"Повесть о Ратиборе, или Зачарованная княжна-2" - читать интересную книгу автора (Фортунская Светлана)

Глава двадцать четвертая, в которой я пытаюсь ликвидировать некоторые последствия некоторой ошибки

Ах, эти сны!

Вы замечали, что после хорошего, счастливого сна просыпаешься с радостным чувством, и жизнь прекрасна, и ждут великие дела?

Не то, что после кошмара: когда, например, за вами гонится мышь величиной с дога, или что вас постригли налысо, и вы в голом и лысом виде оказываетесь посреди людной улицы, или еще что-нибудь в том же духе. Нет, после такого сна вы просыпаетесь, и вздыхаете с облегчением: «Уф, это всего только сон! Хорошо, что это всего только сон!»

Хорошо-то хорошо, но жизнь радостной после такого сна не кажется, и великие дела на горизонте не маячат. Живешь спокойно — и то ладно.

В мой прекрасный, мирный сон о колбасе, сосисках и молоденькой кошечке нахально вторгся доберман по кличке Кариб (он живет в соседнем дворе, личность совершенно невозможная — злобен и кровожаден, и немало котов и кошек закончили свои дни в его зубах). Сначала он просто вторгся, а потом превратился в крысу таких же, доберманьих, размеров и продолжал преследовать меня, сожрав попутно и колбасу, и сосиски, и молоденькую кошечку. Я пытался скрыться от него, прятался по чердакам и подвалам, но всюду меня подстерегала злобная его морда; наконец, мне удалось вскарабкаться на высокий тополь, но ветка подо мной подломилась, и я полетел прямо в огромную, алую, вонючую пасть…

И проснулся — и вовремя: еще немного, и я бы погиб.

Я с облегчением вздохнул: это был всего лишь сон!

Еще одна странность есть у снов — в своих снах мы либо гораздо могущественнее, либо наоборот, гораздо беспомощнее, чем на самом деле.

Потому что на самом деле я плевал на этого Кариба с верхушки самого высокого тополя в нашем дворе. На самом деле это не я его — это он меня боится. Как меня завидит — так сразу же и удирает, поджав свой обрубок, который у него сзади вместо хвоста. А почему? Потому что получал от меня однажды, и чуть не потерял глаза в этой схватке. Кошачьи когти — мощнейшее оружие, если правильно ими пользоваться. И действовать хладнокровно и бесстрашно. Могу посоветовать, как справиться с псом крупнее вас — постарайтесь прыгнуть на него сверху, на загривок, и желательно, чтобы вы смогли когтями вцепиться в его глаза.

А если сверху не получается, и пес, допустим, увидев вас, на вас кинулся — никогда от него не бегите. Если пес соизмерим с вами по размерам — спокойно ждите его, оставаясь на месте. Можете даже умыться, пока он бежит — в девяти случаях из десяти пес остановится, не добежав до вас два или три шага. И попятится. В таком случае вы перестаете умываться, спокойно обворачиваете хвост вокруг туловища и смотрите ему в глаза спокойно, с осознанием собственного достоинства. Я вас уверяю — он перед вами еще и извиняться начнет, что мол, не за того принял. Или уберется. Опять же, поджав хвост.

Если же пес попался дурной (один случай из десяти), и не остановился, то опять же не теряйтесь, и как только он окажется в пределах досягаемости, дайте ему хорошенько по морде. Если пес глупый по молодости — то не надо его калечить, шлепните, как шлепаете котят, спрятав когти. Но сильно. Хороший шлепок собьет щенка с лап, он покатится кубарем и больше никогда не нападет ни на одну кошку, даже с мирной целью — поиграть.

Если пес глуп и злобен, но уже не молод — в таком случае не жалейте его, не прячьте когти и цельте в глаза. Дураков надо учить, учить больно и жестоко — иначе они не понимают.

Если пес крупный — доберман, дог или мастифф — то удар лапой не получится. С таким псом поступайте иначе — подпрыгнув, вцепляйтесь к нему в морду, желательно в нос. Он у вас завизжит, как щенок, носы у них (как, впрочем, и у нас) очень чувствительны.

Все это хорошо и правильно, но будьте осторожны с бультерьерами и пит-булями. С такими справится бывает трудновато, лучше с ними не встречаться, а если встретились — не стесняйтесь, не бойтесь прослыть трусом и поищите дерево повыше. Или вход в подвал — поуже. Желательно со двумя выходами.

Конечно, нам, котам, проще — людям сложнее, у них ведь нет когтей.

Но главное — это не бояться и не теряться, и тогда вас ждет успех.

Что, впрочем, справедливо для любого начинания.

Однако я отвлекся.

