"Подвиг" - читать интересную книгу автора (Краснов Петр Николаевич)

II

Шесть часовъ утра. Сырой и с#1123;рый, мглистый, дождливый октябрьскiй день никакъ не можетъ народиться. Если выдти черезъ рыночную площадь, гд#1123; почта и мэрiя, и спуститься по широкой каштановой алле#1123; къ берегу Сены, откуда открывается прекрасный видъ на Парижъ, то ни Сены, ни Парижа не увидишь. Все покрыто густой, непрозрачной мглою, клубится черными дымами и тучами, и мороситъ, мороситъ, мороситъ безъ конца надо#1123;дливый Парижскiй дождь.

Въ верхней комнатушк#1123;, въ «гробу», надо#1123;дливо, заливисто, протяжно и нудно залился будильничный звонъ. Онъ точно какимъ то острымъ, ядовитымъ лезвiемъ прор#1123;залъ домикъ и, казалось, съ тою же одинаковою, тоску наводящею силою, съ тою же кажущеюся безконечностью и непрерывностью раздался по вс#1123;мъ этажамъ, сталъ слышенъ и у сос#1123;дей, въ другихъ такихъ же домикахъ — виллахъ.

Мишель Строговъ, спавшiй на широкой постели, занимавшей почти всю его комнату, сдернулъ съ себя старое суконное од#1123;яло, и еще мутными глазами осмотр#1123;лъ обл#1123;злыя, нич#1123;мъ неукрашенныя ст#1123;ны. Онъ не остановилъ звона будильника, хотя и зналъ, что этотъ звонъ будитъ раньше времени его родителей и бабушку. «Вотъ еще! Чего ихъ н#1123;жить — буржуевъ» — всякiй разъ утромъ думалъ онъ, вспоминая мольбы матери и выговоры отца.

Мишель поднялся съ постели и, скинувъ рубашку, голый подошелъ къ окну. За окномъ, доходившимъ до полу, былъ крошечный балкончикъ. Онъ былъ такой маленькiй, что выйти на него было нельзя, и устроенъ онъ былъ по прихоти архитектора, а, можетъ быть, для бол#1123;е яркой рекламы домику: — «квартира съ балкономъ». Мишель открылъ дверь. Посередин#1123; двери былъ подв#1123;шенъ довольно большой м#1123;шокъ съ пескомъ. Онъ долженъ былъ, по мысли Мишеля, изображать вооруженную боксерской перчаткой руку противника. Мишель толкалъ м#1123;шокъ, онъ отлеталъ въ сторону и съ силою стремился обратно на Мишеля и тотъ, увертываясь отъ него, толкалъ его снова. Узко поставленные глаза Мишеля сверкали, злобная улыбка кривила худыя плоскiя щеки, тонкiя губы сжимались и становились еще тоньше. Все его т#1123;ло изгибалось, выпрямлялось, онъ то отскакивалъ отъ м#1123;шка, то наступалъ, нанося ударъ за ударомъ. Онъ походилъ въ эти минуты на дикаря, танцующаго воинственный танецъ. Онъ топалъ съ силою босыми ногами, нисколько не безпокоясь, что подъ нимъ спала его бабушка. Онъ былъ занятъ «д#1123;ломъ», интересовавшимъ его бол#1123;е всего. У него была одна, все поглощавшая страсть — стать знаменитымъ боксеромъ, такимъ, какъ Карпантье, поб#1123;дить вс#1123;хъ, стать чемпiономъ «легкаго в#1123;са», заработать миллiоны, вид#1123;ть поклоненiе толпы, и тогда… дальше его голова отказывалась думать. He хватало воображенiя. Дальше въ мечтахъ была своя машина «Люксъ», какая нибудь Эспано-Сьюза, а еще лучше гоночная машина съ необычайной силы моторомъ, и установленiе мiровыхъ рекордовъ. Хорошо было бы еще и летать. Но летать непрем#1123;нно такъ, какъ еще никто не леталъ. Наприм#1123;ръ долет#1123;ть до луны, или до какой нибудь тамъ зв#1123;зды. А для этого было нужно быть сильнымъ, ловкимъ и здоровымъ. Для этого «физ-культура», для этого утренняя гимнастика и боксъ по своей собственной систем#1123;.

