"Одного поля ягода" - читать интересную книгу автора (Диккенс Чарльз)

ГЛАВА V Меркурий суфлирует сам

Фледжби вполне заслуживал похвалу мистера Альфреда Лэмла. Это был самый подлый щенок из тех, что разгуливают на двух ногах. Инстинкт (понятие для всех нас ясное) ходит преимущественно на четырех ногах, а разум не иначе как на двух, — следовательно, подлости, поставленной на четыре ноги, никогда не достичь совершенства подлости двуногой.

Отец этого юного джентльмена давал деньги в рост и совершал деловые операции с матерью этого юного джентльмена в те времена, когда последний только еще дожидался в огромном, объятом тьмой преддверии нашего мира дня и часа своего рождения. Вдовствующая леди, не будучи в состоянии расплатиться с ростовщиком, вышла за него замуж, и в положенное время Фледжби был призван из огромного, объятого тьмой преддверия нашего мира пред лицо регистратора с книгой метрических записей. Если б не этот случай, любопытно было бы знать, как бы Фледжби распорядился своим досугом в веках, отделяющих нас от второго пришествия?

Мать Фледжби нанесла оскорбление своей родне браком с отцом Фледжби. Нет ничего легче, как оскорбить свою родню, если ваша родня хочет от вас отделаться. Родня матери Фледжби, считавшая раньше крайне оскорбительной для себя ее бедность, порвала окончательно с нею, когда она стала сравнительно богата. Мать Фледжби была из рода Снигсвортов. Она даже имела честь состоять в родстве с самим лордом Снигсвортом — настолько отдаленном, что этот вельможа мог бы без всяких угрызений совести отдалить ее еще больше и совсем вычеркнуть из родословной, — но все же она состояла с ним в родстве.

Среди прочих операций, совершенных отцом Фледжби и матерью Фледжби еще до брака, была ссуда, полученная последней на весьма невыгодных для нее условиях. Срок возврата этой ссуды истек вскоре после свадьбы, и отец Фледжби завладел всеми деньгами матери Фледжби для своего только личного блага. Это привело супругов к постоянному обмену мнениями, вернее, к обмену досками от триктрака *, машинками для снимания сапог и другими метательными снарядами из домашнего обихода, а это в свою очередь привело к тому, что мать Фледжби весьма успешно сорила деньгами, а отец Фледжби весьма неуспешно старался обуздать ее. Ввиду всего вышеизложенного, детство Фледжби протекало бурно, однако штормы и валы в конце концов сошли в могилу, и теперь Фледжби процветал в одиночестве.

Наш молодой Фледжби снимал квартиру в Олбени (не где-нибудь, а в Олбени! *) и одевался весьма щеголевато. Однако вместо юношеской пылкости в нем горел холодный деляческий огонь; огонь этот, как известно, дает больше искр, чем настоящего тепла, и требует много топлива, но Фледжби не зевал и поддерживал его тщательно.

Мистер Альфред Лэмл приехал в Олбени позавтракать в обществе Фледжби. На столе были следующие предметы: маленький чайник, маленькая булка, два маленьких кружочка масла, два маленьких ломтика бекона, два до жалости маленьких яйца и обилие великолепного фарфора, купленного по случаю, за бесценок.

— Ну, что вы скажете о Джорджиане? — спросил мистер Лэмл.

— Должен вам признаться… — в раздумье начал Фледжби.

— Признавайтесь, дружище, признавайтесь!

— Вы меня не поняли. Я не в этом хотел признаться, а совсем в другом.

— Да в чем угодно, голубчик!

— Вот вы опять меня не поняли, — сказал Фледжби. — Я хотел признаться, что не собираюсь с вами об этом говорить.

Мистер Лэмл весь так и заискрился, но в то же время нахмурил брови.

— Слушайте, Лэмл, — продолжал Фледжби. — Вы большой хитрец и за словом в карман не лазите. Можно ли назвать меня хитрецом, это не важно, а вот словоохотливостью я не отличаюсь. Зато во мне есть одно хорошее качество, Лэмл: я умею держать язык за зубами. И намерен поступать так и впредь.

— А вы сметливый, Фледжби!

— Сметливый? Не знаю. Скажите лучше, молчаливый. Одно другого стоит. Поэтому, Лэмл, вы меня лучше ни о чем не расспрашивайте.

— Голубчик, да проще моего вопроса быть ничего не может!

— Все равно. Он прост только на первый взгляд, а по первому взгляду судить не всегда рекомендуется. Я недавно слышал, как в Вестминстер-Холле * допрашивали одного свидетеля. Вопросы ему задавали, казалось бы, самые простенькие, а когда он на них ответил, выяснилось, что они с подковыркой. Вот так-то! Значит, этому свидетелю надо было держать язык за зубами. Держал бы он язык за зубами и не попал бы в такую передрягу.

