"Озеро смерти" - читать интересную книгу автора (Гардинер Мэг)

ГЛАВА 3

Подъехав к дому, я несколько минут посидела в машине, стараясь отделаться от полученных за вечер гадостных впечатлений. Не хотелось, чтобы Люк видел меня настолько подавленной. В ушах еще слышался хруст битого стекла, и я продолжала видеть перед собой наэлектризованные до предела глаза Табиты. Я чувствовала в своей руке руку искалеченного человека. Она была мягкой, словно состояла из одних хрящей.

Выбравшись из «эксплорера», я захлопнула дверь и побрела по улице.

Когда, вытащив пострадавшего из-под грузовика, спасатели из пожарной команды опустили тело на носилки, я не знала, сумеет ли этот человек продержаться до прибытия в госпиталь. Спасатели работали, как всегда, аккуратно — словно пытались спасти хрустальный сосуд.

И не было ни малейшей зацепки насчет его личности. Я не представляла, для чего этому человеку понадобилось явиться на мессу и кому были адресованы его вопли. В полиции Санта-Барбары я сделала заявление, сообщив обо всем увиденном, и даже высказала мнение, что пострадавший казался слабым или больным человеком. Еще я предположила, что больны сами «Оставшиеся», назвав их инфицированными патологической формой веры. Окинув взглядами разбитую витрину и мокрую от раздавленных тыкв мостовую, полицейские лишь недоуменно пожали плечами, не зная, как расценить мою информацию. Копы уважают факты, а вовсе не метафизику с налетом мистики.

Толкнув калитку, я направилась к своему коттеджу вдоль росших у тропинки дубов. Перед тем как войти, еще раз удостоверилась, не дрожат ли руки, и придала лицу заведомо благодушное выражение.

В гостиной было пусто. В доме не раздавалось почти никаких звуков, за исключением негромкого бормотания телевизора, на экране которого как раз шли городские новости. Приглушенным голосом диктор рассказывал о погибшем сером ките, выбросившемся на пляж. Ни голоса Люка, ни его няни я не слышала. Решив позвать няню по имени, я вдруг осознала, что нигде не видно ее рюкзака или книжек. Позвав еще раз и не получив ответа, двинулась в сторону темного проема, где располагалась спальня Люка.

От моего толчка дверь открылась, и свет упал на кровать мальчика, рядом с которой сидел мужчина.

— Господи Боже… — охнула я.

— Тихо, ты его разбудишь.

— Джесси, никогда не пугай меня так.

Никак не ожидая, что его присутствие в доме может меня испугать, Джесси с некоторым удивлением покосился в мою сторону. Потом сказал:

— Я заплатил няне и отослал ее домой. Что не так?

— Что ты здесь делаешь?

— Просто стерегу ребенка.

Люк спал, закинув обе руки за голову. Пижама сбилась вверх. Поправив одеяло, я положила рядом со спящим мальчиком его игрушечного медвежонка. К груди мишки была пришита эмблема эскадрильи Брайана: «Ударная истребительная эскадрилья номер 151 „Бдительные“».

Вслед за мной Джесси выбрался из спальни. Прежде чем задавать вопросы, он беззвучно затворил за нами дверь.

— Рассказывай.

На кухне, встав на цыпочки, я достала с полки бутылку «Джека Дэниелса», припасенную на особый случай.

— Ты был прав. С ними Табита. И она хочет забрать Люка.

Джесси уставился на мою вывалянную в дорожной пыли вельветовую куртку и на исцарапанные осколками руки. Ждал, как я объясню остальное. Я налила себе немного виски, на два пальца. Выпив глоток, почувствовала, как «Джей-Ди» обжег глотку, и поставила локти на кухонную стойку. Потом локти разъехались в стороны, и я уткнулась лбом в свои сложенные руки, прямо у стакана.

— Картина следующая: Табита вскочила на последний автобус. Но автобус в огне, шины лопнули, и машина несется к обрыву. Табита все давит и давит на сигнал и думает, что она спасена. — Я выпрямилась. — Кажется, я ошиблась в «Оставшихся». Они далеко не обыкновенные фундаменталисты. Скорее, сектанты, фанатики Судного дня!

И я рассказала Джесси о происшедшем. Выехав на кухню, он включил воду, заставил меня отставить в сторону стакан и первым делом промыл порезы. Пока я говорила, Джесси отыскал антисептик и бактерицидный пластырь. Затем с чисто мужской небрежностью налепил пластырь мне на руки.

