I. Дата: второе августа

Утром старенький кондиционер умер, и в номере воцарилась жаркая сырость. Когда Варлека проснулась, ночнушка пропиталась потом, прилипла к телу, опасно подчёркивая формы.

Не придя в себя толком, она автоматом натянула покрывало до подбородка. Гостиница, конечно, предоставляла гарантии — но Варлека слышала, что прислуга в таких заведениях исподтишка подторговывает фотографиями неосторожных клиенток. Правда, здесь покупателей на такой товар куда меньше, чем в Штатах: южане мужчины горячие, однако предпочитают пожить подольше. Но лучше не рисковать.

Она опустила глухой полог, чтобы переодеться. Стало совсем нечем дышать, но чёрная материя давала хоть какую-то иллюзию безопасности.

Ужасно хотелось принять душ, а ещё лучше — поваляться в прохладной воде. В номере была ванна с душем, на них распространялись гарантии. Но с недавних пор Варлека перестала пользоваться гостиничными удобствами. В январе её старую подругу по университету, Августу Торанс, зацепили именно в джакузи: оказывается, в стояк была вкручена крохотная телекамера. Какой-то ненормальный ворвался в ванную комнату и заявил права. После трёх недель издевательств Августа постарела лет на двадцать. Варлека Бурлеска не хотела для себя судьбы Августы. И судьбы её несчастного мужа, который сначала запил, а потом, случайно и не вовремя протрезвев, выбросился из окна детской комнаты. Кажется, та пережила его ненадолго…

Она с трудом натянула на потное тело бесформенный балахон. Тщательно убрала волосы под накидку. Потом пришёл черёд паранджи. Сетка из специальных нитей обладала односторонней прозрачностью, полностью скрывая лицо. Кроме того, нити создавали инфракрасную завесу. Сейчас появились всякие гадкие технические штучки, позволяющие рассматривать лицо сквозь платок. Самое плохое, что такие приборчики теперь вполне официально продаются, а гады делают вид, что это так и надо, и не нарушает законов о личной неприкосновенности. Проклятые гады.

Варлека критически оглядела себя: вроде бы всё, что надо, прикрыто. Теперь уже можно опускать полог и вылезать из постели.

Очень хотелось писать, но ночной горшок был полон: вчера она забыла его выставить за дверь. Она всё-таки подняла крышку, посмотрела — нет, уже через край. Всё-таки выставила туалетную посудину в коридор: может быть, прислуга успеет его заменить, и она сможет справить нужду перед уходом. Хотя не грех и потерпеть до транспортника. В нём, по крайней мере, не нужно опасаться любителей смотреть, как женщина мочится. Сейчас таких развелось много, особенно среди молодых парней, которые стали совсем психанутые… Она где-то видела даже рекламу с намёком на это: ресторан, девушка пьёт пиво, приподнимая чёрный платок и показывая нижнюю часть лица, подбородок, красивые губы — а рядом проход в «М» и «Ж»… Тьфу, пакость.

Теперь надо умыться. Маленькая раковинка располагалась в тёмном углу комнаты, напротив окна. Это грамотно: даже если кто-нибудь смотрит через шторы, ничего кроме спины он не увидит. Всё же она постаралась управиться побыстрее: откинутая паранджа очень нервировала. Зубы решила не чистить: незачем. Боже, а ведь когда-то она тратила деньги на дорогого дантиста! Некоторые, кстати, жуют конфетки, от которых пахнет изо рта: раньше на маньяков такое действовало. Варлека этой штукой не пользовалась: продышанный воздух, скапливающийся под платком, и без того действовал ей на нервы, а если ещё и вонь… нет, это слишком.

Бурлеска подумала, подключаться ли к компу через зрительный нерв или воспользоваться экраном. Решила, что лучше всё-таки экран. Говорят, что сейчас через нервные каналы можно скачать биологическую информацию. Которой тоже подторговывают. Это даже опаснее, чем фотографии. В последнее время ублюдки подходят к делу научно. Им нужны молодые и здоровые, обязательно молодые и здоровые…

Ох, что же гады с нами сделали? Всего девять лет, всего каких-то девять лет прошло, а люди превратились чёрт-те во что. Проклятые гады.

Гостиничный комп — тоже устаревшее изделие — оказался куда более живучим, нежели покойный кондишен. Он добросовестно выметнул на экран выжимку событий последних двух суток по интересующим её вопросам.

Что сегодня? Вторник, второе августа, общеевропейское время — десять без десяти, над всей Европой сплошное безоблачное небо.

Политика. Новое обращение ихнего главного гада с трибуны ООН — очередное urbi et orbi. Гад разглагольствует о «совместном процветании и взаимообогащении культур». Как же утомили эти высокопарные риторические периоды, раз от разу цветистее и слащавее… Похоже, они всерьёз учатся европейскому политесу. В их собственной культуре цветистые выражения, кажется, не приняты… Господи Боже, как хотелось бы всего этого не знать. Никогда, ничего не знать о них. И о том, какая у них культура, интересная или не очень.

Что ещё? В Брюсселе проходит конференция «Права человека в современном мире». Ага-ага: человека. В современном мире. Подлый какой эвфемизм — «современный мир». Вещи надо называть своими именами. Или хотя бы их половинками, раз уж нельзя выговорить правду целиком. Назвали хотя бы так: «мир после». Это было бы честнее.

Дальше, дальше. Экономика. Германия объявила об удвоении ВВП за два года… Идиоты, нашли о чём говорить. Кого теперь волнует ВВП? Конечно, в «мире до» это было ох как важно. А сейчас-то чем хвастаться?

Кения предъявила ультиматум Центрально-Африканской Монархии. Какая дичь, какие ультиматумы, они что, с ума все посходили? Надо посмотреть подробнее. А, нет, журналюги насвистели, как обычно. Не ультиматум, а всего лишь требование разобраться, наконец, со своим членством в Африканском Союзе. Давно пора их прищучить. ЦАМ — паршивая страна. Отдались гадам то ли пятыми, то ли шестыми. Просекли, так сказать, перспективу. Зато теперь Банги — моднючее местечко, очень милое, кстати. А что раньше было в этом Банги? Небось, пара хижин на берегу вонючей реки с крокодилами… Хотя, если честно, её любимая Франция тоже не очень-то сопротивлялась. Ну да чего уж теперь-то.

В дверь осторожно постучали.

Варлека быстро переключила комп на придверную камеру. Перед дверью номера топталась коридорная барышня. Её потная физиономия была закутана в зелёную гостиничную тряпку. Бурлеска, впрочем, уже видела её лицо — когда получала ключи от номера. Откровенно говоря, хиджаб ей был уже не нужен. Хотя кто его знает… мужчины бывают разные… Пр-роклятые гады.

— Вам письмо, — гукнула тётка в придверный переговорник.

— Оставьте у двери, — распорядилась Варлека, не вставая с места. Она встревожилась: бумажное письмо наверняка означало что-то нехорошее. Разумеется, гостиничная администрация должна была его проверить, но всё-таки.

— Горшок ваш? — буркнула коридорная, нагибаясь.

— Мой. Пожалуйста, уберите и принесите новый, — тяжело выдохнула Варлека, чувствуя, как духота наваливается на неё с новой силой.

Она подождала, пока шлёпанье ног в коридоре затихнет, ещё раз осмотрела камерой пространство — вроде никого не было, — потом осторожно приоткрыла дверь. На коврике лежал белый конверт с серебристым металлизированным краем. Судя по маркировке, срочное. Дорогое удовольствие. Единственная на сегодняшний день гарантия конфиденциальности: чирикать пером по бумаге. Всё остальное ненадёжно, гадские квантовые компьютеры ломают любые коды…

Стоп, занимаемся делом. Конверт. Обратный адрес парижский. Отправитель — профессор Альфонс Рейке. Что-то смутно помнится, был ведь в её жизни какой-то Рейке… очень давно, ещё до всех этих дел… как будто века прошли. Кажется, с кафедры судебной психологии. Не он ли автор книги «Покушение на личную неприкосновенность»?.. А-а! Ну конечно! Он же за ней ухаживал — в такой смешной старомодной манере. Но она предпочла археолога, потому что её тогдашняя подруга Августа Торанс ей сказала… хм, а ведь он кем-то приходился Августе? Муж, брат, любовник? Отец? Боже мой, отец — сейчас это слово стало отвратно двусмысленным, бывает ведь и это самое… нет, только не плакать, нет, не надо.

Она взялась за конверт дрожащими руками.

«Уважаемая госпожа Бурлеска» — профессор выводил слова по линованной бумаге тонким пером, аккуратно и разборчиво, — «возможно, вы помните меня по университету. Я некогда был научным руководителем вашей подруги Августы Торанс и вашим платоническим воздыхателем. Надеюсь, я не оставил у вас неприятных воспоминаний.

Я никогда не осмелился бы Вас потревожить, если бы не чрезвычайные и прискорбные обстоятельства, которые меня отчасти извиняют. Неделю назад с моей супругой Мартой случилось то несчастье, какое может в наше время случиться с любой женщиной. Особенно ужасно, что его причинил нашей семье мой — а также и Ваш — знакомый, Гор Стояновский. Мы никогда не были особенно близки, но я всегда уважал его как блестящего специалиста в области криминалистики и просто как человека…»

Женщина отложила в сторону письмо, чтобы вытереть под паранджой вспотевшее лицо.

Значит, Гор Стояновский. У него всегда водились червяки в голове. Когда они были вместе, он иногда делал странные вещи. Чего уж там — очень странные вещи. Но это касалось только их двоих. Гор всегда умел провести границу между личным миром и реальной жизнью. К тому же — жена коллеги… Хотя сейчас возможно и не такое. Ей недавно рассказывали об одном таком ублюдке. Кажется, ему было около шестидесяти — солидный человек, безупречная репутация, ему все доверяли. Он выбрал себе в жертву дочку лучшего друга. И обошёлся с ней чудовищно жестоко. Но Гор, Гор! Он ведь, кажется, работает полицейским экспертом? Нет, нет, это в голове не укладывается.

«Я настоял на частной беседе с господином Стояновским. К сожалению, человекообразное существо, с которым я имел неудовольствие беседовать, лишь отдалённо напоминало того блестящего джентльмена, которого я некогда имел честь знать. Тем не менее, я добился от него подобия обещания не причинять моей несчастной супруге существенного вреда и не повергать её чрезмерным унижениям.

Со своей стороны он выдвинул ряд требований. Одно из них касается финальной церемонии. Марта, что бы она не перенесла, вряд ли способна исполнить этот отвратительный обряд. Зная её нежную душу, могу сказать с уверенностью: она не в состоянии причинить вред кому бы то ни было, даже насильнику и мучителю. Я, напротив, готов прикончить мерзавца голыми руками — но он вовсе не горит желанием доставить мне подобное, если здесь допустимо это слово, удовольствие. В конце концов он предложил Вашу кандидатуру…»

Варлека внезапно поймала себя на том, что губы кривятся в улыбке — Гор польстил, хотя и отвратительным способом, её женскому тщеславию.

«Итак, я испрашиваю у Вас согласия на роль ассистентки. Разумеется, ваше участие в столь тягостном деле должно быть вознаграждено. Было бы смешно и дерзко предполагать, что вас заинтересуют материальные ценности. Но у меня есть вещь, которая может отчасти компенсировать Вашу любезность.

Горькая ирония ситуации состоит в том, что незадолго до случившегося я через свои каналы сумел исхлопотать для своей супруги свидетельство о временной неприкосновенности. Я, глупец, собирался преподнести его моей дорогой Марте в качестве подарка на её день рождения, а потому не завизировал в нотариате. За два дня до торжества случилось то, что случилось. Я никогда не устану напоминать себе о том, что это целиком и полностью моя вина, которая не может быть искуплена никогда.

