"Дитя Феникса. Часть 2" - читать интересную книгу автора (Эрскин Барбара)

Книга третья 1244–1250

Глава семнадцатая

Лондон. 1244

В доме на Грейсчерч-стрит было темно, мрачно. Небо над ним заволокло черными тучами. В небольшом, узком дворике слышались раскаты грома, лил дождь. Его тяжелые капли лупили по лужам. Струи воды бежали к сточной канаве на улицу, по которой несся стремительный поток, увлекая с собой всяческий мусор. Был полдень, но в доме горели свечи.

Роберт де Куинси стоял у стола, держа в руке документ, скрепленный печатью короля Англии.

Элейн, застыв у камина, смотрела на бумагу, не делая при этом никакой попытки подойти и взять ее у него из рук.

Роберт положил документ на стол.

– Вот, как я и обещал. Разрешение на свидание с твоим братом Граффидом в Тауэре.

– Благодарю.

У Элейн выросли новые золотисто-рыжие волосы. Они были такие же пышные, как прежде, и завивались локонами. Но теперь по золоту проступали серебряные нити, хотя ей было всего двадцать шесть лет. Лицо ее осталось таким же прекрасным, только высоко на лбу едва был заметен небольшой шрам – след от ожога, но он был скрыт под ее головным убором. Другой был в уголке рта. Остались страшные следы на одной руке – кожа на внутренних сгибах пальцев была пунцового цвета.

За три прошедших года Роберт видел ее во второй раз. Король Генрих дал очень ясно понять, что ему лучше держаться подальше от Фозерингея. Роберт не спрашивал Генриха, что тому было известно о произошедшем и какие силы стояли за королевским повелением оставить Элейн в покое. Он еще долго жил, опасаясь возмездия, но со временем страх начал проходить, и Роберт перестал то и дело оборачиваться, ожидая удара ножа в спину.

Но на этот раз он явился в дом к бывшей графине Честер по приглашению, дабы передать ей письмо от короля. Он давно обрел свой обычный спесивый вид, а тут особо приосанился к случаю.

Но когда Элейн, наконец, предстала перед ним, при виде ее холодного лица он сразу сник, и его самоуверенность исчезла.

– Ты здорова? – спросил он, с трудом изобразив улыбку.

– Да.

– Мне лучше удалиться.

Он явился сюда добрым вестником, прощупать почву в надежде завоевать ее расположение, – ведь это он добился для Элейн позволения у короля увидеться в Тауэре с ее братом. Но ее лицо было неприветливо. Подойдя к столу, она взяла в руки бумагу.

– Элейн…

– Теперь, пожалуйста, уйди, – произнесла она холодно.

Она прижала к груди пергамент обеими руками и держала его так, будто это был щит, которым она защищалась от мужа.

Пожав плечами, он направился к двери, открыл ее, но на пороге задержался и, повернувшись к Элейн, бросил:

– Привет брату.

Она не ответила. Еще долго после его ухода она стояла в задумчивости, не шевелясь.

Тауэр, Лондон. Март 1244

Возможно, это была случайность или же так было задумано, но день, когда ей было позволено повидаться с братом в Тауэре, приходился на день святого Давида. Элейн и Ронвен нашли Граффида в довольно уютных небольших покоях, отведенных ему королем.

Граффид подождал, пока вышел за дверь стражник, и только тогда приветствовал их:

– Элейн, наконец-то! Как ты, сестричка?

Элейн принялась его рассматривать. В этом толстом, лысеющем мужчине не осталось ничего от того рыжеволосого красавца, каким она его помнила.

– Ради Бога, Граффид, что они с тобой сделали? – Она обняла его раздувшийся живот.

– Ты про мое жирное пузо? Оно исчезнет, когда я буду на свободе. Вот увидишь. Сенена ругалась по-всякому, когда приезжала навестить меня в прошлый раз. – В его глазах появилась грусть. – Боже, как я по ним скучаю! Но я рад, что они уехали. Здесь им было не сладко. Ты видела ее и мальчиков?

Оуэйн все еще оставался с отцом в Тауэре, остальные были с Сененой в Криссете.

– А кому здесь сладко? – воскликнула Элейн. – Нет, я не видела их. Я не была в Гвинеде с тех пор, как умер папа.

– Значит, ты не видела нашего возлюбленного братца? – Голос Граффида звучал резко, неприязненно.

– Нет.

Ронвен устроилась в сторонке, на сиденье в глубокой оконной нише, где для удобства были разложены подушки. В комнате стены были закрыты занавесами; тут стоял стол, а вокруг него скамьи и стулья, около камина – кресло. Стол был завален всякой всячиной, говорящей о том, как проводили время обитатели этих покоев. Тут лежала доска с расставленными на ней шахматами – игра была не закончена, остановлена на середине; рядом лежал пергамент, и тут же – перья, книги и небольшая кожаная коробка для игральных костей. Среди всего этого стояли несколько пустых бокалов из-под вина.

– Граффид, зачем ты остался здесь? Что с тобой стряслось? Как ты можешь жить без верховой езды, без привычных тебе забав и драк?

– У меня нет другого выбора. Я живу здесь, потому что я узник короля, милая моя сестричка. Ты знаешь это не хуже меня, и знаешь, из-за чего я здесь, – из-за предательства нашего брата! – Его голос был полон горечи. – Но давай не будем больше говорить обо мне. Расскажи о себе. Почему ты не в Шотландии?

– Александр не хочет, чтобы я оставалась с ним. Я родила ему двух сыновей, Граффид, и оба они умерли. Какая ему от меня польза? – грустно сказала она и отвернулась.

Он нахмурился.

– Я думал, он любит тебя, милая. – Граффид взял ее за плечи, повернул к себе и посмотрел ей в лицо. – У него есть жена, чтобы рожать ему детей. Ты ему нужна была для любви, разве не так? – Он с нежностью и состраданием смотрел ей в глаза. – Ты не была с ним?

Она отрицательно повела головой.

Да, Александр присылал ей послания и подарки, но она не радовалась им, а, наоборот, все глубже погружалась в свою печаль. Ведь сам он не ехал к ней. Она хотела его – не нужны были ей его дары. Через две недели после того, как похоронили маленького Джона, она оставила Лох-Ливен и пустилась в дальний путь, на юг. Он никого не выслал вслед за ней. Он ничего не сделал, чтобы остановить ее.

Элейн проделала все путешествие в Англию словно в забытьи, не видя никого и ничего вокруг. Лицо ее закрывала черная вуаль. Приехав в Фозерингей, она удалилась в свою опочивальню и погрузилась в траур по своим детям и по своей любви.

Она не думала о том, что в Фозерингей может ворваться Роберт. Этого и не случилось, за что она еженощно благодарила богов. Ей было неинтересно знать, где он и кто не пускал его к ней в Фозерингей. Его не было – и она была спокойна. Элейн любила своих лошадей, и собак, и красивую природу вокруг, и это помогло ей окончательно восстановить свои силы. Она совершала прогулки верхом, гуляла и снова, взяв бразды правления в свои руки, занималась хозяйством на землях, оставленных ей в наследство.

Александр продолжал присылать ей дары и письма, но она ему не отвечала. Он забыл ее, оставил одну, наедине с невыносимой скорбью. Гордость не позволяла ей написать ему, умолять его приехать к ней, а потом уже было поздно. Как бы ни было сильно в Элейн желание оказаться в его объятиях, в ее сердце уже проник холодок. Он лег на сердце тяжелым грузом и мешал ей позвать Александра. Всякий раз, когда она мыслями переносилась в Шотландию и вспоминала короля, перед ее внутренним взором возникал образ маленького Джона, бледного, неподвижного в своей королевской колыбельке. Эти воспоминания изматывали ей душу.

Элейн ничего не знала о Роберте до того дня, когда она оказалась в Лондоне, где навещала Лунед с ее выводком шумливых, веселых ребят. Тогда ей принесли от Роберта письмо, в котором он сообщал, что замолвил за нее словечко перед королем и тот позволил ей повидаться с Граффидом. Прежде Генрих наотрез отказывался оказать Элейн такую милость.

– Ты писала Александру? Или передавала для него что-нибудь на словах? – мягко добивался от нее правды Граффид.

– Если он еще любит, он знает, где меня искать.

– Может, он ждет знака, намека на то, что ты его еще любишь.

Помолчав, Элейн улыбнулась.

– Непохоже. При нем есть женщина, которая его отвлекает. – Она подошла к столу и, посмотрев на шахматную доску, взяла одну из выточенных из слоновой кости фигурок и, немного подумав, сделала ход.

– Мы оба просто дурачки, да? – медленно произнесла она.

– Да, наверно, – усмехнулся он.

