19

Долгая оседлость-не удел революционеров. Кауров, став студентом в Ль- еже, со второго курса возвратился в неодолимо влекущую Россию.

В Петербурге он с охотой продолжал отбывать свою студенческую вольную повинность на физико-математическом факультете университета. И состоял членом немногочисленной, себя почти не проявлявшей в ожидании лучших времен университетской социал-демократической группы.

Однажды мартовским днем 1912 года в послеобеденный час, что выдался редкостно ясным, Кауров в студенческой тужурке, в форменной, с синим околышем фуражке шел по Невскому. Петербуржцы разных возрастов, чинов и состояний, обитавшие в центральной части города, выманенные из домов солнцем, заполонили любимый проспект.

Не замечая, как порой в него стрельнет та или другая пара женских глаз, о чем-то размышляя, серьезный юноша-впрочем, пожалуй, уже и не юноша: ему исполнилось двадцать четыре-шагал по привычке быстро. И вдруг донеслось:

- Того!

Может быть, ослышался? Его же никто в Петербурге так не называл. Он усмехнулся этой невесть откуда взявшейся слуховой галлюцинации. Но вот снова:

- Того!

Кауров приостановился, обернулся. Сзади, шагах в десяти, тоже остано- вился какой-то оборвыш-низенький, всклокоченный, с охватившей лицо черной растительностью. Публика Невского обтекала его, а он смотрит на Каурова и улыбается. Улыбка дружеская, радостная. Прорези глаз сужены приподнявшимися нижними веками. Конечно, это Коба! Поверх черной блузы был надет вытертый лоснящийся пиджак. А брюки! А ботинки! Этот его вид был точно отрицанием приличий Невского проспекта, вызывающе дисгармо- ничным. Кауров к нему кинулся:

- Коба, здравствуй. Откуда ты? Как сюда попал?

Коба не без юмора ответил:

- Немного надоело отдыхать в благодатной Вологде. Срок еще не вышел, но,,.

- Как же ты решился прийти на Невский?

- Ни одна явка не годится! Такой-то выбыл, такой-то и вовсе не прожи- вал. В третьем месте около подъезда слоняется несомненный шпик. Пони- маешь, ни одна. Ну, и шляюсь, поглядываю, не навернется ли знакомый? И

- вижу тебя!

- Пойдем, пойдем, Коба, отсюда.

Они зашагали. Миновали Аничков мост. Там, возле отлитых в бронзе, ко- торая чугунно почернела, рвущих удила коней, обуздываемых укротителя- ми, стоял на посту городовой. Коба придержал Каурова, полюбовался из- ваяниями.

- Сильная штука!-сказал он.

- Идем. Это место опасное. И к тому же несчастливое. Вот в этом доме на верхнем этаже был взят Желябов.

Коба опять умерил шаг, оглядел дом, в котором, как и во времена Желя- бова, помещались меблированные комнаты, или, по петербургскому выраже- нию, меблирашки, вытащил из кармана пачку дешевых папирос.

- Того, закурим.

- Только не здесь, а то…

- Почему не здесь? Опасность, как известно, стихия войны. Мы в этом море плаваем.

Подчиняясь. Кауров тоже сунул в зубы папиросу. «Черт побери,- подумал он, глядя на Кобу.- Хладнокровен, как рыба». Но, будто опровергая эту мысль, Коба неожиданно продекламировал:

- «Мы живы, кипит наша алая кровь огнем неистраченных сил!» Знаешь, это чье?

- Кажется, Уитмен…

- Я должен признать тебя истинным интеллигентом.

На ходу закурили. Кауров сказал:

- Твой интеллигент знает также и то, что эти слова были приведены в одной статье «Звезды».

«Звездой», как известно, звалась легальная газета большевиков, выхо- дившая тогда два-три раза в неделю в Петербурге. Коба не реагировал, лицо оставалось туповатым.

- Да и новая листовка нашего Цека,- продолжал Кауров,-проникнута этим же мотивом.

Ему вспомнился весь текст этой прокламации, в которой среди ровного шрифта вдруг попадались буковки помельче, тиснутой на грубоватой бума- ге, то есть явно не за границей, а в некой российской подпольной ти- пографии. Листовка была озаглавлена: «За Партию». Осененный внезапной догадкой, Кауров воскликнул:

- Не ты ли ее составлял?