— Если бы я тоже держал язык за зубами, вы никогда бы не увидели девицы, о которой я спрашиваю, — помрачнев, заметил Лэмл.

— Нет, Лэмл, — сказал Очаровательный Фледжби, преспокойно ощупывая пушок на щеках, — ничего у вас не получится. Меня в спор не втянешь. Я спорить не мастер. А держать язык за зубами умею.

— Умеете? Еще как умеете! — Мистер Лэмл решил умилостивить его. Вот, например, мы с вами выпиваем в большой компании. Чем больше вино развязывает язык нашим собутыльникам, тем вы становитесь молчаливее. Чем больше они выбалтывают, тем больше вы утаиваете.

— Понимать себя я разрешаю, Лэмл, — сказал Фледжби, хмыкнув, — а расспрашивать — нет. Да, вы правы, я веду себя именно так.

— Мы обсуждаем свои дела вслух, а о ваших никто из нас не знает.

— И от меня никогда не узнаете, Лэмл, — ответил Фледжби, снова хмыкнув. — Да, да, вы правы, я веду себя именно так.

— Именно так! — воскликнул Лэмл якобы в порыве откровенности и со смехом протянул руки вперед, показывая всему миру, какой редкостный человек этот Фледжби. — Если б я не знал моего Фледжби, неужели мне пришло бы на ум заключать с моим Фледжби некий выгодный договор?

— Гм! — Очаровательный Фледжби с хитрым видом покачал головой. — Нет, на эту удочку меня не поймаешь. Я человек не тщеславный. Тщеславие плохо окупается. Нет, нет, нет! Когда мне расточают комплименты, я еще крепче держу язык за зубами.

Альфред Лэмл отодвинул от себя тарелку (не такая уж большая жертва с его стороны, потому что на ней не так уж много всего было), засунул руки в карманы, откинулся на спинку стула и молча уставился на Фледжби. Через минуту он вынул из кармана левую руку и, собрав свои рыжие заросли в кулак, продолжал все так же молча смотреть на Фледжби. Потом сказал медленно, отчеканивая каждое слово:

— Какого — черта — этот — молодчик сегодня ломается?

— Слушайте, Лэмл, — проговорил Очаровательный Фледжби, подло щуря свои подлые глазки, сидевшие, кстати сказать, у самой переносицы. Слушайте, Лэмл! Я прекрасно понимаю, что мне не удалось блеснуть вчера вечером так, как блистали вы с вашей супругой, которую я считаю женщиной чрезвычайно умной и обходительной. Где мне блистать рядом с вами. Я прекрасно знаю, что вы оба выказали себя с наилучшей стороны и прямо-таки отличились. Но если вам кажется, будто после этого со мной можно разговаривать таким тоном, то вы ошибаетесь. Я не кукла и не марионетка.

— И все это только из-за того, — возопил Альфред, вдоволь налюбовавшись подлостью, которая охотно прибегала к помощи подлецов, а теперь подло отказываюсь от нее, — все это только из-за того, что я осмелился задать самый простой и самый естественный вопрос!

— Вам следовало подождать, когда я сам найду нужным заговорить об этом. И нечего навязываться ко мне со своими Джорджианами, будто они перешли к вам в полную собственность, а в придачу к ним и я.

— Хорошо. Когда вам заблагорассудится изъясниться по этому поводу, проговорил Лэмл, — я к вашим услугам.

— Я уже изъяснился. Сказал, что вы прямо-таки отличились. И вы и ваша жена. И если вы и впредь будете так отличаться, я сделаю все от меня зависящее. Только не хвалитесь попусту.

— Я хвалюсь? — воскликнул Лэмл, пожимая плечами.

— И не воображайте, — продолжал его собеседник, — будто людьми можно вертеть, как марионетками, только потому, что в некоторых случаях жизни им не удается блеснуть, тогда как у вас это получается превосходно с помощью вашей умной и обходительной супруги. Значит, продолжайте в том же духе, и пусть миссис Лэмл продолжает в том же духе. Вот так-то! Когда я считал нужным, я держал язык за зубами, а когда надо было сказать что-то, я сказал и поставил на этом точку. А теперь, — с величайшей неохотой добавил Фледжби, — решайте, будете вы есть второе яйцо или нет.

— Не буду, — коротко ответил Лэмл.

— Правильно, а то как бы не пожалеть потом, — сказал Очаровательный, сразу повеселев. — Предлагать вам второй ломтик бекона было бы бессмысленным угодничеством с моей стороны, потому что вас замучает жажда. А хлеб с маслом будете?

— Не буду, — повторил Лэмл.

