"Кто и как изобрёл еврейский народ" - читать интересную книгу автора (Занд Шломо)

VII. Прозелитизм в тени Рима

Если завоевания Александра положили начало образованию открытого эллинистического пространства, то разрастание Рима и расширение его гигантской империи завершили этот процесс. Отныне все культурные миры, существовавшие на берегах Средиземного моря, оказались вовлеченными в общий динамический процесс, сильно смешавший их между собой и вдобавок породивший в них совершенно новые явления. Различные приморские регионы существенно сблизились, и коммуникации между Западным и Восточным Средиземноморьем стали гораздо более простыми и быстрыми. Образование этой культурной вселенной открыло новые перспективы для распространения иудаизма. И действительно, вскоре он значительно укрепился: в период его расцвета «религию Моисея» исповедовали от 7 до 8% всех жителей империи, в основном горожане. Термин «иудеи» перестал обозначать исключительно (или даже в основном) обитателей Иудеи; он стал относиться и к массе прозелитов и их потомков.

В начале III века н. э., когда число иудеев в Средиземноморье достигло апогея, Дион Кассий высказался по поводу этого исторического явления весьма категорично: «Я не знаю, откуда произошло это название [иудеи], однако оно обозначает людей, живущих по общим законам, даже если они происходят от разных народов»[290]. Христианский теолог Ориген (Origenes), живший примерно в то же время, писал: «Термин "иудеи" (Ioudaios) обозначает не этнос, а выбор [определенного образа жизни]. Человек, не принадлежащий к иудейскому племени, однако принявший его обычаи и обратившийся в иудаизм, без всяких оговорок будет именоваться иудеем»[291]. Чтобы понять, каким образом эти очень разные ученые пришли к одной и той же итоговой формуле, нужно проследить ход развития иудейского дискурса в Римской империи с самого начала.

Уже самое раннее упоминание об иудаизме в римских источниках связано с иудейским прозелитизмом; значительная часть содержащихся в римской литературе сведений, касающихся евреев, которые не были жителями Иудеи, также соотносится с этим важнейшим явлением. Изредка вспыхивавшая в Риме враждебность по отношению к иудеям обычно порождалась проводимой ими религиозной пропагандой. Римляне, в большинстве своем закоренелые политеисты, терпимо относились к чужим верованиям, включая иудаизм, официально признанный ими легитимной религией (religio licita). Тем не менее, они не понимали и не принимали монотеистический принцип исключительности божества и еще менее того — упорное стремление иудеев побудить иноверцев сменить религию и отказаться от веры и обычаев своих предков. Правда, в течение долгого времени переход в иудаизм не считался преступлением, однако было известно, что любой прозелит отказывается от верности государственным богам, а такая «измена» трактовалась как угроза существующему политическому порядку.

Согласно Валерию Максиму (Valerius Maximus), жившему в эпоху императора Августа, уже в 139 году до н. э. из Рима были высланы на родину иудеи и астрологи за то, что «пытались повлиять на умы римлян отправлением культа Юпитера Сабазия»[292]. Следует помнить, что как раз в это время в Иерусалиме упрочивала свою власть миссионерствующая династия Хасмонеев, приславшая в 142 году в Рим дипломатическую делегацию во главе с Шимоном, сыном Матитьягу, для заключения союза. Иудейский монотеизм начинал набирать силу; вследствие этого укрепились и его уверенность в себе, и пренебрежительное отношение к язычникам.

Мы не знаем, откуда пришли упомянутые выше иудейские проповедники. Относительно термина «Юпитер Сабазий» также существуют разные мнения. Возможно, речь идет о каком-то иудеоязыческом синкретическом культе. Однако куда вероятнее, что Юпитер — это просто обозначение иудейского «Бога», а под Сабазием подразумевается Саваоф (от «цеваот» — воинство) или Шабат (суббота). Уже Теренций Варро (Varro, 116-27 до н. э.), блестящий римский ученый, отождествил Юпитера с иудейским Богом и с присущим ему жестким латинским здравым смыслом заявил: «Неважно, каким именем его называют, если подразумевается одно и то же»[293].