Итак, я проснулся, стряхнул с себя остатки дурного сна, немного воспрял духом и тут же вспомнил о своем обещании Жабу — настроение мое слегка упало.

Но я вспомнил максиму, которую привел на три строки выше — не бояться и не теряться.

А еще, очень может быть, Ворон и не позволит мне отвлекаться на проблемы нашего Жаба. Хотя Жаба, конечно, по-человечески, то есть, простите, по-котиному жаль, но что есть наши влюбленности по сравнению с победой мировой революции? Мелкие, мещанские огорчения!

Однако Ворон куда-то испарился, даже не позавтракав. То ли моциону ему захотелось, как думал я, то ли снова впал в «дыр-прессию» и полетел искать, где бы выпить. Так думал Домовушка.

Поэтому, волей-неволей мне пришлось приступить к выполнению своего обещания.

И тут же столкнулся с первой, непредвиденной, трудностью.

Первая непредвиденная трудность заключалась в том, что для проведения магической работы по расколдовыванию субъекта нужен этот самый субъект. Я не могу работать вслепую, я даже в шахматы вслепую играть не могу!

А Жаб мало того, что не вышел к завтраку — он категорически отказывался покидать свою миску и только сильнее держался за свое одеяло, то есть полотенце.

Я, конечно, понимал, почему: Алена Чужаниновна, позавтракав крошкой хлеба и капелькой сметаны, резвилась теперь в аквариуме, плавая от одной его стенки к другой. Рыб, судя по блаженному выражению его… лицом это не назовешь, мордой тоже, рыло… нет, тоже что-то не то…

В общем, на его физиономии было написано удовольствие. Компаньонка слегка скрасила его унылое одинокое существование.

Однако взявшись за гуж, полезай в кузовок — или как там говорится? Трудности только раззадоривают; возможно, если б Жаб приставал ко мне, я бы об одном только и мечтал — как бы сделать так, чтобы он отлип. А теперь делом моей магической чести стало согнать Жаба с подоконника. Не мытьем, так катанием.

— Слушай, Жаб, не будь дураком, — тихо сказал я. — Она там плавает, в твою сторону и не смотрит даже.

Жаб пошевелился под полотенцем, но ничего не ответил.

— И потом, если у меня получится, — попытался соблазнить его я такой радужной перспективой, — она тебя даже не узнает! Не узнает, что ты нынешний — это ты. Ты ж станешь таким красавцем!

Он буркнул что-то неразборчивое.

— Не слышу!

— А вдруг узнает? — громко прошептал он, чуть сдвинув свое полотенце. — Или сейчас посмотрит и ужаснется. Или засмеется. Я этого не переживу!

Он снова натянул край полотенца на голову.

Но мое упрямство уже было пробуждено.

Я прикинул его вес (вместе с миской) и понял, что с подоконника-то я его скину, а вот из кухни не уволоку. Тяжеловато будет.

И пошел искать помощи.

Домовушку я отмел сразу же — хил и хлипок, даже вдвоем нам с ним не дотащить Жаба до коридора.

Пес?

Ну, этому всегда и всё надо знать и взвесить на внутренних весах — а что скажет Лада?

Он все свои поступки так взвешивает, невзирая на то, что о большинстве из них Лада никогда и не узнает.

Да еще начнутся вопросы: почему да зачем, а огласка в нашем деле была лишней — для меня: потому что а вдруг я потерплю фиаско? Пес начнет надо мной издеваться, насмехаться и так далее. Для Жаба — вдруг информация дойдет до ушей Алены Чужаниновны? Или чем она там слышит — ушей у нее вроде бы не наблюдается.

Да и вообще Пса не было дома — он после завтрака пошел прогуляться.

Оставались Ратибор и Лёня.

Ратибор — коллега. Мог бы что и подсказать.

А Лёня — товарищ Жаба по несчастью. Так что заинтересована в успешном исходе моих попыток.

Но Ратибор нашел на книжной полке учебник по физике для восьмого класса и погрузился в его изучение, да так, что с трудом реагировал на внешние раздражители и даже за завтраком (овсянка) пытался читать. За что был укорен Домовушкою — невежливо-де нос в книге прятать, принимая трапезу не в одиночестве; и для живота опять же вредно.

Поэтому я пошел искать Лёню.

Лёня сидела в бабушкиной комнате. Со своими мужчинами на коленях, то есть с Егорушкой и с Чайником.

Егорушка болтал ручками и ножками, освобожденный от пеленок, а Лёня любовалась им и переговаривалась с Чайником («Он, смотри, пальчиками интересуется! Рассматривает их! Интересно ему — любознательный!») Чайник неразборчиво булькал, восхищаясь.

— Лёня, дело есть! — позвал я.

— Я занята, не видишь, что ли! — пробасила Лёня.