— А я буду, — сказал Очаровательный. И в этом шутливом подхвате реплики Лэмла прозвучала радость, так как если бы гость опять приналег на булку, Фледжби счел бы необходимым воздержаться от употребления хлеба до конца завтрака, а то и за обедом.

Ухитрялся ли этот молодой джентльмен (ведь ему было всего двадцать три года) сочетать в своей натуре стариковский порок — скаредность, с расточительностью, пороком, свойственным молодежи, загадка трудно разрешимая, так как проникнуть в его тайны было невозможно. Он понимал, что приличная внешность — это надежное капиталовложение, и любил хорошо одеваться. Однако все его движимое имущество, начиная с сюртука на плечах и кончая фарфором, который украшал его стол, покупалось по случаю, за бесценок, и каждая такая покупка, свидетельствуя о чьем-то разорении или чьем-то просчете, имела для Фледжби особую прелесть. Из-за скупости он играл на скачках очень осторожно, и если ему везло, становился еще прижимистее в делах, если же нет — морил себя голодом до следующего выигрыша. Странно, что деньги имели такую притягательную силу для этого осла, неспособного по своей тупости и скупости тратить их с большей пользой. Но кто во всем животном царстве так любит навьючивать на себя деньги? Конечно, осел, который не видит иных начертаний на небе и на земле, кроме трех сухих букв "Ф. Ш. П.", означающих не "фешенебельность, шик, пороки", как это бывает сплошь и рядом, а всего лишь "фунты, шиллинги, пенсы". Лисы тоже большие стяжательницы, но не всякая лиса сравняется в стяжательстве с ослом.

Очаровательный Фледжби выдавал себя за молодого джентльмена со средствами, но на самом деле он разбойничал на бирже в качестве маклера и давал деньги в рост под высокие проценты. Во всех его знакомых, включая сюда и мистера Лэмла, было что-то разбойничье, так как все они пошаливали в веселой зеленой дубраве мошенничества, начинающейся на окраинах Сити и на Фондовой бирже.

— А вы, Лэмл, — сказал Фледжби, уписывая хлеб с маслом, — наверно, всегда были дамским угодником.

— Всегда, — ответил Лэмл, заметно помрачневший после недавней отповеди.

— Вам это ничего не стоит, правда? — продолжал Фледжби.

— Я имею честь нравиться прекрасному полу, сэр, — проговорил Лэмл, хоть и хмуро, но с видом человека, который в таких вещах не волен.

— И женились тоже удачно? — спросил Фледжби. Лэмл улыбнулся (злобной улыбкой) и щелкнул себя по носу.

— Мой покойный родитель попал впросак с женитьбой, — сказал Фледжби. — Но Джор… как ее правильно — Джорджина или Джорджиана?

— Джорджиана.

— А я вчера все удивлялся, какое странное имя! Первый раз такое слышу. По-моему, оно должно кончаться на «ина».

— Почему?

— Да потому что музыкальный инструмент, на котором играешь, конечно, если умеешь играть, — называется окарина, — заговорил Фледжби, медленно ворочая мозгами. — А болезнь, которой болеют, — конечно, когда заразятся, — называется скарлатина. А с воздушного шара прыгаешь с парашюти… нет, не то. Так вот, эта Джор-джетта… то есть Джорджиана…

— Вы хотели что-то сказать о Джорджиане, — недовольным тоном напомнил ему Лэмл, так и не дождавшись продолжения.

— Я хотел сказать о Джорджиане, сэр, — заговорил Фледжби, рассерженный намеком на свою забывчивость, — что она как будто не очень напористая. Не из тех, которые берут приступом.

— Она кротка, как голубица, мистер Фледжби.

— Ну, разумеется, что же вы еще можете сказать! — огрызнулся Фледжби, немедленно ставший на стражу своих интересов. — Но пусть будет так: говорю я, а слушаете — вы. А я говорю, имея перед глазами пример моего покойного родителя и моей покойной родительницы, что Джорджиана, кажется, не из тех, которые берут приступом.

Уважаемый мистер Лэмл был наглец и по природе своей, и по всем навыкам. Видя, как Фледжби смелеет все больше и больше, он понял, что заискиванием тут ничего не добьешься, и грозно уставился в маленькие глазки своего хозяина, пробуя, не подействует ли на него иное обращение. Удовлетворенный ответом, полученным от этих маленьких глазок, он пришел в бешенство и с такой силой ударил кулаком по столу, что посуда на нем задребезжала и пустилась в пляс.

— Вы слишком много себе позволяете, сэр! — крикнул мистер Лэмл, поднимаясь со стула. — Вы дерзкий негодяй! Как прикажете понимать ваше поведение?

— Слушайте, — запротестовал Фледжби. — Перестаньте буянить!

— Вы слишком много себе позволяете, сэр! — повторил мистер Лэмл. — Вы дерзкий негодяй!

