"Знамение" - читать интересную книгу автора (Хенриксен Вера)

В Каупанге

Во время плавания по фьорду Сигрид мало разговаривала с другими людьми, за исключением своих мальчиков; она лишь коротко отвечала на вопросы, обращенные к ней. Мучительно было смотреть на короля Олава, стоявшего у борта, и мысли, которые она пыталась гнать от себя, постепенно терзали ее.

Она ушла на нос корабля, как можно дальше от короля, и брызги морской воды летели ей в лицо. Дул встречный ветер, и корабли выходили из фьорда на веслах.

Сигрид, глядя, как весла сталкиваются с крутыми волнами, внутренне желала королевским прихвостням крепкого встречного ветра и бурной волны.

Взгляд ее переместился на голову дракона, которая возвышалась над штевнем — «голова козла», как в шутку его называл Эльвир. Как он гордился этим судном! Заботился о нем. Даже сейчас, когда корабль был не нов, было понятно, почему конунг предпочел его для победного плавания по фьордам.

Победный поход, язвительно думала она. Сигрид бросила взгляд на корму, где выстроились люди короля, и ей трудно было скрыть презрительную улыбку. Славную он одержал победу, король Олав, выступая в Мэрине с дружиной численностью более трехсот человек против небольшого количества людей, собравшихся на пир!

Но взгляд ее снова обратился на конунга. Сейчас это судно принадлежит королю, больше она не считала его своим. Она оперлась на фальшборт и посмотрела на красивые очертания корабля и на сложную резьбу на обшивке штевня. Эльвиру казалось, что этот корабль не сможет украсить обычный резчик по дереву. Он послал в Стеирдал за мастером, который славился во всем Трондхейме. На обоих штевнях и на киле были высечены руны. Это она знала. Они должны охранять корабль и обеспечивать ему хороший попутный ветер. Но сейчас королю они не принесут удачи, злорадно думала она. Встречный ветер дул порывами, потрясая корабль, и люди, шутившие и смеявшиеся в Мэрине во время посадки на судно, работали веслами сосредоточенно и молча. Может быть, Один, знаток рун, еще не совсем потерял свою мощь, он еще может повернуть силу против короля Олава. Может быть, старые боги еще не совсем побеждены…

Правда, она обещала Эльвиру принять крещение. Но ничего не обещала относительно того, во что будет верить, и, во всяком случае, это не будет бог короля Олава! Ей было трудно представить, что бог конунга и есть тот самый, о котором говорил Эльвир. Но сказать — это еще ничего не значит. Ибо чего, кроме предательства и смерти, добился Эльвир, преклонив колени перед своим Богом?

— Пусть сильнее дует ветер, Один! — пробормотала она, подставив лицо пенным брызгам и ветру. И Сигрид почувствовал, как в ней растет ненависть к Олаву, виновному в том, что Эльвир лежит, холодный и мертвый, в Мэрине; Эльвир, который был самой жизнью, любовью и теплом.

Она только сейчас по-настоящему осознала, что никогда больше не увидит его, никогда не почувствует, как его руки обнимают ее, не испытает тепла его тела, прижавшегося к ней. И она почувствовала, что ненависть к королю как будто уносит с собой каплю ее боли. Она невольно обернулась и бросила быстрый взгляд на это коренастое существо; он стоял как вкопанный, словно вросший в дно корабля. И ее пронзила мысль: неужели он хочет сделать ее своей наложницей, не поэтому ли он взял ее с собой на юг. Он стоял и разговаривал с корчим; она смогла рассмотреть, что он рассмеялся и быстро повернулся в ее сторону. Их глаза встретились.

Сигрид опустила глаза; ей показалось, что в них сверкает ненависть. И тут же подумала, если случится, что он принудит ее, она не будет спешить так, как Гудрун дочь Скьегга, когда хотела убить Олава Трюгвассона. Она подождет, пока король не станет полностью доверять ей, даже если вынуждена будет притворяться, что любит толстого Олава. При мысли о том, что она готова принять отвратительную притворную любовь за настоящую, она испытала злобный восторг. Когда настанет подходящий момент, и она вонзит в него нож, радость от этого послужит неким возмещением за ее унижение.

Кто-то тронул ее за руку. Она обернулась. Это был Грьетгард. Взглянув на него, она вздрогнула. Он был вылитый Эльвир. Она испытала боль, жгучую, словно от удара хлыстом, но в то же время теплую на фоне ее страданий и ненависти, когда ее пронзила мысль: не все, что осталось от Эльвира, они отняли у нее.

В Нидаросе, или Каупанге, торговом посаде как теперь называли город в связи с тем, что король содействовал развитию его как торгового центра, каким он был при Олаве Трюгвассоне, Сигрид с детьми поместили в одном из домов в усадьбе конунга.

Им разрешили свободно гулять, но после нескольких прогулок Сигрид решила, что лучше ей сидеть в доме. Во взглядах, которые бросали на нее встречавшиеся на пути мужчины, ошибиться было невозможно. Она почувствовала, что больше не является гордой фру Сигрид из Эгга; она сейчас стала обычной женщиной, у которой нет защитника. Даже дружинники осмеливались обращаться к ней с грубыми словами.

Однажды она прогуливалась вместе с Грьетгардом и испугалась до смерти. Потому что мальчик впал в безумную ярость, когда один из мужчин отпустил грязную шутку.

Сигрид часто охватывал страх за старшего сына; характер у него был с малых лет опасный. Он прилагал огромные усилия, усмиряя свой нрав, ибо на горьком опыте уже научился, что сначала нужно подумать, а потом действовать. И обычно он вел себя спокойно и осмотрительно. Но случалось, что ярость пробивалась наружу и становилась неудержимой. Даже Эльвир не мог утихомирить его. Из-за характера многие побаивались Грьетгарда, поэтому и друзей у него было мало.

Младший брат, Турир, был более доброжелательным, покладистым. Но Сигрид заметила, что даже если сын и был сговорчивым, это не означало, что он соглашался на все. Если он чего-либо действительно хотел, то рано или поздно добивался своего.

Первое время при королевском дворе Сигрид чувствовала облегчение от того, что дни шли чередой, а ее к королю не приглашали. Но после того как дни стали превращаться в недели, а она продолжала сидеть на кровати и думать о своей судьбе, время потянулось медленнее. И та огромная скорбь, которую она испытывала первое время, медленно перешла в чувство безнадежности. Сигрид начала думать, что все о ней забыли, что она осуждена на бессмысленное серое существование неделю за неделей. Постепенно дни для нее слились в один нескончаемый день; она только сидела или лежала на кровати, едва сознавая, день сейчас или ночь.

Из этого тяжелого состояния ее вывел Грьетгард.

— Ты должна послать письмо на север своим братьям, — сказал он.

Сигрид лишь покачала головой.

— Кто поедет на север с письмом от нас, как ты думаешь? — спросила она. — И, кроме того, мне нечем заплатить.

Мальчик сел рядом с ней и задумался.

— Ты не знакома ни с кем из людей короля? — спросил он наконец.

— Да… — медленно произнесла Сигрид.

— С кем?

— Сигват Скальд жил в Эгга одно время. Но это было давно.

Грьетгард весь вспыхнул.

— Тот, что находился в Эгга осенью перед приходом короля Олава в Стейнкьер, был Сигват?

Сигрид кивнула. И рассказала, что Эльвир разговаривал с Сигватом в Каупанге в этом году, что Сигват обещал замолвить перед королем за него слово, если возникнет такая необходимость.

Грьетгард вскочил и выбежал из дома прежде, чем она успела ему сказать, что существуют серьезные причины, почему она не искала встречи с Сигватом.

Но когда Грьетгард немного погодя вернулся, он был очень расстроен. Сигват оказался очень влиятельным человеком в королевской дружине, и побеседовать с ним было не так то легко.

Сигрид всю ночь не сомкнула глаз, думая о Сигвате. После того как он предложил помощь Эльвиру, может быть, он не посчитает глупым ее обращение к нему.

На следующий день Грьетгард взял с собой Турира. И им удалось остановить Сигвата, когда он проходил по двору. Они изложили ему свое дело, сообщив, что их мать хотела бы переговорить с ним.

Сигват сказал, что она может придти в церковь, и они встретятся там.

Сигрид отправилась в церковь одна и встретила его там. Он тоже был один.

Сигрид сразу же перешла к делу:

— Ты не знаешь, почему король привез меня сюда и что он намерен сделать со мной?

Сигват отрицательно покачал головой.

— Я слышал, что некоторые приближенные короля хотели бы жениться на тебе, но не думаю, что у кого-то из них хватит мужества просить об этом короля.

Она опустила глаза.

— У меня нет желания выходить замуж.

— Возможно, наступит день, когда ты пожалеешь об этом, — сказал Сигват. Мгновение он стоял в задумчивости. Затем он взял ее за руку. Его черные глаза блестели в полутьме. — Сигрид, — произнес он, — может, подумаешь и выйдешь замуж за меня?

