"Кто и как изобрёл еврейский народ" - читать интересную книгу автора (Занд Шломо)

IV. «Еврейское и демократическое» — оксюморон?

Либерализация и этнизация 80-х годов привели, среди прочего, к возникновению новой еврейско-арабской партии, более радикальной в своей критике, чем компартия (до этого момента - традиционный выразитель арабского протеста), и бросившей израильской политике идентичностей гораздо более содержательный вызов. Именно из рядов «Прогрессивного движения за мир» (во главе с Мухаммедом Миари) прозвучали новая критика характера государства Израиль и первые призывы к его «десионизации». Поначалу это движение вместе с правоэкстре-мистским списком раввина Кахане было отстранено от участия в выборах, однако Верховный суд, ставший к тому времени оплотом израильского либерализма, отменил постановление предвыборной комиссии, так что оба списка были утверждены.

В отличие от прежних израильско-палестинских движений, таких как «Аль-Арад» в 60-е и «Бней ха-Кфар» в 70-е годы, эта партия, поставившая на второе место в своем предвыборном списке генерал-майора в отставке Мати Пеледа, получила два места в парламенте. Кнессет нового созыва отреагировал на этот скромный успех единодушным (ни одного голоса «против») принятием в 1985 году довольно своеобразного закона. Параграф 7а к «Основному закону о Кнессете» недвусмысленно гласил, что партийный список будет отстранен от участия в выборах, если его программа содержит хотя бы один из трех следующих пунктов.

1. Отрицание государства Израиль как государства еврейского народа.

2. Отрицание демократического характера государства.

3. Подстрекательство к расизму.

Несмотря на новый закон и, опять же, благодаря вмешательству Верховного суда «Прогрессивное движение за мир» было в конце концов допущено к участию в выборах. С этого момента в арабской среде начали появляться и другие партии, которые, остерегаясь вступать в прямое противостояние с законом, все же беспрестанно бросали вызов израильскому обществу по вопросу о характере государства. К этому времени успело сформироваться новое поколение палестинских интеллектуалов, слишком молодых для того, чтобы помнить «Накбу»[544] и военный режим, успешно прошедших процесс «израилизации» и воспринявших ивритскую культуру в дополнение к своей собственной, арабской. Эти интеллектуалы стали все увереннее высказывать недовольство сложившейся (довольно-таки нехитрой) политической ситуацией: с одной стороны, существует государство, в котором они, палестино-израильтяне, родились, где они составляют пятую часть населения, государство, полноправными гражданами которого они формально являются; с другой же стороны, это государство недвусмысленно провозглашает, что оно им не принадлежит, что оно — достояние другого народа, большей частью проживающего далеко за морем.

Одним из первых выступил против еврейской эксклюзивности видный палестинский прозаик и переводчик Антон Шамас. Этот двуязычный интеллектуал, автор книги «Арабески» (в которой он откровенно обсуждает свою двойственную национальную идентичность), обратился к политическому истеблишменту Израиля с таким призывом: «Давайте станем — вместе — мультикультурными израильтянами и создадим общую национальную метаидентичность, которая, не уничтожая исходные идентичности, станет основой будущего израильского симбиоза между евреями и арабами, гражданами одного государства»[545]. А.-Б. Иегошуа, один из крупнейших израильских писателей и яркий представитель левого лагеря, с привычной самоуверенностью немедленно отверг этот призыв: Израиль должен оставаться государством рассеянного по свету еврейского народа, ни в коем случае не превращаясь в государство всех своих граждан. «Закон о возвращении является моральным фундаментом сионизма», поэтому следует отклонить любое опасное предложение о двойной идентичности в еврейском государстве. Этот хайфский классик содрогнулся от самой мысли стать иудеоизраильтянином (наподобие ущербных иудеоамериканцев). Он хотел быть настоящим евреем, и, если это не устраивает "новых израильтян", таких как Антон Шамас, они могут собрать свои пожитки и перебраться в палестинское государство, которое наверняка будет создано в будущем[546].

Это был, вероятно, последний случай, когда известный палестино-израильский интеллектуал предложил сосуществование двух культур в рамках единой плюралистической либеральной демократии. Негативная реакция израильского лево-сионистского лагеря, а также народная интифада, начавшаяся в декабре 1987 года, способствовали тому, что такого рода предложения стали раздаваться все реже. Правда, растущая солидарность израильских палестинцев с борьбой за национальное освобождение, ведущейся лишенными политических прав жителями оккупированных территорий, пока еще не породила требований о территориальном разделе Израиля по национальному признаку. Тем не менее, гордость за подавляемую палестинскую культуру и стремление сохранить ее любой ценой побудили многих из них требовать превращения Израиля либо в «консоциальную» (общинную[547]), либо в мультикультурную демократию. Эти интеллектуалы сходились в одном: для того чтобы они, в числе других, могли принадлежать государству Израиль, это государство должно принадлежать и им.

Проблема «еврейского государства» вскоре стала одной из самых животрепещущих. В 90-е годы, когда бурная постсионистская полемика охватила различные интеллектуальные круги, определение государства стало одной из главных обсуждаемых тем. Если раньше антисионизм воспринимался как отрицание права Израиля на существование, а программа-минимум всех сионистов сводилась к сохранению Израиля как государства, безраздельно принадлежащего всем евреям мира, то постсионизм, со своей стороны, безоговорочно поддерживая право Израиля на существование в границах 1967 года, однозначно требовал при этом превращения его в государство всех граждан.

