"Слоны и пешки. Страницы борьбы германских и советских спецслужб" - читать интересную книгу автора (Саусверд Феликс Освальдович)

Шеф

И вот опять вечер. Конрад сидел в приемной шефа, в самом отдаленном ее уголке, держа на коленях папку с бумагами. Его визиту предшествовали оживленные переговоры Феди с несколькими ответственными товарищами рангом выше Феди, но пониже шефа. Сосед Конрада по кабинету — Казимир, которого все, кроме Франца, называли ласково Казик, изобразил в лицах сцены мотания Феди по кабинетам начальства с целью заинтересовать их важность содержимого папки и прорыва с нею к шефу для поднятия своих пошатнувшихся акций. По версии Казика, начальство недовольно хмыкало, ибо дело было сырым, путаным, никто его толком не знал, однако было ясно, что не исключены встречи с очень ответственными в республике людьми, поэтому встревать в него Феде не позволили, а было сказано Конраду явиться для доклада шефу к шести часам. Казик с его опытом определил, что, во-первых, на первоначальных архивных документах была резолюция шефа «Доложить» с известной всем почти разборчивой подписью, означавшей, что он разбирался с содержанием внимательно (в иных случаях он ставил просто загогулину, свидетельствующую об ознакомлении со сто первой, рядовой задень бумагой). Во-вторых, Феде пояснили, — что, дескать, пошли этого молодого в качестве проявителя ситуации, а потом посмотрим. В-третьих, шефу нравится встречаться с начинающими сотрудниками, Конрад попадет к нему в качестве новенького, он не тупица, и шеф может благодушно отнестись к Феде за его воспитательную работу по выращиванию ранних талантов, и тем самым Федины акции вновь подскочат на два пункта. Так раскладывал ситуацию по полочкам Казик, который знал если не все, то почти все.

Так или иначе, но Конрад очутился в приемной, что означало согласие шефа с данными ему предложениями. Франц сидел и смотрел на происходящее перед глазами с интересом, ибо был здесь всего второй раз. Первый — не считался: его тогда быстро провел через приемную кадровик и представил шефу как принятого на работу. Последний говорил с ним коротко, поинтересовался, кем бы Конрад хотел работать, и на ответ, что следователем, поморщился и произнес: «Туда вы всегда успеете. Будете работать в таком-то оперативном отделе».

Своих мыслей он не расшифровал! Казик при знакомстве прокомментировал это безапелляционно: «Шеф при назначениях не ошибается. Он в прошлом следователь». О решении шефа Конрад не жалел, работа была интересной, и вскоре он убедился, что из хорошего оперативника следователь получается, однако случаев обратного порядка пока что ему видеть не приходилось.

Приемная была полна, время аудиенции затягивалось, ибо шеф всегда изучал или просматривал первичные материалы, не надеясь на свое восприятие на слух, как он объяснял при этом, а также на обобщенные справки, в которых иногда в следствие неповторимого стиля их составителей исчезали не вписывающиеся в них моменты.

Приемы у шефа ценили, хотя их и побаивались. Все сходились во мнении, что он человек мудрый и разбор возникающих ситуаций точен и беспристрастен. Сотрудникам, особенно молодым, импонировало, что он всегда брал ответственность на себя, если другие руководители перестраховывались. С провинившихся спрашивал не то чтобы жестко, но ядовито их высмеивал: и с глазу на глаз, и на собраниях. Злопамятным не был, хотя обладал феноменальной памятью и охотно демонстрировал ее, когда кто-нибудь совершал ошибки и промахи одного и того же ряда. Когда шеф вспоминал, что такой-то пять лет назад провалился там-то, на что ему указывалось, а теперь сделал опять такой же прокол, — пощады не ждали.

