"Череп грифона" - читать интересную книгу автора (Тертлдав Гарри)

ГЛАВА 1

Наступила весна.

Никогда еще за свои двадцать шесть лет Менедем так не радовался открытию навигационного сезона.

Не то чтобы зима на Родосе в тот год выдалась суровой. За всю свою жизнь Менедем еще ни разу не видел снегопада, как и его отец. И все же…

Менедем погладил рукояти рулевых весел торговой галеры «Афродита» — нежно, словно бы гладил любовницу. Рядом с ним на юте акатоса стоял его двоюродный брат Соклей. Он был на несколько месяцев старше Менедема и почти на голову выше, но капитаном судна все-таки был Менедем, тогда как Соклей исполнял обязанности тойкарха, следя за порядком на «Афродите» и за всем, что покупалось и продавалось во время торгового плавания. Соклей отлично справлялся с подсчетами. Но вот что касается людей… Что ж, общение с людьми давалось ему куда трудней.

Отец Менедема крикнул с причала, к которому была пришвартована «Афродита»:

— И будьте осторожны! Ради всех богов, будьте очень осторожны!

— Хорошо, отец, — послушно отозвался Менедем.

Он был рад покинуть Родос в том числе и потому, что оставить остров значило спастись от Филодема. Этой зимой пребывание под одной крышей с отцом далось Менедему труднее, чем в любой другой год на его памяти. Филодем с давних пор считал, что его сын ничего не может сделать правильно.

Как будто для того, чтобы лишний раз это доказать, он сейчас крикнул:

— Слушай своего двоюродного брата! У Соклея есть какой-никакой здравый смысл!

Менедем кивнул — то есть склонил голову, как делали все эллины в знак согласия — и исподтишка бросил взгляд на Соклея. У того хватило совести изобразить, что он смущен такой похвалой со стороны представителя старшего поколения.

Отец Соклея, Лисистрат, стоявший рядом с Филодемом, был куда покладистее брата, и все-таки тоже проговорил:

— Извольте соблюдать осторожность на каждом шагу!

— Хорошо. — Даже Соклей начал выказывать признаки раздражения, а ведь он ладил со своим отцом куда лучше, чем Менедем с Филодемом.

Но Лисистрат настаивал:

— Вы же знаете, в наши дни следует опасаться не только пиратов. Поскольку Птолемей и Антигон в прошлом году снова начали войну, военных галер в море будет больше, чем блох на собаке. Некоторые из этих шлюхиных сынов точно такие же пираты, только их суда быстрее, больше и мощнее пиратских.

— Да, дядя Лисистрат, — терпеливо ответил Менедем. — Но если мы не отправимся в это плавание, нашей семье придется голодать.

— Что ж, это верно, — признал Лисистрат.

— Осторожней с торговцами шелком на Косе, — предупредил Филодем. — Они обмишурят вас, если вы дадите им хоть полшанса… Даже четверть шанса. Они считают себя властелинами всего мира, потому что шелк нельзя купить ни в каком другом месте.

«И у них есть веские поводы так считать», — подумал Менедем.

Вслух же сказал:

— Мы сделаем все, что в наших силах. Вспомните — в прошлом году мы неплохо справились. И у нас на борту есть пурпурная краска, торговцы шелком всегда хорошо за нее платят.

Его отец дал еще какой-то совет, и Соклей вполголоса проговорил:

— Если мы будем и дальше их слушать, мы никогда не отплывем.

— И вправду, — шепнул Менедем в ответ и громко окликнул команду: — Гребцы — по местам! Диоклей, поднимись на корму, будь добр.

— Уже иду, шкипер, — ответил Диоклей.

Келевсту, начальнику гребцов, было чуть за сорок, его кожа обветрилась и загорела после многих лет, проведенных в море.

Покинув лишенную палубы середину акатоса, Диоклей поднялся на ют, уверенно и бесшумно ступая босыми ногами по ступенькам, ведущим на палубную надстройку. Моряки не носили обуви на борту судна, и очень немногие из них ходили обутыми на берегу.

Рукояти всех сорока весел акатоса оказались в руках гребцов достаточно быстро, чтобы Менедем остался доволен командой. Больше половины гребцов уже ходили в прошлом году на его судне в Великую Элладу и города италийских варваров. Почти все моряки в разное время успели поработать веслами и на родосских военных судах. То не была зеленая команда, и людям требовалось не много времени, чтобы сработаться — во всяком случае, Менедем на это надеялся.

Он оглядел причал, чтобы убедиться, что ни один канат больше не удерживает «Афродиту» у пристани. Канаты наверняка уже были на борту, однако Менедем предпочитал все хорошенько проверить. Попытаться отойти от берега, не отшвартовавшись? Да потом отец до конца дней своих будет ему такое поминать! Да и все остальные тоже.

Убедившись, что все в порядке, Менедем кивнул Диоклею:

— Пойдет.

Как всегда, у начальника гребцов имелись при себе маленькая колотушка с железным набалдашником и болтающийся на цепи бронзовый квадрат — с их помощью Диоклей задавал такт гребцам.

Все глаза устремились на келевста, когда он поднял бронзовый квадрат. Диоклей ухмыльнулся гребцам и занес колотушку над бронзой. Металл ударился о металл, и теперь келевст начал задавать ритм еще и голосом:

— Риппапай! Риппапай!

Весла поднялись и опустились, снова поднялись и вновь опустились. «Афродита» заскользила прочь от пирса, сперва медленно, потом все быстрей и быстрей. Соклей помахал своему отцу. Менедем нехотя оглянулся через плечо, чтобы тоже помахать Филодему. Отец помахал в ответ, что несколько удивило сына.

«Вот интересно, — подумал Менедем, — он сожалеет о нашем отбытии или, наоборот, радуется ему?»

Родос мог похвастаться по крайней мере пятью гаванями, но лишь Великая гавань да находившаяся к северо-западу от нее Военная гавань были защищены от ветра и непогоды рукотворными молами. Выход из Великой гавани в Эгейское море имел всего пару плетров в ширину — это расстояние даже меньше полета стрелы.

Менедем направил судно к середине канала.

— Риппапай! — выкликнул Диоклей и снова ударил колотушкой в бронзу. — Риппапай!

Он задавал неторопливый темп — какой смысл изматывать гребцов в самом начале путешествия? И какой смысл смущать их, заставляя грести быстро, чтобы они совершали ошибки под критическим взглядом каждой портовой крысы Родоса? В конце концов, Менедем сейчас посадил на весла всю команду по единственной причине — чтобы покрасоваться. Как только они покинут гавань, торговая галера пойдет под парусом или с восемью — десятью гребцами на каждом борту, если только не придется от кого-нибудь удирать.

Менедем чувствовал движение моря через подошвы ног и через ладони, сомкнутые на рулевых веслах.

Здесь, в защищенной гавани, вода была гладкой, как стекло. И все равно невозможно было перепутать — находишься ты в море или стоишь на твердой земле.

— Это как будто лежать на женщине, верно? — спросил Менедем Соклея.

Его двоюродный брат подергал себя за бороду. Борода не была нынче в моде у молодых людей — Менедем и большинство моряков ходили гладковыбритыми, — но Соклея никогда особо не заботили веяния моды.

— Кому еще, кроме тебя, пришло бы в голову подобное сравнение, — наконец сказал он.

— Понятия не имею, о чем ты, — со смехом ответил Менедем.

Соклей фыркнул.

— Во всяком случае, ты явно не перс.

— Не перс? Надеюсь, что так, — ответил Менедем. — А вообще, при чем тут персы? Тебе в голову приходят такие странные мысли…

— Геродот пишет, что персы, взрослея, учатся трем вещам, — пояснил Соклей, — ездить верхом, стрелять и говорить правду.

— Ах вот оно что, — отозвался Менедем. — Да ну тебя к воронам, милый братец.

Оба рассмеялись.

Менедем не сказал Соклею, что с радостью покидает Родос, поскольку его беспокоило не то, что он сделал этой весной, но то, чего он не сделал… Хотя такое бездействие было вовсе не в его характере. Двоюродный брат ничего об этом не знал; да и вообще никто, кроме самого Менедема, даже не подозревал о его тайном влечении к юной мачехе — второй жене отца, если только сама Бавкида не догадалась об этом.

Но какие бы мысли ни бродили в голове Менедема, какие бы чувства им ни владели, он не позволил себе ничего предосудительного, и эта постоянная внутренняя борьба с самим собой сделала его пребывание в отцовском доме еще тяжелей.

Даже с завязанными глазами Менедем безошибочно определил бы тот миг, когда «Афродита» проскользнула между защищавшими Великую гавань укрепленными молами и вышла в открытые воды Эгейского моря.

В тот же миг движение акатоса изменилось. Настоящие волны — небольшие, но все-таки волны, подгоняемые свежим северным бризом, — ударились о нос «Афродиты» и вспенились у бронзового тарана с тремя плавниками. Началась килевая качка — судно под ногами Менедема то поднималось, то опускалось.

— Вот теперь мы и в самом деле вышли в море! — со счастливым видом воскликнул он.

— Это точно. — В голосе Соклея слышалось значительно меньше ликования.

Качка была довольно мягкой, но двоюродный брат Менедема в начале каждого навигационного сезона был некоторое время подвержен морской болезни, пока не привыкал к пребыванию в море. Менедем благодарил богов, что его самого подобная беда миновала.

