"Лик Чёрной Пальмиры" - читать интересную книгу автора (Васильев Владимир)

Глава третья

К утру, невзирая на поздний финиш и приличные дозы спиртного, вся команда выглядела на удивление бодро. Даже Симонов, обыкновенно маявшийся похмельем до волевого решения ожить методом Иных. Ефим добровольно взял на себя функции пивного менеджера-курьера — при размерах служебной квартиры таковой очень даже не помешал. Желающие некоторое время отмокали в двух циклопических ваннах и двух душах. Легкий завтрак из все той же, более похожей на закуску снеди, сигарета перед звонком Шагрону (оказалось занято) и мысли о сигарете после звонка…

А потом Лайк неожиданно для спутников провалился в сумрак, причем куда-то в самую глубь, где даже Ираклию было непросто его отследить. В сумраке шеф киевлян пробыл совсем недолго, почти сразу вернулся и сказал, обращаясь к стене:

— Входите уж…

В стене немедленно прорезался портал. Светлый. Из слепящего сияния в комнату вошли двое — наблюдатель Алексей Солодовник и мужчина неопределенного возраста, в котором немедленно опознался Светлый маг экстра-класса.

— А, — голос Лайка враз стал ехидным, но не слишком, без перебора, Пресветлый Гесер! Велкам, велкам!

— Не юродствуй, Тавискарон, — буркнул тот, кого назвали Гесером.

— Разве я юродствую? — делано удивился Лайк. — Тебе ведь всегда было приятно, когда тебя именовали не просто каким-то там Гесером, а Пресветлым Гесером.

Гесер взглянул на Лайка нехорошо.

— По крайней мере, я не скрываю своего имени.

— Да что имя, — фыркнул Лайк. — Можно подумать, оно у тебя одно на весь срок. К тому же, если мне не изменяет склероз, местный молодняк обращается к тебе не иначе как Борис Игнатьич.

На этот раз Гесер просто промолчал.

— Ну, ладно, — Лайк закурил и пустил в потолок несколько дымных колечек. — Чем обязаны визитом столь высоких гостей?

— Почему вы решили ехать поездом? — неожиданно спросил Гесер. — Да еще дневным?

— Хм? — Лайк склонил голову набок и прищурился. — Ты что, недавно из Одессы? Вопросом на вопрос отвечаешь.

— Тавискарон, — терпеливо и чуть-чуть снисходительно сказал Гесер. — Не трать мое время попусту. Да и свое тоже, ты ведь сейчас не бездельничаешь, как обычно, а выполняешь задание под тройным патронажем. Так что прекращай болтовню и отвечай на вопрос.

— А захотелось, — нагло объяснил Лайк. — В самолете лежать невозможно.

— В дневных поездах тоже.

— Мы выберем такой, в котором можно. Ну, и кроме того, от Московского вокзала на Невский ближе, чем из Пулково.

— Значит, не хочешь отвечать. Что ж… твое дело. Но учти. Завтра — уже завтра — вот этот парень пришлет мне первый отчет. И если выяснится, что вы по своему обыкновению маетесь дурью и прохлаждаетесь в кабаках вместо того, чтобы быстренько приструнить свое распустившееся отродье, с тобой буду разговаривать уже не я, а представитель Инквизиции. А они разговаривают несколько в иных тонах, тебе ведь известно.

— Ой, только не надо меня пугать, Пресветлый Гесер, — сварливо отмахнулся Лайк, будто мелкий жулик от участкового. — Тебе это не идет. А что до работы… так справимся. Особенно если нас не станут отвлекать высокие особы с официальными визитами и если под ногами не будет путаться всякая соплячня.

При этих словах Лайк характерно прищурился в сторону паренька-наблюдателя и у того, определенно, по коже продрал мороз.

— Ну-ну, — Гесер несколько раз мелко кивнул. — Работайте. И, уж пожалуйста, заодно пригляди, чтобы твоя соплячня не наломала дров и вообще… вела себя прилично.

— За моей соплячней присмотр не нужен, — равнодушно отозвался Лайк. — Она у меня сплошь дрессированная. Да и не беру я сопляков на подобные… прогулки. Разве, вот его, — Лайк лениво двинул головой, указывая на Ефима. — Но этот — из лучших.