Так или иначе, у меня на руках непогашенное свидетельство сроком на сто пятьдесят суток. Как мне объяснил наш юрист, перед визированием свидетельства я имею полное право перезаполнить его на любое имя и проставить любую дату. Если только Вы согласитесь оказать помощь мне и моей несчастной супруге, вы в тот же самый день — или любой другой по вашему выбору — сможете зайти вместе со мной в нотариальную контору и воспользоваться этим свидетельством как пожелаете.

Умоляю Вас о согласии. Если вы примете решение, прошу известить меня об этом. Достаточно позвонить по моему парижскому телефону — он есть в справочнике — и просто сказать «да» или «нет». Также прошу о сохранении полной тайны…»

Госпожа Бурлеска бессильно опустила тонкую руку с письмом, чувствуя, как по шее стекает струйка пота, змейкой пробирается в ложбинку грудей, чтобы расплыться где-то на ободке накрахмаленной тряпичной фиалки. Дьявольщина, мы никак не можем перестать украшаться, хотя бы так. Всё-таки этот дурацкий цветочек надо бы убрать. Или не стоит: вряд ли такое привлекает маньяков. Хотя кто знает, что делается в голове у маньяка? Что сейчас происходит в голове у Гора? Лучше не думать.

Но если она согласится, она сможет снять чёрную тряпку на целых сто пятьдесят дней. Сто пятьдесят дней она сможет ходить по улицам любого города спокойно и без страха. Загорать на пляже. Купаться в море. Идти через толпу мужчин и не бояться их взглядов. Сто пятьдесят дней гарантированной личной неприкосновенности. Правда, потом будет ещё тяжелее. Но она устала. Она заслужила отдых. И смешная плата за это — убить ублюдка, убить легально и честно. Да, она с ним когда-то была близка. Но теперь их ничто не связывает, кроме нескольких воспоминаний. Которые ей, конечно, дороги, но не настолько, чтобы ради них носить чёрную тряпку и не видеть солнца все оставшиеся годы — пока она не подурнеет настолько, что никакой сумасшедший не прельстится её телом… Хотя нет, паранджа — это теперь навсегда. Сумасшедшие бывают разные.

Бурлеска снова склонилась над письмом. Внизу была приписка другим почерком:

«Варлека, зайчик. Это пишет твой старый лис. Извини за повод, ну да тебе не привыкать. Ты крови никогда не боялась, а я тебе давал её понюхать, и твоей и своей. В общем, валяй, детка. Навеки твой Г. С».

Варлека машинально кивнула. Да, это было похоже на Гора: с ней он был именно таким. Однажды он дал ей опасную бритву и потребовал, чтобы она резала ему спину во время каждого оргазма. Он вынес то ли девять, то ли десять порезов, под конец они буквально купались в луже крови… Иногда у него в голове что-то переключалось, и тогда он связывал её… чем? Кажется, какой-то толстой упругой лентой — так, что она не могла пошевелиться, и бил её кожаной плетью с чёрной латексной рукоятью в форме конского члена. О, как он её бил! Потом засовывал эту рукоять в то место, а сам пользовался другим. Тогда ей это нравилось.

Ну а теперь Гор решил пойти до конца. Червяки в голове выросли и потребовали корма.

Она почесала переносицу сквозь чёрную ткань и вызывала на экран парижский телефонный справочник.

— Посадка закончена, — сообщил сладкий компьютерный голос. — Взлёт через пять секунд, — добавил он. Переборка между мужским и женским рядом кресел тревожно замерцала красным.

Это было чистой формальностью: в безынерционной кабине транспортника ощутить момент взлёта было всё равно невозможно. Разве что теперь можно было быть совершенно уверенной, что никто не сунется на женскую половину.

Варлека со стоном облегчения освободилась от хиджаба и немедленно протёрла лицо влажной салфеткой. Стало чуть-чуть полегче.

На соседнем кресле, пыхтя, разматывала свой платок Райса Ваку, молодая аспирантка, которую Бурлеска решила взять с собой: девушка могла оказаться полезной.

— Ваш завтрак, — вкусно мурлыкнул компьютер.

Вдоль переборки вытянулась серебристая лента, по которой поплыли стайки белых стаканчиков с прохладительными напитками и какие-то огромные чёрные ягоды величиной с апельсин — что-то из новых сортов.

— Ой, — прощебетала Райса Ваку, протягивая руку к ягоде, — попробуй-ка вот это. Кажется, вишня.

— Я хочу омлет, — буркнула Варлека. — Ты помнишь, что такое омлет? Настоящий?

— Да, пробовала, — неожиданно заявила аспирантка, — я бывала в Монако. Только там всё очень дорого. И порция была крохотная. Я ничего не почувствовала.

Госпожа Бурлеска вывернула до предела ручку кондиционера: в салоне транспортника было жарко.

— Почему, интересно, гады не запретили какому-то там княжеству кушать яичницу? — поинтересовалась Варлека, недовольно повернулась в кресле. — Если это так оскорбляет их чувства?

— Монако же не подписало Кодекс, — вздохнула аспирантка. — Хитрые ребята. Сообразили, что на этом можно делать хорошие деньги. Всякие европейские шишки туда летают чуть не каждый день: покушать старой кухни, поразвлекаться. Но жить там, конечно, неудобно. Нормальная техника не работает. Разрешили только транспорт и связь. И за это местным пришлось кое с чем согласиться. То есть без платка там лучше не ходить. Ну, если ты не местная, конечно. Местным бабам дали постоянную неприкосновенность. Но только на их территории. Выезжаешь — хоп, на общих основаниях.

— Гады разрешили то, гады запретили это, — раздражённо сказала Варлека, — а мы всё это терпим, потому что нам нужны гадские технологии. Это проституция. Мы торгуем собой и своей цивилизацией. К тому же недорого. Что такого дали нам гады, чтобы это терпеть?

— Тш-ш-ш, — прошипела сквозь зубы Райса. — Это смешанный рейс.

— С нами летят наги? — повысила голос Варлека. — Надеюсь, мужских особей на нашей половине нет?

— Нис-сколько, — тихо свистнуло за ухом. — Можете с-сами убедитьс-ся!

Госпожа Бурлеска недовольно повернула голову на звук и увидела гада.

Точнее, то была юная гадюка: перламутровая чешуя на лице была усеяна золотыми точками, а на висках виднелись маленькие изящные выступы, как у всех молодых нагинь.

— Добрый день, — вежливо сказала змея, чуть опустив голову в знак приветствия. — Меня з-зовут Оффь, — последняя согласная заканчивалась мелодичным щелевым просвистом — этакое звуковое подобие лихого росчерка пера в конце подписи.

— Варлека Бурлеска, — представилась женщина, не скрывая недовольства.

В отличие от осторожной подруги, она не боялась конфликтов с гадами, потому что во время университетского преподавания трижды вела группу студентов с Шссунха. Это научило её быть смелой, особенно в тех случаях, когда она была права. Однажды она выбросила из аудитории — буквально, руками — маленького нахального гадёныша, позволившего себе болтать во время занятий. Разбирательство состоялось на следующий же день и завершилось полным оправданием. Владычицу гнезда, к которому принадлежал змеёныш, заставили принести извинения, которые госпожа Бурлеска приняла. С брезгливостью. Гады становились ей особенно неприятны именно тогда, когда они пытались быть благородными.

Впрочем, сама по себе Оффь выглядела вполне мило: этакая жизнерадостная мордашка. Она ещё не производила потомства: за ней тянулся едва заметный, но ощутимый запах. Нагиня пахла чем-то вроде нуги, горячей карамели и молочного шоколада — особый аромат, оповещающий самцов, что самка созрела и готова стать жертвой.

Варлеке змеиный запах скорее нравился. Но гадов она всё равно не любила.

Райса, напротив, обрадовалась попутчице. Она любила молодых змеек.

— Меня зовут Райса Ваку, — затараторила она. — Ягеллонский университет, кафедра сравнительной культурологии. Сейчас на стажировке в аспирантуре Танжерского Центра гуманитарных исследований. Госпожа Бурлеска — мой научный руководитель. А вы впервые на Земле?

Змейка приветливо улыбнулась, вежливо втянув верхние клычки. Варлека почему-то вспомнила, что они заменяют нагам пальцы. Она как-то раз видела, как наг собирает зубами кубик Рубика. Это было красиво — но она всё равно не любила нагов.

— Да, в первый раз-з… Я не думала, что з-зздесь так холодно, — пожаловалась Оффь.

— Хотите согреться? — тут же предложила Райса. — Если вы, конечно, не против… — она провела рукой по груди, приглашая змейку к себе.

— З-з-з-да! — нагиня мгновенно нырнула под сиденье, сверкнув чешуёй. Через несколько секунд её рогатая головка вынырнула между колен аспирантки и тут же скрылась под футболкой. Одежда Райсы задвигалась, будто по телу шарили невидимые руки.

Варлека отодвинулась. Она никогда не позволяла гадам греться у своего тела и тем более обвиваться вокруг него, но Райса относилась к этому иначе.

Оффь, наконец, устроилась удобно и высунула мордочку из декольте девушки.

— Прекрас-сно! — торжествующе свистнула она. — Вы такая горячая, Райс-са… — признательная змейка потёрлась нежным рыльцем о шейку аспирантки и лизнула за ушком: мелькнул длинный розовый язык. — А здесь в салоне кто-то с-сделал холодно. Я так мёрз-зла…

— Я сделала, — сообщила Варлека. — Не забывайте, мы теплокровные.

— Прос-стите, — змейка тут же смутилась. — Я, конечно, помню… только я з-забыла, что вы не любите тепла… Но ведь вы же с-селитес-сь там, где много с-солнца?

— Существует оптимальная температура, при которой мы чувствуем себя комфортно, это зависит от физического состояния человека, — Варлека поймала себя на том, что сказала это с типичной лекторской интонацией. Н-да, подумала она, преподавание — это болезнь.

— О, как интерес-сно! Я хотела бы уз-знать, — голова нагини чуть наклонилась вбок, как у умной собаки, — каковы приемлемые диапаз-зоны…

Госпожа Бурлеска вздохнула. Наги, ко всему прочему, были ещё и чрезвычайно любопытны. Правда, им никогда не приходилось повторять дважды: память у них была, по человеческим меркам, почти абсолютной.

Варлека, мысленно кляня себя за то, что дала себя втянуть в разговор, принялась рассказывать нагине о пристрастиях теплокровных существ. Змея слушала, внимательно морща рыльце и потягиваясь всем телом. Пышнотелая Райса смущённо хихикала.

— С-спасибо, я вс-сё поняла, — наконец, сказала Оффь и устроила голову в прохладной ложбинке меж грудей аспирантки. Золотистые глаза подёрнулись плёнкой.

— А-а… простите… вы на Землю учиться приехали? — проблеяла Райса.

Змея вежливо подняла голову.

— Нет, к с-сожалению. То ес-сть я бы очень хотела учитьс-с-я на Земле, конечно. Может быть, потом я с-смогу с-себе это поз-зволить. Но… у меня… как это будет по-вашему… — Оффь на секунду запнулась. Варлека, не понаслышке знакомая с лингвистическими талантами нагов, поняла, что слово отсутствует в актуальном словаре.

— Hochzeits-sreis-se, — наконец, сказала нагиня, почему-то по-немецки.

— Свадебный круиз? — не поверила госпожа Бурлеска.

Она даже почувствовала что-то вроде симпатии к попутчице. Да, она не любила гадов, но иногда им тоже бывает больно.

— Да, да! — обрадовалась змейка новому слову. — Но только не круиз-з… в том с-с-мыс-сле, что мой мучитель не с-собирается далеко ездить. Он хочет пос-селиться в Париже и мучить меня там. Он сказал, что ему всегда хотелос-сь побывать в этом городе перед с-смертью. — Если я выживу и с-совершу кладку, то обязательно посещ-щ-щу ос-сновные европейс-ские города. Мне ужас-сно нравитс-ся Европа… — змея прильнула к бюсту Райсы Ваку, и, похоже, как-то особенно сладко сжала её тело своими кольцами, так что аспирантка порозовела от смущения.