Из-за качки такелаж «Афродиты» слегка поскрипывал, и Менедем, склонив голову к плечу, улыбнулся знакомому звуку. Скреплявшие доски пазы, шипы и нагели не испытывали нагрузки с тех пор, как минувшей осенью акатос вернулся из Великой Эллады. Вообще-то судно всю зиму простояло на берегу, как военный корабль, чтобы как следует просохнуть. Некоторое время оно будет непривычно быстрым, пока сосна снова не пропитается водой.

На волнах покачивались рыбачьи лодки. Поскольку «Афродита» выходила из родосской гавани, сидящие в лодках люди понимали, что галера — не пиратское судно. Двое рыбаков даже приветственно помахали акатосу. Менедем снял руку с рулевого весла, чтобы помахать в ответ. Он любил рыбу — а какой эллин ее не любит? — но ни за что на свете не стал бы зарабатывать на жизнь рыбной ловлей. Бесконечный труд, скудное вознаграждение… Он покачал головой: нет, все, что угодно, только не это.

— Жаль, что ветер начинает дуть прямо в лицо, — заметил Диоклей. — В противном случае мы могли бы опустить парус и дать гребцам отдохнуть.

— В это время года ветер обычно и дует с севера, — ответил Менедем, и начальник гребцов кивнул в знак согласия. — Но я сниму сейчас с весел половину гребцов, — продолжал капитан. — Мы доберемся до Кавна к закату без всякой спешки.

— Надеюсь, — сказал Диоклей.

Он перестал бить колотушкой в бронзу и выкрикнул:

— Стой!

Люди прекратили грести. Акатос сбавил скорость и остановился.

— Каждый второй человек, считая с носа, может отдохнуть, — объявил келевст.

Гребцы втянули внутрь длинные весла, с которых капала вода, и сложили их поверх небольших кувшинов с пурпурной краской, поверх маленьких круглых горшков с чернилами и промасленных мешков, набитых египетским папирусом.

— Риппапай! — нараспев выкрикнул келевст. — Риппапай!

Оставшиеся на веслах гребцы снова взялись за дело. «Афродита» опять начала двигаться — не с такой скоростью, как раньше, но все-таки достаточно быстро, чтобы Менедем остался доволен.

— Во время плавания мы будем часто упражняться в тактике ведения морского боя, — обратился он к команде. — Никогда нельзя сказать заранее, в какой миг это может пригодиться. Если не считать вод вблизи Родоса, пиратов повсюду больше, чем блох на дохлой козе.

Никто не заворчал в ответ и не выразил своего несогласия. Любой ходивший в моря знал, что Менедем говорит правду.

— Если бы хоть кто-нибудь, кроме нашего полиса, заботился о том, чтобы не выпускать этих хищников в море… — поцокал языком Соклей.

— Но, увы, никому до этого нет никакого дела, — ответил Менедем и окликнул одного из освободившихся гребцов: — Аристид! Ступай на бак и гляди в оба. Ты лучший впередсмотрящий на судне.

— Хорошо, капитан, — ответил молодой моряк и поспешил выполнить приказ.

В прошлое плавание «Афродиты» он доказал, насколько острое у него зрение. Менедем хотел, чтобы пара зорких глаз высматривала — нет ли пиратов.

Сразу к востоку от Кавна начинался гористый берег Линии, а Менедем и остальные родосцы считали, что пиратство является национальным промыслом ликийцев. Любой мыс здесь вполне мог служить укрытием для длинного, стройного пентеконтора или гемолии, которая, будучи короче пентеконтора, потому что ее весла располагались в два ряда, а не в один, отличалась еще и быстроходностью, — превосходное судно, особенно для морского разбоя. И эти корабли, вполне возможно, только и ожидали подходящего момента, чтобы ринуться из укрытия и захватить добычу.

Вовремя заметить пиратов было очень важно, ибо в противном случае ты вполне мог распрощаться со свободой и оказаться на помосте для рабов на каком-нибудь захудалом невольничьем рынке, куда тебя отправят голым и в оковах.

Менедем перевел взгляд с моря на берег Карий, виднеющийся впереди. Легкая дымка и большое расстояние — Кавн лежал примерно в двух с половиной сотнях стадий к северу и чуть к востоку от Родоса — мешали как следует рассмотреть берег, но Менедем мысленно дорисовывал то, что еще не мог разглядеть.

Как и горы Ликии, горы Карий круто поднимались над морем. Нижние части склонов в это время года были золотисто-зелеными от созревающих посевов, выше росли кипарисы, можжевельник и даже несколько драгоценных кедров. Дровосеки, поднимавшиеся в горы вслед за корабельными плотниками, которые добывали древесину для судов, вполне могли встретиться там не только с волками и медведями, но и со львами.

Стоило Менедему подумать о львах, как он, естественно, вспомнил своего любимого Гомера и пробормотал несколько строк из восемнадцатой песни «Илиады»:

— С чего это тебе пришли в голову львы? — спросил Соклей.

Менедем объяснил.

— Ясно, — кивнул его двоюродный брат. — А вот интересно, есть ли хоть несколько строк в поэмах Гомера, которые ты не декламировал бы в качестве иллюстрации ко всему, что существует под солнцем?

— Не ко всему! Но если человек знает «Илиаду» и «Одиссею», то, вспомнив подходящие строки из этих поэм, он сможет догадаться, как все в мире гармонирует друг с другом, — заявил Менедем.

— Гораздо лучше узнавать все это самому, — возразил Соклей, — чем находить ответы в творениях старого слепого поэта.

— Но эллины поступали так с тех пор, как он пел свои поэмы, — ответил Менедем. — Назови мне любого из твоих драгоценных историков или философов, творения которого проживут так долго.

Он был куда консервативнее Соклея — хотя сам наверняка считал себя более практичным — и наслаждался, поддразнивая двоюродного брата.

— Зачем отправляться учиться в Афины, как поступил ты, когда большинство из того, что человеку нужно, находится прямо у нас перед носом?

Соклей сердито возразил:

— Во-первых, множество ответов Гомера не так хороши, как привыкли думать люди. А во-вторых, кто сказал, что творения Геродота, Платона и Фукидида не проживут долго? Фукидид написал свою «Историю», чтобы она стала достоянием всех времен, и, я думаю, он своего добился.

— Да ну? — Менедем ткнул себя большим пальцем в грудь. — Даже я не знаю, что он там понаписал, а я не так уж необразован. С другой стороны, возьми любого эллина из Массаллии, что на берегу Внутреннего моря, и перенеси его в один из полисов, которые Александр основал в Индии или в какой-нибудь другой стране за пределами Персии, — и когда этот эллин продекламирует строки Гомера, как только что сделал я, обязательно найдется кто-нибудь, кто их продолжит. Ну, давай скажи, что я ошибаюсь.

Он ждал. Хотя Соклей иногда и раздражал его, но всегда был болезненно честен. Вот и сейчас двоюродный брат Менедема в конце концов со вздохом признал:

— Что ж, я не могу сказать, что ты ошибаешься, ты и сам это отлично понимаешь. Гомера знают повсюду, и всем известно, что его знают повсюду. Когда человек лишь только учится читать, если он вообще этому учится, что он первым делом изучает? «Илиаду», конечно. И даже те, кто не умеет читать, знают истории, которые пел поэт.

— Спасибо. — Менедем изобразил поклон, не выпуская рулевых весел. — Ты только что сам привел доказательства в мою пользу.

— Нет, клянусь египетской собакой, — покачал головой Соклей. — Истина и то, что люди считают истинным, — не всегда одно и то же. Если бы мы думали, что наше судно плывет на юг, разве мы оказались бы в Александрии? Или все-таки продолжали бы приближаться к Кавну, несмотря на то что убеждены совсем в ином?

Настала очередь Менедема вздрогнуть. Спустя мгновение он указал вправо.

— Вон рыбак, который придерживается о нас ошибочного мнения. Мы на галере, поэтому он думает, что мы пираты, и гребет прочь изо всех сил.

Соклей помахал пальцем перед носом собеседника.

— О нет, почтеннейший, не выйдет! Ты не уклонишься таким образом от продолжения дискуссии.

Соклей был (и порой это раздражало) не только честным, но и упрямым.

— Люди могут верить во что-то, потому что это правда, но вещи не становятся правдой оттого, что люди в них верят.

Менедем поразмыслил над его словами. Дельфин выпрыгнул из воды рядом с «Афродитой», потом снова плюхнулся в море. Он был красив, но разве мог Менедем указать на него и заявить, что это бесспорная истина? Наконец он проговорил:

— Неудивительно, что Сократа заставили выпить цикуту. Это, по крайней мере, придало дискуссии иное направление.

Поскольку ветер дул прямо в лоб, команде «Афродиты» пришлось грести весь путь до Кавна. Акатос достиг города уже под вечер, и, когда судно приблизилось к пристани, проскользнув мимо молов, которые прикрывали вход в гавань, Соклей рассеянно сказал:

— Сегодня, наверное, уже слишком поздно — «мы не вернемся к делам».[2]

Стоило ему обронить эти слова, как он понял, что процитировал «Одиссею», и разозлился на самого себя. «Вот еще одна фраза из Гомера», — подумал Соклей с досадой.

С тех пор как они повздорили из-за Сократа, Соклей, насколько позволяла теснота на торговой галере, держался подальше от Менедема. У них уже и раньше случались такие споры; Соклей подозревал — нет, был уверен, — что двоюродный брат завел дискуссию на эту тему только для того, чтобы его взбесить. Беда была в том, что Менедему это удалось.

