Глава II. Землю пашут

В давние времена глубокой старины, за десять-двенадцать столетий до нашего времени, вся Русская земля была сплошь покрыта густыми непролазными лесами. Кочевые народы, выходившие из азиатских степей, устрашились их и прошли мимо. В лесах остались лишь сбитые с пути, обессилевшие от дальней дороги и заблудившиеся. Некоторым удалось попасть в лесах на реки, на озера и здесь приостановиться на время и начать жалкую бродячую жизнь. С лесом они не могли сладить — лес их победят. Голод выучил стрелять из луков деревянными стрелами и добывать птицу для пищи, пушных зверей на одежду, — и почти только. В лесу, посреди огромных деревьев, двум человекам в обхват, они не выучились даже строить жилищ из бревен. И в наши времена потомки их делают свои переносные жилища из жердочек; живут для того, чтобы есть, и едят только то, что уродит лес: птицу и зверей, грибы и ягоды. Лесные неурожаи приносили этим народам повальную смерть: не умели они предусмотреть беду, потрудиться и поработать, чтобы устранить нужду. Человек жил в этом лесу совершенно так же, как дикие звери, рыскающие там для своего пропитания. Когда наши предки славяне пришли сюда с Дуная, народы, обжившиеся в лесу и покоренные пришельцами, могли заплатить им дань только березовыми вениками: по крайней мере можно было париться в бане, если нельзя было разбогатеть и увеличить казну. Когда установился обмен, завелась кое-какая торговля, у лесовиков нашлись только воск и мед да звериные шкуры: по деревьям прыгали белки и соболи, между деревьями рыскали волки, лисицы, шатался медведь. Между лесами были леса липовые, в древесных дуплах их жили пчелы и копили для себя и этот мед, и этот воск. Леса стояли непочатыми и действительно страшными. При дневном солнечном свете они страшили столько же, как пугает теперь городских детей в ночном сумраке и маленькая роща, нарочно расчищенная для их же игр и летнего гулянья. И в самом деле. Вот перед нами лес, деревья которого покрываются иглами, так называемой хвоей: лес хвойный, или красный. Высокие стройные стволы сосен и елей густо обросли смолистыми иглами, которые очень редко, не каждый год, падают на землю. И, падая на нее, они упорно не поддаются гниению, глушат таким образом почву, мешают росту других земных произрастений, но старательно и бережно сохраняют в земле влагу. Хвоя мешает ей испаряться на солнце; в таких лесах родятся болота, берут начало реки. При этом как одно дерево, так и другое похожи друг на друга, как капли воды. Они соединились для взаимной защиты от гроз, ненастья и от палящих солнечных лучей, но соединились и выросли так плотно и так однообразно, что нет никаких отмет, никаких признаков или примет. В таких лесах трудно высмотреть непохожие друг на друга места, чтобы распознавать их за примету и не ошибаться, тут легко заблудиться и погибнуть с голоду. Вот почему до сих пор темные, суеверные русские люди населяют леса небывалыми лешими — злыми духами, которые любят шутить над людьми. В лесу они вровень с величайшими деревьями, на травяных полянах в рост с травою, все мохнатые, с хвостом и рогами. Живут они в лесу, чтобы проигрывать зайцев в карты и перегоняют их из трущобы в трущобу. Навстречу людям выходят они за тем, чтобы шутить зло, — обойти человека. Из заколдованного круга, намеченного лешим, по поверью крестьян, мудрено выйти; заблудившийся в лесу говорит, что его обошел леший, который с радости хлопает в ладоши, страшно хохочет и поет голосом без слов. Хвойные леса долго пугали наших предков, особенно в те времена, когда люди пребывали в язычестве: Ходить в лесу, видеть смерть на носу. В хвойных лесах первые люди на лучший случай делались охотниками, звероловами; самые смелые из них не дерзали бросать хлебных зерен в такую заглохшую, слежавшуюся и заплесневелую землю. Вот и лиственный лес, деревья которого покрыты не иглами, а листьями, — лес, называемый черным или чернолесьем. Широкая и густая листва дубов, кленов, осин, лип и берез противится солнечным лучам, и в таких лесах лежит густая черная тень. Почва, осененная кудрявыми вершинами, сохраняет сырость, необходимую для питания молодых растений, которых нежные корешки не могут доставать пищу глубоко из земли подобно глубоким и крепким корням берез и дубов. Листва их, ежегодно осыпаясь на землю, гниет на ней и приготовляет год за годом такую почву, на которой охотно растут мелкие кусты, высокие растения и густые травы. Черный лес от таких соседей так перепутан, так густо зарос, что становится решительно непролазным. Как в красном хвойном лесу легко заблудиться, так в лиственном, или черном, не проставишь ноги: счастливец, которому это удастся сделать, попадет все-таки на сырую трясину, которая ноги его и сдержать не в силах. И в лиственных лесах дикие народы не сумели найтись и еще больше задичали. Нашим предкам славянам, которые пришли после, эти леса попались на пути первыми, но не показались страшными. Славяне пришли с Дуная земледельцами, с пахотными орудиями, с зерновым хлебом, с уменьем и крепким разумом, с твердой волей, терпеньем и любовью к труду. Они не могли питаться падалью или есть невкусную белку; они во что бы то ни стало должны сеять хлеб, чтобы добыть любимую и привычную мучную пищу. Без нее они могли бы погибнуть голодной смертью, без земледелия они не знали бы, что делать, а сидеть сложа руки в ожидании голодной смерти не приводилось. Не обходили они лиственных лесов, и леса эти их приютили и сослужили умелым людям великую по достоинству их службу. Служили черные леса белым племенам славянских людей службу таким образом.

