"Среднерусские истории" - читать интересную книгу автора (Андреев Алексей)

История пятая, монархическая,

состоялась в той незначительной части городка под неофициальным названием Выселки, что расположилась на самом отшибе, на другом берегу нашей уже не широкой, но вполне еще бурной реки, и во всякое время года, кроме зимы, по причине давно рухнувшего единственного моста, от остальных частей оказывается напрочь отрезана. Заселена она в основном пенсионерами, преимущественно женского пола (особи мужского, как известно, у нас вообще меньше живут, что наталкивает непредвзятый ум на довольно странный парадокс: всюду в стране командуют мужики и, получается, делают все для того, чтобы самим же раньше помереть, а перед этим еще и как следует помучиться, – прямо не мужики у нас, а камикадзе какие-то с уклоном в садомазохизм), хотя и вкрапления противоположного там тоже иногда с нашего берега наблюдаются. Но довольно шаткие такие вкрапления, еле передвигающиеся. В отличие от основной женской массы, которая, несмотря на возраст, энергии своей не потеряла и в любую погоду на той стороне по хозяйственным своим делам так и мельтешит.

Кого только судьба прихотливая туда не забросила!

И бывшую учительницу географии Нину Петровну, поменявшую две комнаты в городском бараке на нашем берегу на старый, но крепкий пока бревенчатый дом с немалым участком – на противоположном. Обихаживала она свои угодья, казалось, сутками напролет, с таким ожесточенным усердием искореняя все вредное и выращивая нужное и полезное, словно пыталась взять реванш за отданные школе и неблагодарным ученикам годы. Все же растительный мир куда отзывчивее человеческих душ.

И в прошлом полеводческую бригадиршу Кузьминишну – женщину коренастую и могучую, получившую здесь дом в наследство от матери и сбежавшую от пропойцы-мужа, который все равно, невзирая на труднопересекаемое расстояние, регулярно к ней наведывался, чтобы разжиться деньжатами, пока его окончательно не прибрала лихоманка.

И выгнанного собственной дочерью из неплохой по нашим меркам, вполне благоустроенной квартиры Федора – некогда заслуженного слесаря-ударника, городского депутата от нерушимого блока коммунистов и беспартийных, строго глядящего на всех с городской доски почета, а ныне – приживалу при еще более ветхой, чем он, восьмидесятичетырехлетней Марии, всю жизнь проработавшей дояркой в ближнем совхозе «Заветы Ильича», который, сохранив то же название, стал потом агрокомплексом, быстро распродал земли, забил своих ледащих коров, худосочных и почти одичавших свиней и как-то незаметно сошел на нет.

Осел здесь и бывший зоотехник птицефабрики Самоходов – ему давно уже от жизни ничего, кроме рыбалки, не было нужно, так что сморщенная над удочками фигура его практически каждодневно торчала на противоположном от нас берегу, изредка вздергиваясь, снимая с крючка трепещущую добычу и вновь сосредоточенно застывая.

Кое-как теплятся при своем огородике мать и сын Прохоровы – мать когда-то трудилась бухгалтером на сырзаводе, где и познакомилась с залетным командировочным механиком, то ли от скуки, то ли с непреходящего похмелья, то ли просто так, от общей мужской инерции и привычки, дважды утешившим ее пресное стародевичество, от чего спустя положенное время она и разрешилась сыном Вячеславом, названным в честь очень полюбившегося ей артиста Тихонова, на чьи фильмы она ходила по многу раз, а несколько фотографий его, купленных в разное время в киосках «Союзпечати», до сих пор продолжала хранить в шкатулке с самым ценным. Сын, правда, оказался на любимого артиста ну совсем не похож, хотя механик командировочный чем-то отдаленно на звезду советского экрана смахивал, только вот росточком не вышел да и лыс был по причине солидного возраста и неразборчивой жизни, – и ребенок рост его унаследовал, а все остальное, кроме пола, взял скорее от матери: был тих, невзрачен, незлобив, едва окончил восьмилетку, в армию не попал из-за безнадежного плоскостопия и кучи других болячек, к физической работе был никак не пригоден, а на умственной сосредоточиться вообще не мог, поэтому так и жил при матери вот уже сорок почти лет, являясь ее если не полной, то довольно-таки приближенной копией, – оба вялые, сутулые, рыхлые, похожие на две плохо набитые подушки с выбивающимся из всяких случайных мест белесым пушком. В сумерках их часто путают.

