"Оккультные корни Октябрьской революции" - читать интересную книгу автора (Шамбаров Валерий Евгеньевич)Глава 9 ТУРУХАНСКАЯ ГЛУБИНКАВ Петербург Свердлов добрался в конце декабря 1912 года. Здесь уже полгода издавалась легальная “Правда”, а в октябре прошли выборы в IV Государственную Думу, где возникла целая фракция большевиков — Бадаев, Муранов, Петровский, Малиновский, Самойлов, Шагов. В столицу к этому времени переехала и сестра Якова Михайловича — Сарра, она получила медицинское образование и начала работать врачом. Через сестренку “товарищ Андрей” наводит контакты все с тем же М.С. Ольминским — для связей с зарубежьем, с большевиками-думцами, с редакцией “Правды” — Еремеевым, Бонч-Бруевичем, Молотовым, Савельевым, Самойловой. Узнает, что сам он уже не только член ЦК, но и член Русского бюро ЦК. Ленин и его соратники появлению в Питере Свердлова очень обрадовались. Дело в том, что легалы из “Правды” вызывали массу неудовольствия в эмиграции. Они стали вести себя как обычная редакция газеты. Публиковали то, что сами считали нужным, формировали номера по собственному разумению, задавали настрой по собственному усмотрению. Видели события совершенно иначе, чем из Женевы, и освещали их отнюдь не так, как хотел бы Ильич. А вокруг “Правды” и фракции Думы складывалась и особая партийная группировка “правдистов” руководствовавшаяся тем направлением, которое определяла газета. И Ленин надеялся, что столь радикальный революционер как Свердлов сможет стать его “руками” и навести желательный порядок. Он писал Якову Михайловичу: “…Дела в Питере плохи больше всего оттого, что плох “День” ( И Свердлов принялся за дело. Укрылся на квартире Бадаева и Самойлова, не выходя на улицу. Разгонять редакцию не стал — видимо, чтобы не портить отношений. Да и вряд ли его послушались бы. Но его самого неофициально ввели в состав редакции. И он начал подправлять нацеленность “Правды” в более острую сторону. Здесь же, на квартире, пользуясь депутатской неприкосновенностью ее хозяев, стали собираться совещания редакции и Петербургского комитета большевиков. Ну а его супруга с ребенком, оставшиеся в Сибири, пожили там немного — не поймают ли главу семьи, не вернут ли обратно? Не поймали, не вернули. Они переехали в Томск, дождались письма Свердлова, что он уже в Питере, и тоже отправились туда. Никто им, собственно, не препятствовал, никто не удерживал. Удрал муж — ну и удрал. Как видим, порядки в Российской империи были весьма и весьма мягкими. Впрочем, Охранное отделение прекрасно знало, где находится член ЦК Свердлов и что делает. Ведь об этом информировал другой член ЦК и депутат Думы Малиновский. Но брать “товарища Андрея” не спешили. Пусть поработает, пусть новые связи выявятся, новые инструкции из-за рубежа поступят. Однако в начале февраля агенты охранки допустили промашку. Не довольствуясь данными от Малиновского, они опросили дворника дома, где засел “товарищ Андрей”, не видел ли, не замечал ли чего подозрительного? А дворник переполошился — если в подведомственных ему квартирах проживает “непрописанное лицо”, то как бы не нагорело, как бы отвечать не пришлось. И пошел выяснять этот вопрос к квартиросъемщику, к Самойлову. Свердлов, узнав о распросах агентов, сразу насторожился и решил скрыться. В ближайший же вечер, когда стемнело, его перевезли на квартиру… к Малиновскому. Которому он проговорился, что это все равно ненадежно. Раз у одного депутата вычислили, то, конечно, и других без внимания не оставят. Дескать, придется исчезнуть более основательно. И в полиции решили — надо брать, пока не ускользнул. Только затруднение вышло, как бы собственного “сексота” не подставить. И директор Департамента полиции Белецкий дал указание Малиновскому перевести Свердлова куда-нибудь на другую квартиру. Но выручили их сам Яков Михайлович, не намеревавшийся задерживаться под одной крышей, и… приезд Новгородцевой с ребенком. Она как раз в эти дни прибыла в Питер. Нашла Сарру, та связалась с Петровским. У него и наметили встретиться с мужем. 