Гесер усмехнулся — скептически, криво. Но возражать не стал. Снова открыл портал и величаво удалился — понятно, в сопровождении наблюдателя. Арик попытался прощупать общую картину перераспределения энергии, но быстро запутался и сдался. Пресветлый Гесер, шеф Ночного Дозора Москвы, заклятый враг, наверняка был сильнее Лайка, если такое вообще было возможно.

— Ефим! — позвал Лайк. — Ты слышал, что сказал Пресветлый Гесер? Хорош дуть пиво, звони Шагрону. Едем на вокзал.

— На Ленинградский? — зачем-то уточнил Ефим.

— Нет, блин, на Савеловский!

— В Питер поезда ходят не только с Ленинградского, — сообщил всезнайка-Ефим. — Например, с Курского еще…

— Звони! — беззлобно рявкнул Лайк. На Ефима он мог орать сколько угодно, но знания этого щуплого паренька ценил очень высоко.

На этот раз было не занято. Шагрон с Дениской примчались спустя двадцать минут.

Добродушие Лайка в этот день перехлестнуло через все вообразимые пределы. Он даже не стал вышвыривать законных пассажиров из вагона СВ. Он просто вынудил железнодорожников прицепить к составу дополнительный вагон. Да не в хвост или голову — в середину, рядом с рестораном. Ничего, прицепили. И билеты продавать на него не стали, а уж проследить, чтоб проводники не брали левоту нашлось кому и без Лайка. За четверть часа до отправления, стуча каблучками и сверкая из-под модерновой прически зеркальными очками явилась Лариса Наримановна в сопровождении седовласого джентльмена явно европейской наружности. Джентльмен был втиснут между Ларисой Наримановной и необъятным букетом роз.

Лайк с Симоновым как раз ностальгически курили на перроне перед отправлением, хотя совершенно свободно могли покурить и в купе. Но вот захотелось… Есть что-то в этом — постоять у вагона, поглазеть на снующих туда-сюда пассажиров и носильщиков, проникнуться, пропитаться атмосферой близкой дороги. Даже Швед, никогда в жизни не куривший, бросил на столике свой неразлучный ноутбук и выполз наружу. Ефим умотал за пивом; Ираклий, Арик и Димка Рублев остались в вагоне.

Приблизившись, Лариса Наримановна оставила локоть джентльмена, чему тот, похоже, сильно обрадовался, поскольку тут же перехватил букет обеими руками.

— Билет показывать? — насмешливо осведомилась ведьма.

— Здравствуйте, Лариса Наримановна! — заискивающе расшаркался Симонов.

— Привет, Лариска, — буркнул Лайк. — Я думал, ты улетела.

— А куда мне спешить? Тут, понимаешь, московская ночь зовет, назавтра вагон пустует, а я из аэропорта в аэропорт попрусь? Привет, Симонов.

Повернувшись к спутнику, ведьма что-то быстро затараторила по-итальянски. Тот обреченно кивал.

— Седьмое купе мое, — предупредила она, вновь перейдя на русский. — Если кто успел занять — пусть выметается.

— Свободно твое купе, — поморщился Лайк. — Вселяйся. И носильщику подскажем, не беспокойся.

Лариса Наримановна в сопровождении джентльмена скрылась в вагоне; на полу тамбура прикорнули несколько алых лепестков.

Спустя пару минут трусцой прирысил упомянутый носильщик. На его тележке одиноко и несколько сиротливо красовался небольшой кожаный чемоданчик.

— В седьмое купе, — небрежно двинул ладонью Лайк, а Симонов немедленно полез в карман за средней тяжести купюрой, каковую барским жестом протянул носильщику когда тот спустя минуту выскочил из вагона. Носильщик невнятно поблагодарил, вцепился в тележку и неизменной трусцой ускакал назад, к вокзалу.

Вскоре и Ефим явился. Ему пакеты с пивом и прочей дорожной снедью несли четверо субъектов весьма уголовного вида. Невзирая на достаточно субтильное телосложение Ефима смотрелась эта компания отнюдь не комично. Иные не знают людского страха и знают себе подлинную цену.

А там и проводница попросила в вагон — отправляемся, мол.