У нее подогнулись ноги, и она была вынуждена прислониться к стене.

— Сигват, — единственное, что смогла она сказать.

Он положил ей на плечи руки и хотел притянуть к себе, но она воспротивилась. Она увидела перед глазами лицо Эльвира.

— Сигрид, — прошептал он, — я постараюсь, чтобы ты забыла Эльвира. — Его дыхание почти у самого ее уха было тяжелым.

Но Сигрид не хотела забывать Эльвира.

— Нет, — тихо произнесла она с горечью, отталкивая его. — Нет, Сигват!

— Сигрид, — снова сказал он, — самое лучшее, если ты быстро, пока есть возможность, выйдешь замуж. Или не знаю, что может случиться…

Даже это, он хочет использовать в качестве оружия против меня, подумала Сигрид. В ее голосе звучала обида, когда она ответила:

— Ты имеешь в виду, что лучше быть женой скальда, чем наложницей короля?

Он, словно обжегшись, отпустил ее. Затем повернулся и, не говоря ни слова, вышел.

В эту ночь Сигрид снова не спала. И это была одна из множества бессонных ночей, которые ей пришлось пережить после того, как она приехала в Каупанг.

Она думала о Сигвате и слушала ночные звуки, которые издавали спящие в доме на скамьях люди. Она привыкла к этим звукам: храпу, хрюканью, стонам, приглушенному смеху и тихим голосам.

Она вспомнила, какие чувства однажды испытала, увлекшись Сигватом. Но это было давно. А сейчас она чувствовала себя призраком, опустошенной скорлупой того, что когда-то существовало.

И все же в ней шевельнулось теплое чувство, когда Сигват обнял ее. Может быть, оно явилось следствием ее сопротивления.

Но сказанное Сигватом было правдой: ее судьба находилась в руках короля. Он мог сделать ее своей наложницей или отдать любому из своих людей.

Ей следует выйти замуж как можно быстрее. Так сказал Сигват. И она знала, что ее протесты звучат абсурдно. Обычно вдова быстро выходила замуж. Ей необходим человек, который стал бы ее опорой и защитой, это она и сама сознавала. Кроме всего прочего она защитила бы и детей, дав им отчима, который помог бы им выйти в люди. Но ей становилось плохо при мысли о замужестве с кем-нибудь из людей короля Олава; перед глазами стояли жестокие лица в Мэрине.

Сигват тоже был в Мэрине. Она его видела, но обратила внимание, что он все эти дни держался в стороне. И все же присутствовал там; и был одним из людей короля.

Но ведь, пожалуй, каждый мужчина в этой стране является человеком короля? Даже брат Турир лендман короля. Она должна остановить свой выбор на Сигвате. Лучше быть замужем за ним, чем за кем-нибудь другим. И, конечно, это правильней, чем стать наложницей самого Олава.

Она пришла к выводу, что была несправедлива к Сигвату. Неправда, что он пытался извлечь выгоду, женившись на ней. Он пришел с честным предложением.

Затем подумала, о чем хотела поговорить с Сигватом. Чтобы тот испросил разрешения короля вернуться в Бейтстадт. Более всего ей хотелось поселиться там и жить вдовой в своей усадьбе. Она могла рассчитывать на помощь Гутторма Харальдссона, кровного брата Эльвира. Он позаботился бы о сыновьях. Она хотела перевезти к себе в Бейтстадт Тору, и почти радовалась, что не нужно будет возвращаться в Эгга. Ибо жить в Эгга без Эльвира она бы не осмелилась.

Мысли ее разбегались, когда она думала, как поступить. Все серьезные проблемы всегда решал Эльвир, а сейчас ей и посоветоваться было не с кем.

Наконец Сигрид разбудила сыновей.

— Сигват спросил меня, не выйду ли я за него замуж, — шепотом произнесла она. — Как думаете, что мне ответить?

Прошло несколько минут, прежде чем они окончательно проснулись, и ей пришлось повторить свой вопрос.

— А что бы тебе посоветовал отец? — спросил Грьетгард. Мысль показалась ей столь абсурдной, что она вынуждена была улыбнуться.

— Не знаю, — ответила она.

Они пошептались.

— У тебя нет выбора, — сказал в заключение Турир. И реальная действительность предстала перед ней.

Как только свет утра пробился через отверстие для выхода дыма и через окна, Сигрид встала и отправилась в церковь к заутрене.

Как она и надеялась, Сигват был там. Она увидела его коленопреклоненным возле алтаря вместе с конунгом и другими приближенными.

Служба шла по-иному, не так, как в Стейнкьере. Служили сразу несколько священников, идущих друг за другом с пением и кадилами. Однако Сигрид не пыталась следить за тем, что происходило. Она не могла оторвать взгляда от спины конунга, стоявшего на коленях перед алтарем. И ей казалось, что крики из Мэрина перекрывают церковное пение.

Когда служба закончилась, она встала недалеко от входа. Сигвату трудно будет не заметить ее, когда король со свитой станут выходить из церкви.

Их взгляды встретились, он увидел ее. Она встала на колени, а затем распростерлась на полу, словно молясь.

Спустя некоторое время она почувствовала на плече его руку, поднялась и вместе с ним перешла в соседнее помещение.

— Я пришла для того, чтобы сказать, о своем согласии стать твоей женой, Сигват.

Он уставился на нее, словно видел перед собой привидение.

— А то, что ты сказала вчера?

— Я потеряла голову после убийства Эльвира.

— А я подумал, ты хотела сказать, что я не хорош для тебя.

— И не думала такого.

— Бог мой! — простонал Сигват, положив руки ей на плечи. — Сигрид, — произнес он медленно. — Я говорил о тебе с королем вчера вечером. Но просил не за себя. Я просил за Кальва Арнисона, он сказал, что хочет взять тебя в жены, и он был больше, чем рад, когда я предложил ему поговорить об этом деле с королем. Его отец лендман короля, и он из рода ярлов Арнмод в Мере. Я подумал, что он будет тебе хорошим мужем.

Сигрид побледнела.

— У него есть брат по имени Финн? — спросила она.

Сигват кивнул головой.

— Ты его знаешь?

— Встречала его.

— Король был в хорошем расположении духа, — продолжал Сигват. — Он не только дал Кальву свое согласие, но подарил ему Эгга и все остальное, чем владел Эльвир, а также обещал сделать его лендманом.

Сигрид стояла окаменев и молчала. Словно вопрос шел о самой жизни. Говорить она не могла. И когда Сигват притянул ее к себе, она не сопротивлялась, внезапно схватилась за него, прижалась с такой силой, которую и сама не могла понять.

— Сигрид, — прошептал он охрипшим голосом, когда наконец отпустил ее, — ты не должна была этого делать.

Она побежала прочь от Сигвата и от своих мыслей.

Кальв Арнисон, выйдя из большого зала королевского дома, прищурил глаза от яркого дневного света; он на секунду остановился, прежде чем пойти к одной из небольших дворовых построек. Он перешагнул через порог и снова остановился, давая глазам привыкнуть к полутьме, царившей внутри дома. Потом обратился к женщине, сидевшей возле дверей:

— Сигрид Турирсдаттер из Эгга живет здесь?

Женщина хотела было ответить отрицательно, но, узнав Кальва, одного из любимых королем людей, передумала и показала рукой, сказав:

— Вон она сидит. — Потом, презрительно усмехнувшись, добавила. — Теперь она уже не важничает своим положением хозяйки Эгга, которое у нее отняли.

— Заткнись! — коротко произнес Кальв и направился к скамье, на которой сидела Сигрид.

Она не подняла глаз, когда он подошел и сел рядом с ней. Прошло некоторое время прежде, чем он произнес первые слова. Она сидела, отвернувшись от него и уставив взгляд в пол. Кальв смотрел на мягкую линию ее шеи, на неподвижно лежавшие руки с переплетенными пальцами, думая над словами женщины у дверей, и удивлялся: неужели Сигрид вынуждена постоянно терпеть такие издевательства.

Он видел ее гордое поведение в Мэрине, слышал ее ответы королю Олаву, и выражение его лица стало задумчиво, когда он осмотрелся в этом мрачном маленьком доме, где ее держали вместе со слугами.

На скамье сидел полупьяный мужик вместе с одной из служанок. Он что-то горячо шептал ей, она хохотала, и, когда он обнял ее, начала повизгивать. В углу, за игрой в тавлеи[8] сидели несколько мужчин.

Разговаривая, они постоянно сыпали грубыми ругательствами и проклятиями, языческими и христианскими.

Он снова взглянул на Сигрид. Она выглядела словно раненая лань.

Когда он положил руку на ее плечо, она дернулась, как будто хотела отодвинуться подальше, но осталась сидеть на месте.

— Меня зовут Кальв. Я сын Арни Арнмодссона из Гиске, — произнес он. — Я один из приближенных короля Олава, и король дал согласие на то, чтобы я взял тебя в жены.

