"Мозг Кеннеди" - читать интересную книгу автора (Манкелль Хеннинг)

1

Катастрофа разразилась осенью, без всякого предупреждения. Не отбрасывая тени, она надвинулась совершенно бесшумно. Луиза Кантор понятия не имела, что происходит.

Ее будто подстерегли в темном переулке. Но, откровенно говоря, просто вынудили оторваться от руин и погрузиться в реальность, которая, в общем-то, была ей безразлична. С силой швырнули в мир, где никого особенно не интересовали раскопки греческих захоронений бронзового века.

Луиза жила, глубоко зарывшись в пыльные глинистые ямы или склонившись над растрескавшимися вазами и пытаясь собрать осколки в единое целое. Она любила свои руины, не замечая, что мир вокруг нее рушится. Она, археолог, из прошлого подошла к краю могилы, у которой и помыслить себе не могла когда-нибудь оказаться.

Ничто не предвещало беды. У трагедии вырвали язык, и она не успела предостеречь Луизу.

Вечером накануне того дня, когда Луизе Кантор предстояло отправиться в Швецию на семинар, посвященный раскопкам захоронений бронзового века, она в ванной комнате глубоко порезала ногу о глиняный черепок. Из раны на пол хлынула кровь, от вида которой ее затошнило. Черепок был V века до Рождества Христова.

Луиза Кантор находилась в Арголиде на Пелопоннесе, стоял сентябрь, полевой сезон заканчивался. Она уже чувствовала слабые порывы ветра, предвещавшие скорые зимние холода. Сухая жара, пропитанная запахами коринки и тимьяна, спадала.

Луиза остановила кровотечение и наложила пластырь. В голове вихрем пронеслось воспоминание.

Ржавый гвоздь вонзился ей в пятку правой ноги, не той, что она поранила сейчас. Ей было пять или шесть лет. Гвоздь прорвал кожу и мясо, точно ее, Луизу, насадили на кол. Она заорала от ужаса и подумала, что теперь испытывает такие же муки, как человек, висевший на кресте в церкви, где она иногда в одиночестве играла в свои страшилки.

«Нас раздирают эти острые колья, — размышляла она, вытирая кровь с потрескавшегося кафельного пола. — Женщина всегда живет рядом с этими кольями, которые стремятся разрушить то, что она пытается защитить».

Луиза проковыляла в ту часть дома, где располагались ее кабинет и спальня. В углу стояла скрипучая качалка, возле нее — проигрыватель. Качалку ей подарил старик Леандр, ночной сторож. Когда в 1930-е годы в Арголиде, возле городка Аргос, начались шведские раскопки, Леандр — бедный, но любопытный ребенок — всегда крутился рядом. Теперь он, ночной сторож, спал тяжелым сном ночи напролет у холма Мастос. Но все, кто принимал участие в раскопках, защищали его. Леандр был их ангелом-хранителем. Без него все будущие средства, выделяемые на дальнейшие раскопки, оказались бы под угрозой. На старости лет Леандр по праву превратился в беззубого и порой довольно замызганного ангела-хранителя.

Усевшись в качалку, Луиза Кантор разглядывала пораненную ногу. Мысль о Леандре вызвала у нее улыбку. Большинство шведских археологов — откровенные безбожники — считали любые властные органы лишь препятствием продолжению раскопок. Никакие боги, давно уже утратившие всякое значение, не могли повлиять на далекие шведские власти, принимавшие решение либо о выделении, либо об отказе о выделении денег на покрытие расходов различных археологических экспедиций. Бюрократия представляла собой туннель, где имелись входы и выходы, а между ними зияла пустота, и решения, которые в конце концов сваливались в нагретые греческие раскопы, зачастую понять было затруднительно.

«Археолог всегда копает, надеясь на двоякую милость, — думала Луиза. — Мы никогда не знаем, найдем ли то, что ищем, или ищем то, что хотим найти. Если нам повезло, значит, нам оказали великую милость. В то же время мы не ведаем, получим ли разрешение и деньги, чтобы продолжить погружение в изумительный мир руин, или вымя внезапно откажется давать молоко».

Рассматривать принимающие решения инстанции как коров с капризным выменем было личным вкладом Луизы в археологический жаргон.

Она посмотрела на часы. В Греции четверть девятого, в Швеции на час меньше. Она потянулась за телефоном, набрала стокгольмский номер сына.

