Александр Гейман Черт и комиссар

Отгремели грозы гражданской войны, и вернулся в родную Климовку комиссар, Степен Емельянович Березко, — строить новую счастливую жизнь, чтоб коммуна, чтоб ни богатых, ни бедных, а чтоб работать всем сообща, — хочешь, землю паши, хочешь людям сапоги чини, а то цепляй на нос очки и садись за ученые книги, — и чтоб хлеба всем досыта, и воевать никому ни с кем не надо, и кланяться одни других не заставляют, — живи — не хочу!

Не понравилось это местному черту Коломойцеву. От великой тоски он осунулся, не мог ни спать, ни есть и целый день слонялся по болоту с трагическим выражением на лице.

Это бесконечное хождение наконец надоело.

— Коломойцев, — окликнули его, — если ты топиться затеял, то иди куда-нибудь в другое место, не вздумай нам болото опоганить.

— Ах, оставьте меня, — простонал черт. — До того дойдет, что и впрямь топиться придется.

— А что такое?

— Как что?!. Приехал в Климовку комиссар, хочет строить рай на земле, а нам, чертям, что тогда делать?

— Ну, так ты страви его с попом!

— Великолепный тактический ход! — обрадовался Коломойцев.

И он решил не откладывая потолковать с отцом Семеном. Черти вообще-то не очень любят попов, но Коломойцев уже не разбирал: хоть в семинарию был готов поступить, лишь бы как-нибудь напакостить комиссару. А в поддержке попа черт не сомневался: и тому комиссар не сахар. К тому же, все прошлое лето Коломойцев скрывался у батюшки на огороде под видом белого офицера Гаккеншмидта, славно тогда отъелся и отоспался, но подвела рассеянность: однажды забыл спрятать копыто в сапог, был разгадан и вынужден удалиться. Зато теперь, как прикидывал черт, он, в случае чего, мог припугнуть отца Семена разоблачением контрреволюционных связей. Черт еще посомневался, не посоветоваться ли ему с начальством, но пожадничал будущей славы. И вот, едва стемнело, Коломойцев отправился в Климовку.

Но — зря не посоветовался.

Ренат Гатаулин, шедший с дальнего конца села от самогонщицы Чугуновки, заметил у попова дома шевеление какой-то темной фигуры. При звуке шагов Гатаулина фигура подвинулась, и и луч света, пробившись сквозь ставни, нарисовал глазам Гатаулина такую блудливую рожу, что Ренат даже плюнул от отвращения. Тотчас рожа убралась в тень, а затем — так показалось Гатаулину — что-то темное поднялось в воздух, зависло над крышей и опустилось в трубу.

— Шайтан, шайтан, — зашептал Ренат…

Уже на второй вечер по приезде комиссара к нему в избу набилась большая толпа народа, не считая членов ячейки. Степан больше слушал и мудро не торопился заводить разговор о главном. Мужики тоже пили самогон да покуривали и говорили пока о пустяках.

— Вот ты, Степан, разное видел, ну, там, в столице был, — обратился к Березко Феофан Горбунов, мужик, любивший иногда озадачить собеседника какой-нибудь нелепицей, — а вот доводилось ли тебе видеть черта?

Изба грохнула хохотом. Посмеялся и комиссар. Легко было ответить, что большевики не признают чертей, но комиссар кстати вспомнил:

— А ведь было!

И он рассказал, как однажды в ночном дозоре задержал какого-то скользкого гада с такой пакостной мордой, что едва на месте не отправил его в расход. Но задержанный объявил себя перебежчиком и потребовал доставить себя к командованию для для собщения важных военных известий. Комиссар не очень тому поверил, но на всякий случай отправил гаденького в штаб полка. Велико же было удивление и огорчение комиссара, когда, завернув через неделю в полк, он увидел знакомца за писарской работой. Комполка Никаноров объяснил Березко, что это товарищ Бурылов, что он был нашим лазутчиком у белых и доставил важные военные документы. Комиссар тотчас окрестил Бурылова Двоерыловым и продолжал не доверять ему, тем более, что он обыскивал в ту ночь Двоерылова и не нашел при нем никаких таких бумаг. Будущее подтвердило бдительность комиссара: через пару недель Бурылов исчез, а с ним — штабные бумаги, печать и фельдшерский запас спирту.

— Так вот, — заключил Березко, — я, как коммунист, считаю чертей поповской выдумкой, но уж если быть черту… Эге, да это Ренат!

— Живой, Степка, черт! — отвечал с порога избы Ренат Гатаулин.