Менедем ответил так, будто все это время не замечал, что Соклей его избегает:

— Ты прав, нам не повезло. Но, я надеюсь, проксен Родоса найдет в своем доме комнату, чтобы приютить нас на ночь.

— И я тоже на это надеюсь. — Соклей принял молчаливое предложение перемирия.

Его двоюродный брат налег на одно рулевое весло и подал назад другое, направляя «Афродиту» к месту у причала. Колотушка и бронзовый квадрат Диоклея принудили людей на веслах сделать пару быстрых гребков. Потом келевст крикнул:

— Греби назад!

Три или четыре таких гребка погасили движение судна и заставили его встать у причала.

— Хорошая работа, как всегда, — похвалил Соклей.

— Спасибо, молодой господин, — ответил Диоклей.

Будучи тойкархом, Соклей имел ранг выше келевста, и к тому же он являлся сыном одного из владельцев «Афродиты». Но Соклею никогда было не стать таким моряком, как начальник гребцов, и они оба это знали. И поэтому тойкарх и келевст придерживались взаимной вежливости.

В доке неподалеку строились пара крутобоких торговых судов и одно судно с корпусом, напоминавшим тело акулы, — оно, судя по виду, могло перегнать даже гемолию. Один из торговых кораблей был почти готов; плотники крепили жесткие ребра к уже готовой обшивке из досок, другие рабочие пропускали бронзовые шипы сквозь обшивку, чтобы прикрепить ее к шпангоуту. Стук их молотов разносился по всему городу.

На холмах над Кавном припали к земле мрачные каменные укрепления Имброса. Воины этой крепости служили Одноглазому Старику — таково было прозвище Антигона, завоевавшего Карию три года тому назад. Кавн все еще объявлял себя свободным и независимым полисом, однако в нынешние дни, когда генералы покойного Александра Македонского постоянно вели войны, пытаясь разделить между собой его огромную империю, такие заявления были по большей части пустым звуком.

Пока Соклей рассматривал верфь и холмы и размышлял о государственных делах, Менедем немедленно занялся решением насущных проблем. Как и многие другие эллины, он всегда носил за щекой несколько мелких монет и теперь, выплюнув обол на ладонь, спросил стоявшего на пирсе человека, не занятого швартовкой «Афродиты»:

— Ты ведь знаешь проксена Родоса?

— Конечно. Это Киссид, сын Алексия, торговец оливками, — ответил житель Кавна.

— Верно. — Менедем швырнул местному маленькую серебряную монету и сказал ему название своего судна, а также назвал два имени — свое и Соклея. — Спроси проксена, сможет ли он приютить нас на ночь. Я дам тебе еще обол, когда вернешься с ответом.

— Договорились, товарищ.

Местный засунул обол за щеку и потрусил прочь.

Некоторое время спустя он вернулся вместе с толстопузым лысым человеком, чья голова сверкала так, будто он натирал ее оливковым маслом. Менедем дал посланцу второй обол, который исчез с такой же скоростью, как и первый.

— Радуйся. Я — Киссид, — сказал лысый. — Кто из вас кто?

— Я — Соклей, — ответил тойкарх «Афродиты».

Менедем тоже представился.

— Рад познакомиться, — проговорил Киссид, хотя тон его свидетельствовал об обратном.

Это обеспокоило Соклея: зачем же еще существует проксен, как не для того, чтобы помогать гражданам полиса, интересы которого он представляет в родном городе?

— Хотите, чтобы я вас приютил, так? — продолжал торговец оливками.

Нет, он вовсе не выглядел довольным.

— Если будешь так любезен, — ответил Соклей, гадая, уж не затаил ли Киссид в глубине души обиду на его отца или дядю.

Ни один из молодых людей прежде в глаза не видывал этого проксена. «И вроде бы Менедем никогда не пытался обольстить его жену», — с сарказмом подумал Соклей.

— Полагаю, я могу приютить вас, — ответил Киссид. — Но Гиппарх — командир гарнизона Антигона — не очень любит родосцев. Он всячески мешает оказывать им гостеприимство, очень мешает.

— Мы рады, что, несмотря на это, ты продолжаешь оставаться проксеном Родоса, почтеннейший, — вполне серьезно проговорил Соклей.

Его не прельщали ни ночевка на кишащем насекомыми, шумном, переполненном постоялом дворе, ни сон на твердой палубе юта.

— А что имеет офицер Одноглазого Старика против родосцев?

— А что тут удивительного? — ответил вопросом на вопрос Киссид. — Он думает, что ваш полис склоняется на сторону Птолемея.

Так и было на самом деле — почти. Учитывая, сколько египетского зерна проходило через Родос для последующей торговли по всему Эгейскому морю, их родному полису следовало дружить с Птолемеем. Тем не менее Соклей формально не солгал, ответив:

— Что за глупость. Мы нейтральны. Родосцы должны хранить нейтралитет, иначе одна из сторон завоюет нас в отместку за то, что мы поддерживаем другую.

— Мой двоюродный брат прав, — подтвердил Менедем.

Хотя они с Соклеем порой и препирались между собой, но против всего остального мира стояли плечом к плечу.

— Мы даже построили несколько судов для Антигона два или три года назад, — продолжал Менедем. — Разве сделали бы это, по-твоему, сторонники Птолемея?

— Вам не нужно убеждать меня, друзья мои, — заявил Киссид, — и вы уж точно не убедите Гиппарха, поскольку у того давно сложилось свое мнение на этот счет.

— У тебя будут неприятности, если ты пустишь нас переночевать? — спросил Соклей.

— Надеюсь, что нет, — уныло ответил проксен. — Но будут у меня неприятности или нет, мой долг как проксена Кавна на Родосе — помогать людям из города, интересы которого я представляю. Пойдемте со мной, почтеннейшие, и пусть мой дом будет вашим домом, пока вы в Кавне.

Прежде чем покинуть «Афродиту», Менедем убедился, что Диоклей оставил на ее борту как минимум полдюжины моряков.

— Мы ведь не обнаружим по возвращении, что у половины груза выросли ноги, а товаров и след простыл, а? — спросил Менедем.

— Вряд ли такое случится, шкипер, тем более что этой весной мы не везем павлинов, — ответил Диоклей.

— Да уж, павлинов у нас на борту нет. И мы — или, во всяком случае, я — вовсе по ним не скучаем, — заметил Соклей.

В прошлом году ему приходилось присматривать за птицами до тех пор, пока последних павлинов не продали в Сиракузах, и было бы преувеличением сказать, что тойкарх тогда наслаждался своими обязанностями.

«Если уж на то пошло, шумные, глупые птицы даже хуже моряков», — подумал Соклей — мысль, которой он предусмотрительно не поделился с начальником гребцов.

— Пойдемте, друзья, — настойчивей, чем раньше, повторил Киссид: наверное, торговец оливками не хотел, чтобы люди видели, как он болтается возле родосского судна. А вдруг осведомители донесут на него командиру гарнизона Одноглазого Старика?

Сойдя по трапу на причал, Соклей поблагодарил богиню удачи и остальных богов за то, что Родос и в самом деле свободен и независим и родосцам не приходится беспокоиться о такой ерунде.

Судя по постройкам и внешнему виду его жителей, Кавн был чисто эллинским городом, с храмами, более древними и простыми, чем храмы Родоса, а вот жилые дома здесь были построены в одном стиле. Как и на родине Соклея, тут можно было увидеть только фасады домов (среди которых попадались побеленные) да красные черепичные крыши. Все вывески были на эллинском. Мужчины носили хитоны до середины бедра, некоторые накидывали поверх хитонов гиматии. Одежда женщин доходила до лодыжек. Если женщины из богатых и уважаемых семейств выходили на публику, они обязательно надевали шляпы и вуали, прикрывающие их от алчущих глаз мужчин.

— Одна лишь мысль о том, что может прятаться под этими обертками, зажигает в мужчине огонь, верно? — пробормотал Менедем, когда мимо прошла очередная женщина.

— В тебе, может, и зажигает, — ответил Соклей.

Его двоюродный брат засмеялся.

Идя по грязным, узким, извилистым улицам, Соклей понял, что здесь чувствуется и присутствие карийцев, живших в Кавне вместе с эллинами. Хотя одежда карийцев походила на эллинскую, их мужчины чаще носили бороды, чем жители Родоса, — мода на бритье среди них еще не распространилась. У некоторых карийцев на поясе висели короткие кривые мечи — диковинное для эллинского взгляда оружие. И хотя карийцы и не писали на своем языке, они на нем говорили. Эти булькающие звуки ничего не значили для Соклея.

— Скажи, — обратился он к Киссиду, — устраивают ли здешние мужчины, женщины и даже подростки большие пьяные пирушки для своих друзей-ровесников?

Родосский проксен остановился как вкопанный и как-то странно на него посмотрел.

— Вообще-то да, — ответил он. — Но откуда ты мог об этом узнать? Ты ведь наверняка никогда не бывал здесь раньше, и такого обычая больше нет нигде во всей Карии.

— Я слышал разговоры об этом и гадал, правда это или нет, — ответил Соклей.

Объяснять, что он наткнулся на упоминание о подобном обычае в «Истории» Геродота, значило породить столько же вопросов, на сколько отвечала та книга, и Соклей благоразумно не стал так поступать.

Когда они пришли в дом торговца оливками, раб, прежде чем запереть дверь за хозяином и гостями, приветствовал Киссида на плохом эллинском. Хозяин повел родосцев через довольно простой двор к андрону, и раб принес в помещение для мужчин кувшин вина, кувшин с водой и две чаши.