Я тихо и вполголоса объяснил ей суть проблемы, стараясь не будить в ней напрасных надежд.

Однако, кажется, пробудил: Лёня вскочила, чуть не уронив Чайника и младенца, уложила их на кровать, поцеловав Егорушку — в лобик, а Чайника — в носик, и чуть ли не бегом кинулась в кухню.

— Куда его? — пробасила она, появляясь (почти мгновенно) с миской под мышкой. В миске, под полотенцем, шумно дышал и колыхался Жаб. Наверное, он был возмущен таким бесцеремонным к себе и своему обиталищу отношением.

— В кабинет, конечно! — велел я. В кабинете читал книжку Ратибор, но, во-первых, он этой книжкой был полностью поглощен, так что мы вряд ли ему помешаем, а, во-вторых, если и помешаем, то может быть в нем проснется корпоративная солидарность, и он все-таки мне что-нибудь подскажет? Или вместе подумаем?

Но когда мы вошли, и Лёня взгромоздила миску с Жабом на стол, Ратибор даже не поднял головы — так зачитался. Я вспрыгнул на стол и содрал полотенце с миски. Жаб лежал, съежившись, и, оказывается, дрожал — вот почему он колыхался!

— Тебе что, холодно? — спросил он.

— Не-ет, — проблеял он.

— А, ты трусишь! — догадался я.

— Не-ет, — не согласился он. — Это я от возбуждения. Я надеюсь…

— Надейся! — разрешил я ему.

Лёня нервно комкала полотенце в могучих дланях.

Она тоже надеялась и тоже вздрагивала. От возбуждения. И от надежды.

Поймав мой взгляд, она зарумянилась, подчеркнуто аккуратно сложила полотенце и положила его на край стола.

— Вылезай! — приказал я Жабу. Он немножко помялся. Но потом все-таки выпрыгнул из миски и тяжело приземлился на стол. (Может быть, точнее было бы сказать «пристолился»?).

— Миску убери! — скомандовал я, и Лёня, чуть замешкавшись, послушно прибрала миску, поставив ее на сложенное полотенце.

Как приятно, когда тебе ассистируют! Особенно приятно, если прежде ты сам постоянно выполнял функцию ассистента.

Я обошел вокруг Жаба, внимательно разглядывая его при помощи моего магического зрения (особый прищур правого глаза).

Ничего особенного я в Жабе не разглядел: Жаб как Жаб, только поросший перьями и с хвостом.

Я взял магический лорнет, в надежде, что магическая техника поможет магической природе.

Ах, да! Я совсем забыл вам рассказать: накануне мы сделали единственное полезное дело (помимо выноса из помещения лаборатории груд битого стекла и вымывания полов) — мы переделали разбитые магоочки в маголорнет. Одно стеклышко сохранилось, и мы, обломав оправу, приделали к ней ручку.

Домовушка, порывшись в своих сундучках, нашел старый деревянный пенал, который мы использовали в качестве футляра для нового оптического прибора.

Итак, я внимательно осмотрел Жаба с помощью лорнета.

С тем же самым результатом.

Я попробовал выдернуть одно перо.

Это мне не удалось.

— Лёня! — сказал я.

Лёня, прижав Жаба одной рукой, двумя пальцами другой взялась за перо и сильно дернула. Жаб заорал:

— Больно же!

Но дело было сделано, и Лёня протянула мне трофей.

Я не скажу, что я такой уж спец по перьям, но это показалось мне несколько странным. Во-первых, очень уж толстый у этого пера был стержень. На кончике пера (по науке это место называется очином) имелась большая капля крови. По-моему, если у живой птицы извлекают перо, никакой крови не появляется (сколько раз я выдирал перья у Петуха! И даже у Ворона!). К тому же было это перо тяжелое, как будто свинцовое.

— Лёня, потревожь-ка Петуха, — сказал я. — Мне нужно перо из его хвоста. Ну, и одно покровное, для сравнения.

Повторюсь, но — ах, как хорошо иметь ассистента!..

— И нацеди мне мертвой воды! — крикнул я ей вдогонку, — надо же кровь остановить.

Жаб всполошился:

— Кровь? Где кровь? Откуда кровь? — и попытался посмотреть на свою спину. Ну, это и нам, у кого есть шея, не всем удается (кроме котов), а уж Жабу-то!

— Не боись, не помрешь, — успокоил я его, капнул мертвой воды, принесенной мне Лёней, положил жабье перо рядом с перьями Петуха…

Лёня рядом переступала с ноги на ногу, слегка вздрагивая от нетерпения.

С магической точки зрения перья были совершенно идентичны.

Зато физически отличались очень и очень.

Во-первых, по весу.