Отправились. Первое время непонятно было — или это поезд скользит вдоль перрона, или перрон вдоль поезда. Но вскоре легкое покачивание вагона убедило: перрон остается. Перроны вообще незыблемы, как Москва. Или как Киев. И только поезда, вечные странники, прибывают к ним и убывают от них, не зная покоя и отдыха, от ремонта до ремонта, а когда-нибудь — до свалки или металлорезки.

Обычной вагонной стартовой суеты в неполном СВ практически не было. В ночном поезде постели стелят заранее, а в дневном они обычно не нужны. Здесь постели в запаянных пластиковых пакетах на всякий случай были разложены по полкам. О билетах в этом вагоне и с такими пассажирами речь не шла. Чаю никто не хотел, а захотел бы — так на то присутствовал Арик Турлянский, дока и гурман по части чая, да и Димка Рублев знал толк в древнем напитке. В общем, одна проводница сразу куда-то слиняла, а оставшаяся тихонько закрылась в служебном купе и носа наружу не казала, что всех вполне устроило. Кавалера Ларисы Наримановны ненавязчиво перевели в горизонталь — дабы не отсвечивал. «Клубом» назначили пятое купе, центральное. Тут и собрались попить пивка в ожидании очередного гостя.

Об очередном госте вскользь упомянул Лайк. Значит, гость точно пожалует.

Арику Турлянскому вообще иногда казалось, что Лайк видит ближайшее будущее очень отчетливо, чуть ли не посекундно. И даже начинал догадываться, что маги уровня Лайка, Артура-Завулона или того же Пресветлого Гесера это будущее сами же во многом и создают. И необъяснимое желание Лайка ехать дневным поездом, и периодические визиты Светлых, и музыкальный ночлег в «Ассоли», и залетный вампир, и даже спутник ведьмы Ларисы Наримановны — это все частички гигантской мозаики будущего, которую Лайк и остальные высшие Иные неторопливо и со вкусом складывают, ревниво следя, чтобы выложенное ими оказалось не тусклее, чем у соседей. А молодняк вроде Ефима и середняки вроде Шведа, Симонова или самого Арика — в сущности, тоже частички мозаики. Ну, в лучшем случае — эдакие подносчики снарядов, то бишь цветных кусочков стекла. Сознавать это было немного грустно, но Арик понимал и то, что осознание — первый шаг на пути от стекляшки в чужих руках к тем, кто сам складывает мозаику. И догадывался о том, что покуда очень плохо представляет себе длину этого пути и то, насколько путь тернист.

Интересно, думал когда-нибудь о подобном простецкий парень-Швед? Или разгильдяй-Симонов? Или Димка Рублев? А ведь задумаются когда-нибудь. Если только не укатает их старое, как мир, противостояние Тьмы и Света. Арик знал, как много Иных гибнет — и в результате этого противостояния, и просто от жизненных каверз да передряг. Возрастной рубеж в два-три века пересекают единицы из сотен. Тысячелетнего возраста достигают единицы из тысяч. А о большем и думать-то как-то жутко. Сколько может быть лет Пресветлому Гесеру или Артуру-Завулону? Вернее, даже не лет. Тысяч лет!

Ираклию и Ларисе Наримановне наверняка больше двухсот, но меньше тысячи. Но насколько больше двухсот? И насколько меньше тысячи? Поди угадай! Арик по людским меркам уже старик, близилась его первая сотня. Но иногда общаясь со своими ровесниками или людьми моложе лет на десять-двадцать он чувствовал себя пацаном. Неразумным, наивным и неопытным. Мудрость приходит, когда знаешь, что конец близок. А если впереди века — остаешься… ну, пусть не пацаном, но в принципе молодым. Душою и, разумеется, телом. Себя Арик ощущал законсервированным в возрасте примерно сорока лет. Никаких особых изменений, кроме возросшего магического мастерства. Но умение творить более мощные заклинания и манипулировать внушительными потоками Силы отчего-то не добавило житейской мудрости. Тем более поражала легкость, с которой корифеи уровня Лайка спрыгивали со своих заоблачных высей на одну ступень с Ариком и без проблем общались на равных. Придет ли это умение когда-нибудь к Арику? К Шведу, Симонову, Рублеву, Ефиму? К тому времени разница в возрасте между Ариком и Ефимом станет настолько несущественной, что никто о ней и не вспомнит. Это сейчас Арик старше; фактически — впятеро, морально — вдвое. Швед и Рублев как раз вплотную подошли к возрасту собственной консервации; Симонов проскочил этот возраст лет пятнадцать назад и, судя по поведению, законсервировался вполне успешно.