– У меня, по крайней мере, есть оправдание, – продолжала она. – А у тебя нет. Посмотри, на кого ты похож, Граффид. Как ты можешь мириться с положением безвольной жертвы? Неужели ты будешь стоять в стороне и смотреть, как Генрих приберет к рукам Гвинед, если Изабелла так и не родит Даффиду сына? Разве твои наследственные права тебе уже безразличны? И будущее Оуэйна тоже? И не только его – Ливелина, Родри и Даффида, чтобы они вырвались из когтей Генриха?! – Ее глаза вспыхнули гневом. – Не будь таким, Граффид. Кажется, стражи тут немного. Если бы я была на твоем месте, я бы давным-давно сбежала. Или тебе в самом деле по душе это сытое существование? – Она так сильно хлопнула ладонью по его животу, что он согнулся. – Ты меня удивляешь, брат. Я-то думала, ты сделан из теста покруче. Ты нужен в Уэльсе, и нечего тебе прозябать здесь, в Лондоне.

Граффид вспыхнул от гнева.

– А что мне делать? Они запирают двери крепко на засовы, и везде стража, разве ты не заметила? Это королевская крепость, Элейн, и я здесь не для того, чтобы отдыхать, я здесь королевский узник!

– На окне нет решеток. Беги через окно! – возразила она резко. – Придумай что-нибудь, ведь и раньше совершали побеги из Тауэра. Твои дети уже позабыли, как выглядит их отец.

Рассерженная Элейн села на стул. Он улыбнулся:

– Узнаю прежнюю Элейн. Такая же смутьянка, как была.

– Нет, уже не та. Я теперь живу тихо, на природе, занимаюсь своими лошадьми и собаками, как какой-нибудь виллан!

Граффид захохотал.

– Моя сестричка – виллан! И ты смеешь после этого нападать на меня?

– Я нападаю на тебя оттого, что ты сдался.

– А ты, Элейн? Ты не сдалась? Ты предалась уединению, живешь одна, подарив своего любимого его пройдохе жене! Тебя больше не занимает политика. Тебя так мало интересует, как живет Даффид, что ты даже не удосужилась посетить его с тех пор, как он унаследовал мои земли! – Он был пунцовый от ярости.

Из окна до них доносились крики воронов, терзавших труп собаки внизу во дворе. Рядом два молодых леопарда, почуяв запах крови, с рычанием бросались на прутья клеток, в которых их держали.

Ронвен, опустив голову, рассматривала свои ногти, притворяясь, что не замечает враждебных взглядов, которыми обменивались брат с сестрой.

– У меня нет любовника… – прошептала Элейн.

– Это он так сказал?

– Нет, но…

– Элейн, поезжай к нему. – Граффид сел и, опираясь о колена локтями, подался всем телом вперед. – Давай заключим соглашение. Я пойду на эту попытку, если и ты попробуешь вернуть себе короля. Даю сотню фунтов за то, что, прежде чем ты окажешься на коленях у своего любимого в Роксбурге, я уже буду в Криссете пировать со своей Сененой.

Она усмехнулась.

– У меня нет сотни фунтов, Граффид.

– И у меня нет. Тогда шесть пенсов и поцелуй.

Он замолчал, наблюдая, как меняется ее лицо, стараясь прочесть ее мысли во взоре, устремленном на огонь.

Она уже давно запретила себе на что-либо надеяться. С тех пор, как при воспоминании о короле перед ее глазами возникали образы ее покойных детей, их бледные личики. Несчастные младенцы стояли между ними, между ней и Александром. Но странно, что именно здесь, в темнице брата, в Гауэре, она почувствовала, как оживает в ней надежда.

Граффид заметил это и улыбнулся.

– Ведь мы бойцы, ты и я. И оба забыли об этом, – ласково заключил он.

Сидя в оконной нише, Ронвен жадно слушала их разговор. То, что не удалось ей, удалось Граффиду. Она затаила дыхание и не смела пошевелиться, боясь, что все испортит и они передумают.

– Возможно, и в самом деле не будет ничего плохого в том, что я отправлюсь в Шотландию и посмотрю, как там делa, – промолвила Элейн. Сердце ее отчаянно билось.

– Ничего плохого, – уверенно кивнул Граффид. – Мы должны отправиться каждый в свою дорогу через неделю. Это часть нашего пари. Боже правый, ты хорошо на меня действуешь, Элейн. Ты права. Я свыкся с участью пленника, как каплун с ножом повара. Я совершу побег! Вернусь в Уэльс и буду бороться за то, что по праву принадлежит мне!

Он взял Элейн за руку, заставил ее встать со стула и так крепко прижал к груди, что она чуть не задохнулась.

– В Лондоне мы больше не встретимся. – Отстранив ее, он очень серьезно произнес: – Господи, благослови, спаси и сохрани мою сестренку.

– И тебя, братец. – Элейн поцеловала его в щеку. – Я еще приеду в Уэльс и привезу тебе привет от короля Шотландии.

– Да будет так! – Граффид плюнул себе в ладонь, и они ударили по рукам.

Грейсчерч-стрит, Лондон

Теперь, когда Элейн разрешила себе думать об Александре, больше ни о чем другом она думать не могла. Всем своим существом она тосковала по нему. То, что, как ей казалось, умерло в ее душе, вновь ожило.

– Ну наконец-то ты пришла в себя, – заметила Ронвен. – Я благодарна лорду Граффиду за то, что он тебя образумил.

– Ты думаешь, Александр все еще любит меня? – с сомнением в голосе спросила Элейн. Она невольно провела рукой по темени, где под пышными волосами еще остались рубцы от ожогов. Может, это и была та, настоящая причина, почему ей не хотелось позвать его? Чтобы не видеть, как побледнеет он от ужаса, увидев ее ужасные шрамы?

– Конечно, он любит тебя, – отрезала Ронвен. – Я тебе точно говорю. Любовь к тебе у него особенная. Я в жизни не видела, чтобы мужчина так любил женщину.

– Тогда почему он не приехал за мной? – Элейн повернулась к зеркалу и посмотрела на свое лицо, чего не делала уже давно. Она ощупала пальцами свой лоб: рубцы почти прошли. Вечером, при свете свечей, их почти не было видно. Портили они ее или нет? Она попыталась рассматривать себя как бы мужским глазом, придирчиво оценивая свою внешность, как никогда до этого… Но не ей было судить. У Элейн болели теперь другие шрамы, те, которые были у нее в душе. Будет ли он ждать ее, как прежде? Она смотрела самой себе в глаза, ища в них ответа, и не находила его. Повинуясь внутреннему чувству, Элейн перевела свой взгляд на огонь в камине, но и там ответа не нашла.

– Он не приехал за тобой, потому что слишком уважает тебя. Ему важно было знать, что в твоей душе по-прежнему живет любовь к нему. И он ждал тебя, может, даже готовый умереть в ожидании… – тихо сказала Ронвен. – Он все еще ждет, не теряя надежды.

– Как ты можешь это знать? – отвернувшись от зеркала, Элейн обратила свой взгляд на нее.

– Просто знаю. – И Ронвен загадочно улыбнулась. Глаза ее стали темными, непроницаемыми – такое с ней стало происходить после потрясения, пережитого ею на озере Лох-Ливен. – Александр – король Шотландии, один из немногих мужчин, кто заслужил мое бесконечное восхищение. Он единственный достоин моей Элейн. А не тот мерзавец, который зовется твоим мужем.

Элейн улыбнулась:

– Не потому ли тебе он нравится, что он король?

Ронвен ухмыльнулась. Она с такой нежностью смотрела в лицо Элейн, как давным-давно, когда та была маленькой.

– И поэтому тоже, – честно ответила Ронвен. – Но что еще важнее – он человек чести. Он будет ждать тебя до тех пор, пока сама ты не наберешься смелости отправиться к нему. А уж ты-то ее наберешься, я знаю.

– Да, кажется, теперь я готова к встрече.

– Чтобы выиграть пари у твоего брата, нам надо поспешить.

– Мне не жалко потерять шесть пенсов…

Ронвен упрямо помотала головой:

– Надо отправляться сейчас же. Разве ты не понимаешь, что тебя могут остановить?

– Кто, Граффид?

– Нет, не Граффид. Де Куинси! – резко сказала Ронвен. – Он приходил сюда, видел тебя, ты разговаривала с ним. Он хорошо тебя знает и все доносит королю. Не доверяй ему, сокровище мое. Он наверняка попытается вернуть тебя к себе. Я в этом уверена! – В ее глазах вспыхнули искры ярости. Ронвен не видела ее мужа, когда он приходил к Элейн, но чувствовала его присутствие, как чуют нечистую силу, пробравшуюся в дом, – а дом тот она все еще считала своим. – Позволь, я начну укладывать вещи. Поедем скорее! Чего еще ждать?

