"По земле ходить не просто" - читать интересную книгу автора (Лебедев Вениамин Викторович)

Глава девятая

Карантин сняли. Николай прошел врачебную комиссию и явился к начальнику госпиталя.

— Куда теперь?

— В часть, товарищ военврач первого ранга.

— Может быть, сначала домой?

— Нет. Сначала в часть, а потом можно будет махнуть домой.

— Ну что ж. Так и запишем.

Сокольский присел к столу и быстрым, торопливым почерком начал заполнять документы. Николай посмотрел в окно. В степи бушевал песчаный буран; Степь казалась бесконечной и унылой.

— Да, браток, в жизни всякое бывает, — рассеянно проговорил Сокольский. — Вот и готово… Да… Езжай. В части не задерживайся. Так и записал в заключении, что нуждаешься в отпуске. Надо съездить домой.

— Спасибо, товарищ военврач…

— Слушай дальше. Организм у тебя ослаб. Надо закалять постепенно. Поэтому я записал: два месяца отпуска… Ну, и убирайся отсюда! — вдруг мягко улыбнулся он. — Не советую больше попадаться в госпиталь. Не советую!

Распростившись с Сокольским, Николай вышел из госпиталя. Больше здесь нечего было делать: с остальными простился раньше.

Закинув за спину вещевой мешок с продовольствием на четыре дня, с добавочной банкой консервов — подарок от Сокольского, — пошел на степную базу автомашин. Дорога предстояла немалая — около четырехсот километров.

К счастью, ветер ослаб. Ослаб и мороз. Было не больше двадцати градусов. Тяжелые бесконечные тучи начали дробиться, обнажая голубое небо. По поблекшей степи тащились кое-где большие тени разорванных облаков. Земля была твердая, потрескавшаяся от морозов.

Выйдя на косогор, Николай остановился, снял шапку и помахал в сторону госпиталя: там, конечно, смотрят на него. Может быть, у окна стоит Сокольский.

На вершине сопки Николай еще раз остановился и крикнул:

— Значит, живем еще! Живе-е-м!

По дороге он во весь голос горланил песню о жаворонке. Было радостно оттого, что вырвался из госпиталя, что нет боли в груди.

Наконец он подошел к трем юртам, в которых размещалась автобаза. У крайней юрты два шофера разжигали костер из аргала и перекати-поля. Николай спросил, куда идут машины.

— Обратитесь к начальнику, — ответил один. — Он в юрте.

Лейтенант, начальник колонны, состоявшей из трех машин, охотно согласился взять Николая с собой: в случае аварии в степи лишний человек не помешает.

— Доедем. В кабинах тепло. Свободных мест хватит, — сказал он.

— Через сколько дней рассчитываете прибыть на место? — спросил Николай.

— Зачем так много? Если с машинами все будет благополучно — завтра к вечеру. Вот если авария… Тут на сотни километров ни черта нет.

Скоро тронулись в путь. Николая посадили рядом с шофером. И замелькали сопки и долины, снова сопки и долины — серые от высохшей травы.

Одна из долин удивила Николая тем, что была совсем черной.

— Что это? — спросил он шофера.

— Пожар был, — ответил тот и с гордостью пояснил — Наша часть тушила.

— Отчего загорелось?

— Говорят, дело рук японцев. Монголов в то время здесь не было, да и не стали бы они поджигать. А наш полк по тревоге подняли… Было дело! Если бы не. потушили, пошло бы чесать на сотни километров. Сушь такая…

К вечеру следующего дня прибыли в населенный пункт, где разместился полк Николая.

В штабе, длинной землянке, было темновато. Дежурный, незнакомый старший лейтенант, приказал подождать: командир и комиссар полка заняты.

От нечего делать Николай прочитал стенную газету и нашел в ней несколько знакомых фамилий, потом перешел к фотовитрине, висевшей в глубине коридора.

Неожиданно вспыхнула электрическая лампочка и, моргнув несколько раз, ярко загорелась.

— Товарищ красноармеец, вас вызывает командир полка, — позвал дежурный.

