Сказка про мышу

Дмитрий Гайдук

А вот история из жизни старого растамана. Просыпается, короче, старый растаман у себя на хате и думает две мысли. Первая мысль: о, ништяк. Ну, это чисто абстрактная мысль, это он по сезону всегда так думает, как проснётся: о, ништяк. Потому что ништяк в натуре. Тело как перышко, крыша как друшляк, внутри желудка пустота. А вот вторая мысль, он думает: а неплохо бы вот подняться и что–нибудь из ништяков вчерашних заточить неплохо бы. Потому что там ништяков нормально осталось, типа банка тушонки, булка хлеба, картошки пол–казана, короче ни фига себе ништяков осталось. И вот он встаёт и идёт их заточить.

А ништяков, короче, нету. Пустой казан стоит, и всё. Даже хлеба не осталось. Нету вобще ничего, короче. И вот растаман громко думает: а кто это мои ништяки всё захавал? А из–под шкафа отзывается стрёмный загробный голос: ЭТО Я НИШТЯКИ ТВОИ ЗАХАВАЛ!!! Растаман даже удивился: то есть как это «я ништяки твои захавал»? Это же не может такого быть, вобще, чтобы я ништяки твои захавал. И вобще ты, знаешь, не высаживай, потому что за твои ништяки вобще базара нету. Откуда, вобще, на моей хате твои ништяки? Гонишь ты, короче, ой, гонишь… А голос ему говорит: Дебил! Повторяю ещё раз: Я ништяки ТВОИ захавал! А растаман ему говорит: а кто ты вобще такой, что на моём же флэту на меня дебилом называешь. А ну, если ты такой крутой, вылазь с–под шкафа, я тебе щас покажу, кто в доме хозяин. А голос ему отвечает: ДА, Я КРУТОЙ! ДЕРЖИСЬ, КОЗЁЛ, ЗА СТУЛ, Я ТЕБЕ СЕЙЧАС ВЫЛЕЗУ!

Ну, растаман, короче, взялся за стул. Стоит, смотрит, а с–под шкафа никто не вылазит. Ну, он, короче, повтыкал минут полчаса и пошёл за хлебом. Вернулся, сел хавать. Вдруг слышит из–под шкафа: Чувак, хорош гнать! дай хлебушка!

Растаман туда смотрит, а оттуда характерной походкой вылазит зелёная мыша с красными глазами. И говорит: Ну, дай хлебушка! А растаман ей: хренушки! Не фиг было меня дебилом называть. А ну, лезь обратно под шкаф, не мешай мне хавать. Тогда мыша залазит под шкаф и оттуда бухтит: (маты я пропускаю) Кусочек хлеба для бедной мышки, и то зажал! Ну, подожди: ночью вылезу, снова всё схаваю.

И свалила. А растаман высел на измену. Он же ночью или спит, или зависает. Ситуацию не контролирует, короче. А мыша, она же, во–первых, ночью не спит, в темноте всё видит, это же надо теперь заморачиваться от неё хавчик прятать, чтобы она его не заточила. Это же такой напряг, короче, как на войне, теперь и не покуришь нормально, всё время надо за мышу думать, чтобы она ничего не схавала. Забил косой, покурил — а его не прёт! Такая вот мыша — пришла и весь кайф навеки обломала.

Тогда растаман думает: это, наверно, сейчас надо растаманскую кошку найти и подписать её, чтобы она с мышей разобралась. А растаманскую кошку найти не проблема. Потому что она как с вечера растаманского молока напилась, так до сих пор лежит посреди хаты, как мешок с драпом. И вот растаман начинает её тормошить, за уши, за усы, за хвост и так далее. В конце концов она открывает левый глаз и говорит: о, ништяк! А клёво бы сейчас ништяков каких–нибудь заточить. Тогда растаман терпеливо и доходчиво врубает её в ситуацию с ништяками и подлой мышей, которую надо срочно схавать. Кошка его внимательно слушает, а потом говорит: ну, чувак, я вобще так поняла, что завтрака сегодня не будет, да? Ну, тогда я ещё повтыкаю, ладно? И закрывает свой левый глаз обратно.

А тут приходят друзья–растаманы и застают своего дружбана на полу возле напрочь убитой кошки на жуткой измене. И говорят: браток, не высаживайся! Мы вот сейчас покурим и эту мышу прищемим, чтобы она тут не бспредельничала. А мыша им с–под шкафа: куда вам меня щемить, кони красноглазые! Задрачивает, короче. А с–под шкафа не вылазит.

Тогда растаманы свирепеют и разрабатывают зверский план, как эту мышу с–под шкафа выгнать и жестоко наказать. Короче, значит так: два растамана должны встать на стулья и трусить шкаф сверху, ещё один растаман должен стучать по шкафу кулаком, ещё один будет шарудеть под шкафом шваброй, а ещё один встанет возле шкафа с двумя бутылками, чтобы как только мыша вылезет, так и сразу в неё метнуть. Потом они раскуривают косой и приступают к выполнению своего плана. Короче, два растамана становятся на стулья и начинают трусить шкаф, ещё один ритмично стучит по шкафу кулаком, ещё один чисто под ритм шарудит под шкафом шваброй. А старый растаман тоже под этот ритм стучит бутылками. И вот они постепенно входят в ритм и начинают оттягиваться в полный рост, получается такой индАстриал, типа Айштунценде Нойбаутэн.

