"Белый шаман" - читать интересную книгу автора (Шундик Николай Елисеевич)10На культбазу Медведев выехал вместе с Пойгином и Выльпой через двое суток. Чукчи ехали впереди. Упряжка их была всего из пяти собак. Чукчи соскакивали с нарты и долго бежали рядом с упряжкой. «Видимо, не один раз здесь бились все рекорды по марафонскому бегу, только пока об этом никто не знает», — размышлял Артем Петрович. Порой он оглядывался назад и видел вдали цепочки собачьих упряжек береговых чукчей, которые выехали значительно позже, оставшись разбирать палатки, упаковывать грузы. Километрах в пяти от культбазы, когда уже перевалили прибрежный хребет, вдруг из-за поворота, огибающего каменный выступ, выехала навстречу упряжка, которую ожесточенно погонял Ятчоль. Позади него сидел Журавлев. По лицу учителя Артем Петрович понял, что случилось несчастье. Спрыгнув с нарты, Журавлев побежал навстречу Медведеву, обгоняя собак. — Артем Петрович, беда! Медведев все понял: девочка умерла. Он почему-то не мог прямо глянуть в растерянное лицо Журавлева, наконец все-таки поднял на него глаза. — Она умерла? — Да, умерла. — Журавлев кинул смятенный взгляд на чукчей. Пойгин, почувствовав неладное, спросил у Медведева: — Что случилось? Я понял, что этот русский сообщил тебе плохую весть. Артем Петрович прокашлялся, дотрагиваясь до горла, болезненно поморщился и тихо сказал: — Умерла Рагтына… Пойгин зажмурил глаза, словно только так он был в силах осмыслить, что сказал Рыжебородый, и когда открыл снова, то увидел прежде всего лицо Выльпы, бескровное, с перекошенным, вздрагивающим ртом. — Он, кажется, сказал, что Рагтына умерла, — промолвил Выльпа так, будто умолял Пойгина разуверить его. Все в нем, казалось, кричало: это неправда, я ослышался. Пойгин промолчал. Глянув с откровенной враждебностью на русских, он кивнул головой Выльпе и, тронув нарту, помчался к берегу. Выльпа сделал несколько неверных шагов вслед за Пойгином и потом побежал, низко опустив голову. — Что здесь надо этому шаману? — угрюмо спросил Журавлев. — Не вовремя принесло служителя духов… Медведев не слышал Журавлева. Машинально обрывая наледь с бороды, он спросил: — Детишки знают о смерти Рагтыны? — Знают. Девочки плачут. Мальчики забились по углам и молчат. Вскрытие показало… Увидев, как меняется лицо Медведева, Александр Васильевич бросился к нему, схватил за плечи. — Вам плохо? Присядьте. Ах ты ж… Скверно-то как, все скверно… — Разворачивайте свою упряжку. Поезжайте, я догоню. Мне надо побыть одному. — С какой злостью и презрением посмотрел на меня этот шаман… — Не слишком ли вы обеспокоены собой? — Я не о себе. Я о шамане. Теперь не оберемся беды. Можно себе представить, как он это использует… Медведев махнул рукой, неприязненно отвернулся от Журавлева. Присев на нарту, зачерпнул горсть снега, поднес ко рту. «Вскрытие. Врачи произвели вскрытие. Конечно, за этим стоит элементарный врачебный долг и непререкаемые юридические правила. Иначе поступить они не могли. И все же, все же… Как теперь доказать чукчам, что Рагтыну резали уже после смерти? Вот, вот она, страшная несуразица, более чем страшная…» Журавлев давно уехал, а Медведев все еще сидел на нарте, не чувствуя холода. Когда поехал, собак не погонял, словно старался выиграть время, собраться с силами. И вдруг начал яростно торопить упряжку. «Что же я делаю? Пойгин и Выльпа умчались на берег. Кто знает, как они себя поведут». Едва въехал Медведев на культбазу, как навстречу ему выбежала жена. — Скорее к больнице! Только будь осторожен. У них ножи! — У кого? — У Пойгина и отца Рагтыны. Артем Петрович прикрикнул на собак и помчался к больнице. На крыльце стационара, закрывая собою дверь, стоял Журавлев и уговаривал чукчей: — Вы лучше спрячьте свои ножи. Не боюсь я их, не боюсь, понимаете? — Отдай Рагтыну! — хрипел Выльпа. — Вы ее зарезали… — Кто тебе сказал эту глупость? — Ятчоль сказал. Вы ее