"На рубеже веков. Дневник ректора" - читать интересную книгу автора (Есин Сергей)

1998 год

1 января, четверг.

Новый год встретили вдвоем с В. С..[1]

Как ни странно, и как обычно, это оказалось и без нервов, и интересно. Яств особенно никаких не было. Полдня я трудился над становящимся традиционным фаршированным судаком. Были еще три или два салата и копченый палтус. Из всех безумств телевизора мы выбрали НТВ — «Песни о главном-3» проигрывали традиционному вечеру НТВ. На этот раз было попурри из знаменитых классических номеров в исполнении эстрадных артистов. Особенно хорош был Киркоров, который, в перьях и стразах, пел, подражая герою фильма о кастрате Фаринелли. Чувствовалось, что ему самому это очень нравилось, он наслаждался. Понравился также Леонтьев, певший что-то классическо-инструментальное на манер ансамбля мужских и женских голосов, инструментовавших раньше под «ба-бо-бу» Баха, и какой-то не узнанный нами немолодой певец, исполнивший «Устал я греться у чужого огня». При этом на нем была надета маска сварщика, в общем, смешно и остроумно. Как всегда, на балу НТВ были все их ведущие и полюбившиеся гости. Неестественны и ненатуральны были почти все, но особым внешним лицемерием отличались Хакамада, все разыгрывающая из себя девушку, и Костиков — владелец прессы прошлых лет. Из усов Евгения Киселева и с голых плеч Светланы Сорокиной выпирали деньжищи, которые им заплатили, наверное, за эту непринужденность и веселость. Не устаю каждый день говорить, что журналисты очень хорошо устроились, очень неподкупное племя. Через всю программу мучили животных: сначала президент компании Малашенко выводил бычка, который символизировал старый год, а потом кто-то из певцов пел с тигренком, который еще не умеет по-настоящему укусить.

Перед развлекательными программами что-то с телесуфлера считывал президент. Его речь, как всегда, была неискренна и неумна. В самом конце, создавая эффект сиюминутности для этой записи, из-за кулис появилась его семья и принялась чокаться шампанским. К сожалению, их показали мало, было бы интересно посмотреть на эту семью, все разглядеть, коли страна попалась к ним в лапы и их обслуживает.

2 января, пятница.

Вчера вечером пришел Эрк и, как всегда, принес стирать сумку белья. Две закладки сделали вечером и одну утром. У Эрка в диване даже хранится свое белье: пододеяльник, простыня, наволочка. Утром он погулял с собакой, потом мы втроем делали бефстроганов, под вечер запеканку.

Весь день читал монографию о Плеханове. Корю себя, каким малограмотным и самонадеянным человеком я сел за роман о Ленине. Ночью еще прочел Марину Шаповалову, студентку из семинара покойного Шугаева. Девочка она безумно честолюбивая, со способностями: головными, высчитанными. Все время что-то философствует, выкаблучивается. Рассказы ее, в том числе и последний по времени (о какой-то ведьме), взросшие на почве чужих школ и нашего стремления к пьянству — дань моде и времени, — откровенно плохи. Много манерности, страсти к половухе, нет у нее рассказа или повести, где она не упомянула бы гомосексуализм. Настрадалась от него, что ли? Кстати, лучшая у нее повесть — о жизни еврейской семьи и об ее эмиграции. Это по-настоящему хорошо. По проблематике, времени, материалу это напоминает мои «Мемуары сорокалетнего», но мы с этим покончили двадцать лет назад.

Чувствую себя плохо, силы уходят.

4 января, воскресенье.

Весь день разбирался с бумагами, по-прежнему бумажку кладу к бумажке, вырезки раскладываю по папкам, как будто собираюсь прожить еще сто лет.

Вечером ходил в театр «Сопричастность» на улице Радио, где Игорь Сиренко поставил под названием «Без солнца» горьковское «На дне». Все это интересно, я с удовольствием смотрел и слушал великий текст. Восприятие его с возрастом становится совершенно другим. Удивился тому, как хорошо этот текст знал Сталин, по мере движения спектакля вспоминались раскавыченные цитаты из «отца народов». Во время этого спектакля возникло и ощущение обмана — в знаменитых фондовых радиоспектаклях текст, оказывается, был весь размылен, все уходило в роскошные интонации мхатовских актеров-классиков. Героем у Сиренко, как, чувствуется, и в пьесе, стал Лука. Играет его молодой, что, кстати, правильно, Владимир Михайлов. Во всяком случае, нет ни седой бороды, ни армяка. Ведь Луке может быть и лет 45 — по тем временам возраст почтеннейший. Понравились еще Александр Шишкин — Клещ, Михаил Жиров — Костылев и Коля Тыртов — Барон. Коля и его жена Наташа Кулинкина играли еще в моем «Сороковом дне».

Из последних политических событий: если не будет выполнено требование шахтеров, то они начнут бессрочную всероссийскую забастовку. Требование у них простое — досрочные перевыборы президента и Думы.

5 января, понедельник.

Часто мы совершенно не можем интерпретировать свершившиеся события. И я посмеялся над состоявшимся конгрессом интеллигенции, и все газеты посмеялись. Даже наш студенческий журнал издевательски отозвался о сопутствующем «Большому конгрессу» малом конгрессе «Молодой интеллигенции». И только потом я в своих бумажках нашел крошечную вырезку из «Российской газеты» (26.09.97 г.), озаглавленную «Распоряжение Правительства Российской Федерации»: «Выделить в 1997 году организационному комитету учредительного съезда движения «Конгресс интеллигенции России» за счет резервного фонда Правительства Российской Федерации 1 млрд рублей на частичное возмещение расходов, связанных с подготовкой и проведением учредительного съезда движения «Конгресс интеллигенции России». А я-то по наивности думал, что резервный фонд — это на землятресения, пожары, стихийные бедствия, на сирых и убогих. Теперь понятно, почему вполне серьезные люди вроде Ю. Черниченко — я помню его вместе с А.Яковлевым в президиуме первого «молодежного» съезда в ЦДЛ, я, кажется, об этом писал в дневнике — почему эти серьезные люди схватились за такое дело.

По ТВ передают о фестивале памяти С. Михоэлса в Большом театре. Диктор без тени сомнения говорит о том, что актер был убит по личному распоряжению Сталина. Говорят о миллионах долларов, которые Михоэлс привез из Америки, и ни слова о том, какие контакты он там имел и подо что эти миллионы дали.

Вечером звонил Витя, двоюродный брат В.С., ныне житель Германии, кандидат наук. Он на побывке в Москве. Не о Крыме ли шла речь еще тогда? В Германии в качестве беженки у него сестра, тоже, кстати, доктор наук. Витя с его крепкими к науке мозгами никогда бы не поступил в мединститут, а Лена, ненавидящая специальность и больных, никогда бы не стала доктором наук, если бы не их отец дядя Сеня, выдающийся ученый, который никуда не хотел из России уезжать. И не при советской ли власти этот, правда, гениальный, местечковый еврей получил и свою науку, и свое образование? Кстати, его дети выехали из страны как преследуемые по еврейской линии. Витя сейчас служит парковым рабочим, обрезает сучья, собирает листву, копает ямы под посадку деревьев, но зато «весь день на свежем воздухе». Никакой гордости у бывших советских людей, одна лишь страсть к добротной немецкой колбасе. Но какое замечательное качество у немецких налогоплательщиков так терпеливо содержать людей, уже поменявших одну родину.

6 января, вторник.

Утром написал Ф. Легге письмо относительно Дней Литинститута в Марбурге и конференции «Учитель и ученики», посвященной Ломоносову и Вольфу. Последнюю я хотел бы посвятить памяти Е.Н. Лебедева, и никакая это не месть, не попытка воевать с мертвым и доказывать свою правоту, а последовательная линия. По-своему покойник был известен. Хотя, с моей точки зрения, и запятнал себя интригой, но по сути дела об этом досконально знаю только я, а у всех остальных осталась в памяти несправедливость, якобы допущенная по отношению к нему. Мне действительно не с кем доспорить, спорить с умершим не хочу, поэтому молчу и взываю к чувству справедливости по-другому. Разберемся на небесах.

С одиннадцати часов сидел на госэкзамене по итальянскому языку у переводчиков. Все осложнялось старым конфликтом «институт — студенту», «студент — институту». Внезапно у нас появилась возможность отправить четырех девиц на стажировку в Италию. Евгений Михайлович Солонович отобрал кандидатуры. Это — Черепейникова, Женя Титунова, с которой у меня и у Елены Алимовны Кешоковой был конфликт три года тому назад, Бобылева и Катя Степанцова. Стал на дыбы Сергей Петрович: Титунову мы исключали из института, а Степанцова отказалась под каким-то детским предлогом помогать во время приезда к нам в институт студентов-итальянцев. Можно представить, как парень накалился, если написал мне по этому поводу докладную на четырех страницах. Я разделяю его гнев, потому что тоже намыкался с этой вечной неблагодарностью студентов, их индивидуализмом, стремлением только взять, не желая ничего дать взамен. В этом смысле они почти все советские люди, которые привыкли к «нам положено». Их родителям было положено бесплатное образование, за которое платило государство, а уже их образование государство оплачивает лишь на 40 процентов, а остальное добывают такие «бездари» и бездушные «тупоумцы», как мы с Толкачевым. Нажим идет страшный. В результате этого решили все же Титунову простить, начинала она, что ни говори, ничего не соображающей девчонкой, я помню также ее мать, одетую бедно и плохо. Но на Степанцовой, которая считается «лучшей ученицей», мы оба зациклились. Поэтому во время экзамена витал дух сопротивления — доказать мне, что я душитель, невежда, взявшийся судить даже о степени знания итальянского языка. Но я простенько в переводах, в том числе и Степанцовой, сделанных во время экзамена, подчеркнул стилистические ошибки. В русском-то языке, надеюсь, все догадываются, что я кое-что понимаю.

В городских газетах появились язвительные заметки относительно постоянных отпусков Ельцина. «Московский комсомолец» даже подсчитал, что за полтора года после его избрания он не был на работе полгода. Его отсутствие, впрочем, как мне кажется, никому не мешает, мешает злонамеренность его присутствия.

7 января, среда.

Весь день читал монографию Тютюкина о Плеханове и журнал «Пушкин», который выпускает мой любимец Марат Гельман. Это чтение заинтересовало меня так, как когда-то интересовал до дрожи «Театр». Выписывать литературоведческие цитаты не стану, но одну политическую приведу. Ефим Островский «О несвоевременности мемуаров в России»: «Очевидно, подавляющее большинство политиков, участвовавших в перестройке России, изначально вовсе не были ни агентами Запада, ни агентами криминальных контрэлит. И ответ на вопрос о том, желали ли они сохранения и увеличения могущества России, однозначен: конечно, желали. Однако, выйдя в политической борьбе на передовые позиции, новые деятели перестройки встали перед драматическим выбором. Их профессионализация требовала источников средств, но законы страны не давали им возможности добывать средства законным образом. Ситуация осложнялась еще и тем, что сама связь между политикой и деньгами представлялась общественному сознанию и сознанию элит как «преступная», «незаконная».

Дальше идет довольно длинное рассуждение о старых и новых элитах. Мысль не новая. Когда пахнет деньгами и властью — сдают принципы. Интересно, по Е. Островскому, рассуждение новых: «криминальные элементы» советской системы станут добропорядочными гражданами в системе постсоветской; а те, кто был врагами Страны, когда она называлась СССР, вдруг превратятся в ее друзей, как только она начнет именоваться Россией. Этого не случилось. И не могло случиться».

Следует очень занятный, казалось бы, вывод:

«Я полагаю, что за воплощение в жизнь преступного сценария не ответственны ни «перестроечники», ни «антиперестроечные» политики. Ответственность за преступные, противозаконные последствия реформ ложится на тех, кто создал неполноценные парадигмы из тех и других.

За антиобщественный характер прошедшей перестройки ответственны те, кого можно назвать «концептуальной элитой», те, кого мы именуем «гуманитарными технологами» и к которым причисляем и себя». Конец, как говорится, цитате. А за ней я вижу целый сонм известных и для меня абсолютно конкретных журналистов, писателей, актеров, музыкантов, которые сотворили и обеспечили «выполнение» этой перестройки.

Умер Георгий Свиридов. Нам вместе в сентябре вручали медали к 850-летию Москвы. Среди присутствующих он был, конечно, самой знаменитой, обреченной на бессмертие персоной. Мне через несколько дней передал Володя Костров: «Свиридов на тебя обратил внимание и просил привезти тебя к нему домой». Я ответил, что с удовольствием поеду, но попозже. А вот теперь все это уже невозможно.

Я думаю, что композитор такого масштаба и такой национальной густоты в наше время уже невозможен.

По телевидению передали, что в С.-Петербурге Майя Плисецкая участвовала в показе мод Кардена. Удивляться этому не приходится: во-первых, он на нее шьет, а во-вторых, рекламирует же Михаил Горбачев «Пиццу-хат». Интересно, кто из наших великих актрис, вернее кто первой рискнет рекламировать прокладки.

8 января, четверг.

В два часа вместе с Володей Костровым поехали на квартиру Свиридова прощаться. Его жена, кажется, человек религиозный, мужа не дает на растерзание всяким общественным организациям. Жил Георгий Свиридов на Грузинской, я даже и не предполагал, что существуют такие квартиры и такие дома в нашей жизни. Но не в этом суть. Не в огромной, скромно обставленной, почти без мебели квартире. Лапником застелены пол в подъезде, лестница вплоть до шестого этажа, полы в квартире. Я положил свои скромные розы на гроб. Лицо Свиридова было обычно, как всегда; когда глядишь на него, то не веришь, что именно он автор гениальной музыки, божественных хоров. Зашел в кабинет, весь пол усыпан цветами. Рояль в центре комнаты выглядит сиротой. Мебели, кроме стола, тоже почти нет, слева на тумбочке стоит факс. Несколько картин. Место добычи руды и алмазов. В этой квартире пугает даже холодильник, вполне современный, — гений не пьет, не ест, летает на крыльях.

Здесь же, в спальне с двумя огромными кроватями, толпились «близкие» — Ганичев и Андрей Золотов со своей непременной бородой, я думаю, ждали телекамер. Спросили меня, поеду ли я завтра на отпевание в храм Христа Спасителя. Я представил себе, как все наши отважные интеллектуалы будут становиться, чтобы отсветиться, позади Лужкова и Черномырдина, и сказал: «нет». Как обычно, был несправедлив и слишком к людям злобен.

Вечером включил канал «Культура»: Андрей Золотов берет интервью у уже покойного Свиридова, и это интересно и сердечно. Это его, Андрея, звездный час и его счастье, за которое он держится.

Вечером была и другая, если так можно выразиться, светская встреча. На пять минут я заскочил во МХАТ им. Горького к Т. В. Дорониной. Я ее должник и понимаю, что ничем за ее помощь во время моей избирательной кампании расплатиться с ней не смогу. В праздничный вечер хотел сделать ей что-нибудь приятное: отвез коробку конфет, белые розы и статуэтку Сергея Есенина. Бронзовой фигурке она была очень рада. Подарок был подобран со значением — авторская копия памятника, который стоит напротив МХАТа на бульваре. Не могу долго хранить подарки, которые мне постоянно вручают: они уезжают то к пожарным, то в министерство, то к гостям института. Я целовал ее прекрасную белую руку. Это одна из тех редких женщин, которые действуют на меня магнетически.

9 января, пятница.

Убили Евгения Цимбалистова — директора гостиницы «Россия», так объявил диктор телевидения. Убивают там, где рядом ходят деньги. Кажется, самая опасная профессия нынче — банкир. Совершенно перестал интересовать президент, правительство, интересоваться ими — это жить в их мрачном царстве. Продолжаю читать прекрасную монографию Тютюкина о Плеханове. Думаю о том, что в нашей стране сейчас удивительный классовый состав: делятся все не на богатых и бедных, это деление условно. А на мещан — это очень богатые: банкиры, бухгалтера в банке и в фирмах, продавцы в продовольственных палатках и ювелирных магазинах, рабочие на кладбищах и рабочие, нанятые турками на московские стройки — все они думают только об одном, об обогащении. Мещан большинство, мещане, может быть, почти все. Потом идут нищие — бомжи, пенсионеры, учащиеся институтов, педагоги, нянечки в больницах, врачи, машинистки в министерствах, лифтерши, гардеробщицы и прочие. Те, кому с трудом хватает того, что он достает или получает и кто не думает ни о каком будущем. Ни о чем величественном. Кому хватает сил только на то, чтобы исполнить свой долг, прожить день, и кто живет по принципу: куда выведет судьба. Есть еще прослойка людей духа: они что-то ерепенятся, суетятся, что-то из последних сил делают и думают, что их жизнь на земле вечная.

Свиридова похоронили (опять со слов ТВ) в середине «Новодевичьего кладбища» рядом с Райкиным, Папановым, Пляттом. Не рядом с Булгаковым, Чеховым, Станиславским, Качаловым, Москвиным.

11 января, воскресенье.

Ощущение, что я иду по очень тонкому льду, когда не знаешь, где затрещит и ты окажешься в холодной воде — старость. Полюбил тупо смотреть по телевидению кинокартины. Не интересует ни сюжет, ни мелькание новых предметов, мебели, светильников, машин невиданных марок, новейшего дизайна — тупое мельтешение, мелькание кадров.

Со вчерашнего дня В.С. в Матвеевском.

13 января, вторник. Расписание: работа, подписывал бумаги, беседовал с Дм. Ник. о планах — поручил ему «встречи», потом ездил на телевидение к Шаталову, потом был в особняке МИДа, где состоялся небольшой прием и фуршет, посвященный 200-летию со дня рождения Пушкина. Интересно было лишь прекрасное чтение Э. Марцевичем стихов Пушкина и пение дивной колоратуры Ольги Чесноковой.

Интервью с Шаталовым прошло, как обычно, в темпе, довольно остро, хотя сделают из всего этого что-то свое и наверняка традиционно приспособленческое. Говорили об «Антибукере», лауреате Галковском с его «Бесконечным тупиком» и премиях вообще. Играют ли премии какую-либо роль в писательской судьбе? Я думаю, что для настоящего писателя роль играют только деньги на жизнь, чтобы накормить ближних и продолжать продуцировать без помех тексты и дальше. Не дали Нобелевскую ни Толстому, ни Чехову. А когда дали Шолохову за «Тихий Дон», ни для Шолохова, ни для признания «Тихого Дона» это не имело никакого значения. Когда Галковский отказался от премии «Антибукера», то это наверняка только литературные соображения. Значит, минимум денег есть, а вместо максимума он предпочел литературную славу. Отказ Пастернака от Нобелевской премии тоже лишь рассчитанный, и неплохо рассчитанный, литературный ход. Умер бы Пастернак, любимец всех режимов, от голода? Или с ним что-либо сделали? Отправили бы в лагерь? Исключили бы из Литфонда? Отобрали бы литфондовскую дачу, но осталась бы квартира в Лаврушинском переулке. Высылали Солженицына — ничего, кроме литературной славы и денег, ему это не принесло. Гонорары Солженицына — это одна из составляющих той цены, которую Россия заплатила за перестройку, за разрушение страны и гибель социалистического образа жизни.

На студии, на лестнице, я встретил А. Н. Яковлева. Я, правда, знал, что Шаталов его записывает, и предполагал, что встреча могла бы произойти. Если бы он вошел в комнату и меня ему представили, я бы демонстративно не подал ему руки. Я прошел мимо него по лестнице, не поднимая глаз. Федя, который шел рядом, сказал мне позже, что вроде тот хотел что-то мне сказать. Демон перестройки спускался вниз, я поднимался вверх.

Говорили мельком, кроме прозы «Антибукера», о стихах и книге «Прощание с Нарциссом». Уже позже внес в свою записную книжку и теперь переписываю: «Постмодернизм — это метод, который позволяет большей части интеллигентной и грамотной молодежи, в основном еврейской, мечтающей стать писателями, но не обладающей настоящими способностями и, главное, адреналином, который надо на творчество тратить, создавать произведения, вернее, тексты, почти похожие своей внешней оболочкой на литературу, по крайней мере вследствие огромного количества иллюзий по отношению к настоящей литературе».

14 января, среда.

Жить стало легче. Потому что можно поступать менее осмотрительно. Все как бы уже позади, и нет смысла бояться за основной урожай. Сегодня в Доме литераторов видел, спускаясь по лестнице, как внизу на каталке санитары вывозили какого-то писателя, который или умер, или которому стало плохо. Не такая уж невероятная для меня сегодня ситуация. Уже без особой трагической паники думаешь, что всегда можешь оказаться в этом положении.

Был на вечере московской писательской организации, вернее, на вечере «Московского вестника». Насколько это интересней даже самого увлекательного смотрения телевизора. Неожиданно в выступлениях прозвучал панегирик Литинституту, как удивительному в России месту. Он интересно назвал общежитие — Бутырский хутор. Выступало довольно много писателей. Я еще раз удивился, как интересно пишут эти обрюзгшие, плохо одетые и неопрятные люди, как они талантливы, как глубоки, остроумны. Брагин в стихотворении о президенте: «Он ляжет на рельсы, когда перестанут ходить поезда».