Обычно он знал, что у него в приемной дежурный постоянно дополнял экземпляр списка визитеров, и, бывало, вытаскивал оттуда того, кто ему требовался в данную минуту. Ему нравилось, что люди толпятся неподалеку от него, не скрывал этого и не признавал пустой приемной, истолковывая это как показатель ненужности хозяина кабинета. Он не понимал, как может быть стол совершенно, по его выражению, голым, лишенным своих функций подспорья для документов, определяя это как признак не вникания в дело. Наконец, он почти никогда не отправлял подчиненных с документами со словами «что-то не нравится, идите, подумайте», считая подобное барством, и дорабатывал все на месте, причем вычеркивал, формулировал, исправлял необходимое быстро и четко. Позже преемник старика, в ту пору его заместитель, назвал все это анахронизмом: в приемной зависла кладбищенская тишина, стол стал сверкать полированной поверхностью, дела и бумаги теперь читались вслух, а новый владелец кабинета замечал, что так не звучит, — переиначьте. Единственное, что осталось у него общего с предшественником — это зеленые чернила, в которых преемник усматривал причину авторитета шефа. Но это было позже.

Наконец дежурный позвал Конрада. Он вошел, поздоровался, шеф кивнул, предложив сесть, и бросил:

— Сейчас я допишу, как раз с вашим документом знакомился.

Поскольку документы от Конрада, которые бы годились для доклада шефу, исчислялись единицами, то он сразу понял, о чем идет речь. Где-то месяца три тому назад Федя прослышал, что в окрестностях Парижа проживает полковник американской армии, начальник какой-то базы, вроде бы авиационной, а его дамой сердца является красавица из семьи латышских эмигрантов. Федя загорелся идеей проникновения через дамочку к секретам полковника, а затем и дальше, вплоть до ЦРУ. Он поручил Конраду разыскать кого-либо из соучениц мадам и… Казик предложил самопожертвование: он с найденной Конрадом подругой выезжает в Париж, а затем… Проекты были один ошеломительнее другого. Подругу нашли, и Франц составил обширный план действий, правда без участия Казика, так как начальство юмор понимало.

…Шеф, улыбаясь, закончил писать и протянул документ Конраду.

— Возьмите, можете ознакомиться с резолюцией. Конрад прочитал и вопросительно посмотрел на шефа. Тот, по-прежнему улыбаясь кончиками губ и смотря на Конрада поверх очков, спросил:

— Доходит? Вы согласны со мною?

— Не понимаю, товарищ генерал, вроде бы выгодная ситуация. Все-таки американский полковник, командует базой, и у нас такие возможности, — цитируя Федю и веря в значимость фразы, сказал он.

— Не отрицаю. Да, любовница полковника и эта, ваша, как ее там, соученица, действительно дружат, хотя прошло пятнадцать лет как они расстались.

— Вы полагаете, они стали чужими?

— Дело не в них.

— Извините, товарищ генерал, а в чем?

— В полковнике. Американцу пятьдесят шесть. Вы посмотрите на фотографию еще раз. Он моего возраста, чуть моложе. Я почти развалина, но он полная развалина. А она? Потрясающая женщина! Ей тридцать? Она восхитительна!

— Ей тридцать два.

— Не имеет значения. Она его бросит. Будьте уверены.

— Но пока таких признаков нет, — возразил Конрад.

— Где нет? У вас с Федором нет? Так Федор никогда не разбирался в женщинах и в отношениях между полами, — заявил шеф глубокомысленно, а затем рассмеялся. — Этих признаков вам с Федором отсюда не увидеть. Поймите, с природой не спорят, ей подчиняются. Плюс Париж… Так я в нем и не побывал, — вздохнул комично шеф, — а для всяких там эмигрантов — пожалуйста, все открыто. Да-да. Кроме родины, конечно. Мне рассказывали, что русские эмигранты во Франции, — перескочил он на другую тему, — участвовали в Сопротивлении, и когда немцы их ловили и допрашивали, то на вопрос о занимаемом положении многие гордо отвечали, что они русские офицеры, хотя таковыми являлись всего лет шесть или чуть больше в мировую и гражданскую, а двадцать лет затем работали таксистами и в ресторанах Парижа. Вы читали о Париже? — спросил он и пояснил: — Мне мало приходилось, разве что Гюго.

— Много читал. И братьев Гонкуров, и Хемингуэя, и Эренбурга…

— И вы думаете, она не найдет там себе более подходящего кавалера? Вас, мой дорогой товарищ Конрад, прельщают полковничьи звезды, не так ли? — резвился шеф. — Сколько вам, тридцать?

— Двадцать восемь.

— Вот-вот. Поставьте себя на ее место. Прикиньте, кто ей нужен. Доходит?

— Да, но… — промямлил Конрад.