Известно, что чем обширнее леса, тем сырее климат. Сыры леса оттого, что деревья дают почве возможность покрываться мохом, который еще дольше задерживает сырость и воду. Вода постоянно испаряется, постоянные испарения охлаждают воздух. Над холодными лесами пары сгущаются в облака, из которых падают дожди. Опрокидывая на себя громадные тучи дождем, леса таким образом получают для себя новый избыток воды. От излишков воды в лесной почве родятся ключи, из ключей образуются ручьи, из ручьев делаются речки, речки сливаются в реки, и такие большие и многоводные, как Волга, Днепр, Дон. Вот и природные широкие и легкие дороги в самую глубь и глушь лесов, туда, где они всего более непролазны и часты. Стоит срубить несколько сухих бревен в том же лесу, связать их вместе гибкими кореньями тех же деревьев — готов плот, самое дешевое и простое средство водной переправы. Можно и самому поместиться, и поставить домашний скот, а пожалуй, даже и целую избу — жилище. Понятно теперь, почему за такую крупную службу древние народы, находившиеся во младенчестве, источники рек считали священными местами, берегли над ними тень, под страхом смертной казни воспрещали рубить деревья, называли эти рощи заповедными, населяли их богами-покровителями. Понятно, почему и большие реки, служившие дешевыми и легкими дорогами, называли они и считали своими богами. Предки наши славяне назвали прямо Богом, или Бугом, две больших реки, которые первыми попались им на пути переселения с Дуная на ту землю, которая зовется теперь Русскою землею. Именами богов Горыныча и Стыря назвали они третью и четвертую реки по пути (Горынь и Стырь, впадающие в Припять) и именем верховного служителя языческих божеств, именем Волхва, назвали реку Волхов, на которой стоит самый древний русский город — Новгород.

Реки, вводя наших предков в самую глубь дремучих лесов, приводили и на такие места, где лес уступал: расстилалась равнина. Ветры сотнями лет наносили на эти места ежегодно кучи листвы; горы и возвышенности их сдерживали, чтобы дожди не смывали и те же ветры не растаскивали. Листва спокойно гнила здесь и, сгнивая, скоплялась грудами и целыми пластами. Из пластов перегноя образовалась та земля, сочная и плодородная, которая называется черноземом и которую так любят все хлебные растения. Имея при себе плуг, славяне на новых землях могли пускать его в дело.

Прочищать те места, которые называются новью, новыми или залежью, — дело очень трудное, потому что чернозем слеживается в плотный камень, сквозь который мудрено пробиваться нежным корням хлебных растений. Две пары волов несут на своих выносливых плечах тяжелый плуг, до боли в спине и плечах направляемый человеческими руками. Нарезанная плугом земля все-таки еще под посев не годится, если пройдена железным ножом плуга только вдоль. Поднятую заставляют трескаться и сохнуть на солнце, и тогда в другой раз проходят по залежи плугом поперек, а пожалуй, и в третий раз вкось, крест-накрест. Только тогда она будет похожа на первое поле, но требует новых костоломных работ. Один лишь терпеливый сильный вол впятером с товарищами способен вести путь и выручать хозяина, лошади тут не годятся и ничего не смогут сделать.