Утром был в общежитии, смотрел, как ремонтируют душ.

Проезжая по Москве, я вдруг заметил, что, кроме храма Христа Спасителя и нескольких новейших зданий банков, все остальные новостройки в Москве — это лишь реставрации, пристройки, надстройки, достройки на старых фундаментах. Все еще живет на хребтине старого, ныне проклинаемого властями государства.

Сегодня убили еще одного помощника депутата от ЛДПР, фамилии не помню, пропустил, даже было неинтересно. Это, как сказало ТВ, одиннадцатое убийство помощника депутата от этой партии. Убитому парню двадцать пять лет. Любопытно: почти всех этих предприимчивых политических деятелей, убивали сидящими в «мерседесах». А вот я в «мерседесе» не езжу.

15 января, четверг.

Ученый совет, где Ю. И. Минералов отстаивал свои права. Удивительный человек, интересный, полноценный ученый — и такой суетливый. Не хочет довериться судьбе.

Приезжало НТВ, взяло у меня интервью о новом гербе, флаге и гимне. Ельцин настаивает на принятии орла и триколора, палата готова проголосовать за старую эмблематику.

По дороге домой заезжал в Дом журналистов, где происходило празднество по случаю вручения газете «Гласность» ордена Октябрьской революции. Я говорил об отношениях правящей партии и оппозиции, об умении вести диалог с инакомыслием. Привел пример с премьерой «Ревизора» в Александринке, когда Николай I первым захлопал, а потом послал сочинителю кольцо с бриллиантом.

Лужков по телевидению согласился с Куликовым в необходимости превентивных бомбардировок, «упреждающем ударе» по отношению к Чечне, и сказал так о Березовском и Чубайсе: «Чубайс — автор правил незаконной приватизации, а Березовский воспользовался этими правилами». Что-то почти дословно.

Вечером после диализа приехала В.С. и устроила почти беспричинный скандал. Я могу без конца разворачивать у себя в уме причудливую ткань наших семейных распрей, но, по сути, это всегда разный взгляд на людей и их долг по отношению к нам. На этот раз все началось с сумки с ее норковым жакетом, которую Федя вроде обещал, а Сережа, которого вроде она просила забрать с ее работы, не сделал этого. Она была больна и сумку оставила. Сережа заболел и сумку не взял. Федя, который работает по 12–14 часов, про сумку забыл. Я во всем оказался виноват. Здесь еще огромное раздражение по поводу моей поездки в Данию. Ей ездить уже нет возможности, но к поездкам она по-прежнему относится, как относились мы все в советское время, как к явлениям приоритетным, выделяющим человека из массы. Я разнервничался, у меня стало плохо с сердцем. Утром, скорее из чувства протеста, я решил в Данию не ездить, отменить командировку, хотя вряд ли я кому-нибудь что-нибудь докажу.

16 января, пятница.

Последний день на работе, твердо решил не ездить в Данию, но неделю отсидеть дома. У меня по меньшей мере 56 рабочих дней отпуска за прошлый год.

Днем заезжали Шувалов и Юра Беляев: с Академией не получается, решили, что организацию президиума, научных коллегий и Приемной коллегии возьмет на себя институт. Беляев во что бы то ни стало хочет где-нибудь получать зарплату за свои заслуги по пробиванию Академии и побаивается, что я начну интересоваться всеми людьми, которые попали в список этой Академии. Волнуется он за Валерия Поволяева, на счету которого десяток скверно написанных книг, а также элевации с Российским Литфондом; в список членов-корреспондентов вставили и жену Юры.

Вечером были «мои коммунисты» — штаб выборной кампании. Мы выпили две бутылки водки и съели огромный торт, который я купил. Были очень интересные сведения по выборам. Конечно, эти выборы выиграл я. Я добился результата без денег, хотя Копкина, которую поддерживал Боровой, истратила, по слухам, 200 тысяч долларов. Морозов — связанный с собственным, личным, огромным и не всегда прямым бизнесом — чуть ли не полтора миллиарда рублей. О Катушенке и говорить не приходится. У этих молодцов была возможность послать каждому избирателю по индивидуальному письму, благо технология была отработана еще при выборах Лужкова. Что касается Катушенка — то косвенно он свою кампанию начал за много месяцев раньше, стоя вместе с мэром у ковша городской благотворительности. Здесь платила и платит мэрия. Оказывается, мэрия пять раз проводила социологические опросы, которые докладывались только своим людям. Очень интересна была и ночь подсчета голосов. Случилось, как мы и предполагали, все, что и «планировалось»: сначала поломка компьютеров на избирательных участках, потом они заработали в одну сторону, на выдачу информации, потом — отключилась вся компьютерная сеть. Чем точнее и механизированнее счетные инструменты, чем дальше все от человеческого глаза, тем легче все сфальсифицировать. Чтобы закончить с этой темой, надо сказать, что в двух из трех избирательных участков, где избиратели почти недоступны для индивидуальной пропаганды и должны делать выбор на основании самых элементарных документов, без давления и без подарков — комплектов постельного белья: в СИЗО, в тюрьме и больнице — победил я. Как положительный результат можно рассматривать и то, что не прошел никто из знаменитых «демороссов»: ни Новодворская, ни Боровой. При выборах в прошлую Думу места распределялись так: «демороссы» — 31 % (ныне их только 7 %), «Яблоко» — 3 %, НДР — 1 %. И все же какое невероятное раздолбайство творится у коммунистов! Надеясь на меня как на одного из надежных кандидатов, они тем не менее послали меня в округ, где поражение любого кандидата было заведомо очевидно, кроме одного, много и давно дающего. А этот номер, когда Подберезкин выдвинул себя в последний момент в Центральном округе? Теперь ясно, почему он не отдал этот округ мне, когда я у него, при распределении, этот округ просил. Почему мне не отдали округ, где я живу? При всем желании победы блоку были и свои личные маленькие расчеты.

18 января, воскресенье.

Вечером в «Итогах» Киселева выступал Анатолий Гладилин. Его племянник Никита, сын Валерия, преподает немецкий язык у нас в институте. Эрк говорит, что Никита владеет языком без акцента. Валера был приятелем В.С. Сейчас он лечится где-то возле Мюнхена от туберкулеза. У меня такой возможности нет, и никогда не появится. С одной стороны, хочу повторить: умеют эти люди устраиваться. Валера никогда не был человеком выдающихся и даже достаточных способностей, но вот живет. С другой, попадаются же в этой популяции очень славные и соображающие ребята. Толя, с которым я встречался еще в Копенгагене, мужик открытый, без крутни. Но это, видимо, уже талант подталкивает. На этот раз он сказал приблизительно такое: ребята, русские писатели, сидите, и, если вас хоть немножко печатают, не рыпайтесь. Я сделал очень большую ошибку, что уехал, меня даже Сахаров об этом предупреждал. Все бы постепенно наладилось, годика через два-три меня начали бы печатать, потом выбрали бы Секретарем СП… Интересно и жалко, пропал парень. В юности был милый, добродушный, всегда прыщавый…

Весь день читал Ленина, второй том. Сам классик марксизма-ленинизма дарит мне материала значительно больше, чем все монографии, которые я накупил. Он дает массу мыслей по поводу сегодняшнего дня. Как и всегда при столкновении с Лениным, я думаю о том, какой это был любопытный и интересующийся человек. Какие замечательные проблески языка. Читаю еще потому, что любопытно, потому что местами наслаждаюсь языком. Беда нашего времени в том, что ни один из наших вождей не знал как следует экономики и марксизма. Взять на себя ответственность — это значит отвечать. Три раза Ленин менял внутреннюю политику государства: военный коммунизм, продразверстка, нэп. Не получалось, пробовал следующее. Жизнь должна была подсказать…

Меня буквально потрясло мимолетное сообщение диктора, комментирующего покупку одной из российских нефтяных компаний, группой банков: «Судя по этой покупке и ее цене, время первоначального накопления капитала у нас закончилось». Люди, оказывается, у меня на глазах создавали миллиардные капиталы, а я копал грядки на даче и писал книжки. Я думал, что анимаюсь настоящим мужским делом.

21 января, среда.

Из событий последних дней — звонок Игоря Любинского. Он разыскал Витю Шелягина, с которым я не виделся с 1965 года, когда переехал из квартиры в Гранатном переулке — на Бескудниковский. Завтра поеду на «стрелку». Будет еще Игорь Егоров по кличке Граф. Это будет подведение наших мальчишеских итогов. Все подавали бешеные надежды, все претендовали на место в жизни.

К трем часам поехал на «литературный обед» и вручение «Антибукеровской» премии. Все это состоялось в ресторане «Серебряный век» (название сугубо литературное) и находящемся напротив (само вручение) трактире «Аркадия». Места исключительно хорошо знакомые. В этой самой «Аркадии» был расположен буфет первого разряда Центральных бань, а в «Серебряном веке» — высший разряд Центральных бань. Нет смысла описывать мои чувства, я всегда бываю против, когда в городе исчезает какое-либо социально доступное учреждение и возникает что-то элитное, не для всех. Ресторан, конечно, шикарный, с хорошей мебелью, отличной кухней, но когда я поднимаю глаза к изумительному мавританскому потолку, оставшемуся еще от старых времен, невольно вижу под сенью этих расписных балок голых мужиков и банщиков, угодливо несущих пиво.

Дмитрий Галковский, как известно, от премии отказался, в своем письме в «Независимую газету» он писал что-то о невозможности для него есть севрюжину с хреном в тот момент, когда вся страна голодает. Севрюжины, кажется, на очень изобильном столе не было. Но икра красная и черная, расстегайчики, что-то из ветчины, крученное в желе, балыки, осетрина и пр. — имели место; так же как и хрен. Но вообще у меня ощущение, что «Бесконечный тупик» всеми не прочитан — какое яростное сочинение. Обидно, только что парень лишился 12 тысяч долларов. Сам по себе отказ от премии уже не вызвал, как раньше, какой-либо скандал. Кстати, присутствовавшая на вручении министр культуры Дементьева предложила отдать эти деньги на нужды какой-либо районной библиотеки на родине отказанта. Поступок весьма дамский и, как мне кажется, рассчитанный на телевидение. Наша литературная публика и творческая интеллигенция уже очень хорошо знают: как стать, каким образом, какой совершить общественный поступок, чтобы оказаться под светом лакомых телевизионных объективов. В этом смысле интересно было, как члены жюри заранее садились во время вручения АБ на свои места — в президиум. Мест не хватало, и наблюдалась суматошная борьба тщеславий. Я загодя не стал садиться за стол, а болтал с Володей Бондаренко и Светланой Беляевой. Она сменила имидж и теперь ходит в блондинках с крошечными «средневековыми» очками. Была сутолока, лиц знакомых тьма. По своему обыкновению никого не помнить, я все время спрашивал. Так, я не узнал очень постаревшего Битова и спутал очень суетливого толстого человека, не распознав в нем бывшего посла в Израиле Бовина.

Теперь о литературном обеде. Идея хорошая, потому что, на минуточку перестав есть, писатели должны были слушать речи своих собратьев. Я помню, как, затаив дыхание, слушали ирландцы нобелевского лауреата Хини. Слушать в качестве «запевал» Иванову и Латынину никто не стал. Мысль о единении литератур не осуществилась.

Интересная вещь: за самым крайним к стенке столом посадили меня, Ю.И. Беляева, Володю Андреева, Володю Бондаренко, атташе американца и пр. Ну мы-то, русопяты, понятно, но американца! Я злобно пошутил, что Америка должна принести по этому поводу протест.

Из самого интересного: это знакомство с Александром Гольдштейном. Мой первый взгляд на его книгу был несправедлив. Начал читать и не смог оторваться: умно, плотно, хотя и несколько цветисто. Это умные, просторные тексты, которые я люблю. Прекрасное соблазнительное чтение. Я полагал, что Гольдштейн это шестидесятилетний, моего возраста, еврей. Худенький, моложавый сорокалетний человек. Сказал ему, что хотел бы видеть его читающим лекции нашим студентам, но не знаю, как это сделать. Приглашение в институт зарубежного профессора — дорогостоящее дело.

22 января, четверг.

Вечером поехал встречаться с ребятами из моей прежней компании. Большинство я не видел лет 30–35. Долго искал дом, но наконец отыскал на Плющихе. Первый этаж, старинная четырехкомнатная квартира, большая кухня с посудомоечной машиной и старинным буфетом, моложавая, радушная жена Галя, прелестные и воспитанные дочки, старшей лет 18 — это все Игорь Егоров, по нашей дворовой кличке Граф. Больше всего, конечно, меня интересовал Виталий Шелягин. Здесь было больше претензий, больше решительности и нахрапа вундеркинда, наиболее увлекательно разворачивалась его судьба. И, похоже, как много, по сравнению со сверстниками, ему было дано: Виталий с восьмого класса побеждал на разных городских математических олимпиадах, без каких-либо внешних трудностей поступил в самый престижный вуз столицы той поры, в Физико-технический институт, играл на гитаре, выхватывал и забалтывал прекрасных девушек, после окончания института махнул на несколько лет на Курилы начальником каких-то то ли метереологических, то ли сейсмических станций. «Ищи меня сегодня за тысячу земель, за океаном, за большой водою». За столом Витя признался, что в юности поставил своей целью объехать весь мир. Побывал везде, кроме Австралии. В русле своего образования поменял десятки профессий. Мягко, не хвастаясь, говорил, что денег было достаточно по сравнению с тем, что платили в Москве. Было куплено несколько машин. Я молчал, не пил, улыбался. Я понимал, что должен вести себя скромно, уже самое мое появление на этой пьянке ставит ребят в своеобразное положение. И особенно Виталия. Слишком часто мелькаю на телевидении, слишком много титулов, слишком много книг. Наше соперничество началось с детства, мы ведь познакомились с четвертого класса. А когда у Виталия появилась компания, я к ней только примкнул. Своей компании у меня не было никогда. Я был словно младший, они все были горнолыжники, туристы, отличники, путешественники. Мои стишки и заметки в газете не ценились, всем казалось, что заметочки эти они могли бы сочинять лучше. Все это грех времени. Эпоха на первое место ставила физиков. Витя очень интересно, уже подшофэ, рассказал о том, как я не поступил в институт. Поперло скрытое, мясное, сокровенное. «Поступить в институт нам после десятого класса казалось элементарным. Сережа не поступил — значит, он парень второго сорта… Потом его забирали в армию, и он, пьяный, клялся: «Ребята, я вернусь через год, я вернусь…» И он действительно через год вернулся. Постучался в дверь и зашел…

У меня сидела компания, и вдруг появляется Сережа (я записываю весь этот монолог почти дословно, так он меня потряс продуманностью и точностью деталей), вернулся, как и обещал. «Я представляю, ребята, как Сережа тогда на меня обиделся. Ему, наверное, стоило неимоверных усилий вернуться в обещанный срок. А здесь никто на него внимания не обращает, отнеслись как к рядовому явлению: садись, пей вино, выбирай барышню».

Собственно, мы уже к этому времени давно стали жить по разным орбитам. В армию я попал не на следующий год, как держал экзамены в институт востоковедения, а через два года — уже проработав в Ташкенте в военном театре один сезон и поступив на заочное отделение в университет. У нас у всех оказались свои интересы, у ребят еще молодые, а у меня нормальных молодых интересов никогда не было. Я никогда с удовольствием не играл в футбол, никогда не любил играть в карты, не любил тусовок, танцев, коллективных походов в театр, турпоходов. Единственный в моей жизни большой туристический, в частности, байдарочный поход был в компании с Игорем Любимским по Валдаю. Как до сих пор я ему за это благодарен. Но пора возвращаться к теме.

Потом Виталик предпринял следующее на меня наступление. Заговорили о партии, Виталик в нее вступил, Игорь Любимский в нее не вступил, Игорь Егоров в нее вроде не вступил, поэтому, дескать, не сделали и карьеры. И здесь я ничего не стал возражать. О том, что, возможно, кое-кому этого и не предложили, что для этого надо было предпринять определенные усилия, это любого крепко ограничивает, если он честный человек и готов исполнять взятые на себя обязательства в действиях, в словах, в стремлении поблистать на кухне, в поступках, даже в уровне честности. Но про себя я подумал, что я единственный из всех, кто ни разу не изменил своему призванию и делу. Виталий, рожденный теоретиком, соблазнился легким воздухом. Свободной, без ежедневной явки на работу, жизнью. Пейзажами редкой красоты, которые всегда перед глазами, возможностью каждый день жить на курорте в Антарктиде ли или на Камчатке, питать сетчатку глаза новыми впечатлениями, а сознание — прихотливыми коллизиями жизни. Сейчас пенсионер, и нет планов, а впереди суд по разделу дачи: с сестрой Татьяной и младшим братом Сергеем. В принципе дело привычное и типичное для московской интеллигенции. Егоров в начале перестройки плюнул на свою геологию, которую так все в свое время любили, потому что она представляла собой определенный образ жизни, и стал заниматься горючесмазочными материалами. Может быть, отчасти повезло Игорю. Много лет назад у него появилось хобби — вместе со своими друзьями-физиками он стал плотничать, а именно — строить дачи. В этом смысле хобби стало основной работой, приносящей и удовлетворение, и деньги, а работа лишь фантом былых интеллектуальных удовольствий. Вот так я думал обо всем происходящем. Уже в двенадцать ночи, мы вышли все во двор, чтобы идти к метро. Я посмотрел на воробьиную фигурку Виталика, на его легонькую (все молодится), курточку. Вспомнил все лучшее, что меня с ними связывало, а главное — годы советских, полных надежд, лет, когда мы все пополучали свое высшее, без всяких забот, образование, вспомнил его шевелюру, абсолютно седую и такую похожую на шевелюру моего покойного отца. Чего нам теперь-то делить — пенсионерам? И все пенсионеры поплелись к метро.

23 января, пятница.

Сегодня, во время парламентской дискуссии о государственной эмблематике, генерал Макашов, явно рассчитывая на еврейскую, очень обильную часть Госдумы, выразился приблизительно так: «А вам, любителям трехцветного флага, скажу: триста лет вы жили в черте оседлости, откуда вас вызволила советская власть себе на горе».

26 января, понедельник. Как негр, даже не имея времени поесть (попросил из столовой принести мне бутерброд), весь день просидел на работе. Вбивал в мозги своему коллективу, что студенты должны жить в общежитии. Несмотря на то, что могут наши интеллектуалы-несмышленыши нагадить прямо на пол возле туалета, потому что другие несмышленыши в туалете вывернули лампу. О том, что студенты должны жить лучше, поэтому им надо ремонтировать в общежитии кухни и душевые, но тем не менее делать это, не воруя и не давая воровать с этого никому. Разговоры о хозяйственных методах постройки. Потом долго ругался с Беляевым и Шуваловым по поводу академии. У нас разное представление о том, что она собой представляет. Для ребят это звания, для меня политический и рабочий инструмент. Юра Беляев все время тасует по-приятельски список академиков и членов-корреспондентов, наращивая их число. Все академики говорят только о грамотах и удостоверениях, а не о непосредственной работе. Я требую созвать хотя бы президиум. Кстати, президиум тоже вырос на два человека: неизвестно по чьей воле и во имя чьих интересов. По-моему, его наращивают только для борьбы со мной. А со мною не нужно бороться. Я готов удовлетвориться званием и должностью академика и писателя. Все незаконно, потому что без общего собрания, вопреки уставу были выдвинуты и президент, правда, бесспорный — В. С. Розов, и вице-президенты, в том числе и я. Появилась нелепая должность президент-координатор. Вечером я собрал своих, институтских академиков: что делать в этой ситуации? Решили пока подождать, хотя я настроен решительно все это похерить. В пункт академии надо ввести: «об участии членов только в одной российской академии», их теперь много, как грибов осенью, исключение должно составлять только участие в РАН.

Вышел в свет сборник-справочник московских писателей с претенциозным названием «На пороге ХХI». Здесь 473 статьи и столько же портретов писателей. Тонкость заключается в том, что все эти статейки написаны лично писателями. Материал вполне саморазоблачительный, в лучшем случае, нормальным писательским языком написаны полтора десятка этих аннотаций. Такое ощущение, что идет парад изношенных вещей.

27 января, вторник.

Вторую половину дня был на работе, хотя вроде бы объявлены четыре дня «здоровья» — все равно все воспользуются каникулами и на работе никого не будет, лучше отпустить самому. Ночью очень болела грудь, неотступный неимоверный кашель, что делать, не знаю. В больницу ложиться бесполезно, да и на работе много незаконченного. Главное при всех условиях — никому не жаловаться.

Вторую половину дня подписывал кассовые бумаги. Среди них обнаружил заявление Н.Буханцова об оказании материальной помощи Г.А.Низовой. Мотив: подготовка к операции на сердце. Помощь оказал, через несколько дней она ушла с работы по собственному желанию. Потом мне сказали, что никакой операции на сердце не было.