Минуту Элейн молчала, потом кивнула головой. Чего ждать, в самом деле? Она желала Александра, желала так сильно, что не понимала, как могла жить без него все это время.

Тауэр

Граффид глянул из окна во двор. Внизу под ним было три этажа. При лунном свете булыжники, которыми был замощен двор, казались камешками в земле, а легшие на стены тени – глубокими проломами. Обычно в ночную пору звери, что содержались в королевском зверинце, начинали беспокоиться. В тишине Граффид хорошо слышал рычание леопарда. По ночам зловонные испарения, поднимавшиеся от рва, и промозглый, пахнувший илом ветерок с реки перемешивались с ветрами, дувшими издали, и тогда Граффид, глядя в окно, воображал, что он вдыхает холодный, свежий воздух родной Ир-Виддфы.

Граффид повернулся и посмотрел на своих друзей. Они сидели у камина, склонившись над шахматной доской, – два уэльсца, Ион и Эмрис; они, вместе со многими его друзьями, добровольно согласились разделить с ним тюремное заточение и изгнание с родины. При Граффиде был и его сын Оуэйн. Посещение Элейн растревожило душу Граффида. Расставшись с ней, он еще долго стоял, глядя все в то же окно, пытаясь высмотреть ее внизу, пока она будет покидать Тауэр. Собирался ли он в самом деле выиграть пари или хотел подзадорить ее вновь попытать счастья в этом сером, неприглядном мире? Он и сам не знал. Просто Граффид не мог видеть свою сестру такой. Кроме того, он догадался, что настоящей причиной ее нежелания ехать в Шотландию была ее боязнь вызвать у Александра отвращение к ней при виде рубцов на ее лице и голове. Но они были почти незаметны. Красавицы при дворе Генриха, которых Граффид встречал в королевских покоях, скрывали гораздо более серьезные телесные недостатки, по сравнению с которыми шрамы Элейн были просто пустяком. Наоборот, они придавали особую прелесть ее порывистому, необузданному характеру и одухотворенной красоте. Граффид не знал, любит ли ее Александр как прежде, это предстояло узнать ей самой. Но если она так уж сильно стремилась к нему, то должна была сама бороться за свою любовь!

Граффид вздохнул. По натуре он был бойцом, но теперь весь задор из него вышел. Слишком многое было против него – воля отца, удачи Даффида и, в довершение всего, союз Даффида с королем Англии Генрихом. Казалось, над ним тяготел злой рок.

Вздохнув, Граффид снова высунулся в окно, опершись локтями о широкий подоконник. Мысль о побеге ему еще ни разу не приходила в голову. Все знали, что из Тауэра без помощи друзей и больших денег сбежать невозможно, и даже в таком случае это было очень нелегко. Но теперь, когда он смотрел во двор, который был далеко внизу, у него в голове постепенно начал созревать план. Только бы суметь спуститься, а там в глухих потемках под стенами можно пересидеть до рассвета. А когда откроют тяжелые ворота, чтобы впустить в крепость повозки, которые каждое утро доставляли в Тауэр из Лондона съестные припасы, там все будет просто. Надо будет смешаться с толпой, найти разгруженную повозку, направляющуюся в город, залезть в нее и спрятаться там под пустыми мешками. Он сомневался в том, что стража в Тауэре надежно охраняет крепость. Да и кого им тут было опасаться? Не его ли, уже немолодого, толстого уэльсца, который мирно жил-поживал в Тауэре два с половиной года, не помышляя ни о каком побеге? Элейн была права. И почему он только не попытался сбежать два года тому назад?

Он наклонился, чтобы получше разглядеть двор. Главная трудность была в том, как спуститься на землю. Все двери были заперты, и на каждом пересечении внутренних переходов к главной лестнице стояла стража. Граффид заметил это, когда однажды был зван к королю, покои которого располагались ниже. Мысль о побеге через окно никогда не возникала у него. Эту мысль подсказала ему Элейн, спасибо ее смекалке. Он высунул голову подальше. Отсюда, от больших стрельчатых двойных арок, до земли расстояние было огромное. Был бы он юношей – ну что ему стоило бы скользнуть вниз по веревке еще не с такой высоты!

Все же пари придется держать. Он улыбнулся про себя, – зачем откладывать? Как раз день святого Давида, день вполне подходящий. Самое время отправиться домой, на свою родину.

– Ион, Эмрис, Оуэйн! На одно словечко! – обратился он к игравшим в шахматы.

Надо было связать вместе много простыней. Друзья все по очереди высунулись в окно, чтобы прикинуть, сколько их понадобится, чтобы получилась веревка. Расхождения были в одной-двух простынях, не больше. Заговорщики решили, что дождутся самого темного ночного часа, когда вскоре должна меняться стража. К этому времени стражи внизу должны будут устать и замерзнуть. Они будут сидеть у жаровен, закутавшись в плащи, и дремать. Тогда-то и настанет время действовать.

Ион опасливо покосился на ярко сияющую луну.

– Ничего, к тому времени она зайдет за стены крепости, окно будет совсем в тени, – ухмыльнулся он.

Все они были сильно возбуждены – так подействовала на них внезапная решимость Граффида. Мужчины навалили подушек на постель принца и закрыли их покрывалами. То же самое они соорудили на своих постелях. Стража редко проверяла своих подопечных. Завтраки им приносили поздно, потому что знали, что после ночных долгих застолий с возлияниями узники просыпались не рано. Этим надо было воспользоваться. Чем позже их хватятся – тем лучше для них.

– Я полезу первым. – Ион хлопнул принца по плечу, чтобы все прошло удачно. – Пора!

Друзья привлекли себе на помощь одного из самых надежных слуг. Он должен был после их побега убрать самодельную веревку, скрученную из простыней. А затем крепко выпить и заснуть пьяным сном. На столе ему был оставлен полный кувшин вина, и слуга пообещал все сделать так, как было велено.

Окно скрылось в тени. Ион залез на подоконник и глянул вниз. Он попробовал пристроиться получше и, встав на колени лицом к друзьям и спиной к оконному проему, откинулся назад и начал спускаться, крепко держась за скрученные простыни, завязанные вокруг каменного выступа. Ион исчез из виду. Перебирая руками веревку и упираясь ногами в стену, умирая от страха, он через две минуты, показавшиеся ему вечностью, оказался на земле. Он смотрел на них снизу и улыбался. Граффид, следивший за ним, увидел сверху его лицо – белое пятно на черном фоне. Затем Ион скрылся в темноте.

– Я следующий. – Сердце Граффида бешено стучало.

– Удачи, друг. Помоги Бог. – Эмрис похлопал его по плечу.

– Удачи, отец. – Оуэйн улыбнулся и пожал ему руку. Они обнялись.

– Увидимся внизу.

Безмолвно, затаив дыхание, они следили за тем, как Граффид влез с усилием в глубокую оконную нишу, ногами в окно. Оконный проем был узок для него, и Граффид почувствовал, что застрял. Покрываясь потом, он попытался пролезть в него. «Надо же было так разжиреть», – думал он. Граффид сделал еще одну попытку протиснуться в окно.

– Господи! Не могу, не прохожу! Протолкните меня! – прохрипел он.

Эмрис обхватил своего принца и сильно толкнул вперед, но Граффид никак не пролезал в окно. В отчаянии он попятился задом и вылез из ниши. Пот катился по его расстроенному лицу. Оуэйн схватил его за руку.

– Попробуем залезть на крышу! Оттуда тоже можно спуститься! Дверь не заперта, я там был и знаю. Можно обмотать веревку вокруг зубцов. – Он уже развязывал узел, который крепко затянулся под тяжестью тела Иона.

У Граффида пересохло во рту от страха и отчаяния. Он посмотрел, как Эмрис сматывает веревку, связанную из простыней, и подумал: «Интересно, какая мысль осенила Иона, когда он уже стоял внизу, на земле, и глядел в окно?»

– Пойдемте, – торопил Эмрис. – Мы быстро вас спустим!

– Погодите! Надо привязать еще одну простыню, а то нам не хватит веревки! – закричал Оуэйн.

Граффид с облегчением вздохнул.

– Хорошо, что ты вспомнил об этом, мой мальчик, – с наигранной веселостью проговорил он и хлопнул сына по спине.