Николай не ответил.

— Вы слышите? — повысил голос дежурный, но Николай не шелохнулся. Это удивило старшего лейтенанта. Он подошел поближе и заглянул в лицо приезжему. Мускулы лица его прыгали: он не то смеялся, не то плакал.

Наконец Николай овладел собой. Он ткнул озябшим пальцем в один из портретов и, на ходу поправляя складки шинели, направился к кабинету командира полка.

Не понимая, в чем дело, старший лейтенант взглянул на витрину. Под невзрачным портретом было написано тушью:

«Красноармеец Н. В. Снопов. После ранения командира взвода управления батареи заменил его. Награжден орденом Красного Знамени и орденом Монгольской Народной Республики».

А Николай в это время постучал в дверь и, получив разрешение, зашел. За столом сидели двое. Яркий свет электрической лампочки ударил Николаю в глаза, и он не мог разглядеть, который из двоих командир полка. Однако молчать было нельзя, и Николай, приложив руку к козырьку, наугад доложил:

— Товарищ майор, красноармеец Снопов после излечения в госпитале прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы.

— Кто? Снопов?

— Так точно, Снопов.

— Ого! Гляди, комиссар. Старая гвардия возвращается!

Николай шагнул вперед и остановился так, чтобы свет от лампочки не мешал ему. Только теперь он увидел, что командир полка сидит за столом, а комиссар встал.

— Как здоровье, товарищ Снопов?

— Здоровье превосходное, товарищ майор, — сказал Николай и запнулся: увидел на петлицах по четыре шпалы. — Простите, товарищ полковник.

— И командир полка у нас полковник, и Снопов кавалер ордена Красного Знамени, — сказал комиссар. — Да и иностранный орден… Знал об этом?

— В коридоре прочитал, товарищ комиссар. До этого не знал.

— Вовремя приехал, — вставил командир полка. — Завтра как раз награды будут вручать. Почему не писали? Мы думали, что не вернетесь в часть.

— Первые месяцы не мог, товарищ полковник. Слаб был. А потом карантин…

Пока полковник расспрашивал Николая, комиссар покрутил ручку телефонного аппарата и приказал спешно вызвать «уголь шесть».

— Отец ваш писал, — сказал он, закончив разговор по телефону. — Беспокоился старик. Ну, ничего. Куклин там все устроил.

Постучали в дверь.

— Заходите! — громко сказал командир полка. Человек вошел и очень знакомым голосом доложил:

— Товарищ полковник, капитан Гусев явился по вашему приказанию.

Николай оглянулся. Капитан узнал его. Черные усы, которых раньше у него не было, дрогнули, он порывисто кинулся к Николаю, обнял, оттолкнул, заглянул в лицо и еще раз прижал к себе.

— Здоров! — пробормотал он. — Красота какая, а? Вспыхнула спичка. Командир полка прикуривал папиросу.

— Простите, товарищ полковник, — извинился Гусев, щелкнув каблуками, — забылся. — И уже тише добавил — Мне он очень дорог, товарищ полковник.

Командир полка с наслаждением затянулся папиросой и чуть улыбнулся.

— Я старше вас обоих, товарищ капитан. Пожалуй, чуть ли не обоих вместе… Горжусь тем, что у меня в полку есть такая дружба… Извиняться за такую дружбу нет надобности. Комиссар вызвал вас, чтобы обрадовать.

— Идите, лобызайтесь, друзья! — засмеялся комиссар. — Боюсь, капитан, отберем у тебя Снопова для другой работы. Есть дела поважнее. — Не дам, товарищ комиссар, никому не дам! — горячо возразил Гусев, но улыбка говорила, что он готов отдать его куда угодно, потому что он жив, потому что здоров и вернулся в строй.

Капитан и Николай одновременно приложили руки к козырькам, повернулись и, нога в ногу, пошли к дверям. Перед выходом Николай приотстал, пропуская своего командира.