Раздались гудки, но никто не ответил. Когда включился автоответчик, она закрыла глаза, слушая голос Хенрика.

Его голос успокоил ее: «Это автоответчик, ты знаешь, что нужно сделать. Повторяю по-английски. This is an answering machine, you know what to do. Henrik».

Она наговорила сообщение: «Не забудь, я приезжаю домой. Два дня пробуду в Висбю, где буду говорить о бронзовом веке. Потом приеду в Стокгольм. Я люблю тебя. Скоро увидимся. Может, перезвоню позднее. Или же позвоню из Висбю».

Луиза принесла из ванной глиняный черепок, поранивший ей ногу. Нашла его одна из ближайших ее помощниц, старательная студентка из Лунда. Черепок, как миллионы других черепков, кусочек аттической керамики, Луиза подозревала, что он от кувшина, изготовленного в то время, когда красный цвет еще не начал господствовать, — очевидно, в начале V века.

Ей нравилось возиться с черепками, представлять себе изделия в целом виде, который, пожалуй, никогда не удастся реконструировать. Она подарит его Хенрику. Луиза положила черепок на собранный в дорогу, еще не запертый чемодан.

Как нередко перед отъездом, она не находила себе места. И не в силах справиться с растущим нетерпением решила изменить планы на сегодняшний вечер. До того как порезалась о глиняный черепок, она собиралась часок-другой поработать над докладом об аттической керамике. А сейчас погасила настольную лампу, включила проигрыватель и вновь опустилась в кресло-качалку.

Обычно, когда она слушала музыку, в темноте начинали лаять собаки. Так случилось и на этот раз. Они принадлежали ее соседу Мицосу, холостяку и совладельцу экскаватора. Домишко, который она снимала, тоже был его. Большинство сотрудников жили в Аргосе, но сама Луиза предпочла остановиться вблизи раскопок.

Она уже задремала, но вдруг встрепенулась. Почувствовала, что не хочет провести ночь в одиночестве. Приглушила звук и позвонила Василису. Он обещал завтра отвезти ее в аэропорт, в Афины. Поскольку самолет «Люфтганзы» вылетал во Франкфурт очень рано, выехать придется в пять утра. Ей не хотелось оставаться одной в эту ночь, ведь все равно поспать спокойно она бы не смогла.

Взглянув на часы, Луиза решила, что Василис до сих пор сидит в своем офисе. Одна из их редких ссор касалась как раз его профессии. Она по-прежнему считала, что вела себя бестактно, сказав, что аудитор, очевидно, самая легко воспламеняющаяся профессия на свете.

Она до сих пор помнила свои слова, прозвучавшие с нечаянной злостью: «Самая легко воспламеняющаяся профессия. Такая сухая и безжизненная, что в любой момент может загореться».

Он удивился и, вероятно, огорчился, но больше всего разозлился. В тот миг Луиза поняла, что он для нее не только сексуальный партнер. Она проводила с ним свой досуг, несмотря на то или благодаря тому, что он совершенно не интересовался археологией. Она испугалась, что обидела его и теперь он разорвет с ней всякие отношения. Но сумела убедить его, что просто пошутила.

«Миром правят бухгалтерские книги, — сказала она. — Бухгалтерские книги — литургия нашего времени, а аудиторы — наши церковные иерархи».

Луиза набрала номер. В трубке послышались частые гудки. Луиза медленно качалась в кресле. Василиса она встретила случайно. Но разве не все важные встречи в жизни происходят случайно?

Ее первая любовь, рыжеволосый мужчина, который охотился на медведей, строил дома и надолго впадал в меланхолию, однажды подвез ее на машине, когда она, навестив подругу в Хеде, опоздала на автомотрису, шедшую в Свег. Эмиль появился на старом грузовике, ей было шестнадцать, и она еще не рискнула шагнуть в широкий мир. Он довез ее до дома. Случилось это поздней осенью 1967 года, они прожили вместе полгода, прежде чем она сумела вырваться из его медвежьих объятий. После Луиза переехала из Свега в Эстерсунд, поступила в гимназию и в один прекрасный день решила стать археологом. В Уппсале были и другие мужчины, с которыми ее опять-таки сводил случай. С Ароном, за которого она вышла замуж, который стал отцом Хенрика и из-за которого она сменила свою прежнюю фамилию Линдблум на Кантор, она оказалась рядом в самолете, летевшем из Лондона в Эдинбург. В университете ей дали стипендию для участия в семинаре по классической археологии, Арон направлялся в Шотландию на рыбалку, и там, в воздухе, высоко над облаками, они разговорились.

