"Последний магог" - читать интересную книгу автора (Вотрин Валерий)

СЯК

Однажды вечером я вернулся с Красного кургана, где провел весь день, слушая рассказы Нишкни. За лето Нишкни незаметно вытянулась, стала выше меня ростом, постройнела — Нишкни стала красавицей. Но молчаливой красавицей, замкнутой, странной, слова от нее не добьешься. Она сутками пропадала в степи, и никто не знал, чем она там занимается. В тот день она пришла ко мне и, не говоря ни слова, повела меня за собой. Мы сидели у подножия кургана и молчали — и вдруг она взяла мою руку и крепко сжала. Глаза ее были полны слез. Я обнял ее.

— Почему ты плачешь? — спросил я.

Она покачала головой, слезы лились по ее щекам.

— Тебе тэнгэр что-то сказал? — спросил я, чувствуя, что говорю глупость.

Она сердито посмотрела на меня и утерла слезы кулаком.

— Совсем глупый, — донесся до меня ее шепот. А потом она стала рассказывать. Я не помню всего. Она говорила о древних гигантских змеях, когда-то обитавших в этих краях, чьи останки ей встречались в степи, говорила о подземельях курганов, где по ночам загораются призрачные огни, говорила о том, как серебрится под луной высокая белая трава, — и чем дальше говорила она, тем страшнее и страшнее становились ее рассказы. Она говорила о призрачных воинствах, шествующих куда-то глухими ночами, об озерах крови, проступающих в полночь сквозь истрескавшуюся землю, о духах, скачущих по степи на безголовых лошадях. Лицо ее ничего не выражало, но голос дрожал. Задрожал и я. Ее неоткровенное знание каким-то образом передалось мне. Она продолжала рассказывать, не глядя на меня. Она словно чего-то от меня ждала. А я… я потихоньку высвободил руку из ее горячей ладони.

— Зачем ты все это мне рассказываешь? — спросил я, избегая ее взгляда.

— Я не могу носить в себе этого, — тихо, виновато проговорила она.

— Я не понимаю, — беспомощно сказал я.

Тень от кургана успела еле заметно передвинуться, прежде чем она ответила, еще тише, чем раньше:

— Иди, если хочешь.

Томимый незнакомой, неутоленной жаждой, не сознавая, что делаю, я поднялся и направился к дому. Не пройдя и десяти шагов, оглянулся — и увидел, что Нишкни плачет, закрыв лицо руками. И в то мгновение, в тот момент неизбывного горя она показалась мне еще более отчужденной, чем когда-либо. Я не бросился к ней, не обнял ее. Я ушел.

У дома меня ждали нукеры. Маленький пузатый десятник объявил, что меня забирают в армию бега, чтобы сделать из меня воина-карателя. Я беспрекословно, молча им подчинился. Образ плачущей Нишкни не выходил у меня из головы. Мать принялась убиваться, но я остановил ее: мелким, ничего не значащим событием показался мне мой уход на бегову службу, мелким — но по сравнению с чем? Не знаю. Помню, что с холодной головой, равнодушно и споро собрался я в дорогу.

Из моего родного хосуна нас, новобранцев, было пятеро. Над нами поставлен был начальствовать человек по имени Чуйхулу — бывший бегов советник, за какой-то проступок пониженный до десятника. За глаза его называли «человек с прыщавой душой». У Чуйхулу была притворно ласковая улыбка — и змеиный взгляд, который мы ощущали на себе во всякий час. Ходил он, заложив руки за спину и выпятив вперед объемистое брюшко; взгляд его скользил по лицам новобранцев, и каждому он ободряюще улыбался. Он помнил имя каждого.

— Так-так, — говорил он увальню Мычу. — Друг Мычу. Ну, как служится тебе, скажи?

— А… — открывал рот Мычу.

— Не скучаешь ли по дому? — перебивал его Чуйхулу.

— Не…

— По родным, по семье небось скучаешь?

