"Сборник статей" - читать интересную книгу автора (Лесков Николай Семенович)

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. 8-го МАРТА

Крайним нашим западникам, которые отвергали и теперь отвергают все самобытные особенности в истории русского народа, которые отрицают самую возможность своеобразного народного нашего развития, не излишне было бы посмотреть повнимательнее на лица, часто попадающиеся на наших отечественных биржах — петербургской, московской, рижской — на те странные лица, которые не обращают на себя особенного внимания потому только, что они примелькались нам и на улицах, и в меняльных лавках. Иностранный негоциант, знакомый с лондонскою и парижскою биржами, когда он в первый раз пойдет по залам одной из наших главных бирж, найдет в них одну, не встречавшуюся ему нигде особенность, мимо которой он не пройдет, не удостоив ее своим вниманием: ни в Лондоне, ни в Париже, ни в Франкфурте, ни в Берлине ему не приходилось еще встречать этих с скромною поступью, безбородых, с тоненькими голосками, с желтыми и морщинистыми физиономиями, с бесстрастно самоуглубленными глазами личностей, которые у нас называются скопцами. Он невольно несколько раз оглядывается, чтобы посмотреть на русскую диковинку. Вот одна характеристичная, хотя и печальная особенность нашего национального развития! Если бы нас попросили указать еще на какую-нибудь характерную черту нашего исторического развития, мы, пожалуй, указали бы на наших самозванцев: где они встречаются в таком множестве, как в нашей истории за два с половиною последних столетия, где потом начало самозванства сделалось исходным догматом целой отдельной религиозной секты, как оно сделалось у наших скопцов? И однако же самые характерные выпуклости нашей русской жизни, поражающие свежих иностранцев, нами проходятся без внимания и остаются непонятыми нами и необъяснимыми для иностранцев.

Останавливаясь на малоизвестности секты скопцов, одна московская газета справедливо замечает, что «благодаря именно этим потемкам, явилось самое учение скопчества, развилось до соприкосновения с политикою, до чудовищного членовредительства, до лицемерия, не знающего пределов, до фанатизма, которому нет имени. Будь полная свобода обсуждения религиозных вопросов, возможно ли было бы, — продолжает московская газета, — такое чудовищное направление потребности в вере? Пусть теперь выскажутся хотя бы даже скопцы: пусть передадут они, и передадут откровенно, весь логический ход своего учения, все радости, почерпаемые ими при своем богослужебном радении. Можно быть уверенным, что со времени книги Надеждина не стояла же секта на одном пункте: конечно, пошла она и дальше в своем катехизисе. Предположение тем вероятнее, что верование секты основано не на мертвой книге, а на живых вдохновениях. А эти вдохновения так необузданны! Каким еще новым догматом не могли в последнее время излиться они, оказавшиеся некогда способными смешать Христа с Петром III и Петра III с Селивановым!»

Московская газета предлагает самим скопцам присылать ей статьи о себе, под которыми даже дает право им не подписывать своего имени, надеясь чрез это узнать дальнейшее развитие скопческого катехизиса после Надеждина. «Поделитесь с нами, люди Божии, — взывает она к скопцам, — и своими радостями, и своим горем». Мы сами готовы были бы предложить скопцам страницы своей газеты для печатания их статей в защиту своего учения и в опровержение неверных известий о их секте и их обрядах, если бы не были уверены, что наше воззвание, как и воззвание московской газеты, останется без отклика. Так мы думаем не только на основании той таинственности, какою намеренно и упорно окружает себя эта секта, но еще более на основании внутреннего характера ее. Скопчество не есть секта рассудочная, мыслительная, учение которой могло бы иметь свой логический ход, которой катехизис допускал бы развитие, подобно арианству, пелагианству, протестантству, социализму, подобно нашей даже беспоповщине; это секта чувства, фантазии, секта восторженная, основанная на вдохновениях, где возможны не катехизис, а мистическое баснословие, не логическая система учения, а уразноображение и усложнение таинственных песней и обрядов. Учение сведенборгиян, явившихся почти одновременно с нашими скопцами, не имеет развития, оно то же у учителя, как и у учеников: квакеры со времен Фокса, с половины XVII столетия, остались неизменны в своем учении. Вот почему книга Надеждина, — по крайней мере та ее часть, где он излагает скопческое учение, — составляет и будет составлять всегдашний катехизис скопческой секты и источник для ознакомления с ее учением, или, вернее, с ее мистическим баснословием. Но и этот катехизис составляет для нашей публики библиографическую редкость, и наше общество представляет скопческую секту только под одним ее физическим признаком, так что секта считается только уродством, достойным одной жалости или заслуживающим самых жестоких наказаний, между тем как сами скопцы смотрят на всех не принадлежащих к их секте как на людей потерянных, которые, в свою очередь, ими считаются достойными презрения и жалости, для спасения которых, по их убеждению, богоугодны даже обман и насилие. Каким образом образовалось такое религиозное воззрение у скопцов, мы уже объяснили в одной из предыдущих статей («Биржlt;евыеgt; ведlt;омостиgt;», № 49; см. также №№ 32, 41, 52), теперь познакомим читателей с некоторыми подробностями их мифологии, которая, подобно мифологии греческой, будет оставаться в существе своем неизменною до тех пор, пока она, под влиянием образования или приращении к другой системе верований, не падет зараз в целом своем составе.