— Да нет, слушайте! — взывал к нему Фледжби, сдавая позиции.

— Вы низкая, грубая скотина! — гремел мистер Лэмл, свирепо озираясь по сторонам. — Вы бы у меня получили хорошего пинка в зад, если бы ваш лакей дал мне шесть пенсов из хозяйских денег, чтобы я почистил потом сапоги, — потому что на вас и тратиться-то жалко!

— Нет, нет! — взмолился Фледжби. — Что вы говорите! Одумайтесь!

— Слушайте, мистер Фледжби, — сказал Лэмл, надвигаясь на него. Поскольку вы осмеливаетесь перечить мне, я вам сейчас покажу, с кем вы имеете дело. Позвольте мне ваш нос!

Но Фледжби прикрыл нос ладонью и пробормотал, пятясь назад:

— Нет, пожалуйста, не надо!

— Позвольте мне ваш нос! — повторил Лэмл.

Все еще прикрывая эту часть своего лица ладонью и пятясь назад, мистер Фледжби твердил (по-видимому, схватив сильный насморк):

— Нед! Божалуйста, не дадо!

— И этот молокосос, — воскликнул Лэмл, останавливаясь и самым внушительным образом выпячивая грудь, — этот молокосос позволяет себе кривляться передо мной, тогда как я, из всех известных мне молокососов, одному ему предложил воспользоваться такой блестящей возможностью! Этот молокосос позволяет себе зазнаваться только потому, что у меня, в ящике письменного стола, лежит документ, написанный его грязной рукой, — его обязательство выдать мне мизерную сумму в уплату за одно событие, которое может свершиться только с моей помощью и с помощью моей жены. Этот молокосос, этот Фледжби, осмеливается дерзить мне, Лэмлу! Позвольте ваш нос, сударь!

— Нет! Стойте! Я прошу прощения! — униженно пролепетал Фледжби.

— Что вы сказали, сэр? — спросил мистер Лэмл, прикидываясь, будто ярость затуманила ему рассудок.

— Я прошу прощения, — повторил Фледжби.

— Громче, сэр! Кровь бросилась мне в голову от справедливого негодования. Я вас не слышу.

— Я сказал, — из учтивости Фледжби подчеркивал каждое слово, прошу — прощения. Мистер Лэмл выдержал паузу.

— Будучи джентльменом и человеком чести, — проговорил он, бросаясь в кресло, — я складываю оружие.

Мистер Фледжби, хоть и не так эффектно, но тоже сел в кресло и медленно, постепенно отнял руку от носа.

Чувство скромности помешало ему высморкаться сразу после того, как эта часть его лица удостоилась чуть ли не всенародного внимания. Впрочем, мало-помалу он преодолел свою нерешительность и позволил себе такую вольность.

— Лэмл, — залебезил мистер Фледжби, высморкавшись. — Надеюсь, мы с вами снова друзья?

— Мистер Фледжби, — провозгласил Лэмл, — ни слова больше.

— Я, кажется, слишком уж разошелся, — сказал Фледжби, — но это не намеренно.

— Ни слова, ни слова больше! — величественным тоном повторил мистер Лэмл. — Позвольте… — Фледжби вздрогнул. — Позвольте вашу руку.

Последовал обмен рукопожатиями и всяческими любезностями, в особенности со стороны мистера Лрмла, который был таким же трусом, как и Фледжби, и наравне с ним подвергался опасности навсегда проиграть борьбу за первенство в их отношениях. Впрочем, он вовремя собрался с духом и сумел использовать сведения, прочтенные в глазах своего собеседника.

К концу завтрака между ними установилось полное взаимопонимание. Было условлено, что мистер и миссис Лэмл продолжат свои махинации, будут ухаживать вместо Фледжби и обеспечат ему победу. Он же, со своей стороны, смиренно признавшись в нехватке светской любезности, умолял, чтобы его искусные помощники оказали ему всяческую поддержку.

Мог ли мистер Подснеп подозревать, какие козни плетутся вокруг его Молодой особы, какие капканы расставлены на ее пути! Он полагал, что его Молодая особа живет в покое и безопасности в храме подснепизма, выжидая того часа, когда она, Джорджиана, сочетается браком с избранником Подснепа, который предоставит ей пользоваться и владеть его достоянием нераздельно с ним. Молодую особу мистера Подснепа бросило бы в краску при одной только мысли, что можно иметь другие соображения по этому поводу, а не идти замуж за того, кого ей укажут, и, согласно брачному контракту, нераздельно с ним пользоваться и владеть его достоянием. Кто отдает эту женщину в жены этому мужчине? Я, Подснеп. И да зачахнет в корне дерзновенное помышление, будто какое-либо иное, низшее существо может стать между нами!

