"Величие и проклятие Петербурга" - читать интересную книгу автора (Буровский Андрей Михайлович)

Глава 4 МИФ ПУСТОГО И ГИБЛОГО МЕСТА

Есть классический миф о том, как Петр I, прогуливаясь с Меншиковым то ли по Заячьему, то ли по Васильевскому острову, присел на кочку и, выливая воду из ботфорта, крикнул:

— Алексашка! Слышь — город строить будем!

— Ага, мин херц! Построим!

— Здесь строить будем!

— Здесь? В болоте?! Да ведь утопнем, мин херц!

— Здесь строить будем, Алексашка! Не утопнем!

И Петр, вылив воду из ботфорта, энергично побежал размечать будущий город.

Классическая традиция исходит из того, что Петр заложил город в совершенно «пустом» месте, где и населения-то почти не было, где разве что «финский челн… влачился одиноко».

Причем строили Петербург якобы в месте очень гиблом, вредном для жизни, опасном из-за беспрерывных, никогда не прекращающихся наводнений. В популярной литературе, особенно предназначенной для детей, эта идея выражена с большой простотой и притом с огромной художественной силой.

Красивее всех подает эту сказку детский писатель С. П. Алексеев. Сообщив читателям для начала, что «Издавна русские считались хорошими мореходами. Они совершали далекие плавания и торговали с другими народами. Но враги стремились отнять у России выходы к морю…»,[17] писатель продолжает прямо-таки эпически: мол, однажды плавали Петр и Меншиков на лодке, там, где потом возникнет Петербург, ходили по островам, и Меншиков провалился в болото, еле стащил ботфорт с ноги. «Петр подошел к кочке, осторожно раздвинул кусты, и Меншиков увидел гнездо. В гнезде сидела птица. Она с удивлением смотрела на людей, не улетала.

— Ишь ты! — проговорил Меншиков. — Смелая! Птица вдруг взмахнула крыльями, взлетела, стала носиться вокруг куста».

Тут бедный Меншиков теряет второй ботфорт, присел надевать, а Петр отходит в сторону, и…

«— Данилыч! — вновь проговорил Петр.

Меншиков насторожился.

— Здесь у моря, — Петр повел рукой. — Здесь у моря, — повторил он. — Будем строить город.

У Меншикова занесенный ботфорт сам собой выпал из рук.

— Город? — переспросил тот. — Тут, на сих болотах, город?!

— Да, — ответил Петр и зашагал по берегу.

А Меншиков продолжал сидеть на камне и смотрел удивленным, восторженным взглядом на удаляющуюся фигуру Петра.

А по берегу носилась испуганная птица. Она то взмывала вверх, то падала вниз и оглашала своим криком нетронутые берега».[18]

Красочное зрелище строительства Петербурга в совершенно пустом и диком месте, в краю непуганых птиц, выглядело бы еще лучше, если бы не существовало совершенно точных сведений — район Петербурга входит в число самых населенных районов Ижорской земли.

По шведскому плану 1676 года на месте Петербурга и его окрестностей показано 41 поселение разного размера. Одно из них, с финским названием Osadissa-saari — на том месте, где сейчас находится Зимний и начинается Дворцовый мост.

В Ниеншанце, самом крупном городе, стоявшем на месте будущего Петербурга, «было много превосходных пильных заводов и там строились хорошие и красивые корабли; помимо шведского, финского и немецкого прихода, в нем находился и православный с церковью. От Ниеншанца ходил паром на левый берег Невы, к лежащему здесь русскому селению Спасскому». Пыляев приводит слова некого Миллера: «Не один Любек, но и Амстердам стал с Ниеншанцем торги иметь; водяной путь оттуда до Новгорода весьма к тому способствовал; словом, помалу и русское купечество в Ниеншанце вошло и привело сие место в такую славу, что в последние годы один тамошний купец, прозванный Фризиус, Шведскому королю Карлу XII в начале его войны с Петром Великим мог взаймы давать немалые суммы денег, за что после пожалован был дворянством, и вместо прежнего дано ему прозвание Фризенгейм и учинен судьей в Вилманстранде».[19]

Население деревень и городов в устье Невы составляло при шведах не меньше 6–7 тысяч человек, и всякое строительство на территории Петербурга велось или непосредственно на месте русских и финских деревень (деревни при этом сносились), или в непосредственной близости от них.

Как видно, о птицах, забившихся в истерике от одного вида человека, всерьез говорить как-то не приходится, очередная сказочка, и только. И чересчур хорошо понятно, зачем нужна эта сказочка: приписать Петру очередной подвиг Геракла, лишний раз подчеркнуть, что до него было буквально ничего. Так, «пустое финское болото» с птицами, никогда не видевшими человека.

Интересно, что эту сказочку всерьез воспринимали и современники Петра — например, Феофан Прокопович, а уж они-то очень хорошо знали, что находилось на месте Петербурга до Петра, даже если сами и не брали шведских крепостей и не беседовали с русским населением Ижорской земли. Но и не только современники! Авторы двух классических петербургских стереотипов: про «брега пустынных волн» и про «пустое финское болото» — А. С. Пушкин и Ф. М. Достоевский. Байку про возведение Петербурга на пустом месте повторяют и сейчас, а для населения самого Петербурга эта история служит убедительным доказательством того, что город их особенный, удивительный и что уж в нем-то обязательно должно происходить что-то совершенно необыкновенное.