Если взять какую-нибудь мифологию, например, хоть греческую, и попробовать привести ее в систему, составить из нее связное целое, — работа выйдет крайне затруднительная. Один писатель известный миф рассказывает так, другой иначе; в одной местности живут такие предания, в другой другие. Время и поэты дают, однако, впоследствии некоторое единство мифологии, но опять единство только в существенных чертах. Кроме того, в мифах исторические события и лица и вымыслы фантазии сплетаются и располагаются в самые причудливые формы. Скопческая мифология собственно весьма недавнего происхождения (не больше 100 лет) и не успела развиться до размеров какой-нибудь народной мифологии, греческой или нашей славянской. Действующих лиц в ней немного: лжеискупитель, лжепредтеча и несколько лжебогородиц, кроме первой лжебогородицы Акулины Ивановны. Над этими лицами главным образом поработала скопческая фантазия, наделив их своеобразными атрибутами.

В центре их богословия стоит странное существо, которое они величают искупителем, сыном божиим, Христом, которое есть не кто другой, как «печерский затворник», или тот таинственный «старик», который под именем Селиванова проживал в Петербурге и потом был сослан в Суздаль («Биржlt;евыеgt; ведlt;омостиgt;», № 52). Этот старик, по убеждению скопцов, таил в себе и таит доселе (потому что они веруют, что он жив и доселе), в своем видимом унижении, под собою то самое лицо, которое царствовало в России под именем императора Петра III. Исторические сказания о Петре III и евангельское учение о Спасителе в скопческом мифе перепутаны самым чудовищным образом: может быть, и греческие мифы о Зевсе и Кроносе, о Радаманте и Фезее, когда до них еще не коснулось творчество Гомера и других поэтов и когда они жили в памяти народа, имели не более благообразия.