Наконец он решился хоть что-то спросить:

— Не поговорить ли со специалистом по семейному праву? У нас в конторе есть такой, настоящий питбуль в вопросах опекунства.

— Нет повода. Брайан давно все оформил. И она не может прийти просто так и забрать Люка с собой. Пока Табита не вызовет нас на суд, нет и нужды в адвокате.

— Что собираешься делать?

— Держать себя в руках, а на будущей неделе отвезти Люка к отцу. Как я и планировала.

Джесси посмотрел на фотографию Брайана, примагниченную к холодильнику:

— Да, понимаю, наш Капитан Америка с этим справится.

В его словах прозвучала обидная интонация, но я пропустила замечание Джесси мимо ушей. Мы оба слишком устали. Сегодня Джесси работал до позднего вечера. Я знала наверняка: одежда на нем была та же, что и днем на слушаниях. Рукава закатаны, на шее — красный галстук, не слишком туго затянутый. Джесси заговорил снова, и мне показалось, что такой хрипловатый голос мог принадлежать человеку постарше.

— Скажи, Эв, возможно ли, что этот Вайоминг — жулик, артист? Что он не верит в чушь, которую проповедует, и просто тянет из них деньги?

— Нет. Я так не считаю.

Я допила виски.

— Полагаешь, его слова насчет «первой американской штурмовой церкви» не гипербола?

— Он агитирует прихожан открыто противостоять антихристу. И готовит почву для прямого насилия. Именно Вайоминг приказал толпе напасть на грузовик.

Я снова чувствовала запах горелой резины и видела руку искалеченного человека… Почему это, войдя в церковь, он так кричал? Трудно вообразить, чем ему навредили «Оставшиеся».

Вслух я сказала:

— У меня предчувствие. Пастор Пит планирует совершить что-то грандиозное.

В комнате повисло напряженное молчание.

— Сценарий с «Вратами Господа»?

Массовое самоубийство? Я вздохнула.

— Они не говорили про переход к иной реальности. Разговор шел о мессии в зеленом берете, ведущем людей на битву.

— Случай в Вако?

— Не слышала о таком.

Он выдержал мой взгляд. Я опять отхлебнула из стакана.

— Что скажешь Люку?

Я даже не могла предвидеть, что Джесси так привяжется к моему племяннику. Но таков Джесси: он всегда давит на слабые места. Циничный, как шаман, в отношении взрослых, он точно знает, как поладить с ребенком. Напрямую или разжигая интерес, Джесси легко располагает к себе детвору. Внимательно слушая, что они говорят, он умеет заставить их слушаться. Люка он научил плавать — не бояться, а любить воду так, как любил ее Джесси. Когда-то он был пловцом мирового класса.

Я посмотрела на него. В голубые глаза, на длинные волосы и на серьги, выдававшие его пиратские наклонности. Джесси необычайно обаятельный. Хотя он на пять лет младше меня, но вовсе не кажется молодым. Глаза Джесси холодны как лед и никогда не отражают иллюзий.

Протянув руку, я убрала с его лба прядь волос. Несильно сжав мои пальцы, он повел руку вверх.

— Ой! — вдруг сказал Джесси.

Мы оба вздрогнули, и он показал на запястье, где быстро набухала капля крови — порез от застрявшего в рукаве стекла.

— Будет лучше, если я приму душ.

Через десять минут я уже стояла в спальне, застегивая пуговицы на свежей рубашке. В этот момент послышался голос Джесси:

— Смотри, ты в новостях.

Пройдя кривым коридорчиком, я вернулась в комнату. Джесси сидел на диване, стараясь дотянуться до пульта от телевизора. Он добавил громкости, и тут я увидела себя, лупцующую Питера Вайоминга цитатами из Библии. Как раз передавали репортаж о похоронах Клодины. После вечерней свалки такое начало казалось совершенно безобидным.

— Делани, мне пора.

Дотянувшись, Джесси усадил меня рядом с собой и взял за руку. Потом обхватил меня двумя руками и поцеловал. Потом еще и еще. Закрыв глаза, я прильнула к его телу. В Джесси было что-то очень хорошее — его чувство, всегда просыпавшееся в моменты, когда я поступала правильно. Чувство, более сильное, чем соблазн, или влюбленность, или даже «основной инстинкт». Я сидела, прижавшись к Джесси, стараясь продлить момент и окончательно успокоиться.