В большой казарме капитан чуть подтолкнул вперед Николая. И в это время громовой голос подал команду:

— Батарея, смирно!

Пока дежурный докладывал, Николай искал глазами товарищей. Сначала он увидел Журбу и Алексеева, вытянувшихся около пирамиды с винтовками, потом — старшину Казакова, а вполоборота к нему — Андрея.

— Вольно!

— Вольно! — повторил дежурный на всю казарму, любуясь своим голосом.

— Старшина, принимайте и обеспечьте всем необходимым, — приказал капитан, кивнув на Николая, и, чтобы не стеснять красноармейцев, прошел в маленькую комнатку писаря.

Журба и Алексеев кинулись к Николаю. Старшина на радостях обнял его. Андрей же медленно, вразвалку пошел, навстречу.

— Отлежался, лешак тебя унеси! — услышал капитан голос Андрея.

Часа через два, когда все улеглось, капитан вышел к бойцам.

Николай и старшина пришли откуда-то с улицы. Андрей сидел за столом без гимнастерки и пришивал подворотничок.

— Ба! Андрюша! — воскликнул Николай, увидев на петличке Андрея знаки ефрейтора. — Да ты, оказывается, причислен к командному составу!

— Что? — грозно насупился Андрей. — Как ты смеешь называть старшего по званию Андрюшей? Это что за панибратство в армии? Воинскую субординацию не знаете? Да я же тебя могу по команде «смирно» поставить! Не посмотрю, что ты с высшим образованием и на Халхин-Голе командовал мной. Пошлю вот в наряд на кухню полы мыть. — Андрей откусил нитку и невозмутимо пояснил: — Кроме того, ты не точно выражаешься. Что значит «причислен»? Я не причислен к командному составу, а возведен. Это раз и навсегда запомни.

— Понял, товарищ ефрейтор, — ответил Николай, приложив руку к головному убору. — Но нельзя ли поинтересоваться, дорогой товарищ ефрейтор, за что вы сегодня получили взыскание?

— Тю! — свистнул Андрей. — Кто успел наябедничать? Во-первых, тебе не положено знать. Это дело касается только нас, командного состава! Во-вторых, было все это утром, когда я еще был рядовым. В-третьих, взыскание снято самим лейтенантом Лаченко. Он мне приказал найти фанеру для боевого листка. Это в степи-то! А лейтенант одно свое: «Найдите, проявите находчивость». Ходил, ходил по гарнизону — ничего нет. Пойду, думаю, туда, где начальство живет, выпрошу фанерку у какой-нибудь сердобольной жены командира. Куда там! Ни одной женщины не встретил. Одни командиры. Успевай только козырять. Прохожу мимо одной землянки— гляжу: на насыпи стоит ящик. Фанера как раз подходящего размера. Ну, я быстро вытряхнул пожитки, ящик на голову и айда скорее оттуда. Лейтенант привязался: «Где украл?» Дал два наряда. Потом сам же отменил: ящик-то его оказался.

— Жаль, товарищ ефрейтор. Я бы на месте лейтенанта еще добавил.

— Как ты смеешь?.. Впрочем, — сказал Андрей, надевая гимнастерку, — ты еще новичок в казарменных условиях. Мало каши ел…

— Хватит вам, — сказал капитан и толкнул обоих в глубь казармы.

Вторая мировая война разгоралась все шире. В нее оказались втянутыми в той или иной степени все европейские государства, кроме Советского Союза. Попытка втянуть СССР в войну на востоке провалилась. Сокрушительные удары советских войск отбили у воинственных самураев охоту нападать на страну социализма и ее союзницу — Монголию.

Тогда империалисты организовали нападение Финляндии на Советский Союз.

С нарастающей тревогой следили миролюбивые люди за провокационными действиями белофиннов на границе СССР.

Первого декабря Сергей остался дома один, так как Аня еще с вечера уехала в Ермолаевскую школу и там заночевала.

Утром, наскоро закусив, Сергей ушел в школу. Зимний день был хмурый, морозный.

Без стука в кабинет ворвался учитель Константинов.