Не желая злиться, Луиза отбросила мысли об Ароне и снова набрала номер Василиса. По-прежнему занято.

Она всегда сравнивала мужчин, которых встречала после развода, делала это неосознанно, но у нее существовала душевная мерка с Ароном в центре, и все объекты сравнения оказывались либо коротышками, либо дылдами, либо занудами, либо бездарями; короче говоря, Арон неизменно выходил победителем. Она все еще не нашла никого, кто мог бы стереть память о нем. Это приводило ее в отчаяние и бешенство, получалось, что он продолжает управлять ее жизнью, хотя не имеет на это ни малейшего права. Он изменил ей, обманул, а когда все вот-вот должно было выплыть наружу, просто исчез, как шпион, которому грозит разоблачение, бежит к своему тайному работодателю. Она испытала шок, ей и в голову не приходило, что у него на стороне есть другие женщины. Одна из них даже была ее лучшей подругой, тоже археолог, занималась раскопками храма Диониса на Тасосе. Хенрик был совсем юный, Луиза, подменяя преподавателя в университете, пыталась справиться со случившимся и склеить осколки своей разбитой жизни.

Арон разрушил ее жизнь, как внезапное извержение вулкана разрушало селение, человека или вазу. Нередко, склонившись над черепками и стараясь представить себе не поддающееся реставрации целое, она думала о себе самой. Арон не только вдребезги разбил ее жизнь, вдобавок он спрятал часть осколков, чтобы ей было труднее воссоздать себя как личность, как человека и археолога.

Арон покинул ее без предупреждения, оставил лишь несколько небрежно нацарапанных строк, извещавших, что их браку пришел конец, он больше не в силах терпеть, просил прощения и выражал надежду, что она не восстановит против него их сына.

Потом он не давал о себе знать целых семь месяцев. Наконец пришло письмо, отправленное из Венеции. По почерку она поняла, что, сочиняя это послание, Арон был пьян, находился в одном из своих знаменитых запоев, в какие иногда бросался с головой, запоев со взлетами и падениями, продолжавшихся порой больше недели. Сейчас он писал ей, преисполненный жалостью к себе и раскаянием, спрашивал, нельзя ли ему вернуться. Только тогда, сидя с заляпанным винными пятнами письмом в руках, она осознала, что все действительно кончено. Ей и хотелось, и не хотелось, чтобы он вернулся, но рисковать она не могла, ибо знала, что он вновь разобьет ее жизнь. Человек способен восстать из руин один раз, думала она. Но не дважды, это уже чересчур. А потому ответила, что их браку пришел конец. Хенрик никуда не делся, и им двоим предстояло выяснить, как они будут общаться в дальнейшем, она не собирается становиться между ними.

Прошел почти год, прежде чем Арон снова напомнил о себе. На сей раз по телефону, с постоянными помехами, из Ньюфаундленда, где укрылся с группкой таких же компьютерщиков и организовал что-то вроде сектантской компьютерной сети. Он туманно заявил, что они изучают, как будут работать будущие архивы, когда весь накопленный человечеством опыт превратится в единицы и нули. Микрофильмы и хранилища более не имеют значения для такого опыта. Теперь только компьютеры гарантируют человеку в определенном возрасте, что он не оставит после себя пустоты. Но разве можно гарантировать, что компьютеры в нашем волшебном полумире не начнут сами создавать и сохранять свой собственный опыт? Телефонная связь то и дело прерывалась, Луиза мало что поняла из его рассуждений, но он, по крайней мере, не был пьян и полон жалости к себе.

Он просил прислать ему литографию коршуна, напавшего на голубя, они купили ее, когда в первые месяцы совместной жизни случайно зашли в художественную галерею. Через неделю или две Луиза послала ему литографию. Приблизительно тогда же она поняла, что он, пусть тайком, возобновил отношения с сыном.

Арон по-прежнему стоял у нее на пути. Временами она начинала сомневаться, что когда-нибудь сумеет стереть из памяти его лицо и освободиться от той мерки, какой мерила других мужчин, в результате чего над ними рано или поздно вершился суд и они исчезали.