На крыше было тихо, свинцовое покрытие было холодное как лед. Над Лондоном сверкали миллионы звезд, похожих нa блестящие снежинки. Трое мужчин залюбовались небом. Но Эмрис уже наматывал веревку вокруг огромного каменного зубца. Он работал быстро, его сильные пальцы вязали узел за узлом, пока не стало ясно, что веревка закреплена надежно. Эмрис глянул вниз. Ну и высота! Во внутреннем дворике было темно. Он напряженно вслушивался в тишину. Наконец, мужчина отпустил сложенную кольцами веревку, и она пропала в темноте. Тогда он условным знаком подозвал к себе Граффида.

Граффид слышал, как там, внизу, в королевском зверинце, рычит лев. Это был страшный рык, словно доносившийся из глубокой древности, и Граффид содрогнулся. Он залез на амбразуру между каменными зубцами, посмотрел вниз и, повернувшись спиной к пропасти, начал на коленях пятиться к краю, цепляясь руками за самодельную веревку. Он не видел, что делается позади него, и не знал, что его ждет, когда он спустится во двор, а ведь там он мог оказаться в ловушке. Оставалось только надеяться на удачу. Вихляясь на веревке, он продвинулся чуть ниже и, чувствуя, как его ноги болтаются в воздухе, постарался не думать о том, что может сорваться. Камни, падая с карниза, больно били его по спине. Граффид продолжал спускаться, раскачиваясь из стороны в сторону. И тут у него кончились силы. Он уже не владел своим телом. Потеряв равновесие, Граффид повис на одних локтях. Наконец, крепче вцепившись в веревку, он нашел нужное положение. Но в тот момент раздался звук разрывающейся ткани, и у него упало сердце. Однако простыни выдержали, и, поочередно цепляясь руками за веревку, он продолжил свой путь вниз. У него болели плечи – пострадали плечевые связки, кисти рук не выдерживали тяжести его тела, глаза заливал едкий пот. Вдруг веревка дрогнула, и у него опять заколотилось сердце. «Боже! Да я от страха чуть не выпустил из рук веревку! – пронеслось у него в голове. В темноте над ним узел, соединявший две простыни, натянувшись до отказа, стал расходиться. – Недалеко, теперь уж недалеко…»

Он упрямо продолжал движение вниз, крепко схватывая веревку то одной, то другой рукой. Сверху над собой он видел высокие стены крепости, а над ними – звездное небо. Темные окна были похожи на раскрытые рты, черные на фоне побеленных стен. Он на ощупь искал веревку и чувствовал, как она выскальзывает из его рук. Пот на его плечах вдруг превратился в лед. «Господи Иисусе, поддержи, не дай ей лопнуть». – Граффид спешил, изо всех сил работал ногами, но мышцы его ослабли и не слушались, еле выдерживая его огромное, толстое тело.

До земли оставалось несколько этажей.

Грейсчерч-стрит

С возрастающим волнением Элейн смотрела, как конюхи и слуги укладывали в повозки последние короба. Сборы продолжались всю ночь: люди паковали вещи, грузили повозки, седлали лошадей. Она с трудом сдерживала желание прыгнуть в седло и одной поскакать на север, чувствуя, как развеваются на ветру ее волосы, как ходят под ней могучие мускулы коня, несущего ее вперед…

Но, решив не повиноваться глупому порыву, Элейн терпеливо ждала, когда все будет готово к отъезду. Ронвен застегивала графине плащ на плечах, когда к ней подвели ее коня. Там-Лин гордо выгибал шею, его чепрак хлопал на холодном, мартовском ветру. Пора было отправляться, но на Элейн вдруг напал страх. Хол Лонгшафт, ее управляющий, выступил вперед.

– Мы готовы, миледи, – объявил он улыбаясь. Все в доме понимали, как она волнуется.

– Спасибо, Хол. – Она взялась за поводья.

Элейн уже была в седле, когда из-за поворота показалась группа королевских верховых. Гулкий цокот копыт заглушил мирные звуки раннего утра на городских улицах.

Всадники ворвались в распахнутые ворота – обоз графини уже собирался покидать двор. Офицер, ехавший во главе отряда, подскакав к Элейн, осадил лошадь так, что она взвилась на дыбы. Спешившись, он обнажил меч в знак приветствия и произнес:

– Леди Честер, у меня с собой приказ арестовать вас.

– Приказ? Чей? – недоуменно спросила она.

Элейн почувствовала, как напряглись стоявшие рядом с ней Хол и Ронвен, словно они хотели закрыть ее своим телом. Там-Лин нетерпеливо бил копытом землю и тряс головой. Хол взял коня за уздечку и успокоил его.

– Приказ короля.

– В чем меня обвиняют?

– В том, что вы подстрекали к побегу узника, который содержался в замке его милости, в Тауэре.

Офицер шагнул к Элейн.

– Граффид! – одними губами прошептала она.

Возможно, он слышал ее, но не подал виду.

– Вы должны немедленно следовать за мной в Тауэр, миледи. Прикажите вашим людям вернуться в дом. Сегодня вы из Лондона не уедете.

Пораженная, она повернулась к Холу.

– Позаботься обо всем, – спокойно распорядилась она.

– Да, миледи.

– Мои дамы поедут со мной, – сказала она офицеру, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно тверже. Она сделала знак Ронвен и Несте сесть в седла и послала Там-Лина вперед. Офицеру пришлось с разбегу прыгать на спину своего коня, чтобы догнать Элейн.

Когда они въехали в ворота Тауэра и оказались внутри крепости, им представилось такое зрелище: повсюду стояли кучки людей, которые о чем-то перешептывались. Эта толпа состояла из солдат, слуг и горожан. Элейн понимала, что они смотрят на нее, и слышала, как они тихонько передают из уст в уста ее имя. Внезапно ею овладел смертельный страх.

Король ожидал ее в своих покоях в Белой башне.

– Ну что, теперь ты довольна?! – в ярости накинулся он на нее, едва она переступила порог. – Ты всегда была смутьянкой, и я должен был знать, что ты не изменишься! Я должен был помнить, как ты умеешь мутить воду! – Он метался вокруг стола, подобно буре, облаченный в золото и пурпур. Его свита жалась вдоль стен.

– Достаточно, мадам! Это было в последний раз! – Он, как бык, выставил вперед лоб, что являлось характерным признаком того, что он гневается. – Я послушался Александра Шотландского, когда он умолил меня позволить тебе жить одной. По его же просьбе я держал твоего мужа при себе, не пуская его к тебе, – тоже по его просьбе. Довольно!

Элейн смотрела на него широко открытыми глазами, пытаясь понять, в чем дело. Генрих продолжал бушевать.

– Я отошлю тебя назад, к де Куинси. Пусть он держит тебя в повиновении отныне и навсегда! Ты научишься покорности мужу, как того требуют церковь и закон. Я умываю руки. Отныне Александр не увидит от меня никаких милостей. За то что ты натворила, тебя следовало бы заключить в тюрьму!

У Элейн дрожали руки, голова шла кругом.

– Не понимаю, где Граффид? Я хочу его видеть. Что бы он ни совершил, это не моя вина. Как я могла ему помочь? Что сделала?

– Что ты сделала? – прошипел он.

– Ваша милость, – священник, до того сидевший тихо углу, выступил вперед, – леди Честер, по-видимому, не слышала о том, что случилось.

Генрих как будто чуть присмирел, но в гневе он был неукротим.

– Тогда я скажу ей! Твой брат, племянница, мертв!

– Мертв? Мой брат? – Побелев, Элейн глядела на короля.

– Да, твой брат Граффид, миледи. Прошлой ночью он был убит.

– Убит? – Она обмерла.

– Убит! – повторил Генрих. – Это ведь ты подговорила его к побегу, когда навещала его вчера, не так ли? Три года он терпеливо жил здесь, в Тауэре, как наш гость. И вот ты посещаешь его – и в ту же ночь он пытается бежать через крышу. И что же? Пресвятая Дева! Я теряю заложника, и теперь твой второй брат, не сомневаюсь, снова поднимет против меня Уэльс! – Его кулаки с грохотом обрушились на стол.

Элейн еле сдерживала слезы:

– Где он?

Король прав. Это ее вина. Смерть Граффида на ее совести.

– Он лежит в церкви святого Джона, миледи. – Священник с сочувствием смотрел на ее искаженное страданием лицо. – Я уверен, его милость позволит вам проститься с ним.

Генрих мрачно кивнул.

– Хорошо, простись с ним. А потом возвращайся в Фозерингей со своим мужем. Я повелел ему держать тебя там. Ты больше не поедешь ни в Шотландию, ни в Уэльс. – Он сложил руки на груди, но злорадная усмешка, звучавшая в его голосе, говорила о том, что гнев его вовсе не прошел. – Я более не желаю видеть при своем дворе ни тебя, ни твоего мужа.