«Скопцы веруют, — пишет Надеждин, — что искупитель их воплотился от императрицы Елисаветы Петровны (Петр III, заметим, был племянник, а не сын Елисаветы Петровны), которая, по их баснословию, как истинная богоматерь, была чистою девою, в рождестве, пред рождеством и по рождестве, зачав и родив искупителя не от похоти плотския, но от духа святого. Наиболее распространено между ними мнение, что императрица Елисавета разрешилась от бремени в Голштинии и, по возвращении затем в Россию, будучи предызбрана к житию святому и подвижническому, действительно царствовала только два года, иные же говорят, и вовсе не царствовала, но, оставив вместо себя на престоле одну из наперсниц, имевшую с ней совершенное сходство как в чертах лица, так и в свойствах душевных, сама удалилась в Орловскую губернию, где, поселясь в доме одного крестьянина под именем простой женщины Акулины Ивановны, провела остаток жизни своей в постничестве, молитве и благотворениях, а по кончине похоронена там же, в саду, где мощи ее почивают доныне. У других скопцов рассказывается, что разрешение императрицы Елисаветы Петровны от бремени последовало в России, и сын ее, Петр III, искупитель, немедленно по рождении был отправлен в Голштинию, где, достигнув отрочества, принял оскопление. Когда, по достижении совершенных лет, Петр Федорович, возвратясь в Россию, вступил в брак, то супруга его Екатерина II, узнав о неспособности его к брачной жизни, возненавидела его, начала гнать и, наконец, положила твердое намерение лишить жизни, как скоро представится к тому случай. Такой случай и представился во вступлении императора Петра III на престол. Склонив на свою сторону вельмож, Екатерина решилась привести в исполнение свое намерение в Ропшинском дворце, где на ту пору император имел пребывание. Но Петр, сведав о том, подкупил одного из часовых, стоявших на карауле у дворца, поменялся с ним платьем и таким образом в простом солдатском одеянии скрылся, а часовой, оставшийся в его одежде, был, вместо его, убит. Другие баснословствуют, что погибший за императора часовой, принадлежа сам к секте скопцов, добровольно принял мученический венец за царя-искупителя, дав ему тем способ укрыться и спастись для спасения всего человеческого рода. Ошибка тогда же сделалась известна императрице, но убитый солдат, тем не менее, был объявлен и погребен под именем императора Петра III. Между тем истинный Петр III, избежав смерти, но преследуемый поисками Екатерины, должен был всячески скрываться: провел три дня без пищи, сидел в каком-то каменном столбе, проживал потом у колонистов в окрестностях Петербурга и, наконец, добрался до Москвы, где утвердил в вере, то есть в скопчестве, первых учеников своих. Оттуда удалялся он, по сказанию скопцов, за пределы России, в западные государства, и там всюду проповедывал, что он есть истинный Христос, пришедший в мир для спасения людей посредством огненного крещения, то есть оскопления, подтверждая свою проповедь бесчисленными чудесами. Возвратясь потом обратно в Россию, он установил свое пребывание в Тульской губернии, где главным помощником ему и сотрудником в проповедании и совершении оскопления явился Александр Иванович, которого один из скопцов называет графом, другие князем, все же вообще величают предтечею искупителя. Тут он схвачен был, наконец, и с предтечею, и, по претерпении многих истязаний „от иудеев и фарисеев“ (так злословят скопцы существующие власти гражданскую и духовную), подвергся публично торговой казни в Тамбовской губlt;ернииgt; в селе Сосновке, а потом сам сослан в Иркутск, предтеча же его отправлен в Ригу. Это называется у скопцов страданием и распятием искупителя. Прошло после того 30–40 лет, продолжают скопцы, на престол вступил император Павел I, который, узнав от скопца Масока, что отец его Петр III жив и томится в ссылке, послал немедленно в Сибирь гонца с повелением привезти царя-искупителя в Петербург. В то же время было послано также повеление в Ригу относительно предтечи, с которым государь виделся будто бы и говорил еще прежде, когда, бывши великим князем, вместе со своею супругою проезжал чрез Ригу за границу. При виде искупителя, привезенного из Иркутска, император, намеревавшийся уступить ему престол, спросил будто бы: точно ли он ему отец? На это возвращенный ответствовал, что он примет его за сына только тогда, когда тот примет его дело, то есть оскопится. Это разгневало государя, и свидание кончилось тем, что искупителя повелено было содержать в одной из петербургских богаделен, а предтеча отправлен был в Шлиссельбург, где вскоре потом умер в заточении, но по смерти погребен был по высочайшему повелению с необычайным великолепием и пышностию на подгородной Преображенской горе, на которой впоследствии явились его мощи. Между тем „искупитель“ дожил в богадельне до воцарения императора Александра I, при котором впоследствовало его полное освобождение и соединение с учениками».