- Опять тебя приходится учить. Такие вопросы не задают и на них не от- вечают.

- Не отвечай. Я понял.

- Ну, понял, и баста!- После паузы Коба спросил:- Какое же у тебя мне- ние об этой листовке? Режь напрямик!

- Понравилась, Солидарен всей душой.

Листовка действительно принадлежала перу Кобы, который в ту пору был включен в состав Центрального Комитета партии и стал деятельным членом Русского бюро, то есть большевистского центра в России. В листовке в выборе слов, в формулировках явственно чувствовалось влияние книги Ле- нина «Что делать?»-той, с которой когда-то не расставался Коба. Эта переимчивость угнездилась в нем, была как бы чертой натуры.

»…Разрозненные местные организации,-гласила листовка,- не только не связанные друг с другом, но и не знающие о взаимном существовании, ор- ганизации, всецело предоставленные самим себе, действующие на свой страх и риск и нередко ведущие противоположные линии в работе,-все это знакомые картины кустарничества в Партии… Влиятельный Центральный Комитет, живыми корнями связанный с местными организациями, системати- чески информирующий последние и связывающий их между собой, Централь- ный Комитет, неустанно вмешивающийся во все дела общепролетарских выс- туплений, Центральный Комитет, располагающий, для целей широкой поли- тической агитации, выходящей в России нелегальной газетой,- вот в ка- кую сторону должно пойти дело обновления и сплочения Партии».

Прочитав незадолго до нечаянной встречи с Кобой это воззвание, порадо- вавшись, Кауров, однако, уже тогда определил: да, написано под влияни- ем Ленина, но не ленинским пером. «Информирующий последние», «дела… выступлений». Разумеется, Каурову не помнились в точности эти и подоб- ные, рассеянные там и сям обороты речи, но осталось ощущение: листовка действовала бы еще сильней, если бы гибче, многообразней было слово! Возможно, выдастся удобная минута, когда он, не оскорбляя авторской чувствительности Кобы, дружески это ему выскажет. А пока должен кос- нуться иного.

- Вот что меня смущает. Каждый раз в листовке слово «партия» пишется с большой буквы.

- И будем так писать в пору отречений. Если большая буква служит делу, давай ее сюда!

- Но это вроде бы из Священного писания.

- Что же, партия для нас единственно священна.

- Однако в статьях Ленина…

Коба оборвал:

- Во-первых, не называй фамилий. Ты тут распустился. Говори: Старик. Во-вторых, он же отец партии. А мы люди поменьше. И в теперешней обс- тановке, думаю, он нас не упрекнет, что и большой буквой поднимаем партию.- Коба опять выдержал паузу.-Да и вообще-то им, заграничникам, надо больше прислушиваться к русским деятелям, к практикам, работающим на родной почве. А то оторвутся от действительности.

Впервые Кауров услышал, как Коба намекнул, что и Ленина может коснуть- ся критический огляд. Впервые же-по крайней мере, в беседах с Кауровым

- Коба применил к себе именование «русский деятель». И весело заклю- чил:

- Из-за транскрипции не поссоримся. Разногласие, Того, не принципиаль- ное.

И сунул руку под локоть спутника. Это был жест доверия. Оба в эти ми- нуты нежданной встречи как бы обменялись позывными, если употребить современный термин. И установили, что после пятилетней разлуки по-прежнему верны своей партии, разбитой, но не уничтоженной.

Уже покинув Невский, они шли по нешумной улице. На ходу Коба привычно, взглядом конспиратора окинул тыл, потом посмотрел в ту сторону, где за углом осталось желтенькое здание меблированных комнат.

- Желябов… Что говорить, героическая была натура, благородство про- тив низости, рыцарство против нечестности, искренность против подвоха. Но каков итог?

Похожий на обитателя ночлежки, бездомный профессионал революции усна- щал, как и некогда, риторическими вопросами нежаркую, не согретую эмо- циями речь. Однако Кауров ощущал в ней своего рода ласку Кобы. Чуждый каким-либо дружеским признаниям, Коба ласкал верного давнего товарища не восклицаниями, не излияниями чувств, а одаривал откровенностью, де- лился мыслями, разговорился, что не часто с ним бывало.