Еще до аварии, когда мы едва познакомились, я отнесла Джесси к совершенному американскому типу, приняв за человека, который имеет все — приятную внешность, ум, атлетические данные. Такого, который легко парит над реальной жизнью, счастливый и недосягаемый. На самом деле я его совсем не знала. И потребовалось ужасное несчастье, чтобы я поняла наконец твердость его характера и непреклонность. И приняла возмутительную способность Джесси трогать меня единственно правильным образом.

Еще поцелуй, и я позволила своим рукам скользнуть вверх по его предплечьям и обхватить спину. У Джесси всегда была крепкая, накачанная плаванием мускулатура. Теперь его плечи и руки выглядели рельефными, словно резной дуб, а их физическая сила лишь возросла от двойной нагрузки, выпавшей на долю верхней половины тела. Я обвила его как плющ. Джесси казался надежным оплотом.

Наконец он проговорил:

— Я не могу остаться.

— Знаю.

Он не станет тратить на меня ночь. На следующее утро назначены ранние слушания, Джесси жил неблизко и не догадался захватить свежую сорочку. Как не взял и болеутоляющего, в котором объективно нуждался. Помимо прочего, сломанная спина означала, что нам требуется время. Процесс исключал всякую спонтанность.

Несмотря ни на какие соображения, Джесси запустил пальцы в мои волосы и поцеловал в шею. Я запрокинула голову, почувствовав, как его дыхание коснулось кожи там, где грудь не была прикрыта рубашкой. Потом он осторожно зубами расстегнул пуговицу, и я ощутила на своей коже его губы.

Неожиданно для нас обоих сзади послышался знакомый голосок:

— Я хочу пить…

Я вздрогнула. Поднял голову Джесси. Люк стоял в дверях, моргая и стараясь привыкнуть к свету.

Секунду я колебалась, хотя отлично понимала, что Люк ни за что не вернется в постель, не попив. Затем встала и налила мальчику полный стакан молока. Когда вернулась, Люк сидел рядом с Джесси на диване. С сонным видом он попил молока, после чего я взяла мальчика за руку и скомандовала:

— Марш в постель.

В ответ Люк прильнул лицом к груди Джесси, демонстративно не обращая на меня внимания. Джесси сказал:

— Ладно. Давай-ка я тебя прокачу. — Он перенес тело на кресло-каталку и похлопал по коленям: — Запрыгивай, маленький пижон.

Люк вскарабкался на каталку.

Вскоре, уложив Люка и дождавшись, когда мальчик заснет, Джесси отправился домой. Прогулявшись до машины — надежной, с мощным двигателем и ручным управлением, — я наклонилась, поцеловала его и внимательно проследила за тем, как он садился в салон. К ночи похолодало, и пока Джесси не отъехал, я стояла одна на пешеходной дорожке, растирая голые плечи своими истерзанными битым стеклом руками. По коже неприятно струился холодный ветер.

Действительно осень. Я слишком устала, чтобы сопротивляться ей. Смена сезона выглядела неприятной чисто физически. Я опасалась, что осень разрушит и мой собственный благополучный фасад, выставив на всеобщее обозрение голые ветви одиночества. Казалось, дела шли неплохо — счет в банке и книга, обещавшая стать событием городского книжного фестиваля. Был даже любящий меня мужчина.

Впрочем, я знала, что за картина откроется моим глазам после отъезда Люка: кое-как устроенное, ни к чему не обязывающее существование. А еще работа. Точнее, бумагомарание ради куска хлеба. Любовник, уехавший куда-то в ночь. Комната в доме, который вот-вот опустеет.

Я снова прошла через калитку. Потом остановилась около дома, чтобы собрать брошенные Люком игрушки. Персонажи из «Звездных войн»: Квай-Го Джи, Дарт Вейдер. Их имена я знала лучше, чем имена апостолов, — потому что они были частью мира детства, открывшегося мне не так давно. Или, к примеру, знание предметов, которые мальчик может случайно засунуть себе в нос. Палочки для еды кажутся опаснее, чем сладости «Эм-энд-эмс», но их куда как проще извлечь.