«Следовавшее за тем время (мы продолжаем выписку из книги Надеждина), когда „искупитель“, для соблюдения формы приписанный к петербургскому городскому обществу под именем мещанина Селиванова, жил в столице свободно и беспрепятственно, с ведома, как уверяют скопцы, не только высших властей, но и самого монарха, распространяя учение свое и словом и делом, собирая вокруг себя многолюдные торжественные собрания и в них приемля от поклонников своих честь, подобающую богу и царю, — это время скопцы называют воскресением искупителя, своим красным и теплым летом, своим златым временем. Они баснословствуют, что тогда сам государь Александр I приобщился к лику избранных, то есть к их скопческому братству. Но впоследствии слуги искупительские, то есть приближенные к искупителю скопцы, возгордясь своим земным величием, начали сами жить слабо, а над прочими собратьями вести строго, удаляя их от искупителя. Тогда будто бы государь, разгневавшись, услал прежде недостойных слуг, а потом для устрашения и вразумления слабых отнял у них самого искупителя, отправив его в Суздаль. Там он остается и теперь; но останется ненадолго. Скопцы веруют, что близок час, когда искупитель-царь явится снова, и явится со славою и силою, приведет от восточной страны, то есть из Сибири, полки полками, придет в Москву и там, зазвонив в успенский колокол, соберет к себе всех скопцов миллионами, биллионами, воссядет на всероссийском престоле, а потом в Петербурге откроет всеобщий суд миру, будет судить живых и мертвых, то есть скопцов и нескопцов.

В этом полагают они второе пришествие искупителя и страшный суд, предвозвещенные в евангелии. Тогда, говорят они, все цари и владыки земные падши поклонятся искупителю, повергая к стопам его короны и скипетры и изъявляя глубокое сокрушение, что не познали такого сокровища, обретавшегося между сынами человеческими, и не удостоились принять благодати оскопления. В своем неизреченном милосердии искупитель снизойдет к этому смиренному раскаянию и во все концы вселенной пошлет своих апостолов и пророков, имеющих одинаковые дары, то есть подвергшихся однообразному оскоплению, состоящему в отнятии всех половых органов; а ими, по фигурному выражению скопцов, в каждой земле посеется по зернышку пшеницы, и каждое зернышко произрастит пшеницы на пятьдесят кораблей, то есть произойдет всеобщее оскопление человеческою рода. Совершив таким образом дело свое на земле, царь-искупитель скончается естественною кончиною, и телесные остатки его будут положены в Невской лавре, в раке св. Александра Невского, где, по уверению скопцов, ныне мощей никаких не находится, а рака эта, по предопределению Божию, устроена слепотою неверующих, то есть православных христиан, для принятия земного тела непознанного ими богочеловека, искупителя и царя. После того мир сей и в нем род человеческий, очищенный окончательно от всякой нечистоты, то есть состоящий из одних скопцов, будет существовать во веки веков. Так как перед вторым пришествием на землю Христа Спасителя вера истинных христиан ожидает явления антихриста, то скопцы, терпеливо чающие своего торжества, уверили себя, что антихрист уже явялся в лице французского императора Наполеона, про которого в свою очередь говорят, что он был побочный сын императрицы Екатерины II, которая, воспитав его первоначально в Императорской Российской академии, отправила потом во Францию, где он своим высоким разумом достиг императорского престола; причем прибавляют еще, что Наполеон жив и до сих пор, скрываясь в Турции, откуда при общем суде миру явится, обращенный в истинную веру, то есть в скопчество, и будет великим сосудом благодати Божией. Так же точно считают они живым государя императора Александра I и супругу его Елисавету Алексеевну, которые, по их уверению, приняв оскопление, скрываются теперь тоже тайно, при последнем же торжестве скопцов явятся разделить их нескончаемое блаженство. Этим блаженством те из людей, которых страшный суд застигнет в живых, будут наслаждаться вечно на сей земле; а те, которые до того умерли, станут блаженствовать своими душами в седьмом небе, куда, по совершении великого дела очищения и спасения всего рода человеческого, возвратится и сын божий, Христос-искупитель, воплотившийся, пострадавший и пребывающий ныне на земле в лице императора Петра III».