Вечером прошла защита Е.Антоновой. Как быстро летит время, еще совсем недавно она поступала в аспирантуру, и я беспокоился о комнате для нее. Жалко, конечно, что готовим мы кадры не, как я думал, для провинциальных институтов. Лена поет в хоре, а в Москве собирается работать у Корниенко при подготовке собр. соч. Платонова. После защиты все собрались выпить в 24-й аудитории. Внезапно Лена предложила выпить за ректора.

Из академических сплетен: в отдельных институтах берут с аспирантов деньги для оплаты оппонентов. Разговор об этом возник внезапно, после того как я отругал Коростылева за то, что мы платим членам специализированных советов не в день защит, а в дни кассовых выплат.

28 января, среда.

Вечером ходил в оперетту на «Веселую вдову». Зал театра, в котором я не был много лет, сразу навеял на меня воспоминания. Во времена моего детства это был филиал Большого театра, и здесь я видел массу оперных и балетных спектаклей. Тем неожиданней было, что теперь в оперетте поют с крошечными радиомикрофонами. Без такого микрофона пела только молодая оперетточная звезда. Сам спектакль довольно классический, с дивными костюмами и прекрасными декорациями. Удивила еще и музыка, которую заново, «современно», аранжировали, и сама пьеса, переписанная очередным хазаром и снабженная новыми репризами пошлости невероятной.

В средствах массовой информации идет скандал с неким Бревновым (молодым человеком, чиновником, ставленником «молодого реформатора» Бор. Немцова), который в США летал на ИЛ-62 за семьей, заплатив 130 миллионов рублей из казенных. Теперь он эти деньги внес обратно в казну после представления счетной палаты. Но каков уровень богатства у молодых людей! Какие предприимчивые!

30 января, пятница.

Юбилей Проскурина в СП РСФСР. Нагнали массу людей и официальных лиц. Я выступал во второй половине вечера, говорил хорошо и ссылался на Вольфганга Казака. «Во время перестройки он стоял на резко консервативных позициях», использовал я казаковское и «великодержавное». Во время выступления вдруг уловил на себе взгляд В. Ганичева. Последний точно представляет, что я понимаю всю возню в Союзе и смогу это сформулировать.

31 января, суббота.

У меня в этом году не намечена, и это меня беспокоит, литература для премии Москвы. Я, привыкший прикидывать эту премию по разумению, а не по уже готовым представлениям, позвонил Вл. Крупину. Он отказался, объяснив мне, что всегда отказывается от всех премий и отказался в свое время от Толстовской премии. Говорил он об этом радуясь, что может продемонстрировать мне свое духовное превосходство, ибо я от премий не отказываюсь. Даже говорил, что, дескать, знаю, что он от премий отказывается, а вот все равно предложил, чтобы на будущее, дескать, заручиться его поддержкой. Последнее я, скорее всего, выудил из тона Владимира Николаевича. Модель хорошая, но не моя городская. Это, скорее всего, хитрооснастная деревенская модель. Я долго размышлял: гордыня это, внезапное хвастовство или вполне осознанная нравственная позиция. Это особенно грустно, ибо нравственная вроде бы позиция совмещается здесь с ощущением всеобщего коварства людей. Во что бы то ни стало его, незапятнанного, хотят вовлечь в грех и смуту.

2 февраля, понедельник.

Начну с того, что в моей войне с электронной техникой появилась первая реальная победа. Впервые без посторонней помощи я самостоятельно открыл файл. Что из этого получится, не знаю, но вроде пока дело идет, хотя с у е в е р н о боюсь об этом говорить. Слово, выделенное в этом тексте разбивкой, я вспоминал десять минут. Это повод, наверное, поговорить о здоровье. Весь год я болен, последнее время самочувствие резко ухудшается. Мне уже стало трудно ходить и боль в сердце, когда иду от метро, стала для меня привычной. Часто вспоминаю маму перед смертью, мучившуюся одышкой, и В.С., которая через каждые несколько шагов останавливается. Из какого-то мистического чувства, обостряя судьбу, я не иду к врачу, довольствуясь старыми консультациями о бронхите, бронхосклерозе, даже бронхиальной астме. Все перечисленное еще позволяет быть по-прежнему легкомысленным и не сворачивать немедленно дел. Я вспоминаю, как трудно бывает всегда уехать осенью с дачи: то одно оказывается недоделанным, то другое не закрытым на зиму, а третье не подготовленное к весне. А как трудно все подготовить, чтобы уйти из этих дней.

Вчера был на презентации премии, учрежденной газетой «Культура», «Окно в Россию». Премия учреждена среди провинциальных учреждений культуры. Занятно само название этой премии, перефразирующее известное выражение Пушкина об окне в Европу. Редактор «Культуры» в своем слове очень точно сказал о суете московских презентаций, выдаваемых за культуру страны. Лауреаты получат по 10 000 долларов. Деньги не малые. Кроме этих крупных премий, проект, кстати, финансируется «Филипп Моррисом», свои премии дали Национальная академия искусств и канал «Культура» с г-ном Швыдким, который (говорю не о сегодняшнем случае) мелькает везде с упорной навязчивостью. Все состоялось в Музее Пушкина на Волхонке. Само по себе появление многих лиц из провинции в зале, в одном из самых престижных залов Москвы, очень многое значит. Лауреатов не перечисляю. Действительно огромная страна с действительно огромной сетью тлеющей культуры. В первом ряду сидели Шабдурасулов и прочие люди, которые по должности должны были о культуре заботиться, а вместо этого делает это зарубежная фирма по производству и продаже продуктовых товаров. Невольно я это корреспондирую с заявлением Дементьевой о распределении на книги премии Галковского. Ребяточки, вам бы не чужое распределять, а делать так, чтобы было в своем лабазе, и уж из него организовывать раздачи.

3 февраля, вторник.

Вечером был в Фонде культуры на вечере, посвященном В. Розанову. Было много интересного в смысле познания себя через природу другого человека. Говорили о многовалентности высказываний В. Розанова. Я не отрицаю, что многое в его письме и вне логики и вне диалектики, но говорить надо о некой интеллектуальной вибрации души, не имеющей причала. Шкловский где-то говорил, что Розанов отменил литературу. В этом есть резон, для людей моего круга образованности читать х у д о ж е с т в е н н у ю литературу тошно. Литература, конечно, должна выступать в образе нормальной беседы и речи, а не притворяться картинами. Люди научились задавать вопросы и о технологии творчества. А откуда он, дескать, это знает?

Здание фонда культуры отремонтировали. Плафон блестит сегодняшней недорогой новизной. Кажется, я разобрал подпись реставратора: Д. Билютин.

5 февраля, четверг.

Вечером был в театре Вахтангова на спектакле «За двумя зайцами» — старинная, начала века оперетта по пьесе М. Старицкого. Остро, весело, с прекрасной актрисой Марией Ароновой в роли Прони. Наверное, эту роль и трудно играть, но мне это запомнилось и при распределении премий Москвы постараюсь с этой премией ей помочь. Гуляя по фойе театра, освященном портретами, вспомнил слова Проскурина на его вечере. Имея в виду М.Ульянова, он говорил, что старательно стремился встречаться в Москве с земляками, но никогда не хотел входить в контакт с этим знаменитым актером.

6 февраля, пятница.

Утром ездил с В.С. в поликлинику — она слепнет, ей сегодня должны были расширить зрачок и посмотреть глазное дно. Знакомая поликлиника в ужасном состоянии, обшарпанные стены, проводка и коммуникации, проведенные поверху, портят поверхности, до дыр протерт линолеум на полах. Валентине Сергеевне, выписав направление, врач очень осторожно сказала, что в больницу теперь кладут только за деньги. Сама улица Рылеева, на которой когда-то стояла поликлиника, нынче уже Гагаринский переулок. Не в честь ли того «любомудра» Гагарина, который выписал «диплом» А.С. Пушкину, ставший причиной роковой дуэли? Но поразила больше всего меня в больнице публика. Это все наша интеллигенция, профессора со всей Москвы, деятели культуры, руководители библиотек, директора и преподаватели крупных техникумов, актеры, кинематографисты. Я помню этих достойных, хорошо одетых и спокойно себя ведущих в поликлинических коридорах людей. Все постарели, не видно молодых лиц, молодые, верно, лечатся в платных учреждениях. В коридорах идут разговоры о платных и бесплатных анализах. Старики рассказывают друг другу о том, что в районках анализ можно сделать бесплатно, но врачей и лаборантов нет, и записаться на эти анализы и осмотры практически невозможно. Сейчас рассказчики какие-то бомжи. Невероятное скопление обветшалой, потертой, вышедшей из моды и потерявшей форму одежды. Все эти вязаные кофточки, протертые юбки. Начищенные, потерявшие форму сапоги. Слезы наворачиваются на глазах. Только чудом я не среди них. Прописал в Москве Лешу. С ним жить намного легче, будет гулять с собакой. Меня волнуют его интересы, которые пока все сосредоточиваются на смотрении телевизора. Иногда, приходя из магазина, Леша приносит себе какой-нибудь «Сникерс».

8 февраля, воскресенье.

Чувствовал себя так плохо, что всю субботу работать не мог. Принимал по часам все таблетки, снадобья и лекарства, которые у меня есть, даже дышу теми ингаляциями, которые принесла Марина Шаповалова, моя ученица. Боюсь, что на бегу умереть не удастся, а если длительная и изнурительная болезнь, то это просто может сделать меня нечеловеком.

В воскресенье написал пару страниц в роман о Ленине. Компилировать и держать в стилистических рамках доходчивости мысли очень тяжело.

По телевидению опять некий скандал с последним молодым реформатором из Ленинграда, соратником Коха, неким Резником, приватизировавшим какую-то госстраховскую компанию или его отделение банка. Показали старух, которые внесли ему последние деньги — «на смерть». В наше время каждый должен позаботиться о собственной смерти. Ну как здесь не станешь бытовым антисемитом: как общенациональная кража — так еврей. Наших тоже, конечно, достаточно, но здесь как бы воруют у своих, и когда их убивают, бьют морды, поджигают их машины, то «н а р о д н ы х м с т и т е л е й» хотя бы не называют антисемитами. Своих мы со временем выучим сами. Евреи на своей территории, наверное, будут вести себя скромнее — там такие же жуки, которых обмануть труднее, а наш народ слишком доверчивый для постоянного сожительства с этими предприимчивыми ребятами.

Очень волнует начинающаяся военная ситуация вокруг Ирака. Невольно связывается оральный секс Клинтона с его боевитостью в Ираке. Полководец должен затмить неосторожного сексуального подмастерья.

9 февраля, понедельник. Самое крупное событие — это Валерия Новодворская на ТВ. Наконец-то ее показали много. Для малого требуется микроанализ, а большое видится само по себе. Она ведь ненормальная и узконаправленная на свое мелкое и ничтожное «я» всезнайка. Круг ее рассуждений чрезвычайно мал, хотя за всем ее обликом чувствуется перекормленная девочка, из-за отсутствия мальчиков проводящая все время в библиотеках. Ее диссидентство от ее уродства и непривлекательности. Кстати, по ТВ объявили, что когда-то ей ставили диагноз шизофрения. Ссылка на тоталитарную медицину. Мы теперь кормимся эстетикой и этикой умалишенных.

10 февраля, вторник.

Очень неудачно прошел семинар. И я был пуст, как старый валенок, и Лена Нестерина на меня в конце семинара «наехала». Какая эволюция в девочке. Она обеспокоена тем, что напротив ее дверей в общежитии очень долго ремонтируют туалет. Сейчас пишу, и мне противно от ее снобизма и эгоистического взгляда на жизнь. Неужели таких верхоглядов мы воспитываем?

11 февраля, среда.

Был в больнице у врача, которого мне рекомендовала Инна Люциановна. Судя по его словам, еще не все безнадежно. Кое-что мне прописал.

Телевидение полно сообщений о нападении на Шеварднадзе. Болезнь ломает способность работать, и ты начинаешь смотреть телевизор и читать всякую чепуху.

Вечером звонил Титов из Ленинграда. Опять споры о фестивале. Ленинградцы хотят превратить его в свою обычную актерскую хищную тусовку. Я защищаю общие интересы с такой горячностью, будто это мои собственные. Я не хочу тратить институтские деньги без пользы для литературы. Моих студентов и преподавателей. Денег сейчас нет, аренды не все введены в строй, многие еще простаивают, а ремонт душевых в подвале потребовал почти 60 миллионов рублей.

12 февраля четверг.

Иду к Игорю Болычеву на семинар по текущей литературе. Сделал это из стремления убедиться, как он плох, но обнаружил, что семинар довольно интересен. Это, скорее, связано не с тематикой или особыми откровениями Болычева, а дело только в самом руководителе семинара. Парень толковый, чувствует природу литературы, ее пластику и ходы. Немножко обращает внимание на постмодернизм. Дело это темное и пустое и обращаться к нему надо реже. Интересное соображение — Болычев, как мне кажется, справедливо заметил, что современная литература началась с 1985 года. Здесь у меня сразу возникла мысль о реорганизации кафедры: русской и современной литературы. Еще приведу одно соображение Болычева: он, опять-таки справедливо сказал, что после девяносто первого года, в связи с ощущением всеобщего кризиса, писатели замолчали. Тут же мне подумалось, что эта ситуация обошла меня счастливо стороной. Я один из немногих, кто получил возможность и в это тяжелейшее время не молчать. Только сейчас я понял, как невероятно счастливо в этом отношении сложилась моя судьба.

Телевидение лениво говорит о покушении на Шеварднадзе и о намеках грузинской стороны на причастность к этому российских спецслужб. При всем прочем, Шеварднадзе, как политику, немыслимо повезло с этим покушением, если только придумал покушение не он сам или его тайные присные, — теперь его обязательно выберут на новый срок.

Вечером ездил в больницу к В.С. Это отделение хроников, все неторопливо делается здесь и обреченно. Я с ужасом узнаю от нее об очередной смерти кого-нибудь из этих несчастных.

13 февраля, пятница.

Сочетание цифры и дня недели. Завтра день святого Валентина. Внедрение его происходит, видимо, вместо дня 8 Марта. Это корреспондируется с посещением президентом папы римского. Немыслимый визит для человека, призванного покровительствовать Русской православной церкви. Конечно, как всегда, Ельцин в подтексте, в силу своей угодливости и до боли в коленках преклонения перед Западом, надавал обещаний.

В институте: Александр Сергеевич Орлов получил медаль Ломоносова. Для меня это — как собственная удача, чувство зависти у меня полностью отсутствует. Посидели по поводу награждения на кафедре. Говорили о дуэли Пушкина. Моя версия: как писатель он усложнял жизнь, талант иссякал, темы мельчали, он искал любого выхода, который напоминал бы Божью волю.

В институт приезжал Витя Симакин. Мы очень славно, вспоминая прошлое, с ним поговорили о жизни и о театре. Я пригласил его поехать со мною на Гатчинский кинофестиваль.

Чувствую я себя отвратительно, уже две ночи подряд жутко кашляю. Иногда мокрота отходит с кровью. Тоже усложняю себе жизнь в надежде, что все разрешится само собою. Жалко только кучи недоделанных работ и замыслов.

15 февраля, воскресенье.

Вчера вечером позвонил Анри Вартанов, и я с ним помирился; опять пишу кусочки телевизионного рейтинга для «Труда». Ох уж эти газеты, стремятся вроде бы и куснуть власть предержащую за руку, но только так, чтобы та и не заметила, чтобы не было больно. Никого бы не обидеть и от властей что-то получить.

16 февраля, понедельник. С каждым днем мне все хуже и хуже, несмотря на все дорогие лекарства, которые пью. Болезнь мне, довольно состоятельному человеку, влетает в копеечку, а как же нищим пенсионерам? Сегодня поехал в фирму «Амиго» делать анализы на микрофлору в легких. Это на Новобасманной в здании кожно-венерологического диспансера, видимо «своя» фирма при диспансере. Все, естественно, блестит, сверкает, итальянская керамическая плитка, фонтан в холле, пластмассовая тропическая зелень. Делают самую редкую диагностику: «Расширенный анализ урогенитальной м-флоры», ВИЧ, RW, хламидии, грибки. Судя по немногочисленным посетителям, здесь исследуются на изысканную половую микрофлору дорогие проститутки. В коридоре ожидают врача две совсем молоденькие девушки в роскошных одинаковых (эта одинаковость — безошибочный признак простонародных подруг) норковых шубах, с большими, думаю, 40–41 размера, ногами и отвратительными грубыми и наглыми голосами. Конечно, это «аристократки» от Казанского вокзала и королевы закрытых саун. Цены дикие — эта самая урогенитальная микрофлора, анализ, стоит 310 рублей, мои грибки в крови, серология — 110, посевы мокроты — 170. Медицина для всех превратилась в доступную медицину для избранных.

22 февраля, вторник.

Читал в «Нашем современнике» статью Татьяны Окуловой-Мекешиной. Это молодая жена Михаила Петровича Лобанова. Здесь есть чрезвычайно лестный, хотя и несколько риторический пассаж с упоминанием моего имени. Это о своре кремлевских помощников, двигавших нашими былыми генсеками. Все написали свои мемуары, и Татьяна Окулова перелопатила эту гору книг. Отсюда же я узнал, что автор лозунга «Экономика должна быть экономной» — это интеллектуал Бовин.

Вечером С.П. протащил меня до Смотровой площадки МГУ. Я думал, что сил у меня на такое уже не станет. Прошел, но кажется, простудился.

23 февраля, понедельник.

Сегодня Юра Роговцев подал мне заявление о материальной помощи. Я оговорил его, подписывая документ, потому что он всегда что-то бунтует, не ходит на воскресники, канючит, бунтует против местной, т. е. моей власти, недоволен супом в столовой. Он сказал, что, видимо, ему придется покупать проездной билет, потому что он должен ездить на какие-то медицинские процедуры. Тем не менее учится он старательно и хорошо, много работает над собой и сделал очень большие успехи. Ну, попроси что-либо по-человечески, без гонора и скандала. Выяснилось, что он живет только на стипендию в 85 рублей и даже не покупает из экономии проездного билета, до института ходит пешком. Я содрогнулся от этой нищеты и выписал ему сразу 300 рублей. Четыре его стипендии.

26 февраля, четверг.

Открытие фестиваля в Гатчине. Мои преподаватели, голубчики, все поехали, как один: поехали Евгений Рейн, Валентин Сидоров, Татьяна Бек, Юрий Кузнецов, Владимир Костров. В Париже задержался лишь Роман Сэф. Из студентов со мною Саша Великодный, стихи слабоваты, но обязателен и мил, Аня Кузнецова, Федя Черепанов. Открытие прошло довольно традиционно, но чуть меньше танцев, свечей, хотя всех других провинциально-ленинградских аксессуаров достаточно. Я не вполне доволен жюри. Милые женщины прошлого «созыва» Плаксина и Сэпман мне были милее. Как быстро, немедленно нашли друг друга Таня Бек, Менакер — «гениальный» режиссер, поставивший около тридцати фильмов, но ни одного из названий которых Женя Рейн не помнит (терминология Жени), Титов, занятый только собой, и другие персонажи. Жмется к «работодателям» и Сережа Шолохов, еще один член жюри, хотя его интересует, конечно, другой, более свежий и молодой аспект творчества.

На официальном открытии я нервничал, мне долго не давали выступать, даже лишили темы, я предполагал тихо, скромно обнародовать жюри, но Дмитриев все это сделал. Тем не менее я скрутил такую занятную полуполитическую конфетку и под двойные аплодисменты ее преподнес. Перед этим была спета «Дубинушка» и с таким примиренческим с сегодняшней надеждой переливом. Я опираюсь на цитирование И.К.Скобцевой Толстого (она приводила знаменитую цитату о хороших и плохих людях, о том, что плохие немедленно объединяются, а вот что бы и хорошим не объединиться!), итак, я, опираясь и вроде бы искусственно полемизируя под аплодисменты зала, вдруг вспомнил о толстовской «дубине народного гнева». Моя речь «хохотунам» вряд ли понравилась, ибо я еще говорил о Сергее Бондарчуке, рядом с которым многие из присутствующей режиссуры пигмеи.

В гостинице читаю Галковского, с упоением. Наверное, это действительно лучший роман последних десятилетий. Со мною в номере живет Саша Великодный, который заваривает чай, меня растирает по утрам и сочувствует.

27 февраля, пятница.

Сегодня утром показали фильм Лидии Бобровой по мотивам рассказов Бориса Екимова «В той стране». У меня сразу создалось впечатление состоявшегося фестиваля. Вряд ли что-либо будет еще сильнее, но этот фильм безусловно тянет на Главный приз. Жизнь северной русской деревни. Много смертей, пьянок, но тем не менее есть духовное величие терпеливого народа. Даже удивительно, как такой фильм мог быть поставлен в наше время. Белорусский фильм по рассказам О.Генри на меня впечатления не произвел так же как и грузинский «Омут». Здесь много страшных сцен жизни, есть политика, но почему-то сочувствия у меня ни фильм, ни грузины не вызывают. Это все страдания за разрушение России. Грузия долго и много пользовалась Россией, освободилась и сейчас в своих бедах все время вспоминает и винит русских. Впрочем, вполне понятно, почему политикам это выгодно. Политикам вообще нет дела до отечества, их интересует только собственная власть и ее сохранение.