зарезали… Теперь в деревянном ящике закопаете в землю. Я не хочу, чтобы она умерла два раза. Из ямы она не может уйти в Долину предков. Отдай Рагтыну! Пойгин молчал, однако нож был крепко зажат в его руке. Александр Васильевич видел это и старался показать именно Пойгину, что он решительно ничего не боится. Нет, Журавлев не упивался своим бесстрашием, не думал, что вот наконец и случилось то, что не раз виделось ему в разгоряченном воображении. Он не думал о том, пустят или не пустят в ход ножи разгневанные чукчи, ему хотелось только одного: не позволить Пойгину и Выльпе ворваться в больницу, перепугать врачей. Да и мало ли что могло случиться в этой непредвиденной ситуации. Увидев Медведева, Журавлев облегченно вздохнул, сказав со спокойствием человека, который, быть может, впервые в жизни почувствовал, что значит самообладание мужчины: — Мы здесь немножко поссорились. Они требуют труп Рагтыны… Артем Петрович на мгновение задержал взгляд на Журавлеве, как бы оценив его заново, подошел к Пойгину, спокойно сказал, дотрагиваясь до чехла на его поясе: — Спрячь нож. Случилось горе. Неужели мы будем добавлять к нему еще и другое? — Ты мне ответь… Резали Рагтыну русские шаманы? — спросил Пойгин, медленно засовывая нож в чехол. — Только говори правду. Мы все равно увидим ее. Если закопаете в землю — мы выкопаем ее и увезем. — Рагтыну резали, когда она уже была мертвой… — О-о-о, так все-таки резали! — Пойгин опять потянулся к ножу. — Ты же сказал… Ты же поклялся… — Ну как мне тебе доказать, что Рагтыну резали уже неживую. — Зачем резать мертвую?! Зачем?! — Пойдем в больницу. Врач вам все объяснит… — Медведев повернулся к Журавлеву. — Идите к детям. Пойгина поразили резкие незнакомые запахи, едва перед ним открылся вход в обиталище русских шаманов, он даже на какое-то время зажал нос. Болезненно морщился и Выльпа, с испугом оглядываясь вокруг. Убитый горем, он не заметил, как оказался вместе с Пойгином и Рыжебородым в большом деревянном вместилище с белыми стенами и таким же белым потолком. Навстречу им поднялся седой человек с сухощавым усталым лицом. Одет он был во все белое. На подставке сидела русская женщина, тоже в белом. Лицо ее было заплаканным. — Тут вам все объяснят, — осторожно прокашлявшись, сказал Рыжебородый. Он притронулся к локтю Выльпы и добавил: — Сядь вон на ту подставку. Если тебе здесь неудобно, садись на пол. Наша скорбная беседа может оказаться долгой… Выльпа сел на пол у стены, предварительно осмотревшись, достал дрожащими руками трубку, раскурил. Рядом с ним присел и Пойгин, принял от Выльпы трубку, жадно затянулся. — Разрешите мне сначала поговорить по-русски с этим человеком, — попросил Рыжебородый, показав на седого. — Мне надо знать, как все было… Пойгин не ответил, уставившись с бесстрастным видом в окно, а Выльпа едва приметно кивнул в знак согласия головой, несколько удивленный, что потребовалось его позволение. — Ах, Вениамин Михайлович, как же это?.. — сказал Медведев, присаживаясь на стул против главврача Сорокопудова. — Надо удивляться, что с таким сердцем она дожила до девяти лет, — печально сказал Сорокопудов. — Где она сейчас? — В операционной… — Я хочу подготовить вас к самому страшному… Кто-то пустил среди чукчей слух, что вы оперировали девочку… Иначе говоря, по их представлениям, мы, русские, ее зарезали… — Вот даже как… — Самое драматическое в нашем положении то, что вы произвели вскрытие… Я понимаю, это закон… Но я мучительно гадаю: что делать дальше? Сорокопудов пожал плечами, устало потер лоб, сказал с тяжким вздохом: — Хоронить, Артем Петрович, хоронить. — Кинул горестный и несколько недоуменный взгляд в сторону чукчей. — Удивительно спокойные лица. А ведь только что размахивали ножами. — Бесстрастные… внешне бесстрастные лица, — уточнил Медведев. — Таков обычай. Но если мы будем хоронить девочку по нашим обычаям… боюсь, что вы увидите лица этих мужчин