"Ювелир с улицы Капуцинов" - читать интересную книгу автора (Самбук Ростислав Федосьевич)

Глава шестая

Миновала предпоследняя военная зима. Для группы Петра она прошла в повседневных хлопотах. Штеккер оказался незаменимым человеком: он имел доступ к информации, которая интересовала командование Советской Армии. Галкин регулярно дважды в неделю выходил в эфир. Теперь запеленговать рацию было невозможно: Федько все время менял место передач. Однажды послал в эфир сообщение под носом гестаповцев – Пет-ро сидел в гостиной фрау Ирмы, а в машине, которая ждала его возле особняка губернатора, Галкин выстукивал:

“Тире, точка, точка… Тире, точка, тире… Тире, точка, тире… ДКК”.

Зато для Зарембы зима выдалась тяжелая. После ареста вуйка Дениса пришлось заново налаживать подпольную типографию. Хлопоты, связанные с поисками бумага и краски для ротатора, отняли много времени и сил. Кроме того, для типографии нужно было подыскать надежное помещение. Каждый шаг требовал трезвых расчетов, суровой конспирации и мудрого предвидения.

После долгих раздумий Евген Степанович решил создать типографию на квартире модного дамского портного Олексы Павловича Мысыка. Заремба хорошо знал его еще со времени совместной работы в КПЗУ[24]. Да, это была подходящая кандидатура. Олекса Павлович шил для жен важных гитлеровцев и крупных коммерсантов, понаехавших в город. Вряд ли кто заподозрит его. К тому же квартира у портного большая, живут они в ней только вдвоем с женой. К портному проще заглянуть со свертками в руках и уйти с таким же свертком. Кто догадается, что там не отрез ткани или платье, а бумага или листовки!

Мысык согласился без лишних разговоров. Печатник поселился у него под видом подмастерья, – хозяин, дескать, уже не управляется с заказами. И вот гестаповцы, раззвонившие о ликвидации подполья, снова увидели на стенах домов и на заборах листовки.

Этот день стал “черной пятницей” для Менцеля. Его вызвал губернатор и положил перед ним на стол два свежих коммунистических воззвания. Положение усугублялось тем, что к губернатору они попали раньше, чем в гестапо, и Менцель, не зная, как выкрутиться, порол какую-то чушь.

Губернатор резко прервал его:

– Вы говорили, что коммунистическое подполье в нашем городе окончательно ликвидировано. Как согласовать ваши слова с этими документами?..

Шеф гестапо поспешил заверить губернатора, что в кратчайший срок изобличит преступников, но листовки продолжали появляться. А через месяц после злосчастной беседы с губернатором Менцелю поднесли пилюлю, которая едва не доконала его: один из агентов доставил целую подпольную газету с разными материалами, даже с передовой статьей “Общая борьба против общего врага”.

Эта газета была гордостью Зарембы. Она содержала статьи и давала широкую информацию о положении на фронтах и в тылу. Евген Степанович сам написал для газеты обращение к украинскому и польскому народам, между которыми бандеровцы стремились вбить клин.

…Несколько дней в комнате не топили. Евген Сте shy;панович накинул на плечи пальто и писал неровным почерком – пальцы одеревенели от холода. Через полчаса он должен передать Мысыку материалы для газеты, а еще нужно успеть подготовить информацию для рубрики “Краевые известия”. Поэтому писал быстро, не задумываясь особенно над стилем – было бы лишь коротко и доходчиво.

“В первой половине ноября, – ложились на бумагу строчки, – на линии Потуторы – Ходоров взлетел в воздух эшелон с мадьярскими войсками. Спаслось едва лишь двадцать человек. Остальные убиты или тяжело ранены”.

Подготовив еще несколько подобных сообщений, Заремба принялся просматривать письма из Германии. Профашистские газеты часто прибегали к провокациям, фальсифицируя письма людей, которые якобы добровольно поехали на работу в Германию и теперь наслаждались там привольной жизнью. Фабриковались эти письма в приторно-угодническом духе и были рассчитаны на неопытную, несознательную молодежь. В подпольной газете следовало разоблачить эту ложь. Партизаны раздобыли несколько подлинных писем от юношей и девушек, которых гитлеровцы угнали на работу в Германию, где они находились на положении рабов, – наиболее яркие отрывки из этих писем и готовил Заремба к печати.

Закончив работу, Евген Степанович спрятал рукописи под подкладку своей видавшей виды огромной меховой шапки. Захватив с собой отремонтированный примус, он заторопился к Мысыку.

Модест Сливинский злился на весь мир. Пани Стелла уже две недели ждет его в Будапеште, а он вынужден болтаться в этом опротивевшем ему городе. Если бы хоть была еще необходимость, а то ведь Менцель просто вертит им, как цыган солнцем…

Пан Модест уже забыл, как когда-то рвался сюда. Тогда много отдал бы, чтобы поскорее представилась возможность побродить по Студенческой или посмотреть на город с Крутого замка. Неужели прошло всего лишь три года? Как все меняется… Тогда мечтал о Киеве, а сейчас со страхом просыпается по ночам – не доносится ли уже канонада большевистских орудий?..

Ко всем чертям этих гитлеровцев: понаобещали златые горы, а теперь дивизии красных уже за Шепе-товкой. Пани Стелла давно ликвидировала здесь свои дела и подалась на Запад. Пока что – в Будапешт, но они условились забраться куда-нибудь подальше.

Умная женщина эта пани Стелла! Красные еще только подступали к Днепру (газеты Геббельса вопили, что это случайный прорыв и что вскоре немецкая армия вновь перейдет в наступление), а пани Стелла позвала к себе Сливинского для секретного разговора, который пан Модест никогда в жизни не забудет.

Как она тогда сказала? Гитлеровская кобыла захромала сразу на все четыре ноги… А он, Модест Сли-винский, который считал себя дальновиднейшим чело shy;веком, засмеялся в ответ, как самый последний иди shy;от. Пани Стелла пожала плечами – дескать, каждый сам себе хозяин. Все же он послушался ее и сумел вовремя сбыть наиболее ценные картины. Что бы он сейчас с ними делал? Никто ничего не покупает, все забились в свои щели и выжидают. А чего выжидать! Всем понятно – скоро большевики будут здесь. Пусть гитлеровские газеты другим втирают очки – мол, на подступах к городу сооружены такие укрепления, какие Советам никогда не взять, – Модест Сливинский, простите, господа, имеет голову на плечах.

Сидеть бы ему сейчас в уютной будапештской квартирке и пить кофе с коньяком в обществе пани Стеллы. Боже мой, где найти слова для возвеличения ума и дальновидности этой женщины? Война научила ее, сказала на прощание пани Стелла, что лишь устойчивая валюта и драгоценности могут гарантировать спокойствие и счастье. Единственный выход для них – перебраться в Швейцарию: живописная природа, собственный коттедж… Когда кончится война, откроются дороги в Ниццу или на итальянские курорты – ничего больше порядочному человеку и не нужно. Да и годы уже не те…

Пани Стелла это сказала впервые – о годах. Она совсем не постарела, даже девушки могут позавидовать ее фигуре и цвету лица. Тем не менее она права: годы неумолимы… Пан Модест посмотрелся сегодня утром в зеркало и убедился, что эти самые годы основательно побелили ему голову. Да как тут не поседеешь, если Менцель на каждом шагу ставит тебе палки в колеса!

Месяц тому назад, когда Модест Сливинский осторожно намекнул, что ему хотелось бы свернуть свои коммерческие дела и найти тихий приют где-нибудь подальше от фронта, штандартенфюрер грохнул кулаком по столу.

– Выехать из города можете лишь по нашему разрешению. Любое своеволие, – предупредил он, – будет расцениваться как измена. Надеюсь, вы понимаете, чем это пахнет?..

Да, Модест Сливинский знал это. Потому и слонялся по Люблинскому базару, вместо того чтобы сидеть в удобном кресле в будапештской квартирке пани Стеллы.

Кончался май. Дни стояли ясные и теплые, без осточертевших прикарпатских дождей. Базарная площадь напоминала муравейник: что поделаешь, всем хочется есть, и люди несут сюда последнюю тряпку в надежде обменять ее хотя бы на горсть муки. Сливинский чувствовал себя в этой толчее как рыба в воде. Приценивался, хоть и не покупал (другое дело, если попадалось действительно стоящее, ценное), а сам высматривал красивых девушек, лелея надежду: авось да удастся выхватить из базарного скопища волшебную золотую рыбку.