9 февраля Клавдия Тимофеевна перебралась к Петровским, а вечером туда и Свердлов пожаловал. Ну а под утро нагрянула полиция. Даже с депутатской неприкосновенностью церемониться не стали, чтоб не упустить такую птицу. Петровский протестовал, порывался звонить министру внутренних дел, но его гостей арестовали. Словом, и в этот раз “товарищ Андрей” лишь два месяца на воле попрыгал. Был скандал в Думе. 13 февраля социал-демократическая фракция внесла запрос — по какому такому праву на неприкосновенной квартире задержали “находившегося там знакомого депутата Петровского — Якова Михайловича Свердлова и г-жу Новгородцеву с ребенком”? Запрос поддержали аж 73 депутата! Его обсуждала Государственная Дума, поднялась вонища во всех либеральных газетах. Надо ж, какой “произвол и самоуправство” сатрапов! Беглого преступника арестовать осмелились! Новгородцеву, правда, долго не держали. За ней значился всего один криминал — она с прежнего места поднадзорной высылки, из Екатеринбурга, уехала без спроса и уведомления властей. И ей снова назначили два года высылки под гласный надзор полиции. А по делу Свердлова следствие шло три месяца. С доказательствами его противоправительственной деятельности, как обычно, было не густо. И в мае он получил пять лет ссылки. Но уже подальше — в Туруханский край. Клавдия Тимофеевна покинула столицу не сразу. Высылка — это была не ссылка. Человек оставался на свободе, ехал своим ходом. Она и не спешила. Да и власти шли навстречу. То сын у нее заболел, и к тому же, она опять была беременной. Она оставалась в Питере у Петровских и Сарры, пока не определилась участь мужа. Потом поехала на родину, где в июле родила дочь Веру. Потом пожила в Саратове у сестры Якова Софьи Авербах. И лишь когда оправилась и отдохнула от родов, ей определили место высылки в Туринске. Неоднократно Новгородцева в своих мемуарах упоминает каких-то “знакомых Якова Михайловича из либеральной интеллигенции”, которые в разных местах периодически поддерживали ее, помогали найти “конторскую работу”. Кто имеется в виду, непонятно. Может быть, сочетанием “знакомые из либеральной интеллигенции” она завуалировала слово “евреи”, не очень принятое в советской печати? Или действительно помогали какие-то либералы, с коими Свердлов поддерживал контакты во время революции? Ни имен, ни должностей этих “знакомых из либеральной интеллигенции” не называется. Сам же Яков Михайлович в мае был доставлен в Красноярск. По-прежнему он верховодил в любой камере, по-прежнему везде обрастал новыми связями. В частности, в Красноярской пересыльной тюрьме содержалось много бундовцев, польских и литовских социалистов и националистов. Тут Свердлов близко сходится с Викентием Мицкявичусом-Капсукасом, рядом других деятелей, подчиняя их своему влиянию. Из Красноярска его отправляют пароходом до Енисейска, а оттуда к месту ссылки — в туруханскую глубинку. На Нижний Енисей. Центром края являлось тогда село Монастырское (ныне Туруханск). Это было большое селение. Там имелись школа, больница, почта, телеграф, отделение банка. Но те, кто попадал туда, сетовали о “дикости”, об “оторванности” от всего мира. О том, что “письма, газеты, журналы шли сюда свыше месяца” (сейчас и в Подмосковье из Москвы больше месяца идут). Правда, Свердлов сперва был настроен по-боевому, полагал, что надолго здесь не останется. По своему обыкновению еще по дороге начал прикидывать планы побега. Слал жене и товарищам по партии тайные весточки, чтобы вскоре ждали его. Но по прибытии на место убедился, что это нереально. Из Туруханского края не бежали. Дорога отсюда была одна, по реке. Летом — пароходом или на лодках, зимой — на санях. Свыше тясячи километров. Население в редких прибрежных селениях было настроено отнюдь не сочувственно к революционерам, в некоторых селах располагались посты стражи. А главное, в Туруханском крае, в отличие от Нарымского, имелся телеграф. О побеге сразу стало бы известно, и пока будешь выбираться, тебя сто раз перехватят. Ну а бежать без торных дорог, через таежные дебри, енисейскими притоками и волоками — на такое среди политических желающих не находилось. Рисковать собой они не привыкли. Свердлова поселили в деревне Селиваниха, в 30 верстах от Монастырского. А вслед за ним в Туруханский край был доставлен еще один член ЦК, И.