В той же мере, в которой территориальный миф, объявляющий всю «Эрец-Исраэль» безраздельным достоянием еврейского народа, постепенно изжил себя (отчасти после соглашений Осло от 1993 года и в еще большей степени после начала второй интифады, вспыхнувшей в 2000 году), напротив, усилились требования о полной и абсолютной принадлежности государства Израиль еврейскому народу. В то самое время как значительная часть старого «территориалистского» правого лагеря медленно, но верно превращается в жестких, расистски настроенных этноцентристов, либерально-центристские круги закрепляются на сионистских позициях, стремясь дать им юридическую и философскую легитимацию.

В 1988 году Меир Шамгар, президент Верховного суда и лауреат Национальной премии Израиля, постановил, что «существование Израиля как государства еврейскою народа не вступает в противоречие с его демократическим характером, так же как французский характер Франции не мешает ей быть демократической страной»[548]. Это лишенное всякого смысла сравнение (как известно, все граждане Франции идентифицируются как французы, и, соответственно, ни один гражданин другого государства не имеет скрытой доли во французском суверенитете) стало началом законотворческого процесса, отразившего целую палитру колоритных идей.

В 1992 году были приняты два основных (конституционных) закона («Закон о достоинстве и свободе человека » и «Закон о свободе занятий»), которые однозначно устанавливали. что Израиль является «еврейским и демократическим государством». «Закон о партиях», принятый в том же году, также подчеркивал, что партия, отрицающая еврейский и демократический характер государства Израиль, будет отстранена от участия в выборах[549]. Отныне парадоксальным образом была законодательно пресечена всякая возможность превратить еврейское государство в израильскую демократию либерально-демократическими методами. Самым опасным в этом последнем законе было то обстоятельство, что он не определил, что именно превращает государство (то есть суверенную политическую структуру, назначение которой — служить всем своим гражданам) в «еврейское» и что конкретно может подорвать или аннулировать его «еврейский» характер.

Проблематичность и аномальность демократии, называющей себя «еврейской», были систематически проанализированы Сами Самохой, профессором социологии Хайфского университета. Еще в 1990 году он позаимствовал у Хуана Хосе Линца, политического социолога из Йельского университета, термин «этническая демократия» и применил его к Израилю[550]. На протяжении многих лет Самоха разрабатывал и совершенствовал свою новаторскую научную концепцию, в рамках которой Израиль оказывался на самой низкой ступени в иерархии демократических режимов. На основе всестороннего сопоставления с либеральными, республиканскими, консоциальными и мультикультурными демократиями он пришел к выводу, что Израиль не является ни одной из них. Вместе с такими государствами, как Эстония, Латвия и Словакия, Израиль попадает в категорию режимов, определяемых как «ущербная демократия» или «демократия низшего уровня».

Либеральная демократия выступает от имени всего общества, на которое распространяется, и обеспечивает абсолютное равноправие всех граждан, независимо от их происхождения и культурной принадлежности. Ее роль состоит преимущественно в контроле за обеспечением прав и соблюдением законов; ее вмешательство в культурную жизнь граждан сводится к минимуму. Большинство англосаксонских и скандинавских стран в той или иной степени близки к этой властной модели. Республиканская демократия сходна с либеральной в том, что касается полного равноправия между гражданами, однако она значительно активнее участвует в формировании культуры национального коллектива. Государства такого типа не столь терпимы к культурным самосознаниям меньшинств и стремятся интегрировать их в господствующей национальной метакультуре. Ярким примером такого государства является Франция. Консоциальная (общинная) демократия изначально (в том числе формально) признает существование различных культурно-языковых групп, следит за тем, чтобы все они получили пропорциональное представительство в органах власти, сохраняет за ними право вето в ходе принятия важных совместных решений, а также обеспечивает полную автономию каждой из них. Швейцария, Бельгия или современная Канада — прекрасные примеры такой демократической системы. Мультикультурная демократия, со своей стороны, уделяет гораздо меньше внимания формальной стороне защиты культурного многообразия, однако уважает и охраняет коллективные права меньшинств и не предпринимает попыток насадить единую культуру. Великобритания и Нидерланды - яркие примеры таких демократий. Важно подчеркнуть, что в любой из этих демократических систем государство представляет всех своих граждан, даже если господствующая культурно-языковая группа сосуществует в нем с культурными меньшинствами.

По мнению Сами Самохи, Израиль не входит ни в одну из перечисленных категорий уже потому, что не считает себя политическим выражением гражданского общества, живущего на его территории. Сионизм - это не только официальная идеология, на базе которой было в свое время создано еврейское государство, но и руководство к действию, которому его граждане должны следовать до конца времен. В пределах израильской юрисдикции (то есть внутри «зеленой черты») все же действует определенная форма демократии: жители имеют гражданские права, существует свобода слова и политических собраний, проводятся свободные парламентские выборы. Однако отсутствие базисного политического и гражданского равноправия радикально отличает Израиль от всех процветающих западных демократий.