Пану Модесту всегда везло. Эту девушку заметил сразу, хоть и проталкивалась она через толпу далековато от него, – тоненькая, с огромными лучистыми глазами и высоким лбом. Сливинский пробрался поближе к ней. Да, хороша: розовые, свежие щечки с ямочками невольно навевали мысли о сладостном домашнем уюте… Пан Модест подумал, что из этой девушки вышла бы хорошая жена.

Сливинский посмотрел ей вслед и вздохнул. Сейчас ему было не до девушек, способных стать верными женами. Пан Модест знал, что завоевать сердце такой русалки с ямочками на щеках – трудное и неблагодарное занятие.

“Горда, – вздохнул Сливинский, – горда и умна”. Он не любил умных: был убежден, что красивой женщине ум лишь вредит, так как несколько раз обжегся именно на этом. И все же что-то вынудило его следовать за девушкой. Он шел на некотором отдалении, любуясь ее стройной фигуркой и легкой походкой. Не отставал, надеясь на счастливый случай, который может привести к знакомству.

Девушка была в желтом платье с черным узорчатым рисунком. Это со вкусом сшитое платье, подчеркивавшее всю прелесть ее фигуры, совсем не гармонировало с большим пузатым медным чайником, который девушка несла на вытянутой руке, очевидно, чтобы не испачкаться, хотя чайник сиял своими выпуклыми начищенными боками.

Сливинскому захотелось догнать девушку, избавить ее от этого сверкающего чудовища. Ей бы в руки сумочку или по крайней мере зонтик, а то – чайник!.. Боже мой, что делает с женщинами война!..

Пан Модест ускорил шаг, стремясь догнать незнакомку. Но та неожиданно остановилась возле мастерской по ремонту примусов и посуды. Оглянулась и прикрыла за собой обитую жестью дверь.

Сливинский остановился, сделав вид, что заглядывает в витрину соседнего ресторана. Решил дождаться девушки. Ода недолго испытывала его терпение – вышла минут через пять-шесть уже без чайника, осмотрелась вокруг и засеменила на своих высоких каблуках к центру. Пан Модест собрался уже было двинуться за ней, как кто-то взял его за локоть.

– Хороша штучка, не правда ли? – услышал. Оглянулся недовольный, и вдруг лицо растянулось в насильственной улыбке: знакомый унтерштурмфюрер из гестапо.

– Вы думаете? – спросил Сливинский безразличным тоном. – Возможно… Не обратил внимания…

– А почему же вы тут торчите? Неужели только потому, что собирались меня пригласить закусить с вами?..

– Зайдемте, – покорно согласился Сливинский. Все равно девушки уже не видать – исчезла в толпе.

На другой день пан Модест проснулся поздно, с тяжелой после вчерашнего пьянства головой. Черт бы побрал этого унтерштурмфюрера – и откуда только он взялся? Просидели в ресторане до полуночи, пили водку с пивом, а это для пана Модеста смерть. Мучила изжога. Противно было смотреть и на зеленый каштан за окном, и на солнечные блики, игравшие на стекле стеллажей, и на портреты женщин на стенах. Даже они выглядели хмуро и вульгарно. А панна Ядзя, которая обольстительно улыбалась, опершись подбородком на колени, казалась ему сейчас просто уличной девкой.

Повернулся спиной к стене и застонал. Стало так жаль себя, что едва не заплакал. И почему он такой несчастный? В то время как умные и осмотрительные люди роскошествуют далеко от красного фронта, он должен пить шнапс с каким-то унтерштурмфюрером в городе, который не сегодня-завтра станет при shy;фронтовым. Черт бы побрал этого Менцеля! Сливинский соскочил с кровати, налил полстакана коньяку, растворил в нем ложку соды и с отвращением выпил.

И все из-за той красивой девчонки. Не увязался бы за ней – не встретил бы этого проклятого унтерштурмфюрера. Даже вспоминать тошно, как накачались они вчера. Ко всем чертям девчонку! Пан Модест был суеверен: ежели такое начало, каким будет конец?..

От коньяка закружилась голова, но зато исчезла изжога. Сливинский выпил одним духом стакан содовой воды – стало совсем легко, даже захотелось есть. Пан Модест посмотрел на часы – пора обедать. Одеваясь, уже весело насвистывал. Черт с ней, с этой красивой штучкой! Кажется, так выразился унтер-штурмфюрер. Выходит, она действительно красивая, если это заметил даже такой мужлан.

Прошло несколько дней. Пан Модест успел уже забыть “хорошенькую штучку” в желтом платье. Ибо все в жизни забывается, даже русалки с ямочками на щеках. Но она сама напомнила о себе. Однажды он увидел ее около рядов, где торговали всевозможной домашней рухлядью. На этот раз девушка была в скромной белой блузке с высоким воротником. Сливинский подумал, что желтое платье с низким вырезом шло ей больше.

Девушка недолго ходила между рядами. Купила что-то и пошла, как и в тот раз, в мастерскую с пылающим примусом на вывеске. Пан Модест подождал несколько минут, но она не выходила. Осторожно заглянул в окно, заставленное кастрюлями и чайниками. Сквозь грязноватое стекло ничего не увидел. Перешел на другую сторону узкой улицы и остановился у входа в ресторан, словно поджидал кого-то из друзей. Совсем незаметный для постороннего глаза – подвыпивший субъект, успевший во время обеда опрокинуть чарку-другую.

Девушка вышла с тем же блестящим медным чайником, держа его по-прежнему на вытянутой руке. Немного задержалась в дверях, может, секунду-две, не больше. Сливинский прилип к ней взглядом – и вдруг его как будто что-то кольнуло. Он еще не знал что, но было такое чувство, словно наступил на что-то живое, укусившее или ужалившее. Машинально еще следил за девушкой, даже сделал несколько шагов за ней, но скоро остановился в раздумье и потом решительно двинулся в ресторан.

Сливинский устроился около окна, из которого было удобно наблюдать за мастерской. Заходили туда преимущественно женщины – с кастрюлями, чайниками, примусами. Видимо, мастер имел большую клиентуру – что ж, это понятно: новую кастрюлю, а тем более примус, теперь и днем с огнем не сыщешь.

Самого мастера пан Модест увидел лишь около пяти часов. Кажется, интуиция не подвела его! Когда девушка выходила из мастерской, он через широко раскрытую дверь заметил бородатое лицо мастера и сразу же насторожился. Ему вспомнились слова Менцеля о некоем Зарембе – человеке со шрамом на левой щеке, который мог отпустить бороду с целью скрыть его. Пан Модест уже не раз наводил гестапо на подозрительных бородачей, но ошибался – неужели и сейчас тянет проигрышный билет?

У человека, который закрывал мастерскую, было круглое лицо, обрамленное коротко подстриженной бородкой. Пан Модест не мог разобрать, есть ли у него на левой щеке шрам, но все остальное как будто сходится: кряжистый, полнолицый…

Боже мой, неужели в самом деле Заремба?!.

По широкой лестнице большого губернаторского особняка Петро поднялся на второй этаж, где помещалась гостиная фрау Ирмы. В последнее время он с удовольствием выполнял обязанности “чиновника для особых поручений” при супруге губернатора. После того как ему удалось выполнить несколько деликатных ее просьб, он пользовался у губернаторской четы безграничным доверием и считался одним из ближайших друзей их дома.

Увидев Петра, фрау Ирма не могла скрыть своей радости.

– Сам бог послал вас сегодня, милый Карл! – воскликнула она. – Не знаю даже, как бы я обошлась без вас.

Петро почтительно склонил голову.

– Приказывайте, я к вашим услугам.

– Мы ждем сегодня высоких гостей. Будет сам командующий и с ним несколько генералов. Вы должны помочь мне встретить их.

– Готов выполнить какое угодно поручение. Хотя… в последнее время я потерял веру в наших ге shy;нералов.

– Не делайте поспешных выводов, – возразила фрау Ирма, – мне говорили, наши укрепления такие мощные, что русским никогда их не одолеть.

– Я слышал это уже много раз, – не сдавался Петро, – но, видно, наши генералы разучились воевать.

– Не смейте так говорить! – испугалась губернаторша. – Я верю в нашего командующего! Русские сломают себе шею, вот увидите…

– Этот город мне очень нравится, и не хотелось бы покидать его. – Петро произнес эти слова со всей искренностью. Он действительно привык к городу и полюбил его. – Надеюсь, вы заранее поставите меня в известность, если?..

– У нас нет секретов от вас, мой друг.

Петро охотно взялся помогать фрау Ирме – это давало ему возможность присутствовать на вечере. Он надеялся, что у генералов развяжутся языки.

На лестнице Петро встретил адъютанта губернатора Рудольфа Рехана.