— Скоро ужин, — сказал он, смешивая вино с водой в большой чаше и наполняя из нее маленькие.

— За что будем пить? — спросил Соклей. — За то, чтобы между генералами Александра наконец воцарился мир?

— Это было бы прекрасно. Но это, увы, слишком прекрасно, чтобы на такое можно было надеяться, — уныло сказал Киссид и поднял свою чашу. — Да услышат мою молитву боги: за то, чтобы не попасть под ноги генералам, когда они в конце концов сойдутся в битве!

Все трое выпили. Тост проксена очень хорошо выражал надежды Соклея в отношении Родоса.

Менедем в свою очередь поднял чашу.

— За то, чтобы мы получили прибыль, не попадаясь под ноги генералам!

Все выпили снова. Тепло растеклось по животу Соклея, и он понял, что вино было смешано с водой в соотношении один к двум — немного крепче, чем обычно.

— Я могу принести ложа, господа, если хотите, — сказал Киссид, — но обычно я обедаю сидя, если только не устраиваю настоящий симпосий.

— Не утруждайся, почтеннейший, — быстро отказался Соклей. — Ты и так оказал нам большую любезность, приютив у себя. Мы не хотим слишком сильно нарушать распорядок в твоем доме.

— Это очень мило с вашей стороны. — Вино, казалось, подействовало на Киссида сильнее, чем на Соклея. — Мой дорогой, некоторые люди воображают, будто, останавливаясь у проксена, они становятся владельцами его дома. — Он возвел глаза к потолку. — Я мог бы рассказать вам о таких случаях…

Еще одна чаша вина — и он и впрямь начал рассказывать.

Соклей услышал довольно занимательную историю об одном не в меру болтливом родосце, которого он уже давно не любил, ровеснике своего отца, — удовольствие почище многих.

Киссид махнул рукой, и его раб поставил перед каждым креслом трехногий круглый столик. Ситос — самая главная часть трапезы — состоял из белого хлеба, теплого, только что из печи. Опсон — гарнир к ситосу — включал в себя маленьких кальмаров, зажаренных в оливковом масле до золотисто-коричневого цвета.

Как любой воспитанный человек, Соклей ел выпечку левой рукой, а закуски — правой и внимательно следил за тем, чтобы съесть хлеба больше, чем кальмаров. Отправив кальмара в рот тремя пальцами правой руки, Менедем склонил голову перед Киссидом и сказал:

— Подавая такие ужины, ты сделаешь меня опсофагом.

Нежелание быть принятым за того, кто ест опсон, пренебрегая ситосом, помогло Соклею сохранить хорошие манеры. Он кивнул, чтобы показать хозяину, что согласен с замечанием Менедема. Вообще-то он считал, что его двоюродный брат из вежливости преувеличил. Кальмары были хороши — как и большинство эллинов, Соклей очень любил дары моря, — но не настолько уж великолепны.

— Вы слишком добры, — сказал Киссид. — Я забыл спросить: что вы привезли на продажу? Поскольку вы пришли на акатосе, я не ожидаю, что у вас на борту зерно, лес, дешевое вино или масло.

— Нет, «Афродита» не занимается крупными перевозками, хотя ей приходилось возить и зерно, — ответил Менедем. — Мы доставили сюда благовония из родосских роз и прекраснейшую пурпурную краску, которую вывозят из Финикии с тех пор, как Александр двадцать лет тому назад разграбил Тир.

— И папирус из Египта, и первоклассные чернила с Родоса, — добавил Соклей.

— И еще кое-что… для тех, кого не удовлетворяет будничное существование, — сказал Менедем.

— Итак, вы торгуете предметами роскоши — я понял это, как только увидел ваше судно, — проговорил Киссид. — А что вы надеетесь здесь получить? В нашем городе недостаточно предметов роскоши, чтобы мы их продавали; здесь зарабатывают на жизнь дарами земли, а еще благодаря лесу и горным рудникам.

Соклей и Менедем одновременно пожали плечами — так слаженно, будто были актерами на комических подмостках.

— Завтра пойдем на агору и посмотрим, что имеется у ваших торговцев, — сказал Соклей. — И мы с радостью продадим наши товары и за серебро. А серебра в этих местах хватает, если только нам удастся его выманить.

— Желаю вам всяческих успехов, — ответил Киссид. — Однако Антигон порядком нас разорил. Он…

Хозяин замолчал, когда вошел раб, чтобы зажечь лампы и факелы, и не возобновлял речей до тех пор, пока раб не покинул андрон. И даже после того, как тот ушел, Киссид еще некоторое время вел вполне невинную беседу. Должно быть, он побаивался осведомителей.

Насколько Соклей знал своего двоюродного брата, Менедем наверняка подумывал о том, чтобы заполучить в постель одну из рабынь Киссида. Но никаких женщин не появилось, и раб, забравший Соклея и Менедема из андрона, проводил их в тесную комнатушку с парой кроватей. Лампа, мерцавшая на столе между постелями, давала света немного, но вполне достаточно, чтобы разглядеть выражение лица Менедема. Оно было так красноречиво!

Соклей рассмеялся.

— Бедняжка, ты так разочарован!

— Ох, заткнись, — сказал Менедем. — Разумеется, разочарован: ты же не хорошенькая девушка!

— И даже не уродливая, — согласился Соклей. — Хотя, полагаю, я был бы уродливым, будь я девушкой.

— А уж старомодная борода тем более тебя не украшает, — ответил Менедем.

Соклей фыркнул.

— Все могло бы быть и хуже. Мы могли бы сейчас лежать на палубе юта.

Он стащил через голову хитон, завернулся в гиматий и улегся спать. Так же поступил и Менедем. Обе постели скрипнули, когда сплетенные из кожаных ремней рама и набитые шерстью матрасы приняли вес молодых мужчин.

Менедем задул лампу, и комната погрузилась во тьму.

Соклей почти моментально заснул.

Проснувшись в гостевой комнате родосского проксена, Менедем не сразу вспомнил, где находится, но ему напомнил об этом раздававшийся с соседней постели храп двоюродного брата. Тусклый утренний свет просачивался сквозь ставни, прикрывающие окна. Снаружи, невдалеке, стала кричать галка: «Чак! Чак! Чак!»

Разбуженный птичьим гвалтом Соклей перестал храпеть и попытался завернуться в гиматий с головой. Несмотря на шум, он попробовал снова заснуть, но безуспешно. Пробормотав под нос какое-то ругательство, Соклей сел, и тогда Менедем сказал ему:

— Добрый день.

— Почти добрый, — ответил Соклей сквозь зевоту. — Наш хозяин уже встал?

— Я не слышал ничего, кроме шума, который подняла галка. — Менедем потянулся, пошарил под кроватью и нашел там ночной горшок.

Он встал, чтобы им воспользоваться, потом передал Соклею — гостеприимство Киссида не простиралось так далеко, чтобы предложить каждому гостю отдельный.

— Проклятая шумная птица, — сказал Соклей. — Если бы я видел ее, а не только слышал, я бы попытался утопить негодяйку в горшке.

Он поставил горшок на пол. Менедем потянул к себе хитон.

— Давай найдем кухню и посмотрим, сможем ли мы раздобыть там хлеб, масло, оливки, а может, и лук. Рабы Киссида наверняка уже встали, даже если сам он еще спит. Потом вернемся на «Афродиту», растолкаем нескольких моряков, чтобы те помогли нести товары, и посмотрим, как нам повезет на агоре.

— И что продают жители Кавна, — добавил Соклей.

— И что они продают, — согласился Менедем. — Никогда не скажешь заранее, что можно найти в таком городе: здешние ли товары, товары ли из остальной Карий — или, что бы там Киссид ни говорил, диковинки с другого конца света. С тех пор как Александр распахнул для эллинов двери Персидской империи, мы натыкаемся на всевозможные удивительные вещи, о которых едва ли слышали раньше. На павлинов, например.

— От павлинов были одни неприятности, — напомнил Соклей.

— Не только неприятности — мы же получили за них серебро. — Высказавшись, Менедем стал ждать, какое возражение придумает его двоюродный брат.

Поскольку Соклей ничего не возразил, Менедем решил, что привел веский довод, и в хорошем настроении отправился искать кухню Киссида — он не каждый день побеждал в спорах с Соклеем.

Двоюродные братья только-только закончили завтракать, когда на кухню вошел сам Киссид.

— Вы ранние пташки, — сказал он, отрывая кусок от ковриги хлеба, оставшейся со вчерашнего ужина.

— У нас сегодня много дел, — ответил Менедем. — Чем скорее мы начнем, тем скорее закончим.

Во время путешествия он всегда был полон кипучей энергии в море и чуть менее деятелен на суше — когда не гонялся за той или другой женщиной. Но этим утром ему хотелось сделать все одновременно.

— Долго ты еще будешь копаться, Соклей?

Соклей сплюнул косточку последней оливки на утоптанный земляной пол.

— Все, теперь я закончил. А вообще-то мне казалось, что ты всего лишь мой двоюродный брат и капитан судна, а вовсе не мой хозяин.

— Ладно, хватит разводить философию! Пошли, у нас куча дел!

Менедем потащил за собой Соклея, как «Афродита» — лодку на буксире.

— Увидимся вечером, почтеннейший, — через плечо бросил Менедем Киссиду. — Пожелай нам удачи.

— Желаю, хотя не думаю, чтобы вам очень нужны были мои пожелания, — ответил торговец оливками. — Люди, которые так трудятся, сами выковывают свою удачу.

