"Кавалькада" - читать интересную книгу автора (Саттертуэйт Уолтер)

Берлин

Глава вторая

В чемоданах, которые Кодуэлл принес в гостиницу, оказалась одежда — очевидно, взамен той, что мисс Тернер пришлось оставить в Париже. Но мисс Тернер ничего не подошло, и перед тем как сесть в берлинский поезд, нам пришлось прошвырнуться по магазинам. Поезд отошел в шесть. На следующий день в полдень мы уже были в Берлине.

По выходе с платформы мы попали в толпу. Но среди толчеи я сразу же заметил человека с белой картонной табличкой в руке — на картонке было написано: «Господин Бомон». Но и без картонки его трудно было не заметить. Рост по меньшей мере сто девяносто пять сантиметров, прилизанные, зачесанные назад темные волосы, нос картошкой и челюсть величиной с остров Родос. На нем был дорогой серый костюм в белую полоску, сшитый так, чтобы подчеркнуть его могучее телосложение, но у любой ткани есть предел прочности, даже у самой крепкой.

Толпа огибала его широким кругом, кое-кто даже изумленно оглядывался.

— Туда, — сказал я мисс Тернер и кивком показал на громилу.

— Боже мой! — выдохнула она.

Кустистые брови громилы были выжидательно приподняты, и он переводил взгляд слева направо, потом справа налево. Когда мы подошли поближе, он остановил взгляд на нас. Брови поползли еще выше.

Я протянул руку.

— Фил Бомон.

— Привет! — воскликнул он и просиял. — Бесподобно! — Он сунул картонку под левую руку, а правую протянул мне. — Рад вас видеть!

Рука у меня не маленькая, но в его ладони она исчезла целиком.

— Эрнст Ганфштенгль, — представился он и потряс мою руку. — Но зовите меня просто Пуци, ладно? Меня все так зовут. — Говорил он с едва уловимым немецким акцептом.

— Это мисс Джейн Тернер, — сказал я.

Он выпустил мою руку, которая слегка онемела, и взял руку мисс Тернер.

— Entzückt! — воскликнул Ганфштенгль. Он держал ее руку горизонтально, как будто собирался поцеловать, но вместо этого сухо, по-немецки, склонился над ней и щелкнул каблуками — клик!

И, расплывшись в улыбке, заговорил с ней по-немецки. Она ответила ему на том же языке.

Наконец Ганфштенгль отпустил ее руку и хлопнул в ладоши. Я даже ощутил, как вокруг заколебался воздух, хотя стоял поодаль.

— Бесподобно! — повторил он, обращаясь ко мне. — Она прекрасно говорит по-немецки! — Он повернул к ней большое лицо, лучащееся счастьем. — Мне говорили, что вы знаете немецкий, но я и не подозревал, насколько превосходно!

— Это было давно, — заметила мисс Тернер. — Мне не хватает практики.

— О, ерунда, — сказал Ганфштенгль. — Вы говорите блестяще! Лучше некуда. Где изучали язык?

— Моя мама наполовину немка.

Ганфштенгль снова хлопнул в ладоши.

— Значит, вы тоже немного немка. Бесподобно!

Он улыбался, переводя взгляд с меня на мисс Тернер и обратно.

— Пойдемте? Возьмем носильщика, пусть поможет с багажом. У вокзала ждет такси. Я снял вам комнаты в гостинице «Адлон».

— Можно я брошу письмо в почтовый ящик? — спросила мисс Тернер. Она держала в руке маленький конверт. — Мне еще никогда не приходилось встречать человека, который писал бы столько писем.

— Ну конечно, — сказал Ганфштенгль.

В такси, рассчитанном на трех человек, на заднем сиденье было несколько тесновато, тем более что один из троих был размером чуть меньше белого медведя.

По дороге в гостиницу Ганфштенгль рассказал нам немного о себе и о тех знаменитостях, с которыми ему довелось встречаться. В 1909 году, еще до окончания колледжа в Гарварде, он познакомился с Т.С. Элиотом[9] и Джоном Ридом[10] — «хоть он и коммунист, знаете ли, но парень и впрямь боевой». Когда Ганфштенгль заправлял семейным делом, связанным с искусством, на Пятой авеню, он встречался с Генри Фордом, Карузо[11] и Тосканини.[12]

Ганфштенгль был энергичен, как бойскаут, он сдабривал свои монологи американскими словечками, то и дело расплывался в улыбке, мотал большущей головой и размахивал огромными ручищами. Не думаю, что он пытался произвести на нас впечатление, козыряя всеми этими именами; Думаю, он просто был очень рад, что судьба свела его с такими людьми.