— Включайте скорее репродуктор, Сергей Петрович! — крикнул он и, не дожидаясь, когда директор поднимется из-за стола, сам подбежал к этажерке и повернул выключатель. — Что случилось?

— Война с Финляндией!

Оба замолчали, прислушиваясь к голосу диктора. Передавали сообщение Советского правительства.

— Вот оно, началось!

— Да.

— В школе нет ни одного ученика девятых и десятых классов. Ушли в военкомат.

— Их не возьмут, — сказал Сергей, присаживаясь на, край стола завуча. — Я в этом уверен.

А через четверть часа Сергей вышел из школы. В нагрудном кармане вместе с комсомольским билетом лежало заявление с просьбой принять его добровольцем в ряды Красной Армии.

Уже подходя к зданию военкомата, он увидел своих учеников. Окружив плотным кольцом военкома, они что-то доказывали ему, а он, пожилой человек, смехом и шутками пытался отделаться от них.

— Я же вам говорю, ребята, что никто вас сейчас в армию не возьмет. Идите, учитесь. Кто плохо учится, пусть на глаза мне не попадается. Никогда в армию такого не возьмут.

— А в лыжники можно? — спросил кто-то из ребят. — С двойками?

— Да не-ет. В лыжники не берут?

— Я же говорю: идите, учитесь. Вон ваш директор идет! Он задаст вам перцу!

Отправив ребят в школу, Сергей зашел вместе е военкомом в его кабинет и подал заявление.

— И вы не теряйте времени и продолжайте работать, — сказал ему военком. — У вас дело такое, что доверить не всякому можно.

Уговоры не помогли, и Сергей вернулся в школу. Занятия продолжались, но что-то было уже не то. Даже в глазах первоклассников появилась печать суровости. В январе в школе началась инспекторская проверка. Судя по итогам полугодия, успеваемость почти не улучшилась, но Сергей считал большой удачей результаты контрольных работ. Тексты задач и диктантов, темы для сочинений, присланные из облоно, были сравнительно трудными, но почти все учащиеся справились с ними легко и быстро… В других школах дело обстояло гораздо хуже. Учителя жаловались, что задачи и тексты трудные. Директору Островной школы было чем гордиться: стремление коллектива работать по-новому начало давать свои плоды.

Но комиссия, составленная из инспектора облоно и сотрудников районо, иначе оценила положение. Работу школы признали неудовлетворительной, а в адрес директора записали, что он не способен нацелить учителей на улучшение учебно-воспитательной работы. Успешное выполнение контрольных работ Ивлянская не только расценила как случайное явление, но и высказала подозрение, что учителя подсказывали учащимся.

Дома тоже начались неприятности. Аня стала молчаливой, часто по пустякам раздражалась и грубила. Ясно было, что все это вызвано служебными неудачами Сергея.

Сергей сидел дома один. Он приболел и не пошел на районное собрание учителей.

Аня пришла поздно и, не заходя к Сергею в спальню, долго возилась на кухне, гремела посудой, что-то передвигала, переставляла.

— Аня! — позвал наконец Сергей.

— Сейчас приду, — ответила она, но это «сейчас» тянулось еще долго.

— Что было на собрании? — спросил Сергей.

— Что было? Ивлянская выступала и тебя помянула недобрым словом. Говорила, что ждут приказа о снятии тебя с работы. Потом Ожарков выступал. Говорил, что ты не дал его сыну окончить семь классов и выгнал из школы. Ругался ты будто так, что очки свои со злости разбил.

Сергей молчал.

— Когда это кончится, Сережа? — с болью спросила Аня. — За что я должна терпеть такой позор? На улице невозможно стало появляться. Вчера пьяный какой-то привязался в магазине и стал кричать на меня, что недолго осталось царствовать Заякину… Уйди ты с этой работы, уйди!

— Но ведь ты же знаешь, что я не из-за личных счетов исключил его?