– Привет, Руди! – подмигнул ему. – У вас такой вид, словно зубы ноют.

– A-a!… – безнадежно махнул тот рукой.

– Что случилось? Финансовые затруднения? – догадался Петро. – Двухсот марок хватит? Я сегодня добрый…

– Стою на краю финансовой пропасти, – признался адъютант. – Но ведь я вам и так должен…

– Финансовая пропасть – самая глубокая, – сочувственно изрек Петро. – Туда можно падать в продолжение всей жизни…

Фирма Карла Кремера охотно ссужала адъютанта деньгами, не рассчитывая, что тот вернет их. Этот долговязый, рыжий и угловатый оберштурмфюрер СС был по уши влюблен в какую-то дрезденскую вертихвостку и все свои деньги тратил на подарки ей. Руди рассказал Петру, что они решили обвенчаться, когда Рехан сможет приобрести в каком-нибудь небольшом городке приличный дом и будет иметь адвокатскую практику. Но на пути к счастью молодых стоял старик Рехан, владелец пивной в Дрездене. Он упорно не шел навстречу желаниям сына и поклялся, пока жив, не дать ему ни одного пфеннига, а умирать отнюдь не собирался.

– Вашей красавице ничего не нужно? – спросил Петро, наблюдая за тем, с какой радостью Рехан прячет полученные от него деньги.

– Потом, потом, господин Кремер. Я очень благодарен вам, но сегодня…

– Я в курсе дела, – сказал Петро, – можете не делать таинственного лица. Фрау Ирма поручила мне столько, что дай бог поспеть. До вечера… – распрощался и поспешил к выходу.

Перед ужином гости собрались в кабинете, двери которого выходили в гостиную. У плотно прикрытых дверей нес стражу мрачного вида коренастый лейтенант – по-видимому, командующий проводил секретное совещание. По гостиной, скучая, прохаживался Руди, с опаской поглядывавший на лейтенанта, и Петро понял, что адъютант боится этого угрюмого офицера.

– Из личной охраны самого… – многозначительно шепнул Рехан, перехватив взгляд Петра.

– Кого, кого? – переспросил Петро, притворившись непонимающим.

– Командующего! – значительно поднял палец вверх Руди.

– А-а… Фрау Ирма мне что-то говорила… Выходит, дела действительно важные…

– Совещание генералитета!.. – кичась своей осведомленностью, ответил Рехан. – Русским ни за что не подступиться к городу. Сверхмощные позиции делают безумием попытку штурма любыми силами… Мы перемелем живую силу противника и сами перейдем в контрнаступление, отбросив красных до самого Днепра.

Руди говорил явно с чужого голоса. Петро понял, что за дверью кабинета решаются какие-то очень важные дела. Удастся ли узнать, какие именно? Стараясь не привлекать внимания лейтенанта, Петро отошел в угол гостиной и сел так, чтобы можно было незаметно наблюдать за дверьми кабинета. Рехан уселся в кресло напротив.

– Вы успокоили меня, Руди, – завел речь Петро, стараясь вытянуть из него все, что тот знал. – Так вы утверждаете, что наш фронт большевикам не прорвать?

– Ни за что на свете! – подтвердил адъютант. – Перед городом созданы такие укрепления, что атаковать их в лоб немыслимо.

Стало быть, фрау Ирма и Рехан черпали информацию из одного источника. Но что конкретно знает Руди?

Петро предложил Рехану сигарету и продолжал разговор, придавая ему вид невинной болтовни. Однако Руди упорно обходил острые углы. Скоро Петро убедился, что адъютант ничего существенного не зна shy;ет. Разглагольствования Рехана ему надоели, и он с удовольствием поднялся навстречу вошедшей в зал фрау Ирме.

Губернаторша была в темном шелковом платье, которое плотно облегало ее полную фигуру. Опершись на руку Петра, она еще раз осмотрела накрытый к ужину стол.

– Кажется, мой друг, все в порядке! Нет лишь устриц, а генерал, говорят, очень их любит.

– Мы не во Франции, мадам, – весело ответил Петро, – генерал простит…

– Надеюсь. Однако мне не хочется уронить свое достоинство, осрамиться перед командующим.

– Вы не осрамились бы перед самим фюрером! – воскликнул Петро. – Не знаю, кто сейчас в Германии способен с таким вкусом и знанием дела приготовить ужин!

– О-о, какой вы льстец! – погрозила пальцем фрау Ирма. – Мне хотелось бы…

Чего хотелось губернаторше, Петро так и не узнал, ибо как раз в этот момент двери кабинета широко раскрылись. Фрау Ирма поплыла навстречу гостям.

Губернатор познакомил жену с генералами. Отпустив хозяйке положенные комплименты, гости поспешили к столу. В кабинете остался небольшого роста генерал с колючими глазами. Он что-то приказывал кряжистому оберсту[25], который складывал карты и бумаги в большую кожаную папку.

“Командующий”, – догадался Петро, тщетно стараясь услышать, о чем он говорит. Оберет застегнул папку и пошел за генералом. Петро не спускал глаз с этой большой коричневой папки. Как много стоила она, сколько тысяч и тысяч человеческих жизней зависели от бумаг, которые хранились в ней!..

Фрау Ирма сладко улыбнулась генералу.

– Надеюсь, вы не будете скучать у нас, – чуть не пропела.

– Я слышал о вашем гостеприимстве, – наклонил свою коротко подстриженную седую голову командующий, – но я не знал, что хозяйка этого дома так очаровательна…

Фрау Ирма представила гостю Петра. Генерал пренебрежительно кивнул ему, подал фрау Ирме руку и повел ее к столу. Губернатор подозвал к себе оберста.

– Командующий будет ночевать у меня, – ска shy;зал. – Охрана разместится на первом этаже.

Петро навострил уши.

– Документы можно оставить в моем сейфе, – продолжал фон Вайганг.

Они возвратились в кабинет. Губернатор открыл массивные стальные двери сейфа, оберет положил туда папку. Щелкнул замок – Петро заметил, как фон Вайганг для чего-то провел рукой под сейфом. Спрятав ключи, губернатор вместе с оберстом присоединились к сидевшим за столом.

Петру досталось место между Руди и оберстом.

Рехан познакомил их. Оберет, как можно было догадываться, был адъютантом командующего. Он оказался на редкость неразговорчивым человеком. Скоро Петро потерял надежду вытянуть из него что-либо, кроме коротких “да”, “нет” или “благодарю”. За столом шел неинтересный для Петра разговор. Казалось, генералы твердо условились обходить военные темы. При первом удобном случае Кирилюк вышел из-за стола.

Еще раньше его окончили ужин два генерала. Сейчас они курили, оживленно о чем-то беседуя. Заметив Кирилюка, внимательно посмотрели на него, и Петро еще раз убедился, что штатские вызывают антипатию и даже недоверие у военных. В конце концов их можно было понять: вся Германия надела мундиры, и штатские выглядели белыми воронами. Да, от неприязни военных Петра не спасала даже палка, на которую он опирался подчеркнуто тяжело.

Кирилюк уселся в углу и, закурив сигарету, поглядывал исподлобья на дверь кабинета, о котором не мог сейчас не думать. Кабинет, массивные дверцы стального сейфа, коричневая кожаная папка целиком завладели его воображением. Еще бы, важнейшая тайна в трех шагах от него! Но эти несколько шагов могут стать последними в его жизни. Взвешивал: оправдан ли риск, есть ли вообще шансы на успех? Вздохнул, притушил окурок и вышел в туалет. Во что бы то ни стало необходимо сфотографировать документы. Как хорошо, что майор Скачков оставил ему портативный фотоаппарат. Конечно, проще было бы выкрасть папку, но тогда гитлеровцы вынуждены будут перегруппировать свои силы, документы потеряют все свое значение. Нет, надо сделать так, чтобы они даже не подозревали, что их коснулась чужая рука.

После ужина Петро попрощался с фрау Ирмой. Однако, спустившись в вестибюль, незаметно проскользнул в узкую дверь, которая вела к черному ходу – он отлично знал расположение комнат в губернаторском особняке: как-никак свой человек в доме! По крутой винтовой лестнице поднялся на третий этаж, где помещалась прислуга, и узким коридорчиком пробежал в библиотеку. Здесь притаился за большим шкафом. Теперь его можно было обнаружить, только заглянув в этот темный уголок.

Дверь библиотеки осталась открытой, и Петро слышал все, что происходило в гостиной. Фрау Ирма смеялась тонким искусственным смехом, кто-то густым басом – вероятно, оберст – благодарил за приятно проведенный вечер.

“Если оберст благодарит – значит, гости разъезжаются”, – решил Петро.