Фозерингей. Март 1244

– Это все твоя вина! – Роберт де Куинси кипел от злости. – Нам так было хорошо в последнее время, а теперь мы оба в изгнании! – Со ступеней лестницы он наблюдал, как во двор его поместья в Фозерингее въезжала длинная вереница повозок с вещами. – По иронии судьбы я назначен твоим тюремщиком на этот раз самим королем! – Он мрачно улыбнулся. – Ты должна оценить всю нелепость положения, в котором оказалась. Ты все устроила своими руками! – Он вдруг сменил тон. – Но разве нет хоть доли приятности в том, что мы опять вместе, как законные супруги? Разве не так, дорогая?

– Не думаю, что это будет к лучшему, ни для меня, ни для тебя, – возразила Элейн.

Нет, она и дня не вытерпит. Быстроногий Там-Лин еще не утомлен. Последний день пути они проехали всего миль десять, не больше. Как только Роберт начнет клевать носом, насытившись яствами и напившись вина за обедом, который она в последний раз разделит с ним, она сядет на коня и ускачет на север.

Ронвен по настоянию Элейн осталась в Лондоне, а вместе с ней и Хол. Здесь, в Фозерингее, у нее не было ни одного близкого человека, которому она могла бы довериться. Конечно, она поскачет одна, и очень быстро, и будет молиться о том, чтобы Александр принял ее.

Снаружи дул пронзительный зимний ветер. Элейн стояла в холодном нижнем зале дома. Кто-то разжег огонь в очаге, но сырые поленья еще не разгорелись, и по полу стелился дымок. От ковров пахло сыростью, мебель еще не расставили. Дом был неприветливым, чужим. Она поежилась и огляделась. И все-таки у нее был тут друг. Вон там, в тени, опять та дама, что посещала ее в замке Лох-Ливен, дама, которую загадочные силы связали с Элейн одной кровью.

– Мрачновато, да? – произнес Роберт у нее за плечом. – Тут нам с тобой радости будет мало. – Он взял ее руку чуть пониже плеча и крепко сжал знакомой грубой хваткой. Она передернулась от отвращения. – Тебя будут тут сторожить, милая моя, на случай, если в твоей голове вдруг возникнет глупое желание сбежать. Разве король не предупредил тебя об этом? Нет, Александру ты больше не нужна. А об этом Генрих не сообщил? Король Шотландии не желает больше таких поездок на север. Он утратил к тебе всякий интерес. Ты ведь знала об этом, верно? И если ты своим поведением дашь мне повод для беспокойства, я запру тебя, мне это разрешил сам король. – И, помолчав, он добавил: – Я расправлюсь с тобой, как пожелаю. И никакой шотландец, будь он король или пахарь, – никто мне этого не запретит.

Фозерингей. Пасха, 1245

Через четыре месяца она зачала, и в первый день Пасхи у нее начались роды. Роберт находился у постели, пока схватки, одна за другой, сотрясали ее тело. Он улыбался.

– По крайней мере, на этот раз я знаю, что это мой ребенок. Мой сын.

Роберт был трезв. С равнодушным любопытством он наблюдал, как суетились женщины, готовившие покои к такому торжественному случаю. В то утро плотник принес в спальню колыбель для ребенка, украшенную тонкой резьбой и отполированную. В нее положили маленькие простынки, пеленки и одеяльце. Новые свивальники висели над огнем – их прогревали.

Повитуха Элис стояла у постели, крепко прижав руку к вздувшемуся животу Элейн.

– Он уже скоро выйдет, миледи, я чувствую, как напрягаются ваши мышцы. Все идет, как надо. Девушка, принеси полотенце вытереть лицо миледи! – Элис не переставала отдавать распоряжения. Она считалась большим знатоком своего дела.

Элейн вытерли мокрый лоб. Она все время стонала. Это были первые такие тяжелые роды. Два предыдущих раза обошлись гораздо легче – дети были маленькие, хрупкие. Застонав, она рванулась из-под сильной руки повитухи и, поджав ноги, села.

– Я хочу походить. Не могу больше лежать. Помогите мне встать на ноги. – Пот струился по ее лицу.

– Лучше лежать, не двигаясь, миледи. – Элис с неожиданной силой бросила ее назад, на подушки.

– Я не могу лежать! Ради Бога! Животные в это время ходят…

– Вы не животное, миледи. Думаете, когда наша Пресвятая Дева производила на свет своего сладчайшего Младенца, она так же шумела, как вы? – Повитуха склонилась над Элейн, у нее изо рта пахло луком. – Ради вашего ребенка лежите спокойно.

– Нет! – оттолкнула ее Элейн. – Я хочу ходить… Мне надо встать… – Она ногой откинула покрывало и попыталась рывком спустить ноги с постели. Ее рубашка была вся в крови.

– Лежи спокойно, Элейн! – Грубый окрик Роберта перекрыл ее громкие стоны и взволнованные голоса женщин. – Или я прикажу привязать тебя к кровати. Не хочу, чтобы мой сын пострадал.

Элейн закрыла глаза. Она заметила, что Элис как будто пропустила мимо ушей слова Роберта.

– Не обращайте внимания, миледи, – сказала она ласково. – Лежите спокойно, и все.

– Значит, сына надо спасать, а жену не надо! – сквозь сжатые зубы прокричала Элейн.

– Уверен, что выбирать не будет нужды. – Роберт повернулся к Элис. – Долго еще? – И он притворно зевнул. Уже вечерело.

– Как будет угодно Богу, – резко ответила Элис. – Женский удел – рожать в муках. Ребенок родится, когда сам того пожелает, не раньше.

– Я думаю, его надо повернуть. – Старуха, которая занималась растопкой огня в очаге, подошла к постели. – Мне пришлось видеть такие роды несколько раз. Ребенок идет вперед ногами, помяните мое слово. Его надо повернуть.

Острая боль словно перерезала тело, и Элейн закусила губу. На языке она почувствовала соленый вкус крови. Она слишком устала, чтобы с ними спорить. Силы ее кончались. Боль волнами накатывала на нее, ломала и, отступив, оставляла лежать без чувств. Но следующая волна боли заставляла ее очнуться, и Элейн опять начинала страшно кричать.

– Ради Бога, сделайте что-нибудь! – Она хваталась за руки Элис, билась головой о подушки, борясь с болью. Раз, закинув голову, она увидела Роберта. Он стоял, прислонившись к стене, скрестив руки на груди. Он уже несколько раз выходил, ел, пил, отдыхал, но всегда возвращался.

– Уходи! – кричала она, – Уходи! Убирайся отсюда!

– Не уйду, пока не увижу, как родится мой сын. – Он говорил спокойным голосом, но она уже не слышала его. Она снова откинулась на подушки, вцепившись руками в скрученную простыню, привязанную к столбику кровати, чтоб роженица, подтягиваясь на ней, помогала себе во время схваток. Элис вложила ей в руку платок, смоченный кориандром.

– Вдыхайте его запах, миледи, это облегчит труды.

– Если ножки ребенка встанут поперек, он никогда не выйдет, и они оба умрут. – Старуха грустно покачала головой. – Я поворачивала младенцев и знаю, как это делается, миледи. Уж разрешите мне проверить.

Отстранив Элис, она откинула одеяло и с необыкновенной осторожностью стала нежно ощупывать Элейн под окровавленной рубахой.

– Нет, роды хорошие, хвала Богоматери. Я чувствую головку. Теперь уже скоро. – Она тщательно отерла пальцы о край простыни и посмотрела на лежащую почти без сознания Элейн. – Ребенок будет жить, моя милая, и вырастет большой и красивый. – Она положила руку на лоб Элейн. – Она еще раз-два толкнется и выйдет.

– Она? – Элейн сразу же открыла глаза.

Старуха крякнула от удовольствия.

– Ставлю пенни за то, что будет девочка.

Через двадцать минут девочка родилась. Роберт подошел к постели.

– Мой сын! – взволнованно воскликнул он.

– У вас дочь, сэр.

Элис подняла к нему голенькое тельце, все еще с пуповиной на животике. Лицо Роберта потемнело.

– Но я хотел сына! – Он попятился с отвращением.

– Мы получаем то, что посылает нам Господь. – Элис передала ребенка старухе.

Элейн, лежавшая без сил, медленно повернула к нему голову.

– Сыновья родятся у мужчин, – хрипло прошептала она.

– Ты считаешь, что я не мужчина? – В голосе Роберта слышалась угроза. Он шагнул к постели.

– Это ты подстроила! Мне назло! Все это твои колдовские дела! Но ты об этом пожалеешь, и очень скоро! Вы пожалеете, миледи. – Он нагнулся к ней, будто собрался ударить, но Элис встала между ним и постелью.

– Миледи надо сейчас отдохнуть и поспать. Видите, как она устала… – Она подкрепила свои слова таким повелительным жестом, что Роберт остановился и, повернувшись на пятках, вышел из спальни.