Построенная Самохой модель в силу своей природы содержала радикальную критику характера израильского государства, хотя сам ученый всячески избегал нормативных высказываний. Тем не менее, политические выводы хайфского социолога оказались гораздо более умеренными, нежели можно было ожидать в свете его отважной аналитики. По мнению Самохи, вероятность того, что Израиль станет государством всех своих граждан, ничтожна. Перспектива «улучшенного» варианта этнической демократии, при котором масштабы дискриминации меньшинств уменьшаются, но вместе с тем сохраняется этноцентрическое ядро государственной системы, представляется ему более реальной: «Наилучшим политическим решением с точки зрения израильских арабов была бы консоциальная демократия, то есть двунациональное государство. Однако отказ евреев принять этот вариант, по сути упраздняющий еврейское государство, является абсолютным. Поэтому его реализация стала бы ужасной несправедливостью для большинства населения Израиля»[551].

Используемая Самохой терминология, безусловно, может быть оспорена — например, такая консоциальная демократия, как Швейцария, не является многонациональным государством. Не каждый согласится с тем, что прекращение дискриминации подвластного меньшинства - «ужасная несправедливость» в отношении господствующего большинства. Тем не менее, главное достижение хайфского исследователя неоспоримо: он был первым представителем израильской академии, решившимся «научно» открыть такой ящик Пандоры, как «политика идентичностей» в Израиле. Своими нестандартными критическими работами Самоха вторгся в теоретический вакуум, доселе царивший в этой области. Разумеется, его научный прорыв породил массу откликов как со стороны «национальных» интеллектуалов, так и со стороны постсионистских и палестино-израильских критических исследователей[552].

Теоретические замечания Самохи и (в еще большей степени) серия «еврейских» законов, принятых в начале 90-х годов, побудили целую плеяду крупнейших израильских интеллектуалов, как традиционалистов, так и либералов, взяться за перо и попытаться доказать, что израильское государство является нормативной демократией. Ниже представлены мнения некоторых известнейших исследователей, каждый из которых был (совсем не случайно) удостоен Национальной премии Израиля. Эту награду еврейское государство присуждает своей духовной и научной аристократии, тем самым подчеркивая значение ее взглядов. Лауреаты Национальной премии находятся в самом центре израильской культурной сцены, их взгляды представляют собой сердцевину национальной идеологии и ярко демонстрируют ее нынешнее состояние.

Например, по мнению Элиззера Швейда, профессора «еврейской философии» Иерусалимского университета и лауреата Национальной премии, понятие «еврейского демократического государства» в принципе не содержит никакого внутреннего противоречия. Израиль изначально был создан для того, чтобы «вернуть еврейскому народу базисные демократические права, которых он был лишен в ходе многих поколений диаспоры... Не существует функциональных причин, по которым еврейскому народу следует отказаться от этого права в государстве, которое он создал сам для себя, в которое он вложил огромную творческую энергию, за которое он пролил кровь, в государстве, экономика, социум и культура которого — дело его рук»[553]. С его точки зрения, рассуждения о противоречии между иудаизмом и демократией абсолютно безосновательны, поскольку «иудейская религия и еврейская национальная идея содержат ценностные элементы, на базе которых возникли концепции прав человека и общественного договора, породившие демократическую конституцию». Более того, если государство Израиль перестанет быть государством еврейского народа, его существование утратит всякий смысл.

Профессор политологии из Иерусалимского университета Шломо Авинери, бывший генеральный директор Министерства иностранных дел и также лауреат Национальной премии, со своей стороны, полагает, что «еврейское государство» неизмеримо предпочтительнее, нежели, например, французская республика, нивелирующая и ассимилирующая национальные идентичности. Уровень толерантности в Израиле сходен с британским, превосходя последний по многим аспектам. К примеру, запрет на гражданские браки и сохранение института внутриобщинных браков в том виде, в котором он существовал в Оттоманской империи, а также общинная сегрегация в области образования указывают, что нееврейским гражданам Израиля гарантирована широкая культурная автономия: «Не приняв никакого официального решения на эту тему, Израиль признает принцип равноправия арабских граждан не только на индивидуальном, но и на коллективном уровне»[554]. Поэтому, по мнению иерусалимского профессора, Израиль должен сохранить свою символику, свой флаг, гимн, еврейское законодательство и, в особенности, Закон о возвращении, ничем не отличающийся от других законов об эмиграции. Израилю следует и далее законодательно отделять еврейское большинство от живущих рядом меньшинств — это не помешает ему оставаться подлинной мультикультурной демократией. Ведь сходная ситуация имеет место и в других либеральных государствах.

Вне всякого сомнения, профессор политологии, даже если основная сфера его научных интересов — немецкая философия, должен быть знаком с решением Американского верховного суда от 1954 года (Brown v. Board of Education of Topeka), установившим, что «separate but equal»[555] не может быть «equal», и, следовательно, расовая сегрегация противоречит XIV поправке к Конституции, объявляющей, что все американские граждане равны. Это историческое решение положило начало борьбе за гражданское равноправие и способствовало (в долгосрочной перспективе) радикальному изменению политики идентичностей в США. Тем не менее, оно никоим образом не отложилось в сионистском сознании крупного израильского ученого, живущего в Иерусалиме (кстати, в «объединенной» столице Израиля проживают десятки тысяч палестинцев, «аннексированных» в 1967 году; они получили статус постоянных жителей города, но не имеют права участвовать в парламентских выборах, то есть управлять собственной судьбой).