— Задвиньте это дело подальше, не увлекайтесь мишурой, а через годик расскажете мне о судьбах этого американского ворона и нашей голубки. Идет? С этим все! Займемся серьезными делами. Покажите мне все, что наработали за это время, — закончил он первую часть беседы.

Конрад передал ему принесенную папку, а сам принялся изучать полученную резолюцию. Шеф адресовал ее Федору и ему, Конраду, с советом впредь не заниматься авантюрными делами, а если невмоготу, то читать Дюма-сына. Конрад представил себе, как взовьется Федор и будет изображать все это Казик, и чуть не рассмеялся вслух. Кстати, забегая вперед, скажем, что через полгода голубка сбежала-таки от полковника с испанским танцором в Аргентину. Узнав об этом, шеф долго смеялся.

Закончив читать, шеф промолвил:

— Так. Хорошо. И каковы же личные впечатления?

— Изо всех возможных вариантов — это Зарс. Фигура непонятная. Вначале о нем упоминалось в этих листках архива, затем пропал почти, стал незаметным.

— Так, вижу, продолжайте.

— С ним беседую уже третий раз. Пока успехов мало. Замолкает. По получасу молчит, потом мычит. Арестовывать его надо, товарищ генерал, — неожиданно бухнул Конрад.

— Арестовывать, говорите? Да? Это на каких же основаниях? На основании догадок? Назад к беззаконию? Только что отошли от культа, три года прошло, разоблачили репрессии, восстановили законность — и на тебе. Арестовывать! Я на таких, как вы, людей думающих, университеты, институты окончивших, ставку делаю. Не то, не то вы говорите.

Шеф встал из-за стола и начал ходить.

— К вечеру ноги затекают, надо расходиться. Поймите, вы с трудом вычислили возможного, повторяю, вероятного виновника этих бед. Но вероятность надо превращать в доказательность. Стадию арифметики мы прошли, началась алгебра, сложности, хочу сказать. Мычит — молчит, говорите? А что ему делать? Он защищается. То, что замолкает — это неплохо, думает, значит, что сказать, а что — нет. Следовательно, имеет, что сказать, а говорить не хочется, вот и мычит. Все логично, — ободрил он и сел. Вытянув ноги, спросил: — В каком направлении вы ведете поиск доказательств? То, что вы с Линде предположили, не повторяйте, я прочитал. Итак?

— Я все время ищу привязки по месту и по времени: был ли он в районах активности подпольных групп, разгрома типографий, встречался ли с этими людьми в Риге, и все сходится. Но его никто не подозревал, ни одного плохого слова..

— Ну, знаете, много захотели. Хорошо работал значит. Он для подпольщиков авторитет, из столицы приезжал, к нему они ездили.

— И вот здесь появился важный пункт. Вчера Линде позвонил, и я сегодня у него был… В общем, он нашел нечто очень важное: с матерью, ее фамилия Ласе, имя — Аустра, он не проживает года с тридцать девятого. Зарс носит фамилию отца. Так вот, Линде нашел, что мать Зарса являлась не только членом партии, это мы знали, но в ее домике был явочный пункт товарищей, прибывающих из Москвы по линии Коминтерна на подпольную работу. Имеются и справки наблюдения за этим домом; образцы шрифта машинок, на которых отпечатаны эти справки, похожи на те, что уже были. И подпись офицера политохранки есть — Пуриньш. Фотокопии я завтра получу, — разговорился Конрад.

— Сведения об арестах людей Коминтерна у нас есть. Я раньше это где-то видел. Так, так… — начал рассуждать шеф. — Где этот дом?

— Чей? — не понял Конрад.

— Старушки — матери бухгалтера.

— Она тогда старушкой не была, ей всего тогда сорок было.

— Да неважно, дом в каком районе? Помнишь? Не хочу в бумагах копаться.

— На улице Робежу, в Задвинье, — сказал Конрад.

Шеф встал, подошел к висящему на стене огромному плану Риги, выпущенному еще в буржуазное время, и стал искать улицу.

— Вот, смотри, — нашел он и ткнул пальцем. Затем, хмыкнув, передернул плечами. — Не верю, чтобы здесь они могли наблюдать. Голое место. Я хорошо знаю этот район. Улицу только забыл. Не продержаться им здесь. Все видно. Верно, твой гусь сообщал им, тем более, что шрифт в справках тот же. Тот же? — переспросил шеф.