Элейн не хотела видеть ребенка. Закрыв глаза, она отвернулась от женщин. Элис подозвала кормилицу, которая уже была наготове.

Старуха, следившая за тем, как обмывают истерзанное тело Элейн и меняют под ней замаранные простыни, села рядом с нею на кровать.

– Я же сказала вам, она будет жить.

– Но до этого другие умирали. – По щекам Элейн текли слезы. – Два моих маленьких мальчика. Я смотрела, как они умирали у меня на руках.

Они были желанными детьми; она молилась за них, ждала их. И все было напрасно.

– Послушайте, миледи. – Старуха приняла из рук няни спеленутого ребенка. – Посмотрите на нее. Ей нужны только вы. Благословите ее. Видите, какое у нее маленькое личико. Она будет красавицей, ваша девочка.

– Если будет жить. – Глаза Элейн были закрыты.

– Она будет жить! – произнесла старуха с такой силой, что все, кто был занят своим делом, подняли головы и поглядели на нее.

Элейн открыла глаза. Старуха вложила ей в руки спеленутое тельце и заставила ее руки обнять его. Головка девочки была покрыта темными волосиками, глаза, которые, не мигая, смотрели в глаза матери, были темно-голубыми. Элейн невольно прижала ребенка к себе и наклонилась, чтобы коснуться лицом темного пушка на маленькой головке.

Три дня спустя, когда она спала, а рядом, в резной колыбели, посапывала ее девочка, Роберт выехал из замка, держа путь на юг. Он ждал только крестин. Его дочь нарекли Джоанной.

Замок Роксбург

Мари де Куси дождалась, когда из покоев короля удалится лорд-канцлер в сопровождении секретарей его канцелярии и слуг, и вошла к мужу. Александр выжидающе посмотрел на нее. Он утомился после долгой, серьезной беседы, был голоден и хотел вина. Ему надо было отдохнуть.

По лицу его жены скользнула самодовольная улыбка, и сердце у него упало. Что это за женщина и почему она испытывает какую-то тайную радость всякий раз, когда приносит дурные вести?

– Моя дорогая, вы хотите мне что-то сообщить?

Мари опустила глаза долу и стояла с непроницаемым видом.

– Милорд, если я вам этого не скажу, вы узнаете это от кого-нибудь другого. – Торжествующий взгляд, который она кинула на него, был столь мимолетен, что Александр даже не заметил его.

– Леди Честер родила дочку, зачатую ею от своего мужа.

Александр уже давно научился не меняться в лице, чтобы не выдавать своих чувств. Нет, он не доставит ей такого удовольствия – Мари не узнает, как сразила его эта весть.

Абер. Февраль 1246

Изабелла долго смотрела на лежащее перед ней письмо, смотрела и думала. Затем медленно поднялась и, подойдя к камину, бросила письмо в огонь. Так, значит, ребенок Элейн рос и не собирался умирать. Вот уже десять месяцев прошло с тех пор, как девочка родилась, – тогда Изабелла получила первую весточку от одной из служанок Элейн, – а эти сообщения все приходили. Каждый раз она плакала, всегда тайно и всегда горько: отчего бесплодно ее собственное чрево? Но на этот раз ее слезы были еще горше. Даффид вместе со своим советником, Эднифедом Фиханом, самым доверенным советником еще при его отце, составили подробное уложение о порядке престолонаследия. Немыслимо, но наследником Даффида оставался король Англии Генрих Английский. Теперь, когда Граффида не стало, титул и земли, казалось бы, должны были перейти к его старшему сыну Оуэйну, освобожденному из Тауэра в прошлом августе. У него были еще три брата, все молодые и пышущие здоровьем. Но больше всего ее огорчало то, что они окончательно перестали ожидать прямого наследника, полагая, будто ей уж никогда не родить Даффиду сына. Она досадливо топнула ногой и вздохнула.

Смерть Граффида стала для Даффида знаком того, что смирению пришел конец. И Генрих поначалу не принимал всерьез новый мятеж, разгоревшийся в Уэльсе, хотя ожидал этого. Однако недавно до них дошли вести, что он собирается идти в большой поход против мятежников. «Скоро тут не на шутку разразится война», – подумала Изабелла. Она с неудовольствием посмотрела на густой снегопад за окном. Шел первый день поста.

Даффид съел что-то на масленой неделе и в тот вечер удалился к себе в покои с болями в животе. Через несколько часов у него началась сильная рвота. В то утро ему стало хуже. Изабелла вздохнула – она не любила, когда его не было с ней рядом на их брачном ложе. Она желала его, и это не было простым телесным влечением. Для нее это стало каким-то наваждением. Чем больше они занимались любовью, казалось ей, тем вернее была вероятность, что она забеременеет. Она дотронулась рукой до шеи. Амулеты были на месте, три амулета от злого глаза и от колдовских чар Элейн. Ведь именно Элейн была виной тому, что у Изабеллы не было детей.

Изабелла презрительно ткнула ногой камин, где только что огонь превратил в пепел полученное ею письмо из Фозерингея. «А вдруг все произойдет этой ночью», – думала она. Сегодня звезды расположены благосклонно к ним, а к ночи Даффид поправится. Она искупается в розовой воде перед огнем и велит служанкам втереть в ее кожу ароматические масла. Женщина тихонько потрогала свои груди и закрыла глаза. Два дня назад Изабелла поклялась, что пожертвует свое самое драгоценное ожерелье Святой Купели, если зачнет. Конечно, сегодня ночью Дева ей поможет.

Но в ту ночь Даффиду стало еще хуже. Его корчило от боли, к тому же началась лихорадка. Изабелла вдруг испугалась.

– Что с ним? – Она глядела на ученых врачей, обступивших его постель. – Что у него?

Эднифед стоял рядом с ней, на лице его была тревога.

– В животе какая-то твердая опухоль, – сказал он тихо. – Врачи боятся, что там что-то застряло. – Он кинул взгляд на толпу эскулапов, которые в тот момент изучали мочу Даффида, поднося к пламени свечи реторты с темным содержимым и рассматривая его на свет.

– Он не умрет? – Изабелла начала было шепотом, но от ужаса в конце почти завизжала.

Эднифед сердито отрезал:

– Ну, разумеется, не умрет!

– Тогда почему вы позвали священника, чтобы его соборовать? – Она только что заметила в углу коленопреклоненного служителя церкви, творящего молитву. Изабеллу затрясло. – Даффид, Даффид, драгоценный! Что с тобой? – Бросилась она к его ложу.

Он с трудом открыл глаза.

– Слишком много вина и жирной пищи, вот и все. Скоро мне будет лучше. – Он протянул ей руку. – Не беспокойся, завтра я буду здоров, как бычок, вот увидишь. Мы отпразднуем это, правда? – На его лице появилось жалкое подобие улыбки.

Изабелла, закусив нижнюю губу, кивнула и стиснула его пальцы.

Вскоре Даффид заснул беспокойным сном, но опять проснулся и начал корчиться в агонии, судорожно цепляясь за ее руку. Он был в бреду и не узнавал ее.

Когда серый февральский рассвет проник в покои, судороги прошли, и теперь больной лежал спокойно. Открыв глаза, он посмотрел на Изабеллу и сделал попытку улыбнуться.

– Боль прошла, – удивленно промолвил он. – Хвала Святой Деве, боли уже нет.

– Слава Богу. – За всю ночь его жена не двинулась с места. Наклонившись, она поцеловала его в лоб.

– Выпейте это, милорд. – Один из врачей протянул Даффиду чашу с лекарством. Больной, поморщившись, выпил его, снова лег на подушки и закрыл глаза.

Через два часа он умер.

– Нет! – кричала Изабелла, не веря, что его больше нет. – Ему ведь было лучше! Он не умер, он спит!

– Принцесса… – У Эднифеда по лицу текли слезы.

– Нет! – Она упрямо не желала знать, что Даффид умер. – Он спит, говорю я вам! – Упав на ложе своего супруга, она хватала его за руки. – Он проснется. Ему стало лучше. Нет, он не умер, нет!

Изабелла так отчаянно цеплялась за него, что голова покойного перекатывалась по подушке. Из его рта вытекла струйка слюны, и глаза открылись.

– Даффид! Даффид! Видите? Он жив! Я же говорю, он жив! – И, содрогаясь всем телом, она разразилась рыданиями.

Ее долго не могли уговорить покинуть остывающее тело. А потом Изабеллу, бешено противившуюся, то волоча по полу, то неся на руках, доставили в наскоро приготовленные покои в дальнем конце замка. И уже был отправлен гонец, чтобы призвать к смертному ложу принца Оуэйна, сына Граффида. И уже полетела молва через горы и долины, из уст в уста, от одного к другому, и, наконец, достигла двора короля Генриха.