Аня знала, все знала. Ожаркова исключили из школы решением педагогического совета. Навсегда запомнила она этого мальчишку с наглым взглядом исподлобья, с татуировкой на плечах и груди. Помнила она и его походку уличного беспризорника: вразвалку, с руками, засунутыми в карманы. Первое знакомство Сергея с этим шестнадцатилетним парнем произошло в присутствии милиционера, который привел его в школу после того, как он обокрал старуху колхозницу на пристани. Сколько бился с ним Сергей! Как долго не соглашался на исключение! Но в конце концов вынужден был принять строгие меры, когда убедился, что Ожарков стал опасным для детского коллектива. Был и отец Ожаркова на том педсовете, знает, в чем дело.

— Но я не могу так больше, Сережа. Напиши заявление об уходе…

— Нет. Пойми, Аня, ведь я же ни в чем не виноват.

— Проживешь лишних десять лет. Нервничать не будешь. Посмотри на себя, на кого ты стал похож. Издергался весь…

Что ей ответить? Разве она поверит в его способность сделать что-то? Рано же разочаровалась…

— Запомни, Сережа, не могу я больше так. Уеду я от тебя. Ведь с тех пор, как ты стал директором, жизни просто не стало… Ведь одно несчастье за другим… Понимаешь ты это? Нет, не могу я. Соберусь и уеду.

— Прости меня, если я тебя сделал несчастной, — глухо произнес Сергей. — Но силой удерживать не собираюсь. Видно, не крепка наша семья, если может распасться из-за этого.

— Ты только этого и ждал! — истерически выкрикнула Аня и выбежала из спальни.

Как хотелось Сергею забыть обо всем. Но разве возможно это? От себя все равно не уйдешь. До дна, видимо, придется испить горечь падения. А ведь это не только потеря работы, но и самое страшное — потеря веры в собственные силы. Столько лет готовился к педагогической деятельности, и теперь признаться в своей неспособности? И Аня, очевидно, оставит его… Было обидно до слез.

В соседней комнате всхлипывала Аня.

Поздно ночью она пришла в спальню и застала мужа сидящим на постели. Облокотившись на колени, он мрачно уставился в пол.

— Вот и конец? — сказал он, увидев ее. — Значит, уходишь? Это решено?

— Куда же я уйду от тебя?

Она бросилась к мужу, обняла его и спрятала голову на его груди.

— Не отпущу я тебя никуда, — прошептал Сергей. — Никуда не отпущу.

— У нас сын будет, Сережа…

Прослушав последние известия, Сергей положил конспекты уроков на следующую неделю в ящик стола и, закурив папиросу, прошелся по кабинету. Шел десятый час вечера. В школе уже никого не было, и его угнетала тишина. Уйти домой пока невозможно: надо набросать план работы на месяц.

«Скоро все это кончится, — подумал он. — Похоже, что последний раз пишу планы. Будет приказ облоно, приедет другой директор, придется сдавать дела».

Аня по-прежнему уговаривает написать заявление об уходе. Но что это даст? В лучшем случае, напишут в трудовой книжке: «Уволен по собственному желанию». Может быть, это приятнее, чем «Уволен, как не обеспечивший руководства». Но разве он для репутации работал? Разве для служебной характеристики бился все эти месяцы? Хотелось школу сделать хорошей. А вот заслужил плохую славу, и все.

Вошла Аня. Она работала теперь в школе последние дни перед декретным отпуском,

— Все занимаешься?

— Надо набросать планы… Тебе скучно одной? Сейчас допишу и пойдем домой. Завтра никуда не пойду. Хватит, — сказал он решительно. — А то действительно сидишь все время одна.

— Из-за меня работу не бросишь.

— Теперь уже все равно. Скажут еще: старается, чтобы не уволили…

— Да за что снимать тебя, Сережа?

— А ты спроси себя по-другому: за какие заслуги оставлять меня директором? Карпов слетел после того собрания, и из партии его исключили, но Ивлянская сидит крепко на своем месте, В облоно ко мне тоже по прежнему относятся…

— Я знаю, Сережа, что много крови тебе испортила своим характером, — начала Аня после небольшой паузы. — Но я все понимаю, все вижу! Ты много сделал хорошего для школы и ничего плохого. Где же тогда справедливость?