Змейка ощутила лёгкий прилив живого тепла и закатила глаза от удовольствия.

Варлека некстати вспомнила, что гады ощущают перепады температуры в сотую долю градуса: их предкам это было необходимо для охоты на теплокровных.

— Когда мы доберёмся до Парижа, я могу вас-с поз-знакомить, — предложила Оффь. — Мы летим вмес-сте. Только он на мужс-ской половине. Кс-стати, это ужас-сно неудобный обычай. Откуда на З-земле так раз-звилос-сь это увлечение ис-сламом?

— Ислам - традиционная земная религия, — быстро сказала госпожа Бурлеска. — Это признано в Кодексе отношений с Шссунхом. Согласно тому же кодексу, мы имеем право следовать обычаям любой традиционной земной религии.

— Но это же очень неудобно. Везде эти раз-зделения на две половины, — пожаловалась нагиня, — эти з-з-акрытые лица… Ещё недавно вс-сё это с-считалос-сь у вас-с ус-старевшим… Очень с-странно…

Варлека промолчала. Змейка растерялась.

— Я хотела только предложить знакомс-ство, — извиняющимся голосом произнесла она, — но, конечно, ес-сли его прис-сутс-ствие чем-то ос-скорбляет ваши религиоз-зные убеждения…

— Нет, что вы, — расплылась в подобострастной улыбке Райса. — Конечно, познакомьте нас со своим… э-э-э… женихом, — подобрала она приличное слово вместо точного шссунхского «мучитель».

— Женихом? — Оффь наклонила голову, сделавшись похожей на умную собаку. — Очень мило. Я запомню. А как это будет по-немецки? У нас-с с-сейчас-с с-страшная мода на вашу клас-сику, — призналась она, — ос-собенно на немецкий и клас-сичес-ский арабс-ский. Это так с-стильно…

— «Жених» по немецки — der Brautigam, — сказала Варлека, вновь кляня себя за неизжитую академическую привычку к объяснениям. — Brautigam — в смысле «новобрачный», то есть тот, у кого уже есть женщина, согласившаяся стать его женой. Было ещё особое слово Freier — свободный человек, ищущий невесту. В вашей системе понятий Brautigam — это уже поймавший жертву, а Freier — принявший решение о кладке и ищущий молодую нагиню.

— Как тонко! — обрадовалась змейка. - Когда я была маленькой, — доверительно сообщила она, — у нас-с был в моде язык этих… как их… моллюс-сков. Он казалс-ся таким крас-сивым… Но по с-сравнению с-с любым земным языком это прос-с-сто примитив!

— А что вы сделали с планетой этих самых моллюсков? — сухо поинтересовалась госпожа Бурлеска. Она знала, что.

— Из-золировали, — нагиня высунула язык: Варлека знала, что это был шссунхский эквивалент пожатия плечами. — Они же с-совершенно безнравс-ственные с-сущес-ства! Предс-ставляете, они едят друг друга! С-сильные с-съедают с-слабых, и это с-считаетс-ся з-законным! Мы предлагали им отказ-з-атьс-ся от этих ужас-сных нравов, но они убили и с-съели наших пос-сланцев. Что ещё ос-ставалос-сь делать? Я с-слышала, что у вас-с когда-то тоже было нечто подобное, — по телу юной змейки пробежала дрожь ужаса, — но вы же ис-стребили людоедов физ-зически! — змейка снова вздрогнула, на сей раз от омерзения. Мысль о насилии, не связанном с гоном, вызывала у нагов именно такое чувство.

— Ну, возможно… — Варлека не стала спорить, — но если моллюски вам так отвратительны, почему вы переняли их язык?

— Он такой крас-сивый! Что же в этом с-скверного? — искренне удивилась змейка.

Госпожа Бурлеска промолчала. Спорить с нагами о том, что такое хорошо и что такое плохо, было абсолютно бесполезно.

— Так я вас-с поз-знакомлю с-со с-своим женихом? — снова возобновила разговор Оффь. — Его з-зовут Рэв. Он очень образ-зованный. Вам будет интерес-сно…

Варлека не выдержала: это было уже слишком.

— Насколько я понимаю, — голос её чуть дрогнул, — этот интересный и образованный наг однажды вас поймал. И принудил признать своей жертвой. Сейчас вы вместе едете в Лондон, чтобы он там истязал вас в течении трёх недель, пока вы от боли не потеряете рассудка. После этого вы, может быть, станете способной к зачатию, а ваш образованный и интересный мучитель распалится до такой степени, чтобы оплодотворить вас. Потом, когда вы придёте в себя и убедитесь, что зачатие произошло, вы его убьёте… И вы говорите об этом так спокойно?!

— Нет, что вы, я не такая с-самонадеянная, — змейка качнула хвостиком, ловя равновесие, — я, конечно, вз-зяла с-собой друга. Вдруг я не с-смогу убить Рэва с-сама? Кс-стати, он летит с-с нами. Только он с-сейчас-с на мужс-ской половине.

— Он человек или наг? — уточнила Варлека без особого интереса.

— Человек, — змейка извернулась поудобнее. — Мы поз-знакомилис-сь с-с ним с-совс-сем недавно, но с-с-раз-зу подружилис-сь. Он даже прос-сил меня побыть с-с ним в мужс-ском с-салоне, но я отказ-залас-сь. Это же нез-законно.

— А зачем? — удивилась наивная Райса.

— Он хотел, чтобы во время полёта я с-сделала ему это… то, что вс-се люди любят… — Оффь разочарованно свистнула: видимо, не знала слова. — Как это по-английс-ски… blow up?

— Blow job, — поправила Райса.

Госпожа Бурлеска бросила на неё негодующий взгляд.

— Я поняла. Какая гадость…

— Но почему?! — Оффь широко раскрыла глаза и опустила уголки рта: Варлека против воли чуть было не рассмеялась, до того забавно выглядела мордочка обиженной змейки. — Ведь вам же это очень нравитс-ся! Мы так с-стремимс-ся дружить с-с людьми, делать им приятное… — уголки рта змеи обиженно опустились вниз.

Варлека вовремя вспомнила, что змеи изучают не только земные языки, но и человеческую мимику.

— Есть нравственность, — сказала Варлека, заранее зная, что толку не будет.

— Я з-знаю про нравс-ственнос-сть вс-сё, — вежливо сказала Оффь. — Моему з-знакомому больше вос-семнадцати лет. И он не с-сос-стоит в официальных отношениях с-с другим человеком или нагом. Всё з-законнно.

— Я тоже думаю, что в этом нет ничего плохого, — набравшись смелости, заявила Райса.

Госпожа Бурлеска опустила голову. Она прекрасно понимала, что Райса сама не прочь даться ласковой змейке. Наги тоже получали удовольствие от таких игр, хотя и не сексуальное: им нравилось сжимать в объятиях мягкие и тёплые человеческие тела. Объяснялось это рудиментами охотничьих инстинктов — когда-то предки нагов в шссунхских пустынях вовсю охотились на мелких теплокровных, удушая их в своих кольцах. Как выяснилось после первых контактов с людьми, этот полузабытый инстинкт не уснул до конца. Особенно змеям нравился оральный секс — держать во рту или зарываться головой в живое, влажное и горячее. К тому же наги обожали свежий белок.

Варлеке всё это казалось мерзким. Райса явно не разделяла её мнения — и, похоже, готова была стоять на своём.

«Пусть делает что хочет — но только не при мне» — решила Варлека. «Не в моём присутствии. В конце концов, я её начальник».

— А вы были раньше знакомы с вашим женихом? — аспирантка решила сменить тему.

— Да… мы з-знакомы очень давно, — нагиня осторожно слизнула капельку пота с груди девушки, — Ес-сли бы мы не были з-знакомы, я бы ему не попалас-сь. Мы, с-самки, обычно очень ос-сторожны с-со с-стариками… Но я его з-знала с-с детс-ства. Он был помощником владычицы нашего гнез-зда. Когда была маленькая, он учил меня говорить, — добавила змейка печально.

— Как же он после этого мог?! — возмутилась наивная Райса.

Оффь тихо, печально свистнула.

— Рэв уже с-старый, ему пора думать о потомс-стве, — с-сказ-зала она. — Но мне повез-зло. Он очень умный и ос-сторожный. Он обещал не мучить меня больше, чем нужно для зачатия.

Варлека Бурлеска хорошо помнила тот жаркий весенний день, когда корабли нагов появились в окрестностях третьей планеты Солнечной системы.

Тогда Варлека была молодой аспиранткой, имевшей два несомненных достоинства: сообразительность и осиную талию. А также три серьёзных личных достижения: свежевыученный чешский язык, две авторские публикации в престижном международном журнале «Glocul» и вагинальный оргазм. Всему этому она была отчасти обязана красивому седовласому археологу по имени Густав Водичка, которого Бурлеска в конце концов предпочла профессору Рейке, потому что профессор был слишком церемонен и однонавязчив. К тому же её тогдашняя подруга, Августа Торанс с биохимического, рассказывала, что у профессора имеются некие извращённые пристрастия, а юная Варлека была неопытна и пуглива.

В тот майский день она как раз отдыхала в загородном доме любовника. Она лежала на кровати в ночной сорочке, перечитывала Сэлинджера и слушала, как тихо скулит железная труба в ванной, а хозяйский спаниель молотит по полу авокадовой косточкой.

Сладкая греческая жара распаляла плоть, но навевала дрёму. Она почти заснула, когда зазвонил телефон.

Сначала она не хотела брать трубку, но потом всё-таки взяла. Это был Водичка. Не здороваясь, он попросил её спуститься в подвал, где есть запас воды, сухих галет и лекарств, а также телевизор, который он настоятельно рекомендует включить. Он также велел взять с собой собаку.

Варлека, разумеется, в подвал не пошла, но телевизор включила. Сначала ей показалось, что по всем каналам крутят фантастический фильм тридцатилетней давности: смазанные изображения открытого космоса с какими-то непонятными пятнами среди дрожащих звёзд. Дикторский голос монотонно вещал о правительственных заявлениях и биржевой панике.

Посмотрев минут пять, она пришла к выводу, что и вправду случилось что-то серьёзное: никакое кино просто не могло быть таким занудным.

Тогда она встала, выключила телевизор, нашла спаниеля, взяла его на руки и отнесла в подвал. Сама вернулась в дом, по дороге прихватив бутылку хорошей красной «Франковки» из личных запасов Водички и стала ждать.

Когда тот вернулся, она уже заканчивала вторую бутылку и хотела только одного: пока нелюди из космоса захватывают Землю, испытать ещё один вагинальный оргазм.

Водичка был человеком старых традиций: он сначала удовлетворил Варлеку, потом повёл её в туалетную комнату, усадил в ванну, взял шланг от душа и обливал её ледяной водой до тех пор, покуда она не пришла в себя. Тогда он дал дрожащей от холода и страха девушке махровый халат и сигарету.

Потом они сидели, обнявшись, и смотрели по телевизору, ожидая репортажа о начале вторжения.

Пришельцы оказались пацифистами и филантропами.

Появившись на орбите, — как выяснилось позже, они находились там уже несколько лет, недоступные для земных средств обнаружения, наблюдая и изучая Землю — те первым делом обратились ко всем земным правительствам и народам планеты с предложением, которое выглядело весьма заманчивым.

Каждое государство могло подписать с космическими гостями договор, по которому последние в одностороннем порядке делились с данным государством всеми своими технологиями, включая космические. Немедленного установления райской жизни это не обещало, но авансы выглядели более чем солидно: сверхбыстрые компьютеры, мгновенная связь, полностью автоматизированная промышленность, и главное — звёзды.