иными… — Я вас не понимаю… — Я очень прошу понять меня, дорогой Вениамин Михайлович. — Медведев помолчал, как бы еще раз мучительно что-то взвешивая. — Да, прошу понять и поддержать. Самое верное было бы покойную отдать отцу… — Это естественно, родители есть родители. Они должны вместе с нами… похоронить… — Вместе с нами не выйдет, Вениамин Михайлович, они увезут ее в тундру и похоронят по-своему… Медсестра Ирина Матвеевна, полная, повышенной чувствительности женщина, о которых говорят, что у них глаза на мокром месте, поморгала белесыми ресницами, спросила в крайнем недоумении: — Как? Просто положат на холм, чтобы съели звери? Я знаю… у них так хоронят… — Да, так… Медсестра не сдержалась, заплакала. — Господи, это же дико… Надо же по-человечески… — Ирина Матвеевна, голубушка, поймите другое, — умолял Медведев. — Для чукчей по-человечески именно то, как они хоронят… — Ах, беда-то… Конечно, я все понимаю, но как же это… надо же их приучать… Сорокопудов устало сгорбился, наморщил лоб. — Слов нет, насаждать цивилизацию через похоронную обрядность… это нелепо. Однако боюсь, что найдутся и такие, кто обвинит нас в потакании дикости. Хотя вы, Артем Петрович, безусловно, правы… Воля родителей — превыше всего. Медведев долго молчал, тяжело упираясь руками в колени, наконец медленно поднял голову: — Итак, решили. Покойную отдаем отцу. Надо ее показать. Сделаю это я… я сам… — Нет уж, Артем Петрович, хозяин здесь я! — Сорокопудов встал, вдруг обнаружив во всей своей сухопарой фигуре внутреннюю собранность и силу, подошел к чукчам, положил руку на плечо Выльпы, затем слегка поклонился Пойгину. — Если бы вы могли меня понять, если бы могли… Жаль, что я не говорю по-чукотски. Выльпа поежился от прикосновения русского шамана, а Пойгин ответил откровенной ненавистью во взгляде. Сорокопудов поднялся и сказал: — Они, кажется, меня ненавидят… Медведев осторожно, как бы ступая по ненадежному льду, прошелся по кабинету, остановился перед чукчами. — Когда вы хороните людей, то вынуждены вскрывать горло или живот мертвого, чтобы выпустить злого духа. Таков ваш обычай. Врачи тоже должны были разрезать Рагтыну, уже мертвую, чтобы понять причину ее смерти. Уверяю вас, это было уже после смерти… — Покажи Рагтыну! — потребовал Пойгин, не повышая голоса, но наполняя его откровенной непримиримостью. — Сейчас покажу. — Артем Петрович на какое-то время ушел в себя, скорбно неутешный и в то же время бесконечно терпеливый. — Врачам всегда необходимо понять причину смерти, чтобы легче было потом изгнать ее из тела другого больного. Таков обычай. Не думаю, что он чем-нибудь отличается от вашего. Мы не нарушили ваших обычаев и не нарушим. Мы не будем закапывать Рагтыну в землю. Мы отдадим ее вам… Выльпа наконец поднял голову и долго смотрел на Медведева, часто мигая. Потом перевел взгляд на Пойгина, тихо сказал: — Может, он говорит правду? Пожалуй, они ее не зарезали… — Нет, я больше не верю Рыжебородому! — ответил Пойгин так, будто человека, о котором он говорил, не было рядом. Слова эти настолько изумили Медведева, что Пойгин понял: русский оскорблен и даже возмущен. — Меня удивляет, что ты высказался обо мне так неуважительно. Да, очень неуважительно. Произнес эти слова Рыжебородый твердо и даже сурово. В другое время Пойгин, может, и оценил бы это, он сам не прощал, когда о нем говорили неуважительно. Да, может, и оценил бы. Но сейчас… сейчас суровость Медведева усиливала его подозрительность и чувство вражды. Что, если это его настоящий лик, а добрым он только прикидывается? И Пойгин сказал с вызовом: — А меня удивляет, что нам до сих пор не показывают Рагтыну. Где она?! Артем Петрович жестом пригласил чукчей выйти с ним в коридор и, показав на дверь операционной, едва слышно промолвил: — Здесь. Сорокопудов, помедлив, осторожно приподнял простыню с лица умершей девочки. Выльпа наклонился над дочерью, глядя в неподвижное