День был субботний, а Фледжби смог выйти из дому, восстановив наперед бодрость духа и обычную температуру носа, только после полудня. Шагая по направлению к Сити, он двигался навстречу людскому потоку, выливавшемуся оттуда, и на Сент-Мэри-Экс попал лишь тогда, когда эта улица совсем обезлюдела и притихла. В нависшем над мостовой светло-желтом доме, около которого Фледжби задержал шаги, тоже стояла полная тишина. Шторы наверху были спущены, и дощечка с надписью "Пабси и K°" словно дремала за стеклом конторы в нижнем этаже, смотревшей своим единственным оком на сонную улицу.

Фледжби постучал, позвонил, Фледжби позвонил, постучал, но дверь ему не открывали.

Фледжби пересек узкую улочку и посмотрел на окна верхнего этажа, но оттуда никто не посмотрел на Фледжби. Он рассердился, снова пересек узкую улочку и, видимо вспомнив о своих недавних испытаниях, дернул за ручку звонка, будто это был нос у дома. Ухо, прижатое к замочной скважине, уверило его наконец, что внутри кто-то есть. Взгляд, устремленный в замочную скважину, вероятно, подтвердил показания уха, так как Фледжби сердито дернул дом за нос и дергал и дергал его до тех пор, пока в темном дверном проеме не появился нос, но уже человеческий.

— Эй вы, сударь! — крикнул Фледжби. — Это что за шутки?

Его слова относились к еврею в старомодном длиннополом лапсердаке с глубокими карманами — к почтенному старцу с большой блестящей лысиной, окаймленной длинными седыми волосами, переплетающимися с бородой; к старцу, который приветствовал его по-восточному учтиво, склонив голову и протянув руки ладонями вниз, словно стараясь этим исполненным благородства движением умилостивить своего разгневанного властелина.

— Как прикажете понимать ваше поведение? — бушевал Фледжби.

— Добрый хозяин, — отвечал старик. — Сегодня праздник, я никого не ждал.

— К черту праздники! — крикнул Фледжби, входя в дом. — Тебе-то что за дело до наших праздников! Запри дверь.

Старик повиновался, снова склонив голову. В передней за дверью висела его ветхая широкополая шляпа с низкой тульей, такая же старомодная, как и лапсердак; в углу стоял его посох — не палка, а настоящий посох. Фледжби вошел в контору, взобрался на высокую табуретку и сдвинул шляпу набекрень. По стенам конторы были развешаны нитки стекляруса, на полках стояли небольшие ящики, дешевые часы, дешевые цветочные вазы — все иноземный товар.

Фледжби в заломленной набекрень шляпе сидел на табурете, болтая ногой, и молодость его явно проигрывала по сравнению со старостью еврея, который стоял, склонив непокрытую голову, и поднимал глаза на хозяина лишь тогда, когда тот спрашивал его о чем-нибудь. Одежда на старике была такая же ветхая, как и шляпа, висевшая в передней, но, несмотря на свой убогий вид, он не вызывал к себе неприязненного чувства. А в молодом Фледжби, хоть и щеголевато одетом, было что-то мерзкое.

— Вы, сударь, так и не объяснили мне, что значит ваше поведение, сказал Фледжби, почесывая голову полями шляпы.

— Хозяин, я пошел подышать воздухом.

— Уж не в погребе ли, где ничего не слышно!

— На крыше.

— Вот это я понимаю! Так-то ты печешься о деле!

— Хозяин, — серьезно и терпеливо отвечал Старик, — для каждой сделки требуется по крайней мере два человека, а сегодня праздник, и я остался один.

— Вот оно что! Нельзя сразу быть и за продавца и за покупателя? Так, кажется, говорят у вас, у евреев?

— Если так говорят, значит это правда, — с улыбкой ответил старик.

— Не мешает вам сказать кое-когда и правду, уж очень много вы лжете, — заметил Очаровательный Фледжби.

— Хозяин, — сдержанно, но веско отвечал старик, — лжи очень много повсюду, у людей всех вероисповеданий.

Несколько огорошенный таким ответом, Очаровательный Фледжби снова почесал полями шляпы свою умную голову, чтобы выиграть время и собраться с мыслями.

— Да вот, например, — заговорил он наконец, словно последняя реплика ему и принадлежала. — Кому, кроме нас с тобой, приходилось слышать, что еврей может быть бедняком?

— Самим же евреям, — с улыбкой поднимая на него глаза, сказал старик. — Им часто приходится слышать о бедных евреях и помогать бедным евреям.

— Чепуха! — отрезал Фледжби. — Ты прекрасно понимаешь, к чему я клоню. Тебе очень хотелось бы прикинуться бедняком, да меня не проведешь. Признайся лучше, сколько ты заработал на моем покойном родителе. Может, тогда я стану лучшего мнения о тебе.