Пришельцы, в свою очередь, хотели простых и естественных вещей: получить право жить на территории стран, принявших их помощь, а также приобретать собственность на этих территориях. Разумеется, они были согласны на разумные квоты: инопланетные гости вовсе не хотели становиться хозяевами Земли или даже основывать колонии. Напротив, их привлекала возможность жить в окружении людей и земной культуры, вызывавшей у них искреннее восхищение. Наконец — и это было главное — пришельцы просили об участии в работе правительств и коррекции законодательных систем этих государств, дабы земные законы включали их права и обычаи. Со своей стороны они гарантировали полнейшее законопослушание: звёздные гости терпеть не могли насилие и превыше всего ставили гармонию и взаимопонимание. Тем более, устраиваться на Земле они собрались надолго и основательно: Земля им очень нравилась, люди тоже.

Разумеется, никто не собирался оказывать давление на землян. Чужаки гарантировали, что их ноги не будет там, где им не рады. Впрочем, ног у них не было: звёздные гости были змеевидными существами, лишёнными конечностей.

Население Земли кое-как переварило первоначальный шок где-то за полгода.

Первым согласилось на заявленные условия правительство Республики Чад: этим терять было нечего — республика к тому времени достигла слишком заметных успехов в области экономического и социального воздержания.

После того, как за три месяца африканский аутсайдер превратился в бурно растущую страну, начали подтягиваться прочие: Малави, Западная Сахара, ЦАМ, Верхняя Вольта… Чёрная Африка поняла, что её единственный шанс вылезти из вековой нищеты и отсталости — как можно скорее и на любых условиях договориться с пришельцами.

За расцветающей Африкой по тому же пути последовала разваливающаяся на части Россия, потом — Европа и Северная Америка.

Дольше всех сопротивлялся Китай, Индонезия и почему-то Гондурас, подписавший Кодекс отношений с Шссунхом — так назывался родной мир змеев — последним.

Лето в Париже стояло насмерть. Жаркое, липкое, неотвязное, оно не собиралось сдавать ни пяди зноя, пыли и духоты.

Варлека шла по аллейке, засаженной неправдоподобно аккуратными деревьями с гладкой блестящей корой — кажется, какая-то новая мутация, выведенная нагами. Вдоль посыпанной белым песком дорожки — сквозь тонкую сетку лицевого платка песок казался бледно-серым, как табачный пепел — стояли стандартные железные скамейки, выкрашенные зелёным. Краска на сиденьях коробилась, шла пузырями.

Две немолодые женщины, замотанные платками по глаза, сидели на скамейке и играли в шахматы. У той, что играла белыми, не было какой-то фигуры — то ли слона, то ли ферзя, — и его заменяла блестящая гильза из-под губной помады. Бурлеска попыталась вспомнить, когда она последний раз видела в продаже губную помаду, но не смогла.

Других людей не было.

Как всегда в таких случаях, ужасно хотелось откинуть паранджу, хотя бы на минуточку. Госпожа Бурлеска с трудом подавила это желание. Может быть, в ближайших кустах сидит псих и рассматривает её в инфракрасный бинокль. Сейчас в парках психов просто навалом.

Ну ничего. Очень скоро она прикончит Гора Стояновского и получит за это сто пятьдесят дней свободы. Она сможет всласть гулять по этим аллеям без платка, с открытыми руками и грудью. Пить в маленьких забегаловках панаше и «танго» — смесь пива с гренадином, модную в этом сезоне — ничего не боясь. Ходить одна, не нуждаясь в бдительном спутнике.

Тем более в таком, как сейчас.

— Не беспокойтесь, никого поблизости нет, — прошуршало у её ног. — Можете снять эту штуку.

— С чего вы взяли, будто я беспокоюсь? — неприязненно спросила госпожа Бурлеска, в очередной раз подумав, что напрасно связалась со старым гадом. Он оказался полезен, да. Но слишком проницателен.

— Простите за неделикатность, но я чувствую запах страха, — серьёзно ответил наг, подняв переднюю часть тела. Теперь серебряная голова гада плавно покачивалась возле её бедра, в такт шагам. В этом соседстве тел было что-то непристойное. Не как у Райсы с Оффью, а… Варлека задумалась, но не нашла подходящих слов.

Рэв и в самом деле был стар. Когда Оффь, слегка смущаясь, представляла его Варлеке и Райсе, госпожа Бурлеска была поражена размерами этого существа. Наги росли всю жизнь. Рэв был огромен: судя по длине тела, ему было никак не меньше семидесяти земных лет.

Как ни странно, но беседовать с нагом оказалось интересно. У него, в отличие от присвистывающей змейки, была чистая речь и несомненный талант рассказчика. Кроме того, змей был по-змеиному галантен, предупредителен и к умел брать на себя инициативу.

Знакомство состоялось в аэропорту. Через пятнадцать минут после того, как Оффь церемонно представила их друг другу, Варлека с лёгким удивлением осознала, что они, оказывается, сидят всей компанией в закрытом кабинете какого-то дорогого ресторана — судя по ряду бутиков за окном, на рю де Монтень. Как они сюда добрались, она решительно не помнила, увлечённая каким-то разговором.

Перед госпожой Бурлеска стояло блюдо с охлаждённой ежевикой и бокал шампанского. Непочатая бутылка «Вёв Клико» дожидалась своей очереди в серебряном ведёрке со льдом. Кажется, сообразила Варлека, это уже третья.

Лица женщин были свободны: любезный Рэв заказал гарантии безопасности по высшему разряду. Бурлеска попыталась что-то сказать по этому поводу, но старый наг отмёл все запоздалые возражения лёгким движением кончика хвоста.

Маленькая компания людей и нагов вовсю благодушествовала. Простодушная Оффь зарылась мордочкой в крабовый салат, издавая что-то вроде восторженного похрюкивания. Разрумянившаяся от жары и шампанского Райса, отчаянно кокетничая, кормила Рэва с серебряной ложечки мороженым с горячей начинкой внутри. Разнежившийся наг свернулся под столиком, обвивши кончик хвоста вокруг единственной ножки, и блаженно щурился, глотая холодные комочки крема, тающие в горле и обдающие его жаром.

— Благодарю вас, очаровательная госпожа Ваку, — любезничал гад, облизывая ложку длинным раздвоенным языком, — вы познакомили меня с изумительным сочетанием вкусовых и температурных ощущений. Вы бывали когда-нибудь в сауне?

— О да, приходилось, — лукаво склонила голову аспирантка, явно намекая на то, что она там бывала не раз, и отнюдь не одна.

— На Шссунхе есть развлечение, несколько напоминающее вашу сауну: свернуться где-нибудь в глубокой тени, как следует замёрзнуть, а потом перекатиться на горячие камни. Так любят играть маленькие змеёныши. Эти холодные шарики мне чем-то напомнили детство. Ох, я так надеюсь, у моего потомства будет детство получше. У меня есть что завещать своей кладке. Поэтому они вырастут на Земле, а не среди этих вонючих песков…

— А вам хотелось бы увидеть своё потомство? — ляпнула Райса.

Змей тихо зашипел, как проколотая шина, и немного отстранился от аспирантки.

— Вряд ли, — наконец, сказал он. — Даже если бы это было возможно. Мне бы не хотелось… разочаровываться, — подобрал он нужное слово. — Видите ли, мы все мечтаем о том, что наши дети будут чем-то большим, чем мы сами. Большим и лучшим. Это помогает нам жить… и умирать.

— И всё-таки это ужасный обычай, — вздохнула Ваку. — Я всё понимаю насчёт вашего брачного ритуала, у вас такая биология… Но зачем же умирать самому?

Госпожа Бурлеска почувствовала кожей, как тонкая нить беседы с неслышимым звоном лопнула.

Глупая аспирантка с опозданием сообразила, что перешла грань допустимого, и от испуга выронила ложечку с мороженым. Вещица тихо звякнула на полу.

Змей обвёл взглядом всех присутствующих. Все промолчали.

— Я не думаю, что это хорошая тема для застольной болтовни, — наконец, заговорил Рэв ко всеобщему облегчению. — Тем более, при нагине, готовящейся стать моей жертвой… то есть, говоря по-вашему, моей невестой, — он бережно склонился над юной змейкой и нежно коснулся рыльцем её блестящего лба.

Оффь что-то тихо и печально просвистела на шссунхском, после чего доверчиво подставила Рэву свою измазанную в салате мордочку. Тот несколькими быстрыми движениями языка очистил её от соуса и на секунду выпустил длинные клыки, как бы приобнимая ими рыльце своей будущей жертвы.

Женщины молча смотрели на эти странные нежности.

— Я боюсь только одного, — признал змей, — что могу погубить Оффь во время гона. Я слишком стар и слишком силён, а она так молода… Но я хотел потомство именно от неё. Придётся рискнуть.

Ваку почувствовала, что её бестактность великодушно прощена, и тут же обнаглела вдвое.

— Простите… - обратилась она к Рэву с напускной робостью. — Я давно хотела посмотреть… У людей это не принято, но мне очень интересно. Как культурологу, — добавила она.

Рэв склонил голову.

— Посмотреть? Что именно?

— Это… Чем вы это будете делать, — девушка ещё старательнее изобразила смущение. — Ну, ту самую штуку.

— Мой половой орган? Да, пожалуйста, — змей начал разматываться.

Бурлеска хотела сказать, что не желает на это смотреть, но промолчала. Это было бы неправдой. Ей было интересно.

Змей выпростался, извернулся брюхом кверху и приподнял самую толстую часть тела. Прямо из молочно-белого живота, раздвигая чешуйки, вылез кончик чего-то белого и острого.

Рэв содрогнулся всем телом, и в воздухе сверкнул и закачался кривой костяной клинок с шипами и зазубринами. Лезвие сияло снежной белизной. Зачарованная Райса протянула руку, коснулась дрожащего в воздухе кончика — и тут же, ойкнув, отдёрнула палец.

Клинок исчез — змей тут же втянул его в себя.

Райса обернула палец в салфетку. На ней проступило красное пятно.

— Поз-з-звольте, — заботливая Оффь склонилась над девушкой и обвила пострадавший пальчик розовым язычком.

— Уже не больно, — улыбнулась Райса. — Извините меня, пожалуйста, я не должна была этого делать, — сказала она Рэву, пристраивающемуся обратно на место.

— Я должен был предупредить, это очень острая штука, — вежливо сказал змей. — Член должен вспороть чешую змеи и войти внутрь. И вообще, осторожнее. Вы можете заразиться шссунхским червём.

— Это что такое? — испугалась девушка. — Люди этим болеют?

— Не беспокойтес-с-сь, — вмешалась Оффь. — Шсс-с-сунхский червь без-ззопас-ссен. Он даже полез-з-ен. Он с-стимулирует умс-ственые с-спос-собнос-сти.

— Не будем вдаваться в детали нашей биологии, это неинтересно, — вежливо, но твёрдо сказал Рэв.

— Так всё-таки, что это такое? — настаивала девушка, с тревогой глядя на пораненный палец. — Я могу заболеть какой-то гадостью?

— Нет, нет, — змей успокаивающе покачал головой. — Ничего страшного. Просто я являюсь переносчиком… определённой болезни. Она совершенно безобидна для нас. Наги даже предпочитают болеть ею — есть мнение, что шшунхский червь является своего рода нейростимулятором. Но, видите ли, она передаётся только половым путём. Наверное, человек может заразиться — хотя, конечно, для этого нужно… — он замялся, — более глубокое проникновение, — нашёл он слова, — чем просто пальчик уколоть. Но лучше не рисковать, правда?

— Что ж, спасибо за заботу, — девушка чуть надула губки, делая вид, что немного обиделась, но совсем чуть-чуть.

— А зачем эти шипы и крючья? — продолжала интересоваться девушка.

— Вы же понимаете, зачем, — змей ухитрился изобразить на мордочке нечто вроде печальной улыбки.

— Ты обещал, — укоризненно сказала Оффь, — купить для меня эти новые прис-спос-собления. Помнишь, мы о них говорили? Они почти с-совс-сем без-звредные и очень болез-зненные…

— Конечно, конечно, — успокоил её наг, — хотя, скажем честно, на Земле пыточный арсенал дороговат, и к тому же предназначен в основном для людей. Но я пойду на любые расходы, чтобы зачать и умереть в Париже, — гордо закончил он. — Приятно думать, что последние дни моей жизни пройдут здесь, в лучшем городе лучшего мира в известной нам Вселенной. А я повидал много миров.