Это был не единственный случай изгнания иудеев из Рима за миссионерскую деятельность. В 19 году н. э., во время правления императора Тиберия, иудеи, а также приверженцы иных культов были высланы из столицы, причем на этот раз число изгнанных оказалось довольно значительным. Тацит в своих «Анналах» сообщает: «По решению Сената четыре тысячи зараженных этими суевериями вольноотпущенников были отправлены в Сардинию». Участникам «нечестивых обрядов», не принадлежавшим к сословию вольноотпущенников, было предписано покинуть Италию[294]. Схожие рассказы мы находим и у других историков. Светоний (Suetonius, 69/75-130) добавляет, что Тиберий удалил из города и тех, кто «придерживался сходных [с иудеями] мнений»[295], то есть иудействующих неевреев. Дион Кассий позднее писал, что «поскольку в Риме собрались огромные массы иудеев, побуждавших местное население перенять их образ жизни, он [Тиберий] изгнал большинство из них»[296]. Иосиф Флавий в «Иудейских древностях» привнес в эту историю анекдотический элемент. По его версии, четверо иудеев убедили новообращенную аристократку по имени Фульвия (Fulvia) пожертвовать золото Иерусалимскому храму, однако вместо того, чтобы переправить ценности в Иерусалим, они взяли их себе. Тиберий услышал об этом и решил наказать всех верующих иудеев, проживавших в Риме[297].

Третье изгнание иудеев из Рима произошло при императоре Клавдии в 49 году н. э. Несмотря на то, что этот император считался благосклонно относящимся к иудеям, он, по словам Светония, изгнал их из Рима, поскольку они, «подстрекаемые Хрестом (Chrestus), постоянно устраивали волнения»[298]. Следует помнить, что на этом этапе ясные различия между христианством и иудаизмом еще не обозначились. Поэтому можно предположить, что речь идет о распространении иудеохристианского монотеизма, еще не имевшего достаточно четкой формы. В то время существовали многочисленные иудеохристианские и иудеоязыческие секты, и до 64 года н. э. римский закон их не различал. Что же касается вышеупомянутого события, то оно представляется весьма неопределенным, ибо Дион Кассий, в противоположность Светонию, утверждает, что Клавдий вовсе не изгонял иудеев из Рима. По его словам, «численность иудеев снова возросла, и из-за многочисленности их невозможно было изгнать, не вызвав при этом серьезных волнений. Не требуя от них отказаться от своего образа жизни, он, тем не менее, запретил им устраивать собрания»[299].

О чрезвычайной численности иудеев в Риме в I веке до н. э. писал еще Цицерон. Известно, что в похоронах Юлия Цезаря участвовало много приверженцев иудаизма. Следует отметить, что столь массовое присутствие иудеев в столице империи происходило задолго до 70 года н. э. и не имело никакого отношения к вымышленному «изгнанию еврейского народа» после разрушения Храма и восстания Бар-Кохбы. По свидетельству большинства римских источников, оно явилось следствием успешного распространения иудейской религии. И по мере того как росло число прозелитов, усиливались как беспокойство римских властей, так и недовольство немалой части латинских интеллектуалов.

Гораций (Horatius, 65-8 до н. э.), прославленный римский поэт, в известном стихотворении высмеивал миссионерскую одержимость евреев: «Вступятся все за меня; а нас [поэтов] — таки очень немало! Как иудеи, тебя мы затащим в нашу ватагу!»[300] Этот отрывок красноречиво иллюстрирует миссионерский «имидж» иудеев в данную эпоху. Сенека (Seneca, 4 года до н. э. — 65 года н. э.) считал иудеев проклятием, поскольку их обычаи «приобрели огромное влияние и распространились по всему миру; побежденные навязали свои законы победителям»[301].

Историк Тацит, не особенно любивший иудеев, еще сильнее ненавидел «иудействующих». Он писал с нескрываемым возмущением: «Все низкие негодяи, презревшие веру отцов, издавна приносили им ценности и деньги, отчего и выросло богатство этого народа... Они и обрезание ввели, чтобы отличать своих от всех прочих. Те, кто перенимают их обычаи, тоже поступают таким образом и прежде всего должны воспылать презрением к своим богам, отречься от родины, отказаться от родителей, детей и братьев»[302].