Она набрала номер Хенрика. Каждый раз, когда давали о себе знать болячки, связанные с Ароном, Луизе было необходимо услышать голос Хенрика, чтобы не впасть в отчаяние. Но отозвался снова автоответчик, и она сообщила, что до приезда в Висбю больше звонить не будет.

Когда сын не отвечал, ее обычно охватывала какая-то детская тревога. На секунду в голове мелькали мысли о несчастных случаях, пожарах, болезнях. Потом она успокаивалась. Хенрик был осторожен, не склонен к ненужным рискам, хотя много путешествовал в поисках неизведанного.

Луиза вышла во двор и закурила. Из дома Мицоса доносился мужской смех. Смеялся Панайотис, старший брат Мицоса. Панайотис, к досаде всей семьи, выиграл деньги в футбольную лотерею и тем самым создал бессовестные финансовые предпосылки для своего легкомысленного образа жизни. Она улыбнулась, вспомнив его, вдохнула дым и рассеянно решила, что бросит курить, когда ей стукнет шестьдесят.

Она стояла одна в темноте, теплый вечер, никаких холодных порывов ветра. «Я приехала сюда, — размышляла она. — Из Свега и меланхоличного ландшафта Херьедалена в Грецию, к захоронениям бронзового века. Из снега и морозов в теплые, сухие оливковые рощи».

Погасив сигарету, Луиза вернулась в дом. Нога болела. Она нерешительно замерла, не зная, что делать. Потом еще раз позвонила Василису. Линия была свободна, но трубку никто не снял.

Лицо Василиса в ее сознании тут же слилось с лицом Арона.

Василис обманул ев, он считает ее частью своей жизни, без которой можно обойтись.

В приступе ревности Луиза набрала номер его мобильника. Никакого ответа. Женский голос по-гречески попросил ее оставить сообщение. Стиснув зубы, она промолчала.

Потом заперла чемодан и в ту же секунду решила порвать с Василисом. Она завершит бухгалтерскую книгу и захлопнет ее так же, как захлопнула крышку чемодана.

Вытянувшись на кровати, Луиза уставилась на бесшумный вентилятор под потолком. Как она вообще могла иметь какие-то отношения с Василисом? Внезапно это показалось ей совершенно непонятным. Она почувствовала отвращение — не к нему, а к себе самой.

Вентилятор работал бесшумно, ревность улетучилась, собаки в темноте молчали. Как обычно, собираясь принять важное решение, она в мыслях называла себя по имени.

Это Луиза Кантор осенью 2004 года, вот ее жизнь, черным по белому или, скорее, красным по черному — привычное сочетание цветов на фрагментах урн, которые мы раскапываем в греческой земле. Луизе Кантор 54 года, она не боится смотреть в зеркало на свое лицо и тело. Она по-прежнему привлекательна, еще не старуха, мужчины замечают ее, пусть и не оборачиваются в ее сторону. А она сама? В чью сторону оборачивается она? Или же ее взгляд устремлен в землю, без устали притягивающую ее возможностями отыскать намерения и следы прошлого? Луиза Кантор захлопнула книгу под названием «Василис» и больше ее не откроет. Даже не позволит ему отвезти ее завтра в афинский аэропорт.

Встав с кровати, она нашла номер местного таксопарка и умудрилась прокричать свой заказ глуховатой женщине-оператору. Теперь оставалось лишь надеяться, что такси все-таки придет. Поскольку Василис договорился с ней, что приедет в половине пятого, она заказала машину на три часа.

Она села за стол, написала Василису письмо:

Все кончено, все в прошлом. Все когда-нибудь кончается. Я чувствую, что мне предстоит что-то иное. Извини, что тебе пришлось напрасно заезжать за мной. Я пыталась позвонить. Луиза.

Она перечитала письмо. Раскаивалась ли она? Бывало и такое, множество написанных ею прощальных писем никогда не были отправлены. Но не в этот раз. Она вложила письмо в конверт, заклеила и, пройдя в темноте к почтовому ящику, прикрепила там бельевой прищепкой.

Час-другой она продремала на кровати, не раздеваясь, выпила бокал вина и внимательно поглядела на склянку со снотворным, но так ничего и не решила.

Такси приехало без трех минут три. Она ждала у калитки. Лаяли собаки Мицоса. Она опустилась на заднее сиденье и закрыла глаза. И только когда машина тронулась, смогла заснуть.

В аэропорт они приехали на рассвете. Сама того не зная, она приближалась к великой катастрофе.