Вместо ответа старик склонил голову и, как прежде, протянул руки вперед.

— Перестань кривляться! Тут не школа для глухонемых, — сказал остроумный Фледжби. — Веди себя по-христиански… насколько тебе это удастся.

— Болезни и несчастья довели меня до нищеты, — ответил старик, — и весь мой капитал вместе с процентами перешел в руки вашего отца. А вы, наследник, были настолько милостивы, что простили мне долги и определили меня сюда.

Он сделал легкое движение руками, словно поднес к губам край воображаемой мантии, ниспадавшей с плеч благородного юноши, который сидел перед ним. Жест этот, при всей его смиренности, был настолько живописен, что не унизил старика.

— Больше от тебя, видно, ничего не добьешься, как ни старайся, пробормотал Фледжби и бросил свирепый взгляд на своего собеседника, будто примериваясь, не выбить ли ему два-три зуба. — Признайся мне только вот в чем, Райя: кто-нибудь теперь считает тебя бедняком?

— Никто, — сказал старик.

— Вот так и надо, — одобрительно заметил Фледжби.

— Никто, — повторил старик, медленно и грустно покачав головой. — Все думают, это небылица. Если б я сказал: "Эти товары не мои", — быстрым движением своей гибкой руки он показал на вещи, лежавшие по полкам, — если б я сказал: "Это все принадлежит молодому джентльмену, христианину, который поставил меня торговать здесь и которому я обязан отчитываться в каждой проданной бусинке", — мне рассмеялись бы в лицо. А когда сюда приходят по более серьезным делам, за ссудой, я говорю…

— Берегись, старик! — перебил его Фледжби. — Смотри не проболтайся!

— Сударь, от меня слышат только то, что вы сейчас сами услышите. Когда я говорю: "Я ничего не обещаю, я не могу решать за другого, я должен спросить хозяина. Все зависит от него, у меня нет своих денег, я бедный человек", — мне не верят и так сердятся, что иной раз призывают гнев Иеговы на мою голову.

— Вот и отлично! — воскликнул Очаровательный Фледжби.

— А бывает и так, что мне говорят: "Неужели нельзя обойтись без этих уверток, мистер Райя? Бросьте, мистер Райя, бросьте! Ваш народ любит хитрить". — Мой народ! — "Если вы согласны дать ссуду, выкладывайте деньги, и поскорее! Если же не согласны, так и скажите!" Мне никогда не верят.

— Вот и хорошо, — сказал Очаровательный Фледжби.

— Мне говорят: "Понятно, мистер Райя, все понятно! Достаточно только посмотреть на вас, и все становится понятно".

"Молодец! Такого мне и надо! — подумал Фледжби. — И я тоже молодец, что выискал тебя. Я, может, соображаю не так быстро, но зато уж действую наверняка".

Ни звука из этого мысленного монолога не произнес мистер Фледжби вслух, из опасений, как бы его слуга не возомнил о себе. Но, глядя на старика, который неподвижно стоял перед ним со склоненной головой и потупленным взором, он думал, что если уменьшить ему хотя бы на дюйм лысину, укоротить на дюйм волосы, на дюйм полы лапсердака, на дюйм поля шляпы, на дюйм посох — тогда доходы его хозяина, Фледжби, уменьшатся на сотни фунтов.

— Слушай, Райя. — снова заговорил он, умиротворенный столь приятными для себя размышлениями. — Я хочу скупить побольше просроченных векселей. Займись этим.

— Будет сделано, сударь.

— Я подвел недавно кое-какие итоги и убедился, что эти операции, в общем, недурно окупаются. Надо их расширить. Кроме того, меня интересуют финансовые дела некоторых людей. Так что не зевай.

— Все будет исполнено без промедления, сударь.

— Намекни, где следует, что ты скупаешь просроченные векселя пачками — на вес, разумеется, если тебе дадут предварительно просмотреть их. Да, вот еще что. Счетные книги принеси мне на проверку, как всегда, в понедельник, к восьми часам утра.

Райя вынул из-за пазухи складную грифельную дощечку и сделал в ней пометку.

— Вот и все, что я хотел тебе сказать, — ворчливо буркнул Фледжби, слезая с табуретки. — Разве только добавлю еще: будьте любезны, сэр, дышать воздухом в таком месте, откуда слышен звонок, или стук дверного молотка, или и то и другое. Да, кстати, как это ты ухитряешься дышать воздухом на крыше? Высовываешь голову из дымовой трубы, что ли?

— Здесь крыша плоская, сударь, и я развел на ней маленький садик.

— Деньги там прячешь, старый лис?

— Мой клад, хозяин, вполне поместился бы в горстке земли, что я насыпал для своего сада, — отвечал Райя. — Двенадцать шиллингов в неделю такое жалованье и мне, старику, прятать нечего.

