Владимир Гнеушев БЫЛО ВРЕМЯ…

* * *

Для страсти стар, для мудреца — ребенок,

Я понимаю выдохшихся нас:

Как хочется, чтоб стих наш, чист и тонок,

Не осквернился злом и не угас.

Стоим то у прилавка, то у бочки —

Кто выпил все и кто лишь зачерпнул.

Но всем бы нам, товарищи, те строчки,

Что Пушкин написал. И зачеркнул.

МОНОТОННОСТЬ

Со своей душою настежь,

Пуст карманом, мордой цел,

Уж который раз я к Насте

Прихожу из ЦеДеЭл.

Взор нетрезвый и бесстыдный

Упираючи в зарю,

Я глотаю ужин сытный

И "спасибо!" — говорю.

На удар дающий сдачу,

Как не ждал, но как хочу,

Обо всем на свете плачу

И за все душой плачу.

УТЕШЕНИЕ

Много «нету» в жизни нашей:

Солнца нет в небесной чаше,

В синем блеске хрусталя

Нет наполненности, мля.

Нет любви, здоровья, песни,

Нет богатеньких друзей.

И покоя нет, хоть тресни,

От жены и от детей.

Но в житейской дряни странной,

Где от горя ни присесть,

В каждом «нету» постоянно

И нежданно что-то есть.

Есть начальство, мрак и слякоть,

Так, что хочется заплакать.

Жажда есть

И наконец,

Есть соленый огурец!

ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА

"Гнеушев! Мне надоело слышать о тебе. То ты там напился, то ты там подрался… Будешь писать объяснительную…"

М.С.Горбачев, август 1975 г., Ставрополь

Я бросаю пить. Железно.

Ничего не сделать тут.

Пусть хоть я побуду трезвым,

Если все другие пьют.

Пьют и с толком, и без толку,

За успех и неуспех:

Гришка, Жорка, Юрка, Толька,

Даже Форсиков Олег.

Жил я, в барах отмечаясь

На неделе восемь дней,

Этим самым отличаясь

Ото всех других людей.

А теперь всю пьянь плечами

Растолкаю и собью.

"Где мои одноводчане…" —

никогда не запою.

Все. Прощайте, пережитки.

Мне отныне навсегда

Разлюбимые напитки —

Квас, крем-сода и вода.

Я на путь вступаю новый.

И с сегодняшнего дня

Наш мордатый участковый

Будет другом для меня.

На меня такого глядя,

От попоек в стороне,

Городские станут б….

Громко плакать обо мне.

Ну а я скажу в «Пенечке»,

Кинув стопку кверху дном:

"Это все еще цветочки,

будут ягодки потом.

Как начну про пьяниц горьких

Обличительно писать,

От «Кавказа» и до «Горки»

Кровью будете вы с….".

Все пойдет тепло и мило.

Чуждый всякому труду,

Я, как муха-дрозофила,

Для науки подойду.

Пусть в своей шапчонке черной

Надо мною круглый год

Наживает горб ученый,

Изумляется народ.

Я бросаю пить, ребята,

Я кончаю с этим злом…

Ну, а может быть, когда-то

Снова сядем за столом?

За окно взгляну я чинно,

Где, взрывая каждый миг,

Лихо катятся машины

С транспарантами на них.

К потолку воздвигну очи.

Там, на серой пустоте,

Мухи ставят жирно точки —

И воняют точки те.

В пол упрусь тяжелым взглядом,

А от пола, из щелей,

То пахнет крысиным ядом,

То раздастся писк мышей.

На журнал скошу глазами.

А оттуда в каждый глаз,

Словно в печень сапогами —

То приказ, а то — Указ!

Солнце сухо стукнет в стекла.

И пойму я в этот час,

Что и жизнь моя просохла,

Как в жару пролитый квас.

И тогда, чуть-чуть помедлив,

Рюмкой звякнув, как трамвай,

Кто-то скажет: "Ну, поедем?"

Я отвечу: "Наливай…"

ИДЯ НА ПРУД КУПАТЬСЯ

Жена, отечество, да дети,

Да труд, да партия слегка…

Вот все понятья, чем на свете

Меня ласкают, дурака.

И я, идя на пруд купаться,

Авоську бережно неся

И загибая молча пальцы,

Об этом думать принялся.

Ну вот отечество родное.

Пока, работая, живешь,

Оно всегда, как заводное,

Талдычит нам одно и то ж.

Мол, возлюби сухарь в котомке

И жизнь барачную. Зато

Твои далекие потомки

Наденут кепки и пальто.

Любовь жены немного значит.

Когда настанет мой черед,

Она зароет и поплачет,

И с облегчением вздохнет.

А дети? С каждым годом суше

Благодарят за нищий труд.

Потом и вовсе — плюнут в душу

И с тихим матом разотрут.

Вот только партия примолкла.

Она сейчас сама в трубе.

А впрочем, вон Рублева Маша

Проходит медленно к воде.

И я, в авоське сжав посуду,

Сторожко вслед за ней иду.