— На первый взгляд да, завтра фотокопии… — начал Конрад.

— Ладно, слышал. Отдашь их на экспертизу. А Федору передай просьбу, чтобы срочно упросил экспертов сделать. А то в ЦРУ в поход собрался. Через Париж. Тоже мне Мальбрук, — неожиданно закончил он.

— Эксперты напишут «по всей вероятности», — сказал Конрад.

— А вы что хотите? Их надо понимать. Они не имеют права уверять нас в том, в чем сами колеблются. Да и то это по почеркам. Машинку они определят с ходу. Ладно, это дело второе. А ты справки наблюдения за этим домом видел? Они длинные?

— Нет, короткие, за два года их всего-то четыре штуки, по полстранички каждая. Написано: появился незнакомый господин, приметы, пришел — ушел, время. И так записи за два-три дня, один раз за женщиной.

— Скорей всего, он прохиндей. Улика против него крепкая, но косвенная. Да, в лузу шарик прямо не идет, — заметил шеф.

— У Линде список арестованных коминтерновцев имеется, — сказал Конрад. — Я сравнил, по времени эти четверо укладываются, но арестованы они, если это они, через два-три месяца после пребывания в Робежу, и машинка, на которой справки об их задержании отпечатаны, другая.

— Все равно. Брали их другие. Не Пуриньш. Кстати, ты его ищи, ищи. Здесь задерживать нельзя было — квартиру провалят. Значит, подальше надо, в другом городе. Мол, сам там наследил и провалился. Вот сукины дети, работали с выдержкой. Учись. А то арестовывать надо! Вот что, кем работал этот твой друг ситный в тридцатые годы? — бросил шеф.

— Последовательно: шофером, счетоводом, кассиром, бухгалтером, в компартии не состоял…

Шеф задумался. Взяв в кулак штук пять карандашей, он стал постукивать ими о поверхность стола, время от времени расслабляя пальцы и отпуская карандаши на стол.

— Вы университет закончили? — демонстрируя память, спросил он. — Кажется, юрист?

— Да.

— Троек много было?

— У меня четверок — штук пять.

— Значит, диплом с отличием? — Да.

— Смотрите! А они мне лесника, да еще в начальники. Ну да ладно. Так на чем мы остановились?

— На профессии Зарса.

— Вот-вот, меня на специальности потянуло. Итак, шофер, счетовод. Да? — стукнул карандашами о стол, бросил их в стаканчик и сказал: — Ищи со всей тщательностью, не было ли у него в те времена растрат казенных денег, аварий автомобиля, словом, каких-то проколов, на чем его могла затащить к себе криминальная полиция. Понял?

— Но почему надо ограничиваться уголовным делом?

— Ничего не исключается. Отнюдь. Но ведь данных о его притеснениях со стороны политуправления нет, а он сын партийки, за домом которой наблюдали. И в результате он чистый? Здесь они переусердствовали. Это подозрительно — знать о квартире и не ведать о ее обитателях? Понял?

— Не до конца, — признался Конрад.

— Хорошо, что ты еще не испорчен. Другой бы радостно сообщил: «Так точно», хотя сам ни бум-бум. Понимаешь, в чем дело? Парень вырос у хорошей матери и вряд ли побежал к ним докладывать о ее гостях. А она перед ним не таилась. Зачем? Все у него на глазах. Скорее всего, его зацепили на чем-то. На чем?

— Дошло, — согласился Конрад. — Мать они могли подозревать, а его специально на чем-то подловили, может, аварию подстроили, да?

— Вот-вот, или бумагам помогли исчезнуть. И схватили его, и заставили рассказать о матери, о типографиях, о всем на свете, а иначе — тюрьма. Короче, ищи. Начальный пункт обнаружишь — появится у нас существенное доказательство. Прямое. И Пуриньша не забудь. Обо всем этом надо мне в ЦК посоветоваться, все не так просто. С матерью говорить не вздумайте. Она ни при чем. Из людей Коминтерна я определю, с кем говорить, и побеседую сам. Сколько их, бедных, осталось в живых? Зарс, он что, выпивает? Уж больно на фотографии он потрепанный, — бросив взгляд на снимок в папке, сказал шеф.

