"Кто и как изобрёл еврейский народ" - читать интересную книгу автора (Занд Шломо)

X. «Народ земли»: вспомнить и забыть

Прорицание пророка-утешителя из Вавилона — «И снова присоединится к отступникам от святого завета» (Даниил 11: 30) -рабби Саадия Гаон в X веке н. э. истолковал следующим образом: «Это исмаилиты в Иерусалиме, [как сказано далее (Даниил 11:31)] "и осквернят они священный оплот"». Знаменитый еврейский ученый, переводчик Библии на арабский язык, продолжает свое толкование: «И о Боге богов станет говорить чудовищное» (Даниил 11: 36) - и будут бранить Царя мира, пока не прекратит он гневаться на Израиль, и уничтожит тогда Создатель злодеев Израиля». Затем он добавляет: «"И многие из спящих в прахе земли пробудятся" (Даниил 12: 2) — это воскрешение умерших сынов Израиля, которым уготована вечная жизнь. А те, что не пробудятся, — это отступники от Всевышнего, находящиеся в последнем круге ада и ставшие позором для всего живого». И наконец: «"Будут они смешаны через семя человеческое" (Даниил 2: 43) — ибо потомки Израиля смешаются с мусульманами и станут жить вместе с ними, и точно так же персы и различные другие народы, но не сольются с ними, как никогда не смешиваются железо с глиной в единое целое».

Эти слова из сочинения Саадии Гаона, ясно указывающие на его глубокую печаль по поводу массового перехода евреев в ислам, были приведены и особо выделены в захватывающем эссе, написанном в 1967 году историком Авраамом Полаком, основателем факультета истории Ближнего Востока в Тель-Авивском университете[327]. Сразу же после завоевания Западного берега реки Иордан и сектора Газа этот нестандартный исследователь осознал, что судьба населения оккупированных территорий станет в будущем неразрешимой проблемой для Израиля, и потому решил осторожно поднять игнорировавшийся ранее вопрос о «происхождении израильских арабов». Полак, ярый сионист, был также смелым исследователем исламской культуры и, как мы увидим и в следующей главе, не любил напрасно замалчиваемых тем. Поскольку никто другой не выказывал готовности обсуждать «отступников от святого завета», тех самых «иерусалимских исмаилитов» или «злодеев Израиля», «отступившихся от Всевышнего», он взял на себя эту трудновыполнимую задачу.

В своем эссе он вовсе не стремился доказать, что все без исключения палестинцы являются прямыми и исключительными потомками древних иудеев. Будучи здравым историком, он сознавал, что на протяжении многих сотен лет практически любой человеческий коллектив, тем более проживавший в таком «проходном» месте, как узкая территория между Иорданом и морем, постоянно смешивался с соседями, которых он завоевывал или которые завоевывали его. В этот регион на различных исторических этапах приходили греки, персы, арабы, египтяне и крестоносцы; все они сосуществовали с местным населением и поглощались им. Тем не менее, Полак писал, что вероятность того, что жители Иудеи массово перешли в ислам, довольно велика, и, следовательно, можно говорить о демографической непрерывности существования аграрного «народа земли» с древнейших времен до наших дней, являющейся легитимным объектом научного исследования. Как известно, нежелательные фрагменты истории нередко попросту выносятся за ее рамки. Ни один университет, ни одно академическое учреждение не откликнулось на призыв Полака; никто не выделил ни средств, ни исследователей для углубленного изучения этой беспокойной проблемы.

При всей его смелости тель-авивский востоковед не был первым, кто затронул проблему массового обращения евреев в ислам; Полак сам подчеркнул это обстоятельство во введении к своему эссе. На раннем этапе сионистского поселенческого движения и до того, как сформировалась палестинская национальная идентичность, очень многие небезызвестные лица придерживались той точки зрения, что подавляющее большинство жителей страны являются прямыми потомками древних иудеев.