В. Сталин. В Питере они немножко разминулись. Сталин в это время выезжал за границу, четыре месяца работал там с Лениным. А вернулся через две недели после ареста “товариша Андрея” и не без участия того же Малиновского угодил за решетку. Его определили в другую деревню, Костино. Надо сказать, наличие сразу двух “хронических беглецов” попортило немало нервов местному начальству. Из Петербурга слали указания смотреть в оба и предпринимать все меры, чтоб не удрали. Но Свердов-то уже отписал коллегам по партии, что собирается смыться! Через Малиновского это стало известно Охранному отделению. А в октябре на заседании ЦК обсуждался вопрос — нельзя ли организовать побег Сталину? Ну и Свердлову заодно. Тоже ведь член ЦК. Что также стало известно правоохранительным органам. И из столицы в Енисейск сыпались новые вводные, инструкции о повышении бдительности и контроля. Потом где-то что-то напутали и прошла информация, будто Сталин и Свердлов уже бежали. Якобы Свердлова кто-то видел в Москве, откуда он рванул за границу. Из Питера и Москвы летели срочные телеграммы в Енисейск. Начальник Енисейского жандармского управления реагировал, как положено, во исполнение приказаний слал распоряжения туруханскому приставу Кибирову — проверить, где Свердлов и Сталин? Тот проверял, докладывал. И из Енисейска отписывали по команде — мол, тут они, никуда не делись, и “меры к предупреждению их побега приняты”. Но бюрократическая инерция вносила новую путаницу. Одним инстанциям донесли, что ссыльные на месте, а за ними приходили распоряжения других инстанций — проверить, доложить. И снова надо было проверять, отписываться. Наконец, здешнему руководству надоела подобная счистопляска, и оно вознамерилось решить проблему кардинальным образом. В середине марта 1914 года перевело Сталина и Свердлова в отдаленное селение Курейка, на 180 верст севернее Монастырского. Чтобы и самим местным органам было спокойнее, и перед начальством со спокойной совестью отчитываться — меры против побега действительно приняты. На этот раз, в отличие от Максимоярского, Яков Михайлович попал в глухомань не один, а с Иосифом Виссарионовичем. Но… они не сошлись! Свердлов писал в Питер: “Нас двое. Со мною грузин Джугашвили, старый знакомый, с которым мы уже встречались в ссылке другой. Парень хороший, но слишком большой индивидуалист в обыденной жизни…” Да, не сошлись. И причем очень крупно не сошлись. Хотя, стоит заметить, у других большевиков в данный период отношения со Сталиным всегда складывались нормально, Ленин называл его “замечательный грузин”. Впрочем, и Свердлов к нему лез “со всей душой”, что называется, без мыла. Несмотря на то, что Сталин был на 10 лет старше его и заслуг перед партией имел куда больше, Яков Михайлович в письмах жене и соратникам панибратски величает его “Васькой” (партийные клички Сталина “Василий”, “Коба”). Пытается навязать ему свою помощь и даже покровительство. Но вот “обратной связи” почему-то не возникает. Сталин почему-то отстраняется, не спешит брататься и душу распахивать перел столь милым и контактным человеком! И стена между ними встает не шуточная. Свердлов жаловался жене: “Мы не разговаривали и не виделись с ним”. Что же произошло между ними? Сам Яков Михайлович впоследствии объяснял размолвку весьма уклончиво: “…Мы слишком хорошо знаем друг друга. Что печальнее всего, в условиях ссылки, тюрьмы человек перед вами обнажается, проявляется во всех своих мелочах… С товарищем теперь мы на разных квартирах, редко и видимся”. Версии, озвученной в мемуарах Никиты Сергеевича Хрущева, что, мол, Свердлов был “чистюлей”, в Сталин даавал тарелки