Я подняла лицо к небу. На небе горели влажные, слегка расплывавшиеся звезды. Обычная детская уловка — не дать слезам выкатиться наружу. «Нет, мэм, я не плачу. Просто смотрю на самолет. Тетя Эви…»

— Черт! — выругалась я и вернулась в дом с потекшими глазами.

Утром я не сказала Люку о Табите, так как не хотела портить ребенку настроение перед школой. Он вставал нехотя и оживился лишь перед зеркалом, увидев свою прическу. Я слышала, как Люк произнес:

— Ой, какой я страшный…

Так происходило почти каждое утро. Причесаться толком не удалось, и голову Люка пришлось сунуть под водопроводный кран. С выходом мы запоздали. Звонок раздался, когда наш ученик брел на расстоянии квартала от школы. Люк немедленно сделал спринтерский рывок. Рот открыт, рюкзак болтается на спине — он так и влетел в ворота школы.

Я провела утро в изучении дел, необходимых для подготовки апелляционной записки, текст которой подрядилась написать, и перебирала статьи о прецедентах до тех пор, пока поисковая машина не выдала самый объемный результат. Несколько раз пыталась связаться с братом, без всякого успеха. И позвонила в больницу «Коттедж», чтобы справиться о состоянии ворвавшегося в церковь человека. Никакой информации, даже имени пострадавшего, мне не сообщили, и я решила, что у него мало шансов.

Чувствуя беспокойство, я поехала в центр и направилась прямо в публичную библиотеку Санта-Барбары. Захотелось больше прочитать про «Оставшихся», как можно тщательнее изучить этих ловцов душ, завладевших Табитой. Кто они? Обычные кукловоды? До того как Табита придет ко мне, нужно понять, с кем пришлось встретиться лицом к лицу.

Библиотека располагалась в просторном здании испанской архитектуры, выстроенном напротив здания суда. На фасаде висел рекламный плакат, приглашавший на открытие книжного фестиваля Санта-Барбары, и эта мысль согрела мое сердце. Однако, внимательно изучив микрофиши «Ньюс пресс», я так и не нашла серьезной информации, связанной с «Оставшимися».

Я узнала, что их церковь основали пять лет назад, а до этого у Питера Вайоминга имелось свое дело: он занимался чисткой ковров. Повинуясь новому зову, он продал компанию «Чистка паром», назначил себе духовное звание, тут же засветился на публике, где был освистан, но вскоре нашел последователей и жену. Как сообщили «Брачные новости»: «Питер Вайоминг сочетался браком с Шенил Кристал».

Звучное имя, и, судя по фотографии, невеста была что надо. Фотограф заснял Шенил — дородную, в белом стетсоне, гордо стоящую рядом с женихом. Оказалось, Шенил — та самая солистка хора, только одетая с претензией на ковбойский стиль и в грубых ботинках.

Другие, совсем недавние, статьи относились к демонстрации протеста на похоронах упавшего с лошади ученика школы с совместным обучением, выходца из Индии, и одного гомосексуалиста, убитого прошлым летом. Перечень лозунгов звучал как молитва: «Негодуйте, ибо конец близится».

Изучать оказалось практически нечего.

Выйдя из библиотеки, я пересекла улицу и направилась в здание суда, чтобы поучаствовать в слушаниях «Гол против „Беовульф букс“». Скип Хинкель — поверенный Присциллы Гол — уже расхаживал по залу, допрашивая свидетеля из калифорнийского департамента охраны природы. Его интересовал целый ряд вопросов. Какая микрофлора характерна для полости рта хорьков? Какие травмы могут нанести их челюсти? Если принять во внимание, что хорьки, имеющие отношение к настоящему разбирательству, привезены из Ванкувера, являются ли канадские хорьки особенно свирепыми? Джесси сидел, подперев лоб руками, словно его рабочий день начался уже давно.

По пути домой я решила включить радиоприемник, надеясь поймать музыку кантри в исполнении девчонок из «Дикси чакс». Удалось зацепить лишь новости о том сером ките. Одна станция оплакивала гибель огромного животного, другая дискутировала на тему оптимальной организации вывозки трупа с городского пляжа. На место происшествия они высадили особого диджея, интонации которого напоминали репортаж о катастрофе «Гинденбурга».

— Невероятная картина, — говорил репортер. — Корки, ты видела это?