— Вы космонавт? — слегка удивилась Варлека.

— В некотором роде… В каком-то смысле… Моей работой является определение правомерности действий. Если угодно, этический контроль. Представьте себе, я был членом того экипажа, который открыл Землю: меня назначили как раз на это направление. Скажу не хвастаясь: я стал первым нагом, который выполз на поверхность нашей прекрасной планеты…

— Как вы сказали? Нашей планеты? — госпожа Бурлеска постаралась, чтобы её голос прозвучал сухо, но не враждебно.

— Вашей планеты, конечно, — наг легко сдал назад. — Я оговорился. Впрочем, не буду лукавить: мы уже привыкли к Земле как к своему дому. Да, конечно, это прежде всего дом людей. Но мы тоже хотим стать его жильцами — о, поверьте, почтительными и благодарными. Люди живут в сущем раю и не подозревают об этом… Не то что мы. Вам когда-нибудь приходилось бывать на Шссунхе?

— Нет, — вежливо сказала Варлека. — Насколько мне известно, там нет ничего интересного.

— Вы правы, — змей издал непонятный звук, напоминающий вздох. — Шссунх отвратителен.

Родной мир нагов, Шссунх, представлял собой пустыню, днём раскалённую, ночью ледяную, и всегда смрадную: атмосфера содержала сероводород. Большая часть территории была необитаема. На севере располагалось крохотное мёрзлое море, отравленное сернистыми соединениями. Жизнь ютилась вблизи южного полюса, где была чистая вода и где наги создали свою унылую цивилизацию.

С точки зрения биологии наги, несмотря на бросающееся в глаза сходство с земными пресмыкающимися, были куда ближе к земным червям. Несмотря на то, что жизнь на Шссунхе развилась до теплокровных, эволюция предпочла сыграть злую шутку, одарив разумом довольно примитивных существ.

Предки нагов жили в песчаных норах, откуда были изгнаны обстоятельствами неодолимой силы: выбросы сероводорода отравили пески планеты, оставив пригодным для жизни только самый верхний слой почв. Переход к наземному образу жизни и освоение навыков охоты за обитателями пустыни оказался переломным в жизни вида: у нагов появились зачатки мышления.

Окончательно же их сформировало второе обстоятельство, предопределившее всю дальнейшую историю и культуру нагов: способ продолжения рода.

В отличие от щедрой Земли, где живым существам достаются не только страдания, но и хоть какие-то удовольствия, жестокая природа Шссунха напоминала буддистский ад. Большинство существ на планете были двуполы, но до женских половых органов эволюция почему-то не додумалась. Оплодотворение происходило так: самец ловил самку и впрыскивал ей своё семя прямо в тело, пронзая его детородным органом — твёрдой заострённой костью. Боль, испытываемая самкой при прободении тела членом, служила сигналом для выброса белков и гормонов, готовящих тело к беременности. В конце концов выношенная кладка яиц, подросших внутри тела матери, выбрасывалась наружу через клоаку, вместе с экскрементами, которые и служили им первой пищей.

Разум у нагов появился благодаря случайной мутации, а именно — ослаблению болевого инстинкта у самок песчаных червей.

Что послужило тому причиной, сказать трудно — во всяком случае, шссунхские биологи так и не смогли понять, какой именно ген и в каком именно месте поломался. Так или иначе, боль, испытываемая при прободении тела самки, стала недостаточной для того, чтобы переключить её организм в режим вынашивания. Лишь те самцы, которые проводили половой акт особенно болезненно для своей партнёрши, получали шанс на продолжение рода.

В конце концов это привело к тому, что самцы начали причинять самкам боль намеренно. Более того, возникла рефлекторная зависимость между страданиями самки и возбуждением самца. Наг, поймавший нагиню, входил в раж: ему было необходимо видеть корчи несчастной нагини, слышать её стоны и чувствовать запах боли и страдания. Правда, в пылу возбуждения он зачастую убивал или калечил оплодотворённую самку. Пришлось научиться умерять пыл, и, причиняя боль, не приносить большого вреда. Постепенно появилась изощрённая техника уколов членом в нервные узлы, пережимания сосудов, укусов и удушений, и так далее. Всё это требовало ума, сообразительности и своего рода фантазии. Извилины в головах нагов теснились всё гуще — пока, наконец, над змеиным родом не воссиял свет разума.

Неудивительно, что древнейшими орудиями, созданными цивилизацией нагов, были иглы для протыкания тела самки. С развитием цивилизации в арсенале самцов появилось множество пыточных приспособлений. Делали их из гуманных соображений — доставлять как можно больше боли, не калеча и не убивая. Даже электрические батареи были изобретены нагами для той же надобности.

Казалось бы, рождение разума из духа садизма должно было сформировать у аборигенов планеты пристрастие к жестокости. На деле всё вышло прямо наоборот.

С древнейших времён насилие и причинение боли считались на Шссунхе допустимыми исключительно в сфере размножения. В любых других обстоятельствах это воспринималось как половое извращение. Особенно это касалось самцов, пытающихся применить насилие по отношению к другим самцам — на них смотрели примерно так же, как на Земле когда-то смотрели на мужеложцев, только с гораздо большим омерзением. С ними даже не боролись — просто переставали общаться и совместно охотиться, а при первой же возможности бросали среди песков.

Поэтому система лидерства, основанная на силе, среди нагов так и не сложилась. Не было и войн: даже мелкая стычка показалась бы нормальному нагу чем-то вроде содомитской оргии, а поле сражения — просто бредом извращённого воображения… Для того, чтобы заставить змей действовать сообща, существовал один-единственный способ: убедить всех в том, что это и в самом деле необходимо. Поэтому власть на Шссунхе — точнее, её слабое подобие, если сравнивать с системами господства других цивилизаций — всегда принадлежала интеллектуалам.

При всём том сколько-нибудь интересной культуры наги так и не создали. Безрукие — в буквальном смысле слова — существа, они были лишены возможности творить для удовольствия. У них не было ни музыки, ни живописи, ни сколько-нибудь интересной архитектуры. Правда, у нагов была своя литература, в основном бесписьменная: уникальная по земным меркам память позволяла им запоминать тысячи и тысячи строчек. К сожалению, бедный язык и отсутствие интересных сюжетов не позволило развиться каким-либо жанрам, помимо хроники, а также чего-то среднего между героическим эпосом и садомазохистским триллером: речь шла об историях, как умный храбрый самец поймал скрывающуюся от него самку, каким мучениям её подверг, чтобы её оплодотворить, и как она его в конце концов убила, укусом (зубы нагинь были снабжены ядовитыми железами) или удушением.

Впоследствии журналисты сравнивали убийство мужчины-нага после оплодотворения с нравами земных пауков, у которых паучиха может убить и съесть самца сразу после акта любви. На самом деле убийство самца было чисто культурным феноменом, ответом разума на вызов биологии: разрешение внутреннего конфликта между биологической необходимостью причинять боль и столь же естественным отвращением к насилию над живым разумным существом могло быть только трагическим… Так или иначе, но смерть самца после завершения ритуала оплодотворения издревле считалась обязательной, а попытки уклониться от неё — постыдными и даже преступными.

Неудивительно, что законы о совокуплении были древнейшими в кодексе нагов и соблюдались строжайшим образом.

Любой змей имел право поймать самку, заставить её признать себя его жертвой и оплодотворить её. За проведением обряда следили два наблюдателя, которые имели право защитить самку, если самец переходил грань дозволенного мучительства. Самка имела право — точнее, была обязана — после оплодотворения убить самца, сама или с помощью другого нага (как правило, подруги). Имущество самца переходило по наследству потомству, а нагиня должна была заботиться о вылупившихся змеёнышах.

Конечно, совокупление было трагедией. Зато никаких других трагедий в жизни змей не было. Возможно, поэтому наги, чья цивилизация была не старше человеческой, вышли в космос раньше людей.

— Вы позволите мне прилечь у ваших ног? — поинтересовался наг. — Кажется, я съел слишком много этого замечательного лакомства и несколько отяжелел… Только, прошу вас, не наступайте на меня каблуками, — добавил он уже из-под стола.

— Я бы тоже легла, ес-с-сли можно, — Оффь подняла просящие глаза на аспирантку. — Можно положить голову вам на колени, Райс-с-са? У вас-с-с такой тёплый живот…

— Конечно, дорогая, иди сюда, — Ваку заелозила попкой по кожаной обивке, раздвигая полненькие ножки.

Госпожа Бурлеска демонстративно отвела взгляд от сладкой парочки.

— Ну так вот, я говорил, что принимал участие в экспедиции на Землю, — наг, свернувшись кольцами под столом, приподнял треугольную голову. — Моей задачей было определить, следует ли нашим цивилизациям вступать в контакт. В конце концов я ответил положительно.

— Почему? — вклинилась Райса. — Хотя да… вы говорили, что вам нравится Земля…

— М-м-м… - змей задумался. — Как бы это объяснить… Дело не в моих личных вкусах. Вопросы такого уровня требуют, если можно так выразиться, взгляда в будущее. Надо точно определить, что именно случится с нами в случае контакта.

— Только с вами? — не удержалась Варлека. — С нагами?

— Прежде всего с нами, разумеется, — ответил Рэв. — Но мы принимаем в расчёт и интересы аборигенов. Необходимо, чтобы контакт не привёл к невосполнимому ущербу для нормальной жизни — нашей и чужой. Иначе подобный контакт стал бы бессмысленным и вредным для обоих сторон. Как, например, вышло с теми же моллюсками.

Варлека промычала что-то неразборчивое. Про моллюсков-каннибалов, чья жизнь проходила в непрерывной войне всех против всех, она что-то слышала или читала — но интересоваться этой темой у неё не было повода.

— Они и в самом деле убили ваших послов? — опять вылезла Ваку. — Просто так, ни за что?

— Увы, — Рэв почесал лоб о её туфлю. Заскрипели чешуйки. — То есть у них были определённые основания — с точки зрения их этики они были вправе это сделать, но… Не хочу об этом говорить, — решительно оборвал он. — Я принял решение об изоляции планеты, и оно было утверждено на Шссунхе. У нас есть защитное поле, которым можно покрывать целые системы. Что-то вроде кокона, препятствующего преодолению пространства. Эти существа не должны покидать свою звёздную систему. Никогда.

— Вы были по-своему добры к ним, — признала Варлека. — Мы, наверное, оставили бы их в покое… или уничтожили.

— Всё-таки хорошо, что я знаю вашу расу, — недовольно сказал Рэв. — Люди иногда говорят ужасные вещи… но, к счастью, их не делают. Вы лично могли бы уничтожить живое существо? Своими руками? Думаю, нет.

— Именно это я и собираюсь сделать, — вздохнула госпожа Бурлеска. — Я приехала сюда, чтобы оказать услугу одной женщине… Её поймал маньяк и теперь собирается воспользоваться этим вашим правом. Но убить она его, наверное, не сможет. Поэтому нужна я.

— Как благородно! — восхитился Рэв. Его серебристая голова сверкнула вблизи колен женщины. — Значит, вы приехали сюда во имя свершения священного обряда? Помочь своей подруге?

— Да. И знайте: я смогу убить этого человека, — твёрдо сказала Варлека.

— Но это же совсем другое дело! — змей высунулся из-под стола, явно собираясь положить ей голову на бедро — но вовремя вспомнил, что не получал на это разрешения, и, галантно изогнувшись, улёгся у ног. — Убить самца, который так долго истязал несчастную жертву — это же естественно. Его смерть удовлетворяет чувство справедливости и восстанавливает равновесие в мире.

Госпожа Бурлеска опустила глаза — и увидела, как Райса гладит кончиками пальцев лицо змейки. Та счастливо жмурилась, принимая ласку.