Действительно, с улицы донесся шум заводимых моторов. Через несколько минут все затихло. Только губернатор кого-то распекал в гостиной, но вмешалась фрау Ирма, и он успокоился. Потом скрипнула дверь, – вероятно, супружеская пара удалилась в спальню.

Вдруг на лестнице возникла какая-то возня, послышалось перешептывание, приглушенный смех…

– Иди-ка сюда, – просил кто-то, увлекая собеседницу в библиотеку.

– Как вам не стыдно? – отвечал с наигранной строгостью женский голос. Но обладательница его не очень-то сопротивлялась. – Что вам от меня нужно?.. – хихикала она.

В ответ донеслось:

– Зачем задавать бессмысленные вопросы, моя ласточка! – Петро узнал голос Руди Рехана. – Пойдем к тебе!..

– Нельзя… – возразила женщина. Кажется, это была молоденькая горничная губернаторши.

– У меня есть для тебя прекрасный подарок.

– Какой?

– Это сюрприз!..

Видимо, горничная колебалась.

– Не пожалеешь, – обольщал ее Рехан.

– Погодите… – Девушка выглянула в окно.

Теперь она стояла так близко, что Петро мог дотянуться до нее рукой. Стоило ей сделать шаг в сторону, и она натолкнулась бы на него.

– Сегодня вокруг полно часовых… – сказала. Но, должно быть, именно это успокоило ее, так как она шепнула Руди: – Я пойду вперед, а вы за мной…

Они ушли. Петро перевел дыхание. Вот тебе и Руди – герой-любовник, до безумия влюбленный в свою дрезденскую красавицу!..

Прошел еще час. Дом замер. Ни одного звука, лишь громко тикают большие старинные часы в гостиной на втором этаже. Петро скинул туфли, вынул из заднего кармана маленький бельгийский браунинг и выскользнул на лестницу.

Он шел, не слыша собственных шагов. Вот порог гостиной. Постоял немного, настороженно прислушиваясь, потом свернул в коридор, ведущий в спальню. Он пробирался с такой осторожностью и так медленно, что прошло много времени, прежде чем одолел те пять-шесть шагов, которые отделяли его от двери спальни. Закрыта она или нет? Если закрыта, все его усилия ни к чему.

Нащупал дверь. Припал к ней ухом. Кто-то тихо похрапывает, со свистом выдыхая воздух. Чуть нажал на массивную бронзовую ручку. Дверь, как ему показалось, заскрипела на весь дом. Почувствовал, как оцепенели кончики пальцев. Не дышал. Миновала минута, вторая… Тишина.

Петро снова осторожно нажал на дверь. На этот раз она подалась без скрипа. В лицо ударила тяжелая волна. Воздух в спальне был насыщен смесью горьковато-пряного аромата любимых духов фрау Ирмы и винного перегара – губернатор, видимо, изрядно выпил за ужином.

Ключ от сейфа, запомнил Петро, губернатор опустил в правый карман мундира. Где же он? Выставив вперед руки, Петро пополз. Задел плечом что-то твердое, осторожно ощупал: край кровати. Рядом – вторая, слева – стул. Прополз между стулом и кроватью, наткнулся еще на один стул. Провел рукой по спинке – неужели мундир? Так и есть – мундир! Затаив дыхание, сунул руку в правый карман и вытащил ключ.

Обессиленно припал к ковру, прислушиваясь к тяжелому со shy;пе shy;нию губернатора и стуку собственного сердца. Потом попятился и ско shy;ро достиг коридора.

Теперь он уже действовал увереннее и быстрее. Проникнув в ка shy;бинет, проверил шторы затемнения на окнах и включил на shy;столь shy;ную лампу. Вспомнил, как губернатор, закрыв сейф, провел почему-то рукой под дверцами. Неужели сейф с сигнализацией?.. Петро пов shy;то shy;рил движение губернатора, и пальцы наткнулись на едва заметную кнопку. Нажал, услышал, как щелкнул выключатель. Так и есть: сейф с сигнализацией! Не раздумывая больше, вставил ключ в за shy;моч shy;ную скважину.

Сейф открылся мягко и сразу. Петро схватил папку. Сек shy;рет shy;ней shy;шие документы, схемы дислокации частей, пояснительные за shy;пис shy;ки… Нажимал на спуск фотоаппарата, не веря самому себе, и ак shy;ку shy;рат shy;но складывал в папку уже сфотографированные листы. Щелк… щелк… Еще одна схема… Остались, кажется, второстепенные до shy;ку shy;мен shy;ты, но и они имеют огромную ценность… Щелк… щелк…

– Руки вверх! – сказал кто-то за спиной, но Петро даже не ог shy;лянулся, уверенный, что это ему лишь послышалось.

– Руки вверх! – повторил кто-то.

Петро посмотрел через плечо: на пороге кабинета торчала фи shy;гу shy;ра долговязого Руди Рехана. Он с ужасом смотрел на Петра, пис shy;то shy;лет дрожал в его руке.

Кирилюк вспомнил было про свой браунинг, но лишь криво усмехнулся и поднял руки. Сейчас уже ничто не поможет: малейший шум, и через мгновенье здесь будет охрана. В окно не выскочишь, вокруг усиленные патрули.

Рехан все еще стоял на пороге, растерянно глядя на открытый сейф и разложенные на письменном столе карты.

– Вот вы кто, Карл Кремер! – произнес, наконец, Рехан. – Вот вы кто!.. Не двигаться!.. Буду стрелять без предупреждения!

Петро стоял с поднятыми вверх руками и проклинал себя. Так глупо влипнуть, когда почти все уже было сделано. Нет, это невозможно!

– Закройте за собой дверь, Руди! – сказал Петро неожиданно, и властные интонации, зазвучавшие в его голосе, никак не гармонировали с поднятыми над головой руками.

Адъютант сразу почувствовал это и хрипло засмеялся:

– Заткните свою глотку, Кремер! Вас поймали на месте преступления, через несколько минут здесь будут люди из гестапо, и я с удовольствием погляжу, как вы будете вести себя с ними.

– И все же прикройте за собой дверь, Руди! – настойчиво повторил Петро. – Думайте о себе, а не о гестапо!..

Рехан раскрыл рот, как бы собираясь позвать стражу. Еще миг – и будет поздно…

– Остановитесь, Рехан! – тихо произнес Петро. – Это ваш единственный шанс разбогатеть!..

Руди замер с раскрытым ртом.

– Прикройте за собой дверь и выслушайте меня! – сказал Петро. – Выстрелить или позвать охрану вы ведь всегда успеете…

Рехан неуверенно сделал шаг назад и плотно закрыл за собой дверь. Петро облегченно вздохнул. Он не знал еще, чем все это кончится, но теперь у него было в запасе несколько секунд, – возможно, даже минут, и все зависело от того, что возьмет верх в Рехане – жадность или страх.

– Слушайте меня внимательно, Рудольф, – произнес Петро спокойно и уверенно. – Человеку в моем положении было бы бессмысленно выдумывать что-нибудь или надеяться на ваше милосердие. Предлагаю договориться…

Адъютант возмущенно передернул плечами.

– Вы вражеский агент, Кремер, и моя совесть…

– Минуточку! – перебил Петро. – Оставим это! Сейчас я опущу руки, так как все равно не стану стрелять в вас – какой смысл привлекать охрану? Видите, я трезво оцениваю обстановку…

– О каком шансе вы говорили?

– Если вы выдадите меня гестапо, – ответил Петро сдавленным голосом, – самое большее, что вам за это дадут, – Железный крест. И всё. Поймите: всё… А я предлагаю вам деньги. Много денег!

– Железный крест не так уж плохо, – промямлил Рехан. – И меня не будет мучить совесть…

– Она и так не будет вас мучить, Руди. Ведь завтра вы сможете приобрести виллу и поселить там свою невесту!..

Глаза у Рехана заблестели.

– Под дулом пистолета я тоже понаобещал бы золотые горы, – недоверчиво произнес он, но Петро понял, что его предложение заинтересовало Рехана.

Он повернул правую руку над головой так, что Руди увидел перстень с ярким камнем, и сказал:

– Один этот перстень стоит двадцать пять тысяч марок. Сейчас он будет ваш.

– Он и так будет мой, – усмехнулся Рехан. – Пока сюда явится охрана, я успею его снять.

– Болван! – громко сказал Карл. Они разговаривали почти шепотом, и это слово, произнесенное нормальным тоном, резануло Рехана – он отшатнулся, словно получил пощечину. – Потеряете в четыре раза больше!

– Вы предлагаете мне?..