Исраэль Белкинд (1861-1929), к примеру, одним из первых поселился в Палестине в 1882 году и был ключевой фигурой в небольшой организации БИЛУ. Он считал, что существует прочная историческая связь между древними жителями Иудеи и современными крестьянами, обитателями этих мест. Незадолго до смерти он изложил разработанную в течение многих лет теорию в брошюре, целиком посвященной этой проблеме. В этой работе можно найти все «скандальные» предположения, позднее снятые с повестки дня национальной историографии. «Составители исторических текстов имеют обыкновение рассказывать, что после того, как Тит разрушил Иерусалим, евреи рассеялись по всему свету и с тех пор не жили в своей стране. Но и здесь мы сталкиваемся с исторической ошибкой, которую необходимо исправить, чтобы выявить истинное положение вещей»[328].

По мнению Белкинда, многочисленные более поздние восстания — от восстания Бар-Кохбы до галилейского бунта в начале VII века — ясно указывают, что большая часть народа еще долго продолжала жить на своей земле: «Страну покинули лишь верхние слои общества, мудрецы, толкователи Торы, которые предпочли религию родине... Быть может, так же поступила и большая часть легкого на подъем городского населения. Однако земледельцы остались на своей земле...»[329] Этот вывод подкрепляется массой исторических данных.

В отличие от греческих и римских топонимов, впоследствии забытых, большинство еврейских названий сохранилось до сегодняшнего дня. Многие могильники, священные для жителей Палестины, почитаются как иудеями, так и мусульманами. Местный арабский диалект насыщен ивритскими и арамейскими вкраплениями и этим существенно отличается как от арабского литературного языка, так и от других диалектов разговорного арабского. Местные жители определяют себя необычным, отнюдь не «общеарабским» образом: они считают себя «мусульманами» или «феллахами», а «арабами» называют бедуинов. Некоторые аспекты ментальности жителей определенных районов напоминают поведение их еврейских праотцев.

Иными словами, Белкинд не сомневался в том, что в Палестине он и его соратники-первопроходцы встретили «достойных сынов нашего народа... кость от кости и плоть от плоти нашей»[330]. «Этническое» происхождение казалось ему гораздо более существенным, нежели религия и порожденная ею повседневная культура. Поэтому, по его мнению, следовало возобновить духовную связь с потерянным коленом еврейского народа, способствовать его экономическому развитию и в итоге соединиться с ним во имя будущей совместной жизни. Необходимо открыть еврейские школы для мусульманских детей, не посягая при этом на их веру или родной язык; при этом наряду с арабским они будут изучать иврит и «всемирную культуру».

Белкинд был далеко не единственным, кто придерживался этой исторической теории; не он один разрабатывал стратегию «культуризации» местного населения. Об этом же думал и Бер Ворохов, легендарный теоретик левого крыла сионистского движения. В 1905 году, в ходе потрясшей сионистское движение полемики вокруг плана Уганды, Ворохов занял последовательную «антигрецлианскую» позицию. Он был, в тогдашних терминах, ярым «палестиноцентристом» и утверждал, что поселенческая деятельность в Палестине — единственный способ обеспечить успех сионистского проекта.

Среди аргументов, приведенных этим марксистом-сионистом в надежде убедить своих левых читателей, был и такой отдающий этноцентризмом исторический тезис: «Местное население в Палестине по своим расовым характеристикам ближе к евреям, чем любой другой народ, даже чем "семитские" народы. Можно с немалым основанием предположить, что палестинские феллахи являются прямыми потомками остатков жившего здесь иудейского и ханаанейского земледельческого населения с небольшой примесью арабской крови. Ведь известно, что арабы, гордые завоеватели, лишь в незначительной степени смешивались с населением покоренных ими стран... В любом случае, все путешественники-туристы, побывавшие в Палестине, утверждают, что за исключением арабской речи нет ничего, что позволило бы отличить сефардского носильщика от простого рабочего или феллаха... Мы видим, что расовые различия между евреями диаспоры и феллахами Палестины менее заметны, нежели различия между ашкеназами и сефардами»[331].

Ворохов был убежден в том, что общность происхождения облегчит контакт новых поселенцев с местными жителями. Поскольку культура последних значительно примитивнее, феллахи, живущие поблизости от еврейских поселений, вскоре начнут перенимать еврейские обычаи и культуру и в итоге полностью смешаются с евреями. Национальная идея, основанная отчасти на «крови», а отчасти на истории, утверждала, что «феллах, разговаривающий на иврите, одевающийся как еврей, придерживающихся тех же обычаев и того же мировоззрения, что и еврейский простолюдин, ничем не отличается от еврея»[332].

