"Остров" - читать интересную книгу автора (Маркович Дан)

6. КАК ЭТО СЛУЧИЛОСЬ?..

Ну, вот, я снова освободился, воспользовавшись кратковременным перерывом, сначала мусорка, потом сантехники... мой треугольник перегружен фигурами, топчущими траву.

Одно занятие осталось, Халфина уволили, он исчез в тот же день, и дома не было, но это никого не удивило, у него всегда было множество мест, где его встречали женщины, молодые и разные, хотя он не был ни красив, ни богат, ни красноречив... Что-то было в нем, однако, такое, что чувствовали именно женщины. В свои тридцать семь лет он был мальчик молодой, хотя видел и кровь и смерть. Есть такие люди, живут вроде среди нас, но на деле только в себе и в себе, движутся по своим законам и траекториям-путям... и раньше или позже их сминает человеческая масса, обозленная их постоянным отсутствием... или равнодушная к ним, все равно.

Значит, говорили, исчез, занятие провел Алим, как всегда, понятно и красиво, но никаких отступлений и бесед на общие темы жизни и смерти.

После занятия все спешат на выход, а он меня окликает - "помоги подготовить материалы новым студентам". Он выбрал меня как самого рослого, надо снимать коробки с полок, он сказал.

Мы перешли в другое помещение, где занимались в самом начале. В углу дверь, за ней я никогда не был и другие студенты тоже. Алим достал ключ и отпер замок, за дверью оказалась небольшая комната с единственным окном, смотревшим на лес за рекой, у стены полка до потолка, перед окном стол... в углу раковина, вытяжной шкаф. Алим заткнул раковину, взял с полки банку с едкой щелочью, высыпал грамм сто, залил сверху водой до половины раковины, вода тут же разогрелась, дым пошел, едкий запах щекотал ноздри.

- Ничего, - он сказал, - сейчас включим тягу.

Загудела, засвистела вытяжка, засуетились смерчики пыли и мелкого мусора.

- Ну, бардак... Начинай с верхних полок, там самая рухлядь, - он говорит.

Я вытянулся, доставал с верхних полок всякую ерунду, сломанная лампа там была, потом старые тетради, бумажки, миллион сломанных ручек, огрызки карандашей, бутылочки из-под туши, отдельно крышки от них, мелкие гвоздики, скрепки... и все это он велел бросать в большую урну рядом со столом, предметы побольше ставить в угол, потом уборщица вынесет, он говорит.

На третьей полке сверху, и на четвертой, пятой и шестой, до пола, толпились картонные коробки, как из-под обуви, кое-где даже в два ряда.

- Старые препараты. Вытаскивай из коробок и бросай в раковину, щелочь растворит, а лаборантка утром промоет, высушит и будут основы для других работ.

Обычное дело, мы сами так за собой убирали, только удивило количество стекол, в каждой коробке около сотни, между ними бумажки с записями.

- Записи бросай в урну, я потом вынесу, - он сказал, и вышел.

На каждой полке десять- двенадцать коробок, полок шесть, значит... тысячи стекол, вот это да...

Я уже очистил три полки, раковина забита стеклышками, раствор поднялся, вот-вот через край... Вошел Алим, понял, что в раковину не поместится, открыл пошире вытяжной шкаф, в нем огромный сосуд типа аквариума, насыпал в него кучу щелочи, налил воды и велел дальше складывать туда. Я еще подумал, вдруг сосуд не выдержит, треснет... Он поймал налету, говорит - "стекло химическое, скачки температуры ему нипочем". То есть, ничто нам не помешает, он сказал. Взял урну с бумажками, ушел, через минуту принес пустую и снова вышел.

Что-то меня настораживало в этом деле. Я думаю, размах работы поразил, уж очень много было стекла... Осталось полторы полки, я решил сделать перерыв, осмотреться, что за помещение, и вообще... что-то меня смущало...

И, стоя рядом со столом, я, наконец, повнимательней огляделся.

Место Халфина, вот где я оказался. Его кусок пространства, можно сказать, вселенной, а я вперся своими сапогами. Он здесь работал и, похоже, нередко ночевал на рабочем месте. В дальнем углу старый диванчик, на нем рыжее выцветшее одеяло, вместо подушки плотно свернутая куртка, я видел, он в ней как-то возвращался из колхоза... сапоги, на плече лопата... лицо... Кто-то из девок сказал тогда - "нездешнее лицо", и еще "он как Блок Александр, такие глаза..." Иногда дуры попадают в сердцевину. Он шел и нес свое лицо через серый дождик, нес на высоте...

Рядом с топчанчиком стул, на нем большая темно-коричневая кружка из толстого фаянса, в ней остатки чая, рыжего от крепости, выпавшего в осадок. Говорили, он заваривает полпачки на кружку, так оно и было. О нем много знали, городок маленький, студенты, преподаватели, а он здесь давно. О себе говорить не любил, но за годы, конечно, накопилось, и тем, кому интересно, ничего не стоило узнать. Девушки старались, а мы узнавали от них.