Когда то, дв#1123;надцать л#1123;тъ тому назадъ, Мишель Строговъ былъ славнымъ десятил#1123;тнимъ мальчикомъ, съ русыми мягкими волосиками, онъ готовился поступить въ корпусъ и продолжить славное служенiе Отечеству рода Нордековыхъ. Но, налет#1123;ла революцiя. Отецъ, бывшiй на фронт#1123;, очутился въ Добровольческой Армiи, мать, посл#1123; долгихъ мытарствъ, арестовъ, изд#1123;вательствъ, посл#1123; многол#1123;тней разлуки, по объявленiю отъискала мужа уже въ Париж#1123;, и помчалась, преодол#1123;вая тысячи опасностей и лишенiй, къ нему.

Шура оставался сначала на попеченiи бабушки. Началась для него новая, необычная, полная впечатл#1123;нiй жизнь. Пролетарская школа второй ступени… Холодъ и голодъ. Новый языкъ, хулиганскiй жаргонъ какой то, раннее развитiе и познанiе жизни. Грязныя, развратныя д#1123;вчонки. Дома — чопорная бабушка, не понимавшая своего внука и боявшаяся его. И мало по малу славный мальчикъ Шура преобразился въ гражданина Нордекова. Онъ пересталъ креститься на храмы Божiи, пересталъ ходить въ церковь, проникся уваженiемъ къ физической сил#1123;, записался въ комсомолъ…. Потомъ вдругъ какъ то прозр#1123;лъ, испугался, что его возьмутъ въ красную армiю и при самыхъ нев#1123;роятныхъ обстоятельствахъ, забравшись на шведскiй пароходъ въ Ленинград#1123;, б#1123;жалъ заграницу. Безъ паспорта, безъ какого бы то ни было документа о томъ, кто онъ, Мишель сталъ пробивать себ#1123; дорогу жизни. Попалъ во Францiю, использовалъ свои знанiя французскаго языка, полученныя въ раннемъ д#1123;тств#1123; отъ матери, и съ перваго же знакомства съ полицейскимъ комиссарiатомъ съ чисто сов#1123;тскимъ искусствомъ лжи сд#1123;лался французскимъ гражданиномъ Мишелемъ Строговымъ и выправилъ себ#1123; вс#1123; нужныя для этого бумаги.

— Какъ странно, Мишель Строговъ?… Совс#1123;мъ, какъ въ модномъ фильм#1123;, - сказали въ полицiи.

Ему, конечно, не пов#1123;рили бы и не дали бы ему документовъ, да уже по очень необычному д#1123;лу онъ попался въ полицiю. Онъ безъ всякихъ на то правъ #1123;здилъ на такси. Пассажиръ забылъ въ карет#1123; бумажникъ съ деньгами, бол#1123;е трехсотъ тысячъ франковъ. Шофферъ вс#1123; деньги доставилъ въ полицiю и отказался отъ вознагражденiя. С#1123;докъ, почтенный французъ, пораженный честностью и безкорыстiемъ молодого челов#1123;ка съ такимъ необыкновеннымъ прошлымъ, съ такою громкою Жюль Верновскою фамилiей, съ лицомъ скор#1123;е симпатичнымъ, сталъ хлопотать за Мишеля. У него были связи въ томъ французскомъ город#1123;, гд#1123; это случилось, Мишель Строговъ былъ признанъ и получилъ права французскаго гражданства. И потекла его новая безпечная жизнь молодого француза, который не былъ французомъ. Были маленькiя связи съ мидинетками, были увлеченiя кинематографомъ и танцами и все вылилось въ упорное стремленiе къ слав#1123;, къ деньгамъ, къ изв#1123;стности, къ посл#1123; военной знаменитости. Были колебанiя к#1123;мъ стать: — первымъ футъ-болистомъ, танцоромъ, кинематографическимъ артистомъ, велосипедистомъ, побивающимъ рекорды, или еще к#1123;мъ нибудь. Боксерская слава, сказочные оклады, выплачиваемые чемпiонамъ бокса окончательно уб#1123;дили его и опред#1123;лили направленiе его карьеры. Съ документами Мишеля Строгова ему уже не трудно было перебраться въ Парижъ и устроиться шофферомъ въ гараж#1123;. Зд#1123;сь, и совершенно случайно, онъ узналъ изъ газеты, взятой имъ у сос#1123;да, Русскаго шоффера, что полковникъ Нордековъ въ какомъ то открытомъ собранiи будетъ д#1123;лать докладъ. Мишель пошелъ на это собранiе больше изъ любопытства, ч#1123;мъ изъ сыновнихъ чувствъ. Узналъ отца, нашелъ въ числ#1123; слушателей мать и пришелъ къ нимъ. Встр#1123;ча была трогательная, но она не тронула Мишеля… У него уже выработался спокойный, практическiй, чуждый сентиментальности, взглядъ на жизнь Онъ изъ сов#1123;тской школы второй ступени зналъ, что отецъ и мать это только физiологическiя понятiя, и на родственныя чувства гражданину новаго, посл#1123;военнаго в#1123;ка съ высоколетящаго аэроплана наплевать. Но, когда уже въ крошечномъ домик#1123;, на rue de la Gare высокая, бол#1123;зненная, худая женщина сначала обняла его со слезами и расц#1123;ловала, а потомъ, точно смутившись, оттолкнула его и стала разсматривать, разговаривая сама съ собою вслухъ, онъ смутился. Какая то теплая волна проб#1123;жала по его жиламъ, и онъ не могъ найти ей соотв#1123;тствующаго физiологическаго объясненiя. Пришлось бы говорить о душ#1123;, а то, что у челов#1123;ка н#1123;тъ никакой души, что вс#1123; его движенiя и помыслы легко могутъ быть объяснены и истолкованы съ медицииской точки зр#1123;нiя — все это было еще въ раннiе годы пребыванiя въ сов#1123;тской школ#1123; второй ступени имъ хорошо усвоено.