вылизывать собакам, доверять не стоит. Хрущев в своей ненависти к Иосифу Виссарионовичу старался обгадить его даже в мелочах, а таким свидетельствам грош цена. Куда более правдоподобными выглядят намеки, содержащиеся в воспоминаниях ряда туруханских ссыльных, что конфликты возникали по бытовым вопросам — очередность уборки помещения, приготовления еды, и т. п., и что Свердлов пытался лидировать. Намеки очень сглаженные, неясные. Но представление о характере Якова Михайловича вполне позволяет дополнить картину. Он же привык везде быть паханом. Распоряжаться по-хозяйски, командовать, устраивать “коммуны”, где сам же и верховодил. Точно так же хотел подчинить и Сталина. Об этом косвенно свидетельствует и письмо Петровскому: “Если у тебя будут деньги для меня или для Васьки (могут прислать), то посылай…” Сталину действительно помогал ЦК. К примеру, Ленин выслал ему в 1913 году 120 франков. Выходит, Свердлов опять претендовал на роль “старосты”, который заведовал бы “общим” достоянием, в том числе и деньгами. Сталин притязания наглого молодого человека решительно отшивает. И даже называет свою собаку “Яшкой” — не исключено, что в ответ на “Ваську”. И, знаете, напрашивается еще одна аналогия. Между Курейкой и Максимоярским. Между священником о. Павлом Покровским и недоучившимся студентом духовной семинарии Иосифом Джугашвили. Случайно ли, что у того и другого Свердлов вызывает чувство внутренней, неосознанной неприязни? Брезгливости, отторжения… Нет, Сталин своего товарища по ссылке не обличал вслух, не восстанавливал против него крестьян. Просто “отгородился” от него. Прервал контакты. И… у Свердова в Курейке началась та же самая странная болезнь, что в Максимоярском! Головные боли, депрессия, упадок сил, бессонница. Он писал супруге: “Было скверно. Я дошел до полной мозговой спячки, своего рода мозгового анабиоза. Мучил меня этот анабиоз чертовски”. Словом, опять тот же недуг, те же симптомы. Симптомы очень загадочные, но слишком уж похожие на то, будто у Свердлова “село питание”, и ему не от кого подзарядиться жизненной энергией… Но в итоге все разыгралось по прежнему сценарию. В Монастырском о болезни узнали. Ссыльные обеспокоились, забузили, последовали петиции, протесты, прошения. И пристав в сентябре 1914 года вернул “товарища Андрея” на прежнее место поселения, в Селиваниху. Сталина, кстати, не перевели. Он не стонал, не жаловался, и его не вытаскивали. Так и остался в Курейке до конца своего пребывания в Туруханском крае, один. А в Монастырском и окрестных селах было человек двадцать-тридцать ссыльных. И к тому же в Селиваниху, пока Свердолов отсутствовал, загремел его старый приятель — Шая Голощекин! Ну разве затоскуешь, разве пропадешь в таком обществе? И здоровье Якова Михайловича, как и в прошлом аналогичном случае, мгновенно возвращается в норму. А в Европе уже два месяца громыхала Мировая война. Свердлов ее решительно приветствовал. Еще из Курейки он писал, что “рабочее движение сделает большой скачок вперед. Ужасы войны, ее последствия, тяжелое бремя, долженствующее надавить на самые отсталые слои, сделают огромное революционное дело, прояснят сознание еще не затронутых миллионных масс и в отсталых странах… Да, мы, несомненно, переживаем начало конца России…” Если же что-то его огрочило, то только одно: “Больно ударило убийство Жореса” — социалиста и масона, которого даже в “свободной” Франции сочли такой сволочью, что поспешили прикончить, пока он не организовал удар в спину. Со своей точки зрения Яков Михайлович, разумеется, был прав. И с точки зрения своего опыта. Война — значит опять, как и в Русско-японскую, будет повод для вмешательства иноземных “сил неведомых”, пойдет широкая подпитка экстремистов. Но теперь “товарищ Андрей” уже брал шире. Прогнозировал дестабилизацию и революционные катаклизмы мирового масштаба, а себя явно начал готовить к роли активиста-международника. Заказывал с воли литературу о I и II Интернационале, читал на эту тему лекции среди