— Хотя, конечно, это тяжело, — продолжал витийствовать змей. — Но умерщвление самца — женский долг…

— Оно не стало бы моим долгом, если бы вы не распространили свои брачные законы на людей, — с горечью сказала госпожа Бурлеска. — Тогда бы я не носила этот мерзкий балахон.

Люди довольно скоро убедились, что змеиные порядки просты, необременительны, и, в общем, близки к человеческим. Более того, они были существенно мягче и гуманнее, чем большинство людских законов. К этому пришлось привыкать — но в большинстве случаев законы нагов оказывались прогрессивнее.

Непонимание возникло всего в нескольких вопросах.

Сначала речь шла о мелочах. Например, очень быстро выяснилось, что змеи на дух не переносят вида и запаха жареных куриных яиц, поскольку они пахли так же, как их собственные яйца, сгорающие в раскалённом песке. Стоило нагу учуять запах яичницы, как у него включались древние инстинкты защиты потомства: змей мог броситься прямо на раскалённую сковороду, чтобы спасти зародышей. Поэтому наги почтительнейше попросили людей отказаться от этого безобидного кулинарного пристрастия.

Поскольку альтернативой яичнице было материальное благоденствие, расцвет наук и искусств и выход в космос, большинство людей, голосовавших на референдумах за принятие Кодекса отношений с Шссунхом, на это согласились. Наги отблагодарили щедро, обогатив земную кухню множеством новых кулинарных изысков.

Сложнее было с другими моментами. Так, в традиционном законодательстве змей отсутствовали многие меры наказания, принятые на Земле — в том числе смертная казнь. Змеи признавали только одну ситуацию лишения жизни, и использование чего-то подобного в качестве наказания представлялась им извращением естества. Поэтому они вежливо, но твёрдо настояли на том, чтобы все государства, принимающие их помощь, отказались от столь мерзкого обычая. К тому же наги ссылались на то, что многие страны мира добровольно отказались от смертной казни, а величайшие нравственные учителя человечества обличали смертную казнь как дикость. Людям пришлось согласиться.

Брачные обычаи жителей Шссунха были, разумеется, тоже внесены в земные законы, но долгое время никто не придавал этому практического значения. До той поры, пока один полоумный американский садист, пойманный во время издевательств над очередной жертвы, не потребовал суда нагов.

На суде он заявил, что хочет совершить совокупление по законам нагов — а поэтому требует, чтобы ему отдали его жертву на подобающий срок, после чего он готов добровольно умереть.

Негодяй, разумеется, получил свои три пожизненных срока. Однако, через пару дней змеи выступили с разъяснением, что люди в принципе обладают всеми правами, которыми обладают наги, в том числе и таким неотъемлемым правом, как совокупление по законам нагов.

Разумеется, подчеркивалось в разъяснении, речь идёт о чисто теоретической возможности, так как человеческие обычаи в этой сфере отличаются от обычаев аборигенов Шссунха по физиологическим причинам. Но даже теоретическое умаление прав недопустимо — а потому необходимо разработать процедуру, аналогичную шссунхской. Любой мужчина должен иметь право поймать женщину, заставить её признать себя его жертвой и оплодотворить её, подвергая при этом мучением. За проведением обряда должны следить два наблюдателя, которые имели право защитить женщину, если мужчина переходил грань дозволенного. Женщина получала право — точнее, была обязана — после оплодотворения убить насильника, сама или с помощью подруги. Имущество насильника переходило по наследству потомству, а женщина должна заботиться о ребёнке…

Впоследствии — когда, откровенно говоря, было уже поздно — все сошлись на том, что принятие закона можно было бы остановить, если бы все основные политические силы Земли выступили вместе. Однако, протестная компания получилась довольно вялой. Зато не было недостатка в разного рода эксцентричных маргиналах, которые по разным причинам начали оправдывать, а то и восхвалять обычай нагов. Госпожа Бурлеска хорошо запомнила телевыступление известнейшего сорбоннского философа-неомарксиста, плешивого уродца со шрамом на губе и трясущимся подбородком, который рассуждал о том, что человек, согласный умереть во имя права оплодотворить любую понравившуюся ему женщину, заслуживал бы восхищения, «в отличие от обывателя-буржуа, проституирующего в уютном мещанском браке» (эта фраза ей особенно запомнилась).

Впрочем, тогда многие позволяли себе такие рассуждения. Никто не думал, что подобным правом кто-нибудь захочет воспользоваться на самом деле.

Увы, люди плохо знали самих себя.

На следующий же день после изменения Кодекса — что означало автоматическое введение в законодательства всех стран, его принявших, «шшунхского брака» — своё право на женщину заявил вполне почтенный немецкий парламентарий, представитель партии «зелёных». Его не остановило даже то, что несчастная была замужней.

На другой день две аналогичные заявки пришли из Мексики. Америка выстрелила через неделю — сразу пятью заявлениями.

Через месяц Варлека впервые в жизни подумала, что ей страшно выходить из дома. Паранджу она надела через полгода. К тому времени это уже был вполне ординарный элемент женской одежды: по правилам, для того, чтобы подать в полицию заявку на своё право насиловать жертву, насильник должен был показать её лицо.

Женщина и наг добрались до скверика с фонтаном и маленьким прудом, в котором плавала тяжёлая перекормленная утка. Там стояли не скамейки, а зелёные стулья с железными ногами. Вокруг росли всё те же деревья с красной корой.

Никого не было. Где-то далеко играла музыка. В воздухе витали запахи перегоревших углей для барбекю, туалетной воды и молодого вина.

Госпожа Бурлеска нашла самое тенистое место — прямо под деревом. Присела на стул, аккуратно подобрав под себя балахон. Воровато оглянулась вокруг и немного помахала платком, нагоняя чистого воздуха.

— Может, пересядем? Профессор не заметит меня в тени, — рассеянно сказала Варлека.

— Не заметит — позвонит по мобильному телефону. К тому же я его наверняка замечу. У меня неплохое зрение и чутьё. Не беспокойтесь, я его не пропущу.

С профессором Рейке она связалась ещё в ресторане. У старика оказался неожиданно сильный голос. Не вдаваясь в долгие разговоры вокруг да около, он предложил ей встретиться в местном парке — «знаете, такое место у пруда, там очень тихо» — чтобы ещё раз убедиться в её согласии и потом отвезти к себе домой для обсуждения деталей.

Госпожа Бурлеска оценила старомодную деликатность профессора. Однако, подумав, она пожалела об этом: парк был новым, Варлека его совсем не знала. Идти одной в незнакомое место не хотелось. Мало ли какой безумец выскочит из-под скамейки, сорвёт с неё платок и объявит своей жертвой? Она собралась было отзвонить, чтобы переназначить встречу в более подходящем месте, но тут Рэв неожиданно вызвался её проводить.

Немного подумав, женщина согласилась: змеи обладали прекрасным чутьём на теплокровных вообще и людей в частности, к тому же нагов всё-таки побаивались, в том числе и психи. Теперь она об этом жалела: перед тяжёлым разговором ей хотелось немного побыть в одиночестве.

— Как же здесь хорошо, — блаженно прошептал Рэв, укладываясь у её ног. — А у меня совсем нет времени.

— Когда вы собираетесь… начинать? — Варлека не нашла лучшего слова.

— Вы про Оффь? Думаю, где-то через месяц. У меня здесь осталось одно довольно серьёзное дело… надеюсь, последнее. Ну и, конечно, хочется хоть немного подышать парижским воздухом. Ах, если бы вы знали, как я люблю этот город! Если бы у меня было больше времени, чтобы насладиться им вполне…

— Я тоже люблю Париж, — сказала Бурлеска. - Хотя и редко тут бываю. Знаете, дела, работа… К тому же, — призналась она, — я не могу забыть то время, когда я могла ходить по этим улицам свободно, без тряпки.

— Простите за откровенность, но мне неприятно, что вы пытаетесь защищать себя такими способами, — сказал змей. — Некоторые вещи надо принимать… в вашем языке это обозначается словом «мужественно». На шссунхе это звучит как… — он издал длинную переливчатую трель. — В буквальном переводе — «как молодая самка принимает свою участь». Её участь — когда-нибудь стать жертвой. Через это надо пройти…

— Мы жили без этого тысячи лет. И этот ваш обычай кажется нам отвратительным. У вас он обусловлен физиологией, но у нас она совершенно другая…

— В таком случае, почему у вас нашлось столько мужчин, готовых следовать нашему обычаю? — парировал змей. — И с каждым годом их число всё растёт?

— Маньяки были всегда, просто вы разрешили им удовлетворять свои извращённые желания, — начала было Варлека, но змей перебил её:

— Не всё так просто. Насколько мне известно, классическая земная система правосудия была основана на идее наказания. Самым страшным наказанием была, — он едва заметно дёрнулся, — смертная казнь. Раньше в случае поимки садиста-насильника худшее, что его ждало — это смерть. Но сейчас она ждёт его точно так же. В чём разница? Ни в чём. Значит, дело не в нашем разрешении. В людях есть что-то созвучное нашим обычаям…

— Я думала над этим, — призналась госпожа Бурлеска. — Наверное, вот в чём. Для людей очень важными понятиями являются «можно» и «нельзя». Сейчас истязать женщину и потом умереть — можно. Закон это разрешает. Поэтому…

— Неубедительно, — спокойно сказал Рэв. — Смотрите сами. У людей было тёмное и кровавое прошлое. Однако, вы, в отличие от других рас, способны меняться. Учиться добру. Когда-то вы ели друг друга, как те моллюски. Но уже в течении тысячелетий вы этого не делаете. Вы воевали. Вы были жестокими и грубыми существами. Но среди вас всегда находились учителя высокой нравственности, чьи ценности люди в конце концов принимали. И, заметим, эти ценности неизменно оказались близки нам, нагам…

— Понимаю. Вы хотите сказать, что ваша этика совершенна, а мы только приближаемся к ней, — сказала Варлека.

— Это не я сказал, — заметил Рэв, — таковы факты. Заметьте, мы не подвергаем сомнению достижения землян в других сферах. Ваша архитектура, ваша музыка, ваша поэзия — всё это новые для нас миры. Здесь вы превосходите нас настолько, что нет смысла даже пытаться соревноваться с вами. Но в области морали и права…

— Люди, которые мучают женщин — просто ненормальные. — Варлека попыталась незаметно почесать о спинку стула зудящую от пота спину, но у неё не получилось.

— О Сократе и Христе их соплеменники говорили то же самое, — заметил Рэв.

— Ладно. Всё равно мы ни о чём не договоримся. Вы считаете себя и свои обычаи совершенством, — госпожа Бурлеска взяла себя в руки.

— В большинстве случаев вы сами это признали, — ответил змей. — Я понимаю, что индукция никогда не бывает полной, но…

— Вот именно. В конце концов, поймите же, что у нас разная физиология. Наш секс и этот ваш ужасный гон — настолько далёкие друг от друга вещи…

— Отчасти да. Но мы учимся и этому — насколько нам это доступно. Контакт с человеческим телом нам, во всяком случае, приятен. Это не секс, но… Как вы думаете, чем сейчас заняты Оффь и Райса?

— Ревнуете? — не удержалась Варлека.

Змей тихо хрюкнул, как маленький поросёнок. Бурлеска знала: наги так смеются.

— Извините, — сказал он, — это не по поводу нашего разговора… Просто мне пришла в голову совершенно посторонняя мысль. Видите ли… не знаю даже, как сказать… В общем, — наг заметно смутился, — я поймал себя на том, что мне очень хочется забраться на дерево. Понимаю, в моём возрасте это отдаёт ребячеством… но, скорее всего, другой возможности это сделать у меня не будет, а никакими правилами это не запрещено. Вы разрешите?

Госпожа Бурлеска с облегчением кивнула. Наг свернулся наподобие пружины и через мгновение, с силой распрямив тело, нырнул в воздух за её спиной. Длинная серебристая дуга сверкнула и пропала.

Варлека ещё раз оглянулась, но никого не заметила. Тогда она осторожно просунула руки под мокрый платок и стёрла пот.