— Да, он пьет. Живет один, отдельно от матери, — ответил Конрад.

— Совесть в вине топит. Такие люди обычно сильными не бывают. Будут у нас прямые улики — поплывет. И имей в виду такую вещь: не въезжай своими расспросами в годы оккупации. Всякое бывает. Такие типы всем служили. Не спугни. Или, как говорил наш зубной врач Вейсман, не заедь бором в десну, — улыбнулся шеф. — Все. Иди, привет Федору.

Конрад попрощался, вышел. В приемной было пусто. Только дежурный говорил по двум телефонам. Он укоризненно успел покачать головой, как понял Конрад, это означало: «Совесть у вас есть, столько старого человека мучить?!» Поднялся к себе, из-под двери выбивался свет, вошел.

— Живой? — поинтересовался Казик. — А Федор тебя уже отпевать начал. Только что ушел. Не дождался. Как прошла беседа, надеюсь, в духе сотрудничества и взаимопонимания? — Казик поднялся из-за стола. Конрад молча вытянул вперед руку с поднятым большим пальцем и вдруг начал смеяться. Казик опешил, затем изумился еще больше, услышав от хохочущего Конрада какие-то бессвязные слова: «Федя… Мальбрук… Париж… ЦРУ». Казик налил полстакана воды и протянул Францу.

— На, успокойся, расскажи толком, как вы там поладили.

Конрад выпил воду и стал рассказывать. Казик был в восторге, глаза его светились предвкушением мысли о том, как завтра он изложит сослуживцам коварный план по проникновению в ЦРУ с комментариями шефа. Он окрестил замысел как «план Ф-2», по начальным буквам имен и числу его создателей — Феди и Франца, и сейчас на ходу облекал его в форму устного рассказа., Казик присочинил концовку, что американцы узнали об этом плане из-за потери бдительности в отделе, о чем в свою очередь стало известно шефу, и тот велел примерно наказать виновных.

— И как тебе шеф? — спросил Казик, когда оба они отсмеялись, и Франц коротко посвятил его в рассуждения шефа на розыскные темы по поводу темной лошадки в лице господина бухгалтера.

— Если честно, то за два года работы здесь я впервые пообщался с талантливым человеком, — ответил Конрад.

— Ты о нем, как об актере. Смотри, до шефа дойдет — не поймет.

— Не обидится. Талант — это прежде всего ум, интеллект. И способность видеть в темноте! — сказал Конрад с подъемом.

— Вот подожди, возьмется за тебя — перестанешь комплименты говорить — и радоваться встречам с прекрасным!

— Не исключено, но не обижусь. Ты знаешь, я до сих пор себя не на месте чувствовал. Думал, что юридической практики так и не заимел, хотя и пристал к детективному жанру, но все больше канцелярщиной занимаюсь. Папки перекладываю. Прошлое перетаскиваю в настоящее. И наоборот. Да. А сегодня прозревать начал. То, что шеф выводит простые вроде суждения, так он в уме переворачивает пережитое. Согласен? — остановился Конрад.

— Учись, пока старик у руля. На нем здесь вся стратегия и тактика держится. Уйдет шеф — кукольный театр будет: за веревочки дергать начнут и на месте топтаться. А он учит думать. После войны английских и американских боссов так нагревал, что те только слезы бессилия проливали по потерянной агентуре. Понял? Зачем он с тобой полтора часа пронянчился? Увидел, что из тебя что-то может выйти. Он ничего так не Ценит, как ясную голову. Знаешь, какое у него образование? Четыре класса! Вот так-то. Ты видел таких?

— Во-первых, шеф на месте и по энергии ума у него тут конкурентов нет. Во-вторых, незаменимых нет, а работать дальше придется. Видел ли я таких, как он? Видел.

— Ладно, не напрягайся, не трать нервы впустую, тебе еще работать на страх врагам. Пойдем лучше домой, коньячку по дороге выпьем. У тебя деньги есть? Я в цейтноте, зарплату в отделе только завтра дадут, — подытожил Казик.

— Наскребем на кофе с коньяком, пошли, — воодушевился Конрад. И друзья отправились в кафе.