Партизан в вишнёвом саду

Литература

Партизан в вишнёвом саду

КНИЖНИК

Новые писатели : Проза, поэзия, драматургия, критика / Фонд социально-экономических и интеллектуальных программ / Сост. И. Богатырёва. – М.: Центр книги ВГБИЛ им. М.И. Рудомино, 2009. – 576 с.

Данил Гурьянов. Запах лёгкого загара . – М.: ЗАО «ОЛМА Медиа Групп», 2009. – 320 с .

Ильдар Абузяров. Курбан-роман : Рассказы. – М.: Центр книги ВГБИЛ им. М.И. Рудомино, 2009. – 288 с.

Олег Зайончковский. Счастье возможно : Роман нашего времени. – М.: АСТ: Астрель, 2009. – 317 [3] с.

Их объединяет отношение к современной России. Кто-то в своих произведениях открыто социален, кто-то – открыто асоциален, кто-то пишет на потребу дня, а кто-то – так, что день сливается с ночью и время прячется в красивых словах…

ТОПОР И КАША

В очередном сборнике форума молодых писателей в Липках широко представлена география России: Южная Осетия, и Грозный, и Ангарск, и Адыгея, и Барнаул, и Камчатка, и Пермь, и Екатеринбург…

Сергей Филатов, президент Фонда социально-экономических и интеллектуальных программ, сетует в предисловии к сборнику: современная история России, проблемы общества молодыми писателями практически не отражены. Пишут «о жизни своей», «тема сюжетов в большинстве своём мелковата».

А вот мне так почему-то не показалось. Напротив – большая часть произведений, вошедших в сборник, как раз в той или иной степени апеллирует к современной истории и проблемам общества.

Наталья Финагина в повести «Отставные» описывает детство в военном гарнизоне в Польше. Детство закончилось вместе с Советским Союзом. В финале взрослая героиня навещает нищих, опустившихся родителей. «– Папа, – наконец сказала она, – зачем ты сидишь с бомжами?.. – Это не бомжи, – прошамкал он, – это военные. – И под конец добавил: – Отставные». Конечно, конечно, тема «отставных», «лишних» людей только заявлена, а всё пристальное внимание отдано детству, половому созреванию, которое могло бы проходить где угодно, не обязательно в гарнизоне. Но ведь дорога’ и сама попытка молодого автора хотя бы прикоснуться к новейшей истории России.

У Павла Антипова короткий рассказ «Виталик» вышел полноценным портретом, слепком судьбы. На двух страницах – и человеческие типы, и эпоха, и драматическая попытка человека изменить жизнь, не меняясь внутренне. Интеллигентская растерянность перед «конкретным пацаном». Вместо того чтобы помочь Виталику, парню «с прошлым», сменить ориентиры, – а он хотел это сделать, но не знал, как, – интеллигентная среда не проявила твёрдости, побоялась даже теоретической возможности конфликта. Герой-рассказчик безразличен и мягкотел, соглашается под ответственность Виталика поиграть по его, «чужим» правилам – даёт деньги под проценты, не задумываясь, насколько законно сие предприятие. Оно проваливается, и следует совместное падение «дельца» и его интеллигентного сообщника: супружеская измена и соучастие в ней. «Сестра меняла шторы в моей комнате, а в соседней закрылись Виталик и Алеся». Герой-рассказчик мог помочь человеку подняться, а вместо этого упал сам. Равнодушие интеллигентов не позволило главному герою выбраться на истинный путь и даже понять, что этот путь – в нравственном совершенствовании, а не в желании, чтобы «всё было по-настоящему» и «всё было самое лучшее». Разве тип Виталика и столкновение его с типом интеллигента советского образца –  не продукт современной истории России и не социальные проблемы здесь затронуты?