Короче, сейшенят они, значит, типа минут пятнадцать или даже полчаса, и вдруг слышат, кто–то на гитарке начал подыгрывать. Причём саунд какой–то совсем незнакомый, явно не местный, но всё равно клёво так, мягко и, главное, очень в тему. Смотрят — а там стоит чувак какой–то, совсем непонятный, откуда он и вобще. Растаманы его спрашивают: чувак, а ты откуда. А он говорит: я с Ивано–Франковска, шёл тут мимо, слышу, люди сейшенят на ударных, вот решил с гитаркой подписаться. А растаманы говорят: та, это мы не сейшеним. Это мы мышу с–под шкафа выгоняем.

Тогда ивано–франковец заглядывает под шкаф и говорит: ну, чуваки, это вы её до конца сезона так выгонять будете. Потому что она уже давно под полом сидит. У вас же в плинтусе дырка, так она туда скипнула ещё в начале сейшена.

Растаманы смотрят: а там и в самом деле дырка офигенная, аж ветер свистит. И говорят: ух, ты! Какой, ты, блин, врубной, в натуре! А мы тут со шваброй и с бутылками. А ты, блин, сразу врубился, что она скипнула. Слы, чувак, так ты, может быть, знаешь, как её, суку, прищемить, чтобы она не беспредельничала. Потому что она тут один день тусуется и уже всех достала. А ивано–франковец говорит: это зависит, какая у вас мыша. Тогда старый растаман говорит: ну, она, да… Короче, знаешь, такая вся стрёмная, зелёная, а глаза как маленькие помидорчики. А ивано–франковец ему отвечает: ну, так это, короче, не проблема. Это вы неделю не покурите, и она сама по себе рассосётся.

Тут все растаманы как зашумели: та, шо ты гонишь! Прямо как психиатор, в натуре. Это же как можно, целую неделю не курить, это же вобще умом поехать можно. А ивано–франковец им говорит: тогда давайте другой способ, менее напряжный. Тогда давайте нажарим каши, положим грамм сто на блюдечко и поставим посреди комнаты. Мыша ночью вылезет, каши обхавается и приторчит, а мы её только хап! и сразу запакуем в бандероль и отправим на фиг в Израиль, потому что левым здесь не место. Вот так её сразу в Израиль и отправим. Только надо ещё шкаф пересунуть в другой угол. Растаманы подумали и говорят: чувак, а может быть, не надо шкаф сОвать? Потому что он такой тяжёлый, прямо как монумент, четыре тонны с гаком. А ивано–франковец говорит: надо, чуваки! Не знаю, точно, зачем, но чем–то задним чувствую, что надо. И без долгих базаров встаёт и упирается в шкаф плечом. Тут все растаманы идут ему навстречу и довольно быстро, даже почти без матов и совсем без перекуров, пересовуют шкаф в другой угол.

Потом они по–быстрому дербанят в палисаднике траву, жарят кашу, хапают по три ложки и через полчаса уже висят в полный рост. И тема у них, короче, такая: они все сидят на полу и втыкают на блюдечко с кашей, когда же эта мыша придёт и будет хавать. А на блюдечке происходит такое бурление, шевеление, цветочки растут, птички поют, вселенные встают и рушатся, и всё такое. И вот появляется зелёная мыша, ныряет в эту кашу, начинает там валяться, бултыхаться, бегать, прыгать, и хавает, хавает, хавает — и вот, она, короче, захавала всю кашу и зависла посреди блюдца. Тут все растаманы врубаются, что её надо ловить, и начинают её ловить. А она начинает от них уползать. И вот они ползут за мышей, а она ползёт от них. Ползут они, значит, ползут, и вдруг мыша ныряет обратно под шкаф. А растаманы ударяются в шкаф головой и хором думают: бля! какая, сука, шустрая!

А через минут пятнадцать под шкафом начинается грохот, глухие удары головой в стенку и громкие маты. Это мыша на конкретной измене ищет свою дырку в плинтусе и не может её найти. Потому что шкаф пересунули. И вот она бегает под шкафом, таранит плинтус и кричит: замуровали, демоны! Тогда ивано–франковец суёт руку под шкаф, достаёт оттуда мышу и говорит ей: ну, что, зелёная? допрыгалась?

Мыша оценивает ситуацию и понимает, что она таки в натуре допрыгалась. И говорит: чувак, ну я же не виноватая. Просто, знаешь, вчера так на хавчик пробило, так что мне, уже и похавать нельзя? А ивано–франковец говорит: похавать тебе всегда дадут, если по–нормальному попросишь. Только наглеть не надо, ясно? А мыша говорит: так он же сам первый на меня погнал, и хлеба не даёт. А ивано–франковец говорит: ну, я вижу, ты, в натуре, тупая, ничего не понимаешь, надо тебя воспитывать. Тогда мыша видит, что чувак совсем не пацыфист и настроен очень решительно, и говорит: всё, всё, всё. Всё я понимаю, короче, я здесь со всех сторон неправа, не надо меня воспитывать. Я уже всё понимаю. И беспредельничать больше не буду. Только не надо меня воспитывать.

Тогда ивано–франковец ставит мышу на пол и говорит: ну, смотри. ещё раз чуваки на тебя пожалуются — можешь сразу вешаться. Ясно?

Тогда мыша быстренько отвечает: ясно, гражданин начальник! И снова ныряет под шкаф. А потом через полчаса опять выныривает с–под шкафа и говорит: чуваки, ну, так я что–то не поняла, где моя дырочка?

Но растаманы уже все повырубались, намаялись за день, конечно. Устали, и всё такое. А тут ещё каша пригрузила. И всем эти мышины проблемы по барабану, даже кошка растаманская на них не ведётся. Ну, мыша потусовалась до утра, дырочки никакой не нашла, обломалась и с хаты свалила. И больше её здесь не видели.