— Ну…

— Небось спишь и видишь их, да, друг Мычу? Во сне их, значит, видишь?

— Э…

— Во сне видишь, скучаешь, а наяву к ним хочется. Так и хочется, говорю, удрать, а, друг Мычу?

— Не…

— Так ведь и хочется задать тягу, улизнуть, пуститься наутек, улепетнуть, а, друг Мычу? Дать драла и стречка, верно говорю?

— Ну…

— Так вон оно что! Я на него смотрю и думаю: «Какой хороший парень этот Мычу! И солдат отличный». А он кто на самом деле есть? Он есть дезертир! Вот кто ты есть, Мычу! Тут все настроены как один человек подняться и ударить по городам грешников, ударить по ним, говорю, всей нашей грозной силою, чтобы не осталось на земле нечестивых городов, — а Мычу в это время наладился удрать, улизнуть домой, как самый настоящий дезертир и предатель. А ну-ка, верные, отведите нашего Мычу вон туда и отвесьте ему десяток ударов по пяткам. Этак он расхочет бегать. А то поглядите на него — еле изловили, больно бегуч оказался.

У нас с Чуйхулу установились настороженные отношения. Пару раз он пытался поймать меня на слове, но я только непонимающе пялился на него и молчал.

— Молчишь, Шепчу? — приставал он ко мне. — Это что же, нечего сказать тебе? Своему командиру нечего сказать? Командир спрашивает, задает вопрос, интересуется здоровьем твоим, чтобы ничего с тобой не случилось, чтобы, говорю, был ты цел и здоров и нес службу свою исправно, — а ты молчишь? А, друг Шепчу? Верно, что ли?

Но, ничего от меня не добившись, уходил, видимо раздосадованный.

Не раз я замечал, что Чуйхулу находится в особо близких отношениях с шаманами. Много их перебывало у него, и неоднократно можно было заметить картину: из дверей выходит какой-нибудь желтый тощий шаман в рваных одеждах, а возле него вьется ужом Чуйхулу, о чем-то говорит со сладкой улыбкой, забегает вперед, открывает перед шаманом двери. А потом оказывалось, что приходил к нему очередной фаворит Шумбега, из того шаманского скопища, что вечно толкалось вокруг трона верховного Гога. «Верно, хочет к бегу вернуться», — замечали бывалые. Видно, так оно и было, — но что-то у Чуйхулу не клеилось, бег не снисходил к нему, и приходилось ему заниматься нами, неотесанными новобранцами, и злился он пуще прежнего, злобился на всех и вся.

Чуйхулу обучал нас ратному делу и просвещал относительно будущего противника. Целыми днями скакали мы по полю на лошадях, сажали стрелы в соломенные чучела, рубились мечами так, что к вечеру не чувствовали ни рук, ни ног. А утром Чуйхулу собирал нас в отдельной комнате и вел беседы.

Однажды он показал нам изображение толстого безобразного существа, пожирающего жирный окорок.

— Кто это? — задал нам вопрос Чуйхулу.

«Бег», — чуть было не сказал я, но сдержался. Видимо, та же мысль пришла в голову всем, потому что все молчали, прикусив языки.

— Это, — наставительно сказал Чуйхулу, — человек земли Огон, грешник и сквернавец. Из чего состоит человек земли Огон? Человек земли Огон состоит из грешных помыслов, подлых деяний и скверных намерений. Чем занимается человек земли Огон? Он гордится, — стал загибать пальцы Чуйхулу, — алкает, гневается, загнивает в роскоши, завидует, тоскует и обжорствует, — он показал нам загнутые пальцы — вышло семь. — В отличие от человека земли Огон каков человек земли Магог? Он подчиняется воле Великого Неба, — снова принялся загибать пальцы Чуйхулу, — надеется на скорый зов Трубы, любит Гога, он благоразумен, силен, справедлив и умерен. — Чуйхулу снова показал нам загнутые пальцы — вышло опять семь. — Вот каков человек земли Магог. А теперь ты, Гожу, скажи нам, чем занимается человек земли Огон?