Эх, думы… Думы тяжкие, думы дорожные…

Поезд изредка гремел колесами на стрелках, покидая Москву.

Швед наконец угомонился и отлип от ноутбука. Ввалился в клубное купе, сграбастал бутылку темного «Афанасия» и умостился рядом с Ариком, сидящим в уголке. Лайк валялся на этой же полке; напротив Симонов, Ираклий и Ефим спорили о преимуществах украинского пива перед российским. Что касается Рублева, то он залег в дальнем купе почитать свежекупленную на вокзале книгу Енё Рейто. Арику спорить о пиве не хотелось, поскольку он придерживался справедливого мнения: «Гинесс» не переплюнешь. Лайк меланхолично молчал — видимо, в ожидании пресловутого гостя.

— Здоровенная эта Москва, — наконец выдохнул Швед. — И какая-то реактивная.

— Киев тоже не маленький, — с готовностью переключился на новую тему Ефим.

— Не маленький. Но там нет этой непереходящей суеты, — сказал Швед и отхлебнул. — Может, оттого и пиво там лучше?

Арик в который уже раз просеял через себя многократные ощущения городов и счел возможным высказаться:

— Москва — она равнодушная к людям. Ну, и к Иным тоже. Никакая она. Вот возьмите к примеру Киев или Одессу. Или тот же Николаев. Куда не взгляни — клумба, скверик, лавочка, травка. Вода, опять же. А в Москве? Широченные дороги, стекло-бетон, море автомобилей… А реки их и реками-то назвать совестно. Канализация сплошная.

— Москва когда-то была прелестной речушкой, в которой и рыба не переводилась, и раков шастало — лови, не хочу… — заметил Ираклий. — Такой как сейчас ее сделали именно люди. И вы еще удивляетесь тому, что город этот не слишком жалует людей?

Тут и Лайк очнулся от задумчивости:

— Ты не путай. Отношение реки и отношение города. Город — порождение людей, он относится к людям так, как привык пока рос. Но то, что Москва равнодушна — верно. Людей, да и Иных, не умеющих ее воспринять, она перемалывает. С ней можно сжиться, ее можно даже по своему любить. Но Москве нельзя доверять.

— А Киеву? — тотчас поинтересовался Ефим.

— Киеву — можно. Киев людей как раз любит. Как и люди его. Теплый он, могучий и теплый.

— Вы так рассуждаете, словно город — одушевленное существо, — сказал Симонов между глотками.

— А так оно и есть, — спокойно подтвердил Лайк. — Вот, к примеру, твоя Винница. Сам по себе неплохой городишко, симпатичненький. Но хорошо известная тебе близлежащая энергетическая зона кренит его ко Тьме.

— Это где бункер Гитлера? — уточнил Арик.

— Да. Думаешь, зря выбрали именно это место для бункера?

— Думаю, не зря.

— Правильно думаешь, — одобрительно кивнул Лайк. — Казалось бы Темным в этом городе должно быть раздолье, разве нет? А вот ты и твои земляки — чувствуете вы раздолье?

— Ну, — неопределенно протянул Симонов. — Я как-то не задумывался. Я там живу.

— Не чувствуется там раздолья, — вставил Швед. — Три раза там бывал, и три раза давило что-то. Какое-то… предчувствие беды, что ли.

Симонов с удивлением поглядел на Шведа.

— А знаешь почему? — спросил Лайк, прищурившись.

— Почему?

— Потому что в Виннице слишком много Тьмы.

— Разве Тьмы может быть слишком много? — удивился Ефим.

— Может. И еще может быть слишком мало Света. Да, да не удивляйтесь. Водка на вкус гаже вина, хотя алкоголя там намного больше. Для Иных — да и для людей тоже — наиболее приемлемо равновесие. Именно поэтому Киев так люб нам всем — он удивительно гармоничен. Там Тьма не мешает Свету, а Свет не слишком теснит Тьму. В Виннице этот баланс нарушен в сторону Тьмы, поэтому приезжим сначала делается не по себе.

— А в Москве? — поинтересовался Арик.