Аса Кашер, профессор философии из Тель-Авивского университета, удостоенный Национальной премии за труды по этике, также полагает, что государство Израиль ничем не отличается от самых развитых демократий мира, а термин «еврейский и демократический» не содержит в себе противоречия. По его мнению, проблемы, связанные с таким явлением, как национальное демократическое государство, присущи не только Израилю, но и многим другим странам: «В Испании есть баски, в Голландии — фризы, во Франции — корсиканцы. В этом смысле государство Израиль, где представители другого народа составляют около 20% населения, ничем не выделяется»[556]. Таким образом, Израиль — идеальная демократия «в ее практическом воплощении», и незачем требовать от него формального превращения в «государство всех его граждан». Разумеется, «большинство» ощущает свою причастность к государству иначе, чем «меньшинство», однако так уж устроено современное национальное сознание.

Асе Кашеру, при всей своей образованности, видимо, неизвестно, что, хотя кастильские язык и культура и доминируют в Испании, Иберийское государство принадлежит всем испанцам, то есть кастильцам, каталонцам, баскам и представителям других меньшинств. Если бы испанское правительство осмелилось заявить, что Испания — государство одного только кастильского народа, его дни были бы сочтены. Франция признает корсиканцев стопроцентными французами, хотя некоторые жители острова этим и недовольны. Французская республика вовсе не считает себя государством католиков, живущих на европейском континенте; она принадлежит и жителям Корсики, и французским евреям, и французским протестантам и, как ни странно, даже французским мусульманам. Впрочем, еврейский философ, живущий в Израиле, считает, что это «малозначительное» различие в принципе не заслуживает внимания. Ведь высочайший этический уровень «демократии еврейского народа» соответствует стандартам любого западного общества.

Особое усердие в коллективных попытках теоретически обосновать концепцию Израиля как демократического государства «еврейского народа» проявили израильские юристы. Поскольку именно новые конституционные законы ввели слово «еврейский» в юридический лексикон, судьи и профессора юриспруденции сочли себя обязанными заняться этой темой и разработать подробные и аргументированные способы защиты «еврейской» законодательной тенденции. Множество страниц было исписано, чтобы доказать скептикам, что можно на государственном уровне следовать еврейской традиции и в то же время относиться к неевреям как к равноправным гражданам. При изучении этих трактатов создается впечатление, что авторы путают «равноправие» с «равнодушием».

Для Хаима Германа Коэна, отставного заместителя президента Верховного суда, бывшего министра юстиции и лауреата Национальной премии Израиля, дело обстоит просто: «В нас заложены гены наших праотцев, хотим мы того или нет. Уважающий себя человек хочет знать не только, где он находится и куда идет, но и откуда пришел. Еврейская традиция в самом широком смысле — это наследство, полученное государством при рождении, она естественным образом превращает его в еврейское»[557].

Эти слова вовсе не превращают Хаима Коэна в расиста. Он всегда был либеральным судьей — при вынесении вердикта по делу Руфайзена он даже остался в меньшинстве. Кроме того, он прекрасно знал, что утверждения о еврейской «биолого-генетической» преемственности весьма и весьма сомнительны. Тем не менее, изо всех сил стараясь дать государству сущностное «еврейское» нерелигиозное определение, Коэн постановил: «Еврейская идентичность вовсе не исчерпывается биолого-генетической преемственностью; гораздо важнее культурно-духовная преемственность. Первая превращает Израиль в государство евреев, вторая — в еврейское государство. Между этими двумя идентичностями нет противоречия. Напротив, они дополняют, а возможно, и обуславливают друг друга»[558].

По-видимому, именно из-за «обусловленности» биологической и культурной преемственностей Коэн присоединил к «единой цепи», состоящей обычно из Библии, Талмуда и мидрашей, еще и Спинозу, философа, как известно, отошедшего от иудаизма и преданного анафеме иудейской общиной. При этом в его многотрудных рассуждениях о характере еврейской демократии начисто отсутствуют арабские граждане, составляющие 20% населения Израиля, равно как 5% его жителей, аккуратно зарегистрированные как неевреи, хотя большинство из них говорят на иврите и исправно платят налоги.

Аарон Барак, еще один лауреат Национальной премии Израиля и бывший президент Верховного суда, считается, как и Хаим Герман Коэн, одним из самых либеральных и образованных судей за всю историю израильской юриспруденции. В 2002 году, выступая перед участниками XXXIV сионистского конгресса, он заговорил о «ценностях, присущих Израилю как еврейскому и демократическому государству»[559]. В чем же состоят еврейские нормы? В сочетании галахических[560] и сионистских установок. Мир Галахи — это «воды, которым нет конца». Сионизм, со своей стороны, — это язык, национальные символы, флаг, гимн, праздники, Закон о возвращении, а также «освобождение земель для еврейской поселенческой деятельности». В чем состоят демократические принципы? В разделении властей, создании правового государства и защите прав человека, в том числе прав меньшинств. Необходимо найти синтез и баланс между этими ценностными системами: «Ведь предоставление евреям права на репатриацию в Израиль не есть дискриминация неевреев. Здесь налицо констатация различий, но нет дискриминации. Но оказавшись внутри своего национального дома, человек имеет право на равноправие независимо от религиозной и национальной принадлежности»[561]. Поэтому судья Аарон Барак борется за справедливое отношение к арабскому меньшинству, сознавая лучше, чем другие юристы, что равноправие является основой современной демократии.