Ювенал (Juvenalis) в своих «Сатирах», написанных в начале II века н. э., был особенно язвителен. Он не скрывал глубокого отвращения к иудейскому прозелитизму, завлекавшему в свои сети многих достойных римских граждан, и издевался над деталями процесса перемены религии, ставшего популярным в его время:

Выпал по жребью иным отец — почитатель субботы: Лишь к облакам их молитвы идут и к небесному своду; Так же запретна свинина для них, как и мясо людское, Ради завета отцов; они крайнюю плоть обрезают с детства, они презирать приучились обычаи римлян, Учат, и чтут, и хранят лишь свое иудейское право, - Что бы им там ни дано в Моисеевом тайном писанье, - Право указывать путь лишь поклоннику той же святыни Иль отводить к роднику лишь обрезанных, но не неверных. Здесь виноват их отец, для которого каждый субботний День — без забот, огражденный от всяких житейских занятий[303].

На исходе II века Цельз (Celsus), философ, известный своей неприязнью к христианам, проявлял гораздо меньше враждебности по отношению к иудеям. Но поскольку число людей, переходивших в иудаизм и отказывавшихся от веры отцов, неуклонно увеличивалось, он стал относиться с открытой ненавистью к новообращенным. Он подчеркивал, что не находит «ни малейшего изъяна в иудеях, хранящих верность своим законам», а отвергает лишь тех, «кто оставляет собственные традиции во имя иудейских»[304].

Таким образом, иудейский прозелитизм серьезно беспокоил римские власти и вызывал раздражение у многих выдающихся интеллектуалов. Они понимали, что иудаизм становится сильнейшей аттракцией и мощным соблазном для широких кругов римского общества. Все психологические и интеллектуальные явления, обеспечившие впоследствии фантастический успех христианства и его историческую победу, временно «работали» в эту эпоху на иудаизм. Наиболее дальновидные римляне консервативного толка ощутили надвигающуюся угрозу и (по-разному) высказывали опасения на ее счет.

Кризис гедонистской римской культуры, отсутствие коллективных «ценностных» верований и безудержная коррупция, охватившая разбухающий аппарат управления империей, естественным образом порождали стремление к жесткой системе общественных норм и устойчивым культовым рамкам; иудейская религия успешно его удовлетворяла. Вдобавок субботний отдых, концепция награды и наказания, вера в загробный мир, а главное — трансцендентная надежда на воскрешение из мертвых оказались действенными идеями, побудившими очень многих уверовать в иудейского Бога.

Кроме того, следует помнить, что иудаизм порождал чувство принадлежности к общине, которого так не хватало жителям непрерывно расширяющейся империи, расшатывавшей и разрушавшей старые идентичности и традиции. Разумеется, было непросто приспособиться к новой системе заповедей, однако присоединение к святому, избранному народу давало прозелитам бесценное ощущение своей особенности, вознаграждавшее за старания. Чрезвычайно интересным является здесь тендерный аспект: как правило, именно женщины были авангардом широкого прозелитского движения[305].

В упомянутом выше рассказе Флавия о Дамаске говорилось, что иудаизм был чрезвычайно популярен среди женщин города; мы помним также, что царица Елена сыграла центральную роль в истории принятия иудаизма адиабенской царской династией. Совсем не случайно в Новом Завете Савл из Тарса, он же Павел, взял в ученики человека, у «которого мать была Иудеянка уверовавшая, а отец Еллин»[306]. И в Риме именно женщины легче всего принимали закон Моисея. Поэт Марциал (Martialis), прибывший в столицу империи с Иберийского полуострова, в своих «Эпиграммах» насмехается над женщинами, соблюдающими субботу[307]. В эпиграфических материалах из еврейских катакомб Рима упоминается не меньше женщин-прозелиток, чем мужчин-прозелитов. Особо примечательной является надпись, посвященная Ветурии Пауле (Veturia Paulla), основавшей две синагоги и после обращения в иудаизм ставшей Сарой[308]. Фульвия, из-за которой, по утверждению Флавия, в 19 году н. э. иудеи были изгнаны из Рима, также полностью обратилась в иудаизм. Помпония Грецина (Pomponia Graecina), жена Авла Плавтия, знаменитого военачальника, покорившего Британию, была предана суду и изгнана мужем за приверженность иудейской (быть может, христианской) религии. Императрица Поппея Сабина (Рорреа Sabina), вторая жена Нерона, тяготела к иудаизму и не скрывала этого. Эти знатные женщины, как и многие другие, распространяли иудейскую веру в высших слоях римского общества. Существуют данные, свидетельствующие о том, что иудаизм был популярен и в низших слоях городского общества, например среди солдат и вольноотпущенников[309]. Из столицы он проник и на покоренные римлянами европейские территории, в частности в южную Галлию, в Испанию, а также в славянские и германские земли.