Приятели обнялись. Лавка подвинулась, давая место Ренату, вынутая из-за пазухи бутылка описала круг, и мужики захрустели свежепосоленным огурцом.

— А я, дядя Степан, — сказал тут Кузя Колобов, парнишка шестнадцати лет, первый пока на селе комсомолец, — видел как-то у попа на огороде какого-то с мордой точь-в-точь, как ты описывал. Уж не контра ли какая?

— Точно, жил кто-то у попа прошлое лето, — поддержал и председатель сельсовета Петр Дудкин.

— Ну, до попа мы еще доберемся, — сказал Березко, довольный революционным поворотом беседы, — а вот скажите мне, мужики… Что ты меня толкаешь, Ренат?

— Такой шайтан, где поп живет, только что видел, — объявил Ренат. — Морда шибко противная.

В один миг все стало ясно бывалому комиссару.

— А ну, ячейка, вставай, — скомандовал он, поднимаясь из-за стола. — Пойдем к попу, может, еще накроем контру. У кого оружие есть?

Коломойцев вполне успел в своей миссии и покидал дом отца Семена в самом радостном настроении. Не сделал он, однако, пяти шагов от крыльца, как в живот ему уперлось что-то железное, а тут же зажженная спичка осветила Коломойцеву грозное лицо ненавистного комиссара.

— Двоерылов! — ахнул и комиссар.

Черту стало тошно, от неодолимой слабости у него подкосились ноги, и он не то с хрюканьем, не то с повизгиванием осел на землю. Спичка погасла.

— Хватай его! — скомандовал комиссар, прыгая на то место, где должен был находиться черт.

Но Коломойцев уже метнулся в переулок.

— Держи, держи его там! — кричал Березко оставленной в переулке засаде.

— Кого держать-то? — кричали оттуда. — Свинью, что ли?

— Какую свинью?!.

— Да, кажись, попову… Только что пробежала.

— А человека-то, Двоерылова, не было?

— Не было, Степан Емельянович!

— Устроишь с вами засаду, — в сердцах сказал комиссар.

В доме попа произвели обыск, но никого посторонних уже не оказалось. Тогда принялись за допрос попа. Кузя Колобов сел писать протокол, Петр Дудкин встал у двери с револьвером, остальные разместились кто где. Березко подвинул керосиновую лампу поближе к лицу попа и велел во всем признаваться: кто был? зачем был?

Отец Семен сидел перед грозным комиссаром ни жив, ни мертв. От свалившихся враз испытаний, — а он и приход черта считал за великий соблазн, — священник ничего не мог сообразить в свою защиту и совсем не к месту гадал, что там за бумага появилась у него на столе, — ее, это отец Семен помнил точно, не было там, когда он пошел запереть за Коломойцевым.

Комиссар перехватил взгляд попа, взял бумагу и, не читая, протянул Кузе Колобову:

— Ну-ка, Кузьма, глянь, что написано.

Кузя стал читать и вдруг зафыркал:

— Степан Емельянович, вы только послушайте!

И он зачитал:

— Стороны в лице священника Климовской церкви С. Мироволенского и старшего окружного черта кы… лы… мы… неразборчиво… заключают настоящий союз против красного горлопана Березко, при этом черт обязуется строить пакости означенному комиссару и извести его из села, а также оказывать иные услуги отцу Семену, за что последний и продает ему свою душу со всем своим удовольствием. Подписи: С. Мироволенский, черт кы… лы… мы… снова неразборчиво…

Мужики пооткрывали рты, но больше всех опешил отец Семен: Коломойцев убеждал его противостать упадку веры… Какой договор? Какая еще продажа души?.. Да уж не комиссарский ли подлог эта бумага? Или…

— Вот это так по-оп у нас, — протянул, не выдержав, Феофан Горбунов и повторил, мотая головой. — Вот это так по-оп у нас…

Меж тем проклятая бумага пошла по рукам, и разумеющие грамоте могли убедиться в подлинности зачитанного: вот и подписи, вот и какое-то бурое пятно в углу, изображающее, очевидно, печать.

Комиссар принял бумагу и поднес к глазам попа:

— Твоя подпись?

Отец Семен обомлел пуще прежнего: подпись и рука были его… Видя растеренность попа, Березко расхохотался:

— Уж и не знаю, что с тобой делать, — то ли в ЧК отправить, то ли к твоему архиерею в город вместе с этой бумагой… В последний раз спрашиваю: кто был?

Но что мог отвечать несчастный священник? Что он прошлым летом укрыл у себя белого офицера, который оказался чертом? Или что он час тому назад принимал у себя черта, который, по видимости, оказался каким-то известным белогвардейцем?