Вчера Синод принял решение о недоказанности принадлежности екатеринбургских останков именно царской семье Романовых и тем самым посоветовал мирским властям до выяснения немедленно их похоронить как просто пострадавших от лихолетья людей. Сегодня наше бойкое и не боящееся ни Бога, ни черта правительство решило похоронить их, как останки царской семьи. Они сами все знают, у них политические цели. Тенденция мне ясна: следующий будет Ленин. Ленина-то вообще чуть позже похоронить надо, проведя всенародный референдум, но зачем связывать это с костями из-под Свердловска? Кстати, не будем забывать, что этот царь сам первый бросил Россию, а ведь первые Романовы клялись в неразрывности с ней.

Вечерами у меня появилась температура — 37,2. В один из дней показывали литовский фильм «Лунная Литва» — фильм не только антисоветский, но, как мне кажется, еще и антирусский. Интересная реакция зала. Ни одного хлопка. Такого на фестивале я больше не встречал. Хлопают из вежливости хоть чему.

5 марта, четверг.

Гатчина. Через час уезжаю. Все осталось позади: просмотры, обиды, решение жюри, закрытие фестиваля, банкет. Уже два дня мне получше, ночью я вовсе не кашляю, но мокрота еще отходит. Ощущение, что это у меня не надолго.

Решение жюри фестиваля стало сенсационным. Во-первых — приз Лидии Бобровой. Особенно это решение значительно на фоне «Киношока», прошедшего в Анапе, где председательствовал Даниил Гранин. Лида подошла ко мне и рассказала, как в свое время Гранин сказал ей: «Ставь полбанки за то, что я выбил тебе премию за сценарий». Две установки в искусстве: одна, связанная с народной жизнью и неизбежным для этого дыханием, сердцем, и другая, европейская, конструированная из изящных обработок уже существовавшего, намеков, ассоциаций, интереса к околоткам так называемой интеллигентной действительности. На «Киношоке» в Анапе первую премию получила грузинская картина «Райские птички». Если говорить об этом еще раз, мы не дали никаких призов грузинам, литовцам с их антирусскими, но претендующими на объективный историзм картинам, не дали и казахам. Подтексты везде блистают одни и те же. Виновата везде Россия, которая уйдя или мало оставила, или сейчас мало дает. Наши лауреаты — это Вася Ливанов с его «Дон-Кихотом», Лидия Боброва («В той стране» по рассказам Бориса Екимова) и Виталий Мельников («Царевич Алексей»). Как в этой картине играет Людмила Зайцева крошечную роль царицы Евдокии!

Я рад, что этот наш фестиваль, как встарь, представляет собой некое культурное действие. Со встречами на предприятиях и в школах и т. п. Главное для меня, что ребята-студенты Леша Тиматков, Сева Константинов, Федя Черепанов, Саша Великодный посмотрели иную жизнь, а профессура: Кузнецов, Рейн, Бек, Костров, Сидоров — немножко встряхнулась. На вечере закрытия Ю.Кузнецов прочел свое знаменитое «Маркитанты». Весь зал, вся публика, размещавшаяся сзади, аплодировала, Гранин, сидевший рядом со мной на первом ряду, сцепил ладони. Объявляя итоги конкурса, я довольно удачно попикировался с Дмитриевым — на его реплику «Служить» ответил: «Служить бы рад, прислуживаться тошно», — и говорил тепло и хорошо.

На приеме в ресторане было голодно и воровато. Ребята рыскали по столам, утопающим в коммерческой полутьме. Все эти салатики, разложенные по плошкам, горячие бутербродики, залитые плавленым сыром и майонезом, производили впечатление несвежести, будто целую неделю копили обрезки с кухни и недоеденные посетителями ассорти от прежних вечеринок, а тут, освежив, бросили все в жерло голодным актерам и писателям. Вкусной была лишь свежая отварная картошка, посыпанная укропом. Полный стол был только у губернатора Густова. Он сидел, огромный и широкий, как вавилонский вождь, вместе с актрисами. Меня подвели к нему с той же значимостью, будто для высокодержавной аудиенции, он посмотрел довольно тупо, как на лакея, и занялся только собственным Граниным, последнего тоже подсунули по тревоге к сановным очам. Писатель и губернатор вспоминали, как вместе они витийствовали на обкомовских собраниях. Было довольно неприятно от положения, будто бы Гранин на глазах у всех выиграл соревнование со мной. Я съел палочку шашлыка и, счастливый, удалился в воровскую темноту ресторана.

Мне вообще очень интересно наблюдать сановные разговоры бывших обкомовцев. Они говорят как бы об одном: о социальной справедливости, о зарплатах для учителей, сокрушаются о социальных возможностях ушедшей под воду Атлантиды. Но им нравится их собственная сегодняшняя жизнь, нравится их парадная униформа с черными пиджаками, фрачными рубашками и бабочками. Их «вольво», охранники, сидящие тяжелыми жесткими задницами на местах, предназначенных гостям. Мое собственное место, естественно, было занято одним из таких стальнозадых. И вместо 16-го я сидел рядом с Ливановым на 26-м. Им нравится перспектива для их собственных детей, нравится отдых на Мальте или Кипре и оставшаяся от прежних времен и ставшая еще беспредельней власть.

6 марта, пятница.

Тороплюсь внести в дневник, пока не забыл. Цены в поезде. Стакан чая в самом вагоне — 2 рубля, стакан чая в вагоне-ресторане — 8 рублей, если ты в вагоне-ресторане закурил и тебе принесли пепельницу, — это считается, как дополнительная услуга и обходится клиенту в 10 рублей. В этом маленьком факте я вижу губительное начало для нашей сферы услуг, нашей торговли, для всего нашего нарождающегося псевдокапитализма. Торопливо содрать.

7 марта, суббота.

Получаю отклики на свое огромное интервью в «Советской России». В «Русском телеграфе», газете, конечно, либерального направления в «субботнем обозрении» Максима Соколова есть такой любопытный пассаж. Можно гордиться, так обо мне никто не писал. А я-то думал, что ни «Правду», ни «Советскую Россию» никто не читает.

«Впрочем, в расследовании дел много более зловещих, нежели убийство Листьева и Холодова, — взять хоть «Книжное дело», — генпрокуратура продвигается куда успешнее. Известный советский писатель, ректор Литинститута Есин признался: «Я видел этот текст (книги «История приватизации в России» — М.С.)… Такого дурного текста, написанного каким-то серым валенком, я уже давно не читал. В каком хедере учили русский язык эти люди? Это настолько ничтожное письмо, с таким количеством общих слов, общих формулировок, сложившихся стереотипов, что диву дивишься».

Диву можно дивиться и при попытках понять, где Есин видел текст неизданной пока книги. Бедность, на которую Есин громко жалуется, вряд ли позволила ему из одного лишь литературного любопытства посетить швейцарское издательство на предмет знакомства с текстом, а при тотальном есинском неприятии всей российской власти, начиная с осени 1991 года, трудно ожидать, чтобы кто-то из авторов книги по дружбе ознакомил маститого писателя с рукописью. Вслед за Доренко и Минкиными можно было посмотреть рукопись в структурах «ЛОГОВАЗа», куда генпрокуратура имеет обыкновение передавать истребованные документы, но при жестокой неприязни Есина к питомцам хедера (глава же «ЛОГОВАЗа» сын раввина) и это сомнительно. Скорее всего, знакомство с текстом происходило вполне официальным образом — еще месяц назад Скуратов изъявил желание произвести «лингвистическую экспертизу» на предмет установления того, является ли «данный набор бумаги литературным произведением», и привлечение к делу ректора Литинститута в качестве лингвостилистического эксперта показалось генпрокурору вполне естественно: если в Литинституте не учат стилистике, то чему там вообще учат?

К сожалению, Скуратов ошибся, ибо рассуждение Есина о хедере, т. е. еврейском религиозном училище, где, по его мнению, обучались Чубайс, Бойко, Кох, Мостовой и Казаков, свидетельствует не столько о любви эксперта к евреям, сколько о скудости его лингвостилистических познаний. Не вдаваясь в рассуждения о том, сколь органически смотрелись бы в качестве юных питомцев хедера: сын гарнизонного офицера Чубайс, московский номенклатурный внук Бойко и фольксдойче Кох. Заметим лишь, что подлинных выходцев из черты оседлости в большую российскую политику, склонных притом к писанию — таких, как Л.Д.Троцкий-Бронштейн, К.Б.Радек и нежная любовь каждого антисемита Миней Израилевич Губельман (Ем. Ярославский), — отличала, скорее, страстность, пылкость, развязность и вместе с тем некоторая утрированная чрезмерность литературного стиля. В.В.Шульгин, стоящий на несколько голов выше Есина и как антисемит, и во всех прочих отношениях, специально отмечал пафосную бойкость и живость как характерную черту еврейской публицистики. Наконец (может, эксперт хоть газеты читает), знакомство с творчеством нынешних продолжателей дела Радека — Минкина и Хинштейна — позволяет поинтересоваться: ужели их мессианские страстные подвывания написаны серым валенком? В чем, в чем, но уж в этом их обвинять решительно невозможно, и остается лишь пожалеть Скуратова, который для своей экспертизы не может найти хотя бы чуть-чуть профессионально квалифицированного помощника органов.» («Русский телеграф», 7 марта, стр. 3.)

Максим Соколов откомментировал меня подробно, как Библию. Боже мой, из-за одного намека на «хедер» и одновременно какое прославление талантливой еврейской головы! Не лучше ли всех писали у нас Троцкий и Радек? Как хорошо, оказывается, держат они велеречивость и полноту русского стиля! Воистину надо родиться евреем, чтобы хорошо писать по-русски. И какие, оказывается, русские ребята, эти дети гарнизонных офицеров и номенклатурные внуки. Как хорошо Соколов знает генеалогию этой компании, я их определяю по поведению и стилю, а Соколов, оказывается, по анкете.

9 марта, понедельник. Сегодня «гуляем» праздничную компенсацию за 8 Марта, легшую на воскресенье. В чем-чем, а в нерабочих днях в неработающей стране правительство всегда щедро и справедливо. Институт после гатчинской паузы я нашел в сносном состоянии. Лев Иванович, к сожалению, ничего не сделал в том списке заданий, которые я дал ему, уезжая. Преподавательские часы не подсчитаны, количество контрольных работ, которыми мы душим наших студентов во имя выполнения нормы для преподавателей, не учтено, учебный план не совершенствуется. У меня времени хватает, чтобы держать институт на плаву: платить зарплату и отбиваться от внешних сил, которые все время заносят лапу на скверик возле Пушкинской, на старинное здание, на ощущение благополучия, которым институт живет. За время отсутствия вышла «Советская Россия» с полосой моего интервью. Это старое интервью для «Правды», которое делал Виктор Кожемяко и куда я добавил в финал две страницы. Отнести ли это за счет крупного тиража газеты или за счет какого-то нового для меня качества, но отклик на этот раз оказался мощнее и заметнее. Не исключаю, что это относится и на счет в известной мере нового для меня принципа высказывать самые сильные для меня вещи без помощи политической аргументации. Было много звонков, но радости это не дало, потому что скучаю по «художественной» прозе.

Все праздники читал рукописи абитуриентов. У меня возникло даже хорошее настроение: в этом году, не в пример прошлым, больше самостоятельных и ярких рукописей, хотя пока безусловного лидера и нет.

Решил, что с первого курса начну и свою новую книгу о литературоведении. На каждую свою «вводную» лекцию по литературоведению на семинаре буду сажать стенографистку.

Сейчас еду на презентацию книги Инны Макаровой. Книга у нее замечательная, и мне нужно выступить.

10 марта, вторник.

Вчера вечером ходил на презентацию книги Инны Макаровой. Несмотря на несколько современно-выспренное название, книжка хорошая. Никаких сведений счетов. Наблюдения. Письма. Собственно письма и делают всю эту книгу: письма Инны к матери в Новосибирск и письма студентки Инны на родину. Здесь чрезвычайно много культурных подробностей и подробностей времени. Как занимался Герасимов со своими студентами. Как ему помогла Тамара Федоровна Макарова, как принимались художественные и политические решения в искусстве. Или, например, картинка парикмахерской, куда бедную Инну потащили краситься для роли.

«Сегодня была в «Национале» в парикмахерской с Тамарой Федоровной. Это такое шикарное заведение, что просто ужас! Одни иностранцы. Дамы самые шикарные, пока я там была, приходили и Ладынина, и жены Моисеева и Пастернака. А что же делала я? Меня завили на шестимесячную, сейчас сижу блондинкой, и вы думаете, это все? Завтра в одиннадцать часов к этому же мастеру и еще раз покрасят, чтобы совсем была белая, а мне идет. Это лучший мастер. Наверное, очень дорого — платила Тамара Федоровна. Да, потом поедем к косметичке Тамары Федоровны, и она мне брови подергает, они очень густые, и придаст другую форму».

Сколько деталей, штрихов времени. И еще один портрет студентки Макаровой: отсутствие амбиций, невероятное трудолюбие, принятие строя и стремление жить в области, которой она посвятила жизнь.

В Белом зале Союза кинематографистов состоялось что-то среднее между творческим вечером Инны Владимировны и презентацией. Инна одним бреднем захватила всех. Выступали Володя Егоров, я, Георгий Жженов, Виктор Мережко, который вел вечер и обозвал меня Владимиром, новые друзья Макаровой из «Киношока», муж Миша Перельман. Показали отрывки из «Молодой гвардии». До чего же хорошо и не постарело! Я говорил довольно удачно, об актрисе, о необычности ее книги, о «Молодой гвардии», которая остается одним из самых значительных мифов двадцатого века, и лепты кинематографистов в этот миф. Говорил и о русском национальном характере актрисы.

Как налетела общественность на легкий фуршет!

В связи с книгой Макаровой вспомнил лет десять назад разразившийся скандал. Инна снималась в фильме по сценарию Майи Ганиной, дамы, видимо, подружились, Ганина написала прекрасную повесть, которая была опубликована в «Новом мире». Но детали были слишком узнаваемы. В первую очередь для самой Инны и ее актерского окружения. Это обычный случай, когда пишешь слишком с натуры. А вот Марсель Пруст всю жизнь описывал своих родных, мать, теток. Интересно, что все они похоронены на Пер-Лашез под одной блестящей гранитной плитой. У меня лично уже наступило время, когда я сочиняю.

Звонил Станиславу Куняеву — пригласил его на работу. Поэт он серьезный, достойный, но, честно говоря, приглашаю его я как ответ на зимний поступок Тани Бек, когда она сняла из моего предвыборного плаката свою фамилию. Теперь пускай покрутится и пообщается со Станиславом Юрьевичем. Твердо решил, что и на прозу возьму Петю Проскурина.

На час задержал семинар. Потому что был в посольстве Белоруссии у посла Владимира Викторовича Григорьева. Мое письмо к А.Г. Лукашенко сыграло свою роль. На всякий случай привожу его текст:

Я очень долго не мог начать это письмо, все время размышляя — что, собственно, положить во главу угла: факты, как много русских людей с надеждой и интересом следят за Вами, внутренне поддерживают Вас, живут Вашими трудностями и Вашими удачами, или начать с того, что уже давно Вы снискали известность одного из самых опытных и талантливых политических лидеров на пространстве бывшего Советского Союза, что каждый раз десятки миллионов людей прислушиваются к Вашим высказываниям и невольно сопоставляют Ваши слова со словами своих собственных руководителей и лидеров. Или другой ход — взять и прямо, по-солдатски, написать: чего, если позволите сказать, мы от Вас хотим?

Дорогой Александр Григорьевич!

Вы часто бываете в Москве и, судя по прессе, находите время встречаться здесь с разными людьми, в том числе и с писателями, бываете даже в некоторых коллективах. Но если бы хоть раз повезло и нам, Литературному институту имени Горького, в котором, кстати, всегда учились, и сейчас учатся студенты из Белоруссии!

Если бы нам действительно повезло, и во время своих визитов в Москву Вы бы встретились со студентами, преподавателями и персоналом небольшого, находящегося в самом центре Москвы Литературного института! У нас прекрасный институт, прекрасные ребята; с некоторым недоумением наш профессорско-преподавательский состав учится различать, кто из какой республики, потому что по-прежнему дружба народов и семья народов Советского Союза для нас — не пустые звуки.

Наш институт довольно часто посещают общественные деятели, писатели, деятели искусств. Если говорить о деятелях от политики, то мы встречались с Г.Явлинским, А.Лебедем, Г.Зюгановым.

Александр Григорьевич, ну, действительно, а что если бы на часочек завернуть и к нам? И простите меня, ради Бога, за беспрецедентную смелость пригласить Президента суверенного государства в наш институт. Извиняет меня только искренняя любовь к Вам и огромное уважение к Вашей деятельности.

Сергей Есин, ректор, секретарь Союза писателей России».

«Чрезвычайному и Полномочному Послу Республики Беларусь в Российской Федерации г-ну Григорьеву В.В.

Мне чрезвычайно лестно обращаться к Вам, в замечательный особняк на Маросейке. Просьба у меня одна: если это возможно, если это выдерживает дипломатический этикет (который я плохо знаю), то передайте адресату письмо, которое от имени Литературного института им. А.М.Горького я написал Президенту Вашей страны Александру Григорьевичу Лукашенко. Из письма понятна суть просьбы Литературного института.

Со своей стороны у меня нижайшая личная просьба к Вам: посодействуйте!

Как Вы понимаете, воздействие на студентов такого исключительного характера и такого замечательного интеллекта, как у Александра Григорьевича, может явиться основополагающим для формирования личности каждого молодого человека. Заранее благодарен.

С уважением, Сергей Есин, ректор, секретарь Союза писателей России».

Лукашенко будет у нас в институте 18 марта. Это итог письма и разговоров с послом. Это уже вторая почти чистая победа Димы Лаптева. О первой будем говорить, когда принесут лицензию на гостиницу. С ней тоже целая история, типичная для нашего времени.

Хорошо и с подъемом прошел семинар. Говорил о книге Инны Макаровой. В последнем случае говорил о письмах и дневниках, которые надо писать в юности.

11 марта, среда.

Александр Иванович Горшков подарил мне новую свою книжку «Русская словесность. Сборник задач и упражнений». В виде задач и упражнений наряду с текстами Распутина, Крупина, Орлова есть и восемь цитат из меня. Дожили. Уже входим в учебники. Александр Иванович, кроме автографа, вложил в книжку еще и записочку с цифрами страниц, на которых разнесены цитаты: 24–25, 28–29, 32, 36–37, 41–42, 64–65, 83, 218–219. Кроме цитат из рассказов, как образцы помещены отрывки из моих речей — в частности, речь на открытии памятника А.Фадееву, — и официальных писем — письмо об институте вице-премьеру Б.Салтыкову. Александр Иванович для меня образец не только русского характера, но и научной деловитости и дисциплины.

12 марта, четверг.

Я всегда говорил нашим спокойным толстозадым писателям, вернее, нашему писательскому толстозадому начальству, что с нами, с писателями, не станут считаться, пока мы не почувствуем себя политической организацией. Пока мы только охаем, вот и писательская поликлиника на Аэропорте оказалась наполовину кому-то продана. Сейчас из нее, говорят, выписывают или на этих днях начнут выписывать писательских вдов и жен. Одним словом, я решил действовать в одиночку и сегодня в четверг ИТАР-ТАСС по своим каналам распространил заявление Исполкома МСПС, Академии российской словесности и Литинститута по поводу избиения русскоязычного населения в Латвии, осквернения могил советских воинов в Латвии и на Украине и слухов о демонтаже памятника первопечатнику Ивану Федорову. Все это я замастырил за полдня, включая мои переговоры с Виктором Розовым, нашим президентом.

Это, пожалуй, единственное, в чем я наконец-то совпал с нашим правительством.

13 марта, пятница.

День один из самых, говорят, тяжелых в году, на солнце немыслимая активность. Наше обращение напечатала «Российская газета», выпали только подписи, что безумно печалит Тимура Пулатова. Он мне, кстати, рассказал, пока мы с ним переговаривались об этом обращении, что к нему приходил Ганичев, последнему, естественно, хочется спихнуть Пулатова и отобрать собственность. Уже есть и «внешний» претендент на лакомое место — Феликс Феодосьевич Кузнецов. Я не могу еще раз не отметить знаменательный факт, а именно теснейшее взаимодействие Ф.Ф. с его бывшим идеологическим врагом Евг. Александровичем Евтушенко. Разговор Пулатова и Ганичева шел не совсем мирно, но окончился, по словам Пулатова, он так: Ты кто? Ты — Ганичев. А я — писатель Пулатов.

И здесь, я не могу сказать, что Пулатов совсем не прав.