Фозерингей. Март 1246

Элейн играла со своей маленькой дочкой, когда до нее дошло известие о смерти брата. Она дважды прочла письмо и теперь сидела, уронив руки, глядя перед собой невидящими глазами. Джоанна подползла к ней и стала тянуться ручонками к красной восковой печати на ленточке.

Элейн словно окаменела. Она любила обоих своих братьев, и вот она их потеряла. Она давно не видела Даффида, с которым у нее часто происходили ссоры. Но ссорились они по пустякам, и любила она его из-за этого не меньше. Теперь в ее душе образовалась пустота. Ее глаза наполнились слезами, и маленькая Джоанна, крепкими ручками ухватившись за платье Элейн, печальными глазками смотрела, как плачет мама. Элейн грустно улыбнулась и взяла девочку к себе на колени. Джоанна ткнула пухлым пальчиком в ее щеку. Уронив письмо на пол, Элейн прижала дочку к груди и, зарывшись лицом в кудряшки, заплакала еще горше. Неста написала Ронвен, и та приехала.

– Значит, Оуэйн стал наследным принцем, – сказала Ронвен, обнимая Джоанну. Девочка сидела у нее на руках, и старая няня кормила ее фруктами, в сахаре. – Граффид, таким образом, отомщен.

– Ронвен, – с укором произнесла Элейн.

– А что? Ты можешь быть довольна. Я только надеюсь, что юный Ливелин с готовностью поддержит своего брата. Он в грош не ставит Оуэйна и сильнее его характером. А ты, сокровище мое? Что ты тут делаешь? Что ты до сих пор тут делаешь, в этом Фозерингее? Твой муж уехал, его здесь нет. Я была уверена, что после родов ты сразу, и как можно скорее, уедешь отсюда в Шотландию.

Элейн нахмурилась.

– Александр не написал мне ни строчки…

– А то как же! Не сомневаюсь, это королева нашептала ему, что ты каждую ночь лежишь в объятиях своего мужа. Значит, ты и вовсе не хочешь ехать к нему? – Ронвен понесла девочку к двери.

– Конечно, хочу.

– Тогда чего ты ждешь? Разрешения от мужа? – ядовитым голосом произнесла она. Отдав ребенка няне, она вернулась к Элейн. – За тобой еще долг: родить наследника шотландского престола, радость моя. Не знаю, отчего и почему, но такова твоя судьба. – В глазах у Ронвен вспыхнул фанатический огонек.

– Это неправда. Эинион ошибался.

– Он никогда не ошибался.

За последние месяцы Ронвен сильно изменилась. Ее лицо прорезали резкие морщины, и между бровей пролегла глубокая складка – след тяжких раздумий.

– У тебя милое дитя, но это не тот ребенок, что был обещан тебе богами, – помолчав, она продолжала: – Ты больше не должна позволять своему мужу дотрагиваться до тебя.

– Нет, не должна. – Элейн смотрела, как няня уносит девочку из комнаты.

– Будет лучше, если он умрет, – очень тихо сказала Ронвен. Они долго молчали.

– Да. – Элейн закусила губу.

Ронвен улыбнулась победной улыбкой.

– Рада, что ты согласна.

Элейн резко повернулась к ней:

– Но я не позволю его убить.

– Почему?

– Потому что я его жена, – чуть слышно ответила Элейн.

– Не позволишь? – Ронвен покачала головой. – Тебя заставили произнести клятвы, которые ничего не значат, перед Богом, которому до тебя нет дела! – Она взяла Элейн за оба запястья. – Ты ненавидишь мужа!

– Да, я его ненавижу. – Глаза Элейн вспыхнули недобрым огнем. – Но я не хочу навлечь на него смерть. – Высвободив руки, она отпрянула от Ронвен. – Я не поехала в Шотландию, потому что не хотела ползти к Александру на коленях. Если я ему нужна, пусть он сам пошлет за мной. – Она гордо выпрямилась.

Ронвен улыбнулась.

– Я знаю, что он так и сделает, радость моя, – заключила Ронвен устало. – Просто знаю.

Дизерт. Март 1246

Филипп де Бре, констебль Дизертского замка, с выражением глубокой скорби на лице поклонился представшему перед ним священнослужителю.

– Принцесса Аберфрау – желанная гостья в нашем замке, милорд аббат.

Аббат Бэсингверка ответил ему поклоном. Под неприязненным взглядом Изабеллы оба они вели себя так, словно, осторожно ступая, переходили по тонкому льду речку.

– Так что вас заставило посетить меня, милорд аббат? – спросила она.

– Как вам известно, принцесса, ваш покойный муж был покровителем нашего аббатства…

– И щедрым покровителем, – ядовитым голосом отрезала Изабелла. – Если вы пришли за очередным пожертвованием, милорд аббат, то на этот раз вам не повезло. Пока я не получу своего наследства, денег у меня нет.

– Вы меня неправильно поняли, принцесса. – Аббат снова поклонился. – Я приехал не в расчете на щедрое подаяние… – собравшись с духом, он продолжал: – Я приехал приказу короля.

– Да? – Она взглянула на него с подозрением.

– Видимо, его милость решили, что отныне… Он хотел бы… – Аббат замолчал и нервно облизал губы. – Хотел бы, чтобы вы отправились к нашим сестрам в Годстоу.

– Объясните, что вы имеете в виду? – У Изабеллы похолодели руки.

Генрих в конце концов разрешил Оуэйну стать наследником Даффида, но только после того, как Оуэйн и его брат Ливелин признали его своим владыкой.

Аббат поглядел на де Бре, ожидая от него поддержки, и произнес:

– Его милость приказали, чтобы я сопроводил вас в Годстоу. Он полагает… Такая высокородная леди…

– Не хотят ли они превратить меня в монахиню? – Ее голос сорвался в крик. – Надеюсь, его милость не сделает этого, не попытается насильно меня там оставить!

Аббат пожал плечами:

– Я выполняю приказ, мадам, – доставить вас к леди Оландрине, настоятельнице монастыря в Годстоу. Это повеление короля.

– Я не поеду! Я еще выйду замуж! – Она переводила безумные глаза с одного на другого. – Это потому, что я не могу родить детей, да? Поэтому? Кто из мужчин захочет меня, если я бесплодна? Но я могу рожать детей! Спросите у кого угодно! Просто на мне проклятие! Но его можно снять!

– Принцесса, – старый аббат покачал головой, – пожалуйста, не убивайтесь так. Я уверен, что это только на время.

– Правда? Вы это точно знаете? – У нее дрожали руки. – Но король не поверяет вам своих тайн, разве не так? А если они запрут меня там навсегда?

– Зачем им это делать? – Филипп де Бре старался говорить как можно спокойнее. Он вообще не любил вспыльчивых женщин и сейчас чувствовал, что начинает особенно недолюбливать эту принцессу. С тех пор как она воцарилась в Дизерте, к его обязанности поддерживать в королевском замке ровный ход жизни прибавился еще целый ворох забот. Констебль уже имел несколько бурных объяснений с принцессой, а ее вспышки гнева становились все шумнее. Но деваться ему было некуда. В тот момент, когда было объявлено о смерти Даффида, повелением короля и по желанию двух ее племянников принцесса была вверена его попечению.

– Но когда Элейн овдовела, король не сослал ее в монастырь! – Ее голос истерически звенел. – Зачем он прислал за мной? Чтобы я ехала в Годстоу? Это так далеко! Не поеду. Я вернусь в Абер и буду ждать решения по моему наследству.

Аббат вздохнул.

– Простите меня, принцесса, но это невозможно. Приказам короля надо подчиняться. Кроме того, это пожелание нового принца Аберфрау. – И он подкрепил свои слова решительным кивком головы. Он слышал, что мальчики уж не чаяли, как от нее избавиться!

– А я отказываюсь ехать. – Она погрозила пальцем перед его носом. – Извините, дорогой аббат, боюсь вас огорчить, но вам придется возвращаться без меня.

Она взяла его руку и, встав на колено, небрежно коснулась губами перстня на его пальце, чуть повыше аметиста, такого же холодного, как сам палец. После чего поднялась и выбежала из комнаты.

Де Бре растерянно произнес:

– Я надеялся, что можно избежать насильственных мер.

– Я тоже надеялся. – Аббат смотрел на дверь, которая все еще дрожала – с такой яростью Изабелла захлопнула ее за собой. – Бедная женщина, она еще слишком молода для заточения в монастыре.

Де Бре удивленно поднял брови:

– Не ожидал услышать такое от вас. Вы называете пострижение в монахини заточением. Жестокое слово, что ни говори.