— Москва непостоянна. И слишком, слишком велика. Баланс тут во-первых разный в разных частях города, а во-вторых из-за большого количества Иных и из-за их активных действий то и дело меняется. Переменный баланс в свою очередь заставляет Иных много перемещаться и много действовать, что еще сильнее искажает общую картину. Понимаете? Москва — это котел, где бурлит и варится Сила. По сути дела это самоподдерживающаяся система, город будоражит Иных, а Иные будоражат город.

За окном давно уже мелькали городки ближнего Подмосковья, деревеньки, платформы.

— А о Питере что скажешь? — поинтересовался Швед, одновременно спроваживая пустую бутылку под стол и беря со стола новую.

Тут Лайк насупился и ненадолго замолчал. То ли обдумывал то, что собирался сказать, то ли прислушивался к ощущениям.

— Питер… Питер — это, братцы, вообще жуть. Винница по сравнению с ним — оазис.

Симонов многозначительно хмыкнул:

— А что ты хотел — он на костях стоит!

— Не в одних костях дело, — покачал головой Лайк. — Ингерманландские болота сами по себе довольно мрачное место. Идеальное для жертвоприношений. Знали бы вы сколько там жизней загублено, сколько энергии выпито… Питер ненавидит всех — он просто иначе не умеет. Это город-зомби и город-вампир, он жрет всех без разбору — Темный-Светлый, Иной-не Иной. И как истинный вампир он умеет очаровывать, чтобы жрать. Питерцы теряют душу с улыбкой на устах и с глубокой любовью к городу, который душу из них день за днем высасывает. Неспроста там мало Иных и совершенно нет старых и сильных Иных. Знаете как Питер звали полтораста лет назад… в определенных кругах? Черная Пальмира. Не Северная — Черная. Не завидую тому, кто отважится увидеть истинный лик этого пр#243;клятого города.

— Занятно, — прокомментировал человек, который, как оказалось, уже некоторое время стоял напротив купе в проходе и вслушивался в разговор. — И довольно поучительно.

Ефим вознамерился нырнуть в сумрак дабы прощупать незнакомца, но Лайк тотчас остановил его жестом.

Незнакомец, разумеется, человеком не был. Да и кто кроме Иного смог бы войти в этот вагон и задержаться тут? Обычный человек просто сомнамбулически протопал бы от тамбура до тамбура, начисто потеряв память о лишнем вагоне.

— Входи, Хена, — пригласил Лайк. — Что так долго стоял?

— Хотелось послушать, — лаконично ответил Хена, вошел и присел рядом с пододвинувшимся ближе к столу Ефимом.

Хена был оборотнем. Типичным низшим Темным. Но… только на первый взгляд. Арик чувствовал в нем что-то еще, что-то скрытое, глубинное, могучее и необъяснимое.

— Привет, брат-Темный! — поздоровался Симонов. — Пиво будешь?

Хена улыбнулся — но так, что это было еле-еле заметно. Скала могла бы так улыбнуться — тому, кто умеет видеть.

— Хена никогда не отказывался от пива.

Симонов немедленно вручил ему откупоренную бутылку и покопался на столе.

— Тут у нас, вот, кальмары какие-то… Фисташки… Не стесняйся, словом.

— Хена никогда не стеснялся.

Краем глаза Арик заметил, что Лайк наблюдает за происходящим с немыслимым удовольствием. Лайк вообще сейчас напоминал театрала в ложе на хорошо знакомом спектакле.

— Куда путь держишь? — попытался поддержать разговор Симонов.

— Да туда же, куда и вы, — спокойно, очень спокойно сказал Хена и потянулся к кальмарам.

— Хм… — Ефим, подражая шефу, прищурился. — Ты, что ли…

— Да, я наблюдатель, — подтвердил Хена с некоторым упреждением.

— Наблюдатель? — удивился Ефим. — А зачем Темным наблюдатель от Темных?

На это Хена только неопределенно пожал плечами — снова еле-еле заметно. Складывалось впечатление, что он осознанно экономит на движениях.

— Ну, ладно, ладно, — Ефим тоже хлебнул для храбрости и со свойственной молодости непосредственностью поинтересовался: — В кого оборачиваешься, коллега?

Хена меланхолично дожевал желтоватое щупальце, приложился к бутылке и только после этого повернул голову к Ефиму.

— В смилодона.

— Хм… А это кто? — не понял Ефим.