Как может существовать равноправие внутри «национального дома», если одной из его ценностей является «освобождение земель для еврейской поселенческой деятельности»? Верховному судье Бараку виднее. По загадочным причинам выдающийся юрист не счел нужным ответить на этот вопрос участникам прошедшего в Иерусалиме сионистского конгресса. Впрочем, его слушателей это не слишком удивило. При другой оказии этот демократический судья определил характер своего государства следующим образом: «Еврейское государство — это государство, которое ставит во главу угла еврейскую поселенческую деятельность... Это государство, в котором еврейское законодательство[562] исполняет важную функцию, а бракоразводные вопросы решаются в соответствии с законами Торы»[563]. Другими словами, для светского либерала Аарона Барака Израиль является еврейским государством, в частности благодаря таким проектам, как пресловутая «иудаизация Галилеи», которые прекрасно вписываются в законодательство, закрепляющее сегрегацию между евреями и неевреями[564].

Юрист Даниэль Фридман не был судьей. Тем не менее, премьер-министр Эхуд Ольмерт сделал этого профессора юриспруденции из Тель-Авивского университета (и, конечно же, лауреата Национальной премии Израиля) министром юстиции. В своем ответе на статью автора данной книги, обсуждавшую гибель тринадцати израильских арабов в ходе беспорядков (невооруженных) 2000 года, Фридман выразил глубочайшее недоумение по поводу тезиса, утверждавшего, что «в самом определении государства как еврейского содержится элемент неравноправия»[565].

Ведь большинство стран мира являются национальными образованиями — почему Израиль не может быть таковым? Чем он отличается, например, от «Англии»: «В Англии есть как иудейское, так и мусульманское меньшинства, пользующиеся полным равноправием. Ясно при этом, что они не могут жаловаться на то, что Англия — государство англичан, что доминирующая религия в этой стране — христианство, что королевская семья, символ английской государственности, привержена англиканской церкви, что господствующим языком, по сути, единственным, имеющим хождение в общественном пространстве, является английский. Меньшинства не имеют права требовать назначения иудейского или мусульманского короля или равноправного статуса для своего языка»[566].

По-видимому требовать от израильского профессора юриспруденции, горящего желанием доказать, что его страна является образцом демократии, использования корректной терминологии - это уже чересчур. Хотя термин «Англия» нередко используется как синоним «Британии», следует иметь в виду, что при обсуждении такой тонкой темы, как характер нации и национальной государственности, терминологическая неряшливость недопустима. Как известно, в 1707 году Англия перестала быть суверенным государством и наряду с Шотландией. Уэльсом и Северной Ирландией (с 1801 года) стала частью Соединенного королевства Великобритании[567]. Разумеется, культурно-исторической предтечей Соединенного королевства была общая церковная организация. Однако христианская «Англия» никоим образом не вмешивается в сердечные дела своих еврейских граждан, и они имеют полное право жениться на шотландских христианках или, упаси бог, на мусульманках пакистанского происхождения. Излишне говорить о том, что Англия, в отличие от еврейского государства профессора Фридмана, не является государством всех приверженцев англиканской церкви в мире; с другой стороны, стоит подчеркнуть, что «Англия» не является и государством англичан, несмотря на доминирующую роль английского языка. Действительно, еврей не может стать королем Великобритании, но ровно в той же степени, что и обычный англичанин, не принадлежащий к королевской семье. Ничего страшного — власть в стране давно уже принадлежит не королю, а палате общин. Поэтому в начале XXI века сын еврейских иммигрантов из Румынии Майкл Ховард (Howard) вместо того, чтобы «репатриироваться в Израиль», возглавил консервативную партию и попытался (правда, безуспешно) стать главой британского правительства.

Великобритания является государством всех своих граждан: англичан, шотландцев, уэльсцев, ирландцев, мусульман, получивших британский паспорт, и даже ортодоксальных евреев, признающих лишь небесный суверенитет. С точки зрения закона все они — стопроцентные британцы, и королевство принадлежит всем им в равной степени. Если «Англия» провозгласит Британию государством англичан (точь-в-точь как Израиль провозглашает себя еврейским государством), шотландцы и уэльсцы выйдут из состава Соединенного королевства еще до начала массовых демонстраций возмущенных пакистанских иммигрантов. Британия, в отличие от Израиля, — мультикультурное государство, и ее крупнейшие меньшинства, шотландцы и уэльсцы, давно получили развитую автономию. Однако Даниэлю Фридману «местные» израильские арабы, видимо, напоминают недавних эмигрантов, только что получивших гражданство, а не уроженцев страны, таких как шотландцы или уэльсцы в «Англии».

Вместо того чтобы до бесконечности цитировать видных юристов, защищающих принцип «еврейского государства», ограничимся единственным дополнительным примером. Амнон Рубинштейн, также профессор юриспруденции, бывший министр образования и, разумеется, лауреат Национальной премии, опубликовал в 2003 году в соавторстве с историком Александром Якобсоном книгу «Израиль и семья народов»[568], посвященную в точности данной теме. Эта книга, безусловно, может считаться наиболее серьезной существующей критической работой, анализирующей постсионизм.