ссыльных, строил проекты создания нового, III Интернационала. Даже начал писать книгу “Очерки по истории мирового рабочего движения”. Но с его неусидчивой, за все хватающейся натурой, нудное и кропотливое дело книготворчества не сладилось, труд так и остался на уровне набросков. Правда, интересы Свердлова отнюдь не ограничивались революционными. “Мировая революция” — она когда еще будет. И будет ли. А из Туруханки не удерешь, еще сидеть и сидеть. Так не лучше ли использовать годы вынужденного пребывания здесь с хорошей выгодой? Опять же, “политических” много, они разбросаны по разным селениям-станкам на огромном пространстве, это может оказаться удобным. Ссыльный Б.И. Иванов спустя много лет вспоминал: “По инициативе Свердлова возник вопрос об организации в селе Монастырском потребительского кооператива, который должен был охватить все станки Туруханского края. Перед кооперативом ставилась задача: продажа населению товаров, а также скупка у населения мехов, пушнины и рыбы”. Как видим, Яков Михайлович был отнюдь не чужд национальной коммерческой жилки. Ого на какой “гешефт” нацелился! А всех “политических” в свои приказчики поверстать. Можно вспомнить и о том, что брат Беньямин в Америке русскими мехами занимался. Откуда следует, что Яков связи с ним не терял. Но местное начальство прикинуло, что структуры кооператива могут стать “крышей” для каких-то политических дел, организации побегов — тем более что предложение исходило от Свердлова. И создать предприятие так и не разрешило. Что ж, и без кооператива жизнь в Туруханском крае нельзя было назвать скучной. Свердлов завел обширную переписку и с Питером, и с родными, и со многими другими ссыльными, проживающими в разных местах Сибири. Подрабатывал, написав несколько статей для легальных социал-демократических изданий. Но всего несколько — публицистом он был явно не блестящим. И из того, что он накропал для газет и журналов, проходило далеко не все. Так что журналистские труды стали для него не постоянной, а эпизодической подработкой. “Политические” ходили на охоту, рыбалку. Постоянно организовывали всякие сборища, лекции, заседания за чаем. Посещали праздники местных крестьян. На вечеринках Свердов всегда выходил плясать — хотя “плясать он не умел, никаких фигур и па не знал”. Но азартно прыгал и скакал, как козел, вызывая общее веселье. Может быть, издевался над русскими плясками. Устраивались всякие розыгрыши и над приставом. Яков Михайлович купил лодку, ездовых собак, путешествовал по Енисею и его притокам — это ничуть не возбранялось. Посещал селения остяков и тунгусов (хантов и эвенков). Снова усердно лечил их, не имея ни лекарств, ни медицинских знаний и опыта — однако прослыл “большим доктором”. Даже учил их языки, выписывал в книжечку слова и каким-то образом научился объясняться. Зачем? Для реализации своих проектов кооператива, скупки пушнины? Но для торга знать языки было бы не обязательно. Для таких целей местные жители и приказчики факторий прекрасно обходились русским языком и жестами. Загадка? Да, загадка. В Туруханском крае проявился еще один неожиданный интерес Свердлова. На пароходах, следовавших через Монастырское, одна за другой ехали различные научные экспедиции. И Яков Михайлович неизменно начинал приставать к их участникам. Переходил от одного к другому, вычислял тех, кто откликался на контакт, выражал готовность к беседе, и, как пишет Новгородцева, “вцеплялся в них с такой силой, устоять перед которой было невозможно”. А на обратном пути они уже сами заходили к нему как к знакомому. И… “снабжали Якова Михайловича ценной научной информацией”. Потом и из Красноярска слали ему какие-то “книги, нужные для научной работы”. Какая “научная информация” могла потребоваться недоучившемуся гимназисту, какую “научную работу” он мог вести — еще одна загадка. С большой долей вероятности данный интерес мог быть связан с грандиозным катаклизмом, случившимся в этих краях незадолго до приезда Свердлова. Падением