Проживает там вместе с мужем и бойкая женщина Лидуха, много лет пробавлявшаяся по торговой части то в сельпо, то в колбасном отделе магазина «Продукты» (чем уж она там торговала, если в застойные советские годы мы колбасу все больше на картинках видели, – сейчас вспомнить затруднительно, но чем-то ведь торговала, если и зарплату получала, и премии, и грамоты всякие), то в бакалее, то просто на рынке – якобы излишки со своего сада-огорода пристраивала, а вот одежду дефицитную продавать Лидухе так и не довелось, хотя в детстве ей нагадала цыганка, что ждет ее лучезарное будущее и будет она «в большом магазине дорогими п#243;льтами» торговать. Зато и сейчас она при любимом деле – гонит в открытую из всего подряд самогон и пытается его страждущим за умеренные деньги пристроить. Первое у нее получается неплохо – это многие могут засвидетельствовать, а вот со вторым постоянные сезонные трудности, поэтому чаще всего изготовленный продукт достается жителям Выселок, чья платежеспособность давно оставляет желать лучшего и вряд ли когда изменится, или мужу ее Петру, от которого денег вообще ждать бессмысленно, поскольку пенсию его Лидуха все равно сама забирает, а иных доходов у него нет и не предвидится.

Соседствует с ними через дорогу шумная и властная, ростом своим и статями похожая больше на гренадера, зачем-то переодевшегося женщиной и в последний момент небрежно сбрившего жгучие черные усы, чем на собственно женщину, Елизавета Юрьевна – бывшая комсомольская активистка, затем партийка, долго ведавшая культмассовым сектором в горсовете, пока в один праздничный день, а именно 9 мая, не случились в ее ведомстве сразу две идеологические диверсии. Сначала в праздничной колонне рабочие Сельхозтехники несли на палках громадные буквы, из которых ладно складывался лозунг «СЛАВА КПСС!», – и прямо перед трибунами с начальством, избранными ветеранами и передовиками две буквы вдруг споткнулись и упали. И от падения безнадежно разрушились. Да ладно бы какие другие, но оказались это буквы «К» и «П». В итоге оставшаяся часть лозунга прошла мимо трибун без них, что для праздника Победы было уж как-то слишком цинично и вызывающе. Как справедливо сказал на следующий день первый секретарь: «Ты б еще, дура, Гиммлера в форме во главе этой колонны поставила». А спустя несколько минут работники хлебозавода, пронося горделиво тоже немалые муляжи своей продукции, из батона нарезного белого и двух круглых буханок черного, сведя их вместе и украсив по бокам фривольными кудряшками кренделей, ненароком (а может, и нароком) получили такую двусмысленную, как ныне принято говорить, инсталляцию, что зрительницы стыдливо потупились, а зрители стали кто ухмыляться, а кто и откровенно, тыча пальцем, гоготать. Оргвыводы последовали незамедлительно – Елизавете Юрьевне за утрату политической бдительности вкатили строгача, тут же вычеркнули ее из первоочередников на новую большую квартиру (да и из старой, поменьше, но в хорошем, построенном только для своих доме тоже в конце концов выперли) и разжаловали в массовики-затейники при городском профилактории «Лесные дали», где она и застряла. И даже многолетняя любовная связь со вторым партсекретарем ей не помогла. Наоборот, только усугубила и без того аховую ситуацию – тут уж законная жена секретаря постаралась, не упустила случая.

Наискосок от Елизаветы Юрьевны, до сих пор так и не растерявшей начальственных замашек и стремления всем вокруг руководить, обитает вечная ее оппонентка Тихоновна – в первоначальной основе своей женщина интеллигентная, томная, когда-то изнеженная, а ныне вынужденно опростившаяся, но до сих пор не выходящая в огород без густо наложенного макияжа, – вдова того самого любвеобильного партсекретаря, когда-то решившая перебраться поближе к природе, в чем ей и поспособствовала парочка бойких молодых питомцев покойного мужа, ободрав, как липку. Будучи инженером, она ни дня не проработала по специальности, зато, пользуясь распределителем, собрала солидную библиотеку, часть которой бесследно сгинула при переезде, а остаток так и громоздится у нее в доме непрочитанным. Что, впрочем, ничуть не мешает ей авторитетно рассуждать на любую тему.