Среди активистов «Поалей Цион», идейно-политического движения, сформированного и направлявшегося Бороховым, были два способных молодых человека, чьи имена вскоре станут общеизвестными. В 1918 году, когда Давид Бен-Гурион и Ицхак Бен-Цви жили в Нью-Йорке, они решили написать социоисторическое исследование, названное ими «Страна Израиля в прошлом и в настоящем». Хотя изначально книга была написана на иврите, они перевели ее на идиш, чтобы сделать доступной для широкой американской еврейской публики. Это было самое важное сочинение о «Стране Израиля» (включавшей, по мнению авторов, оба берега реки Иордан и простиравшейся от Эль-Ариша на юге до Тира на севере), созданное в ту пору; оно пользовалось большим успехом. Авторы провели огромную подготовительную работу, собрали массу статистических данных и снабдили книгу внушительным библиографическим аппаратом. Если бы не бурный национальный пафос этого сочинения, его вполне можно было бы рассматривать как серьезное академическое исследование. Примерно две трети книги написал будущий глава израильского правительства, оставшуюся треть — второй президент еще не существующего государства. Вторую главу, посвященную истории феллахов и их жизни в настоящее время, написал Бен-Гурион с полного одобрения своего верного соавтора.

Вот что авторы утверждали с абсолютной убежденностью: «Феллахи не являются потомками арабских завоевателей, захвативших Эрец-Исраэль и Сирию в VII веке н. э. Арабы-победители не уничтожили земледельческое население страны. Они лишь изгнали иноплеменных византийских властителей, не причинив при этом ни малейшего вреда местным жителям. Кроме того, арабы не становились оседлыми жителями. В своих прежних местах обитания они тоже не занимались земледелием... Они не стремились передать плодородные земли завоеванных стран своим крестьянам, поскольку таковых почти не было. Ихинтерес к завоеванным странам имел тройственный характер: политический, религиозный и финансовый. Они хотели властвовать, насаждать ислам и собирать подати»[333].

Историческая логика подсказывает, что местная земледельческая община, остававшаяся на месте с VII века н. э., происходит от иудейских крестьян, находившихся в стране в период мусульманского вторжения.

«Утверждать, что после завоевания Иерусалима Титом и поражения восстания Бар-Кохбы евреи полностью перестали обрабатывать землю Эрец-Исраэль, значило бы проявить абсолютное незнание израильских истории и литературы того периода... Еврейский крестьянин, впрочем, как и любой другой, очень тяжело расстается с землей, пропитанной его собственным потом и потом его предков... Сельское население, невзирая на тяготы и гонения, осталось на прежнем месте»[334].

Пройдут три десятилетия, и написанная в 1948 году Декларация независимости расскажет о насильственном изгнании целого народа с родной земли. Два пламенных сиониста стремились воссоединиться с «туземным» населением, искренне веря, что общее «этническое» происхождение делает это возможным. Разумеется, средневековые еврейские земледельцы приняли ислам, однако они сделали это исключительно из материальных соображений — в основном, чтобы освободиться от налогов, — так что не может быть и речи о национальном предательстве. Их особая преданность родине проявилась в том, что они не расстались со своей землей. По мнению Бен-Гуриона и Бен-Цви, ислам в отличие от христианства — истинно демократическая религия, не только рассматривающая всех своих адептов как братьев, но отменяющая политические и гражданские ограничения, а также пытающаяся преодолеть социальные различия[335].

Еврейское происхождение феллахов может быть выявлено посредством филологического анализа местного арабского диалекта и изучения палестинских географических названий. Так же как и Белкинд, только гораздо подробнее, авторы объясняют, что анализ десяти тысяч имен «деревень, ручьев, водных источников, гор, руин, долин и холмов "от Дана до Беэр-Шевы" четко установил: библейская система географических названий все еще существует, она сохранилась практически целиком в речи местных феллахов»[336]. Примерно двести десять населенных пунктов носят ярко выраженные древнееврейские названия. Помимо мусульманского законодательства, здесь в течение долгого времени существовали «законы феллахов» или «неписаные судебные нормы, называвшиеся Шариат эль-Халиль— «законы праотца Авраама»[337]. Во многих деревнях неподалеку от мусульманских молитвенных мест («Джама») находятся местные святилища («Вэли» или «Макам»), возведенные в честь различных святых, в частности трех праотцев, царей и пророков, а также известных мусульманских шейхов.