Был на юбилейном вечере С.В. Михалкова. Старика я очень люблю, за писательский и житейский талант, незлобивость, редкий для его возраста ум. Весь этот «показ» Михалковых состоялся в Колонном зале дома Союзов. Никита и Андрон сидели на возвышении по бокам огромного, похожего на трон кресла Михалкова-старшего. Возвышение было талантливо декорировано разными невинными, но полными значения символами. Основой всему, как бы столпами, были перья со старомодными перышками-«рондо». Тут же стоял, символизирующий детство позолоченный трехколесный велосипед, потом Красное знамя на флагштоке, украшенном наконечником со звездой, серпом и молотом. Витал дух воспоминаний и либеральной оппозиционности. В приветствиях отсветились — президент, Черномырдин, министерство культуры, генеральный прокурор Скуратов, министерство обороны. На крупных писателей, как, скажем, В. Распутин или Вас. Белов времени не хватило. Свои стихи прочел Игорь Ляпин и на этот раз невразумительно что-то проговорил Тимур Пулатов. Этот 85-летний юбилей сильно отличался от юбилея, состоявшегося пять лет назад. Растерянность и горечь утраты великой державы тогда звучали острее. Теперь мы все поприспособились, попритерлись к власти, уже есть что терять. Практически во власть вошел Никита Сергеевич, в Москве, тусуясь среди благополучных сверстников, живет его сын Степан, похоже, что возвращается в Россию Андрон Михалков-Кончаловский, возникло как вполне реальное и работающее дворянское звание. Но народ этот вполне порядочный, а в прошлом слишком много славы, работы, удач, и вот эта порядочная струнка заставляет его защищать былое. Кстати, дворянский герб Михалковых, очень живописный, в синих тонах, как фантики с конфет «Мишка косолапый», очень многофигурный, висел над сценой Колонного зала, в котором Михалков проводил не один пленум СП и не один съезд. Народа выступала масса, артисты — от Башмета, Соткилавы и Махмуда Эсамбаева до Мих. Задорнова и Наташи Дуровой с удавом на шее. Пел Кобзон, и в том числе под фонограмму спел целиком вторую редакцию гимна СССР. Пока он делал извивы, я понял, чем это кончится, спустил на пол лежащий у меня на коленях портфель и с первыми тактами встал, подав сигнал всему залу. А может быть, зал встал «как один». Любопытный за этим последовал момент. Дернулся было встать и сам Сергей Владимирович, молниеносный перегляд с младшим сыном, который скомандовал: «Сидеть!» — и все трое сидят. А зал стоит, а Кобзон поет.

14 марта, суббота.

Ходил на вечер, посвященный тому же юбилею, но уже в Фонд культуры. Практически это было повторение. Во-первых, дали слово тем, кому не успели дать накануне, во-вторых, дали слово и массе нужных людей, а потом всех прекрасно покормили. В программе были повторы из казаков, мальчика-танцора и певца откуда-то с Кавказа, певица-девочка Пелагея, выступил народный артист Женя Стеблов. Мальчик во время пляски делал зверское лицо, но пел прекрасно. Пела и интересно говорила о Михалкове Гурченко. Сыновья, а потом отец были первыми читателями ее книги. Видимо, С.В. и передал ее в «Современник». А я-то в свое время удивлялся, как это Гурченко пробилась в журнал. Хорошо и умно говорил Илья Глазунов, хотя в его речи и чувствовалось некоторое сведение счетов с теми, кто сделали его лишь только членом-корреспондентом Академии художеств. Стеблов во время банкета, когда мы оба объедались домашними пирогами, сказал, что прочел, будто любовь к сладкому у мужчин — это один из знаков их эротичности. Два раза Стеблов мне сказал, что разыскивает жену. Я выступил довольно удачно, но не без ехидства. Намекнув, что такой длительный юбилей и для зрителей дело тяжелое. Когда я закончил, то добрый С.В., целуя меня, говорил, что помнит мою речь на его 80-летии. Тогда я заставил весь зал встать, цитируя слова михалковского гимна.

Кстати, в сегодняшнем «Труде» я встретил фотографию Натальи Дуровой все с тем же удавом на ее гордой дворянской вые. Но это уже происходило на каком-то другом юбилее. Ложусь спать. Не написал о чувстве грусти, которое владело мною два этих дня. Видимо, это связано с отсутствием у меня большой семьи и детей, такой же устроенности быта. Завидую легкости и удачливости жизни, умению жить играючи и красиво. Завидую умению так обделывать свои дела.

Физически мне опять хуже, вернулись кашель и хрипы в груди, то ли это от краски и олифы при ремонте коридора, который я снова затеял после ремонта кухни и ванной комнаты, то ли новая простуда. Плохо чувствует себя и В.С., у нее тоже четыре месяца не перестает кашель.

И самое уже последнее, перед таблеткой димедрола: у входа в Фонд культуры встретил Анатолия Салуцкого. Он признался, что только что с юбилейного собрания по поводу девяностопятилетия русской социал-демократии. На собрании не дали говорить А.Н. Яковлеву. Начался шум, крики «предатель». Вот радость-то.

16 марта, понедельник.

Сначала радио и телевизионные новости. Вчера Явлинский сказал на своем «яблочном» съезде, что по-настоящему и в полном объеме реформы у нас идти не могут, потому что политические деятели — это действующие бизнесмены. Власть связана с бизнесом. Олигархия, как надо говорить по-русски. В списке самых богатых людей страны Чубайс стоит на шестом месте, а Черномырдин на третьем. Любопытно, что еще вчера по тому же телевизору, находясь в Америке, бывший член ЦК КПСС Черномырдин рассуждал, что у нас слишком много говорят о всяких «измах», о капитализме, о социализме, гоняются по Европам за разными призраками, а надо работать. Маркс, дескать, чего-то понаписал, а теперь мы все расхлебываем. Об этом хорошо, подумалось мне, и даже полезно размышлять, являясь одним из самых богатых людей страны, ему лучше бы, чтобы никто ни о чем не рассуждал, а работал, вкалывал на него. Чем больше прибавочная стоимость, тем лучше.

Вечером говорили о новом сексуальном скандале у Клинтона, и приехавшая парочка, Вишневская и Ростропович, побывав в гостях у Ельцина, рассказывали, как он прекрасно и спортивно выглядит и какой он молодец. Вся обстановка этого парного конферанса была угодливой. Я не знаю, зачем это нужно Ростроповичу и Вишневский, но атмосфера была самая лакейская. Зазывалы хвалили свое цирковое представление. Почему эти два человека так теряют свое лицо, неужели просто, чтобы быть на виду, неужели только потому, что уже не востребованы миром. Надо не забывать, что, видимо, два этих музыкальных гения крепко потягивают от своего сановного и спортивного друга. На Остоженке строится какая-то вокальная Академия госпожи Вишневской. Здесь возникают вопросы землеотвода, самого строительства и пр. и пр. Неужели примадонна платит за все только сама без малейшей государственной поддержки? Сколько несчастья принес своей стране этот быстрый виолончелист.

Пришло подтверждение из посольства — Лукашенко приедет в институт 19-го в 16.30. По гороскопу день этот очень неудачный.

Вечером вручали на Комсомольском большие и малые Российские премии. Большую премию получил Дмитрий Михайлович Балашов, малые — Юра Волков, Виталий Третьяков, который в своей речи сказал, что в этой премии видит некоторую интригу и, конечно, прав. Распутин — за публицистику, а также Николай Шипилов и Смертина — поэтесса. Двойственное чувство охватило меня: вроде бы все в порядке, и тем не менее вижу расчетливую руку кукловода. Кто такой Шипилов? Почему Распутину, одному из лучших наших прозаиков, премию за публицистику? Мне не понравились стихи поэтессы, здесь много искусственного жима на русскость и пастушку. Все действие происходило в новом ресторане «Пегас», открытом в подвалах «Дома на Комсомольском». Это дорогое коммерческое предприятие, которое ничего не принесет писателям. Я даже думаю, что правление не будут здесь кормить. В крайнем случае покрасуется с иностранными гостями Валерий Николаевич.

17 марта, вторник.

Не успел войти в институт, как встретился с вдумчивыми глазами офицера ФСБ — присматривают обстановку и готовятся к визиту Лукашенко. Обещают даже привести специальную «ловчую» рамку, которую ставят всегда на входы в самолеты и на кремлевские банкеты. Расстались очень довольные друг другом и с клятвой друг другу помогать. А потом через два часа выяснилось, что саммит из-за болезни Ельцина отменен, и значит визит Лукашенко и в Россию, и в Литинститут не состоится. Студенты шутят: «Ельцин зачихал нашего Лукашенко». Если мне не изменяет память, это как раз тот самый Ельцин, о спортивности и здоровье которого день назад так по-лакейски плакали виолончелист и певица. Вспомнилось о том, что Пушкин очень не хотел, чтобы его хоронили в камергерском мундире. Его и похоронили во фраке.

Вечером выступал по «Эхо Москвы». Мне дали неожиданно много времени. Десять минут я говорил о фестивале в Гатчине, а десять рассказывал об институте. Практически отказался от попыток расспросить меня об инвективах в «Литгазете». Я только спросил: а где сейчас эта самая «Литгазета»? Высказал свою точку зрения, что газета умерла не только потому, что плохое было начальство, но и потому, что слабым оказался коллектив, который традиционно считал себя очень компетентным и сильным. Они все были сильны и значительны, лишь тогда, когда только «Литературке» и разрешали немножко поговорить. Живут же, перестроившись, «Комсомолка» и «МК».

18 марта, среда.

Состоялась прекрасная защита наших студентов из семинара Гусева и Волгина. Особенно меня поразила Таня Ирмияева — за пять лет такое невероятное движение. Она русского-то на первом курсе не знала, и взял я ее скорее из сострадания, потому что в своих горах и в своих аулах она бы с дочкой пропала.

Во время защиты много думал о себе, о бесплодно вколотых в институт годах, о том, что я умудряюсь проиграть и свою жизнь, и литературу. Зачем я всем этим занимаюсь, ради чего? Почему все время беру на себя все новые и новые обязательства, толкаю этот институт, как старую со скрипом телегу. Я ведь точно знаю, что ни слова благодарности не получу, большинство народа даже не понимает, чем я занимаюсь. Все видят только кабинет с картинами и бумагами, валяющимися на столах, портрет Горького на стене, да красное знамя в углу еще с «советской» эмблематикой — эти причуды ректора-совка. А как я не сплю ночь, думая о том, как выкроить зарплату, как стремлюсь, чтобы институт не утонул в окурках, бутылках из-под пива, пакетах из-под молока — по утрам мы наших студентов поим молоком, — обертках из-под «сникерсов» — кто ведает об этом? Ректор приезжает и уезжает на машине. А эти бесконечные нападки на институт, эта огромная собственность в центре Москвы, на которую все зарятся? Как я только отбиваюсь от всего этого напора?

Стал читать по утрам, с семи и до восьми, когда Леша уходит гулять с собакой. С огромным интересом прочел «Тюремную исповедь» Оскара Уайльда. У меня сложилось впечатление, будто это я раньше читал. В подобных, как у Уайльда и Дугласа, отношениях всегда очень много потерь, и они естественны. Все знакомо и по-человечески понятно, но какое обилие точных суждений об искусстве. Сделал довольно много выписок в свою книгу.

19 марта, четверг.

Сегодня в «Московском комсомольце» прочел крошечную информацию. Вернее, ткнула меня в нее носом Надя Годенко. «Эхо Москвы» (радио): «Подлинным бичом этой замечательной радиостанции стали ее «маленькие старушки» — ведущие прямого эфира. Есть никто, и звать никак — а туда же. Городят в микрофон порой такое, что диву даешься. Некая Ксения Ларина давеча в беседе с ректором Литинститута Сергеем Есиным обхамила газету, весь огромный коллектив «МК» — мол, как интеллигентный человек может читать такую газету? Типун вам на язык, «маленькая старушка».

20 марта, пятница.

День рождения у В.С. Встречали вчетвером. С.П. еще накануне притащил огромную индейку, которую мы зажарили в духовке. Я приехал к пяти часам, и часов в семь уже сели за стол. Надо всем царствовал огромный холодец, который мы сделали с В.С. за несколько дней до этого. Слава Богу, все прошло хорошо, отчасти весело и без ссор. Может быть, нам всем удастся прожить еще один год.

Уходя из института, довольно случайно прочел письмо, адресованное «Платоновскому обществу»: это ответ Черномырдина на челобитную Марии Платоновой. Я все же вице-президент этого общества, и это общество было организовано по моей инициативе и на деньги института. Все же гнусная она баба, Мария Андреевна: все тот же скулеж по поводу музея. Она уже не хочет, как мы с ней договорились, сделать памятную аудиторию. В музей, конечно, ходить никто не станет, ибо в музеи и не ходят. Значение Платонова в отечественной литературе, хотя он и крупнейший наш волшебник слова, все время падает. Но нужен ли Платоновой музей? Ей нужно место директора, нужны деньги от сдачи площадей в аренду. На Литинститут ей наплевать. В этой акции, безусловно, принимает участие наша Корниенко. Завтра вызову Смирнова и покажу ему письмо, это главный поддерживатель Корниенко. Объясню ему, что музей тесно связан с его собственной зарплатой. Если этот музей будет, то, скорее всего, институт надо будет закрывать. В конце концов черт с ним. Этот доблестный коллектив все время подтачивал меня, значит, вы этого хотели, дети неразумные.

21 марта, суббота.

Весь день сидел над третьей главой «Ленина». Появились некоторые беллетристические приемы. Воистину роман вырастает сам из себя. О, если бы можно писать что-нибудь без документов и материалов!

Умерла Галина Сергеевна Уланова. Ей было 89 лет. Как мельчает наш мир искусства! В связи с этим припоминаю за день или два телевизионную информацию. Встреча Таранцева, хозяина «Русского золота», в зале VIP в Шереметьево. Среди встречающих Гусман, Мережко и Марк Захаров. Шаляпин встречает с объятьями на вокзале банкира Гиршмана.

Уланова, Уланова, Уланова!

22 марта, воскресенье.

Сегодня по ТВ: в Америке, в конгрессе, генерал Лебедь сказал, что Ельцину нельзя доверять ядерную кнопку, ибо он не адекватен. Он также сказал, что Американским штатам не следует давать денежную помощь России, ибо деньги, данные для поддержки реформ и народа, уходят в криминально-правительственные структуры, попросту говоря, разворовываются.

Весь день работаю над «Лениным» и дневником. Ленин все больше и больше приобретает черты писателя Есина, по крайней мере, он почти как и Есин рассуждает об искусстве прозы.

Утром читал «Московский вестник» с прекрасными дневниками В.Гусева. Определенно он нащупал если не новый жанр, то ракурс и подачу свершаемого времени. У него много рассуждений о власти и евреях. Среди прочих и такое: после всего случившегося в России в течение ближайших 200 лет евреям в мире не будут, как прежде, доверять.

23 марта, понедельник.

Сегодня президент Ельцин отправил в отставку все правительство. На бытовом уровне это еще раз показывает: кто начинает первым наступать — тот выигрывает. Через три недели это правительство в Думе все равно неизбежно получило бы отставку. Теперь новое правительство имеет право много месяцев продолжать все безобразия предыдущего, потому что оно новое. Кажется, менее всего был информирован о внезапной отставке Черномырдин. Но этот опытнейший еще с советских времен, этот терпеливый член ЦК КПСС умеет брать себя в руки. На состоявшейся пресс-конференции через хорошо скрываемое раздражение он все время говорил о преемственности реформ и преемственности одного правительства по отношению к другому. Как это естественно говорить о преемственности, по сведениям газет, бизнесмену № 3 России. И я бы, наверное, заговорил о преемственности, если бы, ничего не имея и ничем не владея, как и все советские люди, вдруг за десять лет стал третьим по капиталам собственником в России. О том, как возникала в нашей стране такая собственность, говорить просто смешно. И Ельцину надо говорить о преемственности. А надо ли говорить о преемственности обнищавшему старому человеку? Преемственности нищеты. Сегодня много думал об особом положении Москвы в государстве. Причины этого понятны, здесь все почти и бюджетно-зарплатные деньги и вообще деньги. Банки, госучреждения и пр. Москва собирает такие доходы в свой бюджет, который никогда не сможет собрать ни один город. Именно в Москве покупается и продается наибольшее количество товаров и ценных бумаг, здесь наибольшее количество нотариусов, собирающих свою немалую мзду с каждой сделки и с каждой подписи. И в свете всего этого такой ли уж хороший хозяйственник наш мэр Лужков? Ему просто достался самый лучший и урожайный в стране лужок. А так все осталось по-старому: раньше в Москву вся страна ездила за колбасой. Теперь вся страна ездит за деньгами.

Интересно еще одно обстоятельство: письмо-то Маши Платоновой было направлено Черномырдину. Вызов Смирнова пока отменяется.

Писал ли я, что продолжаю покраску полов и покупку ковров для института? Сердце радуется, когда захожу в конференц-зал, в 23-ю аудиторию, где у нас как бы музей соцреализма. Теперь отремонтировали кафедру творчества и кафедру иностранной литературы. В институте появляется прежняя барственная строгость. Студент должен с почтением относиться к дому, в котором он учится.

24 марта, вторник.

Семинар пришлось сегодня сократить до одного часа десяти минут. Интересно, что ребята на него аккуратно и добросовестно ходят. Четвертый курс практически перестал писать, как это обычно случается на старших курсах. Разбирали «параллельные портреты». Сегодня это были Маша Лежнева и Саша Барбух. Ткнув на прошлом семинаре пальцем, я и не предполагал, что заставлю их написать любовную историю. Обязательно надо сегодня «истребовать» у ребят разрешение и напечатать это в нашем студенческом журнале. Лучше и благороднее написала Маша. Здесь была обида, перегоревшая любовь и разочарование. Я вообще потрясен, как здорово за последнее время Маша работает. Барбух на ее фоне кажется неблагородным при всех своих признаниях. Вот она, жертвенность и искренность в литературе. Другая пара — Аня Кузнецова и Коля Эдельман — была посуше, поэгоистичнее. Подозреваю, что здесь тоже был роман, но похолоднее. Как всегда очень интересно написал Юра Роговцев, он сделал свой этюд-портрет в виде стихотворения о Тане Трониной. Этюд Ани я критиковал несправедливо жестко, критика скорее была направлена против тенденции. Но эти ребята умны, владеют словом в пределах игры ума, со страстями здесь хуже.

К шести часам поехал на ужин в китайское посольство. Описывая все происходившее, должен сказать, что это один из самых удивительных вечеров в моей жизни. Пропущу китайскую еду, которая была и вкусна, и разнообразна, удивление от огромного посольства, целого города неподалеку от университета, пропущу даже впечатление от холодновато-торжественных залов личной резиденции посла, находящейся здесь же, на границе этой огромной территории, по которой мы плутали на машине. Бедный Федя, мой шофер, простоял в посольстве, возле резиденции, с 6 почти до 9! Удивление вызвал в первую очередь сам посол Ли Фэнлинь. Это бывший аспирант МГУ, заканчивавший аспирантуру у Петра Савича Кузнецова. Наши ребята, которых посол позвал на эту встречу, Феликс Кузнецов, Станислав Куняев, который начинает работать у нас в институте (написать, если не сделал этого раньше, историю появления Стасика в институте), Валерий Ганичев, сравнительно недавно вернувшийся из Китая, Володя Костров, Олег Бавыкин, заведующий у Ганичева международной частью, все были милы и естественны. Не было обычной в этих случаях лести, каких-то выпрашиваний, подмазки. Правда, Феликс не утерпел и начал искать себе партнера для Пушкинской конференции в лице Китая. Я тоже рыпнулся: пригласил посла в институт на встречу со студентами. Это было бы для них, для наших студентов, интересно как факт трудолюбия, как факт, что можно сделать из собственной судьбы, если за нее как следует взяться. Как же посол знает русский! Как естественно, как вольно. Какая прелестная человеческая реакция на смешное, как он заразительно хохочет! Мы вспоминали университет, студенчество, общих преподавателей, даже анекдоты той студенческой поры. Память у посла более живая и цепкая, нежели у меня. Всеми своими товарищами я восхитился. В.Н. Ганичев немножко хвастал тем, что недавно встречался с губернатором Санкт-Петербурга, и рассказывал послу о том, что он увидел в Китае. Естественно, в его рассказе не было ничего нового и оригинального. Над Валерием Николаевичем я даже иногда подтрунивал, а один раз, когда он что-то очень вольно вильнул хвостом, даже сказал: «Ну, что вы, Валерий Николаевич, меня не бойтесь, не стану я вас сегодня обижать». Сказал я это уместно, и получилось не обидно. Все говорили тосты, и были тосты красивы и уместны. Пили «маотай» крошечными рюмочками.

Феликс Кузнецов сказал, что только перед визитом в посольство виделся и три часа разговаривал с Солженицыным. Институт выпускает академическое собрание Александра Исаевича.

25 марта, среда.