Впрочем, на готовые земли, на черноземные залежи попадали только счастливые. Для земледельцев в лесах иные труды и работы — отбить от леса землю под посевы, из лесных чащоб сделать пашни. Можно напустить на лес топор, но топоры были сначала тупые, каменные, а когда стали вострыми, железными — не могли ходить в лес далеко и сечь его много. Топором владела и направляла слабая человеческая сила, перед которою сила лесной растительности, как богатырь перед младенцем. С лесом мог сражаться и его побеждать только один огонь, силе которого может завидовать только сила ветра в поле. С древнейших времен наши предки славяне умели этим способом прочищать леса и отвоевывать в них под посевы пашни. Рубили деревья грудами, подкладывали хрупкий горючий валежник, поджигали: лес горел, но не весь. Там, где плотно навалены деревья и не было свободного доступа воздуху, огонь тухнул. На будущий год предстояла новая тяжелая работа: переворочать весь этот хлам, опять поджечь и опять дожидаться, что будет. Иногда на третий раз место под пашню готово и называется с той поры ляды, новина, новь, огнище. Свободно починали селиться тут люди оседло, деревнями, которые и назывались по этой причине починками. Люди, сидевшие на земле и кормившиеся от земли, стали называться землянами, земскими людьми и черносошными людьми от сохи — любимого орудия земледельцев. Впоследствии, когда эти люди приняли от греков Христову веру и надели на шею крест в отличие от язычников, с той поры они стали прозываться крестьянами, то есть христианами или, по-нашему и по-нынешнему, крестьянами, крещеными.

Сделавшись раз земледельцами, русские крестьяне остались таковыми до сих пор. Вся история русского народа — история народа земледельческого, воспитанного в мирных занятиях, в кротких нравах и в борьбе с суровой и дикой природой. С тех пор как помнит себя русский народ под настоящим своим именем, он был хлебопашцем.

Полянами, то есть жителями полей, а следовательно, и земледельцами, назвались первые славяне, которые жили на местах, где теперь Киев, но и до сих пор еще народ ничем, кроме хлебопашества, не занимается. Когда их обижали дикие народы, и один из них осадил их в городе на голодную смерть, и надо было идти на хитрость, поляне придумали такую. Вырыли яму, остатки муки размесили в ней, позвали вражеских послов; убедили диких степняков, не имеющих понятия о хлебопашестве, что напрасна их осада, напрасно думают они изморить их голодом: вот их сама земля выручает, сама земля родит готовую муку и солод — только черпай; стало быть, голодом не изморить. Старец, который не советовал сдаваться, хотя осажденные доведены были уже до крайности, говорил им: Сберете аче и по горсти овса, или пшеницы, или отрубь. — В 946 году Ольга, вышедшая войною на тех славян, которые поселились в лесах и назывались древлянами, говорила им: Зачем хотите отсиживаться от меня, запершись в своем городе? Все города ваши отдались мне, заплатили дань и теперь делают нивы свои и земля своя. — Словом, все славянские роды знали соху и плуг, все были земледельцами, все возделывали пустые земли, лежавшие им на пути и перед их глазами. Вся Русская земля была им открыта, всякий мог ходить по ней и занимать любое место, как захочет: или в одиночку, или несколькими семьями вместе, то есть целым обществом. Таким образом, ставились или одинокие дворы — починки и поселки, или деревни и села. Из последних, по мере увеличения народа и оскудения средств жизни, выходили на собственные земли новые выходцы для новых одиноких поселков, которым удавалось потом разрастаться в деревни. Выходил, конечно, тот, у кого были силы, то есть лошадь для пахоты, семена для посева, земледельческие орудия для обработки. Он как был, так и оставался свободным человеком, на своей земле гражданином, землянином, земским человеком. Выходили, однако, и круглые бедняки, желавшие трудиться и способные возделывать землю. Своих семян и орудий нет, надо занимать у других. Находились и такие, которые готовы были этим поделиться: либо какой-нибудь богатый человек, либо целые общины. К ним поступали бедняки и получали земли с жеребья или работали по найму, то есть делались менее свободными людьми и назывались в отличие от людей, крестьян смердами. Получивши от богачей деньги, смерды работали известное число дней, возделывали условленное пространство земли. Наделенные землею обязывались отдавать владельцу с нее часть сбора, нередко половину, всего чаще третью часть. Если же при земле получены от владельца и скот и орудия, следовало возвратить все, взятое в ссуду. Тогда можно было стать опять свободным и снова уходить на такие земли, какие казались надежнее, и к таким владельцам, которые были милостивее и уступчивее. Для таких переходов определен был ежегодный срок в рождественском посту, осенью, когда кончалась уборка хлебов (о Филиппово заговенье): неделя прежде и неделя после Юрьева дня осенняго (26 ноября), день памяти освящения храма в Киеве во имя святого великомученика Георгия Победоносца (Гюргия, Юргия, Юрья). Крепки были ряды по Юрьев день: крестьянин ходил за землею, как за собственностью, питался надеждою, рассчитывал на прибыли, болел и сохнул по Юрьев день. Обманула земля, не хотелось сидеть — он снимался и уходил. Мог и сам владелец сослать его, прогнать прочь со своей земли и отдать ее другим охотникам — надежным людям. Мог, однако ж, наймит сидеть на выбранной земле сколько похочет и сколько ему посидится.