Неподалеку от нее, на соседней улице (а их в Выселках всего две, и обе безымянные, хотя насельники между собой и называют их Продольной и Поперечной), проживает Ягодка – фамилия такая у женщины, ничего не поделаешь, – более всего известная тем, что трубный голос ее, развившись на различных стройках народного когда-то хозяйства, где она трудилась то разнорабочей, то шпалоукладчицей, то бетонщицей, то подавальщицей, то нормировщицей, то прорабом, то еще кем-нибудь, даже в спокойном состоянии легко перелетает через реку, достигая нашего берега, а уж когда она его повышает, тут добрая половина городка узнаёт, что Ягодка чем-то недовольна. Каково при этом рядомстоящим – страшно даже представить. Любопытно, что телосложение ягодкино никакими особыми формами не отличается, напротив, для наших мест выглядит скорее худощавым, недостаточным, так что где и как зарождаются столь могучие децибелы – большая природная тайна.

Наконец, есть там и еще один человек, ни имя, ни фамилия которого никому не известны, поэтому зовут его Татарином. Не из-за национальности зовут, нет, национальность у него тоже какая-то темная, во всяком случае, никто из тех, кто самонадеянно считает, что в курсе своей национальности, его за своего не признал, – а лишь как незваного гостя, который известно кого хуже. Объявился он в Выселках несколько лет назад, самочинно занял никому не нужную развалюху, чуть ее подправил тарными дощечками, ближайшим сухостоем и принесенным паводком от какой-то неведомой лесопилки с верховьев горбылем и тихо зажил. Как его ни пытали, как к нему ни подкатывались с расспросами – ничего определенного он о себе не сказал, но, по всему, был грамотен, а то и учен, слова иногда произносил такие, которые и Нину Петровну с Тихоновной ставили в тупик, остальных же больше озадачивали не они, а сама его манера говорить, весь строй его речи – слишком уж правильный, грамотный, когда все произносимое вроде бы и знакомо, а в целом получается как-то странно и непонятно. И поневоле в душу простого человека закрадывается подозрение: не то над ним ехидно издеваются, не то специально, чтоб унизить, умничают. Раньше так только из телевизора говорили, а потом и оттуда перестали, чтоб от народа, в усредненной массе своей косноязычного, не отрываться. А этот как в прошлом веке застрял. Или вообще в позапрошлом.

Вот, собственно, и все обитатели Выселок, за исключением некоторого количества разной бессловесной живности, но так как в случившейся истории она никакого участия не принимала, значит, и описывать ее нет нужды.

За день до этого Елизавета обошла всех и настойчиво пригласила на общее собрание. Люди наши к собраниям с детского сада привычные, поэтому никто особо не удивлялся. Спрашивали только о теме. Да и то в подтексте звучал совсем иной вопрос: не будут ли деньги собирать на что-нибудь общественное? Потому что если будут – то лучше сказаться больным.

Прекрасно понимая невысказанное, насчет денег Елизавета успокаивала сразу, а вот по поводу остального темнила – отвечала уклончиво, говорила только, что тема важная, нужная, жизненно необходимая, какая именно – узнают завтра. И произносила всякие туманные фразы типа: «Время настало… Час пробил… Решение назрело… Или завтра, или никогда…» Короче – интриговала. Обеспечивала явку.

И обеспечила. На следующий день в оговоренный час явились все. Даже враждебная Тихоновна с независимым видом во двор к ней вплыла, прихватив с собой зачем-то внушительный том энциклопедического словаря одна тысяча девятьсот мохнатого года издания – не то для важности, не то на случай самообороны, не то, чтобы демонстративно листать, когда скучно станет. И Татарин тоже пришел, хотя всегда держался наособицу и ни в чем таком массовом старался участия не принимать. Да и не в массовом тоже.