— Нет, Адам. Собираюсь подъехать на место после эфира.

Иногда Санта-Барбара считает себя чем-то вроде Монако, но бывают моменты, когда мой город очень смахивает на захолустье.

Очутившись дома, я быстро проглотила сандвич с тунцом и предприняла еще одну попытку собрать факты, зайдя на веб-сайт «Оставшихся». Главная страница сайта оказалась оформленной довольно броско, с вращающимися крестами, анимированными сполохами пламени и расставленными где надо и не надо восклицательными знаками. В глаза бросились заголовки: «Дежурный по чудищам!!!», «Морда месяца!!!». Лауреатом октября был член сената США.

Одну из статей авторы озаглавили так: «Большой Брат подсматривает!!!»

Информация предупреждала читателя о том, что правительственные компьютеры записывают в память всю электронную почту и любые телефонные разговоры. Спутники следят за перемещением граждан при помощи спрятанных в двадцатидолларовых банкнотах металлических полосок. Задача правительства состоит в выявлении христиан, слежке за ними и постепенном отлове. Правоверные члены «Оставшихся» не должны использовать мобильные телефоны, почту или мгновенные сообщения. Куда безопаснее общаться лично, и лучше, если люди собираются небольшими группами. Федеральные агенты хорошо знают свое дело. Сообщать важные сведения следует узкому кругу наиболее проверенных членов церкви. При такой постановке дела «Оставшиеся» в целом останутся нетронутыми, если даже часть последователей будет скомпрометирована. И никому не удастся их победить.

Я потерла лоб. Здесь попахивало идеологией своего рода сопротивления, причем без явного лидера. Такой стратегии придерживались террористы и ультраправые радикалы христианского толка. По их теории группам сопротивления не стоило противостоять регулярным частям, но такие группы состояли из тактических звеньев, способных действовать в полной изоляции и совершенно самостоятельно. Наконец, поскольку какой-то цепи управления вообще не предполагалось, то невозможно и убить эту «гидру», просто отрубив ей голову. И с течением времени террор превращался в данность.

С переходом в раздел полезных ссылок мои подозрения усилились. Я бегло просмотрела «Христианский путеводитель по компактному оружию», «Манифест патриота», изучила даже детский лепет на тему о конспирации, оказавшись на поле одиночек, аутсайдеров и бомбистов — территории тайно произрастающей злобы и веры в могущество керосина, смешанного с удобрениями из нитрата аммония. Чтение едва ли развлекательное.

«Оставшиеся» явно что-то готовили. Но что и когда? На какой-то момент я засомневалась: действительно ли они исповедовали идею децентрализованного сопротивления? Их стратегия не выглядела чисто оборонительной. Тактические звенья имели свободу действий, необходимую для наступательного боя.

Во мне кипели эмоции. Решив остыть, я на время отключила соединение. Нужно было отбросить личные чувства в сторону, как фактор бесполезный и мешающий.

Пройдя через лужайку, я постучала в кухонную дверь Ники. Она сидела дома, закрыв картинную галерею на всю неделю. Ники расположилась за кухонным столом, отвечая на открытки с соболезнованиями, и была очень бледной, что сразу бросалось в глаза на фоне обтягивавшей живот яркой, не по размеру огромной футболки. Она не произнесла ни слова. Не было и серебряных украшений, которые Ники так любила и всегда подбирала с особой тщательностью. Не брякнул ни один из ее браслетов.

Я осторожно спросила:

— Не хочешь ли подышать воздухом? Пойдем на пляж.

По мокрому песку мы с Ники бродили босиком, прикрытые от ветра высокими скалами. Холодные волны окатывали наши ноги по щиколотки. Одинокий серфер украшал сверкавшие на солнце волны замысловатыми фигурами. День ясно-голубого цвета казался идеальным, и долгое время мы шли молча.

Постепенно мысли об «Оставшихся» сменили направление, и на месте ускользавшего от моего сознания «Что?» явственно проявилось более уместное «Почему?». Почему их церковь выстроила столь истерическое мировоззрение? Война — это протест или выражение их готовности поверить во все, что угодно? Неужели жизнь настолько пресытила этих людей, что им уже недостаточно скалолазания или рафтинга и нужно представить себя в фокусе некоего особого предназначения?

Наконец Ники заговорила:

— Знаешь, мама никогда не любила пляжи. Она выросла на острове, в тропиках, потом двадцать пять лет прожила здесь и не терпела самой мысли о песке.