лицо ее с горестным недоумением, потом с огромным трудом выпрямился, перевел смятенный взгляд на Пойгина. Похоже, он умолял сказать, что все это неправда, что дочь его жива… Но Пойгин тоже отказывался верить, что перед ним та самая девочка, которую он лечил солнцем и мечтами о белых лебедях. — Ее не зарезали? — тихо спросил у Пойгина Выльпа, стараясь понять по лицу Рагтыны, какими были ее последние мгновения. — По лицу непохоже, что она очень мучилась. Пойгин промолчал, изо всех сил стараясь обрести бесстрастный вид. Протянув руку к простыне, он бесконечно долго медлил, наконец сорвал ее с тела девочки… …Медленно везли голодные собаки скорбную кладь. Пойгин и Выльпа шли рядом с нартой. Когда перевалили прибрежные горы, увидели, что их догоняет упряжка собак. — Кажется, едет Рыжебородый, — испуганно сказал Выльпа, пристально вглядываясь в цепочку прытко бегущих собак. — Может, хочет отнять тело Рагтыны? Пойгин мрачно промолчал, нехотя поворачивая голову в сторону преследователя. — Пусть лучше застрелит меня, — промолвил Выльпа, погоняя собак. — Давай поторопимся. — Он все равно догонит, — ответил Пойгин, бережно поправляя на нарте спальный мешок, в котором находилось тело девочки. Медведев действительно вскоре догнал упряжку всего из пяти собак. — Я прошу вас остановиться и разжечь костер, — сказал он, окидывая ищущим взглядом берега речушки, покрытые редким кустарником. — Зачем? — сурово спросил Пойгин. — Вы голодные. Ваши собаки тоже. Притом их очень мало… — Не притворяйся добрым! И опять лицо Медведева стало жестким. Он выдержал взгляд Пойгина и сказал: — Я не хочу скрывать, что обижен и даже рассержен. И я докажу, что ты не прав. — Когда? И знаешь ли ты, как еще долго жить тебе? — Сколько же, по-твоему? — До первого восхода солнца. — Пойгин показал на синие зубчатые вершины далекого хребта где-то на самом краю тундры. — Вот как только над горами покажется солнце… я убью тебя… Артем Петрович долго смотрел на синие горы, наконец перевел взгляд на Пойгина, и того поразило, что он не увидел в глазах русского ни страха, ни ненависти, ни мольбы, ни ответной угрозы. — Да, времени у меня действительно мало, — как-то очень спокойно ответил Рыжебородый. — Солнце, по моим подсчетам, взойдет через полтора месяца… Но все-таки давайте разожжем костер, попьем чаю. — Странный, очень странный ты человек. — Пойгин направил упряжку к кустарнику, туда, где он наиболее приметно торчал из-под снега. Когда костер уже горел, Медведев расстелил шкуру, холщовое полотенце, разложил на нем куски мяса, хлеба. Ели мясо и пили чай молча. Отложив в сторону железную кружку, Артем Петрович снял со своей нарты два нерпичьих мешка. — Здесь еда для вас и для ваших собак. Чукчи промолчали. Потоптавшись с тяжелыми мешками, Медведев положил их у костра. Затем достал кусок запасного потяга, привязал его к потягу упряжки чукчей. — Что он делает? — спросил Выльпа, недоуменно наблюдая за действиями Рыжебородого. — Кажется, хочет отдать нам несколько своих собак, — сказал Пойгин, не зная, чем отвечать на странные поступки русского. — Этот человек самый для меня непонятный из всех, кого я видел до сих пор… И действительно, Рыжебородый впряг в нарту Выльпы пять своих собак и, подойдя к костру, сказал: — Собак вернете, когда приедете на культбазу в следующий раз. — Когда я приеду… ты знать не будешь, — ответил Пойгин, отводя взгляд от Рыжебородого. Медведев покрутил головой, как бы высвобождая шею из тесного ворота заиндевелой кухлянки, посмотрел на небо. — Ты меня не пугай, — сказал он по-прежнему сурово. — Угрожать так, как угрожаешь ты, — опасно. Для тебя опасно… — Ты обо мне думаешь или о себе? — Больше о тебе. Мне кажется, что тебя чем-то заарканили так называемые главные люди тундры. Смотри, не стань их послушным пособником… — Я никому не был и не буду пособником! Я сам по себе. Я белый шаман и знаю, где зло, где добро… — Это