Он воевал, последние два года, в этих местах ранили, в Прибалтике, остался после лечения, учился в Университете, начал работать здесь, на кафедре. До войны семья его, родители, жили в городишке под Курском, и все погибли, все, он и не вернулся туда.

Я был наблюдательным, "у тебя глаз хороший", он как-то сказал мне, а потом, едва улыбнувшись, добавил - "внимательности маловато..." Вот и я говорю, замечал, а не видел, к своим выводам пришел через годы, когда стал думать о том, что заметил. О Халфине много думал. Он был странный, конечно, человек. Думаю, изначально домашний, очень привязанный к родным, к семье. И не сумел пережить их гибель, один остался. Как ребенок, которого ударили по ногам, иногда перестает расти, так и он, только в другом, внутреннем смысле, остановился - не стал взрослым человеком. У него не было никаких жизненных целей, простых задач, обычно возникающих при взрослении: добиться успеха, окружить себя семьей, построить дом, наладить жизнь, чтобы полегче, веселей стало... Я не говорю - деньги, какие тогда деньги!.. но просто ничто его не привлекало - ни еда, ни одежда, ни еще что-то... Когда-то дали общежитие, студенту, он до сих пор и жил там, среди неустроенности, ночного веселья... правда, в своей угловой комнатке, но похожей на щель, четыре метра... кухня общая, в конце огромного коридора... Никогда не жаловался, не требовал, ему было все равно. Пил, но не больше других, и Алим пил, и вся кафедра, спирта - море. Женщины? Тоже странно, к нему словно липли, он не возражал, но никакого азарта, пыла, даже оживления, тем более, напора... одни уходили, приходили другие... он как бы плыл, опустив руки, плыл...

Он был неряшлив и расхлябан в жизни, ходил по комнате как по лесу, словно не понимая разницы... иногда казалось, сейчас плюнет на пол, или отойдет в угол, расстегнет штаны... Что поделаешь, так казалось. Алимов морщился - "свинарник развел...", но терпел, потому что знал: пять занятий подряд - зови Халфина, картошку собирать в дождь - опять Халфин... А вот за работой... другой совсем. Обычные его движения медленные, рассеянные, а здесь - быстро, изящно, точно, не выпуская папиросы изо рта...

Как-то я пытался справиться с руками, в одной пинцет, в другой пипетка... третьей не хватало!.. Он молча наблюдал, потом говорит:

- Ч-что ты вцепился... Д-держи легче. П-плечо опусти. Кисть поверни... В-в-от так.

Н-не борись.

Н-никогда. Н-не борись ни с кк-ем.

И слегка улыбнулся, не глядя на меня, - в воздух, в угол.

...........................

Еще осенью, в начале года, центрифугу привезли, несгораемый ящик, метр на полтора, и в высоту метр, ни ручек, ни колес, родной чугун... Радость безмерная, таких было две на факультет. Привезли и уехали, а ведь пятый этаж, а она как два рояля...

- Аспиранты - к детям, - Алим говорит, - учебный процесс не разрешаю прерывать.

Дети это студенты, аспирантов у Алима куча, и вот они испарились, а мы впряглись, поволокли. Я почему-то всегда попадался. "помоги..." - и как дурак бегу... Впереди "трое гнедых", как Алим распорядился, хотя гнедой один, Филя-лаборант, могучий парень, слегка недоразвитый, молчаливый, по бокам от него мы с Халфиным, он шатен, я белесый, сам не заметил, когда начал седеть... с боков случайные люди, шофер да вахтер, привлеченные ректификатом, а сзади сам Алим да Ефим Гольдберг, тоже лаборант, бывший физик, средних лет диссидент-отказник, секретный до гробовой доски. Алим подобрал, "в лаборанты сгодится, но к детям приказали не подпускать...".

Мы с Халфиным одного роста оказались, и немного похожи, оба худощавые и остроносые. Кое-как дотащили, потом праздник, спирт рекой, атмосфера единения, обман, конечно, иллюзия, но приятно. А я в тот день, перед стипендией, не позавтракал, гулкие стали голоса, лица отдаляются, пространство выросло, а кожа на лице бесчувственная, чужая... Халфин посмотрел на меня и говорит:

- П-пройдемся. Н-надоели они мне. Все.

В конце коридора окно и выход на балкончик, висит над деревьями, дальше спуск к реке, за ней в серой дымке поля... Мы в хорошем месте жили, и жизнь, при всей ущербности, была устойчива, спокойна...

- Сложи руки на груди, - он говорит. Я удивился, но сложил. Он внимательно посмотрел на меня - "ты левша", - говорит. Опять я удивился, он не мог это знать, меня с пеленок переучивали, и успешно, я прицеливался, как полагается, и ел правой, и все такое...