Бен-Цви считал выводы о происхождении феллахов плодом своих личных изысканий и был явно уязвлен тем, что Бен-Гурион «присвоил» его материалы. Поэтому он вернулся к этой важной теме в отдельной брошюре, изданной в 1929 году, на этот раз только под его именем и на иврите[338]. Эта брошюра не слишком отличалась от главы, вошедшей десятилетием ранее в совместную книгу двух сионистских лидеров. Тем не менее, в ней появились некоторые добавления и наметились новые акценты. На этот раз будущий президент Израиля включил в текст более подробный социальный и классовый анализ исторических различий между образованными иудейскими элитами и простыми крестьянами, невзирая на многочисленные потрясения оставшимися на своей земле.

Автор отметил факт принудительного крещения крестьян в период, предшествующий арабскому завоеванию, как еще одно оправдание происшедшего затем массового перехода в ислам. В этой брошюре евреев побудила принять религию завоевателей не только налоговая выгода, но и угроза потерять свои земли.

Ясно видно, что в 1929 году голос Бен-Цви стал более сдержанным: «Разумеется, нельзя утверждать, что все без исключения феллахи являются потомками древних иудеев. Речь идет о большинстве или о ядре общины»[339]. По его мнению, в Иудею прибыло много эмигрантов из самых разных мест, в результате чего местное население стало смешанным. Тем не менее сохранившиеся в языке архаизмы, топонимы, правовые нормы, народные празднества, такие как «Наби Муса», и другие культурные практики почти не оставляют сомнения в том, что «подавляющее большинство феллахов происходит не от арабских завоевателей, а от еврейских феллахов, составлявших основную часть населения страны в канун мусульманского вторжения»[340].

Арабский бунт и кровавая резня в Хевроне, происшедшие ровно в тот год, когда Ицхак Бен-Цви издал свою брошюру, а также широкомасштабное палестинское восстание 1936 года привели к полнейшему разочарованию в сионистской ассимиляционной идее. Подъем местного национализма продемонстрировал интеллектуалам-поселенцам, что их этноцентрические «нежности» бесперспективны. «Инклюзивная» концепция, на какое-то время захватившая сионистское движение, исходила из того, что можно с легкостью поглотить «отсталую и примитивную» восточную культуру. Пробуждение от ориенталистских грез пришло с первыми же актами вооруженного сопротивления, оказанного носителями этой культуры. В самом деле, в этот самый момент «потомки иудейских крестьян» были вычеркнуты из еврейского национального сознания и начисто забыты. Современные палестинские феллахи быстро стали для «лицензированных агентов» национальной памяти арабскими эмигрантами, массово перебравшимися в XIX столетии в почти не заселенную Палестину. Они продолжали стекаться сюда и в XX веке, привлеченные бурным ростом сионистской экономики, «притянувшей», согласно укоренившемуся мифу, много тысяч нееврейских рабочих рук[341].

Весьма возможно, что Баер и Динур отодвинули начало «изгнания» к эпохе арабских завоеваний еще и для того, чтобы «должным», хотя и непрямым образом отреагировать на концепцию, выдвинутую несколькими годами раньше такими видными фигурами, как Белкинд, Бен-Гурион и Бен-Цви. Эта концепция, по общему (сионистскому) мнению, была проблематичной, создавала массу дыр в формировавшемся определении «древней нации» и, что не менее серьезно, оставляла «местным жителям» слишком много исторических прав. Поэтому необходимо было как можно быстрее похоронить это опасное «заблуждение» и снять его с национальной повестки дня.

С этого момента арабским завоевателям более не приписывалось обращение жителей Иудеи в мусульманство — отныне они просто изгоняли их со своих земель. Вымышленное изгнание VII века должно было стать альтернативой как ни на чем не основанному религиозному рассказу, связывающему «изгнание» с разрушением Второго храма, так и тезису, утверждавшему, что феллахи являются потомками жителей Иудеи. Датировка «изгнания» не имела значения — необходимо было сохранить драгоценное для национальной памяти представление о насильственном выселении с родной земли.