Рубинштейн и Якобсон явно не удовлетворены функционированием «еврейской демократии». Они не только выступили за расширение прав человека и укрепление равноправия в Израиле, но и привели аргументы, целиком опирающиеся на универсальные нормы. Вместе с тем они решительно заявили: не существует противоречия между еврейским характером государства и демократией. Проблемы, с которыми сталкивается Израиль, присущи всем странам «свободного мира». Необходимо лишь разумно их решать, совершенствуя систему управления страной и основное законодательство. Авторы исходили из знакомой нам посылки: все народы имеют право на самоопределение, и «еврейский народ» не составляет исключения. Кроме того, ни одно государство не является совершенно нейтральным в культурном отношении, так что совершенно неправомерно требовать этого только от Израиля.

Рубинштейн и Якобсон полагают, что, поскольку в 1947 году ООН признала за евреями право на самоопределение, Израилю следует твердо придерживаться нынешней линии до тех пор, пока последний заграничный еврей не решится на «репатриацию». Они, не дай бог, не считают, что правом на самоопределение обладает еврейско-израильский народ, сформировавшийся на Ближнем Востоке; по их мнению, такого отдельного народа вообще не существует. Однако действительность разочаровывает сионистских юристов-теоретиков: к началу XXI века в мире не осталось евреев, которым запрещено покидать пределы своей страны; тем не менее, евреи, живущие вне Израиля, решительно отказываются осуществлять свое право на национальное самоопределение. Миграционный баланс Израиля стал отрицательным — на момент написания этой книги число людей, покидающих Израиль, превосходит число тех, кто стучится в его двери[569].

Немаловажное преимущество книги Рубинштейна и Якобсона перед другими трудами сионистских юристов и мыслителей состоит в том, что ее авторы более или менее ясно сознают неправомерность сравнения Израиля (как национального государства) с либеральными демократиями Запада. Поэтому в ней приводятся в основном параллели с государствами Восточной Европы. Авторы излагают читателям национальные концепции, отстаиваемые правыми силами в Венгрии, Ирландии и Греции до проведения в этих странах законодательных реформ, в Германии до 90-х годов предыдущего столетия[570] или в Словении после распада Югославии. Изучая эти примеры, приведенные лишь для того, чтобы оправдать этноцентрическую политику Израиля, невольно задаешься вопросом: неужели авторы, будучи евреями, хотели бы жить в одном из восхваляемых ими восточноевропейских государств? Быть может, они предпочли бы гражданство одной из «нормативных» либеральных демократий?

На протяжении всей книги реальная и глубокая привязанность многих евреев к Израилю трактуется как проявление национального сознания. Отождествление этой привязанности, основанной в значительной мере на болезненных воспоминаниях, отчасти же на пострелигиозных переживаниях, сберегающих последние искры многолетней традиции, с жаждой национального суверенитета — серьезная ошибка авторов. К несчастью, они не сознают, что национальное сознание — это далеко не только ощущение принадлежности к коллективу. Оно не сводится к чувству солидарности и общности интересов, ибо в противном случае протестанты были бы нацией — и любители кошек тоже. Национальное самосознание — это прежде всего стремление жить в отдельном суверенном государстве. Национальное сознание требует, чтобы его носители жили и воспитывались в рамках единой гомогенной народной культуры. В этом и состояла суть сионистской идеологии с момента ее зарождения; такой она оставалась на всех этапах своего развития - вплоть до недавнего времени. Сионизм стремился к обретению государственного суверенитета и достиг своей цели. Что касается других многочисленных («солидарных») еврейских движений, то большинство из них не были национальными, а некоторые носили откровенно антинациональный характер.

Тем не менее, как было сказано выше, еврейские массы вовсе не стремятся жить в суверенном еврейском государстве, поэтому сионизму приходится изобретать новые, уже не вполне рациональные национальные концепции. Провал нынешней сионистской логики вызван нежеланием осмыслить новую недавно сложившуюся нетривиальную ситуацию, когда евреи вполне могут заботиться о потомках других евреев, совершенно не стремясь жить вместе с ними национальной жизнью. Другая ее серьезная проблема, в полной мере проявившаяся в книге Рубинштейна и Якобсона, впрочем, как и в рассуждениях всех защитников «еврейского государства», состоит в ошибочном понимании сущности современной демократии. Поэтому, прежде чем вернуться к основной теме настоящей книги, попытаемся вкратце прояснить спорную терминологию.

Демократии дается сегодня множество определений, частью противоречивых, частью дополняющих друг друга. С конца XVIII и до середины XX века термин «демократия» обозначал государственное устройство, при котором власть осуществляется от имени и по воле народа, в противоположность старым политическим режимам, управлявшим милостью Божьей. После Второй мировой войны (и особенно в ходе холодной войны) этот термин стал применяться на Западе исключительно к либеральным демократиям, что, разумеется, не мешало социалистическим государствам считать себя народными демократиями, качественно превосходящими западных парламентских соперниц.

Чтобы избежать вечной идеологической путаницы, необходимо провести четкое аналитическое и историческое разграничение между либерализмом и демократией. Либерализм, зародившийся в западноевропейских монархиях и постепенно ограничивший власть их государей, породил такие понятия, как парламент, политический плюрализм, разделение властей, защита прав подданных от произвола правителей, а также набор личностных свобод нового типа, не существовавших в более ранних обществах. Британия середины XIX века может служить хорошим примером чисто либерального правления, не являвшегося, однако, демократическим. Избирательные права по-прежнему принадлежали исключительно узким элитам, и большинство народа не имело возможности принимать участие в политической жизни.