Сидели русские крестьяне у богатых людей, сидели и на общинных землях подле сел и деревень, сидели и на монастырских землях, под обителями, когда они сделались богатыми владельцами, получая земли в подарок на помин души поземельных собственников. Сидели охотники, и подолгу, у тех, чьи льготы были больше и чья защита была крепче. Земледелец может тогда лишь возделывать землю, холить и лелеять ее, когда ему нет помехи, когда ничто другое его не развлекает, никто ему не мешает. Как хлеб боится сильных бурь с ливнями и градом, так хлебопашец боится военного времени и вражеских нападений. Что-нибудь одно из двух: или землю копать, или воевать и защищаться. Все это уразумели люди очень давно, и наши предки славяне строили города — укрепленные места, и селились под их стенами, чтобы на случай вражеских нападений было им, где укрыться. В эти крепости призывали они военных людей, умелых сражаться, давали им прокорм и плату и жили за ними, как за каменною стеною. Новгородцы — северные славяне — призвали трех братьев, радимичи четвертое славянское племя — платили дань Олегу с сохи, вятичи Владимиру давали подать от плуга. Словом, крестьяне продолжали возделывать землю, кормиться ею и кормить других; воинственные князья защищали возделанные земли, отбивали врагов, которых было довольно в разное время: сначала печенеги, хазары, болгары, потом половцы и, наконец, татары.

В 1103 году таким воинам надо было выступать в поход весною. Воины говорили своему начальнику, великому князю Святополку: Нехорошо выступать весной — морить лошадей, словно хотим мы погубить земледельцев и отнять у них соху и плуг. — Удивительно мне, — отвечал им на это воинственный князь, — удивительно, что вы жалеете лошадей, на которых пашет крестьянин. Вот и начнет этот смерд пахать, да приедет половецкий воин и ударит в него стрелой, а лошадь у него отнимет, и, приехавши в село, возьмет жену и детей.

Защищая семьи свои и оберегая возделанные поля, наши славяне, жившие там, где бродили печенеги и половцы и где теперь малороссийские губернии, несколько столетий провели в борьбе с врагами. Где не хватало княжеской силы, они вооружались сами, бросали плуги, брали мечи и копья, салились на коней, делались казаками, воинами, повольниками. Наездничали они и воинствовали, пока было с кем бороться, угоняли врагов и затем опять впрягали коней в плуги, опять становились мирными пахарями. Особенно удобно удавалось это делать тем, которые оставались назади, а впереди в диких лесах на севере расчищали пашни зашедшие раньше, наиболее сильные и предприимчивые. Встречаясь опять глаз на глаз с иноплеменниками, они старым порядком делались казаками, вступали в борьбу и обыкновенно побеждали противников и сливались с ними. Так, в особенности удачно выходимте у наших предков при встрече с финскими племенами на севере, и когда складывался Новгород, и приобреталась русскими Волга с притоками, создалось сначала Смоленское, потом Московское княжество, когда русские люди попали в суровые страны с холодной землей, с частыми хлебными недородами.