– А что же это, если не заточение, друг мой? Если поступающая в монастырь не хочет этого, а ей придется провести там всю свою жизнь?

Замок Роксбург. Август 1246

Дом располагался на главной улице Роксбурга, недалеко от пекарни. Там они с Александром проводили самые блаженные в их жизни дни. Богатый купец, владелец дома, не задавался вопросом, кто были на самом деле две богатые дамы, якобы жены торговцев, которые согласились снять нижние комнаты в его доме. У них были тугие кошельки, и под скромными плащами они носили дорогие платья. Остальное не имело значения. С ними жили двое слуг, няня при ребенке и большая собака. Он не спрашивал, по какому делу они прибыли в Роксбург. И ему не дано было стать свидетелем действа, творимого в ту ночь у реки. А там происходило следующее. Одна из женщин, та, что была постарше, набрав в чашу воды из сверкающего серебром Твида, поставила эту чашу на берегу и стала ловить в нее лунный свет, сопровождая свои действия заклинаниями. Она кругами мешала воду, как будто загоняла отражавшийся в ней лик луны в глубь чаши. Потом женщина отнесла чашу с заговоренной водой молодой подруге, и та ее выпила. Ворожба должна была сделать молодую женщину невидимой для всех глаз, кроме глаз короля. Ему она должна была явиться неотразимой.

Большой зал королевского замка был, как всегда, полон гостей. После дневного застолья Александр пребывал в веселом расположении духа. Он велел подать коня и сокола, намереваясь заняться любимой забавой после утра, проведенного в душных покоях в разговоре со своими придворными. Мари рано вышла из-за стола – она любила участвовать в воспитании сына. После ее ухода у короля сразу улучшилось настроение.

Отобедав, он с довольной улыбкой поднялся и, не спеша, отправился через зал к дверям. Он уже слышал, как бьют о камни копытами кони, готовые принять на спины всадников, и слышал нетерпеливые крики сокола, застывшего на перчатке сокольничего.

Вдруг его внимание привлекла какая-то женщина – может быть, своей неподвижностью среди толчеи и суеты его свиты? Или особым наклоном головы? Лица ее не было видно, женщина тихо стояла в тени у входа. Тень там казалась слишком густой рядом с потоком ярких солнечных лучей, льющихся из высоких окон стрельчатых сводов зала. Там, наверху, кружились мириады сверкающих на солнце пылинок. Король сощурил глаза, чтобы не так слепило солнце, и застыл на месте. Толпа сопровождавших его придворных тоже замерла, заметив, что король остановился. Но болтовня вокруг не прекратилась, и по-прежнему цокали лошадиные копыта по булыжной мостовой. Но он услышал – услышал молчание этой женщины и ее власть над собой. Боже милостивый! Наконец, она к нему вернулась! Устала от своего мужа и вернулась!

Он быстро огляделся: кому тут можно довериться? Никто не узнал ее, никто ее даже не заметил в толчее и гаме, которые всегда сопровождали короля.

Александр продвигался вперед, не подавая виду, что заметил ее; вышел во двор, спустился по ступеням и стал садиться на коня… И только тогда, подозвав к себе одного из слуг, он что-то прошептал ему на ухо. Слуга нашел женщину – она все еще стояла в тени, одна. Он пытливо оглядел ее и изумленно пожал плечами – в конце концов, если король решил затеять интрижку с простолюдинкой с завешенным темным платком лицом, да еще напялившей на себя лучшее платье, – все-таки она идет к самому королю! – это его дело, пускай развлекается. А вот его дело – получить за это хорошее вознаграждение, при условии, что он передаст все, как надо.

Но ее улыбка из-под темной вуали была как солнечный лучик, показавшийся из ночной мглы. Он заметил ее вспыхнувшее радостью лицо, когда старательно пересказывал незнакомке доверенные ему королем слова. И в тот же миг почувствовал, как ему в руку сунули монету, еще горячую от ее руки. Взметнулись юбки, и женщина исчезла. Вечером, когда король вернется с охоты, он, его верный слуга, получит богатство, о котором и не мечтал.

Туман лег на траву, окутал деревья и спрятал реку. Элейн ехала медленно, опустив поводья, не сводя глаз с невысокого холма, маячившего впереди. Он конусом вырисовывался на фоне темного неба, и на его вершине в лунном свете виднелись руины старой крепости. Элейн сразу поняла, почем; Александр выбрал это место. Там жили древние племена, там жили колдуны. Местные жители обходили эти места стороной. Элейн проняла дрожь, по телу побежали мурашки, спина и шея оцепенели, и все – от пугающих мыслей. Там-Лин, прижав уши, слегка шарахался от теней.

Его лошадь уже была на месте, привязанная к дереву. Элейн привязала Там-Лина рядом, и конь стоял, кося глазом в сторону холма. Рядом с Элейн был ее верный Доннет. Луна поднялась еще выше, дальше от земли, и ее свет уже не покрывал серебристой, ласковой пеленой леса и долы. Теперь он струил на мягкую, утоптанную овцами траву холодные, безжалостные лучи. Приказав Доннету ждать ее, Элейн, подобрав юбки, стала взбираться на холм.

Когда она оказалась наверху, сердце ее бешено забилось в груди. У нее перехватило дыхание, пересох рот. Оглядываясь вокруг, Элейн пыталась успокоиться. «Должно быть, когда-то это был замок древних пиктов», – думала она. Громадные, грубо отесанные камни, раскиданные в траве, возвышались над холмом, отбрасывая черные тени на залитую луной лужайку. Далеко внизу лежала Твиддейлская долина с протекающей по ней речкой, тонувшей в дымке тумана. Она закрыла глаза и перекрестилась – древние духи здесь, они следят за ней.

Александр сидел на осколке огромной каменной ступени, укутавшись в толстый плащ и обхватив руками колени. Рядом с ним лежал обнаженный меч; лунный зайчик играл на лезвии.

Она молча подошла к нему и остановилась перед ним, глядя прямо ему в лицо. Свою вуаль Элейн откинула назад, – так она сразу узнает, любит он ее или уже нет.

Король улыбнулся. Распахнув плащ, он привлек ее к себе и крепко обнял. Им не хотелось нарушать тишину.

– Итак, тебе наконец-то надоел твой муж? – произнес он после долгого молчания.

Она широко раскрыла глаза.

– Я не живу со своим мужем. Я не была с ним с тех пор, как родилась Джоанна.

– Джоанна. – Его голос был задумчив. – А почему ты так долго ждала и не ехала ко мне?

– Я не знала, любишь ли ты меня.

– Люблю ли я тебя! – воскликнул он. – Я всегда любил тебя и чуть не сошел с ума, когда узнал, что ты вернулась к де Куинси.

– Кто тебе это сказал?

– Король Генрих.

– И ты поверил ему?

Помолчав, он ответил:

– Есть такая вещь, как королевская честь, Элейн. Ты не принимала моих даров, не хотела читать мои письма. Я думал, что больше не нужен тебе. Потом я узнал, что у тебя родился ребенок. Я решил, что после того, как оба наши младенца умерли… – Его голос упал.

Она грустно улыбнулась:

– Я хотела вас, милорд. Не ваших даров и не ваших писем. Я хотела вас.

Он медленно поднял руку и прикоснулся к ее лицу.

– Почему ты приехала сейчас? – спросил он тихо.

– Ты написал, что больше не можешь жить без меня. Подозреваю, что это Ронвен подсказала тебе эти слова, но я хотела их услышать.

Он покачал головой.

– Я сам знаю, какие слова говорить, женщина. Леди Ронвен всего лишь попросила меня еще раз их повторить. Боже милостивый! Как могли мы упустить столько времени! Не было дня, чтобы я не мечтал держать тебя в своих объятиях! – Он крепче прижал ее к себе. – Ты оказала неповиновение королю Англии, приехав сюда, Элейн!

– Я окажу неповиновение даже высшим силам, если ты этого от меня захочешь, – сказала она, нежась в его объятиях. – Я еще должна родить сына королю Шотландии. Сына, который будет жить, вырастет и продолжит королевский род. – Она приложила палец к его губам. – Не хмурьтесь; Я все знаю, и на мне не надо жениться. Я могу обойтись без этого и согласна быть вашей возлюбленной. Судьба рассудит, чьи дети достойны быть законными наследниками трона.

Они поцеловались, и Элейн расстегнула лиф платья. Руки Александра впитали холод камня, и она вздрогнула, ощутив их прикосновение к своему обнаженному телу.

– Я больше никогда не отпущу тебя, Элейн, – прошептал он нежно. – Хочу, чтобы ты была моей навсегда.