Менедем едва ли услышал его — он как раз выталкивал Соклея на улицу.

Однако, оказавшись снаружи, капитан «Афродиты» чуть помедлил.

— Теперь… как бы нам найти гавань?

Улицы Кавна отнюдь не тянулись аккуратными линиями. Честно говоря, они образовывали какой-то загадочный узор, неведомый в геометрии. Кавн был старым городом — в отличие от Родоса, возведенного всего сто лет назад, где улицы пересекались под прямыми углами.

— Пока мы будем идти на восток, мы не заблудимся, — сказал Соклей. — Тени подскажут нам, в какой именно стороне восток.

— Сойдет. — Менедем засмеялся. — Обычно я держу курс по солнцу в море, а не на суше. Но ты прав — это должно сработать.

Это и вправду сработало. Менедем не был абсолютно уверен, что на обратном пути он снова сможет найти дом Киссида, но поднимающееся солнце привело их в гавань, к «Афродите». Несколько моряков на борту торговой галеры все еще храпели на своих скамьях, прислонившись к обшивке корабельного борта. Большинство уже встали, но двигались с ленцой мужчин, выпивших прошлой ночью слишком много вина.

Как и следовало ожидать, Диоклей уже бодрствовал и был абсолютно трезв.

— Радуйся, шкипер! — проревел он, заставив нескольких моряков вздрогнуть. — Я надеялся, что ты появишься к этому времени. Сегодня у нас много дел.

— Верно, — согласился Менедем. — Выдели-ка мне человек шесть — восемь, чтобы перетащить на агору кувшины с краской и благовониями, горшки с чернилами и пару мешков папируса. Только не отбирай их из числа тех парней, которые оставались на судне минувшей ночью, — они заслужили, чтобы сегодня повеселиться.

— Слушаюсь.

Келевст выкликнул нескольких моряков. Те поворчали — они не были бы эллинами, если бы не ворчали, — но сделали все, что им было велено.

Во главе маленькой процессии Менедем и Соклей двинулись из порта обратно в город. Менедему пришлось спросить, как пройти на агору: в данном случае он не желал определять направление по солнцу.

Первый человек, которому он задал вопрос, залопотал на карийском языке, неизвестном Менедему. Следующий прохожий говорил на чистом эллинском, но изображал тяжкое раздумье до тех пор, пока Менедем не протянул ему обол. Едва отправив в рот маленькую монетку, парень дал быстрое и ясное описание пути, которое к тому же оказалось совершенно точным.

Менедем мысленно поблагодарил богов: он знал множество быстрых и ясных описаний пути, имевших единственный изъян — они не приводили туда, куда было нужно.

Рыночная площадь все еще оставалась полупустой, когда на ней появились люди с «Афродиты»; это дало нашим героям возможность облюбовать хорошее местечко, которое почти весь день будет оставаться в тени. Расставив как следует кувшины, горшки и мешки, принесенные моряками, Менедем начал громко расхваливать товары:

— Благовония из родосских роз! Прекрасная финикийская пурпурная краска! Папирус с Нила! Прекрасные чернила, лучше не бывает!

Очень многие люди тоже кричали, продавая горшки и фиги — Кавнос славился своими фигами, — а еще кожу и шерстяную ткань. Эти крики раздавались в каждом городе по всему побережью Внутреннего моря.

Однако Менедему благодаря необычности своих товаров удалось привлечь внимание зевак и, как он надеялся, рабов богатых людей.

— Откуда твоя краска? — спросил кто-то. — Сказать «только что из Финикии» — в наши дни значит ничего не сказать. В Финикии множество городов, и каждый из них по-своему добывает краску из моллюсков.

— Из Библа, — ответил Соклей. — С тех пор как Александр разорил Тир, все считают, что краска из Библа самая лучшая.

— Ну не знаю, — заметил житель Кавна. — Я лично всегда предпочитал сидонскую. Но краска из Библа тоже подойдет для моей шерсти, если только цена окажется более или менее приемлемой. Сколько ты просишь за один кувшин? В каждом из них родосский котил краски, так?

— Верно, — ответил Соклей. — Примерно столько жидкости, сколько вмещает большая чаша для вина. Но вино ты можешь получить за несколько оболов. А пурпурная краска стоит дороже — моллюски, из которых ее добывают, не так легко собирать, как виноград.

— Знаю, знаю, — нетерпеливо проговорил торговец шерстью. — Скажи, сколько ты хочешь за кувшин. Я отвечу тебе, что ты проклятый богами вор, а потом мы продолжим торговаться.

Соклей улыбнулся. И Менедем тоже — житель Кавна явно не любил тратить время зря.

— Как скажешь, о почтеннейший, — отозвался Соклей. — Тридцать драхм за кувшин кажется мне справедливой ценой.

— Тридцать? — взвыл местный. — Ты — проклятый богами вор! Я ожидал, что ты скажешь — пятнадцать, а я рассмеюсь в ответ. Десять и то было бы слишком много, клянусь Зевсом Лабрандским.

Он говорил на дорийском диалекте эллинского языка, не очень отличающемся от того, на котором изъяснялись Менедем с Соклеем, но бог, которым он поклялся, был карийским.

— Очень мило с твоей стороны, что ты к нам заглянул, — вежливо произнес Соклей.

Торговец шерстью не сделал попытки уйти. Маленькая толпа, собравшаяся вокруг торговцев и покупателя, подалась вперед, чтобы не упустить следующий этап торга.

Соклей просто ждал. Он хорошо умел ждать, лучше Менедема, который по складу своего характера был азартным, импульсивным игроком.

Наконец торговец шерстью из Кавна проговорил с таким видом, будто у него болел живот:

— Полагаю, я мог бы накинуть цену до двенадцати драхм. Соклей как будто его не услышал.

— Или до тринадцати, — невероятно обиженным тоном добавил местный.

— Что ж… — Соклей пощипал бороду.

Все ждали. Сколько он сбавит с первоначальной цены? Иногда… даже часто Менедем тоже встревал в сделку, но в данном случае этого, казалось, не произойдет.

Тоном мягкого сожаления Соклей сказал:

— Полагаю, отец не отхлещет меня ремнем, если я продам кувшин за двадцать восемь драхм.

Но, судя по его голосу, он не был так уж в этом уверен.

И торговца шерстью он тоже не убедил. Зрители улыбнулись и подтолкнули друг друга локтями: то будет длинный, шумный, занимательный торг. Кто-то уже шептался с соседом, предлагая заключить пари, по какой цене в конце концов будет продана краска.

Было очевидно, что торг займет немало времени, поэтому Менедем отошел, чтобы воспользоваться случаем и по-быстрому осмотреть агору. Он съел большую засахаренную фигу и едва удержался от восхищенного возгласа.

— Может, нам стоит поговорить о сделке, — обратился он к продавцу фиг. — Я мог бы привезти твои фиги на Родос, вдруг они будут иметь там успех.

— Только не тяни слишком долго, друг мой, — ответил торговец. — Мой товар всегда расходится быстро. Я уже много продал.

— Ну-ка посмотрим, что тут у вас еще интересного, — сказал Менедем. — Вон тот парень рядом с тобой торгует… Никак, настоящими львиными шкурами? А что там за шкура в полоску?

— Она из Индии, шкура тамошнего зверя под названием тигр, — ответил человек, торгующий в соседней палатке. — Если бы я развернул шкуру, ты бы увидел, что она даже больше львиной. Тигры водятся только в Индии, они убивают овец в горах — до тех пор, пока местные всем скопом не отправляются охотиться на хищников с копьями.

— Ну и ну… — откликнулся Менедем.

На Родосе не было львов. Они там никогда не водились — во всяком случае, на памяти многих поколений. Но что касается материка, Анатолии — там дело обстояло по-другому. Менедем припомнил стихи, которые пришли ему в голову в море: Гомер очень хорошо знал этих зверей. Теперь львы уже не водились в Элладе, хотя, возможно, несколько этих зверей до сих пор все еще прятались в лесной глуши Македонии.

Менедем решил прицениться к шкурам. Эллины не носили мехов — в отличие от фракийцев, скифов и других варваров, — но образы Зевса и Геракла могли подвигнуть его соотечественников на то, чтобы нарядиться в львиную шкуру… а возможно, и в шкуру тигра. Или же они могли поступить так в честь Диониса, который, как говорят, побывал в Индии.

Но прежде чем родосец успел задать вопрос, он заметил на земле возле ног обутого в сандалии торговца другой предмет.

— А это что такое и откуда? — спросил Менедем.

— На второй вопрос легче ответить, чем на первый, — ответил торговец. — Тот, кто мне продал эту штуку, сказал, что получил ее от человека, жившего в Александрии Эсхате.

— В какой-какой Александрии? — переспросил Менедем. — Александр назвал в свою честь множество городов по всему Востоку. Какая именно это из Александрии? Где она находится?

— Чуть ли не на краю света — в Согдиане, на реке Яксарт, — ответил торговец. — Живущий там эллин получил этот предмет от сака, который странствовал по равнине на северо-восток. А уж где кочевник нашел такую штуку, продавший мне ее человек и сам не знал.

— Но что же это все-таки такое? — снова спросил Менедем.

Услышав ответ торговца, он широко распахнул глаза.

— Шутишь!

— Похож, верно? — спросил житель Кавна.

— Не знаю. Я в жизни ни одного не видел, — ответил Менедем. — И не знаком ни с кем, кто бы видел… Хотя…

Он посмотрел туда, где остался Соклей. Его двоюродный брат, похоже, уже заключил сделку с торговцем шерстью, а значит, мог подойти и тоже взглянуть на удивительный предмет. Менедем пронзительно свистнул, потом помахал, чтобы привлечь внимание брата.