— Гордится, алкает… — усердно стал перечислять Гожу.

— Хорошо, хорошо, — довольно кивал Чуйхулу.

Вскоре мы уже без запинки отвечали на самые трудные, самые каверзные его вопросы.

— Второй тэнгэр вострубит — и что? — спрашивал Чуйхулу.

— И большая гора, полыхающая огнем, низвергнется в море, — послушно, в один голос, отвечали мы, — и третья часть моря сделается кровью, и третья часть судов погибнет.

— А что будет сказано саранче? — спрашивал Чуйхулу.

— Чтобы не делала вреда траве земной, и никакой зелени, и никакому дереву, а только людям, которые не имеют нашей печати на челах своих.

— И будет ли убивать их эта саранча?

— Нет, не будет, а будет только мучить пять месяцев.

— Хорошо, хорошо, — довольно кивал Чуйхулу. — Очень хорошо!

Как бы я ни относился к Чуйхулу, от него довелось узнать много интересного. Когда он был в духе и не приставал ко всем с придирками, он был хороший наставник, терпеливый и многознающий. Помню, как поразил меня его рассказ о землях, окружающих землю Магог. Начал он с того, что перечислил их, назвал столичные города, имена правителей, и кто сколько правит, и сколько народу в каждой стране живет, и чем народ этот занимается. Особенно же поразило нас всех, что живут в этих соседних с нами землях такие же люди, как мы.

— А как же псоглавцы? — неуверенно спросил кто-то. — Мне отец рассказывал…

— Чушь! — обрубил Чуйхулу. — Никаких псоглавцев на свете в помине нет. И чертей с лошадиными головами нет, и одноглазых людей, и земель, где водятся одни львы. Все это недостоверные байки.

В это совсем было трудно поверить, потому что о земле львов мне рассказывала мать с доподлинных слов одного человека, побывавшего там и видевшего львов собственными глазами. Человек это был уважаемый, хоть и сумасбродный: в молодые годы он бежал из страны, чтобы посмотреть мир, а потом, спустя много лет, вернулся рассказывать дивные истории. Поговаривали, что у него какие-то особые отношения с тэнгэрами. Слушать его собиралось полхосуна. Жаль, он скоро умер от какой-то болезни, которой заразился в чужих землях.

— А люди, живущие в соседних странах, — грешники? — спросил я у Чуйхулу.

Он важно покивал.

— Хороший вопрос, Шепчу, очень хороший. Нет, верные мои, люди эти тоже молятся Великому Небу, и когда прозвучит Труба, мы пройдем сквозь эти земли, не трогая тамошних обитателей, и с их помощью обрушимся на землю Огон.

— А где эта земля? — вырвалось у меня.

Чуйхулу смерил меня долгим взглядом.

— Ты так хочешь это знать, друг Шепчу? — спросил он.

Знать-то я хотел, но после его вопроса сразу же расхотел.

— Наверное, — промямлил я. — Интересно же…

— А вот небеса тебе и покажут путь, — улыбнулся Чуйхулу. — Скоро, очень скоро прозвучит Труба… Или ты в этом сомневаешься?

— Нет-нет, — поспешил я его заверить. — Нисколечко.

— Вот и хорошо, друг Шепчу. Очень хорошо.

Вскоре меня стали ставить в караул у ворот беговой урды. Дело караульного нехитрое: стой себе и не спи. Я и не спал — смотрел на звезды, думал. Много о чем думал я, стоя на карауле и охраняя бегову урду. О Нишкни думал, о матери, о Красном кургане, о рассказах Чуйхулу. Иногда задумывался так, что не замечал появления Чуйхулу, который тихонько подбирался и рявкал:

— Кто я такой?

— Ты — Чуйхулу, наш командир, — в один голос отвечали мы, караульные.

— Нет! Я — злой враг, пробираюсь в урду устраивать козни. Что надо делать?

— Хватать и вязать!

— Исполняйте!