-И еще, переплети пальцы... вот так... - и показал.

Почему нет, пожалуйста... Я думал, он меня отвлекает, чтобы я вовсе не поплыл, иногда помогает, сосредоточишься не чем-то важном, тем временем спирт испаряется, и понемногу трезвеешь. А он посмотрел на пальцы, нахмурился, ничего не сказал. Мы постояли, мир казался морем, легкая зыбь по кронам, по дороге, реке, полям, словно нарисовано на бумаге все, или тонком холсте...

Наверное, и ему так казалось, потому что он повернулся ко мне, и говорит:

- Ты не думал, что это у нас внутри, все-все... Такое хитрое пространство, особая геометрия, что ли, и ты, как сгусток мира, его нервное окончание... Ну, такой пузырь, островок... остров, а на самом деле часть?..

Слишком серьезно для двух пьяных людей. А для меня и вообще...

Мы постояли и вернулись. Вспомнилось почему-то...

.......................................

И еще. Смотрел, смотрел, как я над микроскопом кручусь, и говорит:

- Левый глаз береги, он тебе еще пригодится...

Через двадцать лет вспомнил его, когда очки примерял...

...............................

Как-то он принимал зачет. Этих зачетов была куча, по всем тканям, каждую неделю какой-нибудь опрос, Алим шутить не любил. Халфин скучал, зевал, смотрел в окно, и девки наши этим бессовестно пользовались. Он послушал меня, махнул рукой, достаточно, говорит. Сидит, молчит, и я сижу...

- Слушай, ты хочешь быть врачом, почему?

Я пожал плечами, интересная работа, говорю. И все-таки помогаешь... иногда.

Он говорит, да, это можно понять. А потом спрашивает?

- А себе можно помочь, себе, как ты думаешь?..

Что за вопрос, я так и не понял, но ответа он, точно, не ждал. Помолчал, говорит, пригласи следующего... или следующую, кто у вас там еще?..

................................................

Какие-то мелочи вспоминаются, и правильно, в сущности я его не знал, и разговоров-то было два-три, разве что на общие темы, перед всей группой, так что никакого личного знакомства, можно сказать...

А в его комнату... Алим привел, говорит, прибери мусор, и вот я здесь.

Осмотрев комнату, я стал читать надписи на пустых коробках, громоздившихся на столе.

Ужас меня охватил, ужас. Я ведь знал почерк Халфина, его корявые, налезающие друг на друга буквы. На одних коробках было написано "левое", на другой - "правое"... и так на всех, были еще слова, но я уже не читал, потрясенный открытием - ведь это его работа, Сержанта, про левое и правое полушарие. Я сразу в это поверил, и не знал, что делать.

Потом опомнился, начал думать.

С тех пор ненавижу разум, сволочь, все может объяснить и оправдать. Наверное, старье, окаменелости, залежи, неряха, бывает ... ненужные, ненужные препараты... вот ведь, уволился, бросил, исчез... Брак, неудачи, лишние повторы?.. Метод осваивал новый, разрабатывал... да мало ли...

Но ведь чувствовал - все не то...

В конце концов, не мое дело, попросили - помогаю. Сами разберутся, у меня свой путь.

И я продолжал, и до конца очистил остающиеся полки. Щелочь дымилась, ела препараты, сомнения все-таки были у меня, сомнения, но и объяснения выросли, я успокоился, снимал, открывал, брал, бросал, бросал... и так продолжалось еще минут десять, или больше, не могу сказать. Я действовал как машина, как бесчувственная тварь, ничто во мне не шевельнулось, разве что легкая тревога, вдруг что-то важное, как тогда встречу, посмотрю в глаза?..

Что это я?.. Алим знает... отвечает... мне что... последние деньки... потом на работу, знакомиться... еще отпуск - Крым, пусть копейки... никогда не был... воздух особый, говорят, вечный край ... что мне наука... "правая-левая..." никакого отношения... интересно? - ну, интересно - и прощайте...

Я лечить хотел, для этого резал трупы, готовил препараты, красил их, как полагается, все нужно уметь, ведь ехать не в столицу, мало ли что придется... Вся эта история возникла на моем пути случайно. Он мне нравился, Халфин, Сержант, я тоже служил, только после войны, и уважал настоящих солдат. К тому же, книги читал о солдатах, Ремарка, и о докторе Готлибе, микробиологе... восхищался... Сержант был для меня героем Ремарка и Готлибом вперемешку, суровым, неподкупным...

Вошел Алим, посмотрел на дело, и говорит:

- Спасибо, парень, теперь новые ребята будут осваивать науку. Иди.

Я вернулся в общежитие и забыл об этом деле. Не совсем забыл, как теперь происходит, а вытеснил куда-то в уголок. Таких уголков у меня тогда было много, не то, что сейчас, мозг высохший лимон...