И вам рассказывать не буду,

Что было дальше на пруду.

ТАК БЫВАЛО…

Так бывало в молодости ранней:

На щеке наспишь себе рубец.

Но минуты три в забвенье канет —

И рубцу румяному конец.

А теперь и по три дня не сходят.

И бывает, что на вечерах

В общество является Володя,

Словно беглый каторжник, в рубцах.

Но не это жжет меня и мучит:

Женщины, друзья и подлецы! —

Становитесь ласковей и лучше,

На душе не делайте рубцы!

ВОТ И ВДУМАЙТЕСЬ ТЕПЕРЬ…

Лев Толстой ходил босой

На дорогах и на пашне.

И, омытые росой,

Пахли ноги днем вчерашним,

Земляникою едва…

И в ночном забвенье зыбком

Может, пахла голова

Той же самой земляникой.

И над памятью кружа,

Лучшей доли не желая,

Так сильна и так свежа

Мысль была его живая.

Мне, народ, сказать позволь,

Что не плач о высшем праве

Говорит во мне, а боль

О кочующем бесславье.

Не таланты мерю я,

А высокое призванье —

Петь во славу бытия,

Человека пониманья.

В этом мы с Толстым равны,

Общей стала доля наша

В чистой совести страны,

Где за совесть столько павших…

Ты куда ж глядишь, народ,

Почему, скажите, люди,

Этот парень водку пьет

И грозится — пить, мол, будет!

Да ему бы молока

Взять бутылку — и в покосы.

И траву косить, пока

Не упасть устало в росы.

И омывши потом лоб,

В шалаше проспаться старом,

Земляникой пахнуть чтоб,

А не водочным угаром.

Но смотрите — там и тут,

У ларьков тихонько воя,

Быстро пьяницы растут,

Как грибы перед войною.

Вот и вдумайтесь теперь,

Видеть не переставая,

Сколько горя и потерь

Мы несем, вино хлебая.

…По родной земле крутой,

На дорогах перевитых,

Я б ходил, как Лев Толстой,

Да бутылок много битых.

БЫЛО ВРЕМЯ…

Было время — песни пел я бравые,

Так, что умолкали петухи.

И, гоняясь за ничтожной славою,

Днем и ночью вслух читал стихи.

Но всему конец приходит, кажется.

Каждому томату свой черед.

Зацветет, а после в плод завяжется,

Повисит, созреет, отпадет.

Я созрел. Стихи не декламирую.

Модные мотивы не свищу.

Солевую пищу игнорирую

И смешно суставами трещу.

И случись, что надо в непогодину

Мне такси на улице поймать,

Не отмечу, сколько будет пройдено,

А прикину — сколько прохромать.

Жизнь, маяча мокрыми лопатами,

Не ласкает словом, а рычит:

Геморрой, расстройство, респираторы,

Гайморит, гастрит, радикулит…

И скажу я Богу в час объявленный,

Положивши руки на живот:

— Господи! Зачем тебе развалина?

Пусть еще на свете поживет…

* * *

Февраль метет колючим снегом,

Храня меня от суеты.

И невзначай, но тоже с неба,

Передо мной явилась ты.

И в эти радостные миги,

Уже настроясь на гульбу,

Дарю тебе цветы и книги,

Вернее — Душу и Судьбу.

В разгаре зимнего ненастья

Я для тебя стихами врал.

И рифмы все на имя Настя,

Как будто пиво, перебрал.

В дни похорон и в дни рожденья,

Когда бокалов чинный ряд

Начнет движенье и круженье —

"Проходят годы…" — говорят.

Да не проходят. Пролетают.

Как снег, мерцающий в окно.

Как деньги, песни, птичьи стаи,

Как все, что тратить нам дано.

Но нерастраченно играет

Там, в глубине твоей души,

Сиянье в юношеском крае,

Где были розы хороши.

* * *

Старший брат спросил, и в шоке

Сел на стул, себе не рад:

— Где ты был, братишка?

— В шопе! —

Так ответил младший брат.

* * *

Про доблесть жизни и надежность крыш,

Про истины земные и пророчества

Ты правильно, товарищ, говоришь,

Но слушать мне тебя совсем не хочется.

Ведь это те, кто учит, как нам жить,

Какой дорогой двигаться под тучами,

Сбивают нас не знать, а ворожить,

Лукавят и подстраивают случаи.

Я не люблю качающих права

И подлость. И по морде получение.

Статистики глумливой. Воровства.

Но более всего — нравоучения.

ИЗ ЭПИТАФИЙ

* * *

Если я откинусь вскоре,

Вы меня меж прочих дел

Не сдавайте в крематорий:

Я при жизни отгорел.

* * *

Когда я свой последний номер

Откину, как бы я ни врал,

Друзья не скажут: "Умер… помер…"

А позлословят: "Бог прибрал…"

Снесут цветов живую пену.

И музыканты у дверей

Сыграют грустный марш Шопена…

… на сколь останется рублей…