Сказав так, она улыбнулась. Мы начали вспоминать Клодину, ее насмешливые и острые разговоры и то, как она пережила известие о СПИДе, заразившись этой болезнью от своего прежнего возлюбленного с Гаити.

Некоторое время спустя наш разговор возвратился к событиям на кладбище, к деталям. Я понимала, что Ники хотелось знать подробности. Едва она заговорила о протестовавших, я сразу замолчала. Ники взглянула с удивлением:

— Ты совершенно не слушаешь. Что происходит?

Я начала было трясти головой, но тут Ники показала на мои изрезанные руки и удивленно подняла брови.

— Объясни это. Кажется, ты что-то скрываешь.

Мой рассказ она выслушала с удивлением и озабоченностью.

— У Табиты что, тараканы в голове завелись? Я могла бы понять ее ожесточение после развода, но вступить в секту, сказавшую, что бывший муж — сам сатана? В наши дни это экстрим.

Сообщив про антивоенный уклон «Оставшихся», я заметила, что отчасти именно это и привлекло Табиту в их группировку.

Другим фактором казалась теория пастора Пита о конце света — заведомо мошенническая.

Сью-Джуди Роубак, мать Табиты, принадлежала в свое время к другой группе верующих, предсказывавших вознесение, которое их церковь ожидала на Троицу в 2000 году. Чуда не произошло, и госпожу Роубак охватило разочарование. Почувствовав, что ее обманули, Сью-Джуди утратила душевное равновесие, а затем впала в депрессию, из которой так и не смогла выкарабкаться. С позиций Табиты происшедший с матерью душевный надлом вполне мог показаться происками самого дьявола.

— Посмотри, Питер Вайоминг перевернул реальность с ног на голову. И то обстоятельство, что мир существует до сих пор, означает, что он вот-вот взорвется. Обычно происходит наоборот, и факты служат доказательством существования законспирированного демонического сценария.

— Эв, они параноики. Так рассуждают только параноики.

— А молчание означает доказательство. «И когда Он снял седьмую печать, сделалось безмолвие на небе»…

— Учти, молчание вовсе не означает бездействия. Слышала такой шпионский термин: «прикрытие»? Так что не торопись бросать версию с тайным сценарием. Кстати, для них не существует авторитета власти. Эти люди не доверяют интриганам из правительства или жирным котам из корпораций.

— «Ибо Он тот, о котором сказал пророк Исайя: глас вопиющего в пустыне; приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему».

— Теперь поняла? Возможно, Питер Вайоминг перебарщивает, говоря о сибирской язве как части дьявольской игры в конец света. Однако не стоит заблуждаться насчет самого Пентагона. Как ты думаешь, войска хорошо защищены от нападения такого «завтрашнего святого», но вооруженного пробирками со спорами и ракетными установками? Учти, в пятидесятые годы ЦРУ экспериментировало с ЛСД, используя солдат в качестве подопытных. Военные распыляли над Сан-Франциско опасные бактерии — как потом объяснили, «для изучения эффективности бактериологического оружия». Ничего себе ученые… Чье оружие они испытывали, и против кого оно было направлено? Пострадали только американские граждане. Пастор Пит? Не он изобрел тайные операции.

Ники брезгливо поморщилась.

Такие взгляды Ники получила от своего ныне покойного отца, профессора-марксиста и специалиста по большой политике. Я всегда полагалась на житейскую мудрость подруги вне зависимости от состояния, в котором пребывала Ники. В такой мудрости и состояло самое подкупающее свойство ее характера.

— В конце концов, именно паранойя гонит по жилам кровь, и к ничтожной жизни маленького человека добавляется нечто высокое. Представляю ощущения Табиты, к примеру, ожидающей глобального катаклизма в Нью-Йорке на площадке, оставшейся от ВТЦ.

— Вот уж действительно предчувствие Армагеддона. Никогда об этом не думала.

— Апокалипсис. Если задуматься, ощущение в самом деле необычное.

Я остановилась, захваченная этой мыслью.

Ники задумчиво проговорила:

— Нашему небу и самой земле назначено сгореть в огне. Они лишь ждут Судного дня, когда погибнут наконец все грешники.

— «Милая, сядь и спрячь голову между колен».