Интересна повесть Сергея Пушкарёва. Во-первых, она написана от лица девочки, и это не вызывает возражений: автор сумел проникнуть в психологию существа противоположного пола, отличницы-перфекционистки. Но помимо подростковой любви, ревности, дружбы и детской жестокой фантазии есть в повести и весьма актуальный мотив: драма разыгрывается из-за того, что ребята курят в школьном туалете травку, а героиня-отличница возмущена этим и пишет донос директору. Разве не современная история?

Постмодернист Павел Клевцов тоже не чужд социальной проблематики. Да, в рассказе «Некро» он ставит отвлечённые философские вопросы вне времени и места. Да, снимает их с помощью фантасмагории и абсурда. Но в основе сюжета – тема современной России: массовый приход в Церковь.

Моше Шанин хоть и в фельетоне («Чёрный день»), но всё же попытался создать образ «человека перестройки». Три семьи, живущие на Советской улице. Ироничное, поверхностное изображение делает их похожими, объединяет их ещё и то, что «спустя пятнадцать с лишним лет» они выкапывают, чтобы сдать металл, бронзовый памятник Кирову, закопанный в их дворе в девяносто втором.

Любопытна повесть Степана Ломаева «Все собаки попадают в СССР». Главный герой, наш современник, как и многие сейчас, симпатизирующий социализму, после смерти попадает в СССР. Его принимают за своего диссиденты, шестидесятники, он участвует в «квартирниках», но пытается объяснить новым друзьям, что страна, в которой они живут, не так плоха и что «через несколько лет, когда они узнают и поймут, они начнут думать совершенно иначе». Герой попадает в психушку, где встречает других выходцев из будущего, «они создали организацию, которая желает помешать грядущей смене власти». Но ими занимаются органы, трактуя борьбу за спасение строя прямо противоположно – как за свержение оного. Оригинальный сюжет, а главное – «наполнение» повести не сводится к политике и иронике, как, например, рассказ Шанина. Она ещё и о человеке «вообще», что поднимает её на уровень настоящей художественности. Но какой ещё историчности и социальности можно требовать от художника? Дальше на этом пути уж только публицистика.

Тамерлан Татдаев пишет о войне в Осетии. Не то что современная – горящая, живая история! Некто Колорадо, эпический «диво-воин» и одновременно реальный борец против грузинской оккупации, с отчаянной храбростью пробирается в тыл врага, взяв с собой на дело случайного мальчишку, не брезгующего мародёрством. Участие в бою, доверие Колорадо («При свете луны Колорадо показался мне фантастическим существом, пришедшим к нам с одной из тех далёких звёзд, не ведающим ни страха, ни жалости») делают мальчика другим человеком: «из ничем не примечательного цхинвальца, зацикленного на своих проблемах, я превратился в жаждущего крови ублюдка». Позиция автора неоднозначна. С одной стороны, он полностью вовлечён в ситуацию, требующую беспощадности к врагу, архаичной справедливости, понятой как месть, и не «око за око», а по восходящей. Но как писатель Тамерлан Татдаев возвышается над ситуацией. Неслучайно она показана глазами мальчика – именно незрелость заставляет его восхищаться происходящим, испытывать мстительные чувства, но даже и он, не понимая, ощущает чудовищность войны, называя себя «ублюдком». Война порождает героев или моральных калек? Это один из главных вопросов, поставленных рассказом, и что это, как не социальная проблема?

Ольга Надпорожская – о том, как роды изменили героиню, сделав её по-человечески старше. Психологично, свободно, образно, но не чуждаясь и идеологического, журналистского посыла: «О вы, женщины, те, кто не хочет рожать! Вы отказываетесь от самого главного в жизни, и вы не правы, как не правы мужчины, которые не хотят идти в армию. Вы отказываетесь от мучительных приключений, которые должны изменить вас, вспахать почву вашего сердца и отворить дверь поэме. А какой она будет – знает только Бог». Это ли не о проблемах общества?