Но почему эта байка так дорога сердцу россиянина? Причем как в XVIII веке была дорога, так дорога и по сей день? Попробуем ответить на этот вопрос, но чуть позже.

Итак, красивый, грандиозный образ построения Петербурга в ненаселенных «пустынях» совершенно неверен. И даже животрепещущая история Александра Сергеевича про «одинокий финский челн» очень далека от истины.

То есть финское население здесь очень даже было, конечно. Уже упоминался шведский план, составленный в 1676 году. Согласно плану, на территории будущего Санкт-Петербурга показано 41 поселение, и большая часть из них носит финские названия: Rithtiowa, на месте Александро-Невской лавры; Antolala, на месте Волковского кладбища; Avista, на Выборгской стороне, и многие другие.

Многие, казалось бы, вполне русские названия происходят от переосмысленных финских слов.

Лахта происходит от финского Lahti — залив; Охта — от Oha-joki. Название острова Голодай — от финского halawa — ивовое дерево. Korpi — необитаемый, пустынный лес по-фински, сохраняется в названии реки Карповки. Есть основания полагать, что и в названии Фонтанки отозвалось ее финское название — Кете, что означает крутой берег.

Но финское население до основания Петербурга, похоже, даже не преобладало. Вся местность, лежащая по берегам Невы, еще в XIV–XV вв. входила в Водскую пятину Новгорода Великого и имела русское население.

По Столбовскому договору 1617 года русские земли на южном берегу Балтики отходили Швеции. Шведы построили здесь город Ниеншанц при впадении Охты в Неву, но построили его на месте русского торгового городка Ниен, опустошенного морскими разбойниками в 1521 году. Русские считали Ниеншанц своим городом и называли его «Канцы». В городе находились шведский, финский и немецкий лютеранские приходы с церквами и русский православный приход.

В Стокгольме даже печатали немало религиозной литературы на русском языке, пытаясь обратить русское население в протестантизм.

Не стоит забывать и немецкое население, весьма многочисленное — по крайней мере в городах. При шведах Орешек-Шлиссельбург и Ниеншанц входили в состав Шведского государства, а находились на расстоянии всего сотни километров от городов Эстляндии, где и в Нарве, и в Дерпте-Юрьеве-Тарту всегда было много немцев. Некоторые из них совершенно естественно поселялись в Ниеншанце и Орешке, заводили мызы, то есть, попросту говоря, хутора в пойме Невы.

Отмечу, что немцы в Прибалтике не были переселенцами. Со времен завоеваний, сделанных в Прибалтике рыцарями Тевтонского и Ливонского орденов, с XIV–XV веков, здесь было многочисленное немецкое население. Население в основном городское, но были и немцы-крестьяне. Немцы были лютеранами, как и шведы. В начале Ливонской войны, в 1559 году, немцы приморских торговых городов призвали шведов, и вместе с ними воевали против католиков-поляков и русских-православных.

Немцы были лояльны шведам-единоверцам. Один из купцов Ниеншанца так хорошо снабжал шведского короля Карла XII деньгами в начале Северной войны, что король дал ему вместо простонародной немецкой фамилии Фризиус фамилию Фризенгейм и дворянство.

Но вот что интересно: и немцы, и русские, и финны были одинаково пассивны во время Северной войны. Коренное население этих мест, русское, немецкое и финское, не помогало и не мешало действиям как шведской, так и русской армии. Позже, особенно в XIX–XX веках, стали придумывать патриотические сказочки про то, как ликовали русские при подходе армии Петра I, как в русских городах Ижоре и Канцы помогали русской армии… Есть много книг, посвященных этой теме, я рекомендую читателю одну из них, Писарева, про Василия Корчмина, разведчика земли ижорской, — просто потому, что она написана талантливее остальных,[20] прочитаете — не пожалеете.

Но и в этой книге сообщаются сведения совершенно фантастические, потому что русское население этих земель было совершенно равнодушно к национальной идее московитов. Потомки новгородцев вовсе не считали себя подданными московского царя и не рвались под его руку. После завоевания Прибалтики Петром многие из них уехали в Швецию или в независимое тогда Герцогство Курляндия.

— Предатели! — ругали их солдаты Петра.

— Мы привыкли быть свободными людьми… — пожимали плечами русские люди, никогда не бывшие подданными Москвы и не собиравшиеся ими становиться.

Ведь и правда — русское население Прибалтики происходило от новгородцев. Собственно, они и были новгородцы, пережившие падение своего государства, разгром Новгорода Москвой, и оставшиеся жить на своих коренных землях, но уже под шведским королем. В новгородское время они были гражданами своего государства Великого Новгорода, а не холуями московского то ли князя, то ли хана. Шведское же государство как ни суди, а не было оно ни деспотическим, ни жестоким. Перебежчики из Московии Петра I были нередки, солдаты его армии частенько дезертировали — в том числе и во время Северной войны. Русские Прибалтики могли составить свое мнение о происходящем в Московии (которую они и так не жаловали).

…А вот немцы, как ни парадоксально, практически все остались в Российской империи и принесли присягу на верность Петру I. История любит иронию.

Как мы видим, драма завоевания устья Невы, ее поймы, происходила среди городов и деревень, между людьми разных народов. Где тут одинокие челны, пустынные реки, непуганые птицы? Посреди города Фридрихсхавна?