Центральная роль женщин в распространении иудаизма указывает, возможно, на существование особой женской заинтересованности в насаждении новой системы супружеских отношений, включавшей сложные правила ритуальной чистоты вместо повседневных языческих практик. Впрочем, ее можно объяснить и проще — женщинам не нужно было проходить обряд обрезания, отталкивавший многих мужчин-прозелитов. Кроме того, во II веке н. э. император Антоний Пий (Antonius Pius, 86-161) отменил декрет Адриана, запрещавший проведение этого обряда, и разрешил евреям производить обрезание своим детям. Однако, желая остановить приток новообращенных, он оставил в силе запрет обрезать младенцев нееврейского происхождения. Это была дополнительная причина, по которой наряду с прозелитами, то есть теми, кто полностью переходил в иудаизм, существовала еще одна (промежуточная) категория людей, называвшихся «богобоязненными». По-видимому, это термин восходит к библейскому выражению «боящиеся Бога» (sebomenoi по-гречески и metuentes на латыни)[310].

Именно эти люди, по существу, полупрозелиты, и населяли все более расширяющуюся периферию иудейского мира. Они участвовали в культовых церемониях и собирались в синагогах, однако исполняли далеко не все религиозные заповеди. Флавий неоднократно упоминает таких полупрозелитов и, в частности, называет Поппею, жену императора Нерона, «богобоязненной». Кроме того, этот термин появляется в многочисленных надписях, найденных в развалинах синагог того времени и в римских катакомбах. Новый Завет также подтверждает массовое присутствие в иудейской среде полупрозелитов: «В Иерусалиме же находились Иудеи, люди набожные, из всякого народа под небом» (Деяния апостолов 2: 5). Прибыв в Антиохию, Павел вошел в синагогу в разгар субботы и начал свою проповедь следующими словами: «Мужи Израильтяне и боящиеся Бога! Послушайте...» (Деяния апостолов 13: 16). Если кто-то из его слушателей и удивился такому разграничению, последующие слова разъяснили его смысл: «Мужи братия, дети рода Авраамова и боящиеся Бога между вами! Вам послано слово спасения сего» (Деяния апостолов 13: 26). Далее текст рассказывает, что «когда же собрание было распущено, то многие Иудеи и чтители Бога, обращенные из язычников, последовали за Павлом и Варнавою» (Деяния апостолов 13:43). На следующей неделе разгорелся конфликт между ревностными иудеями и двумя удачливыми апостолами, вследствие чего «иудеи, подстрекнув набожных [богобоязненных] и почетных женщин и первых в городе людей, воздвигли гонение на Павла и Варнаву и изгнали их из своих пределов» (Деяния апостолов 13: 50). Далее миссионеры сообщают, что, прибыв в македонский город Филиппы, они «разговаривали с собравшимися там женщинами. И одна женщина из города Фиатир, именем Лидия, торговавшая багряницею, чтущая Бога...» дала себя убедить и приняла христианство вместе со всей семьей (Деяния апостолов 16:13-14)[311].

Именно в «серой области» между колеблющимся язычеством, частичной приверженностью иудаизму и полным его принятием прокладывало себе дорогу христианство. На широкой волне поднимающегося иудейского монотеизма и расцветших вокруг него многообразных синкретических культов сформировалось новое, более открытое и гибкое вероучение, умевшее достойно принять каждого, кто обратился к нему. Поистине удивительно, до какой степени последователи Иисуса, авторы Нового Завета, осознавали характер различий между двумя миссионерскими моделями, жестоко соперничавшими, но постепенно все дальше уходившими друг от друга. В Евангелии от Матфея мы находим высказывание, свидетельствующее не только об иудейских миссионерских устремлениях, но и о пределах их возможностей: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что обходите море и сушу, дабы обратить хотя бы одного; и когда это случится, делаете его сыном геенны, вдвое худшим вас» (Евангелие от Матфея 23: 15)[312].

Вне всяких сомнений, налицо критическое замечание опытного проповедника в адрес сковывающего своими предписаниями культа, от которого он начал отдаляться. Эти новые проповедники гораздо лучше распознали эмоциональные проблемы пошатнувшегося политеистического мира и потому могли предложить ему более удобную и изысканную «операционную систему», также ведущую к монотеистическим высотам.

Следует спросить: что думали их конкуренты, более традиционно настроенные представители иудейской духовной элиты, об иудейском миссионерстве и расширении иудейского мира?