Согласно национальной мифологии, «изгнанники, беженцы или эмигранты» ушли в долгое и печальное странствие, скитались по морям и континентам, добрались до самых удаленных уголков мира и, в конце концов, с возникновением сионизма, развернулись на сто восемьдесят градусов и стали массами возвращаться на свою осиротевшую родину. Эта родина, таким образом, никогда не принадлежала арабским «завоевателям»; отсюда и пресловутое еврейское право на «землю без народа», предназначенную «народу без земли».

Эта национальная аксиома, завоевавшая в нескольких различных формулировках огромную популярность в сионистском движении, была плодом чистейшего исторического вымысла, выросшим из концепции изгнания. Хотя подавляющее большинство профессиональных историков прекрасно знало, что насильственного изгнания «еврейского народа» никогда не было, они позволили этому христианскому мифу, перенятому иудейской традицией, свободно распространяться по общественным и педагогическим каналам национальной памяти, не пытаясь препятствовать его распространению. Они даже косвенно помогали распространению этого мифа, понимая, что только он может послужить моральным оправданием заселения «изгнанной нацией» земли, где живут другие люди.

С другой стороны, такое явление, как массовое обращение в иудаизм, благодаря которому в Средиземноморье возникли огромные еврейские общины, почти не оставило следов в национальных летописях. Если поначалу о нем и упоминалось, впоследствии, по мере того как продвигалось строительство национальной памяти, эти упоминания были фактически стерты. Даже сами прозелиты, как уже упоминалось, старались скрыть свое происхождение. Стремясь «очиститься» и стать частью «святого народа», всякий новообращенный мечтал похоронить свое «нечистое» прошлое — время, когда он употреблял в пищу всевозможную мерзость и поклонялся идолам, — и как бы родиться заново для своей общины в соответствии с новообретенной верой. Дети его детей, как правило, не знали или не хотели знать, что в прошлом их предки были презренными язычниками, вошедшими «снаружи» в избранную Богом еврейскую общину.

Кроме того, они стремились обрести престиж, связывавшийся с фактом «биологической» принадлежности к избранному народу. Несмотря на позитивное отношение иудаизма к прозелитизму и лестным отзывам о новообращенных, причастность к нему «от рождения» по-прежнему оставалась важным символическим капиталом в галахическом мире. Престиж, которым наделяла принадлежность к тем, чьи предки были изгнаны из святого Иерусалима, укреплял дух верующих и укреплял их идентичность то в угрожающем, то в полном соблазнов мире. Приверженность концепции, выводящей их происхождение непосредственно из Сиона, укрепляла несущую «привилегии» связь со Святым городом — городом, являющимся, согласно традиции, центром мира, за которым как христиане, так и мусульмане были вынуждены признать религиозное первенство.

Вовсе не случайно еврейское национальное движение предпочло взять из долголетней традиции именно ее фиктивно-этнический аспект. Оно набросилось на него как на драгоценную добычу, тщательно переработало его в своих идеологических лабораториях, подвело под него псевдонаучный исторический базис и, в конечном счете, вытесало прочный фундамент для всей своей концепции прошлого. Таким образом, национальная историческая память была «пересажена» на почву культового забвения — отсюда и ее потрясающий успех.

Воспоминания о массовом обращении в иудаизм могли бы поколебать метанарратив о прочном биологическом единстве еврейского «народа». Ведь корни его генеалогического древа должны были напрямую восходить к Аврааму, Ицхаку и Яакову, а не переплетаться с различными пестрыми человеческими сообществами, жившими в Хасмонейском царстве, под персидским владычеством или на обширной территории Римской империи.

Искоренение памяти о массовом (принудительном или добровольном) переходе в иудаизм было непременным условием обеспечения целостности линейной временной оси, вдоль которой беспрерывно перемещается из прошлого в настоящее и из настоящего в прошлое особая скитающаяся, изоляционистская по духу и, разумеется, полностью выдуманная «нация».