Пронзительна пьеса Игоря Корниенко «Колодец». Несколько монологов, криков души. «Тысячи лет люди приходили к колодцу и просили. Изливали душу. Исповедовались. Вымаливали спасение. Загадывали желания. Требовали отмщения…» Автору удалось найти очень ёмкую и простую форму, чтобы связать в единый сюжет множество разных характеров и судеб и заставить героев лаконично и мотивированно откровенно, на пределе эмоций сказать о себе главное. Тут и современная история, и вечность, и социальная горизонталь, и все возможные вертикали…

Стихи, конечно, несоциальны, и слава богу. Но политика оставляет шрамы и на лице поэзии. Алексей Евстратов описывает поминки. За спокойствием, небрежностью и даже усмешкой поэта стоят боль и новостные сводки: «В общем, покойнику бы понравилось. Да ему вообще всё нравилось в его девятнадцать. Вот разве что горный климат да дурацкое слово «спецоперация».

А вот Айрат Багаутдинов, напротив, так инфантильно муссирует любовные страдания лирического героя («у меня в груди проделана нешуточная дыра»), что совершенно отрывается от «взрослой» реальности. В частности, в этой дыре «албанцы и разные сербы ведут свои игрушечные войны». Но это единичный случай «перевёрнутого» зрения.

Что ж, может быть, Фонд социально-экономических и интеллектуальных программ ждёт от молодых писателей большей политизированности, которая была свойственна литературе «на заре российской демократии» и свидетельствовала, скорее, о болезненном возбуждении общественного сознания, чем о литературном расцвете? А мне почему-то радостно, что «современной истории» и «социальных проблем» в сборнике молодых ровно столько: достаточно много, но не перебор. Ведь, в сущности, социальность и современность для литературного произведения – только топор для каши – повод. А варится каша из вечных ингредиентов – более простых и более сложных. В любом случае топора в каше не должно быть слишком много.

ЧТО СКАЗАЛ БЫ СТАНИСЛАВСКИЙ?

Данил Гурьянов пишет сценарии для телесериалов, что отразилось и на его прозе. Повышенная  мелодраматичность, нет требовательности к сюжетостроению, но есть желание произвести эффект. Лихие перипетии без «внутреннего действия», «душевной активности» и «психологического рисунка роли», о которых говорил Станиславский. В кино это всё достижимо – визуально, с помощью актёрской игры, режиссёрской и операторской работы. (Другой вопрос, что сериалы игрой и работой не блещут, не об этом речь.) Проза же работает с каким-то другим активным веществом, одной только бурной реакции сюжета недостаточно. Впрочем, для глянцевых журналов проза Гурьянова вполне подходит. Лучшее в книге – повесть «Глупая улитка». Автор показал, что может быть психологом, а не только фантазёром, мелодраматические навороты хоть как-то оправданы характерами слабого, но коварного Эдуарда и сильной, талантливой, но простодушной и закомплексованной Лопатиной. Рассказ

«Золушка» – противоположный пример. Директор школы узнала, что её дочь, эмигрировавшая в Штаты, была порнозвездой и умерла от передозировки наркотиков. Мать получила звание заслуженного учителя, на вручении в неё влюбился губернатор и приехал к ней с цветами, в то время когда директор школы казнилась, просматривая кассету с фильмами дочери. Пока учительница чистила зубы, губернатор включил видео и увидел порноверсию «Золушки». Учительница убежала из дому, просидела в беседке детского сада, пока губернатор не ушёл. Вернувшись, досмотрела «Золушку» и узнала в «принце» человека, который нравился ей в институте. Такой пассаж из области древнегреческих трагедий, правда, в довольно приниженном варианте, разрешается легковесным общим местом: «Несмотря ни на что… я жива!» Как телегероиня, которая после тысячи серий злоключений, включающих в себя потерю ребёнка, возлюбленного, памяти и состояния, всё-таки находит своё счастье. Что сказал бы Станиславский?.. Правильно!

