27

Минула еще приблизительно неделя. Кауров приходил к Аллилуевым на свой урок, однако Кобы уже не заставал. Угловая каморка пустовала, там мож- но было заниматься.

Как-то днем Кауров находился в «Правде», вычитывал корректуру профсо- юзной хроники. Раздался телефонный звонок. В трубке Кауров услышал:

- Того?

- Я.

Коба заговорил по-грузински:

- Хочу повидаться. Ты свободен?

- Через полчаса освобожусь.

- И куда пойдешь?

- В нашу типографию на Ивановской. Понесу гранки.

- Условились. Где-нибудь на улице я тебя встречу.

И вот на какой-то улице зимнего Питера к Каурову, неизменно носившему студенческую шинель и форменную, с синим околышем фуражку, подошел Ко- ба. Он, как и прежде, ходил в кепке и в летнем забахромившемся пальто. Кое-как намотанный шерстяной шарф топорщился вокруг шеи. Из-под шарфа виднелись краешки наползавших к кадыку черных, на вате, вшитых в пид- жак вставок.

Коба был мрачен. Казалось, некий пламень еще истемнил его смуглое ли- цо. Глаза, по-всегдашнему маловыразительные, смотрели исподлобья.

- Коба, что с тобой? Ты болен?

- Нет, не болен.-Он замолчал; слова будто наткнулись на какое-то пре- пятствие. Потом все же заставил себя произнести:-Ты мой друг. Только с тобой могу об этом говорить.

- О чем?

Опять точно какая-то затычка не позволила Кобе продолжать. Деся- ток-другой шагов они шли молча. Затем Коба опять одолел незримую пре- пону:

- Знаешь, приключилась неважная история… Есть один товарищ… Осед- лая жизнь, семья…-Отрывистые фразы разделялись паузами.-Очень хоро- ший человек… У него жена… Понимаешь, баба.,. Лезет…

Он с усилием вытягивал из себя эти признания. Тут столкнулись его замкнутость и припадок искренности, которая для Кобы была невероятно трудной. И все же потребность выговориться пересиливала.

- Навязывается,-продолжал он-Навязалась…

Внутренняя борьба, мучения Кобы, высказанные в словно обрубленных сло- вах, были естественны, человечны. В нем жили, возвышали голос понятия подлости, понятия чести. Жили и терзали, сжигали его.

Ничье имя Коба не назвал. Извергнув свою исповедь, он сказал свобод- ней:

- Хоть отрубай сам себе палец, как отец Сергий у Толстого.

- И отруби!

- Поздно.

- Тогда уходи оттуда.

- Куда уйдешь?

Эти слова опять трогали искренностью.

- От самого себя?-протянул Кауров.

Не ответив, Коба легонько подтолкнул друга вперед-это был жест расста- вания,-а сам повернулся, зашагал обратно. Его поглотил питерский хо- лодный туманец.