Во-вторых, по мягкости — жабьи перья оказались очень жесткими и кололись, как не слишком острые иголки.

В-третьих, стержни петушиных перьев были полыми, как то перьям и полагается.

А у жабьего пера стержень был плотным, однородным и вроде бы как металлическим.

Конечно, можно было бы провести химический или спектральный анализ. Если бы еще я умел это делать!

— Одно мне ясно, — задумчиво произнес я, — ни ощипать, ни обрить тебя не получится. Любая бритва затупится, а если ощипать, то ты можешь истечь кровью. Да и больно тебе будет…

— Слушай, Кот, — сказала нетерпеливая Лёня, — а если его в мертвую воду окунуть? И под водой ощипать, чтобы кровь сразу останавливалась?

— А если он от мертвой воды подохнет?

— А мы его сразу же в живую макнем, чтобы ожил!

— Э, мы так не договаривались! — заорал Жаб, вырываясь из моих лап и спрыгивая на пол. — Давай мы на Чайнике будем эксперименты производить! А мне еще пожить хочется!

Вот она, человеческая (в данном случае жабья) непоследовательность! Не он ли ночью уверял меня, что готов утопиться или повеситься!

Бдительный Петух, которого Лёня держала подмышкой (вместо того, чтобы принести два пера, как я просил, она притащила всего Петуха — а вдруг мне еще перья понадобятся? — и Петух был этому совсем не рад), так вот, бдительный Петух попытался вырваться, а когда это не удалось, закукарекал во всю глотку:

— Товарищ капитан! Тут эти штатские Жаба топить собрались!

Еще один доносчик на нашу голову!

На крик прибежал — нет, конечно, не Паук, Домовушка.

— Что ж это деется? — всплеснул он лапками. — На миг не можно глаз отвесть — уж опять новые придумки! И опять Кот старатель главный!

— Это Петух напутал, по недоумию, — пожал я плечами. — Мы тут думаем, как Жабу помочь…

Петух заквохтал, все более ярясь, гребень его налился кровью: он был готов в честном бою доказать мне, кто есть недоумок.

Весь этот шум и гам заставили наконец Ратибора оторваться от учебника и подойти поближе.

— Ух, ты! — сказал он, хватая жабье перо и взвешивая его на руке. — Да это…

Он попробовал стержень пера на зуб. На стержне остались вмятинки.

— Про Рыбу Золотое Перо слыхал, — сказал с уважением Ратибор. — А вот Жабу златоперую впервые вижу!

Золотое!!!

Мы уставились на Жаба.

Жаб раздулся. От гордости, наверное.

— Так что, — спросил я, — так и оставим? Ты в таком случае завидный жених получаешься. В золотом оперении. В клеточку. Ну, красная клетка — это червонное золото. А вот почему черная?

— Ха! — воскликнул Ратибор, — а оно не чисто золотое! Вот смотри — тут серебро, черненое! — он показал мне перо, на котором на черной полоске следов от зубов Ратибора не было. — То есть я так думаю. Для проверки надо бы кислотой капнуть.

— Откуда ты это знаешь? Прямо ювелир! — сказала Лёня. С некоторой… ревностью, что ли.

— Ну, по необходимости, — ответил Ратибор, слегка зардев. — Чужанин Чужанинович не только магистр, он еще и златодел, золотых дел мастер. А как я у него учеником, то он всему меня и учит.

— А в темечко получаешь? — спросил я с неподдельным интересом.

— Не, он больше мне по затылку, — Ратибор запунцовился гуще, и уши его стали красными, как ломтики помидоров. — Или за волосы оттаскать…

— Ну да, у меня-то шерсть короткая, меня не оттаскаешь, — сказал я, вздохнув.

Всюду одно и тоже! Разгул насилия!

Но, как любил выражаться Ворон, пора было возвращаться к нашим баранам.

То есть к жабам.

То есть к одному-единственному представителю жабьего племени, который сидел на полу, раздувая горло, шумно дышал и постепенно надувался — вот-вот взлетит.

И что вы думаете? Он таки взлетел! Этот тяжелый Жаб в серебряно-золотом оперении!

— Я так понимаю, что теперь ты не согласен на ампутацию своих перьев? — кротко спросил я. — А что с хвостом делать будем?

— Какая такая ам-акация! — закричал Домовушка. — Злато-серебро из живого творения расти не может! Вертай его обратно, в пристойную суть, в жабу обыкновенную! А ты, Жабик, по злату своему не горюй, его ведь, злато, сколь на зуб не клади, а в утробе-то все одно пусто!

Жаб тяжело шмякнулся на пол, звякнув перьями.

— Режь, туды-т его за ногу! И хвост, и перья! Приведи меня в натуральный вид!

Да…

Осталось только выяснить, как это сделать.