Тунгусского метеорита. Действительно, для его поисков, для исследования результатов и последствий катастрофы посылалось много экспедиций. Может быть, и изучение Яковом Михайловичем языков остяков и тунгусов было связано с тем же? С возможностью распросить их, что-то вызнать. Вам кажется странными сами подобные предположения с моей стороны? С чего бы это Свердлову интересоваться метеоритом? Отгадка данных загадок есть. Но выскажу ее несколько позже по ходу книги. В совокупности с некоторыми другими фактами. Пока же лишь дополню, что подтверждение такого интереса имеется. Как свидетельствует ссыльный Адольф Тайми, Свердлов сам на двух лодках (вероятно, с Голощекиным и еще кем-нибудь) предпринял путешествие на Подкаменную Тунгуску. От Енисея — куда-то в направлении верховьев реки. То есть в места, прилегающие к зоне падения метеорита. А ведь Подкаменная Тунгуска — это 500 километров от Монастырского (поюс еще сколько-то по самой реке)! Не слабая прогулочка, правда? Но вернемся к ссыльному быту. Весной 1915 года к Якову Михайловичу приехала Новгородцева с детьми. Он к ее прибытию постарался перевестись из Селиванихи в центр, в Монаствырское. А жена в Красноярске через “знакомых из либеральной интеллигенции” смогла получить должность заведующей метеорологической станции (и единственной работницы этой станции). Уровень воды в Енисее замерять, температуру, ветер определять и передавать в Красноярск. Оба подрядились в Монастырском и частные уроки давать местным детям. Так что зарабатывать стали неплохо. И Новгородцева не без ностальгии вспоминала, что только в Туруханском крае они и смогли пожить по-семейному. Приобрели избу из трех комнат с кухней, купили корову, почти все работы по хозяйству брал на себя Яков Михайлович, отдаваясь этому с присущей ему энергией… Однако за пределами Сибири события кипели и бурлили. Уже через несколько месяцев после начала войны была арестована большевистская фракция Думы — за враждебную пропаганду. В прокламациях, распространявшихся “народными избранниками”, открытым текстом писалось: “Для России было бы выгоднее, если победит Германия”. А при обысках обнаружились полные наборы шпионских аксессуаров — наборы подложных паспортов, шифры, листовки. Весной 1915-го состоялся суд над Бадаевым, Мурановым, Петровским, Самойловым, Шаговым и проходившими с ними по одному делу Линде, Яковлевым и редактором “Правды” Каменевым (которого прислали из-за рубежа подтянуть “правдистов”, чего не смог сделать из-за ареста Свердлов). В любой западной демократической стране, вроде Франции, по такому обвинению и при таких доказательствах всех их без долгих разговоров расстреляли бы. Но в России — куда там! Вся либеральная “общественность” хай подняла из-за того, что вообще посмели депутатов арестовать. Западные круги тоже “озабоченность” высказали столь вопиющим нарушением демократии. Приговор ограничился ссылкой. Ленин, кстати, процессом остался очень недоволен. Поскольку подсудимые вместо того, чтобы превратить суд в трибуну обличения, старались выгородить себя и смягчить вину. Особенно ругал “т. Розенфельда” (Каменева), перетрусившего и старавшегося доказать, что его личная позиция не совпадает с линией ЦК. Свердлов, еще не зная мнения Ленина, писал примерно то же: “Процессом депутатов я не очень доволен. Он должен был быть иным, более ярким, сильным. Надо было совершенно отбросить мысль получить минимальный приговор”. (Ну разумеется, судили-то не его. Сам Яков Михайлович почему-то никогда не “отбрасывал мысль” выкрутиться по минимуму). Летом всех осужденных прислали туда же, в Туруханский край. Были собрания ссыльных вместе с прибывшими, разборы процесса. Каменева и здесь критиковали. Однако депутаты и их подельщики пробыли тут недолго. Российская “общественность”, Дума, средства массовой информации продолжали шумиху, и власти засуетились смягчить даже столь мягкую меру наказания. В конце лета осужденных перевели в Енисейск и расселили по крупным, вполне благоустроенным