— Кот такой. Большой.

— А наш коллега — он сейчас в соседнем купе книжку читает — в медведя. Только он не чистый оборотень, еще и маг, — зачем-то рассыпался в объяснениях Ефим.

Хена оставался невозмутим.

— Погодите, — встрял Симонов и привычным жестом поправил на переносице очки. — Если я ничего не путаю, смилодон — это разновидность саблезубого тигра?

Выдержав паузу Хена подтвердил:

— Не путаешь.

— Но они же вымерли! Одновременно с мамонтами!

— Все когда-нибудь вымирают, — философски заметил Хена. — Медведи тоже когда-нибудь вымрут. И волки.

В купе повисло озадаченное молчание. Арик украдкой покосился на Лайка — тот все еще напоминал театрала на любимом, досконально, назубок изученном спектакле.

— Стоп, стоп, — дошло наконец до Симонова. — Получается, что когда ты родился смилодоны еще не вымерли?

Арик невольно вздрогнул и похолодел. Швед едва не подавился очередным глотком пива. Ефим озадаченно хлопал глазами. Лайк сиял и лучился. Ираклий улыбался — чуть снисходительно, чуть печально.

Хена слопал кусочек очередного головоногого и в прежних интонациях развил мысль Симонова:

— Угу. А те, кто оборачивается в ящера, получается, родились во времена динозавров?

Большинству в купе стало немного легче. Как оказалось — зря. Потому что Хена как ни в чем не бывало добавил:

— Но в данном случае ты прав. В свое время я общался и с дикими смилодонами тоже. Примерно в том месте, где сейчас Оренбург.

Холод навалился с новой силой. Арик вспомнил свои недавние рассуждения о возрасте Иных — перед ним сидел живой пример. Реликт ушедших эпох. Почему-то Арик уверился: Хена не лжет.

— Тьма, сколько ж тебе лет? — дрогнувшим голосом спросил Симонов.

— Не знаю, — похоже Хену не слишком занимал собственный возраст. — Когда я родился, людям уже пришла в головы идея считать прожитые сезоны. Вот только известные им числа быстро закончились и долгое время мне было просто «много» лет. Но смилодонов и мамонтов я прекрасно помню. Впрочем, это все вздор. Итак, коллеги, я выполнил свой долг перед миссией, показался вам. Честь имею, Хена, наблюдатель от Инквизиции. Спасибо за пиво и кальмаров. Лайк, Ираклий, удачи вам.

— Спасибо, Старший, — очень серьезно ответил Лайк, вставая. Вид довольного зрителя он мгновенно утратил. Ираклий тоже встал, хотя и ему, и Лайку мешал столик.

Хена с достоинством кивнул, встал и, не дойдя шага до дверей купе, исчез.

Лайк с Ираклием уселись только спустя долгую минуту.

— Ерш твою медь, — впечатленно просипел Симонов. — Лайк, все что он говорил — правда?

— Правда, — серьезно ответил Лайк. — Скажу больше. Хена — самый старый из известных мне Иных. Есть и постарше, но о тех я только слышал. Хена единственный, кто еще не удалился от дел.

— Но Прага послала его? — изумленно поинтересовался Швед. — Светлые посылают слабенького мага, а Инквизиция — такого зубра!

— Смилодона, — фыркнул Лайк. — Но ты прав по сути. В Инквизиции, конечно, слабых Иных вообще нет — думаю, второй-третий уровень Силы — это нижний предел. Из вампиров там только высшие. А из оборотней… мне кажется, что Хена — единственный. Но все равно — Хена, и наблюдатель…

Лайк определенно задумался.

— Получается, бывают высшие оборотни? — спросил любопытный Ефим.

Лайк не ответил: он думал. Ответил Ираклий:

— Не бывает высших оборотней. Бывают очень старые оборотни. Поживешь с ихнее — многому научишься.

В дверном проеме нарисовалась Лариса Наримановна — в темно-вишневом кимоно с вышивкой и такого же цвета тапках. Волосы она заплела в косу весьма, надо сказать, толстую, как матерая гюрза.

— Ефим! — велела она. — Пойди-ка полечи Джованни! Совсем не умеют пить эти итальяшки!

Ефим послушно ускакал, зато вместо него немедленно заявился Рублев. Вид у него был слегка ошалелый. Наверное, Хена зашел и к нему.

— Вот все и собрались, — подытожила ведьма. — Лайк, хватит брейн юзать, просыпайся.

Лайк, прикрыв глаза, кивнул, и сел поудобнее, одновременно освобождая место для Ларисы Наримановны. Рублев рухнул рядом с Симоновым, туда, где раньше сидел Ефим.

— Пива хотите, Лариса Наримановна? — поинтересовался Симонов не без подобострастия.

— Не подлизывайся, Симонов. Захочу — возьму.

Симонов умолк, словно жабу проглотил.

— Если наблюдателем от Инквизиции пошел Хена, значит дело куда серьезнее, чем представлялось сначала. Так? — в лоб сформулировала ведьма, в упор глядя на Лайка.

Тот отвечать не спешил, но всем видом показал, что вот-вот ответит.

— Не обязательно, — наконец озвучил он результаты недавних размышлений. — Смотри: Хена — в прошлом Темный. Всяких сектантов-отморозков он на своем веку видал-перевидал — нам и не снилось. Возможно, Прага дает нам знать: ребята, тыл у вас есть. С другой стороны, это может означать и противоположное. Типа, Прага сразу намекает, что не верит в успех операции нашими силами.

— Погоди, но Хена ведь назвался наблюдателем, стало быть прямо вмешиваться он не станет.

— А ему и не нужно вмешиваться. Инквизиция просто демонстрирует необходимый уровень участников операции. Вот, мол, каков требуется наблюдатель. Какими должны быть действующие лица — думайте сами.

— Ай, Лаки, не усложняй, — Ираклий досадливо поморщился. — Можно подумать, что ты, Лариса или я не соответствуем этому уровню.

Лайк криво усмехнулся:

— Мы-то соответствуем. А Прага, возможно, тонко намекает: а остальных зачем взяли?

— Надо же учить молодежь, в конце-то концов? — Ираклий характерным движением провел согнутым пальцем по усам. — Вспомни, как сам меня натаскивал. Да и вообще, какое Праге что до наших действий ПЕРЕД операцией? Их задача судить оступившихся.

— Но и предотвращать нежелательное — тоже. Чтоб далеко не ходить, вспомни как они четко сработали, когда психи-финны приволокли в Москву Коготь Фафнира.

— Но мы-то ничего пока страшного делать, вроде, не собираемся…

— Собираемся, — бесстрастно возразил Лайк. — Мы собираемся низвергнуть в сумрак несколько десятков Иных. Не забывай об этом. Не забывай о подобном никогда.

Некоторое время легионеры Тьмы переваривали сказанное.

— У меня вопрос! — будто в школе поднял руку Швед. — Почему тогда от Света наблюдатель откровенно слабый? Не понимаю.

— Это Гесер-то слабый? — с нескрываемой иронией переспросил Лайк. — Ну-ну!

— Гесер? — озадачился Швед. — Вроде ж этот… Алексей Соло-чего-то-там.

— Швед, не разочаровывай меня! Алексей — просто ширма. Настоящий наблюдатель — Пресветлый Гесер лично. Просто быть наблюдателем официально ему как бы не по чину — слишком мелко. Завулон, я или тот же Хена — мы плюем на подобные иерархические тонкости, а Гесеру ходить наблюдателем не пристало, неподобающе. Светлые всегда блюдут имидж, замараться боятся. Ну, и не последнюю роль играет то, что Гесер — москвич. А как уже неоднократно говорилось, если москвичи суются в дела питерцев…

— Все, понял, — кивнул Швед.

— Огласи первичный план действий, — деловито попросила Лариса Наримановна.

— План прост. Селимся в Советской, на набережной Фонтанки. Есть напротив нее один домик… Я буду не я, если Черные там периодически не светятся. Входим в контакт. Напрашиваемся на шабаш, одновременно убедив вожаков Черных в необходимости провести самый масштабный шабаш, какой можно вообразить. Разумеется, с целью привлечь как можно большее число Черных единовременно. Дальше по обстоятельствам.

— С Дозором Питера контактируем?

— Формально. На деле работаем в автономе. Еще вопросы?

Команда некоторое время переглядывалась.

— Да, вроде, все, — подытожил за всех Симонов.

— Тогда откупорьте мне, если не затруднит, пивка.