– Сто тысяч марок! – бросил Петро, медленно опустив руки и ногою придвигая к себе стул. Он понял, что выиграл этот поединок. А если бы Руди и выстрелил, то это уже не имело значения. “Пуля так пуля, – подумал. – Все равно лучше, чем гестапо…”

Адъютант и не заметил, что Петро опустил руки и даже сел на стул. “Сто тысяч! – шептал. – Сто ты shy;сяч…” Конечно, надо соглашаться: сразу будут решены все его запутанные дела…

Уже решив, Рехан все же сказал хриплым голосом:

– Вы хотите, чтобы я предал…

Петро понял: адъютант ищет благовидный предлог для отступления.

– Великая Германия, Руди, – произнес Петро, – разваливается, и каждый рассудительный человек должен заботиться лишь о самом себе. Фюрер обещал вам золотые горы, а получился пшик. Фюрер обманул вас, Руди! Почему бы и вам не ответить ему тем же? Учтите, это будет лишь справедливая плата…

– А если об этом кто-нибудь узнает?..

– Рассказывать об этом кому-нибудь, надеюсь, не станем ни я, ни вы, – ответил Петро несколько иронически. – Спрячьте пистолет! У вас дрожат руки, можете случайно выстрелить.

Рехан послушно сунул свой “вальтер” в кобуру и спросил:

– Но где гарантия, что я получу свои сто тысяч марок?

– Мне нравится этот вопрос! – усмехнулся Кремер. – Мы начинаем разговаривать как деловые люди. Так вот, сейчас я положу ключ от сейфа на место, потом вы выведете меня из особняка, после чего направимся ко мне домой и окончательно рассчитаемся. А пока, – снял перстень с пальца, – получите аванс!..

– Вы очень многого хотите от меня, – буркнул Рехан, пряча перстень.

Но Петро уже не слушал его. Аккуратно собрав в папку бумаги, положил ее в сейф, не забыв при этом снова включить сигнализацию.

– А теперь, Руди, – сказал, словно не сомневался в том, что тот выполнит все его приказания, – подежурьте в гостиной. Мне необходимо возвратить ключ хозяину, а это совсем непростая задача. Если я споткнусь на этом пути, вы можете первый поднять тревогу и отличиться. Обещаю молчать как рыба…

Рехан кивнул, вышел в гостиную и снова вытащил пистолет: если губернатор проснется и поднимет тревогу, вражеского агента задержит он, Рудольф Рехан. Задержит? Трудно поверить, что Карл будет молчать, лучше пусть он умолкнет навсегда. Рехан спустил предохранитель… Тревожно всматриваясь в темноту, он думал: “Ловкий человек этот Кремер! Интересно, сколько ему отвалят за сегодняшнюю операцию?” Уж во всяком случае, не меньше, чем получит он, Рудольф Рехан. От этой мысли ему стало не по себе – неужели продешевил?! Он решил потребовать сверх денег еще драгоценности для Хильды.

Чего этот Кремер там возится?.. Рехан осторожно подошел к двери и стал прислушиваться. Теперь он волновался за исход операции не меньше, чем сам Кремер. Мысль об этом вызвала на его лице улыбку. А-а, плевать ему и на губернатора, и на фюрера, и на всех!.. Деньги не пахнут, а Хильда будет его любить,.

Петро незаметно вынырнул из темноты. Рехан вздрогнул.

– Черт, – шепотом произнес он, – я чуть не вы shy;стрелил в вас…

– Мне нужно обуться, – сказал Петро. – Туфли в библиотеке…

Руди посветил карманным фонариком, и они прошли в библиотеку.

Надев обувь, Петро сказал:

– Вы спуститесь первым и выйдете к черному ходу. Я следую за вами. Дадите мне знак, когда можно выскользнуть.

– И все это за сто тысяч?! – заворчал Рехан.

– Хорошо, Руди, будет надбавка, – пообещал Петро.

Адъютант помолчал, потом вдруг протянул руку.

– Отдайте-ка мне свой пистолет, Кремер! – ска shy;зал он решительно.

Петро заколебался. Зачем он ему? Все же после минутной паузы вытащил из кармана браунинг и положил его на ладонь Рехана.

– Можете не волноваться. Вы получите свои деньги без эксцессов. Сегодня я не заинтересован в вашей смерти, так же как и вы в моей.

Адъютант осторожно выглянул из библиотеки. Пробираясь на ощупь, они миновали узкий коридор и по винтовой лестнице спустились на первый этаж. Рехан открыл дверь, которая вела в темный пере shy;улок.

– Стойте! – остановил его часовой. – Пароль?

– “Темная ночь”, – ответил Рехан. – Позови-ка мне старшего.

– Слушаюсь! – Солдат свернул за угол.

– Скорее! – подтолкнул Рехан Кирилюка, и тот юркнул за угол, успев услышать, как Рехан приказывал никого не выпускать из дома.

Скоро Рехан догнал его. Шли молча. Лишь теперь Петро облегченно вздохнул, хотя в глубине души все еще не верил, что так счастливо отделался.

На заре шел дождь, но ветер разогнал тучи, выглянуло солнце. Катруся выскочила на крыльцо. Она любила такие рассветы: воздух еще свеж, на смородиновом листе висят прозрачные дождевые капли, но не холодно и сладко пахнет травой, мокрой землей и левкоями. Катруся всем своим телом ощущала приятную утреннюю прохладу. Пошла на огород. Сорвала с грядки огурец, с аппетитом захрустела.

Катруся ходила по садочку, забыв про все на свете. Давно уже следовало окопать яблони и прополоть грядки, но руки все не доходят. Вот и сейчас надо спешить: уже около семи, перед работой надо поспеть к Евгену Степановичу. Катруся вернулась в дом, надела свое лучшее летнее платье – по легкому розовому шелку большие черные цветы, – нарядилась то ли потому, что утро выдалось такое хорошее, то ли потому, что условились во время обеденного перерыва встретиться с Петром.

Шла быстро, перепрыгивая через лужи и что-то весело напевая. Как прекрасно все устроено на свете: с утра дождь вымыл деревья и тротуары, а теперь выглянуло солнышко, и все живое тянется к нему! Днем она увидит Петруся, у него, наверно, есть свежие новости с фронта. Когда же, наконец, наши перейдут в наступление? Катруся знала, стабилизация фронта – явление вполне закономерное. Петро объяснил ей, что войскам необходимо подтянуть резервы для нового наступления, а на это надобно время. И все же затишье на фронте беспокоило ее, хотелось, чтобы скорее началось наступление, чтобы скорее увидеть своих на улицах родного города. Может, уже и началось? Петро узнает об этом сразу же…

Трамвая долго не было, и Катруся нервничала – всегда так: когда торопишься, что-нибудь помешает. Неужели она уже не успеет сегодня в мастерскую на Люблинском рынке? Если трамвая не будет еще пять минут, придется ехать прямо на работу.

Но как раз в эту минуту из-за угла вынырнул маленький желто-синий вагончик. “Должно быть, есть бог на свете!” – обрадовалась Катруся, вскочив на переднюю площадку.

Переполненный вагон бросало, с боку на бок, он дребезжал, как-то скорбно хрипел, словно жалуясь на свою судьбу. В давке Катрусю прижали к стене так, что она не могла даже пошевельнуться. Но и это не испортило ей настроения. Звонкая мелодия, привязавшаяся еще с утра, как бы нарастала и звучала в ее сердце все сильнее; лицо девушки освещала широкая улыбка, которая резко контрастировала с грустными, сердитыми и изнуренными лицами пассажиров. Какая-то небрежно причесанная худая женщина, увидев улыбающуюся Катрусю, нарочно больно толкнула ее локтем, но девушка не обиделась: она понимала этих голодных и изнервничавшихся, озлобившихся людей. Однако чем могла она им помочь? Ведь не крикнешь на весь вагой: “Держитесь, товарищи! Советские войска не сегодня-завтра будут в городе!”

А женщина, бросив на Катрусю гневный взгляд, направилась к выходу. Девушка вышла за ней и свернула в сторону Люблинского рынка.

Катруся любила свой город. Ей нравилось в нем старое и новое; эти контрасты как раз и определяли своеобразный облик города. Старинный монастырь XV века, дома с узкими окнами, а рядом современная площадь с большими клумбами и газонами. Средневековая ратуша с башней – и новый дом с большими зеркальными окнами. Узкая улица, вымощенная, вероятно, еще цеховыми мастерами, и асфальтированный проспект, обсаженный каштанами. Все тут родное: в этой гимназии она училась, а здесь жила ее подруга. Это ее город, потому и спешит она к Евгену Степановичу, чтобы иметь возможность снова свободно бродить по излюбленным улицам, не встречая больше эти наглые морды, эти зеленые мундиры.

