В это «время» в Болотове. Разные места.

Кольке Селиванову по прозвищу Ник было очень больно. Он лежал в темноте палаты, наблюдал, как пробегают по потолку редкие желтые полосы автомобильных фар и слушал, как дышит на соседней кровати мать — она уснула лишь после того, как Ник притворился, что спит.

Больше всего на свете Ник хотел заорать, заплакать, разбудить всех — и пусть ему вколют морфий, промедол, лидокаин, что там еще у них колют? Таз тупо мозжило, но это было даже хорошо — значит, нервы не тронуты. Так сказал с самого начала врач. А вот голова болела так, что перед глазами плыли цветные круги, судорожно сжимался пустой желудок, все тело раз за разом, приступами, покрывал холодный пот. С закрытыми глазами было еще хуже — уснуть все равно не получалось, зато появлялось ощущение стремительного полета вниз и нарастающий ужас ожидания удара обо что-то твердое, которым должен был завершиться этот полет.

Стиснув зубы, он терпел и ждал, когда за окном начнет светать. Примерно в шесть утра боль ослабеет, и он сможет уснуть, чтобы потом уверять на обходе, что «терпеть можно».

Но ведь терпеть и правда можно. Можно, можно… Он загадал — если сможет вытерпеть без наркотиков, то Ленка будет с ним. Обязательно будет. Отступит боль — и она войдет в палату, к тому времени уже будут, конечно, пускать посетителей…

Главное — вытерпеть.

Он вздохнул и начал смотреть в окно, на небо, выискивая признаки зари. И, наверное, уснул, потому что проснулся не от боли, а от страха — он во сне догонял Ленку по непонятной серой равнине под диким розовым небом, похожим на штаны-лосины кислотницы. Надо было догнать — он отпустил ее туда, куда она не должна ходить одна… но перед ним выросли несколько фигур в бесформенных плащах — а страх вытолкнул его из сна.

— Коленька, — так нелепо и ласково его звала одна мать, сейчас она наклонялась над кроватью, — Коленька, что, очень больно? Или тебе водички?

— Мам, — позвал он, удивившись тому, какой сухой рот, — мам, ты пожалуйста днем сходи к Лене. Я тебя очень прошу. Узнай, как она там.

— К Кате? — переспросила мать. — К Кате ты хочешь сказать, Коленька?

— Мам, к Лене, — настойчиво повторил Ник. И добавил: — Дай попить…

...Катюха проснулась от того, что Нинка, младшая сестра, трясла ее за плечо и шептала жалобно:

— Кать, Кать, Кать…

— Что?! — девчонка села в мокрой от пота постели. Ночная рубаха прилипла к спине, во рту стоял привкус ужаса: только что она видела жуткий сон, которого уже не помнила.

— Кать, ты воешь, — испуганно и сердито сказала Нинка, выпуская ее плечи. — Ты воешь, как волчица, а мне страшно. Не надо!

— Ложись, это я во сне, — Катюха перевернула подушку. Сестра вернулась в свою постель, завозилась, укладываясь, а Катюха осталась сидеть, обхватив руками колени.

Луна серебристо заглядывала в окно. Часы показывали третий час утра.

«Что-то случилось, — отчетливо и необычайно серьезно подумала девочка. — Что-то с Витей. И я видела это во сне, вот что.»

Она прислушалась. Нинка спала, уснула сразу, как сурок. Катюха осторожно спустила ноги с кровати и, помедлив, встала около нее на колени. Сложила руки перед грудью. Она никогда не молилась всерьез, но сейчас ей было очень страшно — страшно не за себя! — и она не знала, как помочь Вите: молчаливому, внимательному, красивому, самому лучшему на свете мальчику…

— Господи, — прошептала она, — он самый хороший. Я, наверное, глупая и болтливая, я не для него, но… спаси и сохрани его, Господи, Господи…