хорошо, если действительно знаешь. Тогда ты должен со мной согласиться вот в чем. У зла и у добра есть лицо. И часто это лицо человека, знакомого нам. Мне понятно, за что ты ненавидишь Ятчоля. И понятно, почему так участлив вот к этому человеку. — Рыжебородый поклонился Выльпе. — И я догадываюсь, что у тебя на душе, когда встречаешься с главными людьми тундры… — Я их ненавижу так же, как и тебя. — Если ты ненавидишь их, то меня рано или поздно признаешь другом… А ненависть твоя ко мне пройдет, как черный туман. Рассудок твой помрачился от горя. — Не ты ли со своими шаманами поверг меня в горе? Меня и вот его… человека, у которого больше никого не осталось… Вот почему я, возможно, подниму на тебя винчестер, когда взойдет солнце. — Я очень надеюсь, что к тому времени ты поймешь вот какую истину: выстрелив в меня, ты выстрелишь в себя. Никому не говори о своей угрозе, если не хочешь беды. Я слышал твою угрозу, но я тебя прощаю. Пойгин зло рассмеялся: — Ты слышишь, Выльпа? Он… он меня прощает! — А вот этого… насмешки твоей… я простить не могу. Я больше не буду с тобой разговаривать, пока рассудок твой затуманен. Я сказал все! Рыжебородый подошел к нарте чукчей, снял малахай и замер, в скорбном отчуждении прощаясь с Рагтыной. Потом положил руку на плечо Выльпы, еще немного постоял и решительным шагом направился к своей упряжке. Тронув собак, уехал, так и не взглянув больше на Пойгина. — Ты прав, он непонятный человек, — угрюмо сказал Выльпа. — Да, непонятный, — не сразу ответил Пойгин, долго провожая взглядом нарту Рыжебородого. На похороны Рагтыны приехал черный шаман Вапыскат. В стойбище Рырки, где стояла яранга Выльпы, собралось много оленных людей, прибывших даже из самых дальних мест. Весть, что русские шаманы зарезали больную девочку, потрясла всех; те, кто видел тело покойницы, рассказывали, что разрез на ее груди зашит. Это вызывало самые невероятные догадки. Скорее всего русские шаманы хотели скрыть, что зарезали ребенка; но неужели они настолько глупы, чтобы не понимать всю тщетность этой попытки: шов может разглядеть даже слепой. Суетились люди у яранги Выльпы, перед ее входом устанавливали нарту на два деревянных катка, которыми уже не раз пользовался на похоронах Вапыскат. Рагтыну одели в керкер, привязали к нему мешочек, заполненный кусочками шкур, оленьими жилами, вложили в него несколько иголок, наперсток. Все это были предметы, необходимые женщине, отправляющейся в Долину предков. Рядом с мешочком прикрепили оленьими жилами кусочек плиточного чая, чашку, ложку. Положили покойницу на нарту. Вапыскат наблюдал за суетой женщин в печальной задумчивости, не выпуская изо рта трубку. Полузакрытые, с больными веками глаза его были похожи на две красные щели. Порой он вскрикивал голосом, непохожим на голос ни одного из земных существ, женщины вздрагивали, обращали к нему заплаканные лица. Когда нарту с покойницей вывезли из яранги и установили на катки, женщины уселись вокруг нее на корточки и протяжно завыли на разные голоса, оплакивая ушедшую из земного мира. Пойгин сидел на грузовой нарте невдалеке от яранги Выльпы. Вслушивался в плач женщин, среди которых была и Кайти, и спрашивал себя: в чем тайна перекочевки в Долину предков? Будет ли он знать, когда и его так вот положат неподвижным на нарту, что жил когда-то в земном мире, в состоянии ли будет помнить лицо, глаза, голос Кайти? И если суждено ему в конце концов убить Рыжебородого, то где будет после смерти этот человек? Уходят ли русские к верхним людям? Оплакивают женщины покойницу, мужнины, сидя группами чуть поодаль, курят трубки — само воплощение ничем не возмутимого бесстрастия: пусть злые духи не ищут себе здесь очередной жертвы. Но вот умолкли женщины. К нарте медленно, высоко подняв руки, бормоча шаманские невнятные говорения, подошел Вапыскат; вдруг он умолк, пристально оглядел столпившихся у нарты людей, повелительным