— А еще Чарли Чаплин! «Маленький бродяга», помните? Так вот, однажды он пришел к нам в галерею. Просто класс! Малый что надо!

Ганфштенгль выглянул в окно и вмиг помрачнел. Мы проезжали через большой парк, и под дождем трава там выглядела серой, а деревья — промокшими и угрюмыми.

— Вот, — сказал он печально, — это и есть Тиргартен. Здесь все и случилось.

Он все так же мрачно взглянул на меня.

— Это было ужасно. Вы, конечно, знаете… — он перевел взгляд на водителя, — что тут произошло?

— Кое-что. Прежде чем мы займемся делом, нам понадобятся дополнительные сведения. Кстати, хотелось бы осмотреть и место происшествия.

— Да, конечно. Съездим туда после ленча. — Он покачал головой. — Ужасно. Если бы дело у них выгорело, Германию постигла бы трагедия.

Он вдруг улыбнулся.

— Так ведь не выгорело, верно? Но прежде чем мы начнем серьезный разговор, не мешало бы поесть.

Ганфштенгль сказал, что он подождет нас в баре. Мы с мисс Тернер поднялись в лифте на седьмой этаж вместе с двумя коридорными, по одному на каждого. Коридорные и лифтер были одеты на манер штабных офицеров из роскошного сказочного королевства. Немцы просто обожают военную форму.

— Он так и пышет энергией, не находите? — заметила мисс Тернер, когда лифтер открыл внутренние железные двери. — Наш господин Ганфштенгль.

— Угу, — подтвердил я. — Просто класс!

Она улыбнулась.

— Что значит «просто класс»?

— Малый что надо!

Мисс Тернер снова улыбнулась.

— Думаете, он и правда был с ними знаком? С Чарли Чаплином? Теодором Рузвельтом?

— Вполне возможно. Если бы он все придумал, то не получал бы от этого такого удовольствия.

Она склонила голову набок.

— Что ж, верно. Лгуны обычно прикидываются, что собственная ложь их совсем не впечатляет.

— Из вас вышел неплохой пинкертон, — заметил я.

Мисс Тернер слегка передернула плечами и тихонько вздохнула.

— Очень надеюсь.

— У вас все получится.

У нас были смежные комнаты. Мой номер оказался немного меньше, чем люкс в «Карлтоне», во Франкфурте, а тот был чуть меньше речной баржи. В комнате имелись огромная двуспальная кровать с резным изголовьем, ночной столик с новомодным французским телефонным аппаратом, два шкафа красного дерева, два-три комода и громадный буфет. Хотя там явно не хватало бара со стойкой, зато буфет был набит французскими винами, немецким коньяком, шотландским виски, среди которого почему-то затесался американский бурбон. Я вошел в ванную комнату и с удовольствием оглядел мраморные раковины, огромную мраморную ванну и белый мраморный пол. Разделся и принял ванну. Вытерся полотенцем размером с пляжное одеяло, надел все чистое, зарядил «кольт», положил его в карман пиджака и спустился вниз.

Ганфштенгль стоял у стойки бара и громко разговаривал с барменом по-немецки. Где-то через два стула от него сидели два человека в деловых костюмах. Когда я направился к нему по паркетному полу, Ганфштенгль откинул назад свою огромную голову и оглушительно расхохотался, хлопая ладонью по темной деревянной стойке. Бармен тоже рассмеялся, правда, не так рьяно. И глянул на стойку — на то место, по которому Ганфштенгль хлопал ладонью. Наверное, высматривал, нет ли там вмятины.

Ганфштенгль поднял кружку, вмещавшую не меньше галлона пива, и обратился ко мне.

— А, вот и вы, господин Бомон.

— Фил, — поправил его я.

— Фил. А вы, как я уже говорил, зовите меня Пуци.

— Как угодно.

Он рассмеялся.