городам Сибири. А подрывную работу против России арест думской фракции большевиков ничуть не остановил и не сократил. Она разворачивалась по разным каналам. Противники, например, рьяно взялись разыгрывать “украинскую карту”. Австрийский канцлер Бертольд указывал: “Наша главная цель в этой войне — ослабление России на долгие времена и с этой целью мы должны приветствовать создание независимого украинского государства”. В Германии была создана “Лига вызволения Украины” под руководством пангерманиста Хайнце и особый штаб для контактов с украинцами, который возглавил регирунгс-президент Шверин. Через германские посольства в Константинополе и Бухаресте на Украину стали засылаться эмиссары и агитационная литература. В Финляндии вообще чуть ли не в открытую вербовали добровольцев в немецкую армию. А германский посол в Швеции Рейхенау уже 6 августа 1914 г. получил от канцлера инструкцию — обещать финнам создание суверенного государства. Важнейшее внимание придавалось и “еврейскому вопросу”, его в руководстве Германии считали “третьим по значению после украинского и польского”. 17 августа 1914 г. под эгидой правительства был создан официальный “Комитет освобождения евреев России” во главе с профессором Оппенхаймером. Верховное командование германской и австрийской армий выпустило совместное обращение, призывавшее евреев к вооруженной борьбе против русских и обещавшее “равные гражданские права для всех, свободное отправление религиозных обрядов, свободный выбор места жительства на территории, которую оккупируют в будущем Центральные Державы”. Аналогичным образом велась активизация грузинских, прибалтийских, северокавказских, крымских сепаратистов. Ну и, ясное дело, получали поддержку врагов социалистическе движения. Подобную работу в России значительно облегчало то обстоятельство, что страна оказалась буквально нашпигована германскими предприятиями. В результате упоминавшегося кабального договора 1904 года немцы глубоко внедрились в русскую экономику, торговлю, банковское дело. В одной лишь Москве действовало свыше 500 германских фирм. И с началом войны они никуда не исчезли — а оказались уже как бы российскими. Сменили вывески, заблаговременно переоформились на русских владельцев. С немцами были прочно связаны или контролировались ими Внешнеторговый банк, Сибирский, Петроградский международный, Дисконтный и Азовско-Донской банки, несколько крупнейших страховых компаний, в том числе общество “Россия”. Германские подданные были хозяевами “российско-американской” резиновой компании “Треугольник”, обувной фабрики “Скороход”, транспортных компаний “Герхардт и Хай”, “Книп и Вернер”, филиала американской компании “Зингер”. Ну а русские электротехнические фирмы даже сохранили названия тех, чьими дочерними предприятиями они являлись — “Сименс и Хальске”, “Сименс Шукерт”, АЕГ. Хозяева-немцы выехали, но оставили за себя доверенных лиц, которые продолжали выполнять поручения руководства, пересылаемые через нейтральные страны. Контрразведка об этом знала, но… ничего не могла поделать в рамках существующего законодательства. Все это становилось великолепной базой для шпионажа, экономических диверсий, работы с оппозицией. Оказывалось и влияние на “обшественное мнение”. Так, гамбургские банкиры Варбурги находились в родстве с российскими банкирами Гинзбургами. Связанными с олигархом Дмитрием Рубинштейном. Который через подставных лиц перекупил газету “Новое Время” — самую популярную тогда среди интеллигенции, считавшуюся самой “смелой”, сплошь гонящей всякие “разоблачения” и скандалы (словом, представлявшей нечто вроде нынешнего канала НТВ). На новый, более высокий уровень подрывная работа против России вышла через посредство Израиля Лазаревича Парвуса — социал-демократа, масона, “героя” прошлой революции. После нее он временно отошел от партийной возни, занялся более солидными делами, сколотил капиталец и устроился финансовым советником правительства Турции. В данном качестве поучаствовал в