Она медленно повернулась к нему.

— А как относительно согласия моих братьев Турира Собаки из Бьяркея и Сигурда Турирссона из Тронденеса?

— Турир Собака человек короля, — ответил Кальв. — Он не будет против. И едва ли твой другой брат воспротивится воле конунга.

Сигрид промолчала.

— Король отдал мне Эгга и другие усадьбы, которые принадлежали… — Он замолчал.

— Которыми владел Эльвир, — безразличным тоном закончила она его фразу.

— Да, — сказал Кальв, глядя на нее с удивлением. И твердо продолжил: — Ты больше не будешь вынуждена выслушивать ругань и проклятия, которыми поливают тебя здесь бабы.

Сигрид передернула плечами:

— Они меня не трогают. Эти женщины сами не понимают, что говорят.

Он пристально посмотрел на нее. Хотя она сидела рядом с ним, между ними была пропасть. И когда он все же положил руку на ее плечо, она холодно промолвила:

— Не кажется ли тебе, Кальв Арнисон, что ты пытаешься улучшить мое положение здесь, поступая со мной непристойным образом?

Он не ответил, но руку с плеча снял. А она продолжала тем же тоном:

— Уверена, что ты не пожелаешь жениться на женщине, носящей под сердцем ребенка от другого мужчины.

Его взгляд невольно скользнул вниз по ее телу и остановился на талии.

— Когда? — спросил он.

— К святкам.

В этот момент они подняли глаза, ибо Сигрид назвали по имени. К ним подошел один из дружинников короля.

— Конунг желает говорить с тобой, — сказал он.

Сигрид глотнула. Впервые после того, как она была взята в плен, к ней обратились с тем почтением, которого заслуживала женщина ее происхождения.

— С тобой тоже, Кальв Арнисон, — добавил дружинник, увидев Кальва.

Они поднялись и вместе пересекли двор. Но прежде чем войти в трапезную, Кальв остановился. Взял обе ее руки в свои и, глядя вниз, проговорил:

— Я… я… хочу, чтобы ты была со мной, даже если ждешь ребенка. Я сделаю все, чтобы быть хорошим отцом для твоих мальчиков, я не хочу, чтобы ты испытывала боль, Сигрид.

Она взглянула на него. И когда увидела, что он покраснел, как юноша, почувствовала себя смущенной.

Их пригласили к королю почти сразу.

— Так вот где ты был, Кальв, — произнес кроль несколько раздраженно. Он отослал от себя всех, за исключением священника, стоявшего возле короткой стены трапезной. — Я хотел сам рассказать Сигрид о своих планах относительно ее, но, видимо, ты уже опередил меня.

Сигрид бросила взгляд на Кальва; ей хотелось видеть, как тот воспринял эти слова. Он стоял, слегка раздвинув ноги. В его поведении было нечто твердое, непоколебимое. Только на мгновение он опустил глаза, а затем спокойно встретил взгляд короля.

— Я думал, для нее будет легче предстать перед тобой не одной, — сказал он.

Сигрид почувствовала благодарность Кальву за его предусмотрительность. И она снова посмотрела на него.

Крепкая фигура, рост выше среднего. Не урод, но и красивым не назовешь. Лицо почти обычное, глаза голубые, волосы светлые, ладони четырехгранные с короткими пальцами. Плащ с капюшоном, серый, из грубой ткани, с подкладкой темно-синего цвета.

Король, рассмеявшись, повернулся к Сигрид.

— Теперь ты будешь принадлежать доброму и осмотрительному человеку, которого я нашел для тебя. И больше вообще не вернешься в Эгга. Может, ты сейчас лучше поймешь, что Олав Харальдссон живет по законам христианства?

Сигрид ничего не ответила. Но подумала, что у Сигвата Скальда было больше шансов жениться на ней, чем у короля. Она обратила внимание на то, как глаза короля смотрели на нее, ясно, что он ожидал ответа.

— Да, мой господин, — сказала она и подняла голову.

Его голос был мягче, когда он заговорил:

— Я был рад увидеть тебя в церкви сегодня на заутрене. — И поскольку она не ответила, он добавил: — Ты впервые была в церкви?

— Нет. В Стейнкьере была церковь и священник во времена ярла Свейна.

— Ты крещенная?

— Нет, но Эльвир завещал мне перед смертью, чтобы я крестилась вместе с сыновьями.

Внезапно он бросил на нее острый взгляд.

— Эльвир был крещен?

— Господин мой, я сказала тебе об этом в Мэрине.

— Если он был крещен, почему не попросил о последнем причастии и исповеди?

— Он просил, но ему отказали.

Король вскочил, лицо его покраснело.

— Кто отказал умирающему в священнике?

Сигрид еще раз взглянула на Кальва Арнисона. Она сейчас могла бы отомстить Финну, его брату, который издевательски ответил на просьбу Эльвира об исповеди. Но Кальв был столь добр к ней, что она не испытала желания отомстить.

— Слишком много горя было в Мэрине, мой господин, — сказала она. — Мне кажется, будет несправедливо, если пострадает еще кто-нибудь.

Король сел и недоверчиво посмотрел на нее.

— В Мэрине все было справедливо, — произнес он. — Ты лжешь, потому что не знаешь, кто там собрался. — Он повернулся к Кальву. — Тебе придется подумать, как наказать ее. — Он снова обратился к Сигрид: — Ты обязана креститься как можно скорее. — Он жестом подозвал священника. — Йон священник преподаст тебе основы христианства, и ты должна внимательно выслушать, что он тебе скажет.

Когда король подал знак, что они должны удалиться, Кальв помедлил.

— Не найдется ли для Сигрид лучшей комнаты? — спросил он.

— Поговори с конюшим, — коротко ответил король. Он был явно в плохом настроении и рукой показал, что им следует удалиться.

— Подожди здесь! — сказал Кальв Сигрид, когда они вышли во двор. И она осталась одна со священником. Это был круглолицый человек небольшого роста. Разговаривая, он все время моргал.

— Ты что-нибудь знаешь о христианстве? — начал он. Говорил он с акцентом, и понять его было не легко.

Сигрид подумала, что священник, видимо, приехал из Англии.

— Немного, — ответила она.

— Расскажи, что знаешь!

Она, глядя прямо перед собой, быстро отчеканила те десять заповедей, которым ее научил Энунд в Стейнкьере.

— Отлично, — сказал Йон. — Еще что знаешь?

— Я знала, как исповедоваться, — произнесла Сигрид, — но забыла. И все же знаю, что на мессе священник является наместником Бога, когда раздает хлеб и вино от плоти и крови Христа, и что церковная служба есть повторение жертвы Христа, когда Он умер на кресте во имя людей.

Глаза пастора заморгали быстрее.

— Тебе немногому осталось научиться, — сказал он.

Сигрид не ответила, она очень устала. Она подняла глаза, услышав голос Кальва. Он шел по двору вместе с дородным мужчиной.

— Более подходящее место для Сигрид Турирсдаттер? — услышала она слова, сказанные толстяком, который рассмеялся и локтем толкнул Кальва. — Самое лучшее место для нее в твоей постели…

Кальв взглянул на Сигрид и рассмеялся вместе с толстяком.

— Я не против, но думаю, король не это имел в виду.

Сигрид почувствовала себя плохо. В глазах зарябило. Кальв подхватил ее, когда она начала падать.

— Ты больна? — ужаснувшись, спросил он.

— Ты знаешь, как со мной обращались, — сказала она, когда пришла в себя, но она-то знала, что не это являлось причиной ее слабости. — Я чувствовала себя плохо все утро.

— Ты ела? — спросил Кальв.

— Нет, — ответила она.

Конюший Бьёрн испытующе посмотрел на нее. Лицо ее вытянулось, и под глазами появились синяки.

— Ты не ела не первый раз после прибытия сюда, — сказал он. — Забери ее в кухню, Кальв, и проследи, чтобы она поела, как следует, иначе, боюсь, свадьбы у тебя не будет.

Сигрид чувствовала себя такой слабой, что больше обрадовалась, чем разозлилась, когда Кальв обнял ее и помог перейти двор.

— Тебе плохо, Сигрид? Или что-нибудь нужно? — Голос был любезным и услужливым, и Сигрид почувствовала благодарность.

Она лежала в поварне, куда перевели ее вместе с мальчиками. День был холодным, но от очага исходило приятное тепло. Потрескивание огня в очаге и запах свежевыпеченного хлеба доходил до нее, как благовест.

Она открыла глаза, лежала и смотрела на языки пламени, охватившие большой котел. Затем ее взгляд переместился на крюк, на котором висел котел и далее вверх на отверстие для выхода дыма, где дым встречался с солнечными лучами. Потом взгляд вернулся обратно на языки пламени, облизывающие черное дно котла. Они играли всеми цветами радуги, от теплого золотисто-красного до холодного сине-зеленого; словно лаская, извивались они и внезапно начинали трещать, взлетая ввысь.