— Вотъ ты какой, — говорила между т#1123;мъ женщина, носившая имя матери, и Мишель съ любопытствомъ и волненiемъ, въ которомъ ему самому не хот#1123;лось признаться разглядывалъ ее. Она была очень худая. Ея лицо носило сл#1123;ды красоты, той красоты, какою каждая мать кажется красивой своему ребенку. Оно было вм#1123;ст#1123; съ т#1123;мъ очень усталое, измученное жизнью и лишенiями. И только глаза ея сверкали особеннымъ восторгомъ, совс#1123;мъ непонятнымъ Мишелю, но почему то дорогимъ и льстившимъ ему.

— Вотъ никогда бы не подумала, что у тебя будетъ такое лицо? Ты всегда былъ у насъ кругленькiй.

И вотъ тутъ у тебя были ямочки… И р#1123;снички были у тебя длинныя, предлинныя… И то сказать сколько ты… Сколько мы вс#1123; пережили…

Она хот#1123;ла его спросить, в#1123;руетъ ли онъ въ Бога, молится ли, ходитъ ли въ церковь, — и не посм#1123;ла, а онъ ее понялъ безъ словъ и нахмурился, и когда нахмурился, сталъ уже совс#1123;мъ не похожъ на того славнаго вихрастаго мальчугана, который такъ изящно носилъ б#1123;лую матросскую рубашечку, отороченную голубымъ и кого она готовила въ корпусъ. Она всмотр#1123;лась въ него. Она его узнавала и не узнавала. Припоминала его прежнiя черты и отъискивала ихъ въ зтомъ молодомъ челов#1123;к#1123; въ странной для ея Шуры шофферской одежд#1123;. Онъ былъ ей родной и чужой въ тоже время.

Откуда у него такъ близко поставленные глаза и эта упорная, непонятная, неразгаданная мысль въ нихъ? Мысль манiака или сумасшедшаго… Онъ смотр#1123;лъ на нее, не мигая, и не могла она угадать, что онъ про нее думаетъ.

— Шура, — сказала она съ н#1123;жною ласкою, — ну, разскажи намъ, какъ ты добрался до насъ, какъ жилъ вс#1123; эти годы?… Господи!.. десять съ лишнимъ л#1123;тъ мы не видались… Оставила я тебя мальчикомъ, а вижу взрослымъ молодымъ челов#1123;комъ. Но ты в#1123;дь мн#1123; не чужой?… Да, мой родной?… Мой милый…

— Не называй меня… — Тутъ логически должно было посл#1123;довать слово: — «мама», но оно не посл#1123;довало. Оно точно выпало изъ памяти Шуры, какъ выпадаетъ слово изъ печатнаго набора, и Шура его не произнесъ. Она ждала и жаждала этого слова, и, не услышавъ его, смутилась и все прислушивалась, какъ онъ будетъ ее называть?… Онъ ее никакъ не называлъ. Говорилъ «ты», можетъ быть, потому, что она ему говорила «ты», но за этимъ сердечнымъ «ты» былъ холодъ безъимянности.