— Справедливость… — горько улыбнулся Сергей. — На дороге она не лежит. Пока она у каждого своя… Ивлянская тоже за свою справедливость подкапывается под меня. Плохо у нас получается, Аня! Как будем жить? Денег мы с тобой не накопили, продавать нечего, а с ребенком отсюда зимой не выехать.

— Меня не снимут. Одна буду работать. Проживем как-нибудь.

— А мне быть единственным безработным в СССР в такое время? — Голова Сергея клонилась все ниже. Он пытался сделать вид, что разглядывает написанное. — А стыд-то какой. Федька Токмарев первый обрадуется: «Не справился»… Годами будет тянуться за мной это. Дурная слава скоро не исчезнет…

Кто-то постучал в дверь.

— Пожалуйста. Войдите, — ответил Сергей.

В кабинет вошел человек в тулупе. Он закрыл за собой дверь, неторопливо снял шапку, поправил седые волосы и, потрогав рукой обледеневшие усы, спросил:

— Не вы будете директор школы? Заякин, кажись, фамилия…

— Да, я — Заякин.

— Сын мой, Колька, писал, что вы вместе учились, и просил заехать, рассказать о нем. — Вы — Василий Ефимович?

— Да.

Аня и Сергей переглянулись.

— Когда вы от Коли получили письмо? Где он?

— Писал недавно. В госпитале пролежал долго. Сейчас вернулся в полк. Опять служит.

— Жив! Какую вы добрую весть нам принесли!

Сергей и Аня с радостью пожали руку старику.

— Пойдемте к нам, — пригласил Сергей.

— Нет, я уж поеду.

— Никуда мы вас не отпустим! — решительно заявила Аня.

— Да ведь ночь уже. Дома беспокоиться будут. Лошадь стоит у ворот.

— Домой я сейчас позвоню.

Не дожидаясь согласия Василия Ефимовича, Сергей вызвал Покровское.

За ужином разговорились. Сергей рассказал о своей неудаче на новом месте.

— Так что, Василий Ефимович, недолго мне осталось быть директором, — сказал он, наполняя рюмки. — Придется скоро убираться отсюда. Напишите об этом Коле. Хотя, я сам напишу ему.

Василий Ефимович ответил не сразу. Он осторожно отодвинул от себя тарелку, взял папиросу и, помяв ее между пальцами, закурил.

— Ославили, выходит очернили? Да, трудно иногда честно прожить. Есть вокруг немало пакости. Притронешься к ней, чтобы убрать с дороги, самого замарает. Прилипнет так, что потом не только людям, даже и самому трудно разобрать: то ли от тебя пахнет, то ли от другого. В жизни — хочешь не хочешь — столкнешься с плохими людьми. По одной земле ходим.

— Вот читаешь книги, и там все просто: человек, нашедший правильную дорогу, выше всех. А тут стараешься делать хорошо и убеждаешься — трудно, — удивлялась Аня. — Трудно честно прожить.

— Оно, может, и так, но вашему мужу сейчас не легко. Коля тоже пошел и рану получил. Разве им легко? Не все гладко даже на печи. А земля большая.

Василий Ефимович помолчал и обратился к Сергею:

— Не пишите заявления об уходе. Они наверняка этого только и ждут. Пусть сами снимают. А для этого надо еще вину найти. Вины на вас нет.

Электрическая лампочка мигнула два раза — станция предупреждала, что через пятнадцать минут свет будет выключен.

Аня вышла в другую комнату приготовить гостю постель.

— Умный старик, — шептала она мужу, когда они остались вдвоем.

— Много перевидел и передумал, — согласился Сергей.

— А ты знаешь, Сережа, он ведь прав — не надо заявление писать. Пусть снимут, тогда и обжаловать можно. А сам уйдешь — ничего не сможешь сделать, а худая слава все равно будет.

— Я и не думаю писать…