Катруся посмотрела на часы: двадцать минут восьмого, надо поторопиться, чтобы не опоздать на работу. Она ускорила шаг. Вон уже и базар…

На углу Катруся на мгновенье остановилась, озираясь, не следит ли кто-нибудь, и быстро направилась в сторону знакомого дома.

– Фрейлейн Кетхен! – услышала она вдруг. – Подождите!

На противоположной стороне улицы человек в военном мундире. Солнце било в глаза, и Катруся не сразу узнала, кто окликнул ее. Присмотрелась – фельдфебель Штеккер. Улыбается, приветливо машет руками.

– Вы на работу? – кричит. – Пойдемте вместе!

Как быть? О ее встречах в мастерской с Зарембой знает лишь Петро. Даже Галкину неизвестно, каким путем приходят к нему шифровки Евгена Степановича. Что ж, придется заглянуть сюда после работы. Перебежала улицу.

– Вы сегодня рановато, камрад Штеккер…

Только теперь заметила, что оживление его напускное – фельдфебель явно чем-то очень обеспокоен.

– Новость, фрейлейн Кетхен, – шепчет, – неприятная новость…

– Что случилось?

– Вчера получен приказ: несколько офицеров, а с ними и меня переводят в Дрезден.

– Ничего нельзя поделать?

– Приказ, – развел руками Штеккер. – Сегодня сдаю дела…

– Боже, как это нехорошо, – вздохнула Катря.

– Вы, фрейлейн Кетхен, умная девушка, в обстановке разбираетесь не хуже меня. Ждать уже недолго, – наклонился к Катрусе, – скоро здесь будет Советская Армия.

– Кому сдаете дела?

– Унтер-офицеру Францу Хирше. Будьте с ним осторожны – он из мелких лавочников, принимал участие в путче… хвастается этим.

– Как все это обидно!.. – никак не могла успокоиться Катруся.

Штеккер взял девушку под руку.

– Ничего не поделаешь, – печально произнес он. – Для меня это тоже большой удар.

– В Дрездене вам будет труднее? – спросила Катруся.

– Посмотрим. Гитлер полагает, что разгромил наши организации. Но они существуют! В глубоком подполье, а все же существуют! Думаю, принесу и там пользу.

Они как раз дошли до угла. Катруся оглянулась на дом, в котором помещалась мастерская, вздохнула, сожалея, что не успела заглянуть к Евгену Степановичу. Девушка совершенно не подозревала, какая ее там ждала западня…

Двух неизвестных в штатском, которые шли за ним до самой мастерской, Евген Степанович заметил чуть ли не сразу. Закрыл за собой дверь, накинул тяжелый железный крючок и осторожно выглянул во двор через окно смежной комнаты. Ничего подозрительного не заметил. Может, не знают про второй выход из мастерской, а может, он просто стал пугливым?

“Спокойно, – приказал самому себе, – сейчас мы все проверим”.

Проскользнув в незакрытые ворота, посмотрел на улицу. Кажется, никого. Юркнув в соседний переулок, стал в подъезде, сделав вид, что завязывает шнурок на ботинке. Через несколько минут мимо него прошли те двое. Весьма опытные, ибо, даже не взглянув в его сторону, не остановились, а быстро прошли, словно озабоченные чем-то люди, которых вовсе не интересует, что происходит вокруг. А еще через несколько секунд на углу появился высокий седой человек. Стал, словно дожидался кого-то, спиною к Зарембе.

“Так, так… Теперь, товарищ Заремба, поступайте, как знаете… На этот раз вам, пожалуй, вряд ли удастся ускользнуть…”

С безразличным видом медленно двинулся улицей. Что-то насвистывал. Остановился, отломил веточку с дерева и пошел, небрежно помахивая ею. Пускай думают, что он ни о чем не догадывается, пускай идут за ним, надеясь наскочить еще на кого-нибудь. Ему нужен час, час – не больше, чтобы обмануть бдительность агентов. Катруся завтра наведается в мастерскую. Возможно, они заподозрят ее. От нее нить потянется к Кирилюку – и конец фирме Карла Кремера. А может, они уже размотали эту нить? Но что бы там ни было, он должен немедленно предупредить Петра и Катрусю.

Евген Степанович вышел на Студенческую улицу. Те двое остановились на противоположной стороне, рассматривая рекламный щит, а третий подошел к киоску с минеральными водами и велел налить себе стакан. Заремба тоже утолил “жажду” и пошел в направлении оперного театра. Не доходя до ресторана “Жорж”, заглянул в магазин солидной немецкой фирмы, торговавшей готовым платьем и верхней одеждой. Перекинулся несколькими словами с продавцом, примерил плащ, но не купил, – дескать, не понравился. Сразу же рядом начал прицениваться к костюму один из агентов, а другой дежурил у входа в ма shy;газин.

Немного дальше Евген Степанович остановился перед зеркальной витриной комиссионного магазина, потом вошел в магазин, перебрал чуть ли не все имеющиеся там плащи, ворча, что ничего подходящего нет. Как бы нечаянно толкнув агента, который тоже “интересовался” плащами, двинулся дальше. Он решил посетить три-четыре магазина, чтобы короткая и такая нужная встреча с Фостяком не бросилась в глаза гестаповцам и не привлекла их внимания именно к магазину Карла Кремера.

В третьем магазине плащей не оказалось, и Евген Степанович стал примеривать легкое летнее пальто. Он так придирчиво щупал и осматривал его, что хозяин уже обрел надежду сбыть, наконец, эту заваль. И был очень разочарован, когда Заремба, так ничего и не выбрав, собрался покинуть магазин.

– Может, примерите вот это? – с надеждой остановил он Евгена Степановича. – Чудесный материал! Пан благодарить меня будет за такое приличное пальто. Пожалуйста, пан, довоенный драп, а не какой-нибудь эрзац.

Он так старательно мял в руках пальто из дешевого эрзаца, что Заремба согласился примерить. Хозяин не мог сдержать улыбки при виде плотной фигуры покупателя в куцем пальтишке. Но не растерялся:

– Прошу пана заглянуть к нам завтра в это же время. Специально для пана будет люксусовый выбор пальто и плащей… – врал, провожая Зарембу к порогу.

Через два дома магазин Кремера. Фостяк уже по выражению лица Евгена Степановича понял: случилось что-то из ряда вон выходящее – и встревоженно метнулся навстречу.

– Спокойно! – шепнул Заремба. – За мной идут… – еле заметным жестом указал на агента, который в это время переступил порог магазина.

Фостяк, мигнув помощнику, чтобы тот занялся гестаповцем, принялся хлопотать вокруг Евгена Степановича, нарочито громко расспрашивая его:

– Пан хочет купить плащ или пальто? Наша фирма, видите ли, не специализируется на одежде, но как раз недавно мы получили кое-что на комиссию. – Снял с вешалки несколько плащей, разложил на прилавке. Искоса поглядел на помощника, который, уговаривая агента приобрести какие-то необыкновенные часы, увлек его к витрине в другой стороне магазина. – Извольте примерить…

Фостяк вышел из-за прилавка и накинул плащ на плечи Зарембы.

– Лучше пану не найти, – заливался он, угодливо заглядывая в глаза “покупателю”, а сам украдкой следил за гестаповцем. – Весь город обойдете, лучшего нигде не найдете.

– Длинноват для меня, – громко сказал Евген Степанович, – к тому же пятна…

– Где пятна? – наклонился Фостяк. – Это, простите, пан, не пятна, просто немного помято.

Заремба присмотрелся.

– А это разве не пятно? – сунул полу плаща чуть ли не под нос Фостяку.

Тот сделал вид, что рассматривает плащ. Заремба повернулся спиной к гестаповцу.

– Немедленно дайте знать Кирилюку, – прошептал Евген Степанович. – Гестаповцы выследили меня.

– Где же пан видит пятна? – обиженным голосом бубнил Фостяк. – Мы всякую дрянь на комиссию не берем. Плащ как новенький…

– Возможно, уже следят и за Петром. Приказываю: группе Кирилюка перейти на нелегальное положение. Вам тоже… – И потом громко: – А это что – разве не пятно? Да еще какое жирное…

– Это не пятно, а пятнышко, – вертелся вокруг Фостяк. – Но зато какой материал!.. Посмотрите сами, пан!..

Заремба сбросил с плеч плащ. Фостяк на мгновенье зажмурил глаза, давая знать, что всё понял.

– Тряпье подсовываете, – громко буркнул Заремба. – Лучшего нет?

Фостяк развел руками.