— Знаете, что это означает? Что-то вроде «Малыш».

— Почти что Крошка.

Он снова рассмеялся.

— Точно! Прямо в яблочко! Итак, что будете пить? — Он поднял кружку. — Пиво? Не такое славное, как в Мюнхене, но вполне сносное.

— Спасибо, сойдет и стакан воды.

Он сказал что-то бармену, отпил глоток пива, поставил кружку и снова повернулся ко мне.

— Можно задать вам один вопрос? Личного свойства?

— Смотря какой.

— Надеюсь, не слишком личный.

— Валяйте, — сказал я.

— Вы были на Великой войне?[13]

— Да, был. А вы?

Бармен поставил напротив меня стакан со льдом и плеснул туда минеральной воды из маленькой бутылки. Прежде чем ответить, Ганфштенгль дождался, когда бармен отойдет.

— Увы, нет, — признался он. — Я был тогда в Нью-Йорке. И чуть не угодил в кутузку. Друзья помогли — спасли меня от лагеря для интернированных, хотя разрешения вернуться в Германию до окончания войны я так и не получил. О чем глубоко сожалею.

— Не стоит.

Он нахмурился.

— Простите?

— Не стоит сожалеть, что не попали на войну.

— Ну, Фил, тут я с вами не согласен. — Его широкое лицо стало серьезным. — Определенно, это один из важнейших этапов в жизни мужчины. Воинская дружба, острые ощущения, ужас — конечно, не без того, но и радость тоже. Думаю, такое никогда не забудешь.

— Угу. То-то и оно.

— Да, но…

— Пуци, — перебил я.

Он взглянул на меня и кивнул.

— Не хотите об этом говорить, угадал?

— Да.

— Ну, как скажете. — Он хлебнул пива. — Только я заговорил об этом не без причины.

— В чем же дело?

Он нахмурился.

— Деликатный вопрос. Но мне все же придется обсудить его с вами. Кое-кто в партии… беспокоится насчет вас с мисс Тернер.

— Беспокоится? — удивился я.

— Вы же американец. А мисс Тернер англичанка. И кое-кто из партийцев боится, что вы все еще питаете враждебные чувства к нам, немцам. К фрицам, понимаете? К немчуре. К злобным гуннам. — Он печально улыбнулся. Я понаслушался всякого такого, пока жил в Нью-Йорке. Я знал женщин, светских дам, которые перестали выгуливать своих овчарок, потому что не хотели, чтобы их видели с собаками немецкой породы.

Как раз накануне мы с мисс Тернер вспоминали войну, и я передал Ганфштенглю то, что сказал ей.

— Война уже давно закончилась.

— Да, но от старых привычек трудно избавиться.

— Если это все еще беспокоит партийцев, зачем они наняли пинкертонов? Наверно, и в Германии есть частные сыскные агентства.

— Нанять пинкертонов предложил господин Гитлер. Он знает репутацию агентства и питает к нему доверие. И, разумеется, к вам с мисс Тернер. Он необыкновенный человек, Фил, поразительно широких взглядов. Верю, только он и спасет Германию.

— Если Гитлер не беспокоится…

— Не все партийцы отличаются столь глубоким пониманием. — Он печально улыбнулся. — Боюсь, у некоторых еще сохранились враждебные чувства.

— Тут я ничем не могу помочь.

— Конечно, но если бы я смог их убедить…

— В чем же?

— Во-первых, в том, что вы прекрасно понимаете, насколько серьезно предстоящее расследование. Сегодня для многих из нас господин Гитлер первый человек в Германии. Как я уже говорил, его смерть стала бы трагедией для нас, партийцев, и для всех немцев. Поэтому тот, кто это сделал, должен ответить.

— Хорошо, Пуци, я постараюсь.

— Вы даете мне слово, Фил?

— Какое еще слово?

— Что проведете объективное и тщательное расследование.

— Я всегда так работаю.

— И сохраните в тайне все, что узнаете.

— Все наши расследования строго конфиденциальны.

Он просиял и протянул мне свою ручищу.

— Бесподобно!

Я дал ему свою руку и позволил ее потрясти.

— Спасибо, Фил. Я так рад… — Он глянул через мое плечо. — А вот и мисс Тернер.