Современная демократическая концепция, утверждающая, что государственный суверенитет должен принадлежать всему народу[571], ворвалась на историческую арену в довольно нетерпимую эпоху, вдобавок в ходе событий антилиберального толка. Первыми носителями этой концепции были такие политические деятели, как Максимилиан Робеспьер, Луи Антуан Сен-Жюст (Saint-Just, 1767-1794) и другие якобинцы эпохи Великой Французской революции. Они реализовали на практике принципы всеобщего избирательного права и политического равноправия, используя для этого крайне авторитарные и даже тоталитарные методы. Лишь в конце XIX века (по нетривиальным причинам, которые мы не станем сейчас обсуждать) начала распространяться новая политическая система — либеральная демократия, основывавшаяся на принципе всенародного суверенитета и сумевшая сохранить права и свободы, завоеванные ранее динамичным либерализмом. Она расширила и укрепила индивидуальные права и свободы, превратив их в основу современной политической культуры.

Все эти либеральные демократии, укоренившиеся в Северной Америке и Европе, имели национальную окраску и на первых порах были весьма несовершенны. Многие из них лишали женщин избирательных прав, другие вводили завышенный возрастной ценз. Иногда за определенными социальными группами закреплялось право двойного голоса; национальные государства (как «этнические», так и «неэтнические») не спешили распространять избирательное право на всех жителей страны. Тем не менее в отличие от немногочисленных демократий древнегреческого мира, современные демократии появились на свет с врожденным стремлением к все более полному гражданском) равноправию, которое и осуществлялось постепенно на их национальных территориях. Категория «человек», почти не существовавшая в античном мире, стала наряду с такими понятиями, как «гражданин», «нация» и «государство», одним из краеугольных камней современной политики. Поэтому суверенитет и равноправие всех людей, живущих в данном гражданском обществе, превратились в политическую программу-минимум, не осуществив которую государство не может называть себя демократическим. Со своей стороны, объем прав и свобод, гарантированный отдельным личностям и меньшинствам, степень разделения властей и независимости судебной системы характеризуют уровень либеральности той или иной демократии.

Можно ли назвать Израиль либерально-демократическим государством? Вне всяких сомнений, он обладает многими либеральными чертами. Уровень свободы слова и политических организаций на территории Израиля в границах 1967 года очень высок даже в сравнении с западными демократиями, а Верховный суд в прошлом и настоящем нередко оказывается эффективной защитой от произвола властей. Как ни странно, даже в разгаре острейших военных конфликтов в Израиле сохранялся относительный плюрализм - никак не меньший, чем в либерально-демократических государствах в военное время.

Разумеется, израильский либерализм имеет свои границы и ограничения, а нарушения гражданских прав являются повседневной реальностью в еврейском государстве. Например, в Израиле отсутствует институт гражданских браков, гражданские захоронения производятся исключительно частным образом, общественный транспорт не работает по субботам и в праздники, грубо попираются права арабских граждан на земельную собственность. Все это указывает на наличие крайне «нелиберальных» элементов в законодательстве и в повседневной израильской культуре. То обстоятельство, что вот уже более сорока лет под израильским контролем (на оккупированных в 1967 году территориях) находится целый народ, лишенный каких-либо гражданских прав, также не способствует укреплению устойчивого либерализма в «старом Израиле». Тем не менее, несмотря на многочисленные нарушения прав человека, в Израиле не только обеспечиваются основные свободы, но и выполняется главный демократический принцип: регулярно проводятся всеобщие выборы, и правительство формируется по решению всех граждан государства. Не следует ли (уже поэтому) рассматривать Израиль как классическую демократию, которая, быть может, с некоторым опозданием завела себе колонии, точь-в-точь как некогда многие европейские державы?

Следует добавить, что сущностная проблематичность характера израильской демократии не связана с тем, что суббота и иудейские праздники признаны в Израиле главными выходными днями, равно как и с тем, что символика государства восходит к иудейской традиции. Историческая и эмоциональная связь еврейско-израильского общества с еврейскими общинами в «диаспоре» также не противоречит демократическим принципам. В самом деле, многие иммигрантские общины в США поддерживают тесные связи со странами своего исхода, в Испании доминирует «кастильская» культура, а в секулярной Франции некоторые официальные праздничные даты были взяты из католической традиции. Поэтому не существует причин, по которым культурно-символический ландшафт Израиля не может оставаться еврейским. Разумеется, желательно, чтобы нормативная демократия, в рамках которой проживают культурно-языковые меньшинства, создала символы и гражданские праздники, порождающие чувства солидарности и братства. Вовсе не случайно в еврейском государстве не было предпринято ни единой попытки создать общую для всех граждан символическую базу. Именно особый характер израильской метаидентичности, «первобытная» природа которой проявилась уже на начальных этапах становления сионизма, заставляет задуматься о том, до какой степени способно «еврейское» государство быть одновременно и демократическим.