взмахом руки пригласил подойти поближе тех, чьи дети находятся в деревянном стойбище Рыжебородого. В тундре оказалось таких всего пять семей, остальные — из береговых стойбищ: береговые неразборчивы в связях с пришельцами, потому охотно отдают своих детей Рыжебородому. Но Вапыскат доберется и до них. А теперь он возвестит, что будет с детьми вот этих людей, которые склонились над покойной девочкой, он предскажет, что каждого ребенка, безрассудно отданного в руки чужеземцев, ждет страшная участь дочери глупого Выльпы. Черный шаман встал на колени, взялся за копылья нарты, попробовал проволочить ее по деревянным каткам. Завизжали катки в снегу, а люди замерли, зная, что сейчас начнется самое страшное: шаман назовет чье-то имя, толкнет нарту, а потом потянет ее на себя; если нарта покатится легко, без всякой задержки — значит, человек, названный им, скоро умрет. Сегодня Вапыскат будет называть лишь имена детей, которых безрассудные родители отдали в деревянное стойбище Рыжебородого, — так он объявил всем, кто собрался на похороны дочери Выльпы. Замерли люди. Не выдерживают томительного молчания шамана родители детей, отданных в деревянное стойбище, особенно страдают матери. — Я называю первым имя твоего сына, безрассудный Майна-Воопка, твоего сына, безрассудная Пэпэв, слушайте. Сейчас я его громко окликну и узнаю, что скажет нарта с покойницей в ответ. Потерпите еще немного. — Зажмурившись, Вапыскат низко опускает голову, крепко сжимает копылья нарты и медлит, медлит, медлит. «Проклятый, можно подумать, что он научился мучить людей еще в чреве своей матери», — думает Пойгин, наблюдая, как бледнеет Пэпэв, как горбится Майна-Воопка. — Омрыкай! — наконец выкрикивает черный шаман. Пэпэв закрывает лицо руками. А Вапыскат опять медлит. Наконец громко спрашивает, обращаясь к похоронной нарте: — Скажи, не утаив ничего, заболеет ли сын безрассудных родителей, мальчик по имени Омрыкай? Заболеет ли настолько, что шаманы пришельцев воткнут в него свои ножи? Воткнут ножи и лишат его, как вот эту покойную девочку, жизненной силы, имеющей суть горячей, красной крови? Скажи правду, ничего не тая! Скажи!!! И снова прошло еще столько тяжких мгновений, сколько звезд на небе, прежде чем черный шаман сдвинул нарту. И вскричала Пэпэв, падая в обморок: нарта сдвинулась сразу же. — Он умрет, — едва слышно промолвил Вапыскат, — умрет… Нарта сдвинулась так, будто это перо птицы, которое движется даже при самом слабом ветерке… Обезумевший от страха и горя Майна-Воопка растолкал людей, подбежал к своей нарте, отвязал чехол с винчестером. Трудно было понять, что он хочет делать: отправляться ли немедленно в дальний путь на берег, чтобы расправиться с пришельцами, или пришло ему на ум разрядить винчестер в себя… Пойгин подошел к Майна-Воопке, взял из его рук чехол с винчестером, опять привязал к нарте, негромко сказал: — Вапыскат слишком сильно дергает нарту, потому она лжет. Я сам после него узнаю ее предсказания. Майна-Воопка, большой, горбоносый, как лось передохнул, с надеждой сказал умоляюще: — Я прошу тебя, очень прошу… Проверь нарту. Руками черного шамана, наверное, движут ложь и злоба. А Вапыскат и вправду в своих предсказаниях был беспощаден. Вот уже и пятое имя выкликает он громко, с каким-то мстительным упоением, и снова тот же приговор: — Он умрет! Нарта оказалась легче былинки, летящей по воздуху в осеннюю пору. О, горе вам, безрассудные отцы и матери! Сами породили детей, сами обрекли их на смерть! — Нарта в твоих руках лжет! — воскликнул Пойгин, склоняясь над черным шаманом. — Я проверю ее предсказания заново! Вапыскат медленно поднял голову, глядя красными щелками на Пойгина снизу вверх, тихо спросил: — Это ты посмел своим громким голосом отвлечь меня от похоронного прорицания? — Я! — Как ты смеешь, подлый потакальщик пришельцам? — Нарта в твоих руках лжет! —-упрямо повторил Пойгин, чутко улавливая в