Сигрид поднялась, опершись на локти, когда женщина, ухаживающая за ней, подошла с крынкой кислого молока.

— Ты откармливаешь меня, словно теленка на убой! — воскликнула она, но выпила.

Три дня прошло с тех пор, как она слегла. Кальв в тот день помог ей добраться до кухни, а потом для нее наступила темнота, и она ничего не помнила до тех пор, пока не очнулась, лежа на скамье.

Взгляд ее задержался на мигающих языках пламени, и она почувствовала, что желание жить снова медленно пробуждается в ней.

«Ты выносливее ивового прута!» — сказал когда-то, много лет тому назад, Гутторм Харальдссон. Однако несгибаемой она не была. Воля, которую она вновь ощутила после болезни, была непонятна для нее самой.

Ей было легче думать о прошлом. Ведь во время, когда она потеряла власть над собой, могло случиться непоправимое. Разговор, который она слышала на дворе, оказался последней каплей, переполнившей чашу; в этот момент исчезло само желание жить.

Может быть, потому и боролась она за сохранение разума, думала она, что ее принуждали разделить постель с этим Кальвом Арнисоном, которого она не знала и не желала знать?

В помещение с охапкой дров вошел раб. Он бросил дрова недалеко от очага и подложил поленьев в огонь. В воздух взлетели искры. Казалось, огонь на мгновение задержал дыхание, а потом вспыхнул с новой силой. Языки пламени начали свой танец вдоль поленьев; большие языки, как когтями, охватили дрова, мелкие стали подниматься ввысь к потолку, прыгая и стремясь попасть в отверстие для выхода дыма и выбраться к свету. И Сигрид показалось, что воля к жизни, пробуждавшаяся в ней, была подобна небольшому языку пламени. Она как будто смогла почувствовать его трепетное движение, сначала неуверенное, спадающее, тлеющее, а затем снова вспыхивающее ясным, спокойным пламенем.

Как непобедима жизнь, подумала она. И даже, если кто-то из нас погибает, жизнь продолжается, одна волна следует за другой, поколение за поколением. Но в то же время она столь беспомощна и хрупка. В утро кончины Эльвира она теплилась всего лишь короткое мгновение, а затем погасла.

Однако он продолжал жить в сыновьях, в ребенке, которого она носила под сердцем. Продолжал и после смерти беседовать с ней о жизни.

Не происходит ли то же самое с пламенем жизни, может, оно не умирает, а лишь приобретает иной облик и дает новый толчок всему живому в лесу и на пашне, как утверждают старики? Или оно разгорается в новом месте, когда угасает на земле. Там, где она снова встретится с Эльвиром в Фолкванге или в Гимле? Как говорит древнее учение, люди, любящие друг друга, должны встретиться после смерти в Фолкванге, в чертогах Фрейра.

Эльвир много говорил о любви, но это была любовь иного рода. И он утверждал: Бог — есть любовь.

А сейчас ее принуждают встать на колени перед Богом короля Олава, перед Богом, именем которого король заставляет своих людей убивать и уродовать им подобных.

«Эльвир, — прошептала она, сомкнув глаза, зажав уши руками, — если существует потусторонняя жизнь, если где-нибудь ты ждешь меня, если можешь услышать меня, помоги мне».

И она вспомнила, как давным-давно, еще до сражения под Несьяром, Эльвир сказал ей: «Если мне не суждено будет вернуться, то все твое богатство, все что ты мне дала…»

Постепенно она начала осознавать, что он имел в виду. И подлинность существовавших между ними чувств, их завершенность, стали сладостным воспоминанием в ее скорби.

«Многое одновременно приносит и радость, и горе», — сказал он однажды.

Эльвир говорил много. Кое-что из сказанного им она не понимала.

Пока она лежала и пыталась вспомнить, о чем он рассказывал, она поняла, как много переняла от него, впитала его мысли. Поняла, что это может стать для нее защитой, она обязана попытаться лучше все понять и передать это сыновьям, как он завещал.

Сигрид должна была отоспаться и сама не знала, как долго спала. Последние сутки прошли в непрерывном сне. Кальв Арнисон сидел на скамье рядом с ней и улыбался, когда она проснулась и села.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

Она оглядела кухню и ответила не сразу. В эти дни люди к ней относились любезно и тепло. Она понимала, что это происходит из-за того, что она вновь станет хозяйкой Эгга и выходит замуж за королевского лендмана. Сигрид чувствовала, что силы возвращаются к ней; до нее дошло, что после отъезда из Мэрина она не притрагивалась к работе.

Она бросила взгляд на Кальва Арнисона. Выглядел он, во всяком случае, приятным; не похож на своего брата Финна ни характером, ни внешностью, подумала она. Она посмотрела в его спокойные глаза, скользнула взглядом по простым, слегка грубым чертам лица и почувствовала искренность в его словах, когда он сказал, что не хочет ей ничего плохого. Может случиться и так, что возврат в Эгга вместе с ним не будет для нее столь болезненным, если не ожидать от него слишком многого.

Она положила свою руку на его, и сказала:

— Намного лучше. — И добавила, назвав его по имени: — Благодарю тебя, Кальв, за все, что ты сделал для меня.

Глаза его засветились, и, когда он обеими руками схватил ее за руки, она улыбнулась ему.

— Никогда еще я не видел твоей улыбки, — сказал он и, вспомнив, добавил: — У меня для тебя подарок. — Кальв вытащил из кармана кожаный мешочек и протянул ей, и, когда Сигрид развязала его, в ее ладони высыпались пряжки и цепочки. Она не могла вымолвить и слова. Это были ее украшения, которые король отнял у нее на глазах у всех и раздал в Мэрине своим приближенным.

— Где? — произнесла она.

Он сидел и напряженно смотрел на нее.

— Я узнал, у кого они, и отобрал, — сказал он.

Она снова посмотрела на украшения. Многие из них вызвали у нее воспоминания. Вот эту золотую пряжку ей подарила Тора осенью, когда она вышла замуж за Эльвира. Это янтарное ожерелье ей преподнес Эльвир в первую годовщину их свадьбы.

Хотя она была рада получить свои вещи обратно, все же с его стороны было бы разумнее подарить ей что-нибудь другое. Встретив его взгляд, она не знала, что ей сказать или сделать. Но обманывать его она не могла.

Она ничего не сказала, только взяла его руку и на секунду приложила к своей щеке. Он внезапно сделал глубокий вдох.

— Сигрид, — прошептал он. И она увидела в его глазах стремление прижать ее к себе. Она же испытывала желание отодвинуться от него; сделать это ей было легко, ибо в кухне было много народу. Она сжалась при мысли о том, что через некоторое время они будут супругами.

Он понял, о чем она подумала, ибо в глазах его потух огонек, и заговорил о другом.

— Что ты сказала вчера Йону священнику? — спросил он. — Он совершенно сбит с толку; он говорил, что рассказал о тебе епископу, и Гримкелль выразил желание встретиться с тобой, как только ты придешь в себя.

Сигрид попыталась вспомнить разговор со священником, и у нее появилось чувство, что она наговорила лишнего.

— Я бредила, — сказала она. — И ничего не помню. Он что-нибудь рассказывал?

— Ничего, кроме того, что ты о христианстве знаешь больше, чем любой другой язычник, которых он встречал. Даже больше многих, именующих себя христианами. — Он немного помолчал, а затем спросил: — Ты сказала правду королю, что Эльвир был крещен?

Она кивнула головой. Кальв долго молчал.

— В Мэрине не должно было быть кровопролития?

Она покачала головой.

— А почему ты не захотела сказать королю, кто отказался привести к Эльвиру священника.

Отвечая, она смотрела прямо ему в глаза:

— Это был твой брат Финн.

Прошло много времени, прежде чем он, глядя в пол, тихо произнес:

— Спасибо.

Их как будто в этот миг что-то разделило их, и она подумала, как возобновить разговор.

— У тебя есть другие братья? — спросила она наконец.

— Да, — быстро ответил он. — Нас семеро братьев и одна сестра. Ее зовут Рагнхильд, и она замужем за Хореком из Тьотта.

— Семеро братьев? — Сигрид была подавлена. Она не привыкла к такой огромной родне. — Как их зовут?

— Старшего брата зовут Торберг. Он живет вместе с отцом и матерью в Гиске. Он наследует усадьбу. Женат на дочери Эрлинга Скьялгссона, которую также зовут Рагнхильд.

— Сигурд, мой брат, женат на сестре Эрлинга, — сказала Сигрид. Кальв кивнул. Это было ему известно.

— Следующий по старшинству я, — сказал он. — Затем идут Финн, Эмунд, Кольбьёрн и Арнбьёрн. Самый младший — Арни.

— Думаю, мне потребуется много времени, чтобы узнать их всех, — улыбнулась Сигрид.