ГЛАЗА, КАК ДВА ЛЯГУШАЧЬИХ ПУЗИКА

Ильдар Абузяров – убеждённый ригорист. Его проза – орнамент, где сюжет – элемент рисунка, и, поскольку орнамент всегда оперирует отвлечёнными формами или стилизует реальные, часто схематизируя их до неузнаваемости, Абузяров изображает экзотические миры, избегая будничности или изменяя её, заставляя подчиняться красоте ритма и заданной им темы. То марийцы, то поляки – классические музыканты, исповедующие ислам, то Пако и Гильермо, то Абдул и Сарижат, то Мордовия, то Япония, то Финляндия, то мавр. Это только кажется, что орнамент не говорит о реальности, – его просто надо уметь прочесть. Смелость метафоры: «Глаза… у неё, как два лягушачьих пузика, – голубые. И ресницы у неё огромные, как лягушачьи лапки, когда она ими плавно развела тину-истому в своих глазах». Ещё пример: «Из голоса Кюллики, как из надрезанного берёзового ствола, сочилась ничем не прикрытая мольба». И ещё: «О женщинах, что из кожи вон лезут, точат тушью кривые ножи ресниц, набивают искрящимся порохом греховницы глаз, чтобы только увлечь в дальнее и небезопасное плаванье смелых духом, но пресмыкающихся перед природной красотой и задирающих нос перед неизвестностью. Той неизвестностью, что под покровом ночи грабит и порой убивает их». На это кто-нибудь скажет: «– О друг мой, Аркадий Николаич! Об одном прошу тебя: не говори красиво». А кто-нибудь возразит: «– Я говорю, как умею… Да и наконец это деспотизм. Мне пришла мысль в голову; отчего её не высказать?»

Часто «психология творчества» становится темой Ильдара Абузярова, и орнамент этих рассказов («Начало», «Бедуинка», «Муки творчества») мне наиболее понятен и кажется остроумным и точным.

ГАММА-ИНТЕЛЛИГЕНТ

«Роман нашего времени» О. Зайончковского оказался циклом рассказов, так что, хотя это и определение жанра с обложки, и в рекламе есть доля правды, ибо рассказ в «наше время» всё более теснит роман.

Главный герой – писатель, основная проблема которого: «Не о чем писать». Он должен сдавать книгу в издательство, а дописать никак не может и силится. Почему-то кажется, что такова же проблема и у автора. Собственно, сюжет «романа» укладывается в рассказ. Ну ладно, в повесть: бездетная чета бизнес-вумен и писателя, которого она содержит, переживает охлаждение. Жена решает улучшить жилищные условия, но не может взять ипотечный кредит из-за наличия иждивенца. Пара фиктивно разводится, женщина сплавляет бывшего мужа на дачу, чтоб не мешался, пока она будет продавать квартиру, и в его отсутствие знакомится с «новым русским», который более соответствует ей по статусу, чем безработный писатель. Не совсем понятно, зачем она «новому русскому», когда в природе существуют семнадцатилетние модели, но это не важно, всяко бывает. Женщина и её второй муж дружат с первым мужем. Бывшая жена опекает, всё ж не чужие, а «новому русскому», видимо, льстит знакомство с писателем, по сюжету вроде как известным. Когда второй муж куда-то уезжает, женщина изменяет ему со старым мужем – всё-таки у них много общего, столько прожили и любовь была когда-то. И вот – неожиданная беременность от писателя («новый русский» бесплоден), и ясно, что всё возвращается на круги своя.

Кроме тех нескольких, в которых рассказано это, все остальные эпизоды «романа», то бишь рассказы, могут быть извлечены без особых потерь для сюжета. Одни логично оставить, другие… невозможно избавиться от ощущения, что эти «вставные новеллы» здесь для объёма. Одни могли быть неплохими самостоятельными рассказами. Другие непонятно зачем высосаны из пальца. Разве только автор хотел с их помощью показать муки творчества своего героя, что не всё у него – творческие удачи?