— Хотел бы я знать, сколько ты на самом деле накопил, — сказал Фледжби, которого весьма устраивала собственная выдумка, будто старик богатеет на таком жалованье. — Ну, ладно! Надо еще полюбоваться твоим садом на крыше.

Старик растерянно попятился от него.

— Простите, сударь, но у меня там гости.

— Вот как! — воскликнул Фледжби. — А ты разве не знаешь, кто хозяин этого дома?

— Хозяин вы, сударь, а я здесь только слуга.

— То-то же! Я уж подумал, что ты упустил это из виду, — сказал Фледжби и, уставившись на бороду Райи, стал ощупывать себе щеки. Принимает гостей! И где — в моем доме!

— Пойдемте, сударь, я покажу вам своих гостей! Вы сами признаете, что они никому и ничему повредить не могут.

Склонившись на ходу в почтительном поклоне, так непохожем на все то, что мистер Фледжби мог бы проделать с помощью своих рук и головы, Райя стал подниматься вверх по лестнице. Глядя, как старик медленно шагает, опираясь на деревянные перила, подметая ступеньки длинными полами своего черного широкого, словно плащ, лапсердака, можно было подумать, что он возглавляет процессию, шествующую на поклонение гробнице какого-нибудь пророка. Но Очаровательный Фледжби, вместо того чтобы обременять свое воображение таким вздором, прикидывал в уме, когда у старика начала расти борода, и снова восхитился — до чего же он подходит для роли, на которую его определили.

Последние две-три ступеньки подвели их к низкой притолоке, и, согнувшись под ней, они вышли на крышу. Райя остановился, протянул руку и показал хозяину своих гостей.

Лиззи Хэксем и Дженни Рен. И для них добрый еврей, видимо инстинктивно подчиняясь древним традициям своей расы, постелил на крыше коврик. Сидя на нем возле такого неромантического предмета, как закопченная дымовая труба, по которой поднимался чахлый вьюнок, девушки вдвоем читали книгу — читали внимательно; у Джении выражение лица было сосредоточенное, а у Лиззи — немного напряженное. На коврике лежали еще две-три книжки, стояла дешевая корзинка с дешевыми фруктами и вторая побольше, с нитками стекляруса и прочей блестящей мишурой. Несколько ящиков со скромными цветами и зеленью дополняли собой этот садик, а дымовые трубы, точно во вдовьих чепчиках, подрагивали колпачками на ветру и веером развевали вокруг себя клубы дыма, горделиво обмахиваясь ими и с удивлением поглядывая по сторонам.

Отведя глаза от книги, чтобы на память повторить прочитанное, Лиззи первая заметила, что на них смотрят. Она встала, а мисс Рен, не поднимаясь, весьма непочтительным тоном заявила важному владельцу дома:

— Не знаю, кто вы такой, но я все равно не встану, потому что у меня болит спина и ноги не слушаются.

— Это мой хозяин, — сказал Райя, выступая вперед.

("Не похож! Разве хозяева такие бывают?" — подумала мисс Рен, скосив на Фледжби глаза и вздернув подбородок.)

— А это, сударь, — продолжал старик, — маленькая швея, которая и шьет только на маленьких. Дженни, расскажи хозяину сама.

— На кукол шью, только и всего, — коротко ответила Дженни. — С примеркой очень трудно, потому что фигуры у них ни то ни се. Каждый раз гадаешь, где же талия?

— А это ее подруга. — Старик указал на Лиззи. — Работящая девушка и скромная. Да они обе такие. Трудятся с утра до вечера, сударь, с утра до вечера, а найдется свободный часок, вот хоть сегодня, в праздник, так сразу за ученье.

— А что толку от этого? — заметил Фледжби.

— Кому как, — отрезала мисс Рен.

— Я познакомился с этими девушками, сударь, — продолжал старик, видимо стараясь вызвать кукольную швею на разговор, — когда они приходили ко мне покупать всякие обрезки и остатки для мастерской мисс Дженни. Наши остатки попадают в самое лучшее общество, сударь, к ее румяным маленьким заказчицам. Все это идет на отделку их шляпок и бальных платьев, в которых они, по словам мисс Дженни, бывают даже при дворе.

— А-а! — Фледжби пришлось напрячь все свои умственные способности, чтобы разобраться в этих кукольно-галантерейных делах. — Значит, у нее в корзине сегодняшние покупки?

— Значит, так, — подтвердила мисс Дженни. — И, значит, она за них заплатила.

— Ну-ка, дайте взглянуть, — скомандовал недоверчивый хозяин. Райя подал ему корзинку. — Сколько же за все?

— На два серебряных шиллинга не поскупилась, — ответила мисс Рен.