Расселись во дворе, под навесом, на заранее вынесенных хозяйкой скамейках. И с умеренным интересом на нее уставились.

– Сначала хочу задать вам один вопрос, – начала Елизавета. – Вот как мы здесь, по-вашему, живем?

– Известно как – х..во! – не стал далеко лезть за ответом Петр.

– А почему?

– Да по кочану! – Он пожал плечами, потом все же добавил: – Потому что не нужны никому.

– Вот, правильно! – обрадовалась хозяйка. – А что надо сделать, чтобы жить хорошо, как вы думаете?

– Лучше бы всего американцам продаться, – мечтательно сказала его жена Лидуха. – И подороже. За доллары. Или японцам…

– Да уж лучше японцам, – высказался Петр. – У них земли мало – больше заплатят.

– Ага, так они нас прям и купили, – подала голос Кузьминишна. – Прям все в очередь выстроились. Чего они – дураки, что ли?

– Вот и хорошо, вот бы умные и купили, – продолжила Лидуха. – На дураков-то мы уж нагляделись, теперь бы с умными пожить.

– А умным-то мы на кой?

– На кой, на кой – для ассортимента!

– Я что-то не понимаю, зачем нас здесь собрали, – недовольным тоном произнесла Тихоновна. – Глупости вражеские выслушивать?

– Это кто тут вражеский? Я, что ли? – прищурилась Лидуха.

– Ну не ты, конечно, а слова твои… нехорошие… – пошла на попятный Тихоновна. – Антисоветские.

– Опомнилась! Нет уж давно никаких Советов, один сплошной капитализм. А слова мои правильные! Это все скажут… – Лидуха обвела взглядом остальных.

Все пока молчали, не вмешивались. Только Петр поддержал супругу – быстро кивнул и сказал:

– Да.

– А кто не скажет, – добавила Лидуха, – тот все равно так думает.

– Подождите, подождите! – прервала их Елизавета. – Еще какие-нибудь есть предложения?

– Есть, – сказала Лидуха. – Англичанам можно еще продаться. Или французам…

– Ага, лягушек жрать! – ехидно сказала Тихоновна.

– Так и так не пойми чего жрем… ну из мясного.

– Свое едим и натуральное.

– Лягушки тоже будут свои и натуральные.

– Вот и ешь их сама!

– Да хватит вам уже! – не вытерпела Елизавета. И спросила: – А если не продаваться? А? Если самим?

– Чего самим-то? – не поняла Лидуха. – Говори яснее.

– Самим отделиться. Объявить свою полную от всех независимость.

– А от нас и так ничего не зависит, – подала голос Ягодка. – Сколько просили мост сделать. Или чтоб автолавка приезжала.

– Вот именно! – воскликнула хозяйка. – На самом деле мы давно сами по себе живем. Осталось закрепить официально… на бумаге.

– Это в смысле как? – задал вопрос Федор. После того как родная дочь лишила его не только квартиры, но и пенсии – точнее, договорившись, с кем надо, получала пенсию за него сама, – к любому официальному закреплению на бумаге он относился с большой опаской. Почти с ужасом. – На какой такой бумаге?

– Да на любой! Хоть на гербовой.

– Ага. – Федор кивнул и поднялся, намереваясь уйти, но сидящая рядом Мария дернула его за штаны обратно.

– Сиди! Дай дослушать-то.

– Чего слушать? – сердито буркнул Федор. – Опять дурят.

Однако сел.

– Слышь, Лизавет, я все не пойму никак, – спросила Мария, – от чего мы отделяться-то будем?

– От страны! – рубанула хозяйка. – От России!

– У, ё! – выразил общую реакцию Петр.

Остальные молчали, переваривая услышанное.

– Елизавета, ты чего – вчера перегрелась? – наконец произнесла Кузьминишна.

А Нина Петровна строгим учительским тоном добавила:

– Это ты серьезно?

– Конечно. Имеем право… по конституции… самоопределиться.

Конституцию никто из присутствующих, естественно, не читал, разве что Нина Петровна когда-то по своей педагогической вынужденности, но и то давно и советскую. Поэтому возражать было нечего.

– Ну и чего это нам даст? – после паузы осторожно поинтересовалась Прохорова. – На кой нам это?