Начинаются в истории рассказы о гибели людей от страшных голодов: в 1023 году в Суздальской земле голод произвел народные мятежи; в 1071 году открылся голод в Ростовской земле. То от неслыханных жаров высыхали поля, и леса на болотах сами собой загорались, то от жестоких холодов вымерзали озими, то от проливных дождей выходила так называвшаяся в то время рослая рожь, негодная в пищу, то от обилия весенних вод затопляло нивы, и вместо зелени видели хлебопашцы одну только грязь. Народ питался мякиной, падалью, мохом, древесною пылью из гнили. Изнуренные голодом люди бродили, как тени, падали мертвыми, где ни попало; города превращались в обширные кладбища; трупы заражали воздух. Народ приходил в смятение, целые деревни пустели. Еще сильнее все брели врознь: то в виде голодных нищих, то переселенцев, то бродяг, которые готовы были на всякие преступления. По-прежнему никто не мог возбранить оставлять землю и идти на новые: сыновьям при отцах, племянникам от дядей, братьям от братьев и всем тем, которые не успели обязаться сроками и были свободны от всяких долгов и кабалы.

Вышло то, что населялись самые отдаленные страны: берега Белого моря, вятские и пермские леса и, наконец, Сибирь. Вышло и то, что скитальцами наполнилась Русская земля, из хлебопашцев стали делаться и невинные бродяги веселого промысла скоморошеством, кормившиеся гудком и скрипкой, и бродяги с воровскими и разбойничьими замашками. Сбиваясь в шайки, голодные люди становились опасными, а когда накоплялись таких шаек сотни, в разных местах начинались все тяжелые последствия бесхлебья и голодовок — внутренние смуты, междоусобные войны. Особенно памятно время лихолетья, когда голодные шайки скопились тысячами, над Русской землей и народом нависла тяжелая беда безгосударного времени; стали появляться самозванцы, и каждый находил себе в этих голодных, безземельных бродягах поддержку и защиту. Враги не замедлили воспользоваться несчастьем, и вся Россия осталась на краю погибели. Черносошные земские люди собрали последние силы и с торговым человеком во главе спасли отечество.

В это тяжелое время в судьбе наших земледельцев произошел крутой переворот: переходы крестьян сначала были стеснены, потом Борисом Годуновым воспрещены вовсе (около 1597 года). Велено всем оставаться на тех землях, на которых застал указ; переходцев стали называть беглыми, ловить и водворять на прежних местах. Сначала долго не могли с этим сладить, но тем не менее крестьяне сделались крепостными; владельцы имели право беглых разыскивать и наказывать. Когда призвали на царство Михаила Федоровича Романова, исчез и самый слух об Юрьеве дне, и народ выговорил памятную до нашего времени поговорку: Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. — Крестьяне стали писаться при земле; земля давала право быть крестьянином. Было можно быть без земли боярином, монахом, священником, но крестьянином быть без земли стало нельзя. Только по воде и земле мог он тянуть к городу или волости, то есть быть членом государства — мог продавать землю, дарить ее, завещать в наследство, отдавать в наймы.

Когда же окончательно прикрепились крестьяне к земле, власть землевладельцев стала мало-помалу расти, особенно когда лучшие земли стали попадать в руки сильных людей. Крестьяне делались холопами, рабами; крестьян начали продавать и менять сначала вместе с землею, а потом и одних, без земли, как товар. Сначала это было злоупотреблением, потом стало законом. Стали крестьяне оброчные, платившие подати владельцам, стали и издельные, или барщинные, трудом которых вполне распоряжался помещик. Крестьян мало-помалу начали приписывать к заводам и фабрикам и на вечные времена обрекать на тяжелые работы, без отдыха; стали превращать их в солдат и требовать от крестьян быть в одно и то же время пахарями и воинами, так называемыми военнопоселенцами. Крестьяне мало-помалу теряли свои права, тогда как права владельцев начали возрастать до сильных и неожиданных злоупотреблений. Крестьяне временами выходили из себя и поднимали бунты, но всегда должны были быть безгласны, лишены были почти всякой обороны от притеснителей. Их покупали, продавали и дарили сотнями и тысячами, и оптом, и в розницу: сына отдельно от отца, дочерей порознь от матерей. Снимут пахаря с земли и продадут или променяют его без земли, как безгласную вещь. Захотят продать землю, продают и ее возделывателя. Стал он в меньшей цене, чем земля его. Ни продавать, ни завещать ее он уже не смел. Крестьяне потеряли даже право жаловаться на притеснителей своих, на помещиков, находясь в полной их воле; их разоряли, секли, мучили…да всего и не перечесть.