— Не называй меня Шурой. Особенно при другихъ… при французахъ. Я Мишель… Мишель Строговъ. Вотъ мой паспортъ.

Онъ ей подалъ паспортъ. Паспортъ былъ французскiй, и въ немъ д#1123;йствительно было прописано, что онъ Мишель Строговъ, родившiйся въ Россiи.

— Но какъ же это такъ?… — растерянно спросила она. — Ты перем#1123;нилъ подданство?… Ты больше не русскiй?

Ей это казалось ужаснымъ. Просто таки невозможнымъ. Онъ холодно посмотр#1123;лъ ей прямо въ глаза и съ тихой жуткой усм#1123;шкой сказалъ:

— А ты разв#1123; русская?…

Она побл#1123;дн#1123;ла. Ударъ, ей нанесенный, былъ слишкомъ силенъ. Ей казалось — она его не снесетъ. Но она продолжала настойчиво допрашивать. Она хот#1123;ла знать всю правду, какъ бы ни казалась она ей ужасной.

— Но какъ же ты сталъ французомъ?.. Ты лгалъ?… Въ это слово она вложила всю силу души, все возмущенiе и отвращенiе ко лжи.

Онъ не смутился. Казалось, даже не понялъ, какое такое преступленiе онъ совершилъ. Его лицо оставалось холоднымъ. На немъ появилась презрительная, чуть зам#1123;тная усм#1123;шка.

— Я выросъ и воспитался въ огн#1123; революцiи. Буржуазные предразсудки мн#1123; чужды. Почему нельзя сказать то, что выгодно и нужно по данному моменту? Это просто непрактично и глупо. Мн#1123; иначе нельзя было. Надо было жить. Безъ этого нельзя было пробиться и стать челов#1123;комъ. Быть челов#1123;комъ — это главное. Это самоц#1123;ль. А тамъ русскiй, французъ, н#1123;мецъ, японецъ — не все ли одно?… Это отсталыя зоологическiя понятiя… Я съ ними не считаюсь. Да что тамъ говорить!.. Мы люди разныхъ покол#1123;нiй… He стоитъ объ этомъ спорить.

Мишель охотно согласился остаться жить въ ихъ маленькомъ домик#1123;, носившемъ скромное наименованiе: — «Les Coccinelles». Они осмотр#1123;ли комнатушку наверху, переговорили съ хозяиномъ и на другой же день Мишель перебрался со своимъ бол#1123;е, ч#1123;мъ скромнымъ скарбомъ къ родителямъ. Онъ сд#1123;лалъ это не потому, что ему прiятно и радостно было зажить съ родителями — у него этого чувства не было — а потому, что нашелъ это для себя во вс#1123;хъ отношенiяхъ выгоднымъ. Онъ этого и не скрывалъ. Онъ установилъ въ своей комнат#1123; свои порядки, какъ ему было удобно, не ст#1123;сняясь ник#1123;мъ и нич#1123;мъ.

— Зд#1123;сь я физ-культурой могу заниматься, — сказалъ онъ, — да и жилплощадь зд#1123;сь больше, ч#1123;мъ у меня на старой квартиренк#1123;. И платить меньше…

Сов#1123;тскiя словечки и неприкровенный матерьялизмъ и практичность коробили его мать, но она промолчала. Онъ въ этомъ не былъ виноватъ. Она над#1123;ялась, что съ теченiемъ времени, ей удастся перевоспитать его и вернуть къ Богу и къ семь#1123;.

Т#1123;мъ бол#1123;е не могла она обвинять сына, что она знала, кто виноватъ во всемъ ужасномъ крушенiи Россiи. Вся исторiя посл#1123;днихъ л#1123;тъ была ею глубоко продумана и приговоръ былъ постановленъ.