Отвечая на вопросительный взгляд Фледжби, Райя подтвердил ее слова двумя кивками. По одному кивку на шиллинг.

— Ну что ж, — сказал Фледжби, копаясь в корзине, — цена не плохая. Но и товару вам тоже не пожалели, мисс… как вас там?

— Имя не трудное — Дженни, — преспокойно подсказала ему эта юная особа.

— Товару вам не пожалели, мисс Дженни, хотя цена не плохая. А вы… обращаясь ко второй гостье, — вы здесь тоже что-нибудь покупаете, мисс?

— Нет, сэр.

— И ничего не продаете, мисс?

— Нет, сэр.

Поглядев искоса на неотвязного Фледжби, Дженни тихонько тронула подругу за руку, потом потянула подругу к себе, и той пришлось опуститься на колени рядом с ней.

— Мы так счастливы, что можно приходить сюда отдыхать, сэр, — сказала кукольная швея. — Ведь вы даже представить себе не можете, как нам хорошо здесь. Правду я говорю, Лиззи? Тишина, воздух!

— Тишина! — повторил Фледжби, презрительно мотнув головой в сторону грохочущего Сити. — Воздух! Пф! — последнее относилось к дыму.

— Да, — сказала Дженни. — Зато высоко, высоко! Смотришь сверху, как облака проносятся над узкими улочками, не замечая их, и как золотые лучи тянутся к высоким горам, в небо, откуда дует ветер, и такое у тебя чувство, будто ты мертвая. — Девочка устремила глаза ввысь, подняв свою тонкую, прозрачную руку.

— Как же это мертвые себя чувствуют? — с оторопелым видом спросил Фледжби.

— Ах! Так покойно, так мирно! — воскликнула девочка и улыбнулась. — А душа преисполнена такой благодарности! Слышишь, как живые плачут, трудятся, окликают друг друга там, внизу, на темных, узких улицах, и жалеешь их от всего сердца. И кажется, будто цепи спадают с ног и всю тебя охватывает такое странное чувство — и радостно тебе и грустно.

Взгляд девочки упал на старика, который стоял, сложив руки на груди, и спокойно смотрел на нее.

— Да вот только минуту назад, — продолжала она, протянув к нему руку, — мне почудилось, будто он поднялся из могилы. Он вышел из этой низкой двери такой сгорбленный, усталый, потом вздохнул глубоко-глубоко, выпрямился, обвел глазами небо, подставил лицо ветру, и его жизни там, внизу, в темноте, пришел конец… А потом его снова позвали обратно, добавила она, устремив на Фледжби взгляд, в котором не было и следа прежней просветленности. — Зачем вы его позвали?

— Он не поторопился на мой зов, — буркнул Фледжби.

— Ведь вы не мертвый, — сказала Дженни Рен. — Ну и возвращайтесь назад, к живым.

Сочтя такой намек вполне достаточным, мистер Фледжби кивнул на прощанье и отвернулся от них. Райя пошел проводить его вниз по лестнице, и лишь только они скрылись за дверью, позади послышался серебристый голосок девочки: "Скорей назад! От жизни к смерти!" — И эти слова еще долго неслись им вслед, мало-помалу затихая вдали: "Скорей назад! От жизни к смерти! Скорей назад! От жизни к смерти!"

В передней Фледжби остановился под старой широкополой шляпой и, машинально поигрывая посохом старика, проговорил:

— Красивая девушка… та, что в своем уме.

— Красивая и хорошая, — ответил Райя.

— Кто ее знает, — сказал Фледжби и свистнул. — Надеюсь, впрочем, она не настолько испорчена, чтобы навести на контору какого-нибудь молодчика, который взломает здесь все замки. Ты не зевай, смотри в оба. И не приглашай сюда никаких новых знакомых, будь это хоть раскрасавицы. Полагаю, ты держишь мое имя в тайне?

— Будьте уверены, сударь.

— Если они спросят, назови меня Пабси, или K°, или еще как-нибудь, только не по-настоящему.

Его признательный слуга — а признательность чувство глубокое, сильное, стойкое у представителей этой национальности — склонил голову и на этот раз в самом деле поднес к губам край одежды Фледжби, но таким быстрым, легким движением, что тот ничего не заметил. И Очаровательный Фледжби вышел из конторы, восхищаясь собственным хитроумием, с каким ему удалось обвести еврея вокруг пальца, а старик снова побрел к лестнице.

Райя поднимался вверх по ступенькам, слыша все явственнее и явственнее мелодичный зов или напев, и когда он поднял голову, над ним, в сияющей рамке золотистых волос показалось лицо девочки, чистым голоском повторяющей одни и те же слова: "Скорей назад! От жизни к смерти! Скорей назад! От жизни к смерти!"