Вся Россия заболела тяжелой болезнью, называемою крепостным состоянием, и болела им последние два столетия особенно сильно, на свою же голову. Стеснено было земледелие, а стало быть, стеснялась и торговля, прямо и сильно зависимая от него. В доходах государственных — недочеты, в податях с крестьян — недоборы и недоимки. Нашему времени обязано наше отечество спасением от зла крепостного состояния и свободою крестьян. Крестьяне имеют теперь право без помехи возделывать землю прямо на себя и на государство, без всякого лишнего и ненужного посредства и вмешательства. Перед народом нашим теперь полная возможность догонять и опережать, на свободных и широких полях нашей родины, при свободном труде, все другие народы.

Как в древности славяне лес секли и ставили починки, так и в наши времена тот же способ починкового хозяйства можно назвать коренным русским, с древних лет неизменным. Прадеды наши, выжигая лес, на следующий год засевали ляды рожью. Новая росчисть три года кряду давала урожай. На четвертый год ее оставляли, жгли лес в новом месте; туда же переносили и избу. Покинутая ляжна годится под новую пашню не раньше, чем через 35 лет; срок 15–20 самый короткий, да и то очень редкий. Такими подсеками, десятками и сотнями починков, по мере стеснения людностью, врезались русские люди в самую глубь лесов. Натолкнувшись на хвойные леса, они и с ними поступали так же: жгли, разводили огнища. Оттого крестьянин назывался в старину огнищанином. С огнем и топором он проник в самые отдаленные и глухие страны, не побоялся высеять хлеб там, где об нем и понятия не имели, сумел накопить на русское имя громадные косяки земель. Отыскивая земли, годные для земледелия и на свой прикорм, он нашел их столько, что Россия теперь самое обширное государство в целом мире. Перевезенные с Дуная топор и соха прошли сквозь всю Сибирь, сходили в Камчатку и теперь секут леса и поднимают земли с великим успехом на реке Амуре. Царство хлебных злаков расширилось через болота западной и мерзлые тундры северной России до необозримых сибирских степей, где уже 400 лет введено хлебопашество.

Выбирая участки лесов под пашню, смотрят на то, чтобы не поросли они толстолистным лесом, — одолеть их не под силу, да и незачем. Для полей всего лучше лес мелкий, но густой, мешаный. Если к сосняку присоседилась белая ольха, значи, почва самая лучшая; если выросли березы и ели — для хлеба будет хорошо, но похуже. Места, поросшие одной елью, обходят как вовсе не пригодные, потому что они страдают от излишней сырости. Однако во всех случаях выбора мест под пашню из-под лесов непременно выбирают такие, у которых склон на юг и которые не подвергаются влиянию холодных северных ветров. Смотрят также на то, чтобы с северной стороны не подошло болото; такие места называются зяблыми: не проходит года, чтобы на них не пострадал хлеб от летних холодов. Если же с юга протекает речка, лежит озерко, на таких незяблых местах только в один год из четырех случается неурожай.

В наши времена в тех местах, где лесу много и он, что называется, одолевает, жгут его под пашни славянским способом весь. Где же лес в цене, там крупные деревья отбирают и увозят, оставляют для огня только обрубленные ветви вместе с валежником и хворостом, выравнивают, зажигают медленным огнем при тихом ветре; сторожей расставляют, чтобы не загорелся соседний лес, не бросало головней на деревню. Зола удобряет, утучняет землю, ее сравнивают — хлеб родится сам. Но такую землю еще не возьмешь на службу, она еще не поддается и для посева не годится. По ней торчат обгорелые пни, валяются угли, земля не выровнена, лежит кочками, изрыта ямами. Уголь надо разбить, камень сложить кучками на межах, пни можно обойти пока и до времени перетерпеть их. Зима со снегами и морозами во многом помогает тут. На зимних морозах такое поле хорошо разрыхляется. На весеннее время наши предки славяне завещали потомкам русским особое орудие, которое как раз прилажено к таким лесам. Орудие это самого нехитрого устройства — смыка или суковатка: еловые плахи с хвоей и сучьями в две четверти длиною или расколотые суковатые лесины, связанные вместе и привернутые к оглоблям. Они хорошо разрыхляют ту землю, которая лежит между обгорелыми пнями, и свободно соскакивают с них. Когда пройдут этой суковаткой, тогда засевают поле рожью. Там, где ржи и без того много и она вообще хорошо родится, сеют пшеницу, так как новая земля очень благодарна, то есть хорошо родит. В третьих местах вместо пшеницы новые росчисти засевают овсом и именно там, где лежат торговые тракты с обозами и, следовательно, овес в цене, — стало быть, вообще тем хлебом, который нужнее и дороже и на обыкновенной старой земле плохо родится. В четвертых местах, наконец, в новях сеют лен и получают самый лучший.