Мысли в голову не шли. Она попробовала немного подумать о Стояновском, которого должна убить после того, как тот вдосталь натешится над женой профессора. И ещё сделает ей ребёнка. Закон охранял детей, родившихся таким способом — хотя матери обычно их ненавидели. Вот и Августа, кажется…

Что-то затрещало наверху. Похоже, не вовремя расшалившийся змей сломал какую-то ветку. Недодуманная мысль рассыпалась, как сухое печенье, оставив в голове несколько колючих крошек.

Потом она стала фантазировать, как она будет убивать Стояновского. Он же большой, сильный мужчина. Застрелить его? Это было бы как-то слишком… благородно, что-ли. Можно, конечно, использовать штучки, которые привезли на Землю гады — электрошокеры, ядовитые лезвия, что там у них ещё? Изделиями гадов пользоваться не хотелось. Вообще, — впервые за всё время задумалась она, — как это будет происходить? Будет ли Гор сопротивляться? Кажется, нет: она видела записи подобных убийств, мужчина всегда был вялый и покорный… Бурлеска вспомнила, сколько садистских фильмов было снято в последние годы. Змеи не препятствуют этому, у них самих принято смотреть на подобные вещи, они считают это высоким искусством…

В голове всё путалось. Она ещё попыталась решить, куда она поедет, когда получит свою охранную грамоту. Может быть, в Америку? Сейчас там развелось особенно много маньяков, в другое время она бы на это не пошла, но почему бы и нет? Нью-Йорк, говорят, сейчас расцвёл…

Варлека сама не заметила, как задремала. Ей снилось, что она, связанная, лежит в стеклянном ящике. Ящик плыл по огненной реке. Его заворачивало на стремнинах, и она видела языки пламени, сквозь которые проступали лица людей и нагов. Лица наклонялись к ней и о чём-то спрашивали — и она отвечала, не слыша собственных слов. Она знала, что, когда она замолчит, ящик расколется и она умрёт. Это было так страшно, что она вспомнила латинскую молитву, которой научилась когда-то в детстве, и начала её читать, путаясь в словах. Тогда лица в пламени сгрудились вокруг неё, пламя поднялось выше, а ей стало жарче. Но она твёрдо решила, что спасёт их всех, и с новыми силами зашептала молитву. Латинские слова вываливались изо рта, оставляя боль в растрескавшихся губах.

Проснулась Варлека от того, что кто-то осторожно теребил складки платка. Она в испуге распахнула глаза — и увидела сквозь паранджу яблоко: маленькое, неправдоподобно румяное, малиновое. Яблоко раскачивалось перед самым лицом.

Бурлеска почти машинально протянула руку и взяла плод. Тут же в поле зрения появилась довольная физиономия нага.

— Фффух! — по-человечески вздохнул Рэв. — Такие упражнения уже не для меня. Но я не мог удержаться и добрался до самого верха… Представьте себе, это яблоня! Генетически изменённая, конечно. Зато я нашёл несколько яблок на верхних ветвях. Не желаете попробовать вот это?

Варлека с сомнением покрутила в руке карминового цвета плод.

— Модифицированное… Может быть, оно ядовито?

— Исключено, — змей зашевелился, устраиваясь на ветке поудобнее. На спину Варлеки посыпался древесный мусор. — Модицифированные растения безопасны для людей и нагов. Я сам съел одно такое яблоко — и, как видите, жив.

— «Не умрёте, но будете, как боги, знать добро и зло» — усмехнулась госпожа Бурлеска. — Ладно, попробую. Надеюсь, оно не червивое.

— Да, весьма символично, — оценил наг. — Женщина и змей под деревом, библейский сюжет. Не хватает только Бога… Кстати, кто-то идёт сюда. Судя по звуку шагов, человек пожилой… Наверное, это ваш друг, о котором вы говорил. Не буду его смущать своим присутствием. Сейчас он, скорее всего, не в том настроении, чтобы общаться с нагами, — проявил он недюжинную для змея проницательность. — Прощайте, Варлека. Было приятно познакомиться с вами. Жаль, что нам так и не удалось поговорить как следует. Когда всё кончится… и если у вас будет настроение… пожалуйста, навестите нашу Оффь. Ей будет приятно. Впрочем, это уж как знаете. Ещё раз прощайте. Я тут, с вашего позволения, ещё немного поползаю здесь. Как всё-таки хорошо жить!

Голова старого нага исчезла. Послышался шорох, треск и хруст маленьких веточек.

Варлека воровато оглянулась, потом быстрым движением обтёрла яблоко о балахон, просунула руку под платок и впилась в него зубами. Яблоко оказалось чуть кисловатым, но сочным.

В аллейке послышались шаги — тяжёлые, неторопливые, уверенные.

— Прошу вас, уважаемая госпожа, — профессор Рейке церемонным жестом распахнул перед ней высокую дверь резного бука. — Вы — единственная радость в нашем скорбном доме…

Варлека переступила порог и с облегчением услышала мягкий масляный лязг замков за спиной.

— Мучения моей несчастной супруги начнутся завтра, — вздохнул профессор, машинально поправляя воротничок. — Этот мерзавец Стояновский… Я просто не знаю, что думать… и как теперь жить дальше.

За прошедшие годы профессор не слишком изменился — всё такой же высокий, тощий, аккуратно одетый. Он отпустил усы, которые ему шли. Углубились морщины около носа и в бородке цвета старого железа завелись сивые пряди. Пожалуй, он был красив — той поздней красотой отстоявшейся породы, проявляющейся именно под старость. И он не казался сломленным. Госпожа Бурлеска поймала себя на мысли, что в других обстоятельствах она могла бы отнестись к Альфонсу Рейке благосклоннее, чем в молодости… Но, конечно, не сейчас. Сейчас об этом думать нельзя.

— По закону Гор не имеет права делать… совсем ужасные вещи, — сказала Варлека, осторожно снимая с себя платок. Кондиционированный воздух был холодным и сладким. — При совершении обряда присутствуют наблюдатели. Наг и человек.

— Ну да. Они не дадут её убить. Или отрезать руку. Но всё, что лечит современная медицина, он имеет право делать. А лечат сейчас многое… почти всё. И, конечно, он будет мучить мою несчастную Герду. Причинять боль. Много, очень много боли. А потом нам придётся растить ребёнка этого ублюдка. Я до сих пор не могу поверить…

Варлека опустила глаза — и увидела на ноги профессора. Оказывается, он успел переобуться: теперь на нём были разношенные кожаные туфли. Из-под коротковатых штанин виднелись толстые серые носки — типично стариковские, для тепла. Мимолётная женская симпатия, которую она только что испытала, испарилась без следа, оставив только лёгкое чувство неловкости.

«Ничего не было», — напомнила себе госпожа Бурлеска, а вслух сказала:

— Насколько я помню, Гор был обеспеченным человеком. Вашей супруге полагается наследство… Кстати, как, вы говорите, её зовут?

Профессор не ответил, только поморщился.

— Можно, я умоюсь? — попросила Варлека. — На улице ужасная жара.

— Конечно, конечно, — заторопился профессор Рейке, — вон там ванная комната, — он махнул вяло рукой куда-то налево. — И переоденьтесь. Эти ужасные покрывала… не могу на них смотреть.

В ванной комнате женщина с наслаждением стянула с себя потный балахон. Приняла ванну, потом надела привезённый с собой лёгкий халат.

Она смазывала кремом лицо, когда дверь в ванную комнату распахнулась, и профессор Рейке неожиданно сильно и больно схватил её за руку и заломал так, что она задохнулась от боли.

— Я объявляю эту женщину своей жертвой, — заявил профессор, глядя в зеркало, — и готов совокупиться с ней по обряду нагов.

С той стороны стекла что-то вспыхнуло и зажужжало — видимо, автоматическая камера.

Рейке отпустил руку.

— Сейчас я вызову полицию и наблюдателей, — деловито сообщил он. — Сопротивляться и убегать не советую. Во-первых, тебя найдут. Во-вторых, ты меня разозлишь, а это не в твоих интересах.

— Но как же… ведь ваша жена… — пролепетала Варлека, чувствуя, что её ноги немеют.

— Ещё не поняла, сучка? — госпожа Бурлеска спиной почувствовала, что профессор ухмыляется. — У меня нет никакой жены. И никогда не было. Просто мне нужно было заманить тебя сюда, а ты попалась. Я объявил тебя своей жертвой, твоё лицо было отчётливо видно, запись уже переправлена в полицию.

Варлека нашла в себе силы повернуться лицом к своему мучителю — и ощутила что-то вроде удара по глазам: на неё был направлен прямой взгляд, полный ненависти, похоти и жестокого злорадства.

— За что? — эти слова она еле выжала из себя.

Рейке оскалился, показав белые фарфоровые зубы.

— Я ненавидел тебя всю жизнь, гадючка, — сказал он почти ласково. — Я хотел, а ты не дала. Помнишь? Ты была маленькой наглой сучкой с упругими дойками. Я хотел тебя, как никого в жизни. Но ты предпочла меня этому мудаку Водичке. Хер у него гранёный был, что-ли? Ну, это мы ещё узнаем. Ты мне всё-всё расскажешь, все свои маленькие женские секреты. Когда я займусь твоим розовым мяском, мы славно, очень славно поболтаем. Я изучал технику пыток. Я знаю всякие смешные штучки, тебе понравится…

Женщина почувствовала, что её ноги немеют — и рухнула на влажный кафель пола.

Очнулась она от пинка под рёбра.

Варлека открыла глаза и увидела перед собой на полу розовую бумажку с казённой печатью.

— Ознакомься, лапочка, — раздался сверху насмешливый голос Рейке. — Это из полицейского управления. Наша славная полиция быстро работает. Я отослал им запись — как я объявляю тебя своей жертвой. Твоё лицо опознано, твоё нахождение в моём доме подтверждено, факт успешного насилия с моей стороны зарегистрирован. Теперь ты моя на три недели. И я уж постараюсь, чтобы они тебе запомнились на всю жизнь. А теперь, девочка, мы поедем в другое место. Там у нас всё оборудовано…

Кожаная туфля с силой опустилась ей на голову, и в голове стало темно.

— Для меня это неожиданность — сказал Рэв. — Я не знал, что мы встретимся здесь, госпожа Бурлеска. Чтобы вы не подумали чего-нибудь лишнего: я просто согласился быть наблюдателем во время обряда. Признаться, мне хочется посмотреть, как это делают люди.

— Не стоит так распинаться, коллега, — осклабился Гор Стояновский. — Люди, кстати, дерьмо. А вы, наги, их сделали ещё дерьмовее. Но мне это нравится. Жаль, конечно, что не я буду её трахать во все дырочки. Я, кстати, подумывал… но не хочу умирать из-за какой-то сучки. А вот посмотреть на все эти дела — это мне по кайфу. Когда проф меня позвал на этот праздник жизни, я чуть не кончил. Как тебе, красотка, не холодно? Давай нагреватель включу. Подвал всё-таки. Вдруг простудишь мохнатку и не залетишь. Надо же оставить тебе на память ребёночка…

Обнажённая Варлека лежала, привязанная к железному столу — навзничь, с резиновым кляпом во рту. Руки и ноги были прикованы железными браслетами к кольцам по краям. Рядом стояла каталка, покрытая клеёнкой, на которой были разложены инструменты — лезвия, щипцы, ещё какие-то гнусные железки. Поблизости, на столике, зловеще поблёскивал электрический пульт с кнопками и тумблерами. От него отходили разноцветные провода, заканчивающиеся иглами и зажимами.

Варлека ничего этого не видела: перед её глазами кружились красные кирпичные своды подвала, гуляющие вокруг единственной болтающейся на длинном шнуре электрической лампочки. По вискам женщины текли слёзы.

— А ведь забавно, — продолжал болтать Стояновский, развалившись в кресле наблюдателя. — мы летели сюда одним рейсом. Правда, в соседних отсеках. Я ещё хотел взять с собой твою невесту, мужик, — обратился он к нагу. — Кстати, твоя Оффь классно сосёт.