Очень много работы, она неинтеллектуальна, не развивает, просто глушит меня. В 15 часов состоялась защита дипломов. Защищались Замостьянов, Ряховская, Авдеев, Сергей Мартынов и две кореянки. У кореянок пьесы, кажется, интересные по замыслу, и одна из них получила диплом с отличием. Отличие получил и Саша Авдеев, это меня очень радует. Неужели мне удалось доучить это бородатое чудо?! Помню его приемные экзамены, помню, как я правил ему грамматические ошибки, а С.П. помогал ему с английским. Саша Авдеев, сын простых и, видимо, достаточно темных людей из Ярославля, сын огромной семьи, где чуть ли не шестеро детей, первым в семье получает высшее образование. Очень порадовала меня Татьяна Александровна Архипова, резко, хотя и справедливо, выступившая по Ряховской. По поводу небрежностей и плохого оформления работы последней я тоже проворчал, намекая на телефонные просьбы, которые на протяжении всех пяти лет следуют за этой девочкой. Заласканный длинноногий ребенок. Не получил «отличия» и другая звезда института — Замостьянов, что-то довольно резкое сказал я по поводу его баллады «Ларионов» — был в Рязани такой секретарь обкома, который, выполняя план по сдаче мяса государству и желая отличиться, пустил под нож весь молодняк рогатого скота. Меня удивило какое-то неуважение, пусть даже и к неправильно прожитой, но человеческой, а не скотской жизни. Слава Богу, удачно защитился Сережа Мартынов. Отпраздновали его победу двумя бокалами красного вина в нашем кафе. Были еще С.П. и Оля Горшкова.

Чтобы с этим покончить, привожу историю появления Куняева в институте. Летом во время выборов я попросил Татьяну Бек, мою приятельницу, поставить свое имя в список людей, поддерживавших меня. Она это сделала, но через два дня свою подпись сняла. Испугалась своих евреят. Она-то меня знает, но товарищи по классу мною пугают, а защищать не хочется, не политично. Значит, лучше всего, чтобы и не знали, что она со мною дружит. Подпись сняла, я не подал виду, но в душе оскорбился. Значит, если я не могу рассчитывать на людей, меня хорошо знающих, с которыми я работаю, которым всегда делаю много хорошего, но которых не устраивает моя национальность как «чужого», значит, я должен рассчитывать только на своих, которых моя кровь и мой образ мыслей о моей родине не раздражает. Удивительное дело у нас, русских: когда доходит до дела, все равны — кто дело хорошо делает, тот и хорош, а у богоизбранной нации, во-первых, хороши свои, а потом уже существуют чужие. С грустью приходится констатировать, что я русский националист.

26 марта, четверг. Вечером начал читать заданные мною раньше «автобиографии» и «портреты», сделанные семинаристами. Очень много интересных фрагментов и работ. Тут же возникла мысль, что я заставлю своих студентов все дипломные работы предварить биографиями, написанными на первом и четвертом курсах. Потом пойдет «манифест», но это я задам им на следующем занятии. Решил также, что следующее занятие посвящу разбору написания «манифестов». Может быть, это сделать и одной главой будущей книжки? Уже определенно встает вопрос о стенографистке.

Сегодня была дама из минкульта, приехавшая по письму Марии Платоновой, Галина Васильевна. Я показал ей институт, постарался рассказать обо всем, в том числе и о проблеме платоновского музея, как я все это вижу. К сожалению, почувствовал, что не многие понимают, как мне достались лакированные полы, ковры, само чудо держать на плаву учебный процесс и здание. Тем не менее дама оказалась очень милой. Понимающей и, кажется, сочувствующей моей точке зрения. Может быть, удастся и отбиться.

На ученом совете долго говорил о проблеме платоновского музея. Как о проблеме института. Не мы не хотим этого музея, а обязанность времени — сохранить наш институт. Важно спасти каждого студента, накормить его и обогреть, чем тешить самолюбие дочки писателя: у меня есть музей! Собственный. Весьма прозрачно намекнул, кем все это инициируется. В разговоре с Галиной Васильевной промелькнуло понятие «Платоновский центр». Я сразу понял, откуда дует ветер, и мне захотелось спросить: «А что это такое?»

Проголосовали и собрали документы, что может быть еще более важно, для выдвижения А.И.Горшкова на премию правительства России за серию его учебников для школы «Русская словесность». Интересно, — по рассказу Александра Ивановича получается, — что многие пассажи будущего учебника он придумал, когда вел занятия в институтском лицее.

Купил сегодня в нашей книжной лавочке журнал «Разбитый компас» Дмитрия Галковского. Мне повезло, наткнулся на 2500 цитат из Ленина. Есть мысль, что в дальнейшем я буду читать только Галковского. Сейчас лягу и почитаю.

30 марта, понедельник.

Вечером вместе с Татьяной Иосифовной пришел Боря Поюровский, чтобы посоветоваться по московским премиям. Рассказал, что когда он был на поминках по Марии Мироновой, которая завещала все вещи и квартиру музею Бахрушина, к нему подошла Наина Иосифовна и сказала: «Все-таки надо сделать так, чтобы все досталось Маше, дочке». Чудовищно, если ее муж все время говорит о правовом государстве. Миронова была дочерью знаменитого портного, а дед Менакер — выходец из солдат-кантонистов, имевших право после 25 лет службы селиться вне черты оседлости. Уже, кажется, отец Менакера учился в Цюрихском университете или дед. Интересно, что Андрей Миронов был мамин, а не папин сын.

31 марта, вторник. Вечером вместе с приехавшей Барбарой ходил в театр имени Гоголя на чеховского «Иванова». Спектакль хорош, здесь окончательно проявилась эстетика Сергея Яшина с его движениями и танцами-символами. Как всегда, у него играют Светлана Брагарник и Олег Гущин. Возможно, я стою возле возможности создать о Гущине статью.

Возникло просветление относительно этой первой пьесы Чехова. В ней нет ни одного положительного героя, кроме еврейки Сары. Русские представляют из себя сволочей и дерьмо. Пьеса заражена духом якобы русской рефлексии, грубости, ложной искренности и хамства. В спектакле Яшина особенно пронял меня доктор, человек, который все делает и поступает «как честный человек».

Днем провел кафедру по итогам дипломных работ. Критиковал Олесю Николаеву за верхоглядство, за невнимание к студентам. Хоть как-то защитил Воронова. «Я, конечно, ничего не понимаю в поэзии, так же как и Андрей Михайлович Турков, но когда мы после защиты ехали с ним домой, то пришли к выводу, что потенциально самым сильным является Воронов». Именно на него Олеся больше всех и лила воды, его диплом оказался совершенно ею не подготовленным и, возможно, даже не просмотренным.

Днем на мой семинар приходил корреспондент из Би-Би-Си. Разбирали этюд Барбуха о Маше Лежневой. Самый холодный он все же из всех мальчиков. Дал задание написать манифест. Накануне кое-что посмотрел и сделал выписки.

1 апреля, среда. Уехал с Лешей на дачу и пробыл там до второй половины дня. Много сделали по большой стеклянной теплице, переносили навоз, который зимой завез наш комендант Константин Иванович. Леша, как истинное крестьянское дитя, если врезается в работу, то роет ее до конца. Сделал мне из досок и кирпича образцовое обрамление грядок в теплице.

Вечером пытался начать следующую, четвертую главу Ленина, чего-то пока не получается, но снятая с принтера предыдущая глава обладает некоторой обнадеживающей плотностью текста. Скоро, полагаю, начну печатать. Вернулся в четверг довольно рано. В наше отсутствие Олег продолжал строгать стеллажи, рисунок, как всегда у Олега — еще один образец русского рабочего человека, — прописывается очень интересный. Олег и гениальный рабочий, делающий все тщательно и аккуратно, не хуже хваленых югославов и турок, и одновременно грандиозный дизайнер. Я уже даже не высказываю ему своих пожеланий, а только намекаю, потому что знаю: мои предложения будут скромнее и бестолковее, чем придумает и сделает Олег.

3 апреля, пятница.

Проснулся в четыре утра и теперь маюсь с газетами. Люди занимаются работой большого стиля, пишут романы, о них спорят, а я только из газеток выписываю мелочевку, касающуюся меня, тщеславясь, на что-то надеюсь. Не будет никакого музея, не будет даже собрания сочинений, и памяти обо мне не будет. Писательская общественность меня уже похоронила. Вернее, похоронила следующая генерация. Но все равно буду скромно писать свой злосчастный роман и постараюсь включиться в другие мои задуманные работы. Сейчас очень мешает потерянный файл первой главы Ленина. Я выписал из Галковского кое-что из порядков в Симбирской гимназии и постараюсь вставить. Напряжение создают стиль, плотность мыслей и информации. Самое главное, не лезть в архивы самому, это не моя специальность. Писать на новом материале — это удел плохих писателей, хороших — новость сама по себе. Все главное и существенное уже напечатано в книгах. Моя задача все по-своему соединить.

В «Дне» статья В.Бондаренко как ответ на статью Чупринина о том, что русские писатели патриотического направления загнали себя в «культурное гетто». В этом есть некоторый резон, но писать об этом не хочется. Привожу цитату из статьи Бондаренко совершенно по другому поводу.

«Это разве не преступление, когда государственный канал «Культура» контролируется исключительно антинациональными деятелями. Где здесь даже намек на мирное сосуществование двух культур, господин Чупринин? Где в попечительском совете телевидения Распутин или Доронина, Губенко или Бурляев, Николай Тряпкин или Вячеслав Клыков? Кто изолирует их от государственного телевидения? Почему господа Швыдкой, Гусинский, Березовский и Сванидзе, а с ними и господин Чупринин на дух не переносят всего, что творится в современной русской культуре? Ведет передачу на канале «Культура» талантливый порнограф Виктор Ерофеев, но изгоняется даже тихий и спокойный умеренный патриот Сергей Есин». Конец цитаты.

Володя Бондаренко только забыл, что Сергей Есин — единственный среди многочисленных свободных патриотов государственный чиновник. И не боится из-за выступлений это маршальское место потерять. А когда витийствует сам Бондаренко и Золотцев, это несколько другое витийство. И Проханов, и Бондаренко — я уже не говорю здесь о политической карьере — из этого патриотического витийства сотворили себе хлеб насущный. Проханов и Бондаренко тем не менее лучшие и благороднейшие, они талантливы, а многочисленные другие — одописцы и протестанты. Признаемся, что есть определенное количество писателей патриотического лагеря, которые могли бы составить славу так называемому писательскому лагерю демократов, но большинство-то патриотов никому не нужны, потому что серы и никчемны. Плохо и косноязычно пишут, не работают в основных жанрах, а суетятся в сферах, близких к журналистике. Я все-таки из тех, кого возьмет себе любой лагерь. Я сам выбрал себе путь и свою судьбу, в том числе литературную. Я знал, что в том, демократическом лагере, где есть, конечно, и первоклассные писатели, такие, как Василь Быков и Астафьев, в этом лагере мне было бы денежнее, престижней, свободней. Но я сделал свой выбор. А вот понимают ли мои коллеги по протесту, что в отличие от большинства из них каждое мое слово вредит мне.

Вечером был на спектакле в «Табакерке» (так в Москве называют труппу Олега Табакова). Спектакль называется «Еще Ван Гог…» Идея и композиция Валерия Фокина. Я сразу обратил внимание, что нет ни автора пьесы, ни вообще пьесы. Композиция довольно тривиальная. В современном дурдоме сидит юноша-художник. Практически всего два героя: этот самый юноша (Евгений Миронов) и его мать (Евдокия Германова). Поставил все это наш пострел Валера Фокин. Скучища жуткая. Хотя все кругом крутятся и вертятся, и балетничают, и циркачут. Почти виртуальное искусство, вдобавок с некоторым ощущением, что это тебя развивает. Интересно, что в фойе всем зрителям дают бесплатный кофе в бумажных стаканчиках — рекламная акция «Нескафе». Без кофе это и не выдержишь. Вечером позвонил Руслан Киреев: «Новый мир» берет записки В.С. Боже, как я этому рад.

6 апреля, понедельник.

А.С. Орлов передал мне газету «Советская Россия» с огромной статьей учителя из Екатеринбурга Р. Бармина с полемикой по поводу одного лишь моего пассажа в интервью с В.Кожемяко. Статья называется «Назван родины главный предатель». После подписи небольшой постскриптум. «Уважаемые редакторы «Советской России»! Вы нашли мужество предоставить возможность Есину нанести пощечину учительству. Было бы справедливо предоставить такую же возможность и учителям публично ответить своему хулителю». Сути статьи я не передаю, «ответ получился» вялый все с теми же заезженными тезисами. Новое лишь то, что нынче голодный учитель стоит на передней линии противостояния режиму. Аргументы привычные: боялись (КПСС, как будто бы надо было учить противостоянию, а не умению сделать выбор и анализировать). Именно об этом я и говорил в своем интервью. Сути моего высказывания Бармин понять, по естественным причинам, не захотел. Но вот что интересно, в этом же номере газеты есть статья о викторинах на ТВ: «Опасные игры», и в этой статье автор пишет: «…года полтора назад собрал Леонид (имеется в виду популярный телеведущий Леонид Якубович — С.Е.) на свое «Поле» старшеклассников, резонанс она имела большой. На другой день многие возмущались: «Да чему же учат в школе наших детей?» А поводом для возмущения послужило то, что игроки, восьмиклассники, не знали, кто написал «Руслана и Людмилу», не могли вспомнить ни единой строки из «Евгения Онегина», перепутали Пушкина с Тургеневым, а один мальчик, ничего не зная о Чехове, назвал его поэтом». Я писал не об этом, хотя и это свидетельство лености и интеллектуальной нерадивости сегодняшнего учителя. Здесь не дефекты времени и не «ужасные дети». Здесь учитель. Я писал о вещах более глубоких, о неумении учеников с позиции этики рассуждать, сопоставлять, думать об отечестве, решать «элементарные задачи». Вечером я рассказал обо всем этом Леве Аннинскому. Он сказал: по существу об этом знают все, но писать об этом не принято.

7 апреля, вторник.

Был у Натальи Дуровой в ее уголке. Говорили о реализации ее проекта «Страна детства». На мою долю выпадет «лицей». Ни ей всего этого не нужно, ни мне. Но без планов, без чувства ответственности за будущее мы жить не можем. Тем не менее Наташа еще живет и своим: на ней потрясающий костюм из серой каракульчи.

На сегодняшнем семинаре читали и разбирали «манифесты»; чудные сделали Таня Тронина и Юра Роговцев. Как я все же не ошибся в ребятах….

12 апреля, воскресенье.

Около двух часов приехал с Алексеем из Обнинска. Два дня занимались хозяйством, перетряхивали гараж, монтировали теплицу. В Москве около четырех выпал снег. Я долго раздумывал, ехать ли мне в Театр русской драмы, «камерная сцена». Это возле театра на Таганке, на углу Земляного вала и Тетеринского переулка. На дороге жуткая слякоть, метель. Машины едут, разбрасывая тучи воды, смешанной со снежной крошкой. Играли «Царя Федора Иоановича». Крошечная сцена, где все поместилось, и поместилось монументально. Прекрасные актеры, совершенно мне неизвестные, с молодыми лицами. Я мало помню свое впечатление от спектакля. В памяти остались только гениальные декорации Куманькова. Я раньше не понимал, в чем гениальность Смоктуновского, пьеса мне казалась каким-то рудиментом старой дореволюционной моды. В чем же здесь блистал Москвин?

Вот только здесь, в театре «Камерная сцена», я все и понял. О, если бы что-то подобное появилось у Ефремова или у Табакова, какая бы была пресса. Очень интересно играет Михаил Щепенко, худрук. Никогда не забуду одной интонации у актрисы, играющей царицу Ирину. Ради одного слова мы подчас и ходим в театр. А здесь в слове зазвучала целая пьеса.

14 апреля, вторник.

Я обратил внимание на то, что у меня вдруг снова, как в молодые годы, проснулась фантазия. Мозги вдруг начали функционировать с той же изобретательностью и с тем приносящим радость изворотом. Несколько интересных идей возникло во время последнего семинара, где снова разбирали «манифесты». Ребята в этом жанре чистой мысли работают плоховато. Здесь надо или придумать всю ситуацию группы, или своего лирического героя, или в своем творчестве набрать много идей и мыслей. Ребята все привыкли делать с опорой на собственные силы, считать себя непревзойденными образцами мыслителей и фантазеров. Подумалось: а почему бы ни сделать «Записки вруна»? Утром мелькнула мысль написать повесть о матершиннице, что позволило бы ввести в литературу иную лексику. Условно — это «Записки Галкиной-Федорук». Естественно, фамилия должна быть изменена. Она в семье Реформатских, потом замужем за Галкиным, ректором МГУ. Легенды вокруг ее имени. Никакой диссертации о русском мате она не писала. Но я всего этого не напишу, потому что занят Лениным.

Вечером был на президиуме академии. Надо бы выйти из академии, но пока берегу честь и достоинство своих, институтских. В прошлый раз Беляев и Сергей Шувалов перевернули и сократили президиум, сделав его карманным. Мне удалось только вернуть Горшкова. При любом голосовании я окажусь в меньшинстве. С каким остервенением они — Беляев, Поволяев, Муссалитин — протестовали против введения в число академиков Вл. Гусева, дескать, он пьяница. Эти люди говорили о моральном облике Гусева! Говорили, что я из академии пытаюсь сделать филиал Литинститута. Меня поддерживал лишь А. Ким, в президиуме мы только двое писателей. Единственная возможность — апеллировать к общему собранию. После заседания ощущение грязи и нечистоты. Но они еще плохо меня знают, я из этой академии выйду. Во время всех голосований старик Розов не поддерживал меня: сработало старое опасковое начало. Впрочем, Беляев уже президент, Розов с удовольствием ему этот пост уступил. Впервые от всего происходящего я пришел в ужас.

15 апреля, среда.

Жуткая история с разгоном студенческих демонстраций в Екатеринбурге. ОМОН. Дубинки, разбитые головы. Телевидение приезжало домой брать у меня интервью, говорил о внутренней безнадежности сегодняшнего высшего образования: к тому времени, когда молодой человек оканчивает институт, скажем как физик, уже нет учреждения, которому физики, химики или философы нужны. Значит, впереди толпится безнадежность. Она-то, а не реформы высшего образования выводят студентов на улицы. И студенты все могут перетерпеть, кроме ненужности своих усилий. Почему почти каждый молодой человек хочет в экономисты или менеджеры — ближе к живым деньгам, а в юридические институты идут не потому, что хотят служить закону, а потому, что за беззаконие очень хорошо платят.

В 16 часов состоялся президиум союза книголюбов — как славно и хорошо мои товарищи кормятся вокруг этой организации.

16 апреля, четверг.

Утром ездил с С.П. на Загородное шоссе. День хороший, солнечный, и жизнь уже не кажется такой безнадежной. На территории больницы я не был уже лет тридцать. Здесь многое изменилось. Здания уже кажутся не старыми, а старинными. Прибавилось порядка и в парке. В молодости на все смотришь мельком: жизнь очень длинная и можно вернуться к тем же самым предметам и рассмотреть их подробнее. В старости на все смотришь уже в последний раз…

Приезжал в институт посол Ли Фэнлинь. Мое вчерашнее отсутствие на работе сказалось: зал был не полон, а студентов я сгонял на встречу. Лева, которому я поручил с утра заняться студентами, все формально переложил на преподавателей и занимался своими бумажками. Я-то знал, что встреча эта будет очень увлекательной. Были интересные вопросы ребят и интересные ответы. Одним из застрельщиков был С.П., спросивший: «Существует ли в китайском языке слово «взятка» и как часто этим словом пользуются?» Выяснилось, что именно у этого слова, как и у его русского собрата, огромное количество эквивалентов. Вспомним гоголевского «барашка». Мысль посла о бремени культуры, которая заставляет оглядываться назад. Культурная традиция также всегда отыщет в прошлом прецедент, на который можно сослаться по поводу сегодняшнего беззакония. Роль коммунистических идей в жизни китайского общества сегодня. Нет общей мировой цивилизации. Пора России избавляться от страхов. Страх с Запада. Страх с Востока. Язык — это мышление. Китайцы по-другому рассматривают крупные личности. Их традиция требует рассматривать их как живопись крупных мазков. Почти любой ответ посол начинал со слов «Это вопрос сложный».

После беседы целый час в ректорате пили чай с пирогами. Посол с удовольствием съел и пирожок с грибами, и кусок горячего пирога с капустой. В этом смысле наш Алик, директор столовой, молодец.

Читаю «Гоголь в жизни» В. Вересаева. Это невероятно интересно, много материалов для моей книжки. Из последних новостей — поездка в Багдад. Пулатов собирает команду писателей на день рождения Саддама Хусейна. Это инициатива Тимура Пулатова, строящего свою свиту перед поездкой. Первоначально должен был ехать и Сорокин, но Арсений Васильевич Ларионов, традиционно играющий на всех полях, почему-то нашего Сорокина отговорил. Я думаю, что это связано с долгой войной Союза писателей на Комсомольском с Поварской. Последним, естественно, хочется чужой собственности. С одной стороны, в этом есть некоторый резон, но, с другой, с разрушением Сообщества исчезает последняя объединяющая структура писателей бывшего Союза. Я знаю как хозяйственник всю неаккуратность обращения на Комсомольском с общественными средствами. Кому достанется собственность на Поварской: Ляпину и Ганичеву? А Сорокин все же хлеб ест на Комсомольской.

17 апреля, пятница.