Между тем прогнивают у пней корни; корни перестают питаться теми земными соками, которые так дороги и нужны для хлеба. Настоящее поле поспевает, но еще не готово. Новые тяжелые работы предстоят земледельцу, для мозолей на руках, для увеличения горба на спине. Пни эти надо выворотить, выкопать и выдрать из земли с кореньями — словом, надо корчевать, как говорят крестьяне. Корчевать — это значит выдирать рукой, одетой в кожаную рукавицу, мелкие пни; выворачивать при помощи кола или рычага и валить набок крупные пни от первого до сотого и тысячного, затем свозить и жечь в пепел или гнать из них деготь для смазки колес. Теперь только, после трудных хлопот с неподатливыми корнями и глубоко сидящими в земле пнями, поле похоже на пашню, но лишь снаружи. Работа все-таки не кончена. Посеянный хлеб снят, земля еще может родить два-три года, но без людского труда не отдает своей силы. Земля слежалась: никогда не ворочанная, она мертва, потому что в нее нет доступа воздуху, а без воздуха не могут жить растения, как не могут существовать ни люди, ни животные: всем воздух нужен для дыхания. Чтобы дать земле жизнь, надо ее выворотить наружу, надо открыть в нее доступ воздуху, то есть разбить, размельчить. Тоща только она сделается плодородною. Для этого землю пашут, а для пахоты существуют земледельческие орудия, пахотные инструменты: в лесных местах и на новях — соха и косуля.

Соха — самое простое крестьянское орудие пашни, всякий ее делает сам, одна лошадь легко ее тянет. В поперечный чурбан спереди наглухо вделывают оглобли. Сзади прикрепляют рукоятки, внизу полоз, на ноги которого насаживают два треугольных железа, называемых сошниками. Соха-лиса во всю зиму боса, а подошло время работы, — поставили ее на деревянные рогульки, чтобы не чиркала по пути дорогу и сберегалась бы лошадиная сила до поля: повезли соху на работу. Для огнищ сошники уставляются плоско и мелко, чтобы вернее резать древесные коренья. Соха бороздит, разрывает землю, но то и дело выскакивает и кладет борозды кривые и нечистые. У пахаря она вся всегда на руке, держится на весу и потому очень утомляет. Однако она столько же древняя, как сама Русь. В самой старой песне, старше которой мало других народных былин, мы встречаемся с сохой, и притом такой, которой правит как будто бы даже сам языческий славянский бог Микулушка Селянинович в образе чудодея-пахаря: Орет в поле ратай, понукивает, Сошка у ратая поскрипывает, Омешки по камешкам почеркивают, С края в край бороздки пометывают. В край он уедет, — другого не видать, Коренья, каменья вывертывает, Великие те все каменья в борозду валит. Кобыла у ратая Обнеси голова. Сошка у ратая кленовая позолочена, Омешки были булатные, Гужики у ратая шелковые. — Божья те помочь, оратаюшко! Орать да пахать, да крестьянствовати. С края в край бороздки пометывати, Коренья, каменья вывертывати. Как бы сошку с земельки повыдернути, Из омешикои земельку повытряхнути, В ракитов кустик сошку повыкинути. — У сохи тот недостаток, что она не подымает и не оборачивает земляных пластов, а только крошит землю, взрывая ее. За нее настоящую службу справляет косуля.

