Владимир Бушин ЧЕХОВ-2001

Рассказ молодого Чехова «Размазня», впервые опубликованный в 1883 году и подписанный еще "А. Чехонте", я когда-то наверняка читал и, возможно, смеялся при этом. В последнем полном собрании сочинений в 30 томах (издательство "Наука") он помещен во втором томе, имеющем подзаголовок "Рассказы, юморески". Но вот недавно этот не то рассказ, не то «юмореска» попался мне случайно в руки опять, я стал перечитывать — и несколько раз едва удавалось сдержать слезы. В чем дело? Захотелось прочитать его вслух жене, она не помнила рассказа и согласилась послушать… И вот читаю:

"На днях я пригласил к себе в кабинет гувернантку моих детей, Юлию Васильевну. Нужно было посчитаться.

— Садитесь, Юлия Васильевна! — сказал я ей. — Давайте посчитаемся. Вам наверное нужны деньги, а вы такая церемонная, что сами не спросите… Ну-с… Договорились мы с вами по тридцати рублей в месяц…

— По сорока…

— Нет, по тридцати… У меня записано… Я всегда платил гувернанткам по тридцати рублей в месяц. Ну-с, прожили вы два месяца…

— Два месяца и пять дней…

— Ровно два месяца… У меня так записано. Следует вам, значит, шестьдесят рублей… Вычесть девять воскресений… вы ведь не занимались с Колей по воскресеньям, а гуляли только… да три праздника…"

— Какой крохобор! — прервала чтение жена. — И почему у него в двух месяцах девять воскресений, а не восемь? И чего она молчит!

Я продолжал читать:

"Юлия Васильевна вспыхнула и затеребила оборочку, но… ни слова!..

— Три праздника… Долой, следовательно, двенадцать рублей… Четыре дня Коля был болен и не было занятий… Вы занимались с одной только Варей… Три дня у вас болели зубы, и моя жена позволила вам не заниматься после обеда… Двенадцать и семь — девятнадцать. Вычесть… останется… гм… сорок один рубль… Верно?"

— Вот зануда! — опять не выдержала жена. — А ведь есть такие, сейчас особенно много их развелось.

Я продолжал:

"Левый глаз Юлии Васильевны покраснел и наполнился влагой. Подбородок ее задрожал. Она нервно закашляла, засморкалась, но — ни слова!..

— Под Новый год вы разбили чайную чашку с блюдечком. Долой два рубля… Чашка стоит дороже, она фамильная, но… Бог с вами. Где наше не пропадало? Потом-с по вашему недосмотру Коля полез на дерево и порвал себе сюртучок… Долой десять… Горничная тоже по вашему недосмотру украла у Вари ботинки. Вы должны за всем смотреть. Вы жалование получаете. Итак, значит, долой еще пять…"

Я посмотрел на жену. Она молчала. Подбородок ее тоже дрожал.

— Знаешь, — сказала она с внезапной хрипотцей, — если у Починка или Сванидзе, у Матвиенко или Киселева есть домработницы — да конечно, есть! — то они точно так же считаются с ними. Я уверена…

"— Десятого января вы взяли у меня десять рублей…

— Я не брала, — шепнула Юлия Васильевна.

— Но у меня записано!

— Ну, пусть… хорошо".

Не поднимая глаз от книги, я видел, как жена нервно, до побеления косточек стиснула пальцы.

"— Из сорока вычесть двадцать семь — остается четырнадцать…

Оба глаза Юлии Васильевны наполнились слезами… На длинном хорошеньком носике выступил пот. Бедная девочка!

— Я раз только брала, — сказала она дрожащим голосом. — Я у вашей супруги взяла три рубля… Больше не брала…

— Да? Ишь ведь, а у меня и не записано! Долой из четырнадцати три… остается одиннадцать… Вот вам ваши деньги, милейшая! Три… три… три… один и один… Получите-с!

И я подал ей одиннадцать рублей… Она взяла и дрожащими пальчиками сунула их в карман.

— Merci, — прошептала она".

Я посмотрел на жену. В ее глазах стояли слезы, и она тоже прошептала:

— Какая там гувернантка, какая Юлия Васильевна… Это о нас, о нашем народе, о сегодняшней России. Учителям целый год не выдают зарплату, потом сунут такие вот "одиннадцать рублей", и они уже не знают, кого благодарить, всех благодарят: и президента-лыжника, и жирную манекенщицу, и этого Починка, похожего на летучую мышь, на лету пожирающую мошек… И разве только учителя? Господи!.. Вон в Ленинграде седьмого ноября вышли на демонстрацию с лозунгом "Убей в себе Чубайса!" Не просто Чубайса, а в себе!..

Но вот конец рассказа:

"Я вскочил и заходил по комнате. Меня охватила злость.

— За что же merci?

— За деньги…

— Но ведь я же вас обобрал, черт возьми, ограбил! Ведь я украл у вас! За что же merci?

— В других местах мне и вовсе не давали…"

Жена уже не могла сдержать слезы и сквозь душившие ее спазмы прерывисто шептала:

— Нет, мы сейчас… пали еще ниже… Ведь нам-то "в других местах"… то есть совсем недавно… давали все вовремя… и сполна… И так быстро забыть это!..

"— Не давали?" — продолжал я читать. — "И не мудрено! Я пошутил над вами, жестокий урок вам дал…"

— Знаешь, — опять прервала жена, — мне тоже иногда кажется, будто все, что творится сейчас в стране, это лишь злая шутка, жестокий урок, дурной сон, но однажды мы проснемся и сон сгинет!

"— Я отдам вам все ваши восемьдесят! Вот они в конверте для вас приготовлены! Но разве можно быть такой кислятиной? Отчего вы не протестуете? Чего молчите?.."

— Да, вот так и мнится ныне русским людям: кто-то придет и вернет им конверт с украденными деньгами…

"— Разве можно на этом свете не быть зубастой? Разве можно быть такой размазней?

Она кисло улыбнулась, и я прочел на ее лице: "Можно!"

Тут уж я сам прервал чтение и сказал:

— Сейчас такой размазней стали у нас даже военные, даже офицеры… Одни из них вместо того, чтобы поднять бунт, пристрелить парочку чибисов, — сами стреляются. Другие, генералы и маршалы, шлют запросы в НАТО: "Будьте любезны, если у вас есть свободная минутка, ответьте нам, пожалуйста, не вы ли потопили нашу подводную лодку "Курск"?.."

И дочитал самые последние строки рассказа:

"Я попросил у нее прощения за жестокий урок и отдал ей, к великому ее удивлению, все восемьдесят. Она робко замерсикала и вышла… Я поглядел ей вслед и подумал: легко на этом свете быть сильным!"

А жена сказала:

— Нам наши «восемьдесят» никто не отдаст, потому что те, в чьих руках сейчас сила, хорошо понимают: имея ее, легко быть на этом свете наглецом и грабителем.