Остановимся, читатель, и подумаем над этими строками, выписанными нами из книги Надеждина о скопцах. Всю эту скопческую теологию можно, без сомнения, назвать вздором, бессмыслицею, безобразнейшею из мифологий; но не надобно забывать, что этому вздору, этой бессмыслице, этому безобразию от всей души верили, и верят доселе, люди, такие же, как мы, верят наши собратия и соотечественники: называя такими именами какие бы то ни было верования, мы способны только этим оттолкнуть от себя и оскорбить принимающих оные. Но, быть может, все это сочинено г. Надеждиным на скопцов, все это налгано на них? Конечно, из сострадания к человеческому рассудку может быть приятнее было бы признать преувеличением и даже выдумкою автора все это скопческое богословие: но история не позволяет остановиться на таком предположении. Надеждин главным образом пользовался очерком архимандрита Досифея, составленным из показаний скопцов, сосланных в Соловецкий монастырь, потом показаниями других скопцов, подпадавших суду и обнаруживавших чистосердечное раскаяние, затем бумагами и рукописями, захваченными в разные времена и в разных местах у скопцов. Между рукописями скопцов главное место принадлежит «Страдам», или скопческому Евангелию, где излагаются похождения, труды, подвиги и муки их мнимого искупителя в виде его автобиографии, где он называет себя, или другие называют его, и сыном божиим, и богом, и богом над богами, и царем над царями; за «Страдами» по важности следуют «Послания» лжеискупителя и потом скопческие «гимны» или «песни». Все источники учения скопцов, все их рукописи представляют, при некоторых особенностях, удивительное единство в существенном, хотя они взяты в разных пределах нашей обширной империи. Скопцы в Кронштадте, в Киренске, в Уфе, в Моршанске, не сговариваясь друг с другом, говорили одно и то же, именно, что «в начале был Господь Саваоф, потом Иисус Христос, а ныне государь батюшка Петр Федорович, бог над богами и царь над царями». Места предположению, что мифология скопческая — выдумка Надеждина, история не оставляет никакого.

Но, с другой стороны, что, однако, особенно странного в этих сказках сравнительно с другими мифологиями? Разве египтяне не поклонялись кошкам, быкам? Разве греки не верили в преемственные царствования Сатурна, Кроноса и Зевса? Разве мифы у Гомера, у Эсхила или Овидия не излагаются до такой степени реально-художественно, что в них хочется верить даже образованному читателю XIX века? У скопцов эта художественность, как в древних элевзинских мистериях, заменяется таинственностью передачи вымысла: в тайных сборищах, не исключая и либерально-политических, вроде сборищ хоть коммунистов, наших и заграничных, самые дикие заключения рассудка и самые нелепые грезы воображения получают вид верности именно в силу незаконной таинственности. Современному европейцу, чтобы понять возможность душевного состояния, в каком древний египтянин поклонялся кошке как богу, нужно превратиться в обитателя Мемфиса времен Сезостриса.

Но как Селиванова могли сделать скопцы Петром III, Петра III Христом; как сам Селиванов сделался и Петром III и Христом? Все это дико, невозможно? А как Чичикова в одном губернском городе нашли возможным признать за переодетого Наполеона? А как Отрепьев сделался Димитрием, Пугачев тем же Петром III? Раскольники сделали из Петра I антихриста, скопцы из Петра III сделали Христа: душевный процесс в том и другом случае один и тот же. Как, наконец, римские императоры, лица большею частию образованные, провозглашали себя богами и принимали божеские почести? Как, наконец, горластый русский умный, ни во что не верующий публицист вроде Герцена способен был говорить России тоном оракула и пророка, предписывать ей заповеди, точно Моисей по сходе с Синая, и, что особенно важно, находить не только в других веру в себя, а и в себе веру в себя? Соображая все эти исторические и психические проявления человеческой природы, мы нимало не удивляемся скопческому баснословию: homo est magnum mysterium, человек великая тайна, он есть чудо (miraculum), но он вместе с тем и чудище (monstrum), и в образе последнего он особенно часто являлся в своих религиозных верованиях.

Социалистические таинства у нас растеряли большую часть «посвященных», когда Чернышевский привел в понятную для всех систему тайны социализма в своем романе «Что делать?». Скопческое баснословие много утратит своей таинственной прелести, когда оно сделается предметом общеизвестным. Поэтому мы решительно не понимаем, чего боится бывший председатель скопческой комиссии г. И. Липранди, когда сожалеет, что наша печать примешала к скопческой ереси имя Петра III. Мы не понимаем, каким образом басня скопцов о Петре III, сделавшись достоянием народа чрез журналы, «может повлечь за собой то, что гораздо трудней будет прекратить, чем распространение скопчества» («Голос», № 61). «Современные известия» гораздо справедливее смотрят на это дело, когда говорят, что потемки, в каких держалась скопческая секта доселе, всего более способствовали ее успеху. Заблуждение боится света, и чудовища выползают больше ночью.

1869 год.