Змей тактично промолчал.

Госпожа Бурлеска пошевелилась — не для того, чтобы проверить прочность своих пут, а в надежде пробудиться от кошмара. Она понимала, что происходящее с ней реально — но умом, а не сердцем. Сердце хотело одного: вырваться, проснуться.

Варлека попыталась повернуть голову, чтобы разглядеть обстановку — и тут же зажмурилась, наткнувшись взглядом на пыточное оборудование.

Профессор Рейке, голый по пояс, собирал одноразовый шприц.

— Очень хорошая штука, — весело сказал он, отламывая кончик у ампулы с желтоватой жидкостью внутри. — Сейчас мы это заколем нашей девочке в пипку. В самое нежное местечко. Почти безвредно — и очень, очень больно. Мне не хочется, чтобы эта сучка получала удовольствие, когда я ей воспользуюсь в первый раз. Пусть лучше она будет орать как резаная. Но интимный комфорт тоже важен. Не хочу елозить по сухому. Гор, дай-ка мне смазочку.

— Без проблем, проф, — Стояновский ухватил тюбик с вагинальным кремом и бросил его профессору.

— Сейчас, сейчас приступим, — бормотал Рейке, откручивая головку тюбика. — Люблю, чтобы всё там было мокренькое и узенькое. Мокренькое мы сейчас сделаем, узенькое тоже сделаем… муфточка сама сожмётся, когда будем делать бо-бо… Бо-бо мы будем делать нашей девочке… Ой как нашей девочке будет болюсенько… — он счастливо, по-детски рассмеялся.

Ампула полетела на пол. Профессор раздавил её туфлей. Стекляшка хрустнула под ногой, рассыпаясь на мелкие осколки.

Госпожа Бурлеска механически отметила про себя, что у неё началось дежа вю: ей стало казаться, что она уже когда-то была здесь, видела эти каменные своды и даже слышала этот противный стеклянный хруст.

— Согласно закону, необходима проверка готовности женщины к зачатию, — церемонно объявил Рэв. — Вы, люди, почему-то склонны об этом забывать.

— Славненько, — бормотал профессор, стаскивая с себя брюки, — Хо-хо! — брюки полетели на пол.

Варлека невольно покосилась — и увидела боковым зрением тощие ноги и круп с обвисшими мешочками ягодиц, обтянутый спортивными трусиками морковного цвета.

— Необходима проверка готовности к зачатию, — ещё раз напомнил Рэв. — Как наблюдатель за обрядом, я настаиваю…

— Так проверяй, чего ждёшь, — махнул рукой Рейке, спуская трусы.

Рэв прополз по полу и поднялся над столом. Его тяжёлая голова зависла над беззащитным лоном женщины.

Варлека почувствовала осторожное прикосновение змеиного рыла и сжалась. Но язык нага с силой раздвинул вход в её тело и, преодолевая сопротивление, погрузился внутрь.

— Я чувствую запах и вкус созревшей яйцеклетки, — доложился змей. — Вероятность зачатия достаточно высока. Можно начинать гон.

— Ещё виагры… — цедил сквозь зубы профессор, дрожащими пальцами разрывая упаковку таблеток. — Мне нужно, чтобы как камень стоял. У меня всего три недели, чтобы как следует обработать эту сучку. Не тратить зря ни минуточки…

— Кстати, — напомнил змей, — я так и не получил полицейского разрешения на исполнение функций наблюдателя за обрядом. Вы утверждали, что это вопрос времени. Но гон уже начался, а разрешения нет.

— Небось, полицейские бюрократы не почесались вовремя, — пропыхтел Стояновский, с жадностью разглядывая распятое на столе женское тело. — Не беспокойся, приятель.

— Я вынужден остановить начало обряда до получения разрешения, — заявил змей.

— Мне некогда возиться с бюрократическими закорючками! — закричал Рейке. — Гор, ты получил это грёбаное разрешение?

— Угу, — подтвердил Стояновский.

— Ну вот и порядок, — сделал вывод профессор, направляясь к столу.

Варлека почувствовала, как холодный палец дотрагивается до её тела, движется вдоль аккуратно выстриженной вдоль живота шёрстки, теребит беззащитные губки. Потом была резкая боль от грубо всаженной иглы — и тут же началось жжение. В её тело толчками вливалась боль — огромная, красная, страшная.

Тело женщины выгнулось, сотрясаясь в судороге.

— Кстати, — донеслось до неё откуда-то издалека — кажется, говорил Гор, — не забудь ей вколоть противошоковое. А то мало ли, привянет. Всё удовольствие насмарку.

Рейке выдернул иглу. Через мгновение косматый клубок боли разорвался внизу живота — так, что перед глазами истязуемой женщины пошли круги. Сквозь кляп пробилось глухое мычание — то, что осталось от вопля, рвущего лёгкие.

На мгновение показалось, что она видит себя со стороны: белое, обнажённое, беспомощное тело, похожее на замороженное рыбное филе.

— Хорошо, хорошо пробирает, красавица ты моя, умница, — Альфонс оскалился, — сейчас биться будешь, золотце. Главное, чтобы не задыхалась, это нам пока ни к чему… ой как хорошо, хорошо-то как… — он опустил руку, чтобы потеребить своё вялое мужское достоинство. — Гор, заколи ей в сиськи. Только не порви долечки, пусть каждую отдельно разъедает, так вкуснее. Сосочки пока не трогай, ими сам займусь…

— Их клещиками раздавливать хорошо, — Стояновский цокнул языком, — особенно если чуть ниже пимпочки прихватывать…

— Наблюдатель не имеет право вмешиваться в гон, разве что для защиты жизни и здоровья женщины, — заявил наг.

— Формализм, — пробурчал Гор, — однако, с места не двинулся.

Боль догрызлась до живота Варлеки и начала хозяйничать среди кишок. Это было ужасно — казалось, что сквозь плоть пробирается какая-то тварь — крыса или змея.

Женщина снова попыталась закричать, но не смогла.

— Зажми ей нос, — посоветовал Стояновский. — У неё шары на лоб выкатятся.

— Вот сейчас мы помажемся и будем тебя пробовать… — бормотал голый профессор, натирая свою вялую плоть кремом. — Сейчас, сейчас, моя крошечная, я тебя вставлю, — он по-лягушачьи задрал тощую ногу, пытаясь вскарабкаться на стол.

— Мне очень не нравится отсутствие разрешения. Я разберусь с этим самостоятельно, — Рэв решительно отполз от стола.

— Хватит ломать комедию, — сказал Стояновский.

— Стой! — взвизгнул профессор, опуская ногу. — Не сейчас!

— Ничего, — ухмыльнулся Гор, — потом всё поправим. Вычищу из базы этого парнишку, как и не было его.

В толстой волосатой руке сверкнул металл. Хлопнул выстрел, и в серебристом боку змея образовалось отверстие, похожее на птичий глаз.

Рэв, шипя, свился в клубок и перекатился под защиту стены.

— Добей дурака, только быстро, — сказал профессор. — и займёмся этой шлюхой по-настоящему.

В эту секунду дверь в подвал, сорванная с петель, с грохотом полетела вниз. Застучали сапоги.

Варлека не могла оторвать глаз от того, как Гор Стояновский медленно оседает под пулями.

— Для меня это и в самом деле неожиданность — сказал Рэв. — Чтобы вы не подумали чего-нибудь лишнего: операция была санкционирована земными властями.

Полицейский участок выглядел как самый обычный офис: жалюзи на окнах, стеллажи до потолка, забитые разноцветными папками с бумажными наклейками, серые казённые столы, компьютеры и прочая канцелярская хрень. Кондиционера не было — вместо него к столу был придвинут вентилятор, лениво жужжащий в спёртом воздухе.

Варлека полулежала в глубоком кресле, прикрытая простынёй. Рядом на столе лежал пустой шприц, ампулы с противоядием и обезболивающим и окровавленная ватка.

— Вам всё ещё больно? — заботливо спросил наг. — Этот негодяй вколол вам очень сильное средство. Может, ещё анестетик?

— Хватит, — госпожа Бурлеска нашла в себе силы растянуть губы в улыбке. — Вам больше досталось. Вы ранены.

— Это моя работа, — дипломатично заметил Рэв, осторожно устраиваясь на полу так, чтобы не сбить повязку. — Как я уже говорил, я определяю правомерность действий. В переводе на ваши представления, я — страж правопорядка. Комиссар полиции, если угодно.

— Наверное, на Шссунхе это редкая профессия, — сказала Варлека.

— Очень редкая. У нас практически не бывает преступлений. Что касается меня, я занимаюсь иными планетами. Когда меня попросили помочь расследовать дело на Земле, я, разумеется, сразу же согласился. Во-первых, как террафил: я люблю Землю и людей. Во-вторых, речь шла о злоупотреблении шшунхскими обычаями в преступных целях, а это ужасно…

— Почему Стояновский начал стрелять? — спросила госпожа Бурлеска. — Они же не делали ничего незаконного, — последнее слово она произнесла с отвращением.

— Все их жертвы так думали, — печально ответил наг. — Эти два мерзавца были… как вы это называете?.. маньяки. Им нравилось мучить женщин. Но им не хотелось умирать после этого. Они придумали хитрость. Профессор Рейке заманивал к себе женщину, потом подавал на неё заявку от своего имени и получал разрешение. Господин Стояновский, работая в полиции и имея доступ к базам данных, изобрёл остроумный способ вмешательства в полицейскую базу по таким делам. Не буду утомлять вас деталями. Короче говоря, он заменял в ней данные на заявителя.

— Зачем? — Варлека всё ещё не понимала.

— Ну как же, — змей осторожно пошевелился. — Получалось, что заявка сделана от имени другого человека. Не профессора Рейке, а кого-то ещё.

— Бессмыслица какая-то, — начала соображать Варлека. — Наблюдатели должны присутствовать при обряде и докладывать в полицию, что ничего выходящего за рамки закона не происходит. К тому же они должны засвидетельствовать смерть мучителя, не так ли?

— Всё правильно. Но одним из наблюдателей обычно был Стояновский. А второй, как правило, ничего не подозревал до самого конца. Дальше его вызывали в полицию и принуждали засвидетельствовать успешную казнь истязателя…

— То есть как принуждали? — Варлека прикусила язык, сообразив, что вопрос глупый.

— Пытками, — всё же ответил наг. — Потом убивали, а Стояновский объяснял полиции, что коллега срочно отбыл — куда-нибудь за пределы Солнечной системы. Полиция заочно штрафовала уехавшего свидетеля за несоблюдение формальностей, и на этом всё заканчивалось.

— А как же тот человек, на которого переписывали заявку?

— Они убивали его тоже.

— На кого была переписана я? В качестве жертвы? — у Варлеки перехватило дыхание: ей пришла в голову догадка достаточно отвратительная, чтобы оказаться правдоподобной.

— На некоего Густава Водичку. Вы его знали? Кстати, они перевезли вас в его дом.

— Да, я знала его, — прошептала Варлека, запоздало соображая, почему подвал показался ей знакомым. — Что они с ним сделали?

— Убили. Позвольте мне умолчать о деталях. Кажется, этот Рейке за что-то его ненавидел. Отвратительные извращенцы, — позволил себе наг моральную оценку.

— Сколько у них было… скольких они? — спросила Варлека.

— Мы ещё не знаем всех. Самой первой была некая Августа Торранс. Они её… давайте без подробностей. Без подробностей. Подробностей. Подробностей, — зачастил почему-то змей, его тело стало вытягиваться и расплываться.

Мир как-то странно перекосился и перед глазами Варлеки всё поплыло. На секунду ей показалось, что она видит красные своды, но всё затянуло слезами.

Внизу живота проснулась боль. Она шевелилась внутри тела, как бы раздумывая — улечься спать или снова попытаться вырваться наружу.

— Сделай погорячее, — услышала она, прежде чем провалиться в беспамятство.