— Ты познакомишься со всеми. Они хорошие парни, за исключением…

Он замолк.

— Мы с Финном никогда не были друзьями, — сказал он. — Он моложе меня на год и очень вспыльчив. Когда мы были мальчиками, он часто выходил из себя, когда мне приходилось ставить его на место.

— Ты совершено не похож на него, — промолвила Сигрид.

Помолчав, она спросила:

— Ты познакомился с моими сыновьями?

— Да.

— И как они тебя приняли?

Он почувствовал себя несколько неловко. Но поскольку она продолжала смотреть на него вопросительно, он почувствовал, что должен ответить.

— Я не знаю, кто из них старший; они почти ровесники.

Она поняла, что встреча была трудной для всех троих, и больше ни о чем не стала спрашивать.

— Младший, Турир, самый сильный из них, — сказала она.

На дворе раздался звон колокола. Это означало, что настало время вечерней трапезы. Кальв поднялся.

— Я приду позднее, — промолвил он, быстро и несколько неуклюже погладив ее по щеке.

— Думаю, я скоро встану на ноги, — сказала она. — Если тебя спросят, можешь сказать, что я готова встретиться с епископом завтра.

Но все же она чувствовала себя неуверенно, когда поднялась и прошла несколько шагов.

Несколько раз во время трапезы взгляд Кальва задумчиво останавливался на Финне. Он должен был расспросить Сигрид, что же произошло в Марине: он ей поверил, когда она сказала, что там не должно было бы быть кровопролития.

Его глаза встречались и со взглядом конунга Олава, сидевшего за столом недалеко от него.

Он уже много лет был сторонником короля, знал его жестокость и вспыльчивость. Но Кальв считал, что жестокость — неплохое качество для короля, желающего удержать власть в своих руках в мятежной стране. И он восхищался Олавом, видя его храбрость и предприимчивость; в убежденности этого человека в том, что право быть конунгом в стране, ниспослано ему самим Богом, было что-то величественное. Его уверенность могла увлечь и других. Когда он отправлялся в поход по Норвегии и именем Христа подчинял себе людей, то, несмотря на невзрачную внешность и малый рост, производил впечатление короля — героя прошлых времен. И поклонение перед ним все более превращало его в конунга.

Кальв в эти годы был одним из ближайших друзей короля. Поэтому он видел и то, что другие наблюдать не могли: человека за обликом героя.

Он видел человека честного в своей вере и в попытках укротить свой буйный нрав, который глубоко раскаивался, когда сам понимал, что поступал неправильно. Но он также видел человека, слишком энергично насаждавшего христианство в стране, привыкшего с детских лет ставить себя выше любых законов. Видел Кальв и такие черты короля, которые нравились ему еще меньше: мелочность и жадность. Он поражался, что такой могущественный человек может так сильно страдать, когда видел, что допустил ошибку.

И сейчас для Кальва стало ясно, что в Мэрине Олав действовал слишком поспешно и совершил серьезную ошибку, даже если и не хотел этого. Сигрид могла бы доказать это, но промолчала и сделала это из-за Кальва.

При мысли, что это она сделала ради него, он испытал чувство радости: не так уж много она имеет против него, как показалось ему при первой встрече.

Но все же он был неуверен в такой женщине, как Сигрид. Ибо его опыт общения с женщинами был опытом воина. Женщины, с которыми он встречался, были либо пленницами, захваченными в походах, либо такими, которые охотно отдаются мужчинам, но за вознаграждение.

Он, правда, встречал и других женщин, которые ему нравились, но это было в те времена, когда он жил дома в Гиске и был скромным, как мальчик: он лишь любовался ими на расстоянии. Его рано стали брать в походы и дальние плавания. Он, как и другие, быстро научился стоять за себя. Последние годы он ездил по стране вместе с королем, и этим поездки почти не отличались от дальних походов.

Кальв обратил внимание на Сигрид уже в первый день в Мэрине; и он был не одинок. Но она была такой отчужденной, не обращала внимания на происходившее вокруг и производила впечатление столь оцепеневшей и холодной, словно была вырублена изо льда. Один из приближенных короля назвал ее Ледяной Фрейей. Против выступил Сигват Скальд.

— Она не такая, — сказал он. — Это лишь потому, что она очень любила мужа.

— Ты с ней знаком? — спросили его.

— Да, — прозвучал короткий ответ.

Об этом говорили много и о том, что Сигват не имеет намерения слагать песни о поездке на Мэрин, как это он обычно делал о всех походах короля.

Когда король взял Сигрид с собой в Каупанг, шептались и о том, что он привез ее для себя. Кальв думал так же. Однако он испытывал большое желание попросить короля отдать Сигрид ему, потому что, во-первых, она нравилась ему, а во-вторых, она была выгодной партией, и он только сомневался, как Олав воспримет это.

И когда Сигват предложил поговорить с конунгом о его деле, он сразу же согласился.

Если ему отдадут владения Сигрид, то король сделает его лендманом во Внутреннем Трондхейме. Об этом он догадывался. Но то, что король отдал ему Эгга и все остальное, чем владел Эльвир, оказалось выше всех его надежд.

Кальв понимал, что ему будет нелегко быть королевским лендманом в Эгга. А после того, что случилось в Мэрине, народ будет настроен против него еще больше. Но все же он был рад.

Он привык быть хёвдингом в дальних походах, а последние годы, когда служил в королевской дружине, он почувствовал, что крылья ему подрезали. Сейчас же он снова был свободным и мог показать и себе, и другим, что у него еще полно сил.

И Сигрид — он улыбнулся, подумав о ней, — начала отходить; он завоюет ее.

На следующий день после завтрака к Сигрид явился дружинник епископа Гримкелля и увел ее с собой. Когда она вошла в дом епископа, то увидела его вместе с Йоном.

Жестом он приказал ей сесть.

— Ты была больна, — произнес он.

Она уселась на дальний край скамьи и почувствовала, что готова мгновенно вскочить. Прошло какое-то время, прежде чем епископ заговорил, а она осторожно разглядывала его. Он был худ, глаза глубоко запали в глазницы.

— Ты сказала Йону, что готова принять обряд крещения, но не хочешь верить в бога короля Олава, — произнес он наконец.

— Я говорила тем утром в бреду, — ответила Сигрид. — Я узнала потом, что женщина, ухаживавшая за мной, дала мне ночью сильное снотворное.

— Ты считаешь, что сейчас готова верить в Бога конунга Олава?

Она помедлила с ответом.

— Здесь ты можешь говорить свободно, — промолвил епископ. — Все, что ты скажешь, будет выслушано, как исповедь.

Сигрид продолжала молчать.

— Я понимаю, что ты знаешь многое о христианской вере, — продолжал он. — Но Йон говорит, что ты говоришь о боге Эльвира, как о христианском Господе, а у короля такой Бог, которого он использует в интересах укрепления своей власти.

— Я оговорилась.

— Я не сомневаюсь, что ты высказала мысли, о которых хотела бы промолчать. Но поскольку есть повеление короля, что ты должна быть окрещена, мой долг узнать, во что ты веришь.

Его голос звучал дружелюбно, глаза изучающие и серьезные. Сигрид вздрогнула. Ей показалось, что он превратился в оборотня. Это был епископ из Мэрина, тот самый, который служил мессу перед бедными, искалеченными людьми, оставшимися в живых после приведения в исполнение королевского приговора. А сейчас он сидел здесь серьезный и настойчиво допрашивал ее.

— А что изменится от того, если я скажу, во что я верю? — твердо спросила она. — Как вы думаете, во что верили люди, присутствовавшие на мессе в Мэрине?

Она заметила, что он сжался, как от удара.

— Они не хотели признать учение Христа, — коротко ответил он.

— Никто не может принудить или заставить под страхом смерти взрослого человека верить в Христа, — ответила она словами Эльвира.

Он откинулся на спинку почетного сидения хозяина дома, положив локти на подлокотники, скрестив при этом пальцы рук. Взгляд был устремлен на отверстие для выхода дыма, когда он ответил.

— Мне неясно, что у тебя свое и что ты впитала от других, — медленно промолвил он. — Но все это не так просто, как ты представляешь.

Возьми человека, заставь его ходить в церковь, стоять коленопреклоненным перед Богом, видеть, как верят в Бога другие. И через определенное время он заинтересуется и подумает, что в учении, может быть, есть крупица истины. Поклонение Христу станет привычкой и, в конце концов, для многих настанет день, когда они окончательно поверят вопреки самим себе.

И если этого не случится, если первое поколение будет уничтожено, то дети будут спасены для Господа Бога.

Сигрид почувствовала себя неуверенно. И хотя она знала, что произошедшее в Мэрине было ужасно, она не могла ответить ему. Епископ видел ее нерешительность и, чтобы закрепить победу, продолжил отеческим тоном;

— У тебя довольно правильные представления о христианстве, Сигрид, но многого ты не понимаешь. Позволь нам помочь тебе найти путь к истине.