людской толпе поддержку. — Уступи место мне… И закричали люди: — Уступи! — Пусть спросит нарту Пойгин! — Пусть Пойгин! Он никого никогда не пугает! Вапыскат медленно поднялся, отряхнул колени от снега; было видно, что он растерян и никак не может найти выход из унизительного положения. Пойгин чувствовал на себе взгляды людей, полные благодарности и надежды. Но не все смотрели на него с надеждой — у иных во взгляде был только страх. Рырка и Эттыкай смотрели на Пойгина так, будто они ослепли от ненависти. Вапыскат выбросил перед собой руки и медленно двинулся через толпу, выборматывая невнятные говорения. Остановившись у яранги Рырки, громко сказал: — Я вас не пугал, я просто предрекал, что должно случиться помимо моей воли. Будет все так, как предсказала в моих руках похоронная нарта! Запрягите моих оленей. Я оскорблен! Я буду мчаться отсюда прочь быстрее самого сильного ветра! Но никто не бросился запрягать оленей черному шаману, все смотрели на Пойгина. Даже хозяин стойбища Рырка, которому следовало бы обеспокоиться, что дорогой ему гость оскорблен и хочет уехать, — даже он не двинулся с места, дожидаясь, что скажет нарта в руках Пойгина. Сбросив с себя малахай, Пойгин опустился на колени, обхватил оголенными руками копылья нарты и назвал негромко имя сына Майна-Воопки. И напрягся Пойгин. Покраснело от натуги его лицо, даже пот выступил на лбу. Да, да, это был пот! И руки Пойгина, сильные руки его, напряглись, как это бывает, когда надо сдвинуть огромную тяжесть. Да, нарта была тяжела, неимоверно тяжела! Сдвинуть ее даже такому сильному, здоровому человеку, как Пойгин, оказалось не так-то легко. Значит, Омрыкай будет жить. И люди, не скрывая радости, зашумели: — Будет жить! — Будет! — Нарта в руках Пойгина не лжет! Он никому не желает зла. Тяжко вдавливая полозья в снег, нарта едва-едва сдвинулась с места и снова замерла. — Будет жить! — наконец изрек и Пойгин. — Он умрет! — пронзительно закричал Вапыскат: непонятно было, как мог возникнуть подобный голос в такой чахлой груди. — Будет жить! — ответил ему Пойгин, вытирая пот со лба. И еще четыре раза двигал нарту Пойгин, искажая лицо от натуги, и провозглашал: — Будет жить! А Вапыскат тыкал в сторону толпы костлявые кулачки и кричал так, что закипала слюна на губах: — Умрет! Умрет! Умрет! Пойгин встал, преисполненный печальной, как и подобает на похоронах, и торжественной доброты. Рырка отделился от толпы, подошел к Вапыскату взбешенный и растерянный: встать открыто на сторону черного шамана означало бы разделить с ним поражение, нанесенное Пойтином, не поддержать его — значит признать победу дерзкого поклонника солнца. Нет, с этим мириться дальше немыслимо, надо сделать так, чтобы Пойгин уже никогда не увидел нового восхода солнца. — Жаль, что ты не задушил его шкурой черной собаки, — сказал он тихо, чувствуя еще большее унижение оттого, что вынужден говорить эти слова чуть ли не на ухо оскорбленному гостю. Отыскав в толпе Эттыкая, Рырка кивнул ему головой, приглашая в свою ярангу для уединения. Смущенный и озадаченный поступком Пойгина, Эттыкай пробился сквозь толпу и только после того, как очутился в яранге Рырки, сказал: — Я уж и не знаю, каким арканом можно связать этого анкалина. Лучше бы он жил у себя на берегу и охотился на моржей. — Лучше бы его увезти на похоронной нарте, как сейчас повезут Рагтыну! — наконец словно спустил себя с аркана Рырка. — Это ты спас его от шкуры черной собаки! Хочешь перехитрить самого себя… . Долго пререкались главные люди тундры, стараясь расставить хитроумные капканы Пойгину. Сошлись на том, что вынашивали уже давно: принудить Пойгина поднять винчестер на Рыжебородого. Или смерть Рыжебородому, или смерть самому Пойгину — третьей тропы в этом мире у него быть не должно. Когда они вышли из яранги, цепочка похоронной процессии была уже далеко. Рагтыну увозили на высокий холм, открытый всем ветрам… |
||
|