И вся похоть бесовского замысла вполне открылась отцу Семену.

Коломойцев так и бежал свиньей, пока не достиг избы Чугуновки, а там перекинулся черт чертом и, вызвав ведьму, велел ей облететь окрестную нечисть, созывая на сходку.

— На что сходка? — пыталась рассуждать ведьма.

— Исполнять! — рявкнул черт.

И к утру на болоте собралась наличная нечистая сила, хотя и не вся: не было нескольких дальних леших, из двоих водяных явился один, зато притащилась Яга, а с ней кикимора, которой из-за давней вражды как раз не хотел бы здесь видеть Коломойцев. Тут же находились подручные черту бесенята: один в пулеметных лентах крест-накрест на груди стоял в карауле, второй обходил присутствующих, отмечая по списку явившихся. Сам Коломойцев расхаживал взад-вперед со сложенными за спиной руками и излагал:

— Современная обстановка чрезвычайно обострилась: нам грозит потеря влияния на массы. В связи с этим на Климовское болото ложатся ответственные задачи: мы должны дать отпор оголтелому большевизму, разгромить его идейно и организационно и восстановить свою власть над умами. В этой операции, — чеканил Коломойцев, — решающая роль отводится водяному. Его задача — вызвать беспрестанные ливни, которым надлежит прекратиться после молебна, проведенного местным священнослужителем. Это нанесет сокр-рушительный удар атеистической пропаганде красного комиссара Березко и восстановит авторитет сверхъестественых сил. Обратите внимание на координацию наших действий и церкви — это — принципиально новый момент в нашей политике. Я знаю, ортодоксы-радикалы обвинят меня в компромиссе… Да, это компромисс. Но означает ли он отказ от долгосрочных целей сатанизма? Никоим образом! Это — временное отступление. Умение политического маневра, а не твердолобый радикализм — вот свидетельство подлинной зрелости политического лидера!

Коломойцев оглядел собрание и закончил:

— Подробный план кампании обсудим позже. Теперь же, в честь нашего нечистого дела, в честь великого дела, — и голос Коломойцева зазвенел, — Люцифера-Вельзевула-Астарота — у-ра!

— У-ра! — подхватили было бесенята, но осеклись, испуганно озираясь на всеобщее молчание.

— Ты, Коломойцев, — просипел наконец водяной, — и всегда-то был какой-то дурной, а с тех пор, как в политику ударился, совсем дурак стал.

— Коломойцев дурак, дур-рак Коломойцев, дур-рак! — радостно заверещала кикимора, раскачиваясь в ветвях над самой головой Коломойцева.

— А правильно водяной сказал, — поддержал и старейший леший Севостьяныч, — Коломойцев от людей дури набрался. Нам эта политика зря. Мы народ лесной, что коммуния, что не коммуния — нам-то что?

— Верно… верно… — понеслось по болоту.

К Коломойцеву, несколько минут уже без толку шевелившему челюстью, вернулся наконец дар речи.

— Да вы, я вижу, наслушались красной пропаганды! — завопил он. — Да я вас!.. Да вы у меня!..

— Ну, понес, — махнул рукой водяной. — Пошли девки, нечего с дураком толковать.

— Коломойцев дурак, дурак! — снова заверещала кикимора, а водяной с утопленницами все попрыгали в воду.

По болоту загуляли смешки.

— Ну, вы мне еще ответите за этот бунт, — пообещал оскорбленный черт и отбыл с доносом.

Лесной народец еще маленько посидел, покалякал о том, о сем, и потихоньку все разбрелись по своим углам.

С тех пор минуло несколько лет. Угрозы Коломойцева вышли пустыми, и местная нечисть поживала по-прежнему. Стороной на болоте слышали, что черт, явившись с жалобой к начальству, попал под жестокий разнос. Ему было строго указано, что он исказил руководящую линию на смычку с рабоче-крестьянской властью, что его позиция в отношении церкви в корне ошибочна, что своими несанкционированными действиями он едва не нанес ущерб делу сатанизма, — и за все эти уклоны Коломойцев получил строгий выговор и был переведен на другую работу с понижением в должности.

В Климовке за это время происходило всякое, но Коломойцева тоже никто больше не видел. Правда, когда крестьянам стали устраивать колхозы, приехал из района уполномоченный, лицо которого показалось Березко несколько гаденьким и как будто знакомым. Но здесь получилась ошибка: документы уполномоченного были с самыми верными подписями, и комиссар успокоился.