— Эйя, Соклей! — закричал он. — Иди сюда!

Соклей был чрезвычайно собой доволен. Он заставил торговца шерстью заплатить двадцать две драхмы за кувшин пурпурной краски и продал ему целых шесть таких кувшинов. Все вырученное сверх восемнадцати драхм было прибылью, поэтому он отлично справился. Теперь, когда покупатель отправился домой, чтобы принести серебро — одну мину и тридцать две драхмы, как доложила та часть сознания тойкарха, что ведала вычислениями, — Соклей хотел улучить миг, чтобы слегка расслабиться и погордиться собой. Хотеть-то он хотел, однако ему это не удалось. Менедем с другого конца агоры вдруг начал ему махать, свистеть и вообще вести себя как дурак.

— Эйя, Соклей! — позвал он. — Иди сюда!

— В чем дело? — закричал Соклей в ответ.

Он сомневался, что на рынке Кавна есть что-то, из-за чего стоит так волноваться. Двоюродный брат, однако, был явно с ним не согласен.

— Иди сюда! — повторил он. — Ты должен на это взглянуть!

— Взглянуть на что? — раздраженно спросил Соклей.

Менедем не ответил. Он просто снова окликнул брата и помахал ему. Бормоча что-то себе под нос, Соклей пошел взглянуть, что же, кроме хорошенькой девушки, могло привести его спутника в такое возбуждение.

Когда Соклей подошел к хлипкому навесу, у которого стоял Менедем, тот с драматическим видом указал на что-то и заявил:

— Вот!

Соклей внимательно уставился на незнакомый предмет. Пристальное разглядывание ничего ему не сказало, поэтому он задал неизбежный вопрос:

— Что это за штука?

— Череп грифона, — одновременно, словно были участниками хора в трагедии Еврипида, ответили Менедем и местный торговец.

— Череп грифона? — повторил Соклей, будто не в силах поверить своим ушам.

Вообще-то так оно и было.

— Но… я всегда думал… все всегда думали… что грифонов не существует. Геродот поместил их на краю земли вместе с одноглазыми аримаспами и другими диковинками.

— Этот череп и попал сюда с края земли, — ответил Менедем и пересказал Соклею все, что поведал ему житель Кавна. Прежде чем Соклей успел ответить, его двоюродный брат добавил: — И если это не череп грифона, мой дорогой, то мне бы очень хотелось услышать от тебя — что же это такое.

— Я… не знаю.

Соклей присел на корточки рядом с невероятным черепом — это был определенно череп какого-то дикого зверя, уж грифона или нет, — чтобы посмотреть поближе.

Спустя мгновение Менедем тоже присел рядом.

— Интересно, что это такое ты откопал? — спросил Соклей брата.

— Я уже сказал тебе, — ответил Менедем. — Не понимаю, почему ты мне не веришь.

— Неужели тебя это удивляет? — воскликнул Соклей.

Менедем только пожал плечами.

Ну а сам череп, разумеется, ничего не сказал. Он просто лежал себе на грязной земле посреди агоры Кавна и смотрел на Соклея огромными пустыми глазницами. Он имел впечатляющие размеры: где-то около двух локтей в длину и порядка полутора в ширину в самой широкой своей части; ближе к крючковатому клюву, очень похожему на клюв орла, череп сужался. Соклей почувствовал, как в душе его нарастает изумленное благоговение: у грифонов, как считалось, должен был быть именно такой клюв.

В отличие от орлов, однако, в этом клюве имелись зубы.

Соклей наклонил череп, чтобы получше его рассмотреть. Он ожидал увидеть клыки, перед которыми побледнели бы даже львиные, но зубы оказались плоскими, прямоугольными, похожими на коровьи или козьи.

— Ну разве это не любопытно? — пробормотал Соклей. — Что бы ни рассказывали о грифонах, они, похоже, щипали траву, а вовсе не были страшными хищниками.

— Почему ты так думаешь? — спросил Менедем.

— Зубы, — ответил Соклей и объяснил, что навело его на такую мысль.

Менедем в раздумье поджал губы, потом кивнул.

— Ты умный парень, — сказал торговец из Кавна. — Мне такое никогда не приходило в голову.

— Умный, вот как? — Соклей покачал головой. — Вряд ли, я ведь даже представить себе не мог… такого!

Он положил руку на вытянутую, заканчивающуюся клювом морду. И снова удивился: на ощупь череп оказался более прохладным, тяжелым и твердым, чем это можно было ожидать от старой кости.

— Я как будто чувствую под пальцами камень, — сказал Соклей и посмотрел на Менедема. — Ты не думаешь, что какой-нибудь скульптор…

— Нет, — перебил его двоюродный брат. — Подобное невозможно, почтеннейший, ты знаешь это не хуже меня. Кто мог бы даже вообразить такую вещь, не говоря уж о том, чтобы вырезать ее? Эти зубы — настоящие зубы. Да человек надорвал бы себе сердце и ослеп, пытаясь их изваять. А сломанный рог, который торчит из основания черепа? Не глупи.

Соклей вздохнул.

Ему хотелось сказать Менедему, что тот ошибается, но он не мог.

— Боюсь, ты меня победил.

Соклей выпрямился, подобрал череп — похоже, тот весил почти треть таланта — и стал вертеть его и так и сяк, гадая, нет ли какой подсказки внутри. При пристальном исследовании он обнаружил, что зубы были не так похожи на коровьи, как ему показалось сначала. Но Соклей все же не мог вообразить, каким образом грифон с их помощью пожирает мясо.

Менедем указал на красноватую грязь, прилипшую к основанию черепа.

— Вот, видишь? Череп вовсе не вырезан из камня. Он долгое время пролежал в земле.

— Что ж, может быть. — Соклей попытался соскрести пальцем грязь.

Но грязь не хотела соскабливаться. Он даже сломал ноготь указательного пальца и был вынужден обкусать остаток ногтя, чтобы как-то его подровнять.

— Это не грязь. Это камень, — заявил Соклей и снова попытался поскоблить череп, на этот раз более осторожно, указательным пальцем другой руки.

Немножко красного отошло, но совсем немного.

— Мягкий камень-песчаник, но тем не менее камень, вне всякого сомнения.

Менедем протянул руку, поскоблил сам и кивнул.

— Ты прав. Сколько же времени череп должен был пролежать под землей, чтобы в него вросли кусочки камня?

— Даже не буду гадать, — ответил Соклей. — У Геродота сказано, якобы египтяне утверждают, что их цари и жрецы вернутся через триста сорок одно поколение, что составляет более одиннадцати тысяч лет. В любом случае, это уйма времени.

— Вероятно. — Менедем тихо присвистнул. — Больше одиннадцати тысяч лет? Это очень много. Со времен Троянской войны не прошло ведь еще и одной тысячи лет, так? Уж ты-то знаешь такие подробности.

Прежде чем Соклей успел подтвердить, что со времен Троянской войны и вправду не прошло даже девятисот лет, не то что тысячи, местный торговец поинтересовался:

— Так сколько вы заплатите мне за череп грифона?

Соклей хотел было спросить, а сколько он за него хочет, но Менедем со смехом ответил:

— О мой дорогой, на старые кости интересно взглянуть, но я не думаю, что мы захотим их купить. На что, во имя богов, эта штука сгодится? Разве что послужит самым диковинным украшением андрона? А вот львиные шкуры, которые ты продаешь, и еще шкура… тигра, ты так называешь этого зверя?., вот об их покупке с тобой интересно было бы потолковать.

— Менедем, — сказал Соклей.

Но двоюродный брат не обратил на него внимания. Прямо на глазах Менедем превратился в торгаша. Исследовав шкуры критическим взглядом, он огорченно поцокал языком.

— Я бы заплатил больше, если бы здесь не было кое-как залатанной дыры. Сюда ткнули копьем, я полагаю?

— Менедем! — снова окликнул его Соклей, на этот раз погромче.

Он решил, что в следующий раз выкрикнет имя двоюродного брата во все горло. Но, к его удивлению, Менедем соизволил обратить на него внимание.

— Да? В чем дело, почтеннейший? Тебе что-то нужно? — Менедем был воплощением чуть рассеянного добродушия.

Соклей взял его за руку.

— Отойди на минутку в сторону, будь так добр.

Он отвел брата туда, откуда местный торговец не смог бы их услышать, и только тогда тихонько сказал:

— Мне нужен этот череп.

— Что?

Как Соклей и рассчитывал, с Менедема мигом слетела вся его рассеянность.

— Зачем он тебе? Что ты будешь с ним делать?

— Возьму в Афины, — не задумываясь, ответил Соклей. — Я бы хотел, чтобы Теофраст и другие философы Лицея, а также Академии посмотрели на него и как следует изучили. Большинство философов всегда полагали, что грифоны — мистические твари, вроде кентавров или циклопов. Но это, — Соклей не показал на череп, боясь выдать торговцу, как сильно хочет его заполучить, — это докажет, что грифон так же реален, как и лошадь. Разве ты не видишь, насколько это важно?

— Может быть, — сказал Менедем. — Зато чего я не вижу — это каким образом мы сможем с его помощью заработать деньги.

«К воронам деньги», — хотел было уже сказать Соклей, но удержался. Звон серебра значил для его двоюродного брата куда больше, чем безжалостный зов любопытства.