- Каков итог?-повторил он.-История засвидетельствовала в бессчетный раз, что прекраснодушные оказались битыми, раздавленными. Барон испро- бовал другой путь, но…

- Какой барон?

- Э, не потерять бы тебе звание интеллигента. Бароном в своих письмах Бакунин называл Нечаева. Барон испробовал другой путь, но никуда не ушел от теории героя и толпы. Эта теория, друг мой, рождает и рыцарей и провокаторов.

- И провокаторов?

- Бери Азефа. Сверхчеловек. Захочет и отправит на тот свет царского брата. Захочет и пошлет на казнь своего самого близкого якобы друга, руководителя боевой организации. И упивается в тиши собственной властью, силой своей личности. Вот как она, гиблая теория героя и тол- пы, может обернуться.

В афористически кратких фразах Кобы чувствовалась продуманность. Он, видимо, уже изучил историю русского революционного движения. Развился, не потерял миновавших, проведенных в подполье, в тюрьмах и в ссылке годов.

Каурову пришла на память еще одна строка из листовки Центрального Ко- митета партии: «Бебели не падают с неба, они вырастают лишь снизу…» Может быть, впрямь этот замарашка, тоже подобно немецкому бывшему то- карю выбравшийся из самых низов, теперь вырастает в Бебеля России?

Подошли к дому, где на верхотуре, под самым чердаком обитали два сту- дента-приятели Каурова. У них, любителей выпить, спеть, сплясать, не- редко устраивались пирушки. Хозяйка тоже отличалась склонностью к ви- нишку. В первом этаже помещался полицейский участок.

- Того, куда ты меня привел?

- Ничего. Опасность, как известно, стихия войны. Над этим логовом наи- лучшее для тебя пристанище. Спокойно здесь переночуешь.

Миновав полицейскую обитель, поднявшись по сбитым каменным плитам лестницы, вошли к весельчакам студентам. Коба ожидал в прихожей, пока Кауров объяснялся в комнате.

- Кто это с тобой?

- Грузин. Бедняк. Мой давнишний приятель. Приехал в Петербург поискать счастья. Хочет где-нибудь устроиться. Приютите его на ночь.

- Конечно, пусть ночует,

Вернувшись в прихожую к Кобе, Кауров сказал:

- Останешься здесь. Ни о какой политике не говори. Поддерживай мою версию: бедняк, приехал заработать. Завтра можешь перейти в другое место. Вот тебе адрес: Широкая улица.-Кауров назвал номер дома и номер квартиры.-Там живет мой брат. Я ему скажу.

- Ладно. Уходи. Наставлений читать не буду. Ты тертый калач. Сам зна- ешь: осмотрись, чтобы улица была чиста.

Короткое рукопожатие заменило какие-либо сантименты. На этом расста- лись.

Несколько дней спустя Коба пришел на ночевку к брату Каурова-врачу, обитавшему с женой на Васильевском острове. Хозяева отсутствовали, гостя впустила миловидная домашняя работница. По-прежнему заросший, он смахивал на разбойника. Под изгибом выдававшейся вперед жесткой шеве- люры, что зачесывалась лишь пятерней, был почти вовсе спрятан лоб. Ще- голявшая в белой наколке петербургская девушка оторопела.

- Буду ночевать,- объявил он. И, усмехнувшись, предложил:-Если ты меня боишься, запри куда-нибудь и возьми себе ключи.

Она так и поступила, заперла его в маленькой комнате. Вернувшиеся хо- зяева, загодя предупрежденные Алешей, застали пришельца под замком. Комнатка была заволочена табачным дымом. Коба сидел и курил. Ему уст- роили ванну, выдали смену белья, посадили к зеркалу побриться. Невест- ка Алексея постригла Кобе бороду, находившуюся в анархическом состоя- нии. Он сразу после ужина лег спать.

Наутро вместе с ним позавтракали, выпустили его по черной лестнице, проводили взглядами через окно. Он твердым легким шагом горца пошел по Широкой улице.

(Повествуя, Алексей Платонович добавил:

- Пошел по Широкой улице в прямом и переносном смысле слова.)