Мы с готовностью набрасывались на него, прижимали к земле и начинали вязать.

— Отпустите! — хрипел Чуйхулу. — Отставить!

— Молчать, злой враг! — орали мы в ответ, продолжая крепко его вязать. Чуйхулу хрипел и ругался. Мы брали его, связанного, с двух сторон, как бревно, и тащили во двор урды. Тут развязывали.

— Хорошо, очень хорошо, — бурчал довольный Чуйхулу и, почесываясь, уходил спать.

Много ночей простоял я на карауле, пока не явилось мне то мое откровение. Никогда его не забуду. Помню, мы с Мычу только что отволокли связанного Чуйхулу на двор и там, развязав, отпустили. Он сначала брыкался, изображая непримиримого врага, но, будучи развязан, отправился спать, весьма довольный нами и самим собой. Решил немного соснуть и Мычу, утомленный схваткой. Я один не мог спать и остался на карауле, обуреваемый мыслями и воспоминаниями. Передо мной расстилалась степь, смутно белела дорога. Из каждой щели, от каждой травинки возносился к звездным небесам стогласый хор сверчков.

— Истинно говорю! — загремел вдруг сверху и, кажется, со всех сторон неведомый голос. — Заколот должен быть черный баран с белой ноздрей, а не белый баран с черной! Иди и скажи — воистину, если ослушается, то горе ему, и родным его, и близким его, и близким близких его, и родным родных его…

По-моему, я в остолбенении что-то произнес, потому что голос осекся.

— Что? — подозрительно спросил он. — Кто здесь?

— Это я, Шепчу, — тонким голосом отвечал я. Меня взял страх, зуб на зуб не попадал у меня. — А ты кто? Ты где?

— Я кто? — взвыл голос. — О случайное существо, оказавшееся на моем пути! Я — Великий Дух Балбан! Почему ты здесь? Как ты здесь оказался? Отвечай, если хочешь жить!

— Я стою тут на карауле, — отвечал я.

— На карауле? А что у тебя есть?

— Вот пика есть, — стал показывать я не без гордости. — Сабля вот. Есть железный шелом.

— Шелом! — закричал он так пронзительно, что волосы у меня на голове встали дыбом. — А баран? Баран у тебя есть?

— Барана нет, — твердо отвечал я, сжимая пику.

— А у кого он есть? Черный баран с белой ноздрей? Он должен быть принесен в жертву завтра к полудню, иначе стране грозят неисчислимые бедствия!

Я не знал, у кого есть такой баран. По правде говоря, мне никогда не доводилось видеть черных баранов с белыми ноздрями. А сколько я этих баранов видел, даже не упомню. Сотни баранов выпас я за свою жизнь. И лошадей. Лошадей я тоже много пас. Так я Великому Духу Балбану и сказал.

— Постой, — произнес он, захваченный новой мыслью. — Караульщик, ты почему меня слышишь? Где шаман?

Я огляделся. Никаких шаманов поблизости было не видать. Передо мной расстилалась степь, смутно белела дорога. Царила тишина — стогласый хор сверчков разом умолк.

— Великий Дух Балбан! — позвал я несмело.

— Ну чего тебе? — недовольно отозвался голос.

— Ни одного шамана поблизости нет.

— Ни одного? Так-таки ни одного?

— Ни единого.

Дух замолчал. Чувствовалось, что он погрузился в глубокие раздумья, и раздумья эти касались меня.

— Хорошо, — произнес он наконец, и в голосе его слышалось сомнение. — Пойду поищу шамана.

— Великий Дух Балбан! — позвал я снова.

— Ну что опять?

— А мне что делать?

— Как что делать? — завопил он так оглушительно, что волосы опять поднялись дыбом у меня на голове. — Стоять на карауле!

— А как же твое поручение? Передать его?

Но он мне ничего не ответил. Он исчез.

Весь остаток ночи я простоял без сна, раздумывая об этом необыкновенном приключении, и много мыслей роилось в моей голове.