Поэтому Соклей выбрал другой путь, заявив:

— Мы могли бы заставить Лицей и Академию торговаться друг с другом из-за черепа.

— Ты думаешь? — Менедем заинтересованно вздернул бровь.

— А почему бы и нет? — ответил Соклей. — Ты полагаешь, философы меньше жаждут славы и меньше хотят обставить конкурентов, чем простые люди?

— Ну, это тебе лучше знать, — заметил Менедем. — Я в философах не разбираюсь.

— Мой дорогой, ты и понятия не имеешь, какие они, — сказал Соклей. — Когда я был в Афинах, некоторые философы из Академии устраивали нам, учившимся в Лицее, такое…

— Небось вы тоже в долгу не оставались? — проницательно спросил двоюродный брат.

— Ну что ты, — с самым невинным видом ответил Соклей. — Но вот что я тебе скажу: если ты купишь эти шкуры — а я думаю, ты сможешь на них заработать, — то во что бы то ни стало купи и череп тоже!

— Что ж, посмотрим, что тут можно сделать, — сдался Менедем. — Но учти: если торговец запросит за него пару талантов, философам придется обойтись без черепа грифона, потому что я не верю, что они смогут предложить нам такие деньги. А теперь иди обратно и займись товарами, которые мы принесли на агору: мы же не хотим потерять своих покупателей. А я позабочусь о торговце. Давай, иди.

Соклей нехотя ушел.

Ему хотелось остаться и самому принять участие в торге, ведь Менедем, в конце концов, не был так уж заинтересован в приобретении черепа грифона. Но спустя мгновение Соклей понял: если он уйдет, его двоюродный брат получит преимущество — ведь если начнет торговаться он сам, продавец наверняка заметит, как ему хочется получить череп, и соответственно поднимет цену. Что может лучше защитить от вымогательства, чем безразличие?

К удивлению Соклея, первый же подошедший к нему житель Кавна и впрямь оказался заинтересован в покупке — не краски и не благовоний, а папируса и чернил. Соклей очень быстро продал ему два горшка чернил и три свитка папируса, каждый по двадцать листов. Сделка принесла пятнадцать драхм.

— Зачем ты это покупаешь? — спросил Соклей у местного.

— Я собираюсь скопировать городские законы, — ответил тот. — В настоящее время они разбросаны по всему Кавну, вырезанные на камне или написанные на деревянных табличках. Если бы все законы хранились вместе, мы смогли бы обращаться к ним по мере надобности, а если записать их на папирусе, они не займут много места.

— Это будет… — Соклей поискал нужное слово и нашел подходящее: — Это будет эффективно. И в самом деле очень эффективно.

— Мы живем в новом мире, — серьезно проговорил местный. — Если мы не будем изменяться, следуя веяниям времени, мы погибнем.

Очень довольный собой, он ушел с площади, неся свои покупки.

Соклей расхваливал достоинства пурпурной краски, благовоний, папируса и чернил — если ему удалось продать что-то одному человеку, он вполне мог продать что-то и другому, — но все время поглядывал на Менедема и продавца шкур. Оба возбужденно жестикулировали, но, к раздражению Соклея, были слишком далеко, чтобы он мог услышать их разговор. Потом какой-то тучный мужчина осведомился насчет благовоний, и Соклей перестал следить за торгом на другом конце агоры. Вскоре он выяснил, что его покупатель содержит бордель.

— Если девушки хорошо пахнут, они привлекают больше посетителей и приносят больше доходов, — сказал покупатель. — Конечно, если ты захочешь получить слишком много за свою розовую воду, я никогда не покрою расходов, поэтому не запрашивай с меня лишнего.

Соклею очень хотелось придушить покупателя за то, что тот отвлек его от наблюдений за столь важной сделкой. В конце концов Соклей продал благовония за цену меньшую, чем та, которую он мог бы получить, — и все потому, что не мог как следует сосредоточиться. Да вдобавок еще хозяин борделя сражался за каждый обол с неистощимым упорством человека, заключавшего каждое утро дюжину сделок.

Соклей не потерял деньги, но и не заработал столько, чтобы об этом стоило говорить.

Наконец, спустя целую вечность, Менедем легкой походкой вернулся от навеса кавнского торговца.

— Аристид, Телеф, пойдемте со мной на судно. Нам нужно принести оттуда немного серебра, а потом мы захватим кое-что отсюда.

Он повел двух моряков к «Афродите», не сказав Соклею, что именно собирается отсюда забрать и даже не дав ему шанса спросить об этом.

«Он поступил так нарочно», — с легким раздражением подумал Соклей.

Обычно он не возражал, что Менедем вечно берет на себя роль лидера. Хотя Соклей и был старше, ему не доставляло наслаждения стоять перед людьми и криками и жестами убеждать их заплатить побольше, в то время как для Менедема как раз не было большего удовольствия — кроме разве что обольщения жен этих людей.

«Но когда он командует, намеренно стараясь меня позлить…»

Кавн не был большим городом. Пошло немного времени — и Менедем вернулся на агору, держа в левой руке мешочек, в котором позвякивали монеты. Его правая рука лежала на рукояти висящего у пояса меча. Аристид был вооружен точно так же; Телеф нес кофель-нагель с видом человека, знающего, как обращаться с этой штукой. Понадобилась бы многочисленная банда решительно настроенных грабителей, чтобы заставить Менедема расстаться с его деньгами.

Вместе с моряками капитан «Афродиты» подошел к навесу человека, продававшего шкуры и череп грифона. Соклей тревожно наблюдал за ними и пытался хоть что-то расслышать, но снова отвлекся, когда какой-то местный житель завел разговор о том, как лучше быстро покрасить в пурпурный цвет косский шелк. Обычно Соклей с радостью поговорил бы на такую тему, но сейчас покупатель был для него как нельзя менее желанным. И когда этот человек купил кувшин краски, Соклей едва вспомнил, что надо взять с него деньги.

Тут подошел Менедем, неся полосатую тигровую шкуру — свернутую и перевязанную веревкой. В любое другое время шкура сама по себе возбудила бы в Соклее ненасытное любопытство. А вот и Аристид со свернутыми львиными шкурами подмышками. И… и Телеф, который тащит череп грифона с таким видом, будто выполняет самую тяжелую часть работы.

Соклей поспешил к Менедему и поцеловал его в щеку.

— Спасибо, о почтеннейший! — воскликнул он.

Потом к нему вернулось здравомыслие, и он спросил:

— Сколько ты заплатил?

— Тридцать драхм, — ответил Менедем. — Этот грязный шлюхин сын больше не скинул, даже когда я спросил, не хочет ли он провести еще лет двадцать в ожидании, пока на здешнюю агору забредет очередной чокнутый философ.

— Он, наверное, и сам заплатил двадцать пять драхм эллину, от которого получил череп, и не хотел расставаться с этой вещью себе в убыток, — предположил Соклей.

— Именно так я и подумал, — ухмыльнулся его двоюродный брат. — Я заметил, ты не стал отрицать, когда тебя назвали чокнутым философом.

— Я и вправду люблю мудрость и пытаюсь стать хоть немного мудрей, — серьезно ответил Соклей. — А что касается эпитета «чокнутый»… — Он пожал плечами. — Я бы предпочел называть себя, ммм… любознательным.

Фукидид очень резко отзывался о людях, которые называли вещи не теми именами, каких они заслуживали. Но Соклей и в самом деле не считал себя чокнутым из-за своей жажды знаний — таким чокнутым, каким, скажем, был Сократ. Впрочем, когда хоть какой-то безумец считал себя безумным?

Телеф подал голос:

— Я плавал мимо Византия в Понт Эвксинский и видел на тамошнем побережье грифонов, нарисованных на тарелках или сделанных из драгоценных металлов. Их изображения очень красивы, но любое создание с таким черепом должно быть самой уродливой тварью, когда-либо вылуплявшейся из яйца.

— Вот вопрос, о мой любящий мудрость брат, — сказал Менедем. — Вылупляются ли грифоны из яиц или родятся живыми?

— Лично я легко могу ответить на твой вопрос, — отозвался Соклей. — Не знаю.

— Во всяком случае, честный ответ, — заметил Менедем. — Пошли, ребята, вернемся на акатос. Спрячем наши трофеи — и череп грифона, — а потом посмотрим, что еще можно тут заполучить.

— Трофеи — и череп? — с несчастным видом повторил Соклей. — А зачем же ты его купил, если не думаешь, что мы сможем извлечь из него какую-то выгоду?

— Затем, мой дорогой, что, если бы я оставил череп валяться здесь, ты бы волновался и бурлил до самого конца плавания. Тридцать драхм — не слишком высокая цена за целое лето мира и спокойствия, — ответил Менедем.

У Соклея запылали уши. Иногда двоюродный брат доказывал, что слишком хорошо его знает.

— А, Та Самая Штука, — сказал Киссид, когда Менедем и Соклей вернулись вечером поужинать в дом родосского проксена. — Я видел ее на агоре. Осмелюсь сказать, весь Кавн уже видел ее на агоре. Зачем, во имя богов, она вам понадобилась?

— Ну… — Обычно столь говорливый Менедем на сей раз не нашел подходящих слов. — Видишь ли… Это…

Не мог же он сказать: «Я купил его, чтобы осчастливить Соклея».

Зато сам Соклей на этот раз нашелся.

— Я хочу показать его философам в Афинах. Это даст ответы на многие вопросы о грифонах, начиная с того — реальные они звери или мифические. Лично я, например, всегда думал, что они просто персонажи сказок, но теперь вижу, что ошибался.