– Все даст! – уверенно ответила хозяйка. – Станем отдельной страной, и сами всем будем командовать.

– Страна Выселки, – уронила в пространство Тихоновна, – эт-то что-то…

– А чего? – раздался вдруг голос Прохорова. – Мне нравится.

– Вот у тебя еще не спросили, – ядовито откликнулась Тихоновна.

– А в чем дело-то? – тут же встала на защиту сына мать. – Чем он хуже? Мы здесь все равные!

– Да кое-кто до сих пор думает, что равнее! – бросила Елизавета.

Тихоновна открыла было рот, чтобы достойно ответить, однако доселе молчавший Татарин ее опередил:

– И какой же вы хотите учредить здесь общественный строй, если не секрет, извините?

Не все сразу поняли его вопрос, но хозяйка, похоже, к нему была готова.

– Предлагаю монархию, – без промедления ответила она и стала ждать реакции.

Реакция не замедлилась.

– Че-го?! – раздалось сразу несколько голосов.

– Монархию, – спокойно повторила она и добавила: – На демократию мы уже насмотрелись, хватит. Не коммунизм же нам опять строить, правильно?

Желающих по-новой строить коммунизм явно не находилось. Кроме, может, Тихоновны, но и та готова была это делать лишь при живом муже-секретаре. А без него смысла утруждаться не видела. Однако и к монархии как-то никто в себе склонности не почувствовал. Что же касается демократии, то отечественный ее вариант ни у кого здесь восторгов точно не вызывал – уж больно он на народ рассчитан не был. Только на отдельных его представителей. Причем, по общему здешнему мнению, далеко не самых лучших…

– Это в смысле – царизм? – решила уточнить Ягодка.

– Можно и царизм. Но лучше как в Англии – королевство.

– Чем же лучше?

– Да там королева правит, а не царь! – догадалась Тихоновна. – Не видишь – она под себя метит.

Все с немым вопросом уставились на Елизавету.

– А что? – ничуть не смутилась та. – У вас есть другие кандидатуры… – Она выдержала паузу и добавила: – На престол?

– Может, и есть! – запальчиво крикнула Тихоновна. Имея в виду, разумеется, себя. И все это поняли. Однако дальше прозвучало другое: – Вон Нина, например. Учительница, географию знает, не будет путаться.

– Да упаси Бог! – вскинулась та. – Не надо мне никакого престола! У меня вон опять тля мучнистая и плодожорка вылезли, а вы мне престол.

– Вот видишь! – не без торжества сказала хозяйка. – У нее самоотвод.

– А у тебя, интересно, какие основания претендовать?!

– Во-первых, в Англии давно правит моя тезка – Елизавета. Думаю, она меня сразу поддержит. Во-вторых, девичья фамилия моей мамы покойной была царская – Романова. В-третьих, по отчеству своему, Юрьевна, я и по папиной линии получаюсь из Рюриковичей. Юрьичи, Рюриковичи – это ведь одно и то же. А главное, у меня большой опыт руководящей работы. Так что я с этим справлюсь…

От такого количества информации все несколько оцепенели. Кроме Тихоновны.

– Вовсе это не одно и то же!.. И Романовы, – вдруг вспомнила она, – не из Рюриковичей!

– Тем более, – моментально нашлась хозяйка. – Значит, во мне обе старинные руководящие линии сошлись.

Тут уж даже Тихоновна не нашлась, что возразить. Хотя видно было – хотелось.

Зато пришла в себя Лидуха:

– А нам-то что с этого будет? Нам-то какой интерес?

– Да, – вновь подключилась Тихоновна. – Уж пенсий мы точно лишимся. Государственных.

Эта перспектива взбудоражила всех. И тех включая, кто пенсий не получал – Федора и Прохорова. Потому что единственный денежный прибыток, который в домах их появлялся, все равно проистекал из пенсий. У одного – сожительницы, у другого – матери. Лишь Татарин остался спокоен.

– Нет, так дело не пойдет! – загалдело собрание. – Я ж говорил тебе – дурят!.. Чего это мы должны пенсий своих лишаться?.. Она будет царствовать, а мы, значит, голяком… А я чего говорила... Хитрая какая… Во удумала!..