Этот человеческий тон явился последней каплей, переполнившей чащу ее терпения. Уже не думая о поступках, она вскочила со скамьи и остановилась прямо перед епископом. В глазах ее горела злость.

— Если мы говорим о Христе, который любит людей, и предпочел распятие на кресте оружию, то Он должен был бы в отвращении отвернуться от короля, уничтожавшего людей Его именем!

Гримкелль внимательно посмотрел на нее, но не рассердился.

— Несколько дней тому назад я была в церкви, — продолжала она, — и видела короля коленопреклоненным перед алтарем, тогда как он поступил противно тому таинству, которое должно быть повторением жертвы Христа, принесенной Им во имя любви. Я слышала пение священников, но их псалмы в моих ушах прерывались криками из Мэрина. Я видела, как Эльвир, названный королем язычником, стоял на коленях в церкви, отдавая дань почтения этому таинству. Я слышала, что он говорил о любви Бога и рассказывал о святом Иоанне, сказавшем, что люди должны любить друг друга.

Я обещала Эльвиру перед смертью, что приму сама крещение, и не намерена нарушить последнее обещание, данное ему. Но если я буду верить в Бога, то в Того, о котором рассказывал Эльвир. И я никогда не поверю в то, что вы, епископ Гримкелль или конунг Олав, называете истиной.

Епископ сидел спокойно, давая ей возможность высказаться.

— Сядь, — сказал он, — и расскажи мне о том, во что верил Эльвир.

Сигрид собиралась уйти, но дружелюбное спокойствие епископа было для нее неожиданным, и она почти против своей воли села. Но ничего не сказала.

— Поскольку ты рассказала мне так много, то рассказ об остальном не нанесет тебе вреда, — произнес он.

Она почувствовала себя пойманной и осознала, что не должна быть благодарна своей вспыльчивости. Все, что говорил Эльвир, чем он жил, она хотела сохранить при себе, думать об этом и пытаться помнить все хорошее. Последнее, чего ей хотелось, рассказать обо всем священникам короля Олава с тем, чтобы они смогли воспользоваться этим.

— Сигрид, — произнес епископ мягким и тихим голосом, — если Эльвир умер христианином, его следует похоронить в священной земле. Это последняя и лучшая услуга, которую ты можешь оказать ему. И если ты любила его, ты должна позаботиться об этом.

Епископ Гримкелль позвонил в колокольчик, и в комнату вошел один из его дружинников. Епископ что-то тихо сказал ему; тот поклонился и вышел. Вскоре пришла служанка с чашей пива.

— Тебе следует немного подкрепиться, — Гримкелль улыбнулся, когда служанка передала чашу Сигрид.

Она была вынуждена улыбнуться. Эльвир всегда прибегал к чаше с пивом, чтобы заставить собеседника разговориться. Но тут Сигрид подумала, как поступил бы Эльвир на ее месте. И внезапно поняла, что он, редко скрывавший свои взгляды, явно не согласился бы, если бы она поступила по-иному.

И она начала говорить.

Рассказала все, о чем узнала от Эльвира, о его обращении в христианскую веру, о его отступничестве, о священнике Энунде, о жертвоприношении в Хомнесе, об ужасе, который охватил осенью всю округу, об ответе Торы прорицательнице, о поездке Эльвира к королю, о болезни и о крещении детей, о том, как муж делился с ней своими мыслями, и, наконец, о его смерти.

Гримкелль некоторое время сидел молча. Он думал об исповеди Таральде, которую он слышал в Мэрине, и понял, что Сигрид говорит правду.

— Ты веришь в то, что Эльвир рассказывал тебе о христианстве? — спросил он наконец.

— Не знаю, — ответила Сигрид. — В последнее время произошло так много ужасных событий. Мне кажется, что Эльвир за свою веру заслужил нечто иное, а не предательство и смерть.

— Но пойми, он своей смертью одержал победу! — Голос епископа стал торжественным. Он привстал, и она увидела, как по-новому заблестели его глаза.

— Разве ты не видишь, как Господь смиренно дал понять Эльвиру, что предоставляет ему возможность покаяться в грехах на смертном одре!

Однако Сигрид взглянула на него непонимающе. И Гримкелль снова опустился на сидение.

— Нет, — произнес он. — Такое понятие тебе неведомо. Но Эльвир наверняка помнил о нем.

— Если бы Эльвиру позволено было остаться в живых, я бы стала верить в христианство, — воскликнула Сигрид.

— Ты должна верить, таково последнее желание Эльвира, — начал епископ. Но замолчал и удивленно оглянулся, ибо был прерван громким храпом. Священник Йон сидел на скамье и спокойно спал, сложив руки на животе. Гримкелль улыбнулся и продолжил:

— Если ты признаешь, что веришь в то, чему тебя учили Энунд и Эльвир, то без колебания примешь обряд крещения и будешь думать о другом. Ты сама говорила, что когда Эльвир был при смерти, то выразил желание исповедаться перед священником короля. Ты можешь поступить так же и признать тех священников, которых церковь назначила, чтобы помочь тебе!

Сигрид задумалась.

— Я никогда не смогу поверить в правильность того, как поступает король, насаждая христианство, — промолвила она.

Епископ Гримкелль взглянул на спящего священника перед тем, как посмотреть ей в глаза.

— Тебе и не нужно этого делать, — произнес он.

Сигрид уставилась на него. Но лицо епископа ничего не выражало.

— Надеюсь, ты разрешить мне рассказать конунгу обо всем, что ты мне сказала, — произнес он. И когда Сигрид взглянула на него с сомнением, добавил: — Обещаю, что ничего не скажу такого, что служило бы во вред тебе или твоим сыновьям. И, если это сможет помочь королю поступать в дальнейшем более мягко, то Эльвир умер не напрасно.

Сигрид кивнула головой в знак согласия.

— Эльвир будет похоронен в священной земле, — продолжал епископ. — Ты, Сигрид, чувствуешь готовность честно дать обет при крещении и что таково желание Эльвира?

— Да, — нерешительно промолвила она.

И только тогда, когда епископ тепло пожал ее руки, она осознала, что желает этого.

Кальв Арнисон ждал ее на улице.

— Ты долго задержалась там, — сказал он. — До чего договорились?

— Заключили подобие мирного соглашения, — ответила она. — Я обещала дать серьезный обет при крещении, а он — похоронить Эльвира в священной земле.

— Ты упомянула имя Финна?

— Нет.

— Как тебе понравился епископ Гримкелль?

— Понравился. Но по его поведению я почувствовала, что у него также есть серьезные проблемы.

— Ты права. — Кальв осмотрелся. — Быть епископом конунга Олава весьма непросто.

Они вышли со двора. Она было хотела вернуться, но он взял ее за локоть и повел по дороге, шедшей вдоль реки.

Они прошли мимо несколько дворов и пошли дальше по переулку, где располагались лавки торговцев. На берегу реки стояла кузница; они вошли в нее. Кальв хотел, чтобы она посмотрела красивые пряжки, которые были выкованы здесь. Некоторые из них были новыми с большим зверем по центру и ясным рисунком.

Кальв пожелал купить для нее одну из них. Но Сигрид они не понравились, и она выбрала пряжку старого образца.

Когда они снова вышли на улицу, Сигрид почувствовала усталость. Спросила, нельзя ли где-нибудь присесть и отдохнуть. Они выбрали покрытое травой место на склоне, сбегавшем к реке.

Он обнял ее за плечи и, несмотря на то, что она вздрогнула, не стал убирать руку. Сигрид сидела и смотрела в сторону Ладе. Эльвир бывал в Ладе много раз во времена правления там ярлов, и она по его описанию узнала отвесный горный склон в Ладе. Вспомнила о Торберге Строгале, который сделал «Длинного змея».

Затем она посмотрела ввысь на голубое небо, где легкие летние облака подобно морским волнам гонялись друг за другом. Мысли ее вернулись к беседе с епископом Гримкеллем, и она стала размышлять над его утверждением, что Эльвир одержал победу в смерти. Она не могла понять, что он понимал под этим. Энунд однажды сказал, что смерть может явиться победой того, кто пал за свою веру. Но Эльвир умер не так; его просто убили, бессмысленно, не поняв происходящего. Его смерть не была героической.

Мысли ее летели. Она видела перед собой жестокое лицо Финна Арнисона, затем короля Олава. Мысли бежали подобно волнам облаков по небу.

Солнце уже прошло полпути, когда она очнулась, обнаружив, что заснула, положив голову на плечо Кальва.

Он улыбнулся ей.

— Хорошо поспала?

Проснулась она с тяжелым, болезненным чувством. Такое часто случалось с ней после смерти Эльвира. Объяснить это Кальву ей было трудно. То, что она сидела, прижавшись щекой к его прогоркнувшему плащу, вызывало в ней противоречивые чувства. Она была рада тому, что он добр к ней. И в то же время именно эта доброта заставляла ее испытывать к нему неприязнь. Пожалуй, легче было бы ненавидеть его, грубо, издевательски разговаривать с ним. Мгновенно появилось желание уколоть его самолюбие.