— «…Мы, по обетованию Его, ожидаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда».

Она лукаво посмотрела в мою сторону.

— Папа написал книгу о концепциях утопии «Подлежит геенне огненной». Это перспектива для атеиста, хотя название он взял из Библии.

Обернувшись, она подошла поближе.

— Эван, если вдуматься, конец света не означает разрушения Земли. Это лишь смена общемирового порядка. Новый Иерусалим — обычный синоним революционного восстания. Таким образом, речь идет о заре новой системы, в законах которой нет места нищете, страданию и самой смерти. И это, можешь мне поверить, довольно сильная идеология.

Я слегка помедлила, прежде чем нашла что возразить.

— В предположении, что ты веришь искренне.

— Всегда веришь искренне в случае, если это твой личный апокалипсис. В этом суть вопроса. А всех, кого ненавидишь, уносит очистительное пламя.

По ступням Ники прошла волна и тут же откатилась в море.

— Кстати, апокалипсис — вовсе не средство воздать по заслугам. Здесь иное: надежда. Ибо сказано: не имеет значения, сколь отвратительно живется сейчас, если в конце придет Бог и если он победит. Ведь Бог сильнее, чем дьявол.

Ники взмахнула руками:

— Тогда чего мы боимся?

Она убедила меня. В довершение разговора Ники подперла бока руками и с шутливым выражением спросила:

— Любишь ли ты Иисуса, девочка?

Темные глаза внимательно смотрели на меня. Несмотря на тон, Ники ожидала вполне серьезного ответа. Все остроумие куда-то подевалось, и я уставилась на мокрый песок под ногами.

Выждав секунду, Ники махнула на меня рукой и пошла дальше по пляжу.

— Эх, да ты вообще не способна увидеть светлую сторону. Потому что тратишь много времени на свои книги, выдумывая катастрофы.

Мой роман «Литиевый закат» рассказывал о безрадостном будущем человечества, выжившего после мировой войны. Войска тоталитарного режима сражались против народа моей героини. Те, кто спасся, страдали от последствий тепловых ожогов и вызванных ядерными взрывами генетических повреждений. Мутации и ритуальные самоубийства были в этом выдуманном мире обычным делом.

— Эв, бессмысленное массовое убийство — настоящий апокалипсис поп-культуры.

— О-о, ты меня сразила.

— Кстати, в твоей радиоактивной прерии тоже есть выжившие. И твой роман не о самоуничтожении культуры как таковой — скорее, книга говорит о человеческой стойкости. Да, все твои герои на грани, они слишком много пьют и слушают чертову музыку Пэтси Кляйн. Но эти люди держат себя в руках, и они сражаются. Тебе нравится описывать людей несгибаемых. Кажется, по сюжету за спиной у этих было девятьсот мегатонных кратеров.

Я улыбнулась. Приятно услышать в ее голосе живые интонации.

— Очнись, женщина, фантастика позволяет вообразить совершенно новый мир. Это самое волнующее. В начале было Слово. «Итак… что приготовить сегодня?» Правда, неплохой сюжетный ход? Люди обожают новые возможности, и они любят творить. Твоя голова слишком забита, чтобы это понять.

— Значит, я глупая гусыня, а «Оставшиеся» — настоящие оптимисты.

— Не правда ли, ирония судьбы?

Я положила руку на плечо Ники.

— Любимым изречением отца была цитата из Паскаля: «Человек никогда не несет зло с таким усердием и такой щедростью, как во имя религиозных убеждений». Стоит понять, что так убеждает «Оставшихся» в их вере. Радость от нажатия на спусковой крючок.

Словно так и сделав, Ники прерывисто вздохнула и расплакалась. Спустя минуту, справившись с собой, проговорила:

— Мама должна была остаться… Подсказала бы верную мысль.

Тыльной стороной ладони Ники вытерла мокрые от слез глаза.

— Не сомневайся, иногда Бог заставляет летать даже собачье дерьмо.

Мы остановились. К нашему полному изумлению, на песке лежал кит в окружении завсегдатаев пляжа, строителей и телевизионщиков. Казалось, он занимал чуть ли не весь пляж, возвышаясь на песке, словно огромный серый пудинг, вокруг которого лаяли собаки и кольцом валялись водоросли.