В косуле не два сошника, а один железный лемех: он треугольный, но шире, наваривается сталью, насаживается плашмя, наискось. Справа приделывается двревянный выгнутый отвал, а впереди лемеха устанавливается и укрепляется железный нож.

Железный нож косули или плуга, то есть резак, подрезает земляной питает сбоку. Этот нож разрезает землю отвесно, лемех подрезает и вздымает пласт, а отвал отворачивает пласт на правую сторону, навзничь, всегда в одну сторону. На руках она легче, устроена также просто; также одна лошадь тянет ее свободно. Косуля может брать борозды шире и уже, по желанию.

Но так как, по пословице, всякому зерну своя борозда, так и всякому орудию — своя служба. Сохой можно пахать взад и вперед; косулей же при конце борозды надо заезжать в одну стогну и заворачивать только направо или только налево. Соха не годится для глинистых почв, не умеет она вспахивать глубоко, глубже трех вершков; косуля же работает несравненно лучше. Стоит отпустить у лошади чересседельник — косуля пойдет еще глубже; стоит подтянуть его, косуля пойдет мельче. Ее можно назвать тяжелой сохой и легким плугом. Плугом в лесных местах не пашут, а потому и в рассказе нашем ему свое место дальше.

Сохой или косулей, косулей или плугом пашут землю не один раз, пашут по два и по три раза, пока совершенно не разрыхлится почва. Особенно это необходимо для той ржи, которая сеется осенью, а затем всю зиму лежит в земле до весенних всходов, а потому и называется озимою. Этою рожью и озимой пшеницей в иных местах обыкновенно засевают нови, или новину, то есть росчисти в лесах.

Косой разрез земли сделал то, что посредством пустот, оставленных между всяким пластом, и через них воздух, находящийся в земле, входит в непосредственное соприкосновение с нижнею частью вспаханных пластов. Эти пустоты сберегают также ту воду, которая осталась в земле после дождей. Когда эта влага от жары испаряется, почва еще более размягчается: земля мало-помалу садится и наполняет собою эти пустые пространства. Кроме того, здесь является больше мест сообщения с атмосферным воздухом. Таким образом, во всех почвах, которые должны быть разбиты и размягчены, откидывание земли накось представляет самые большие удобства. Только земли рыхлые могут в этом случае представлять кое-какие затруднения.

Натирает на руках мозоли наш пахарь в первый раз осенью — это взмет или подъем, потому что на этот раз надо пахать поглубже: придет мороз — самый лучший пахарь — постарается сделать землю рыхлее и мягче. Весною над осенней пахотой мужичок ломает плечи и мозолит руки во второй раз — это двоит. После того как навозит он со двора навозу — троит, пашет в четвертый раз — это вспашка посевная.

Хорошо сдобную булку съесть, немудрено сжевать и проглотить наслащенную сахаром, но до булочки еще далеко, мы и половину дороги не осилили. Пойдем поскорее.

На вспаханное поле напустили бойкую, легкую на ходу, шаловливую борону. Связана она из двойных продольных и тройных поперечных грядок в виде решетки, скреплена древесными кореньями, в которые забиты и закреплены деревянные зубья. — Сито вито о четыре угла, пять пятков, пятьдесят прутков, двадцать пять стрел — как говорит замысловатая народная загадка. Бегает она по полю, виляя из стороны в сторону, и, как гребень голову, прочесывает борона землю: выдирает камешки, выравнивает поле, вычесывает из земли сорные травы. Бегая по взрытому полю, когда уже на нем стало много точек соприкосновения с воздухом, борона производит еще более чувствительное действие, чем она сделала бы это на гладкой поверхности. — Уже да глубже, — говорит борона сохе. — Шире да мельче, — отвечает соха бороне. С бороной дело легкое, ребячье: будет ли она с железными зубьями для твердой почвы, будут ли на ней положены камни или встанет на нее мальчик, чтобы была борона тяжелее и расчесывала землю глубже. Бороне, однако, не дают полной воли по старинному правилу оставлять на поле глыбы. Глыбы защищают молодые всходы от солнца и ветра; глыбистое поле лучше нагревается; гладкое поле, как зеркало лучи света, отбрасывает тепловые лучи назад. Под глыбами, распавшимися от солнца и от дождей, как под покрышкой, укрываются молодые растения от всяких бед и напастей, когда начнет оседать поле и могут при этом обнажиться корни хлебов.