Евген Степанович заглянул еще в один магазин. Там, наконец, купил плащ и, перебросив его через плечо, вышел на площадь перед оперным театром. Один из агентов сидел на скамье, закрывшись газетой; другой со скучающим видом прохаживался рядом.

“Так, так… – начал размышлять Заремба. – Попытаться, что ли, бежать от них на трамвае?”

Направился к центру. Шел, легкомысленно поглядывая на женщин и всем своим видом показывая, что ни о чем больше не думает, а тело было налито свинцовой тяжестью от сознания, что, может быть, в последний раз шагает он по своему городу…

Из-за угла выкатился трамвайный вагончик. Заремба подбежал к нему, схватился за поручень и вскочил на подножку. Трамвай миновал одну остановку, другую, но агентов не было видно. Неужели удача?!. Но тут с вагончиком поравнялся серый “оппель-капитан”. На переднем сиденье развалился седовласый агент. Отвернулся, не глядя на Зарембу. Даже зев shy;нул…

Теперь уже не было никаких надежд. Ну что ж, остается только одно – возможно дороже продать свою жизнь.

Последняя остановка – Крутой замок. Заремба вышел вместе с другими пассажирами из вагона и направился к ближайшим домам. Гестаповец следовал за ним.

Заремба шагнул в первое же парадное. Лестница круто поднималась от самых дверей. Перепрыгивая через ступени, он взбежал на первую площадку. Позади хлопнула дверь. Прижался за выступом стены: теперь у него была удобная позиция – лестница темная, а вход освещен фрамугой над дверью. Вытащил пистолет, приготовился.

Агент шел осторожно, держа наготове пистолет и прислушиваясь. Остановился, скользнул взглядом по лестнице. Внизу снова стукнула дверь. Седовласый махнул рукой второму агенту, продолжая медленно продвигаться вперед.

Заремба поднял пистолет. Нажал на гашетку. Выстрела не слышал, лишь увидел, как медленно падает длинное тело…

Второй агент бросился к выходу. Пуля догнала и его. Упал на пороге, головой на улицу.

На лестнице возле тела седовласого гестаповца валялся пистолет. “Еще семь выстрелов”, – подумал Евген Степанович. В три прыжка оказался на лестнице, схватил тяжелый парабеллум. Когда бежал назад, услышал выстрел – пуля обожгла руку у локтя…

Четверть часа стояла мертвая тишина, лишь поскрипывали на ветру двери. Потом подъехала машина. Через открытые двери резанули автоматной очередью. Фигуры в черном засуетились около парадного. Заремба стрелял, считая выстрелы. Три… пять… семь… Уже несколько эсэсовцев лежали на лестнице. Вдруг что-то ту shy;пое больно ударило его в висок. Евген Степанович хотел еще раз выстрелить, но не смог поднять руки. Схватился за перила, не удержался и упал на ступеньки…

Кассета, тщательно завернутая в черную бумагу, жгла Кирилюку кожу. Петро то и дело ощупывал ее, как бы желая удостовериться, что она не исчезла и по-прежнему находится во внутреннем кармане пиджака. Он нетерпеливо мерил комнату широкими шагами. Осталось полчаса – в двенадцать придет Катруся. Она передаст Зарембе, что Кирилюк срочно выехал с Галкиным к Дорошенко. Там Федько свяжется с центром и вызовет за драгоценной пленкой самолет. Можно было бы переслать кассету и со связным, но тогда важнейшие материалы попадут за линию фронта не раньше чем через несколько дней, а тут дорог каждый час…

Когда не надо, время летит сравнительно быстро, а вот сейчас секундная стрелка и та едва ползет. Петро выглянул в окно. Галкин, подняв капот “мерседеса”, копошился в моторе. Удивительный характер у этого Федька! Пусть хоть гром гремит над головой, он остается спокойным.

Нервно постучал пальцами по стеклу, улыбнулся, вспомнив, как аккуратно пересчитывал Рехан деньги. Хорошо, что догадался вырвать у него расписку, – теперь адъютант кровно заинтересован в том, чтобы с фирмой Кремера ничего плохого не случилось. А как не хотелось Рехану писать эту расписку!..

Петро вспоминал события прошлой ночи и снова, как наяву, переживал их. Этот Руди оказался более опасным субъектом, чем можно было думать. Когда Петро начал открывать сейф, чтобы достать деньги, он вдруг услышал за спиной стук и оглянулся: по полу катались Рехан и Федько. Петро выбил из руки адъютанта пистолет и всей своей тяжестью навалился на фашиста. Тот заскулил тонким голосом, вымаливая пощаду.

– Сволочь! – со злостью сказал Федько. Он сидел на полу в одних трусах и вытирал бежавшую из разбитого носа кровь. – Хотел стрелять в тебя!..

Рехан тяжело сопел. Вдруг начал рыдать. Петро обыскал его, забрал свой браунинг. Гитлеровец бросился перед ним на колени, скуля:

– Не убивайте меня!

Руди, как оказалось, играл с ним до конца, и в этой игре главным козырем были деньги. Рехан соблюдал условия до тех пор, пока Петро не открыл сейф. Увидя деньги, фашист решил идти ва-банк. Теперь марки все равно принадлежали бы ему, а пленка со снимками секретных документов не только оправдывала бы выстрел, но и принесла бы повышение по службе. Почему он оказался на квартире у Кремера? Пустяки, всегда можно придумать какую-нибудь правдоподобную историю.

Все было продумано, но Руди не знал, что в квартире Кремера есть еще кто-то. Галкин проснулся, когда Петро привел домой адъютанта. Заглянув в комнату, Федько увидел, как гость вытащил пистолет, и успел броситься на Рехана.

Руди продолжал стоять на коленях. Петро раздумывал, что же делать? Неожиданно его осенила счастливая мысль.

– Садитесь, – подтолкнул Рехана к столу. – Пишите…

Тот послушно взялся за ручку.

– Расписка, – продиктовал Петро. – “Я, Рудольф Рехан, получил от советского разведчика Карла Кремера сто тысяч марок за то, что помог ему…”

Рехан бросил ручку.

– Я не буду этого писать!

Петро поднял пистолет и сказал:

– Мы поменялись ролями, Руди! Я буду считать до трех…

Рехан до крови закусил губу и покорно сказал:

– Диктуйте…

– На чем мы остановились? Ага… “помог ему выкрасть из сейфа губернатора и сфотографировать секретные карты, схемы укрепленного района и другие важные документы…”

Закончив диктовать, Петро приказал:

– Теперь перепишите эту расписку.

Рехан снова послушно выполнил приказ. Петро объяснил:

– Один экземпляр будет у меня, второй – у моих друзей. Если только вы выдадите меня, этот документ в тот же день получит СД.

– А деньги? – осторожно спросил Рехан.

– Не думайте, что мы вылеплены из одного теста… – Петро достал из сейфа несколько пачек и швырнул их гестаповцу.

Рехан быстрым движением пододвинул их к себе. Считал, беззвучно шевеля губами. Спрятав деньги, он жалобно поглядел на Петра.

Тот понял его.

– Надбавки не будет, Руди, – сказал насмешливо. – Вы не заслужили ее.

Адъютант состроил жалобную рожу, явно собираясь канючить, но, увидев злой блеск в глазах Федька, попятился к дверям.

Сейчас, вспоминая поведение Рехана, Петро брезгливо усмехнулся.

В окно он увидел милую фигурку Катруси и решил выйти навстречу ей, но в передней его задержал телефонный звонок. Схватив трубку, сердито буркнул:

– Слушаю…

Звонил Фостяк. Он не назвал себя, но Петро узнал его по голосу.

– Только что заходил к нам вуйко, – говорил он, явно волнуясь. – В сопровождении нескольких незнакомых…

– Каких незнакомых? – не понял Петро.

– Вы же знаете, вуйко избегает знакомств, – сказал Фостяк. – На этот раз не удалось… Неужели не понимаете? Они увязались за ним с самого утра.

– А-а… – ужаснулся Петро.

– Вы слушаете меня? – продолжал Фостяк. – Вуйко передал вам привет и сказал, что вряд ли сможет встретиться с вами… Понятно?

– Да… – едва вымолвил Петро. – Но как это все произошло?

– Вуйко и сам не знает. Кстати, он советовал вам отдохнуть… в обществе приятной девушки… Я на вашем месте сразу же покончил бы с делами и поехал куда-нибудь на село. Когда еще подвернется такая возможность? Вы понимаете меня?

– Я все понял… Вуйко не ошибся?

– Вы же знаете, он никогда не ошибается.

– Знаю…

– Счастливого вам отдыха! Я звоню из автомата. До свидания…

Петро бросил трубку. Что делать?