Елизавета подождала, когда все выговорятся, потом пренебрежительно сказала:

– Да разве это пенсии – это ж гроши! Стыдно брать!

– А ты не бери, – предложил Петр. – Ты нам отдавай. Правильно? – посмотрел на жену.

– Да, – поддержала его Лидуха, – нам не стыдно, мы переживем.

– На всех делить надо, – недовольно буркнул Федор, и собрание его тут же одобрительным гулом поддержало.

– И получить мы ее можем только зимой, когда река встает, – гнула свое Елизавета.

– Ничего, зато копится, – сказала Лидуха, которая на самом деле больше всех в Выселках была недовольна тем, что девять месяцев в году пенсия была как бы и в пределах видимости, однако совершенно недоступна. И жаловалась на это постоянно, и скандалила в разных местах, и несколько раз грозилась не пойти на выборы. И не пошла бы, если бы именно на выборы пенсию внеурочно не подвозили. Меняя на правильно заполненные бюллетени.

Но Елизавета не стала ей это поминать, просто продолжила:

– А отделившись, мы могли бы во много раз больше получать.

Все насторожились.

– Это с чего бы? – спросила Кузьминишна.

– С наших доходов, – небрежно сказала Елизавета и сделала паузу, как бы раздумывая: стоит дальше объяснять или нет? – Я тут подсчитала кое-что. При выходе, как при разводе, мы имеем право на раздел имущества. А это, если поделить всю площадь России на численность населения, одной только земли получается где-то гектаров сто шестьдесят…

– На всех или на каждого? – поторопилась с вопросом Кузьминишна.

– На всех. А что – мало? Я прикинула – часть леса хорошая попадает, поле, бывшая ферма, кусок линии электропередач – и себе сможем ток подвести, и за транзит электричества брать будем. По краю поля какой-то кабель военный зарыт с угрозами – пусть тоже платят. Иначе выроем и продадим… Да если с умом взяться – большие деньги будем получать. Я тут карту приблизительно составила… того, что нам полагается. – Елизавета развернула кусок обоев, на обратной стороне которого под довольно условным изображением окружающей местности было написано «Независимое королевство», и пустила его по рукам.

– Ферма-то – одно название, – получив карту, вздохнула Кузьминишна.

– Зато навозу там много, – вспомнила Мария.

– И поле нам не поднять.

– В аренду сдадим, – сказала Елизавета и, предвосхищая следующий вопрос, добавила: – Найдем желающих. Земля-то хорошая. И отдохнула уже... Корейцы, говорят, такие урожаи выращивают. Не то, что мы…

– Жаль, газ нигде у нас не проходит, – рассматривая карту, высказалась Ягодка. – А то мы могли б, как хохлы.

– Сами будем полезными ископаемыми торговать, – успокоила ее Елизавета.

– Из ископаемых здесь только мы, – невесело пошутила Нина Петровна. – Но спрос на нас… – Она замолчала и махнула рукой.

– Ничего, поищем, – уверенно сказала Елизавета. – Чего-нибудь да найдем.

– Терять-то нам, конечно, нечего, – протягивая карту дальше, задумчиво произнес Федор.

– Это тебе нечего – все потерял! – сердито сказала Тихоновна, которая на карту внимательно глянула, но в руки брать из принципа не стала. – И вообще я не понимаю, почему себя здесь некоторые королевами назначают без всяких там выборов, программы, без альтернативы. И партий, получается, у нас никаких нет. В той же Англии, например, партии есть – тори и виги.

– А у нас только хвори и фиги, – неожиданно выдал в рифму Федор. И сам себе удивился.

– А чего, – посмеявшись, внесла свою лепту Лидуха, – можем и третью партию сделать – болезных кукишей. – Она выразительно посмотрела на Тихоновну.

Та слегка позеленела под своим макияжем, однако с ответом удачным сразу не нашлась.

– И все же интересно, Елизавета, – вдруг выступила на ее стороне Ягодка, – какая у тебя будет программа?

– Хорошая, – коротко ответила хозяйка.

– А точнее?

– Очень хорошая, – уточнила с нажимом. – Отличная! Понравится всем.