Еврейское национальное сознание, господствующее в израильском обществе, не является открытой и «инклюзивной идентичностью, приглашающей «чужаков» к ней присоединиться и/или жить рядом, сохраняя свою отличность. в условиях равноправия и симбиоза. Напротив, оно открыто и декларативно стремится отгородить большинство от меньшинства и постоянно утверждает, что государство принадлежит исключительно большинству; кроме того, как уже было сказано, оно наделяет вечными правами на это государство значительную массу людей, предпочитающих жить за его пределами. Таким образом, оно с неизбежностью отстраняет меньшинство от активного и гармоничного участия в осуществлении суверенитета государства и напрочь лишает его чувства политической сопричастности.

Демократическая власть должна рассматривать своих избирателей в первую очередь только как граждан. Она избирается и финансируется ими, и, по идее, обязана им служить. «Общественные блага» должны в равной (хотя бы на первый взгляд) мере распространяться на всех носителей гражданства. И только во вторую или третью очередь демократическая власть, если она еще и либеральна, может позволить себе «заметить» разделение общество на культурные подгруппы, ограничить влияние самых сильных и защитить слабых, навести, насколько это возможно, мосты между подгруппами и предотвратить нанесение ущерба их идентичности. Разумеется, демократия не обязана быть нейтральной в культурном плане, однако в тех случаях, когда метаидентичность становится основой национальной культуры, она должна быть открытой для всех (или хотя бы притворяться таковой) — даже если меньшинство решительно отвергает «медвежьи объятия» мощного большинства. В любой нынешней демократии есть культурное меньшинство, пытающееся сохранить свою особую идентичность перед лицом доминирующей культуры. В силу своей малочисленности оно имеет право на определенные привилегии.

В Израиле сложилась обратная ситуация — привилегиями наделены еврейское большинство, а также «его кровные родственники, продолжающие скитаться в изгнании». Государство закрепляет преимущественные права на «общественные блага» за еврейским населением при помощи всевозможных дискриминационных мер, таких как «закон об имуществе отсутствующих жителей» и «закон о приобретении земель» (принятые вскоре после образования Израиля), Закон о возвращении, бракоразводное законодательство, а также посредством различных льготных установлений, относящихся исключительно к «отслужившим в армии» (и их родственникам) и урезающих права арабских граждан (не подлежащих призыву). Израиль открыто и декларативно существует только для своих привилегированных жителей, «биологических потомков» жителей древнего Иудейского царства. Поэтому «новые репатрианты» по прибытии в страну получают щедрую «корзину абсорбции», а поселенцы принимают участие в выборах и сверх всякой меры спонсируются государством, хотя и проживают вне пределов суверенной израильской территории.

Если бы «эксклюзивное» «еврейский» было заменено на «инклюзивное» (и теоретически открытое для всех граждан государства) «израильский» и каждый израильтянин получил возможность свободно выбирать себе идентичность, можно было бы взглянуть на проблему несколько мягче и определить Израиль как политическую систему, ступившую на путь демократизации. Однако свободная динамика идентичностей в Израиле запрещена на вечные времена. Израильский МВД зафиксировал в своих архивах «национальность» каждого гражданина, не предоставив ему права свободно ее выбрать[572]; эту запись невозможно изменить иначе, как перейдя в иудаизм и став правоверным иудеем. Еврейское государство тщательно регистрирует своих «лицензированных» хозяев, евреев, занося сведения о них в государственный реестр гражданского состояния. Оно не менее старательно выясняет и записывает « национальность» нееврейских граждан (иногда доходя до абсурда; например, израильские граждане, к своему несчастью, родившиеся от «нееврейской матери» в Лейпциге до 1989 года, записаны как «восточные немцы»).

Термин «еврейская демократия» при всей своей проблематичности имел бы смысл, если бы у нас на глазах шел исторический процесс ослабления этноцентрических оков, включающий осознанное широкомасштабное движение в сторону «израилизации». Невзирая на «эксклюзивную» исходную концепцию, «ввезенную» в подмандатную Палестину восточноевропейскими сионистами и ставшую еще жестче в ходе еврейскою заселения страны, можно было бы использовать термин «демократия», имея в виду целенаправленные и последовательные попытки изменить существующую морфологию идентичностей, придав ей ясный гражданский характер. Увы, на такого рода тенденцию нет даже намека ни в общеизраильской культуре, ни в системе образования, ни в законодательстве. Упорное противодействие политических, юридических и интеллектуальных элит даже умеренной универсализации господствующей в «еврейском государстве» идентичности затрудняет любой теоретический шаг «доброй воли», иными словами, не позволяет классифицировать его как демократическое. «Органическое» идентификационное деление на «евреев и неевреев», лежащее в основе определения государства, и декларативный жесткий отказ характеризовать его как республику всех ее граждан принципиально несовместимы с существованием демократии любого сорта.

Таким образом, хотя мы и не занимаемся зоологической классификацией видов и филологическая аккуратность в определениях здесь менее важна, нежели в биологии, по-видимому, было бы правильно назвать Израиль «этнократией»[573]. Максимально точным с терминологической точки зрения будет такое определение: еврейская этнократия, обладающая либеральными признаками, то есть государство, заботящееся не о равноправном гражданском «демосе», а о религиозно-биологическом «этносе» — фиктивном с исторической точки зрения, но при этом политически активном, закрытом и дискриминирующем. Это государство, несмотря на присущие ему либерализм и плюрализм, считает своим долгом и далее изолировать (идеологическими, педагогическими и юридическими методами) свой избранный «этнос» не только от нееврейских» граждан и родившихся здесь детей иностранных рабочих, но и от всех остальных народов мира.