В четыре обедал вместе с Барбарой и приехавшим в Москву ее другом Вилли — у Альберта. Еще была Мария Зоркая, которой я, как всегда, симпатизирую. Другое дело, что в ней сидит, несмотря на все ее христианство, библейская скрытность и стремление не выносить своего духовного мира на поверхность. Библейцы все очень закрыты и обтекаемы в личных контактах, как бы боятся показать свою житейскую технологию, обнажить свою душу. А может быть, и сами понимают свой душевный изъян.

Вечером вместе с С.П. ездили в филиал Малого на колкеровский мюзикл по Сухово-Кобылину. Сначала все очень не понравилось, но постепенно увидел вдруг значительность этого спектакля. Все хорошо, и декорации, довольно условные, и актеры, и, конечно, Соломин, играющий Кречинского. Стареющий, без единой мысли о вечном, кот. Пришла в голову мысль, что недаром Кобылин выбирает для своего проходимца фамилию с польской огласовкой. Очень хорош и Расплюев Бочкарева. Сколько в нем бесшабашного, разгульного, но русского. И опять ассоциация по смежности: Польша отказалась выдавать российским властям нашего родного демократа Сергея Станкевича. В глазах москвичей он, конечно, жуликоват. Спектакль ирреален в своем ужасе, в конце спектакля на сцене появляются некие дьявольские топки из нержавеющей стали. Это, кажется, действует на зрителя. Кстати, зритель в Малом существенно отличается от посетителя «Табакерки». Какие-то раскрепощенные, но не наглые. Фигуры без претензий, много русских лиц.

18 апреля, суббота.

Ездил во второй половине дня на дачу, где я высыпаюсь единожды в неделю. Неужели раньше все люди жили в такой глубокой и спокойной тишине? Какое счастье, что на даче у меня не работает телевизор.

Утром ездил выступать на конференцию «Средства массовой информации и духовное состояние общества». Как всегда, сначала согласился, а потом пожалел. Зал был полон, я порадовался за публику, которая приходит сюда поговорить и пообщаться со своими. Но какое огромное количество нездоровых людей. Здесь же состоялась и моя встреча с коммунистами, которых все время поддерживаю. Но какое количество бездельников и как все они любят интриги. Вопрос остается все тот же: что такое социализм, что такое равенство, что такое социальные программы. Человечество надо любить со всеми его недостатками.

На даче я, коммунист, лег спать с мыслью о своей виновности и о Боге. Движение к Богу — это возрастной страх конца жизни или же созревание и понимание, что без него твоя жизнь не существует, она мертва?

20 апреля, понедельник.

В институте начались государственные экзамены по литературе. Второй год, как введен экзамен по словесности. Экзамены летят, будто вся комиссия куда-то торопится. Привычка проводить экзамены, как в литобъединении, будто все торопятся на совместную пьянку. Марку держит только Чудакова, которой все интересно, и Горшков, который принципиален. Хуже всех отвечает Сережа Мартынов, еле-еле ему натягивают «тройку». С Чудаковой поболтали о вчерашнем выступлении Зюганова, который обвинил Ельцина, что тот, дескать, на Пасху уехал в Японию, и страна осталась без пастыря. Член той партии, которая традиционно бывала безбожной. Воистину с этикой у того и у другого не все в порядке.

Очень понравились «Вопросы для зачета письменной работы IV курса», которые показала мне Чудакова. Каждому отвечающему она вручает контрольную работу, которую студент писал по этим вопросам на IV курсе. Работа перепечатана на машинке, и я сразу увидел здесь и собственную пользу: этот опрос или идеи студентов вставятся куда-нибудь в работу профессора.

21 апреля, вторник.

Ни один день не могу посвятить себе. Может быть, я скрываюсь за этой хозяйственно-руководящей работой? На экзаменах сегодня три «двойки» по словесности. Нарушу вузовские порядки и разрешу пересдать в конце сессии или с заочниками.

Вечером давал интервью Рен-ТВ. Теперь буду знать, что это брюзжащий канал. Приехала жуткая, с брезгливой миной девка и угрюмые операторы, распространяя везде дух недовольства. Говорили об «этической цензуре». Здесь я расхожусь с друзьями-коммунистами: я против смертной казни, против цензуры.

На семинаре разбирали пьесу Максима Курочкина. Он сделал большой прогресс, это хорошо. Его новая пьеса, при всей рациональности Максима, оказала на меня очень большое впечатление. Возникло что-то летящее, неожиданное, помимо логики. Из удач дня — согласие Саши Сегень на преподавание на заочном отделении.

С доски публикаций принесли мне статью Олеси Николаевой в «Независимой газете». Она теперь церковница, попадья, муж у нее настоятель в университетской церкви, где отпевали Гоголя. Теперь церковница Олеся выступает с позиции этой партии. Кстати, меня удивляет, как церковники охотно подбирают самых гибких, пластичных, всю жизнь прыгающих за сильными. Образец — В.Г. и многие другие, взял что ближе и понезатейливее. Образец забвения всякой этики. Мы ведь, кроме махания рукой в виде креста и поцелуев с неразборчивыми церковными иерархами, знаем, какое невиданное воровство не без его, полагаю, попустительства царит вокруг него.

Итак, статья «Пир духа» с запасниками». Музейная администрация не желает расставаться с сокровищами ризницы Троице-Сергиевой лавры». Вообще весь вопрос с культовыми произведениями искусств очень сложен. Не висит же Мадонна Рафаэля в соборе Святого Петра, хотя там находится Пьятта Микеланджело. Весь тон статьи «партийный» с подковырками. Будто не госпожа попадья и ее муж выучились на коммунистические деньги в Литературном институте, где разумно, в единственном институте страны, не преподавался атеизм. Будто не ее водили по музеям и коллекциям с этим самым «награбленным». Не ее ли отцу-инвалиду дали из казенного, распределенного и отрезанного писателям Сталиным, не им ли дали огромную дачу в Переделкино. Будто не ей лично, из тех же самых общих писательских средств, выделили и еще для ее семьи — дачонку. «Вполне закономерно, что с падением коммунистического режима началось медленное, частичное возвращение Церкви того, что было награблено у нее государством за семьдесят лет». Вот такой тон. Кстати, она мне сегодня встретилась во дворе и похристосовалась. Все-таки матушка. Ох, если бы она по-матерински занималась со студентами, внимательно читала бы их дипломы.

Вещи у меня не собраны. А через два дня я уезжаю в Багдад. Этот город до сих пор для меня лучший из городов мира. Не забыть бы купить Самиду каталоги.

22 апреля, среда.

С утра сидел на госэкзаменах по литературе. Отвечали ребята средне, хотя порадовал Эдик Поляков. Эти русские парни, если во что-то вгрызаются, то знают. Часто не умеют втереть очки экзаменатору, но суть знают, литературу чувствуют. Дотошно и принципиально работали Горшков и Лилеева. В результате у них оказалось три двойки. Вопрос надо было решать: или мы вслед за студентами признаемся в несерьезном отношении к экзамену, который только что ввели, или действительно надо поступать жестко. Двоим я перенес экзамены на конец экзаменационной сессии, а Бояриновой, у которой были недостаточные ответы по двум вопросам, на следующий год. Весь остальной день провел в хлопотах по институту, решал всевозможные хозяйственные, денежные и организационные дела. Традиционно отбивался от Светланы Викторовны с ее стремлением отчислить всех неуспевающих. В последний момент вычеркнул из приказа Сережу Гузева. Парень прогуливает, кажется, покуривает травку, но я его жалею. Потому что он пишет хорошие стихи. У него не менее двух несданных экзамена за прошлый семестр.

В самом конце дня позвонили из посольства Белоруссии о возможном визите президента Лукашенко к нам в институт 28 апреля. Я долго размышлял, уже даже решил отменить свою поездку, но потом не смог выдержать искушение Багдадом. Почему я все время кого-то жду, чего-то ломаю в своих планах. Как будет, так и будет, предоставим все на случай, пусть покрутится Лева.

24 апреля, пятница.

Из окна отеля Мансур, где нас на этот раз поселили, виден Тигр, мост через реку и на другом берегу опять какая-то башня отеля и снова невысокие домишки города. Видимо, волшебным образом сказывается на мне название города. Описывать не стану полет на самолете, многочасовое, всю ночь и еще часть дня, путешествие по пустыне. Все это на меня навевает какую-то умиротворенность и каждый раз одни и те же размышления. Я всегда думаю в этих местах об идеях христианства, о действующих лицах этой великой драмы, которую человечество знает наизусть, о том, что в этих местах, среди этого пейзажа, и в таких же скудных хижинах при свете очага зародились великие легенды. Интересно, что меня здесь даже не волнуют разгадки тайны, выберут или нет сегодня в Думе нового тридцатипятилетнего премьера. Наша богоизбранная страна хотела своего Израэли — в контексте моего дневника, — и она его наконец-то получит. Если стране от этого станет хорошо, то дай бог. Но как этот маленький, улыбчивый человек хочет власти. Как молчаливо старается и как все сносит. Как быстро и отчетливо перестраиваются все наши знаменитые политические деятели, чувствуя неизбежность. При нашей Конституции, подобно которой не было ни в одном монархическом государстве, все возможно. Даже при Романовых был синод, был сенат. Было государственное собрание, существовала Дума, а у нас все это носит характер декорации, и лишь один президент. Я хочу, я решил, я так намерен.

Перед отъездом из Москвы я передал папку с повестью В.С. для Анатолия Дьяченко в надежде, что тот отыщет что-либо для пьесы. Разговор об этой инсценировке возник у меня еще раньше. В автобусе меня пронзило, что может получиться прекрасная пьеса по мотивам двух книг: моей и рукописи В.С. Два основных действующих лица: ректор и его жена. Две трагических ситуации, пожар в конце пьесы, на который так упорно указывал Толя.

Автобус, рыча, проползал сотни километров, и тут на пустынном шоссе из Аманна в Багдад появлялся, как горящий факел в ночи, сверкая электрическими огнями, очередной стан, несколько магазинчиков, туалет, харчевня и на отшибе какие-то кочевые палатки, в которых живут люди. Утром вдалеке, почти на горизонте, стали появляться вкопанные в землю танки и какие-то военные строения. Все это не буду описывать, надеясь, что описал прежде, два года назад. Но какие роскошные, как стекло, дороги. По своей привычке во всем усматривать результаты человеческого труда я подумал, сколько усилий под солнцем, в ночном холоде пустыни были потрачены здесь, прежде чем появились эти плавные шоссе и изысканнейшие развязки.

Самым интересным были разговоры ночные и утренние с Владимиром Ивановичем. Первоклассный русский и мужской характер и ум. Я завидовал ему, что он все время выносит что-то, навеваемое дорогой, а я все это уже видел и пережил. Поговорили и об институте: надо брать молодняк и вытеснять интриганов и слабоумцев. Я все время думал о своем романе и о том, что напишу дальше. Не забыть бы о роли Энгельса в распространении идей Маркса и о его точке зрения на свое учение: я всего лишь экономист, базирующийся на учении Гегеля. Последний бой с народничеством. Надо прекратить что-либо читать. А читать только Ленина.

Сам воздух Багдада я бы назвал самым благоуханным из воздуха над городами мира. Никакого сравнения ни с Каиром, ни с Дели, ни с Кабулом — выбирал мусульманский Восток. Мне нравятся здесь люди, мужская толпа на вечерней улице, обрамленные платочками лица женщин, галереи на центральной улице и мощное течение загадочной реки через центр города. Из моей гостиницы видны перекидные через Евфрат мосты и силуэты-башни отелей. Здесь, видимо, время свадеб, раздаются звуки барабанов и какой-то свистящей дудочки. В отелях роскошные невесты в белых атласных платьях с кринолинами и шлейфами и в коронах из поддельных жемчужин. Говорят, что есть, дескать, указ президента, что молодая пара один, первый, день своей семейной жизни может прожить в любом самом роскошном отеле. Одна из невест с подведенным европейской косметикой лицом была увенчана умопомрачительной прической: с затылка поднимался сплетенный из волос столбик сантиметров в пятнадцать, а на его вершине, как на колонне, был вмонтирован небольшой портрет президента. Мне это напомнило моду времен Марии-Антуанетты.

Вечером ходили менять деньги и в любимую лавочку Сергея Журавлева пить соки. Эта привычка пить ледяные соки, их разнообразие и дешевизна одна из достопримечательностей города. За ужином узнал результаты голосования в Госдуме: 336 против 22-х. Браво, коммунисты. То вам Кириенко не нравился, а теперь вдруг оказался люб и дорог. Просто дорогими оказались места в Думе. Не все еще обогатились и не все еще получили квартиры. Как хорошо знаю я эту публику. Дума своим соглашательством с властью проголосовала за политическую смерть КПРФ.

25 апреля, суббота.

Ходили на Сук, работал над романом, искупался в бассейне, ездили на встречу в Союз писателей. Здесь выяснилась удивительная вещь: побывавший в Багдаде Саша Казинцев от имени Союза, оказывается, заключил здесь договор. Мы все, присутствующие на этой встрече — Пулатов, Гусев, я, Ниязи — оторопели. Договор, естественно, ни в одном пункте не выполнен, но можно представить себе, как Саша здесь поважничал. Откуда на этом документе стояла печать правления? Одинаково восхищают меня и патриоты, и коммунисты.

27 апреля, понедельник.

Вечером были в Союзе писателей. Прием на крыше и подписание договора, во время которого возникла грызня по поводу включения со стороны иракской писателя-русиста. Я объяснял, что это необходимо для жизни русистики в Багдаде, но писатели-«бугры» хотят ездить сами. Какая еще к черту русистика, мне надо поднимать авторитет в семье, среди публики и друзей, которые видят, как меня чтут, выдвигают и даже посылают за границу. Все очень похоже на нашу ситуацию до перестройки.

28 апреля, вторник.

6 часов 34 утра. Только что завершилась грандиозная склока, в которую попали и мы с Гусевым. Еще вчера Тимур Пулатов чуть ли не до драки в ресторане поссорился с Сергеем Журавлевым. Я давно этого ожидал, потому что Тимур по своей натуре властный и честолюбивый, а здесь, в Багдаде, на первых ролях в силу традиций и старого знакомства Журавлев. Тимура долго злила и восточная неразбериха, которая не давала ему возможность всласть походить по рынкам, и то, что у Сергея здесь, видимо, свои коммерческие, и не слабые, дела. Недаром он с некоторой провокационной осведомленностью сказал мне, что магазин «Именное оружие» на Арбате принадлежит Сергею. Я, честно говоря, этому поразился, но, поразмыслив и вспомнив интерес Сергея к оружию и прошлые закупки сабель и кинжалов, этому с некоторой грустью коммерческого неудачника поверил. Все это назревало подспудно и, наконец, прорвалось. Поводом послужила наша встреча с послом, которую нам объявили очень внезапно. Тимур, видимо, хотел вечером пойти в серебряные ряды или занять себя каким-либо другим образом, а тут эта встреча, он не сдержал досады, Володя Гусев помалкивал, я старался все сгладить. Картинка была занятная, когда они двое, огромные, немолодые, тяжелые, стояли порывисто дыша.

Поехали в посольство в разных машинах, и на встрече с послом Тимур не сказал ни слова. Посол Николай Васильевич Картузов очень интересно прочертил всю линию государственных отношений, в которой много любопытного, но выпустил то, как мы несколько раз бросали Ирак. Много подробностей выяснилось в системе управления нашим МИДом и в Багдаде. Переписываясь через газеты и меморандумы, политические деятели говорят друг с другом на языке весьма выразительном. Посол — человек не из старых, гордый своими успехами и тем, что оказался на вершине госполитики, немножко перед писателями красовался своей ультрасовременной лексикой и модернистскими подходами. Но тем не менее писателям с их честолюбием вякнуть не дал. По слухам — а источников у меня немного, — у Картузова в иракском деле тоже свои интересы: его сына взяли в организацию Международного экономического сообщества, совсем еще молодого человека на оклад, а сам посол, ведая квотой продажи нефти, большую ее часть отдал супербиблейскому банку. Естественно, без взятки, естественно, без постороннего нажима. Посол сказал, что из всех арабских народов иракцы самые талантливые в области машиностроения, математики и физики. Переделали же они наши обычные ракеты в баллистические.

В результате всего этого, отчасти потому, что поздно легли спать, рано в пять проснулись, нашли какой-то дурацкий предлог — из объективного было лишь то, что на следующий день нам всем предстояла поездка по пустыне, — и не поехали на родину президента, где должно было состояться празднество и парад. Я тоже, дурак, поддался этому настроению, не проявил твердость, не увижу большой кусок страны. Утешает одно, что сегодня поработаю.

Вчера полдня просидел за компьютером. То, что я делаю, вовсе не самоочевидно хорошо. Может получиться хорошо только в случае реализации замысла полностью. Отдельные главы никому не нужны.

Как там дома? Вчера во время утреннего путешествия с Сергеем Журавлевым по бесконечным лавчонкам в серебряных рядах купил для В.С. за 200 долларов браслет — наверняка обманули, но вес есть — и выкупил «из плена» фарфорового Тараса Бульбу для моей коллекции литературного фарфора. Это притом, что в лавчонках фарфора почти нет. Можно нафантазировать целую историю, как это изделие Ленинградского фарфорового завода оказалось сначала в Ираке, а потом было продано скупщику.

29 апреля, среда.

Через два часа уезжаем. Как я и предполагал, два наших деловых человека помирились: Пулатов и Журавлев. Оба мне довольно много друг о друге рассказали.

Вчера вечером ездили с Олегом Захаровым, его прелестной женой Лилей и Витей Узловым в ресторан. Это был пир хищников. Если в прямом смысле, то Олег с его неуемным жизнелюбием и молодым круглым животом съел один три порции бараньей ноги. О степени богатства обоих свидетельствуют их разговоры: о бассейне на даче с очисткой воды, о покупке еще одной квартиры в кондоминиуме с охраной, теннисным кортом и детским садом на Юго-Западе, о собственной даче в Сочи, о московской даче с подогреваемым бассейном. Они сыпали общими фамилиями людей, занимающихся собственностью, рассказывали, как можно растаможить очень дорогой автомобиль по цене в двадцать раз меньше объявленной. Я не мог отделаться от мысли о том, что один из них в очках с золотой (не позолоченной) оправой был восемь лет назад полковым финансистом, а другой руководил строительным трестом сначала, а потом был предисполкома одного из районов Москвы. Интересен был рассказ о жене последнего. Она сейчас, при муже бизнесмене, обслуживается в поликлинике на Грановского, и лечится у доктора, которая является женой одного из действующих министров.

Ходили с В.И. Гусевым на Сук. Я купил там себе прелестную бронзовую фигурку. Взрослый жираф кормит, склонившись над жирафленком. Ассоциации, в том числе и самые грустные, возникли в моей седой голове. Поставлю фигурку у себя в кабинете на работе. В 12 часов уезжаем.

1 мая, пятница.

Самое интересное — это довольно случайные мои наблюдения за майским праздником. В половине шестого утра приехал Толя, брат Алексея, который уходит в армию и перед этим приехал попрощаться с братом в Москву. Сам Толя, чтобы покончить с этой темой, довольно милый современный деревенский мальчик, смотрящий телевидение и в меру все понимающий. У него милый деревенский акцент и страсть к рисованию. По крайней мере, когда мы проходили мимо гостиницы «Метрополь», то мне не пришлось объяснять, кто такой Врубель. Этого художника Толя знал. В общем, утром же, покормив парнишку дома, мы повезли его осматривать Москву и совершенно забыли, что можем встретиться с майскими эксцессами. Не буду описывать, как купили билет на проход в Кремль, а Кремль оказался закрытым, но вроде обещали в 10 открыть. Перехожу к эпизоду, который меня поразил. Подходим к входу в Кремль со стороны дома Пашкова. На входе стоит мужик лет пятидесяти с золотыми зубами, упитанный. Я спрашиваю у него, откроют ли Кремль, и он отвечает в той манере, что, дескать, господа коммунисты решили устроить демонстрацию, и вот поэтому Кремль пока не открывают. Сказал он это с издевкой, и открытой ненавистью дворника в богатом доме. Но ведь сам-то кто? И ведь всю жизнь, наверное, был коммунистом и лизоблюдом. Плохо не то, что мир раскалывается на бедных и богатых, что рождается обыватель, — рождается еще и хам, и лакей. Вот что я увидел за этим крошечным рядовым эпизодом.

Удивила огромная демонстрация на Театральной, которую я впервые вижу вживе. Много флагов, антиправительственных лозунгов. Интересно, что ряд людей несут как бы лозунги от себя, выполненные на небольших планшетах. Как же надо измордовать человека, чтобы он решился на такое. Всю жизнь зная, что он досягаем для властей. Как такого человека измучили. Было несколько антиеврейских лозунгов. Интересно, что телевидение вечером их не показало.