– Ну если так… – Ягодка кивнула и затихла.

– А выборы у нас будут, как же без них? – продолжила Елизавета. – Меня вот и станете выбирать.

– То есть выборы будут без всякой альтернативы! – пояснила всем Тихоновна. – Понимаете? Никакой конкуренции…

– Ну почему же? – недобро взглянула на нее Елизавета. – Альтернатива будет.

– Да? И какая?

– Или я, или хрен с маслом!

Тихоновна аж поперхнулась от такого нахального заявления, а Федор одобрительно произнес:

– Вот это по-нашему…

– А у меня есть самовыдвижение! – вдруг подскочил Петр. – Сам хочу тебя, Юрьевна, выдвинуть! Вот!

Насторожившаяся было хозяйка благосклонно кивнула. Вид у нее уже был такой, словно корону она носила с детства. По крайней мере примеряла.

– Нет, она что ж, теперь нами так и будет править, пока не помрет?! – возмутилась Тихоновна.

– Ну почему? – с достоинством сказала Елизавета. – Если устану – назначу себе преемника. Или преемницу.

– А если он или она нам не понравится? Что тогда?

– Тогда останусь сама, – пожала плечами Елизавета. – Еще помучаюсь.

– А Дума у нас будет? – вдруг озаботилась Прохорова. – Депутаты там, то да се…

– Нет! – отрезала Елизавета. – От этих бездельников один вред!

– Тоже правильно, – уныло согласилась Прохорова. Видимо, хотела пристроить сына на теплое местечко, да вот не вышло.

И хозяйка об этом догадалась. Потому что дальше сделала ход конем:

– Всех присутствующих назначу в правительство! Всех, без исключения, – в упор посмотрела на Тихоновну.

– В смысле?.. Кем?.. – не поняло собрание.

– Министрами! – не стала скупиться Елизавета. – На постоянный оклад жалованья.

– На какой?! – дружно выдохнуло собрание.

– Договоримся, не обижу. Я тут прикинула по должностям. – Она взяла в руки список. – Значит, Кузьминишна будет министром сельского хозяйства. – Кузьминишна польщенно охнула и приосанилась. – Лидуха – министром торговли, у нее опыт большой. Прохорова, как бывший бухгалтер, станет министром финансов, а сын ее – министром транспорта, у него велосипед есть. Петр – министром обороны и внутренних дел, Петровна – министром образования, Ягодка, как самая громогласная, – министром печати, Федор – министром промышленности, Татарин – министром иностранных дел, Мария – министром животноводства и полезных ископаемых, Тихоновна – министром культуры, у нее книг много, а Самоходов, как бывший зоотехник, – министром здравоохранения.

– Ой, переморит он нас, – засомневалась Мария. – Как этот… Зурабов.

– А премьером кто будет? – тихо, уже без всякого напора, спросила Тихоновна.

– Премьером буду я – по совместительству… Возражения есть?

Все молчали. Возражать против такого щедрого предложения было глупо. Кто-то не верил своему счастью, кто-то уже мысленно примеривался к высокой должности, кто-то сомневался – не обманет ли; Самоходов, всю ночь прорыбачивший и задремавший в самом начале собрания, продолжал с открытыми глазами клевать носом, ничего не ведая о своем высоком назначении, Тихоновна, оцепенев, во все глаза смотрела на Елизавету, как на диковинную змею, от которой не знаешь, чего ждать, – то ли бросится и ядовито укусит, то ли обернется Хозяйкой Медной горы и укажет жилу с драгоценными самоцветами, а много чего повидавший Татарин угрюмо качал головой, понимая, что ничем хорошим все это не кончится, а значит, придется и из этих мест убираться. И чем скорее – тем лучше.

– Предлагаю на этом разойтись, подумать, я пока все бумаги подготовлю: бюллетени там, проект декларации, конституции, а завтра устроим голосование, – подытожила Елизавета и, не удержавшись, добавила: – Аудиенция окончена.

Все послушно встали и молча, не говоря ни слова и даже не глядя друг на друга, потянулись к выходу. И что-то новое вдруг объявилось в их походках, осанках, поворотах голов, но что именно – понять пока было трудно…