— Неужели ты можешь полагать, что я у тебя буду спать хорошо! — произнесла она горько.

Он посмотрел вниз.

— Нет, ожидать столь многого я пока не могу, — ответил он.

Она поняла, что укол ее ушел в пустоту и, на мгновение пришла в ярость, готова была закричать. Но тотчас же взяла себя в руки, заставила мыслить ясно.

Эльвир мертв. Ничто не может вернуть его. Жизнь должна продолжаться без него, и она ради себя и детей обязана наилучшим образом воспользоваться сложившимися обстоятельствами. Кальв не виноват в том, что случилось в Мэрине.

— Люди сегодня чувствуют себя усталыми, — произнесла она с принужденным смехом. — Пока я разговаривала с епископом, священник Йон заснул.

Кальв захохотал, и Сигрид обратила внимание, что смех его безжалостен.

— Йону больше всего нравится спать или есть, — произнес он.

Они поднялись с травы, сначала она, потом он, и направились обратно к королевской усадьбе.

После обеда Сигрид и мальчиков пригласили к конунгу. Когда они пришли, епископ уже был там.

— Епископ Гримкелль сообщил мне, что ты можешь принять крещение в любое время, — начал король. — Я желаю, чтобы ты вместе с сыновьями крестилась завтра утром.

— Да, мой господин.

— Он рассказал мне также, что Эльвир умер христианином. Поэтому я выражаю согласие на его захоронение в священной земле.

Сигрид посмотрела на него.

— Почему Эльвир, когда был в Каупанге, не рассказал мне об этом? — продолжал конунг. — Он мог бы сам стать лендманом в Эгга, если бы пожелал.

Сигрид не ответила.

— В том, что Эльвир пал в Мэрине, он виноват сам, — сказал Олав. — И если этой весной жертвоприношений не было, то мне известно, что жертвы приносили богам неоднократно зимой. Поэтому остальные, кто понес наказание в Мэрине, получили по заслугам. — Он немного помолчал. — Об этом разговаривать нечего, — заявил он. — Что касается лично тебя, ты в результате происшедшего не теряешь ни имущества, ни положения. Для детей же твоих завтра я сам буду крестным отцом.

Сигрид взглянула на мальчиков. Она понимала, какая это честь, даже если и сомневалась, что дети оценят ее.

Но конунг сейчас выглядел более мягким, чем при прошлой встрече, и она подумала, не осмелиться ли?..

— Конунг, — осторожно произнесла она и продолжала, когда он согласно кивнул головой. — Среди тех, кого судили в Мэрине, было много людей, не имевших отношения к жертвоприношениям…

— Они были крещенными?

— Не знаю.

Король стукнул кулаком по подлокотнику своего кресла и воскликнул:

— Я не желаю больше слышать ни одного слова про Мэрин!

Сигрид вздохнула с облегчением, лишь, когда она с мальчиками очутилась во дворе.

Обряд крещения состоялся, как и сказал король, на следующий день.

Сигрид опустилась в церкви на колени, давая свой обет. Она чего-то ждала: обновления или знака от Бога, что Он ее принял в свое лоно. Но ничего такого не случилось.

Мальчики стояли на коленях подле нее с обеих сторон. Олав обещал следить за тем, чтобы они остались верны истинной вере. «Не сомневаюсь в этом», — подумала она.

Она попыталась поймать взгляд Грьетгарда, когда они вышли из церкви, но он отвернулся. И на мгновение ее пронзила тупая боль.

Прошлым вечером она нашла место, где могла побыть наедине с сыновьями. В королевском Каупанге сделать это было нелегко; она уже знала, что уши у короля повсюду. Даже приближенные конунга оглядывались перед тем, как начать говорить.

Мальчики были злы.

Грьетгард резко спросил, не думает ли конунг, что его крестное отцовство стало вирой за усадьбу в Эгга. И добавил, что проживет и без этой чести. Он может отомстить за отца, не став убийцей своего крестного отца.

Турир говорил меньше, но Сигрид обратила внимание на его сжатые кулаки.

Она гордилась ими и в тоже время немного боялась за них. Они так молоды, могли легко, не подумав, начать действовать. Она попыталась успокоить их.

Говорили они и об участии Кальва в мэринской бойне, и ей показалось, что она должна защитить его. Но тут же между ней и сыновьями пролегла пропасть.

Грьетгард презрительно спросил:

— Так-то ты беспокоишься об отце?

Она пыталась объяснить, но не смогла проложить моста через пропасть между ними.

Кальв торопился с женитьбой, и Сигрид не могла найти причины для отсрочки свадьбы, как не старалась. Король, пообещавший устроить в их честь пир, также считал, что ждать не стоит, кроме того, он в скором времени собирался покинуть Каупанг.

Был прекрасный летний день, когда Кальв Арнисон и Сигрид Турирсдаттер стояли перед алтарем в церкви святого Клемента и клялись в верности союзу, заключенному между ними. Одним из свидетелей был сам епископ. Он и благословил их союз. Конунг с хёвдингами и ярлами, одетые по-праздничному, также присутствовали на церемонии.

Сигват Скальд не пришел. Сигрид не видела его с того утра, когда они разговаривали в церкви. Кальв сказал, что Сигват уехал в свою усадьбу Стьердал.

Солнце светило так, что больно было глазам. Ласточки щебетали, ныряя в свои гнезда, расположенные под крышей церкви и вылетая из них. Но Сигрид думала о другой свадьбе; клятвенное обещание давали в темном небольшом языческом храме, и спокойная сильная рука лежала на клятвенном кольце.

Голос Кальва звучал твердо, когда он произносил слова клятвы, ее же голос был далеким и чужим. И она сама не знала, что говорила.

Словно эхо из другого времени пришел к ней голос Эльвира с этими старыми словами.

И потом, когда они принимали поздравления конунга Олава и королевы Астрид, слышала она издалека, но все же ясно, насмешливый, поддразнивающий хохот Эльвира.

Ее мальчики также чувствовали себя здесь чужими. На их лицах было написано безразличие. Они стояли, прижавшись друг к другу, и не подошли, чтобы пожелать счастья ей и Кальву.

А Финн Арнисон подошел. Сигрид затрясло, когда она увидела его. Она не сталкивалась с ним лицом к лицу после налета на Мэрин.

— От имени всех наших родичей я приветствую тебя, — произнес он.

— Благодарю, — ответила она. Но когда он протянул ей руку, она ее не приняла. Они долго стояли и холодно смотрели друг на друга, потом Финн пожал плечами и отошел.

Во время пира в королевском зале Сигрид сидела рядом с королевой Астрид и не могла сказать ничего, кроме того, что королева похожа на свою тетю Холмфрид дочь Эрика.

— Ты знакома с ней? — улыбнувшись, спросила королева.

— Да, — ответила Сигрид. — Я не только знаю ее, но и люблю.

— Многие любят ее, — сказала королева. — Ко мне она всегда относилась хорошо, никогда не обращала внимания на то, что я… — Она замолчала.

Сигрид понимала, о чем она думает. Королева Астрид была дочерью наложницы; рассказывали, что ей в детские и юношеские годы пришлось вытерпеть многое от королевы Олава Шведского.

И Сигрид рассказала, как она впервые встретилась с Холмфрид, когда та приняла сына Рагнхильд. Астрид рассмеялась так весело, когда Сигрид рассказала ей о своем смущении, что король вопросительно посмотрел на них. Но он был в прекрасном настроении и даже улыбнулся.

Сигрид узнала, что Холмфрид живет в своей усадьбе с дочерью Гуннхильд.

Но постепенно разговоры и смех в зале становились все громче, и быть услышанными, не повышая голоса, было уже невозможно. Сигрид больше слушала и смотрела вокруг себя. Очаги потухли, зал освещали жировые лампы и факелы. Большой кубок с медом еще раз пошел по кругу, кое-кто начал пить одновременно из небольшого рога. Только для короля и его ближайшего окружения за столом было подано вино.

По залу ходили рабы с чашами для омовения рук; со столов сняли скатерти, и кости, грудами скопившиеся на полу после трапезы, были унесены.

Сам зал был огромным, больше нового зала в Эгга.

Однако по убранству он был прост. Только сидение короля и столбы по обе стороны от него были искусно украшены резьбой. На стенах висели гобелены и ковры. Сигрид горько улыбнулась, ибо многие из них раньше принадлежали ей. Остальные не свидетельствовали о хорошем вкусе короля.

Ей было интересно, что подумал Грьетгард, когда после крещения получил от короля в подарок право владеть кораблем отца.

А Турир, видимо, чувствовал себя негодяем и подлецом, когда король одарил его усадьбой, ранее принадлежавшей знакомому им человеку.