— Трудно иметь настоящий череп мифического зверя, — с сухим смешком ответил Киссид.

— Именно так, о почтеннейший, — согласился Соклей.

Если бы каждодневные обязанности будили в его душе такое же вдохновенное волнение, какое вызывали подобные диковинки, Соклей был бы просто выдающимся торговцем.

«Вполне естественно, что его интересуют странные вещи, ведь он и сам странный», — подумал Менедем.

— В то же время, — продолжал его двоюродный брат, — настоящий череп грифона порождает столько же вопросов, сколько и ответов.

Эти вопросы были на миг забыты, когда повар Киссида внес морскую собаку, политую растопленным сыром и сдобренную луком-пореем, а еще — свежеиспеченный хлеб.

Менедем позаботился о том, чтобы съесть достаточно хлеба и не выглядеть опсофагом, но поставленная перед ним порция морской собаки исчезла с изумительной быстротой. К его облегчению, и хозяин дома, и Соклей съели свою долю рыбы так же быстро.

Однако, дочиста облизав пальцы, Киссид спросил:

— И какие же именно вопросы порождает череп грифона? Для меня это всего лишь старая уродливая кость.

«И для меня тоже», — подумал Менедем.

Но Соклей ответил:

— Что ж, во-первых, почему из грифонов получились такие хорошие стражи скифского золота? Ведь зубы грифонов — или, во всяком случае, зубы этого грифона — больше подходят для поедания травы, чем для того, чтобы рвать и терзать мясо, как это делает лев.

Киссид заморгал.

— Мне никогда не приходило в голову взглянуть на его зубы. Да и кому бы пришло?

— Соклею, как мы видим, — пробормотал Менедем.

Он сомневался, что торговец оливками его услышит. К его облегчению, двоюродный брат, похоже, тоже не услышал этого замечания.

— И, как ты справедливо заметил, череп внешне напоминает старые кости, — продолжал Соклей. — Однако на ощупь не похож на старую кость. На ощупь это скорее камень, причем там и сям из него торчат кусочки камня. Почему черепа грифонов сделаны из камня, в то время как у всех остальных зверей они из кости?

— У всех остальных зверей они из кости? Об этом я ничего не знаю, — сказал Киссид.

— Назови мне хоть одно живое существо, у которого каменный череп, — с вызовом попросил Соклей.

— Что ж, к примеру, Гиппарх из форта в горах, — с совершенно серьезным выражением лица проговорил родосский проксен.

Менедем захохотал.

— Отлично сказано!

— Это точно. — Соклей имел вежливость тоже рассмеяться, но потом вернулся к сути вопроса: — Теперь ты понимаешь, почему я хочу, чтобы череп могли осмотреть философы?

— Старые кости. — Киссид покачал головой. — Ты никогда не выручишь серебро за старые кости.

— Мы не так уж много за него заплатили, — сказал Менедем, сильно погрешив против истины. — И Соклей надеется, что мы сможем заставить две философские школы в Афинах торговаться друг с другом, чтобы увидеть, которая из них сможет оставить у себя череп грифона. Поэтому мы еще сможем получить барыш.

На самом деле он в это не верил, но всегда принимал сторону двоюродного брата в спорах с посторонними людьми.

— Ради вашего собственного блага надеюсь, что так оно и будет. — Судя по голосу проксена, Киссид вовсе не был в этом убежден, но не желал больше спорить. — И я надеюсь, что остальные ваши сделки закончились удачно.

— Очень даже удачно, — ответил Менедем. — Мы, правда, не получили за благовония цену, которую выручили бы подальше от Родоса, но тут уж ничего не поделаешь. Если кто-то из местных очень захочет заиметь благовония, он вполне может сам отправиться в наш город и купить благовония на нашей агоре по той же цене, по какой их покупают родосцы.

— Жаль, что мы не сможем заставить Лицей и Академию торговаться друг с другом также и из-за тигровой шкуры, — печально проговорил Соклей.

— Что ж, этого мы и вправду не сможем. — Менедем хотел, чтобы двоюродный брат хорошенько это понял. — Но мы сумеем получить за нее больше в каком-нибудь другом месте.

Соклей кивнул, но вид у него был недовольный.

— Одни боги знают, увидим ли мы когда-нибудь еще череп грифона, мой дорогой, зато ты можешь не сомневаться, что в Элладу попадут другие тигровые шкуры, — продолжал Менедем. — Они красивые и должны приносить много денег тому, кто их продает. А вот о черепе грифона такого никак не скажешь.

— Это верно. — Голос Соклея прозвучал уже значительно бодрее.

Одна из ламп в андроне догорела, задрапировав комнату тенями и наполнив ее запахом горячего оливкового масла. Менедем ожидал, что Киссид кликнет раба и велит ему зажечь лампу снова, но вместо этого родосский проксен приложил ладонь ко рту, скрывая зевок, и слегка невнятно проговорил:

— Прошу прощения, почтеннейшие, но я иду в постель. Сегодня выдался хлопотливый день, и завтра меня ждет такой же.

Он поднял другую глиняную лампу и протянул ее Менедему.

— Я уверен, вы сможете найти дорогу в свою комнату. Спокойной ночи.

И он ушел, бережливо гася факелы по пути.

— Не самый тонкий намек, который я когда-либо слышал, — заметил Соклей.

В его тоне смешались гнев и насмешка.

В душе Менедема возобладал гнев, как это произошло с Ахиллесом в «Илиаде». Менедем считал, что у него даже больше причин гневаться, чем у знаменитого героя.

— Киссид с самого начала не очень-то хотел нас принимать, — прорычал он. — А теперь нарочно обращается с нами как последний скупердяй! Хорош проксен!

— Успокойся, — отозвался Соклей. — Будь Киссид и впрямь таким, как ты говоришь, он бы подал нам на ужин соленую рыбу, а не восхитительную маленькую акулу. Ты не можешь винить проксена, который сильно обеспокоен тем, что воины Антигона стоят в крепости над городом.

— Кто сказал, что не могу? — парировал Менедем. — Знаешь, пошли-ка лучше спать — или ты предпочитаешь сидеть в темноте в андроне, когда эта лампа догорит?

Он встал, и Соклей последовал его примеру. Братья едва успели покинуть андрон, когда кто-то постучал в переднюю дверь дома Киссида.

— Кто это, интересно, может быть? — негромко спросил Соклей. — Но, кто бы там ни был, держу пари, Киссид не обрадуется его приходу. Хорошие новости не являются ночью.

— Это не наши заботы, о чем я совершенно не жалею, — сказал Менедем и двинулся в темную спальню, которую делил с двоюродным братом.

Они только-только разделись и легли, когда горестный тревожный крик разорвал ночную тишину.

В очередной раз возблагодарив богов, что все это не его заботы, Менедем задул лампу, и в комнате воцарилась ночь.

Но темнота не продлилась долго: кто-то ринулся к их маленькой комнате, и в щель под дверью просочился свет факелов.

— Откройте, во имя богов! — стуча, выкрикнул Киссид.

Менедем выпрыгнул из постели, не потрудившись даже накинуть хитон.

— В конце концов, может, это и наши заботы тоже, — бросил он Соклею и, открыв дверь, уже спокойней спросил родосского проксена:

— Что случилось, во имя неба?

— Сейчас расскажу. — Киссид едва не подпрыгивал от волнения; факел дрожал в его руке. — Птолемей привел армию и флот в Фазелис, что в Восточной Ликии. Город сдался несколько дней назад, и Птолемей двинулся на запад… в нашу сторону.

— Боги! — Менедем присвистнул.

Ликия, как и большая часть Анатолии, принадлежала Антигону. Прошлым летом Леонид, генерал Птолемея, напал на генерала Одноглазого Старика в Ликии, дальше на восток по анатолийскому побережью. Сын Антигона Деметрий быстро прогнал этого полководца, но Птолемей, управлявший и Кипром, и Египтом, похоже, не собирался сдаваться без боя.

Однако Киссид не беспокоился о том, что война между полководцами разгорается все сильней; его тревоги касались более насущных и личных вопросов.

— Когда Гиппарх услышит об этом, он распнет меня на кресте, — простонал проксен. — Я благодарю Зевса за то, что первым, кто принес мне эти новости, был парень, годами покупающий мои оливки и масло!

— Если капитан Антигона в Кавне подозревает, что родосский проксен благоволит к Птолемею, он еще скорей заподозрит в этом неких двух родосцев, — подал голос Соклей из-за спины Менедема.

— Именно так я и подумал. — Киссид с готовностью кивнул. — Вы должны скрыться… Немедленно, если сможете. И возьмите с собой меня и мою семью.

Он неуклюже опустился на колени и обхватил ноги Менедема в знак мольбы.

— Встань, — сказал Менедем, лихорадочно соображая, что же делать.

Его двоюродный брат и торговец оливками были правы — еще как правы.

— Мы не можем бежать ночью, потому что половина моей команды сейчас кутит в здешних тавернах и борделях. Не бросать же их всех здесь. А этот твой покупатель — не боишься, что он шепнет словечко гарнизонному командиру, а?

— Нет, — помотал головой Киссид. — Он не любит Антигона.

— Тогда хорошо. Мы отплывем с первыми лучами солнца. Если ты и твои домашние будете к тому времени на борту, мы отвезем вас на Родос, — решил Менедем.

Проксен забормотал слова благодарности. Соклей одобрительно крякнул.

Менедем едва ли слышал их обоих. Кто бы только знал, как ему не хочется возвращаться в родной город.