Можно выделить и вторую тему «романа» – «Москва», о столице много лирических и довольно остроумных отступлений, будто книга претендовала на грант правительства города, но это – чистой воды (и хорошего уровня) эссеистика, по не совсем ясным причинам пришитая к художественной прозе.

Есть и странности в словоупотреблении. «Пребывающих в бозе» в смысле «почивших в бозе»; «заглянув в святки», а не в святцы, «идеи кропотничества» (идеи Кропоткина то есть). «Дмитрий Павлович ревнует меня к Тамаре» в значении «ревнует Тамару ко мне».

И всё-таки главный герой «романа» – отдельная и интересная тема. Эдакая пародия на «Постороннего» Камю, но без особой экзистенции, просто довольно равнодушный ко всему, кроме себя, тип. Не склонный к сочувствию, поэтому и не вызывающий большого сочувствия у читателя. Делить жену с другим; случайно утопив мобильник в реке, не спешить сообщить жене, что жив-здоров; соблазнить девушку, оставить ей номер городского и уехать на всё лето; не стыдиться жить на иждивении сначала у жены, а потом у второго мужа жены; взять, потратить и не вернуть аванс, заведомо не собираясь выполнять условия контракта, – в порядке вещей. И всё это с лёгкой доброй иронией, которая не оставляет героя-писателя и на похоронах друга. «…мне бы стоило в гроб ему положить свой томик. С дарственной надписью: «Другу Грише в дорогу»… Пожалуй, я правильно сделал, что не положил Грише в гроб свою книжку, а то бы и она сгорела», – осмысляет герой-писатель крематорий.

Есть в этом видимость юродства: «Месяц светит, котёнок плачет…» Но затем леденящее душу, не в бровь, а в глаз бьющее «нельзя молиться за царя Ирода, – Богородица не велит» так и не звучит. Значит, юродство не настоящее. Просто шутовство.

Не совсем понятно, что заставляет героя писать, скорее, это способ эскапизма: писательство как бы позволяет ему смотреть на жизнь со стороны, не вовлекаясь в неё слишком глубоко («Глядя на людское, мирное по большей части, копошение внизу, исполняешься какого-то доброжелательно-эпического спокойствия… Так удобно любить человечество с высоты девятого этажа»). Но писательство накладывает и необходимость брать на себя труд этим копошением интересоваться и реферировать его, отчего и появляются подробные описания собачьей площадки или сельской выгребной ямы. Кстати, самое страстное место в «романе»: «За потраву чужих участков многим из нас доставались пониже спины воспитательные заряды соли. Но и мстили мы за себя жестоко: раздобывши пачку дрожжей, мы тайно подбрасывали её своему обидчику – куда? – конечно же, в выгребную яму! Если у вас есть кто-то, кого вы по-настоящему ненавидите, а у него имеется выгребная яма, поступите с ним так же». Вот и воспитательная роль литературы дала о себе знать.

Почему Зайончковский выбрал такого героя? Видимо, таков герой-победитель в интеллигентском исполнении. Партизан, исподтишка гадящий «врагам» – как бытовым (посмели помешать воровать – дрожжи вам в сортир), так и идейным (зажулил аванс, выданный буржуинами), в лакейском образе переждавший «нового русского», загулявшего с женой…

Герой времени, хозяин жизни – бизнесмен, чеховский контингент остался на обочине ещё со времён продажи вишнёвого сада. Но если чеховские интеллигенты проигрывали жизнь и оставались симпатичны, то интеллигент Зайончковского научился побеждать. Правда, как гамма-самец.

Это симптоматично, в этом социальная значимость «романа нашего времени» и, кстати, перекличка с упомянутым выше рассказом Павла Антипова.

Надежда ГОРЛОВА

Прокомментироватьgt;gt;gt;

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии: