"Мозг Кеннеди" - читать интересную книгу автора (Манкелль Хеннинг)

17

Влажное марево затянуло небо, когда Луиза спустилась в ресторан позавтракать. За стойкой портье стоял незнакомый человек, и она спросила, не он ли Зе.

— Жозе, — ответил он. — Сокращенно Зе.

Луиза передала привет от Лусинды и поинтересовалась, есть ли на острове человек, пишущий картины.

— Это, должно быть, Аделинью. На острове больше никто не рисует и не получает из Мапуту бандероли с красками. Много лет назад он сам приготовлял краски из корней, листьев и земли. Примечательные картины — дельфины, танцующие женщины, иногда перекошенные лица, от которых становится не по себе.

— Где он живет?

— Пешком идти далеко. Но Рикарду, доставивший тебя из аэропорта, за небольшую плату отвезет тебя туда.

— Мне бы очень хотелось побывать у Аделу.

— Аделинью. Запомни его имя. Он стал немного заносчив с тех пор, как возник спрос на его картины. Я попрошу Рикарду приехать сюда через час.

— Для завтрака мне хватит получаса.

— Но вряд ли для Рикарду. Он обязательно должен до блеска отмыть свой джип, если получает задание прокатиться с красивой дамой. Через час он будет ждать у подъезда.

Луиза завтракала за столом в тени раскидистого дерева. В бассейне кто-то не спеша плавал взад-вперед. Подошла лохматая собачонка, улеглась у ее ног.

Африканский шпиц. Такой же лохматый, как те собаки, с которыми я играла в детстве. А теперь мой отец стал таким же лохматым.

Человек, плававший в бассейне, поднялся вверх по лесенке. Луиза обратила внимание, что одна нога у него ампутирована по колено. Он запрыгал к шезлонгу, где лежал протез. Босой официант спросил, не подлить ли ей еще кофе, и кивнул на человека, вылезшего из бассейна:

— Он плавает каждый день, круглый год. Даже когда бывает холодно.

— Разве в этой стране может быть холодно?

Официант озабоченно задумался.

— В июле здесь по ночам бывает пять градусов. И тогда мы мерзнем.

— Минус пять?

Увидев выражение лица официанта, она сразу пожалела о вопросе. Он наполнил ее чашку и смел со стола крошки хлеба, которые тотчас слизала собака. Человек у шезлонга закрепил протез.

— Полковник Рикарду — примечательный человек. Он служит у нас шофером. По его словам, участвовал во многих войнах. Но никто не знает наверняка. Кое-кто говорит, что однажды он спьяну пошел по рельсам, вот и потерял ногу. Хотя в точности ничего не известно. Полковник Рикарду — человек необычный.

— Я слышала, он моет и чистит свой джип.

Официант доверительно склонился к ней:

— Полковник Рикарду заботится о собственной чистоте и опрятности. Но люди нередко жалуются, что машина у него грязная.

Подписывая счет, Луиза видела, как полковник прошел к выходу из гостиницы. В одежде не было заметно, что одна нога у него искусственная.

Он подхватил ее у гостиницы. Полковнику Рикарду было лет семьдесят. Хорошо тренированный, загорелый, седые волосы аккуратно причесаны. Европеец с заметными вкраплениями негритянской крови, подумала Луиза. В прошлом его семьи наверняка кроется интереснейшая история. По-английски полковник говорил с британским акцентом.

— Я слышал, госпожа Кантор желает посетить нашего знаменитого Рафаэля. Он будет польщен. Он обожает посетительниц.

Луиза села на переднее сиденье. Искусственной ногой полковник нажал на педаль газа. Они ехали на южную оконечность острова, по глинистой дороге, петлявшей среди высоченной травы. Полковник вел машину рывками и не слишком заботился о том, чтобы притормозить, когда дорога превращалась в жидкое месиво. Луиза держалась обеими руками, чтобы не вывалиться. Датчики в машине либо показывали ноль, либо вибрировали на немыслимой скорости и температуре. Луизе казалось, она едет в армейском грузовике в военное время.

Через полчаса полковник затормозил. Они очутились в лесистой части острова. Среди деревьев виднелись низенькие хижины. Полковник Рикарду протянул руку:

— Вон там живет наш дорогой Рафаэль. Сколько времени ты здесь пробудешь? Когда за тобой заехать?

— Значит, ты не будешь ждать?

— Я слишком стар, чтобы тратить время на ожидание. Вернусь за тобой через несколько часов.

Луиза огляделась, но людей не обнаружила.

— А ты уверен, что он здесь?

— Наш дорогой Рафаэль приехал сюда, на Иньяку, в конце пятидесятых годов. Из тогдашнего Бельгийского Конго. С тех пор он никогда не покидал остров да, пожалуй, и свой дом тоже.

Луиза вышла из джипа. Полковник Рикарду, приподняв шляпу, исчез в тучах пыли. Звук мотора заглох вдали. Луиза заметила, что ее окружает удивительная тишина. Молчали птицы, не квакали лягушки, полное безветрие. У нее возникло головокружительное чувство, будто она узнаёт себя. Потом она сообразила, что здесь, как в гуще норландского леса, где расстояния и звуки словно не существуют.

Пребывание в полнейшей тишине — это переживание великого одиночества. Так говорил Арон, когда они бродили по норвежским горным лесам. Ранняя осень, бурая листва, Луиза как раз стала подозревать, что беременна. Они бродили по горам возле водопада Рьюкан. Однажды вечером разбили палатку на берегу горного озера. Арон говорил о тишине, которая может заключать в себе непостижимое, почти невыносимое одиночество. В тот раз она не слишком внимательно его слушала, ее переполняла мысль о возможной беременности. Но сейчас вспомнила его слова.

Несколько коз щипали траву, не обращая на нее внимания. Она пошла по тропинке к хижинам, разбросанным среди деревьев. Хижины стояли вокруг открытой песчаной площадки. От почти погасшего очага шел дым. По-прежнему ни души. И вдруг она заметила глаза, следившие за ней. Кто-то сидел на веранде, видна была только голова. Потом мужчина встал и жестом поманил ее к себе. Никогда прежде Луиза не видела такого черного человека — кожа его отливала синевой. Он сделал несколько шагов ей навстречу — гигант с обнаженным торсом.

Говорил он медленно, подыскивая английские слова. И прежде всего поинтересовался, говорит ли она по-французски.

— Мне легче по-французски. Ты, я полагаю, не говоришь по-португальски?

— Мой французский тоже довольно скуден.

— Значит, будем говорить по-английски. Добро пожаловать, госпожа Кантор. Мне нравится твое имя — Луиза. Оно похоже на всплеск воды, на солнечного зайчика, на бирюзовые брызги.

— Откуда ты знаешь, как меня зовут и что я приеду сюда?

Улыбаясь, он подвел ее к стулу на веранде.

— На островах только ненормальные пытаются сохранить тайну.

Она села на стул. Он остался стоять, не отрывая от нее взгляда.

— Я кипячу воду, потому что не хочу, чтобы у моих гостей случилось расстройство желудка. Поэтому пить то, что я тебе предложу, безопасно. Но, может, ты предпочтешь ром? У меня есть друг, итальянец Джузеппе Ленате. Добрый человек, он меня иногда навещает. Сбегáет в здешнее одиночество, когда устает от дорожников, которыми командует. С собой он приносит ром. Мы так напиваемся, что засыпаем. Полковник Рикарду отвозит его в аэропорт, он возвращается в Мапуту, а через месяц снова приезжает сюда.

— Я не пью крепких напитков.

Великан Аделинью исчез в своем темном домишке. Луиза подумала об итальянском дорожнике. Он из тех, что провели ночь в баре Лусинды? Мир Мапуту вправду невелик.

Аделинью вернулся с двумя бокалами воды.

— Полагаю, ты приехала посмотреть мои картины?

По наитию Луиза отложила разговор о Хенрике.

— Я слышала о твоих картинах от женщины, которую встретила в Мапуту.

— У этой женщины есть имя?

Она снова ушла от прямого ответа:

— Жульета.

— Никого не знаю с таким именем. Женщина из Мозамбика, черная?

Луиза кивнула.

— Кто ты? Я пытаюсь угадать твою национальность. Ты немка?

— Шведка.

— Кое-кто из этой страны навещал меня здесь. Немногие. И нечасто. Время от времени.

Начался дождь. Луиза не заметила, что утренняя дымка собралась в тучу, накрывшую Иньяку. Дождь с первой капли превратился в ливень. Аделинью озабоченно оглядел крышу веранды и покачал головой.

— В один прекрасный день крыша рухнет. Кровельное железо ржавеет, потолочные балки гниют. Африка не любит домов, которые стоят слишком долго.

Он встал и жестом пригласил ее за собой. Дом состоял из единственной большой комнаты. Там были кровать, полки с книгами, ряды картин по стенам, несколько резных стульев, деревянные скульптуры, ковры.

Художник начал ставить картины на пол, прислонял их к столу, к кровати, к стульям. Писал он масляными красками на оргалите. Мотивы и формы излучали наивное восхищение, будто создал их ребенок, старавшийся подражать реальности. Дельфины, птицы, женские лица — в точности как рассказывал Зе.

Луиза сразу определила Аделинью как Певца Дельфинов, который мог бы стоять, махая рукой ее отцу там, в горных норландских лесах, в его непрерывно увеличивающейся галерее. Оба оставляли грядущему дельфинов и лица, но ее отец обладал художественным даром, которого у Певца Дельфинов не было.

— Тебе что-нибудь понравилось?

— Дельфины.

— Я никудышный художник, у меня нет таланта. Не думай, я знаю. Я даже не умею по-настоящему выстроить перспективу. Но никто не заставит меня бросить живопись. Я так и буду растить свои сорняки.

Ливень стучал по кровле. Оба молчали. Немного погодя дождь поутих, снова можно было говорить.

— Человек, который привез меня сюда, сказал, что ты когда-то приехал из Конго.

— Рикарду? Он слишком много болтает. Но на сей раз он прав. Я сбежал оттуда до наступления великого хаоса. Когда швед по фамилии Хаммаршёльд разбился на самолете в Северной Замбии под Ндолой — страна в то время называлась Северной Родезией, — я уже был здесь. Хаос царил чудовищный, бельгийцы были жестокими колонизаторами, отрубали нам руки на протяжении нескольких поколений, но, когда мы неожиданно получили независимость, разразился не менее ужасный конфликт.

— Почему ты сбежал?

— Пришлось. В двадцать лет умирать слишком рано.

— И все же ты участвовал в политике? Такой молодой?

Аделинью внимательно посмотрел на нее. Из-за дождя в комнате царил сумрак. Она скорее угадывала выражение его глаз, почти не видя их.

— Кто сказал, что я участвовал в политике? Я был простой парень, без образования, ловил шимпанзе и продавал их бельгийской лаборатории. Находилась она на окраине города, который в ту пору назывался Леопольдвиль, а сейчас переименован в Киншасу. Огромное здание окутывала какая-то тайна. Оно стояло на отшибе, за высоченным забором. Работали там мужчины и женщины в белых халатах. А иногда и в масках. Им были нужны шимпанзе. Платили хорошо. Отец научил меня ловить обезьян живыми. Белые люди считали меня способным. И однажды предложили мне работу в большом доме. Спросили, не боюсь ли я разделывать туши, резать мясо, видеть кровь. Я был ловцом и охотником, мог убить зверя, не моргнув глазом, и получил работу. Никогда не забуду, что я чувствовал, впервые надев белый халат. На меня словно накинули королевскую мантию или шкуру леопарда, как у африканских вождей. Белый халат означал, что я сделал шаг в волшебный мир власти и знания. Я был молод и не сознавал, что белый халат скоро пропитается кровью.

Он оборвал себя и наклонился на стуле вперед.

— Я старик и чересчур много болтаю. Много дней ни с кем не общался. Мои жены живут в собственных домах, приходят и готовят мне еду, но мы не говорим друг с другом, потому что нам больше нечего сказать. Эта тишина возбуждает во мне аппетит. Если я тебя утомил, так и скажи.

— Я не устала. Рассказывай дальше.

— О том, как халат пропитался кровью? Там служил врач по фамилии Леванский. Он привел меня в просторную комнату, где в запертых клетках сидели пойманные мною и другими охотниками шимпанзе, и показал мне, как разрезать животное и вынимать печень и почки. Все остальное выбрасывали за ненадобностью. Он научил меня записывать в журнал, что я делал и когда. После чего вручил мне маленького шимпанзе, который истошно кричал, звал мать. До сих пор у меня в ушах стоит этот крик. Доктор Леванский был доволен, но мне это не понравилось, я не понимал, почему надо поступать таким образом. Короче говоря, не понравилось мне, как пропитался кровью мой халат.

— Я не совсем уверена, что понимаю тебя.

— Разве это так трудно? Отец учил меня, что животных убивают ради еды, ради шкуры или чтобы защитить себя, свой скот или свой урожай. Но ради мучений убивать нельзя. Иначе боги в гроб тебя заколотят. Пошлют своих невидимых мстителей, которые отыщут меня и обглодают мои ноги. Я не понимал, зачем нужно вытаскивать печень и почки из еще живых обезьян. Они тянули и дергали ремни, которыми были привязаны к столу, и плакали как люди. Я узнал, что и звери, и люди издают одни те же звуки, когда их мучают.

— А для чего это было нужно?

— Чтобы изготовить специальные лабораторные препараты, было необходимо забирать печень и почки у живых животных. Я бы потерял работу, если бы рассказал об этом вне стен лаборатории. Доктор Леванский говорил, что люди в белых халатах всегда хранят свои секреты. Я словно бы угодил в западню, как один из шимпанзе, и вся лаборатория была моей клеткой. Но обнаружил я это и понял только потом.

На миг дождь сильнее забарабанил по крыше. Поднялся ветер. Они подождали, пока дождь опять не притих.

— Западня?

— Западня. Она не спутывала мне руки и ноги. Она беззвучно обвивала мне шею. Поначалу я ничего не замечал. Привык к крику умирающих шимпанзе, вырезал нужные органы, складывал их в ведра со льдом и относил в саму лабораторию, куда меня никогда не пускали. Случались дни, когда обезьян не убивали. Тогда моя задача была — следить за их здоровьем, чтобы никто из них не заболел. Я как бы ходил среди приговоренных к смерти заключенных, делая вид, что ничего не происходит. Но дни тянулись медленно. Я начал поглядывать по сторонам, хотя вообще-то имел право находиться только в виварии. И через несколько месяцев я как-то раз спустился в подвал.

Аделинью замолчал. Стук дождя по крыше почти прекратился.

— И что ты там увидел?

— Других шимпанзе. С генетическими отличиями, не превышающими трех процентов. Тогда я еще не знал, что такое геном. А теперь знаю. Выучил.

— Я не понимаю. Других обезьян?

— Не в клетках. На носилках.

— Мертвых обезьян?

— Людей. Но не мертвых. Еще не мертвых. Я попал в комнату, где они лежали плотными рядами. Дети, старики, женщины, мужчины. Все больные. Вонь стояла невыносимая. Я сбежал. Но не мог преодолеть искушения прийти туда еще раз. Почему они там лежали? Тогда-то я понял, что угодил в самую чудовищную западню, в какую может попасть человек. Западню, где не видишь того, что видишь, не реагируешь на то, что делаешь. Я вернулся, чтобы постараться понять, почему больных людей прячут в подвале. Подойдя ближе, я услышал душераздирающие крики — из соседней комнаты. Я не знал, что делать. Что происходит? Никогда в жизни я не слышал подобных криков. Внезапно они прекратились. Где-то хлопнула дверь. Я спрятался под столом. Видел, как мимо мелькают белые ноги и белые халаты. Потом я нашел комнату, откуда шли крики. На столе лежал мертвец. Мертвая женщина, наверно, лет двадцати. Она была разрезана так же, как я резал своих обезьян. Я сразу сообразил, что ей заживо удалили печень и почки. Выскочил оттуда как ошпаренный и целую неделю не ходил в лабораторию. Однажды ко мне пришел человек с письмом от доктора Леванского, который угрожал мне и требовал, чтобы я вернулся. У меня не хватило мужества ослушаться его. Доктор Леванский не рассердился, был приветлив, и это меня озадачило. Он спросил, почему меня так долго не было, и я сказал правду, сказал, что видел больных и женщину, распоротую живьем. Доктор Леванский объяснил, что она была под наркозом и боли не чувствовала. Но я слышал ее крики. Он врал мне прямо в лицо, вся его приветливость была притворством. Он рассказал, что с помощью больных они пытаются создать новые лекарства и все происходящее в лаборатории должно храниться в тайне, потому что многие охотятся за секретами тайных разработок. На мой вопрос, что за болезни они хотят вылечить и чем страдают больные, он ответил, что болезнь у всех одна и та же — лихорадка, вызванная желудочной инфекцией. Тут я сообразил, что он солгал второй раз. Побывав в комнате с носилками, я заметил, что болезни у всех у них разные. По-моему, их сознательно заразили, отравили, привили им болезни, чтобы затем попытаться их излечить. Думаю, их использовали как шимпанзе.

— Что было с тобой потом?

— Ничего. Доктор Леванский оставался благожелательным. И тем не менее я сознавал, что с меня не спускают глаз. Я видел то, чего не должен был видеть. Потом пошли слухи, что в окрестностях Леопольдвиля пропадают люди и что исчезают они в лаборатории. Шел пятьдесят седьмой год, когда, собственно, никто не знал, что будет со страной. Однажды утром я, не строя никаких планов, проснулся и решил удрать. Я был уверен, что в один прекрасный день сам попаду в подвал, меня привяжут кожаными ремнями к столу и взрежут живьем. Я не мог оставаться. И ушел. Сперва попал в Южную Африку, а после — сюда. Теперь я знаю, что был прав. Лаборатория проводила опыты и на шимпанзе, и на живых людях. Разница между генетической массой шимпанзе и человека составляет всего три процента. Но уже тогда, в пятидесятые годы, ученым хотелось сделать шаг вперед, вернее, три шага, последние три шага. Они пытались искоренить разницу.

Аделинью замолчал. Порывы ветра рвали кровельные листы. От влажной земли шел запах гниения.

— Я приехал сюда. Много лет работал в здешней больничке. Сегодня у меня есть поля, жены, дети. И я пишу картины. Но я следил за происходящим, мой кубинский друг, доктор Рауль, сохраняет для меня все медицинские журналы. Я читаю их и вижу, что и сегодня людей используют как подопытных кроликов. Говорят, и в этой стране тоже. Многие, конечно, отрицают это. Но я знаю то, что знаю. Конечно, я человек простой, но кое-какие знания приобрел.

Тучи рассеялись, начало припекать солнце. Луиза посмотрела на собеседника, ее знобило.

— Тебе холодно?

— Я думаю о твоем рассказе.

— Лекарства — это сырье, которое может стоить не меньше, чем редкие металлы или драгоценные камни. Поэтому нет пределов тому, на что способны люди от жадности.

— Расскажи, что ты слышал.

— Я все тебе рассказал. А слухи ходят разные.

Он не доверяет мне. По-прежнему боится западни, которая едва не погубила его в далекие 50-е годы, в дни его молодости.

Аделинью встал. С болезненной гримасой выпрямил ноги.

— Старость доставляет страдания. Кровь застаивается в жилах, ночные сны внезапно теряют цвет. Хочешь посмотреть остальные картины? Я пишу и тех, кто навещает меня, получается вроде групповых фотографий, которыми увлекались раньше. Правильно ли я догадался, что ты учительница?

— Я — археолог.

— Ты находишь то, что ищешь?

— Иногда. Иногда нахожу то, что искала совершенно неосознанно.

Она перенесла несколько картин к двери веранды, вгляделась в них при свете солнца.

Его она обнаружила сразу. Его лицо, в заднем ряду. Он был не слишком похож, но сомневаться не приходилось. Хенрик. Он был здесь и слышал рассказ Аделинью. Луиза продолжала рассматривать картину. Нет ли здесь других знакомых лиц? Молодые лица, европейские, несколько азиатских. Много мужчин, но еще больше молодых женщин.

Поставив картину на пол, она пыталась собраться с мыслями. То, что она обнаружила Хенрика, потрясло ее.

— Мой сын Хенрик бывал здесь. Ты помнишь его?

Держа картину перед Аделинью, она указала на Хенрика. Прищурившись, он кивнул.

— Помню. Очень милый юноша. Как он?

— Он умер.

Луиза сделала свой выбор. Здесь, на Иньяке, в доме чужого человека, она могла позволить себе открыто сказать все, что думала.

— Он убит в собственной квартире.

— В Барселоне?

В ней вспыхнула ревность. Почему всем известно больше, чем ей? Она же как-никак была ему матерью и воспитывала его, пока он не встал на ноги и не начал жить своей собственной жизнью.

Одна мысль поразила ее. Он всегда говорил, что защитит ее, что бы ни случилось. Может, именно по этой причине он никогда не упоминал о квартирке в Тупике Христа?

— Что, собственно, произошло, никому не известно. Я пытаюсь разузнать и потому иду по его следам.

— И они привели тебя сюда?

— Потому что он здесь бывал. Ты написал его портрет и, как мне кажется, рассказывал ему о том же, о чем рассказывал мне.

— Он спрашивал об этом.

— Откуда он узнал, что ты что-то знаешь?

— Слухи.

— Кто-то должен был рассказать о тебе. А ты в свою очередь рассказывал кому-то еще. Распространять слухи — человеческая способность, требующая терпения и смелости.

Он не ответил, и она продолжила. Подбирать вопросы было незачем, они сами слетали с языка:

— Когда он приезжал сюда?

— Не так давно. Вскоре я написал эту картину. Перед началом дождей, если не ошибаюсь.

— Как он сюда добрался?

— Как и ты. С полковником, на его джипе.

— Он был один?

— Один.

Правду ли говорит Аделинью? У Луизы возникли сомнения. Не было ли рядом с Хенриком другого, невидимого человека?

Аделинью, похоже, понял, почему она замолчала.

— Он приезжал один. Зачем мне врать? Лгать у могилы покойного — не лучший способ отдавать дань его памяти.

— Как он нашел тебя?

— Благодаря моему другу Раулю. Он гордится своим именем. Его отец, которого тоже звали Рауль, был на том самом корабле — как он там назывался? — доставившем Фиделя и его друзей на Кубу, где они начали свою освободительную борьбу.

— «Гранма».

Он кивнул.

— Верно, «Гранма». Из-за течи яхта грозила пойти ко дну. Люди страдали от морской болезни, зрелище удручающее, не иначе. Но обманчивое. Через несколько лет они прогнали Батисту и американцев. Только называли их не американцами, а «янки». Yankees gо home. Этот боевой клич облетел весь мир. Сегодня наше правительство ковриком стелется перед этой страной. Но когда-нибудь мы откроем всю правду. Как они помогали бельгийцам и даже португальцам втаптывать нас в землю.

— Как Хенрик вышел на доктора Рауля?

— Доктор Рауль не только блестящий гинеколог, которого женщины любят за то, что он относится к ним с большим уважением. Он еще и горит ненавистью к крупным фармацевтическим компаниям и их исследовательским лабораториям. Не ко всем, не везде. Даже в этом мире существует жестокое противостояние между доброй волей и жадностью. Эта борьба не прекращается ни на минуту. Но доктор Рауль утверждает, что жадность одерживает победу. Все время, каждую секунду жадность завоевывает новые позиции. Во времена, когда миллиарды за миллиардами долларов и метикалов бешено тратятся на что угодно, в погоне за чистейшей зеленью, жадность уже на пути к мировой гегемонии. Трудные слова, я их выучил только на старости лет. Теперь жадность нацелена на крошечный вирус, распространяющийся по миру как чума. До сих пор никому не известно, как он возник, хотя можно предположить, что это обезьяний вирус, сумевший преодолеть горные пики иммунитета и проникнуть в человека. Не затем, чтобы истребить людей, а чтобы поступить так же, как ты и я.

— Что это значит?

— Выжить. Маленький, слабый вирус больше ничего не желает. У вирусов нет сознания, и вряд ли их можно обвинить в понимании разницы между жизнью и смертью, они делают только то, на что запрограммированы. Выжить, произвести новые поколения вирусов, имеющих ту же цель — выживание. Доктор Рауль говорит, что в принципе этот крошечный вирус и человек должны стоять на разных берегах реки жизни и махать друг другу рукой. Знамена, реющие в воздухе, должны говорить на одном языке. Выживание. Однако это не так, вирус вызывает хаос, как автомобиль без шофера на дороге. Доктор Рауль утверждает, что все дело в другом вирусе, и называет его «вирус жадности первого типа». Распространяется он столь же быстро и смертелен, как коварная болезнь. Доктор Рауль пытается бороться с жадностью, с вирусом, тайком заражающим кровь все большего числа людей. Он посылает ко мне тех, кому доверяет. Хочет, чтобы они узнали про «болезнь жестокости». Эти люди приезжают сюда, и я рассказываю, как еще в пятидесятые годы из живых людей вырезали органы. Как выкрадывали людей из собственных домов, заражали разными болезнями, а потом использовали как подопытных мышей или обезьян. Такое происходило не только при безумных политических режимах, вроде немецкого при Гитлере. Это происходило и после войны и происходит сейчас.

— В Шаи-Шаи?

— Никто не знает.

— Могли Хенрик напасть на какой-нибудь след?

— Думаю, да. Я велел ему соблюдать осторожность. Есть люди, готовые на все, чтобы скрыть правду.

— Он когда-нибудь говорил с тобой о Джоне Кеннеди?

— Об убитом президенте и его исчезнувшем мозге? Он был весьма начитан.

— Он объяснил, почему так одержим этим событием?

— Собственно, дело не в событии как таковом. Президентов убивали и будут убивать. Каждый американский президент сознает, что против него направлено множество невидимого оружия. Хенрика интересовал не мозг. Он хотел знать, как все случилось. Пытался понять, как ведет себя человек, чтобы что-то скрыть. Шел вспять, чтобы научиться идти вперед. Поняв, как поступали высшие политические инстанции, чтобы скрыть что-то, он бы научился их разоблачать.

— Я знаю, в Шаи-Шаи он видел нечто такое, что изменило его.

— Он так и не вернулся сюда, хотя обещал. Доктор Рауль тоже не знал, что с ним произошло.

— Он сбежал, потому что боялся.

— Мог бы написать, воспользоваться замечательной электроникой и шепнуть кое-что на ухо доктору Раулю.

— Его убили.

И Луиза, и человек, сидевший напротив, мгновенно осознали, что это значит. Вопросов больше не требовалось. Луиза почувствовала, что приближается к моменту, когда смерть Хенрика, возможно, получит объяснение.

— Очевидно, он что-то знал. И понимал, что им известно, что он знает, потому и сбежал.

— Кому «им»? — спросила Луиза.

Аделинью покачал головой:

— Не знаю.

— Шаи-Шаи. Человек по имени Кристиан Холлоуэй?

— Не знаю.

Послышался рокот мотора. Полковник Рикарду зарулил во двор. Они уже собрались выйти на веранду, когда Аделинью положил руку Луизе на плечо:

— Сколько человек знает, что ты мать Хенрика?

— В этой стране? Довольно мало.

— Может, так оно и лучше.

— Ты предостерегаешь меня?

— По-моему, в этом нет необходимости.

Полковник Рикарду сердито засигналил. Они поехали прочь, Луиза обернулась и увидела стоящего на веранде Аделинью.

Она уже тосковала по нему, предчувствуя, что никогда больше его не увидит.

В Мапуту она вернулась тем же самолетом и с теми же пилотами, в два часа дня. Пассажира с книгой в салоне не было. Зато на борт подняли юношу. Настолько слабого, что он едва стоял на ногах. Его поддерживали две женщины, очевидно, мать и сестра. Луиза, не зная наверняка, решила, что юноша болен СПИДом. Он не просто заражен вирусом, болезнь уже проявилась в полную силу и вела к смерти.

В ней все возмутилось. Будь Хенрик жив, он в конце концов тоже оказался бы в таком состоянии. Она бы поддерживала его. Но кто поддержит ее? Скорбь вырвалась наружу. Когда самолет взлетел, Луиза мечтала, чтобы он рухнул, позволил ей исчезнуть во мраке. Но внизу уже плескалась бирюзовая вода. Вспять не повернешь.

Самолет приземлился на пышущий жаром асфальт, и тут Луиза приняла решение. Без сомнения, в Шаи-Шаи Хенрик был совсем рядом. Она чувствовала там его присутствие. Она даже не подумала поехать к Ларсу Хоканссону и переодеться. И Лусинде тоже звонить не стала. Сейчас ей необходимо побыть одной. В аэропорту она пошла в бюро проката автомобилей, подписала контракт, и ей сообщили, что машину доставят через полчаса. Если в три выехать из Мапуту, она успеет в Шаи-Шаи до наступления темноты. В ожидании машины Луиза полистала телефонный справочник. Нашла нескольких врачей по имени Рауль. Какой из них ей нужен, определить невозможно, поскольку ни один не был обозначен как гинеколог.

По дороге в Шаи-Шаи она чуть не переехала козу, неожиданно возникшую прямо перед капотом. Луиза резко вывернула руль и едва не потеряла управление. Но в последнюю минуту заднее колесо застряло в выбоине на асфальте и удержало машину на дороге. Пришлось остановиться, чтобы перевести дух.

Смерть едва не поймала ее.

В Шаи-Шаи она отыскала съезд к побережью и сняла номер в тамошней гостинице. На втором этаже. Долго возилась с душем, прежде чем заставила его работать. Вся одежда пропахла потом. Она спустилась к берегу и купила капулана, ткань, которой обертывались африканки. Потом отправилась дальше по берегу, размышляя о том, что рассказал ей человек под дождем, Певец Дельфинов.

Солнце скрылось. Тени сгущались. Она вернулась в гостиницу, пообедала. В углу сидел альбинос, играл на инструменте, похожем на ксилофон. Луиза заказала красного вина, на вкус прогорклого, разбавленного. Отставив в сторону бутылку, она выпила пива. Над морем сияла луна. Ей вдруг захотелось пройтись по воде, по лунной дорожке. Она вернулась в комнату, забаррикадировала дверь столом и наконец заснула, запутавшись ногами в драной москитной сетке.

Ей снились лошади, бегущие в снежном ландшафте. Артур с замерзшей соплей под носом указывал на горизонт. Она так и не поняла, что он ей показывал.

Она проснулась рано, спустилась на берег. Из моря вставало солнце. На миг ей почудилось, будто рядом с ней Арон и Хенрик и они все трое глядят прямо на солнце, пока свет не разгорелся во всю силу.

Она вернулась в поселок Кристиана Холлоуэя. Та же оглушительная тишина, как и в первый раз. Словно на кладбище. Луиза долго сидела в машине, ожидая, что кто-нибудь появится. По щебенчатой площадке бродила в одиночестве черная лохматая собака. Возле стены дома мелькнуло что-то вроде большой крысы.

Но людей нет. Тишина напоминала тюрьму. Луиза вышла из машины, подошла к одной из хижин, открыла дверь. И сразу же вступила в другой мир, мир больных и умирающих.

Едкий запах ударил в нос еще сильнее, чем в первый раз. Смерть резко пахнет кислотой. Трупный запах, запах брожения появляется позднее.

В комнатах грязь, нечистоты, страх. Большинство больных лежали свернувших калачиком на нарах и на полу, лишь самые младшие дети растянулись на спине. Она медленно шла между больными, пытаясь хоть что-то разглядеть в сумраке. Кто они? Почему лежат здесь? Они заражены ВИЧ и скоро умрут. Вот так, наверно, выглядели притоны курильщиков опиума. Но почему Кристиан Холлоуэй позволяет им жить в подобном убожестве? Неужели для него достаточно предоставить им крышу над головой? Внезапно она перестала понимать, каков был его замысел, когда он устраивал жилища для бедняков и больных.

Луиза остановилась, посмотрела на лежащего перед ней мужчину. Его глаза горели лихорадочным блеском. Она наклонилась, положила руку ему на лоб. Температуры нет. Ощущение, что она находится в опиумном притоне, а не в преддверии смерти, усилилось. Мужчина неожиданно зашевелил губами. Луиза нагнулась поближе, чтобы расслышать его слова. Изо рта у него чудовищно воняло, но она заставила себя остаться рядом. Он повторял одни и те же фразы, раз за разом. Она не разбирала, что он говорит, одно и то же, словно мантру, что-то начинавшееся на «ин»... и, кажется, еще «они».

Поодаль хлопнула дверь. Человек на нарах дернулся, будто его ударили. Отвернулся, сжался в комок. А когда она тронула его за плечо, вздрогнул и отодвинулся.

Луиза вдруг заметила, что за ее спиной кто-то стоит. Она повернулась, точно опасаясь нападения. И увидела женщину своих лет. Седые волосы, близорукие глаза.

— Я не знала, что у нас гости.

Ее английский выговор напомнил Луизе давнее путешествие в Шотландию, когда она впервые встретила Арона.

— Я уже была здесь, и мне сказали, что посещения разрешены всем.

— Посещения разрешены всем. Но мы предпочитаем сами открывать двери гостям. В комнатах темно, есть порожки, можно споткнуться. Мы с удовольствием показываем свои владения.

— Здесь работал мой сын, Хенрик. Ты его знала?

— Меня здесь в то время не было. Но все очень хорошо отзываются о нем.

— Я стараюсь понять, что он здесь делал.

— Мы ухаживаем за больными. Заботимся о тех, кто больше никому не нужен. О беззащитных.

Женщина, пока что не представившаяся, дружески взяла Луизу под руку и повела к выходу. «Она бережно обращается со мной, но коготки у нее есть», — подумала Луиза.

Они вышли на жаркое солнце. Черная собака, высунув язык и тяжело дыша, лежала в тени дерева.

— Мне бы хотелось встретиться с Кристианом Холлоуэем. Сын говорил о нем с большим почтением. Боготворил его.

Луизе стало нехорошо оттого, что приходится лгать ради Хенрика. Но иначе нельзя.

— Я уверена, он обязательно с тобой свяжется.

— Когда? Я не могу оставаться здесь вечно. У него нет телефона?

— Никогда не слышала, чтобы кто-нибудь говорил с ним по телефону. Мне надо идти.

— Можно мне остаться и посмотреть, как вы работаете?

Женщина покачала головой:

— Сегодня неподходящий день. Процедурный.

— Именно поэтому.

— Мы в ответе за тяжелобольных людей и не всегда можем допустить к ним тех, кому бы этого хотелось.

Луиза поняла бесплодность дальнейших попыток.

— Ты ведь из Шотландии, если не ошибаюсь?

— Из Хайленда.

— Как ты сюда попала?

Женщина улыбнулась.

— Дороги не всегда ведут туда, куда стремишься.

Она протянула руку, попрощалась. Разговор был окончен. Луиза вернулась к машине. Черная собака с тоской смотрела на нее, будто ей тоже хотелось уехать. В зеркале заднего вида Луиза видела седовласую женщину. Та ждала, когда Луиза покинет поселок.

Она вернулась в гостиницу. В пустом ресторане альбинос играл на своем ксилофоне. Ребятишки забавлялись в песке с остатками урны. Колотили по ней, будто за что-то мстили. Портье улыбнулся. Он читал потрепанную Библию. У Луизы кружилась голова, все казалось нереальным. Она поднялась к себе в номер и легла.

Тут у нее взбунтовался кишечник. Почувствовав близость приступа, она едва успела добежать до туалета — начался страшный понос. Только добралась до кровати, приступ повторился. Часом позже поднялась температура. Пришедшей уборщице она кое-как объяснила, что заболела, что ей нужен покой и питьевая вода в бутылке. Через час появился официант из ресторана, с маленькой бутылочкой минеральной воды. Она дала ему денег, чтобы он принес большую бутылку.

Остаток дня Луиза провела между кроватью и туалетом. К наступлению темноты силы совсем покинули ее. Но приступы, похоже, стали ослабевать. Она встала и на дрожащих ногах спустилась в ресторан выпить чаю.

В тот миг, когда она собиралась уйти, в ее сознании вновь возник человек, что-то шептавший ей в темной комнате.

Он хотел поговорить со мной. Хотел, чтобы я его выслушала. Он болен, но еще больше охвачен страхом. И отвернулся от меня, будто говоря, что не вступал в контакт.

Он хотел поговорить со мной. В воспаленных глазах крылось что-то еще.

И вдруг она сообразила, что он пытался ей сказать.

Инъекции. Именно это слово он попытался прошептать. Инъекции. Но ведь больным делают инъекции, чтобы помочь, это часть лечения?

Он боялся. Хотел рассказать мне об инъекциях, внушавших ему ужас.

Этот человек просил о помощи. Его шепот — крик о помощи.

Луиза подошла к окну, посмотрела на море. Лунная дорожка исчезла. Море лежало во мраке. Песчаная площадка перед гостиницей освещалась единственной лампой уличного фонаря.

Она пыталась всмотреться в тени. Так поступал Хенрик. Что же такого он обнаружил?

Может, человека, шепчущего в преддверии смерти?