Через секунду ветер переменил направление, и в нос ударил запах, едкий и такой противный, что Ники тут же стошнило. Через минуту, выпрямившись, она сказала:

— Апокалипсис в Санта-Барбаре. Смотрите прямую трансляцию в пять часов по Си-эн-эн.

В три часа дня я забрала Люка из школы. Мы шли пешком и, дойдя до дома, решили перекусить и погреться на солнышке. Присев на траву, я сообщила ребенку новость:

— Мне нужно сказать тебе что-то важное. Твоя мама вернулась в Санта-Барбару.

Люк перестал тянуть сок из пакетика и взглянул на меня большими карими глазами.

— Теперь она живет в доме бабушки, на холме за городом.

Люк сидел не двигаясь, хрупкий, как стекло, с торчавшими из шорт тонкими ножками, словно прислушиваясь: не шевелится ли кто-то в кустах?

— А папа собирается там жить?

— Нет, он по-прежнему собирается переехать в Чайна-Лейк. Малыш, они не станут жить вместе.

Увидеть глаза шестилетнего ребенка, направленные в пустоту, в пространство, — это лишит покоя кого угодно. Чтобы вернуть мальчика обратно, я слегка потеребила его за плечо. Его губы медленно разжались, и Люк сказал:

— Но она не разрешит взять Тедди. Я не могу к ней поехать.

— Что?

Выпав из маленькой руки, в траву покатился пакетик из-под сока. Люк сцепил пальцы вместе.

— Она не любит Тедди. Потому что на Тедди папина нашивка. И мама бесится из-за черепа.

Все правильно. Табита просто ненавидела эмблему эскадрильи: мертвая голова с красными глазами и кинжалом, зажатым в зубах. Все же я не могла уловить того, что хотел высказать Люк. Он весь сжался, а пальцы и вовсе свело судорогой. В голове мальчика определенно засела мысль, которую я никак не могла понять.

— Она не разрешит Тедди остаться, а я не могу оставить Тедди. Не заставляй меня оставаться в ее доме.

— Люк, нет, что ты… Сердце мое, ни за что.

Я притянула ребенка к себе.

— Ты не поедешь в ее дом. Ты останешься со мной, пока я не отвезу тебя к папе.

«Эван, какая ты дура». Я обнимала Люка двумя руками, чувствуя, как его пальчики дрожат. Он спросил:

— Обещаешь?

— Честное слово.

Малыш поверил с трудом. Заставил дважды повторить обещание и добавить к клятве «чтоб я сдохла» и «провалиться на этом месте». Немного погодя, выглянув в кухонное окно, я увидела Люка, который брел к цветочной клумбе, неся в руках космонавтов из «Лего» и молоток для крокета.

Еще раз позвонив брату, я наконец застала его на аэродроме. Он сам снял трубку, ответив просто:

— Делани.

Я сказала:

— Привет, братец.

— Эв! Как мой малыш? Готов к переезду в Чайна-Лейк?

Брайан принялся расписывать новый дом, комнату, приготовленную для сына, школу и рассказал даже о том, как разросся город. Когда-то, еще подростками, мы жили в Чайна-Лейк. Наш отец работал на военной базе и занимался какими-то исследованиями.

— Это город-космополит. Здесь даже есть светофоры. Спорю, тебе не терпится посмотреть.

— Не надейся. Школу я вспоминаю каждый раз, когда включаю микроволновку.

Не хотелось его огорчать, но есть три вещи, к которым я всегда перехожу сразу: выпивка, секс и плохие новости.

— Брайан, Табита вернулась в Санта-Барбару. Мы виделись, и она сказала, что хочет забрать Люка. Ни больше ни меньше.

На линии наступила короткая тишина.

— Надеюсь, этого не будет. Пока. — Снова пауза. — Что еще случилось? Судя по голосу, ты нервничаешь. В чем дело?

— Она ударилась в религию. В самом худшем смысле.

Пятисекундная пауза.

— Твою мать…

На той стороне провода послышался фон мужских голосов и резкий звук двигателя взлетающего самолета.

— Придется поговорить чуть позже. У меня совещание. Слушай… Она его не увидит, она не будет с ним говорить, и она не тронет его пальцем. Все поняла?

— Конечно.

— И, Эван…

— Что?

Послышались громкие голоса и звуки очередного взлета.

— Как она выглядит?

Чего было ждать? Брайан слишком любил ее.

— Табита? Она родилась заново.