Быстро сбежал по лестнице и застал Катрусю возле машины. Галкин улыбается ей – черт, нашел время любезничать, когда за Зарембой идут по следам!..

Видно, Катруся что-то прочитала на лице Петра. Его тревога передалась ей. Она бросилась к нему. Петро оглянулся вокруг – улица пустая, лишь внизу, около почтамта, несколько прохожих.

– Скорее! – бросил он.

Ни о чем не спрашивая, Федько завел мотор.

“Мерседес” миновал несколько крутых закоулков, пересек широкую улицу, объехал парк. Позади – никого. Петро велел остановить машину в глухом тупичке за сквером.

Только теперь Катруся нарушила молчание:

– Что случилось?

– Гестапо напало на след Евгена Степановича!

– Не может быть! – воскликнула девушка. – Откуда ты знаешь?

– Только что звонил Фостяк. Евген Степанович заходил в магазин уже с гестаповским “хвостом”.

– Мастерская! – вскрикнула Катруся. – Я была там только позавчера…

– Возможно, кто-то следил и за тобой, – высказал предположение Галкин.

– Я ничего подозрительного не заметила. Хотя… – задумалась девушка.

– Если бы они заметили тебя в мастерской, – возразил Петро, – то в тот же день установили бы, кто ты. В гестапо знают, что ты моя невеста. Стало быть, уже позавчера они должны были следить за мной, но не сделали этого.

– Ты уверен? – спросил Галкин.

– Абсолютно! – сказал Петро. – Иначе СД и близко не подпустило бы меня вчера вечером к дому губернатора.

– Почему именно вчера? – не поняла Катруся.

– Вчера там состоялся военный совет… Ночью мне удалось сфотографировать секретные документы…

– Сфотографировал?! – не поверила сразу Катруся. – Как же это тебе удалось?!

– Не о том теперь речь, – бросил Петро и принялся размышлять вслух. – Выходит, гестапо наткнулось на след Зарембы случайно. Евген Степанович первый, кто попал в мышеловку.

– Бедный Евген Степанович… – неожиданно зарыдала Катруся.

– Цыц! – Петро так крикнул, что девушка вздрогнула. Но Кирилюк уже опомнился. – Прости, – извинился, – я совсем расклеился. Нервы уже не выдерживают…

– Ты в самом деле полагаешь, что гестаповцы случайно наткнулись на мастерскую? – спросил Галкин.

– Хотелось бы так думать, – ответил Петро.

Катруся овладела собой. Выпрямилась на сиденье и спросила:

– Фотоснимки должны попасть к нашим. Так я поняла?

– Да! – ответил Петро. – И как можно скорее. Кассету. необходимо доставить Дорошенко, чтобы он вызвал за нею самолет.

Галкин похлопал по баранке.

– К чему столько слов? Ведь пока за нами никто не следит.

– Могут задержать на контрольном пункте…

– Постойте!.. – встрепенулась Катруся. – А если сделать так?.. Поезжайте одни и ждите меня на шоссе за контрольным пунктом. Кассету же отдайте мне, я с ней выберусь из города.

– Верно! – обрадовался Галкин. – Если нас и задержат, ты доберешься До отряда сама.

– Другого выхода нет, – согласился Петро. – Мы будем ждать тебя на втором километре. Если же… – не договорил, увидев слезы в глазах Катруси.

– Не надо… – Петро обнял девушку. – Все обойдется.

Галкин вздохнул и отвернулся.

– Не надо, – повторил Петро. – Мы будем ждать тебя.

Катруся подняла заплаканное лицо.

Петро наклонился и поцеловал ее глаза. Почувствовал на губах соленый привкус, это совсем растрогало его, и он прижал к себе девушку.

Катруся затихла, боясь шевельнуться. Галкин запустил мотор, машина задрожала.

Катруся вздохнула, отодвинулась от Петра. Достала зеркальце, быстро присыпала пудрой следы слез на щеках. Запрятала в сумочку кассету с пленкой и выскользнула из машины.

– Будьте счастливы! – сказала, она – и, не оборачиваясь, поспешно ушла.

Петро следил за девушкой, пока тонкая ее фигурка не скрылась за углом.

Когда гауптман на контрольном пункте, проверив документы Галкина, потребовал паспорт у Петра, тот едва не потянулся за пистолетом, но в последнее мгновенье овладел собой и, непринужденно улыбнувшись, подал офицеру документ.

Гауптман козырнул, и они тронулись. На втором километре съехали с дороги в кусты. Петро лег в тени под дикой грушей. Но кто же мог знать, что все так благополучно кончится?

Галкин сидел, опершись на ствол молодого дубка, и насвистывал лишь ему одному знакомую мелодию,

– Оставь! – раздраженно бросил Петро.

– Почему? – обиделся Федько. – Нервы?..

Петро не ответил. Припал лицом к земле, вдыхая терпкий аромат.

“А вдруг Катрусю задержали?” Эта мысль ожгла его. Он вскочил и тревожно осмотрелся вокруг.

– Еще рано… – понял его состояние Федько. – Пешком она будет добираться сюда не меньше часа.

Петро закурил, нервно покусывая сигарету. Ни лежать, ни сидеть больше не мог. Метался между густыми кустами, задевая ветки.

И все же первым заметил девушку Галкин. Катруся шла тропинкой по другую сторону шоссе, срывая по дороге цветы, – в руках у нее был букетик.

Федько тихонько свистнул. Катруся перебежала шоссе. Стояла возле машины, раскрасневшаяся, взволнованная, с букетом бело-желтых ромашек в руке. Она казалась Петру такой красивой, красивее которой никогда не было и не будет на свете.

Через час съехали с шоссе и несколько километров петляли лесной дорогой. На поляне подожгли машину, а сами, захватив рацию, пошли через лес дорогой, известной лишь одному Галкину. Еще до сумерек он привел их в район расположения отряда.

Дорошенко обнял Петра.

– Вот ты какой! – говорил он, сжимая его в медвежьих объятиях. – Знаем, знаем про твои подвиги!..

Не успел Петро отдышаться, как прибежал Бог shy;дан и едва не задушил друга. А за ним стояла Катруся. Она смеялась от души и весело.

Галкин вызвал Центр, и через полчаса стало известно: ночью на территории отряда приземлится самолет, который заберет Петра и Катрусю.

Богдан загрустил.

– Не успел еще поговорить с сестренкой, как… – махнул безнадежно рукой.

– Теперь уже скоро будем вместе, – успокоила его Катря. – Далек ли фронт? Не успеешь оглянуться, как наши будут здесь.

…Они стояли около командирской землянки под исполинской сосной, которая тихо шумела на ветру. На костре варилась каша. Пахло горьковатым дымом, разваренным пшеном и еще чем-то знакомым, но Петро никак не мог догадаться – чем. Прислонился к сосне рядом с Катрусей, ощутил тепло ее плеча и вдруг понял, какой запах тревожил его. Пахло ландышами – любимыми цветами Катруси. Потому ли, что узнал, наконец, этот аромат, или потому, что шумел лес и в небе светились звезды, а рядом стояла любимая, у Петра стало так спокойно и тепло на душе, что захотелось петь. И музыка уже заполняла его, казалось – поет весь лес, деревья шумят в такт грустной, проникновенной, трогательной мелодии.

Бьется в тесной печурке огонь,

На поленьях смола как слеза…

Пылает костер, трещат сухие ветви, дым стелется над землей. Лесной партизанский костер, а вокруг храбрые, надежные люди. Свои… Как хорошо, что вокруг свои! Два года был он среди чужих, среди врагов. Два года прошло с того дня, когда они с Богданом постучали в окошко к Катрусе.

До тебя далеко, далеко,

Между нами снега и снега…

Налетел ветер, раздул огонь и поднял вверх сноп блестящих искр.

Пой, гармоника, вьюге назло,

Заплутавшее счастье зови…

А это счастье – рядом. Оно пахнет ландышами.

“Неужели я счастлив? – упрекнул себя Петро. – Но я ведь не знаю, что стало с дорогим и родным человеком – Евгеном Степановичем. Может быть, в эту минуту его пытают в гестапо, а может… Нет, – едва не застонал, – нет и нет!.. Сколько жертв… Тысячи и тысячи, где-то там, на востоке, сидят в окопах и не знают, кто из них доживет до завтра… Идет война! Может быть, завтра не будет и меня… И все же я счастлив!” – захотелось крикнуть так, чтобы слова поплыли над лесом далеко-далеко, до мерцающих звезд.

А с неба уже доносился гул самолета, и на большой лесной поляне запылали сигнальные костры…