подготовке чудовищного армянского геноцида. За этим преступлением тоже стояли “силы неведомые”, действовавшие через турецких масонов, входивших в правящую партию “Иттихад”. Ход, как обычно водится у “сил неведомых”, был многосторонним. Во-первых, армяне являлись главными проводниками пророссийской политики на Ближнем Востоке. Во-вторых, армянский капитал удерживал господствующее положение в ближневосточной торговле, банках. А в-третьих, на армянах держалась вся экономика Османской империи — товарное сельское хозяйство, промышленность, внутренняя торговля. Соответственно и выигрыш получался трояким. Подрывались позиции России в ближневосточном регионе. Место конкурирующего армянского капитала занимал сионистский. И, хотя резня организовывалась через турецкое правительство, руками турок, но в результате разрушалось хозяйство Османской империи. Что предопределяло ее будущее крушение и распад. В том числе выделение независимой Палестины-Израиля. Ну а Парвус, поработав на одном поприще, перешел на другое. Весной 1915 года он предложил услуги Германии и представил свою программу: “Русская демократия может реализовать свои цели только посредством полного сокрушения царизма и расчленения России на малые государства. Германия, со своей стороны, не добьется успеха, если не сумеет возбудить крупномасштабную революцию в России. Русская опасность будет, однако, существовать даже после войны, до тех пор, пока русская империя не будет расколота на свои компоненты. Интересы германского правительства совпадают с интересами русских революционеров”. В Берлине его идеи понравились, и он составил подробный план тайной войны, который одобрили канцлер Бетман-Гольвег, министр иностранных дел Ягов, статс-секретарь Циммерман, начальник генштаба Фалькенгайн, командующий Восточным фронтом Гинденбург и его начальник штаба Людендорф. Одобрил и сам кайзер. Министерство иностранных дел сразу же выделило Парвусу 2 млн марок на работу по разрушению России, потом еще 20 млн, а осенью 1915 г. еще 40 млн. Для достижения поставленных целей Парвус предусматривал консолидацию всех сил, способных вести раскачку России. Он вел переговоры с сепаратистами и националистами всех мастей, централизовав деятельность их разнородных организаций. Соблазнил “дружить” Ленина, гарантировав ему щедрое финансирование. Но не только Ленина, а и Троцкого. И часть меньшевиков — так называемых “интернационалистов” Мартова (в отличие от меньшевиков-“оборонцев” Плеханова). Чтобы объединить эти течения социал-демократии на “общее дело”, преодолеть их взаимную неприязнь, в сентябре 1915 г. была проведена Циммервальдская конференция. А в Копенгагене Парвус создал штаб, направлявший и координировавший социалистическую пропаганду. Отсюда распределялись деньги, через Швецию и Норвегию переводились в Сибирский, Внешнеторговый и другие российские банки, связанные с немцами. И шли на финансирование забастовок, стачек, подпольной деятельности… Тем не менее Россия держалась. Стояла. Успешно преодолела военные кризисы. И стала побеждать, круша на фронтах своих врагов. Естественно, несла при этом и потери. И чтобы возместить урон, понесенный в сражениях Брусиловского прорыва, и подготовиться к решающему удару, намеченному на следующую кампанию, в конце 1916 года был проведен очередной призыв резервистов и ратников ополчения. На этот раз было решено призывать даже ссыльных. Среди них был призван и Сталин. Надел шинель, получил винтовку и стал рядовым 15-го запасного Сибирского полка. Свердлов был намного моложе Иосифа Виссарионовича. И здоровье имел отменное — ради упражнений по несколько раз переплывал на лодке Енисей в бурную погоду, за сотни километров на веслах путешествовал. Но в армию почему-то не попал. То ли сам счел для себя недостойным шагистикой заниматься и команды на плацу выполнять, позаботился о медицинской или иной “отмазке”. То ли власти сочли его более опасным врагом России, чем Сталин. Что ж, если так, то они не ошиблись. |
||
|