, которая читает Мередита и является к столу в платье, сшитом дома и оплаканном в часы досуга. В конце концов она добирается до Индии, выходит там замуж и возвращается назад, чтобы восхищаться видом Королевской Академии и пребывать в убеждении, что обыкновенное карри[2] с креветками будет впредь надежным заменителем того, что, как нас учили, является ланчем.

Вот тут-то она и становится опасна; но даже в худшем проявлении своих чувств она не столь плоха, как та женщина, которая швыряет в вас вопросы, заимствованные из газеты «Купи-продай»,[3] не будучи притом ни в малейшей степени дерзкой. Вообразите себе – на днях я из кожи вон лез, пытаясь осмыслить хотя бы половину того, что сам произносил в ответ на просьбу одной из искательниц куриных истин посоветовать, сколько птиц она может поместить в вольер размером десять на шесть, или что-то вроде того! Да туда их целую стаю можно загнать, сказал я ей, особенно если она не забудет закрыть дверь, но эта мысль, похоже, прежде ей в голову не приходила; во всяком случае, до конца обеда она только над ней и размышляла.

Я всегда говорил, что иногда и самому бывает трудно определить свою позицию по тому или иному вопросу, да и ошибки приходится время от времени совершать. Но ошибки в конечном итоге подчас оборачиваются приобретениями: если бы мы не избавились по глупости от наших американских колоний, то, скорее всего, к нам не явился бы некто из Штатов, чтобы учить нас, какие нам делать прически и носить костюмы; тогда, наверное, нам пришлось бы черпать эти идеи где-нибудь в другом месте. Даже слово «хулиган» было, пожалуй, изобретено в Китае за несколько столетий до того, как мы успели подумать о том, что нам его не хватает. Англия должна пробудиться, сказал на днях герцог Девонширский; а может, он этого и не говорил? Да-да, возможно, это был кто-то другой. Но дело отнюдь не в том, что я впадаю в отчаяние при мысли о будущем; всегда ведь находились люди, с отчаянием думавшие о будущем, но когда будущее наступает, то оно благосклонно и любезно взирает на тех, кто прежде вел себя соответственно своим способностям. С ужасом думаешь о том, что в один прекрасный день чьи-то внуки отзовутся о вас как о человеке приятном.

Бывают минуты, когда начинаешь сочувствовать Ироду.