Со смехом, шумом и двусмысленными шутками гости проводили их в закуток, где они должны были спать. Все удалились, и Кальв с Сигрид остались одни.

Она села на кровать (больше сидеть было не на чем) и немного подвинулась, когда он уселся рядом с ней. Он сидел и молчал, разглядывая свои руки. Она изредка тайком посматривала на него; у него был вид несколько неуклюжего шестнадцатилетнего подростка. Наконец она прервала молчание.

— Сколько тебе лет, Кальв? — спросила она.

— Двадцать девять, — ответил он. — А почему ты спросила?

— Мы почти одногодки, — только и сказала она.

Он обнял ее и потянул вниз на кровать, и она, положив голову, почувствовала, как устала душой. Он о чем-то подумал.

— Я загашу факел.

— Зачем? — спросила она и вдруг, не в силах сдерживать себя, рассмеялась.

Он обиженно отпустил ее.

— Я не настолько уже неопытен, как ты думаешь, — произнес он.

— Не представляю, какой у тебя был опыт, — ответила она.

— Ты имеешь в виду, что испытал я всякое, — сухо сказал он.

Она не ожидала от него такого и быстро взглянула на него.

— Может, у тебя, кроме Эльвира, были и другие? — спросил он.

Вопрос был неслыханно бесстыдным, и она некоторое время молча смотрела на него.

— Нет, — произнесла она наконец и, взяв себя в руки, спросила: — Расскажи мне о своих похождениях, они наверняка интересны.

Он рассмеялся.

— Ты, конечно, не испытаешь горячего стремления стать дополнением к ним…

— А ты ожидал этого?

— Я надеюсь, что ты подбодришь меня, — ответил он. — Смеяться надо мной нехорошо.

— Вот расскажешь мне о своем опыте, — промолвила она, — тогда я стану доброй.

Но, когда он начал рассказывать, ей трудно было поверить своим ушам.

Рассказчиком он оказался неплохим и интересно повествовал о событиях в несколько суховатой манере. Она даже смеялась. Но большинство из того, что она услышала, приводило ее в ужас. Она смотрела на открытое мальчишеское лицо Кальва и думала о его неуклюжем рвении быть добрым по отношению к ней. А он лежал и рассказывал такие вещи, которые заставляли кровь стыть в жилах, при этом сообщал все это таким тоном, словно разговор шел о пустяках.

Она сказала, что после рассказа подобреет. Сейчас же она начала подумывать, как ей уклониться от того, что ожидалось в дальнейшем.

Он за столом выпил порядочно, на это она обратила внимание. Если она сможет добиться продолжения его рассказа, он, возможно, заснет. Но зачем, если единственное, чего она может добиться, это отсрочки? Но в другой раз она, может быть, не будет чувствовать такой неприязни.

Она просила его рассказывать еще и еще, показывая, что ей интересны его похождения, продолжала постоянно задавать вопросы. Он же чувствовал себя польщенным и рассказывал. Постепенно он начал дремать и, наконец, заснул.

Она погасила факел и, облегченно вздохнув, улеглась рядом с ним. И поскольку Кальв был не одинок, радуясь хорошему вину короля, ей потребовалось совсем немного времени, чтобы тоже погрузиться в сон.

Сигрид проснулась первой.

В комнате было почти темно, свет, проникавший из небольшого отверстия, расположенного высоко во фронтальной стене дома, был очень слабым. Но она слышала голоса, раздававшиеся извне, видимо, было уже позднее утро.

Кальв не проснулся, когда она села, только хрюкнул и подвинулся. У нее появилось желание посмотреть на его лицо сейчас, когда он спит, но было настолько темно, что она не смогла рассмотреть его по-настоящему. Ей удалось зажечь лампу, не разбудив его.

Кальв спал, приоткрыв рот. Волосы разметались. Выглядел он почти до смешного молодо. Если бы не борода, то его можно было бы принять за мальчишку. И тут она подумала, что все это происходит оттого, что она привыкла к Эльвиру, который был значительно старше.

Она вспомнила вчерашний вечер и его рассказ. Он не хуже других, горько подумала она. Ее собственные братья, Турир и Сигурд, ничуть не лучше.

Однако Турир так любил Раннвейг, что почти допился до смерти, когда потерял ее. И Кальв, несмотря на свою грубость и жестокость, о которых он рассказывал, вел себя по отношению к ней, как неопытный мальчик. В этом крылось нечто такое, чего она не могла понять. Она подумала и о конунге, о его смиренной вере во Христа и о его жестоком нраве.

Она вспомнила сказанное как-то Эльвиром, что мужчина не является мужчиной, если у него не твердый характер.

Эльвир когда-то жил такой же грубой и беспощадной жизнью. Но он видел и многое другое, он был в Константинополе, участвовал в набеге на Кордову. И сам боялся показать свою слабость и доброту, страшился того, что кто-нибудь подумает, что он не мужчина.

Она подумала, что хвастливая грубость Кальва так же наиграна, ибо так, по его мнению, должно быть. Ведь когда он достался ей, он уже не был викингом.

Пока она думала об этом, он начал ворочаться. Протер глаза, потянулся и, увидев ее, улыбнулся, полный раскаяния.

— Я заснул вчера, — сказал он. — Надеюсь, ты не в обиде.

— Ты слишком устал и много выпил, — ответила она.

Он кивнул головой.

— Я возмещу это сейчас, — сказал он и притянул ее к себе.

Но она отодвинулась:

— Не сейчас, при свете дня, Кальв! Мы должны встать и выйти, иначе над нами будут смеяться…

Он задумчиво посмотрел на нее и понял. Он вспомнил, как она заставляла его рассказывать весь вчерашний вечер, и внезапно схватив ее за плечи, встряхнул:

— Ах, ты, отродье троллей!

Затем бросил ее на кровать, и она скоро познала, что он вовсе не неуклюж, когда наверстывает упущенное.

Но все так быстро кончилось, что она ни разу не испытала удовлетворения. Лежала с закрытыми глазами и чувствовала на себе его взгляд. Больше всего она чувствовала себя сбитой с толку, но была и возмущена, что он обошелся с ней, как с невольницей. Но одновременно внутри вспыхнула искорка, которой она не желала; она заставила ее ненавидеть не только его, но и саму себя.

Она открыла глаза и посмотрела вокруг, затем села. Он что-то искал на кровати рядом с собой. Наконец вытащил нож и протянул ей.

— На что он мне? — спросила она.

— Думаю, что у тебя появилось желание вонзить его в меня, — сказал он. — И если такое желание у тебя есть, то я хотел бы, чтобы ты сделала это сейчас, а не тогда, когда я буду крепко спать.

Это было сказано так, что она поверила.

Внезапно ее охватила жажда мести, и она взяла у него нож. Подняла его и, нацелившись на его горло, резко опустила его: но в последнюю минуту повернула руку так, что нож коснулся его не острием, а широкой плоскостью.

Кальв лежал и смотрел на нее, не двинув ни единым мускулом. Потом взял у нее нож и бросил его на пол.

— Ты не воспользовалась хорошим случаем! — сказал он жестко.

Она испуганно посмотрела на него. Выражение его лица полностью изменилось. Сейчас он больше не казался ей моложе своих лет, он выглядел старше и злее. И она почувствовала: что-то надорвалось в нем.

Подумала, как он относился к ней, неуклюже и постоянно краснея. И в ней проснулась нежность, нежность, которая, в конце концов, взяла верх. Она протянула к нему руки, погладила его лицо, погрузила пальцы в его волосы и взлохматила их еще больше.

Он сидел словно парализованный, уставившись на нее.

— Сигрид, — произнес он шепотом и посмотрел на синяки, появившиеся у нее после того, как он схватил ее за плечи. — Я грубо поступил с тобой?

Он притянул ее к себе, нежно и осторожно похлопывая ее по плечу.

Эта ласка, к которой он не привык, удивленно подумала она, и нежность заполнила ее. Но она была похожа на нежность, которую испытывают к ребенку.

Когда он пожелал ее снова, она отдалась ему добровольно. И ей было хорошо с ним.

Если она сама и не сознавала того, то скучала об этом, вне зависимости от Эльвира. Ей нужна была разрядка, сейчас она это поняла. Однако она не получила полного и глубокого удовлетворения.

Но потом, посмотрев в глаза Кальва, она увидела в них почтительность, почти преклонение. Ее охватило чувство, похожее на испуг.

Тогда она поняла: женщины, которых он до нее имел, были пленены во время походов, с ними обращались плохо, может быть, перебрасывали от одного мужчины к другому на корабле, или же такие, которые следовали за королевской дружиной, когда она была в походах по стране. Что он мог получить от них? Для него свершившееся было чем-то больше того, о чем он мечтал раньше.

— Сигрид, — прошептал он. — Обещаю тебе, клянусь: ты никогда не пожалеешь, что стала моей женой!