И опять случайная встреча: на Васильевском спуске митинг русских национал-большевиков. В центре кружка Эдуард Вениаминович Лимонов говорит о «прикормленном» управлении: везде, почти на любой правительственной должности испытанный на прикорм цековскими привилегиями управленец. В связи с этим я вспоминаю еще багдадский рассказ У-ва, бывшего председателя Красского райисполкома, как он взял кредит в 200 миллионов, а в связи с инфляцией тот обернулся в 2 миллиарда. И вот из этих-то миллиардов кредит в 200 миллионов тут же был возвращен. Вот база для того, чтобы купить золотой браслет жене. Но ближе к теме. Я протискиваюсь в первые ряды, Лимонов улавливает мой взгляд и, вроде, узнает. Лозунг его молодежи, а ребятам по 16–20 лет, кажется, такой: если не мы, то Россия погибнет. Мы за злую Россию. Подразумевается их возраст. Отдельные плакаты типа: «Если начальник тебе не заплатил, убей его». Я им определенно сочувствую и не вижу здесь ничего фашистского.

Вечером поехал на ТВ, где поругался с неким искусствоведом-краеведом Клеменко. Как ни странно, из-за Глазунова. Искусствовед начал с комплимента: я помню ваш роман о Глазунове. А откуда вы взяли, что я писал роман о Глазунове? Интеллигенции интересно было считать, что мой роман о Глазунове, она так и считала. Потом Клеменко рассказал, как он, предотвращая в себе негодование, все же попал в мастерскую Глазунова. Тот говорил по телефону с военными и очень унижался. Вообще, я заметил, что все недоброжелатели Глазунова, как правило, из среды художников. Валюсь с ног от усталости.

4 мая, понедельник.

Со второго — на даче. Сделали посадки в большой теплице и убирали во дворе. Алексей чуть ли не изувечил себе электропилой руку. Пришлось везти его в Обнинск. Перевязали, но предупредили, что следующая перевязка будет платная и стоит 15 рублей. Довольно рано 4-го вернулся с дачи. Дача грабит меня, там я спускаю последние деньги, но ничего поделать с собой не могу. Вечером сидел с В.С., и она расплакалась. Говорила, как тяжело ей дается жизнь. Единственный человек, который мог бы помочь ей, это я. Господи, как мне ее жалко. За что?

5 мая, вторник.

В 6 часов вечера провели в институте секцию литературы, театра и кино по премиям мэрии Москвы. Приехали Володя Андреев, Боря Поюровский, Володя Орлов, Марк Зак и Андрей Парватов. К моей неожиданности, все закончилось довольно быстро и достаточно справедливо: премировали пятерых актеров — Аронова, Зайцева, Соломин Вит., Светлана Брагарник, Олег Гущин, четырех режиссеров — В. Васильев, Марк Розовский, Сергей Яшин, Щепенко и художницу, жену Сережи Яшина. Кино опять оказалось без своего московского приза. Марк Зак рассказывал, что он сумел включить в повестку Госкино вопрос о премиях мэрии. В Госкино помахали списком картин, которые можно было бы представить, но на этом все и остановилось. Я при этом подумал, что коррумпирующие кино кланы не смогли договориться, сторожа друг друга. Что касается литературы, то решили отдать премию Кострову. Очень удачно, что все как бы оказалось приуроченным к 850-летию Москвы.

Весь день отбивался от огромного количества тяжелой рутинной работы. Уговорил Чудакову попринимать кандидатские экзамены. Представляю легкую истерику Владимира Павловича, но формально я прав, у Н.В. Корниенко нет ни одного аспиранта, которым надо задавать спецвопросы по теме диссертации. В телефонном разговоре Мариэтта Омаровна попеняла мне за встречу в институте Лукашенко. За что его ненавидит интеллигенция, мне не очень ясно. Интересную подробность рассказала о дне 28 апреля, когда президент Белоруссии приезжал в институт, Инна Вишневская. Этот день совпал с ее днем рождения. И вот, когда с цветами в руках она сбегала по институтской лестнице, именно в этот момент со своей охраной, ФСБэшниками, «мерседесами», «джипами», секретарями посольскими подъехал Лукашенко, и она, доблестная профессорша, вместе со своим рождественским букетом растянулась у его ног. Какой-то охранник подумал, что это цветочки для президента. «Вы, наверное, литератор?» — спросил охранник у поверженной профессорши и начал пытаться поднять ее и подталкивать к президенту, чтобы та вручила букет. Но у Инны Люциановны относительно цветов были иные планы. «Отдайте мои цветочки! — закричала семидесятилетняя Инна. — Я никому их не собираюсь дарить!»

Май будет чудовищным по нагрузке.

Сегодня в «Труде» два интересных для меня материала. Короткую заметку цитирую целиком:

«Поезд мечты. Почетный заказ выполнен на вагоностроительном заводе в Твери: там изготовлен специальный поезд для президента России. Стены укреплены бронированными панелями, стекла пуленепробиваемые, а колесные пары способны выдержать взрыв. Отделка — как в лучших домах: красное дерево, малахит и даже кораллы. Есть спецвагон — сауна с гидромассажем. «Доводка» поезда № 1 обошлась в 12 миллиардов старых рублей, сообщает наш корреспондент Николай Чулихин».

Второй материал посвящен «Школе оперного искусства Галины Вишневской». Под маркой ее и Ростроповича имени — вопрос, не без их ли участия? — на дорогой Остоженке построен огромный доходный дом. Разбираются материалы, как и с чьего разрешения была использована эта драгоценная земля. Раньше здесь был сквер. Очень интересно, сколько получила семья за то, чтобы под ее имя выбивалась земля, а может быть, и кредиты. Определенно не даром Галина Павловна учила Ельцина беречься от насморка.

7 мая, четверг.

Утром сумел написать страницу в роман. Задача тяжелая — обзор книги «Развитие капитализма в России», но я с нею справляюсь. Обзор делаю в виде карты страны, которую мой герой видит в своей тюремной камере как некое экономическое содержание — он видит эту карту как экономическую и расшифровывает ее.

Вечером ходил на спектакль «Песни нашего двора» в театре Марка Розовского. Спектакль на свежем воздухе. Мой одноклассничек в этом спектакле и играет. Всегда немножко больно видеть пожилого актера, чуть паясничающего на сцене, но постепенно и я, и зрители привыкли к его потешной роли. «Посмотри, вон он, — истошно орет Марк, — на крыше», — и мне показалось, что делает он это ничего. Зрители оборачиваются со своих скамеек, крутят шеями, действительно на крыше флигеля актер поет новый старинный шлягер. В конце спектакля Марк спел «Товарищ Сталин, вы большой ученый» на фоне какой-то решетки. Вообще спектакль очень занятный и здорово придуман. Во дворе театра — а это типичный московский двор 50-х — под небом поставлены неструганые деревянные скамейки, и без каких-либо связывающих лишних слов пяток актеров под гитары поют самые разухабистые шлягеры — весь дворовый репертуар тех лет, в том числе и то, что пели мы: «Девушка из Нагасаки», «В Кейптаунском порту», «Негр Тити-Мити» и прочее. Музыкально-литературная композиция. Очень много песен из воровского и приблатненного фольклора. Поют все, согласно моде времени, через радиомикрофоны. Сзади двух сотен зрителей стоит радиоаппаратура, ощетинившаяся десятком антенн от этих микрофонов. Главное — потеплее одеться. Отношения между актерами складываются не из этих песен, а по воле режиссера. Он нафантазировал флирты, супружеские склоки, мелкие пьянки, и попутно актеры между песнями играют. Все это очень и очень неплохо. Три раза всех зрителей во время спектакля обносят водкой в пластмассовых стаканчиках с крошечными бутербродами — это, конечно, не новое в режиссуре, подобное мы видели уже у Сережи Арцибашева на дне рождения у сестер Прозоровых, но очень мило и приносит согревающий и расслабляющий эффект. Обидно, что в своей режиссуре Марк (в русском театре вообще режиссура от Марка — Марк Розовский, Марк Захаров) действует очень нахраписто, и шлягеры у него самые-самые, и актеры самые активные, быстренько бежит к эффекту, к результату. Правда и то, что ни в одном московском дворе никогда не было такого количества собранных вместе старозаветных библейцев. Вот тут и проверяется театр, возникает ли после спектакля некое парение духа или чуть стыдновато. Премию Марку Розовскому мы за спектакль дадим, но настроения не было. Может быть, потому, что многое здесь из моей молодости и район моей молодости.

Сегодня решилось, 10-го еду в Красноярск на выборы к Лебедю. Надоело быть партийным человеком. Вся моя партийность закончилась на голосовании в Думе коммунистами по кандидатуре Кириенко. За этой фигурой я буду следить с упоением. Мальчик многое натворит. Жду разгона демонстраций войсками, инфляцию, обнищание народа, обман и пр. и пр. С Россией ни ему, ни Березовскому не справиться. Мы не просто рабочая сила.

Постараюсь пораньше завтра уехать на дачу и пробыть там до середины дня десятого. Роман надо писать, хотя дневник отнимает времени много.

9 мая, суббота.

Со вчерашней середины дня в Обнинске. Начало весны — это самое тяжелое и рабочее время. Сажал вместе с Лешей и Толиком огурцы, набивал теплицу. С.П., как всегда, по кухне. Сегодня по случаю дня Победы жарили шашлыки. Я много думал о мертвых, о неестественно, вопреки логике жизни, прекращении этой самой жизни. Думал о матери Леши и Толика, еще молодой женщине, у которой сегодня день рождения. Тяжелая судьба: муж в зоне, платят ли на работе? Через рассказы Леши прорывается дикая, нищая, пьяная жизнь в селе. И такие попадаются стихийно талантливые дети. Мы с С.П. дали перед шашлыком Толику написать этюд. Из тех, которые у нас пишут наши студенты на вступительных, и он, не чинясь, не отказываясь, не ломаясь, сел и через час написал очень и очень приличный этюд. А ему идти в армию, и вернется ли он из нее? Есть Чечня, Таджикистан, или просто забьют, или сведут с ума.

В десять мальчишки пошли гулять. Отпросились на час. Сейчас уже половина первого, они где-то коноводятся с нашими поселковыми девками. Если бы они знали, какие теле- и радиознаменитости родители у этих девок. Я-то знаю это жуткое, настырное и блудливое племя. Вечер стоял сегодня дивный, теплый, прозрачный. Почти с детства, с калужского периода, я не видел майских жуков. Когда мы сидели за столом, Толик сбил одного. Я долго его рассматривал и стал горевать, не перебито ли у него крылышко. Но внезапно внутри жука что-то заработало, будто моторчик, он завис на пальце, потом резко, падая, пошел вниз, сердце у меня ойкнуло, но жук выровнялся, и принялся набирать высоту к темнеющим в густом небе яблоневым ветвям.

10 мая, воскресенье.

День пошел наперекосяк. Ребята пришли со своей гулянки лишь в пятом часу. До половины четвертого я стоял перед дачей, не случилось ли что-либо, не подрались ли, не попали в милицию. Поселок уже спал, пару раз где-то высоко в небе пролетели птицы. Они перекликались во время полета, было радостно и значительно. Жизнь приобщила меня к одной из своих тайн. Пришли ребята навеселе, и тогда у меня возник жестокий план — утром же уехать в Москву и отправить Толика домой. Он принял все это безропотно, и нехорошие предчувствия о его армии, о его дальнейшей судьбе, навалились на меня.

11 мая, понедельник.

До Красноярска лета всего четыре с половиной часа. Правда, долго ехали по Москве и ждали в Домодедове. Кроме В.В. Сорокина, летел еще Петр Лукич Проскурин и двое очень симпатичных ребят из команды Лебедя. Жуткое впечатление производит аэровокзал в Москве. Народа почти нет, это ни в какое сравнение не идет с тем временем, когда в стране летали все. Правда, в центре аэровокзала выстроены огромные дорогие магазины обуви, одежды, дорожных принадлежностей и чая. Чай — лучший подарок, когда ты забыл что-либо купить близким.

В Красноярске встретили ребята из группы Лебедя, среди них попадаются наши выпускники и выпускники Высших литературных курсов. ВЛК и Литинститут достойно несут по стране русскую службу. Из рассказов становится ясно, что Лебедь здесь в яростной блокаде и подвергается жуткой травле. Зубов не хочет расставаться с властью, а президент боится прихода деятельного человека в избранный круг власти. Все-таки Красноярский край — это две с половиной Франции и основные запасы полезных ископаемых страны. Это станет опасно ему самому. Здесь, говорят, находится зам. главы администрации президента, некая Митина. Ей поручено признать выборы недействительными. Именно она занималась этим в Нижнем Новгороде после выборов Климентьева. Эта идея связана пока с заявлением Зубова об автономии и нежелании края платить налоги в центральный бюджет. Пока же сторонники Зубова, хочется сказать не «зубовцы», а привычное «зубатовцы», раздают водку, идут на всякие подлости и провокации. Не перечисляю, но интриги за власть начались страшные. Судя по накалу страстей, за всем этим стоят большие деньги. Ну, а с чего по улицам городов ходят такие машины, тратятся такие деньги на предметы роскоши и комфорта, с чего идут разговоры о строительстве индивидуальной станции по фильтрации воды в индивидуальном бассейне?

Интересно следующее обстоятельство: не успел я закончить тюремную главу о Ленине и приняться за другую, ссылка, Шушенское, как оказался в этих краях — Минусинск рядом. Холмы, река, небо все те же. Не знак ли это? Болит мочевой пузырь. Со своей трусостью я дождусь непоправимого. Вчера узнал, что рак у Геннадия Копосова.

Через пару часов пресс-конференция писателей. Всяких предвыборных историй ребята из штаба Лебедя порассказали тьму. За чаем ли в кафе, во время ли перекуров, вспоминаются разнообразные случаи, каждый из которых мог бы стать эпизодом в романе. Вывешивается афиша о приезде Лебедя, а потом объявляется: «Лебедь не приедет. Он, как обычно, обещаний не держит». Сегодня утром, опять по рассказам, в пятнистую омоновскую форму переодели каких-то бомжей и послали их, якобы от лица сторонников Лебедя, бить тех, кто «за Зубова». В гостинице, где живут и враждующие стороны, и средства массовой информации, говорят, только что сменили охрану. Вместо покладистых местных мальчиков, которые понимали, что им потом жить с теми же людьми, поставили специально выписанных московских громил. Но это тоже по рассказам. Я просто всего этого не наблюдаю. Я всей душой сочувствую Александру Ивановичу, но интересно, что рассказывают в штабах его противников. О последних рассказывают такое. После проигрыша в первом туре в администрации тырят чайники и списывают компьютеры. Думаю, что все это довольно реально.

Писать дневник постараюсь аккуратно. Перед пресс-конференцией волнуюсь. У меня, в отличие от Героя Социалистического Труда Проскурина и лауреата Государственной премии Сорокина, особый статус — я государственный чиновник. Мне надо говорить так, чтобы не навредить институту.

Все прошло весьма благополучно. Мы распределили роли. Я тактичный въезд, обоснование, общетеоретическую часть, не переходя особенно на личность Лебедя. Рассказ об институте. Петр Лукич — основную, с воспоминаниями о Приднестровье, заслугами, рассуждениями о природе власти, чем — по его словам — он занимался в своих книгах, а Валентин Васильевич — общепрактический плач: Россия, любовь к ней, страдания русского народа, кризис. На пресс-конференции в гостинице «Октябрьская» и телевизионщики, и газетчики вопросов особенных не задавали, все прошло вяловато, хотя и точно, по крайней мере наши хозяева были довольны.

После обеда поехали в Дивногорск. Город времен моей юности, когда я здесь побывал, я не помню, но сейчас он кажется мне удивительно прекрасным. Красивый, советской поры ДК, потрясающий вид на отроги Саянских гор по берегам, на сам Енисей. Об уровне богатств недр и качестве строительства: весь туалет в ДК облицован мрамором, отдельными небольшими плитами. И стены до потолка, и стены в кабинах.

Природа величественна и грандиозна. Когда же человек с его чувствованием встанет вровень с ней! Народа на встрече было немного, видимо, городское начальство не захотело светиться, а так втихомолку нас поприветствовало. В городе, естественно, безработица, учителям и сфере культуре платят за январь-февраль и говорят об этом, как о достижении. Наших речей не перелагаю, потому что с теми или другими вариациями они были, как и утром. Значительно труднее окажется завтра, где мы встретимся с зубовской аудиторией. Здесь все были наши союзники, ибо Дивногорск на 51 % проголосовал за А.И. Команда, кстати, его обожествляет.

После выступления в том же ДК поужинали в ресторане-буфете. Были все свои, а кроме нас троих, москвичей, оба наших руководителя, и Владимир Леонидович, и Валерий — выпускники Литинститута. Был еще Анатолий Буйлов, который живет возле Дивногорска. У него пятеро детей, хозяйство на одном гектаре. Тот самый великий тигролов. На одном из съездов он еще мне не понравился своей активной, кричащей русской позицией. Здесь он был скромен, умен, уместен. В разговоре сказал, что хотел бы еще парочку деток, но жена болеет, ей тяжело, а государство, вместо того чтобы помогать семьям, как у него, больше мешает. Рассказал о своем старшем сыне, плотнике. Он собирается его женить, но до этого старший сын должен на этом же семейном гектаре построить своими руками дом. Сын сейчас с увлечением этим занимается, вкладывая каждую заработанную копейку в свое строительство. И за столом, и в машине много читали стихов.

Последняя за этот день деталь. Зачем-то остановились возле аптеки. Вижу на дверях, на обеих створках, объявления — на одной: «Лечебные бальзамы Востока»; на другой (такого же размера буквы, набранные на компьютере): «Презервативы производства США, 25 видов. Студентам скидка 10 %». Захотелось выйти из машины. Войти в аптеку и спросить: «А есть ли скидка для аспирантов?»

12 мая, вторник.

Сначала попытаюсь просто назвать события: утром ходили по набережной, заходили в историко-культурный центр — бывший музей В.И. Ленина. Моя «пруха» продолжается, я многое узнал к книге. Кораблик «Св. Николай» — на нем Ленин ехал до Минусинска, но на этом же судне проделал какую-то часть пути, возвращаясь обратно после кругосветного путешествия, и цесаревич Николай, ставший потом Николаем II. Узнал, что Ленин ехал за свой счет по ходатайству своей матери Марии Александровны, которая впоследствии за сыном не поехала. Следовавшие в ссылку подельщики ехали в обычном «арестантском» вагоне. Шушенское, оказывается, совсем не на берегу Енисея. Оказалось, что и Ленина определили в ссылку в Иркутск. Генерал-губернатор делал объезд губернии и оказался в заштатном Красноярске, в котором к нему и обратились с прошением.

На набережной стоит памятник Чехову. Еще раз я полюбовался этим удивительным городом. Много километров вдоль реки: три-четыре улицы на одном берегу и три-четыре улицы на другом.

Незабываемым был рассказ Толи Буйлова о ловле тигров. Все это невозможно вместить ни в литзапись, ни даже в роман. Устный рассказ. Как выслеживают, как ловят, как пеленают, как ночуют возле нодии, срубленной из высохшей кедровины — такая нодия способна гореть около суток, ровным, словно газовым пламенем, и прочее. Толя удивительный человек, во время нашего похода он все время приводил разные случаи и истории, в том числе много рассказывал о Викторе Петровиче Астафьеве. Замечено, что Астафьев подписался под письмом 42-х последним, только разыскали. Астафьев похоронил дочь и возле ее могилы на сельском кладбище в Овсянке загородил и забетонировал, чуть ли не сотку земли — видимо, готовил мемориал для себя. Попутно, оттолкнувшись от моего словечка «мемориал», кто-то рассказал, что Кугультинов, которому его президент выдал деньги на дом, построил вместо дома мавзолей. Очень наш писатель озабочен не оставить судьбе ничего случайного: бессмертие при жизни.

Потом ездили на встречу в техникуме лесообрабатывающей промышленности. Аудитория трудная. Мальчики и девочки накачаны взрослыми против Лебедя. Я довольно долго говорил о самостоятельности мышления, о необходимости думать. Подходили учительницы и потихонечку говорили, подбадривая нас, что они за Лебедя. Но тем не менее из-за страха проглядывает стремление сделать самостоятельный выбор, и гордость за этот самостоятельный выбор. Стипендии студентам не платят. Мы с директором поплакали друг другу в жилетку, что знаем: сколько у кого на территории канализационных колодцев, и сколько стоит крыша. Бюджет не оплачивает ни содержание помещения, ни коммуналку, ни формирование библиотеки, ни существование спорта для студентов, ни командировочные, ничего, кроме зарплаты для педагогов и персонала (с многомесячными задержками) и стипендии. Стипендии тоже задерживают. Интересно, что когда я выступал перед студентами и преподавателями и попытался объяснить студентам ту цепочку экономических взаимоотношений, которая и приводит к таким ситуациям, — они этого не понимают. Они не пытаются решить несложную задачку. Почему раньше было, а теперь нет, куда все подевалось. Большинству из них по команде свыше преподаватели внушили, что демократия, современная жизнь — это Зубов.

Должен сказать, что у слова «демократия» поразительный ореол. Кто из нас не демократ? Помню, впервые я услышал от М-на словосочетание «Демократическая Россия». Уже тогда образовывалась партия с таким названием, а я, не интересуясь политикой, тогда же об этом услышал. Словосочетание показалось мне очень интересным, но тогда же я еще подумал, какое отношение люди типа М-на, а его взгляды я знал, и его близкие имеют отношение к демократии. Мне тогда показалось, что и демократия, и Россия были ими узурпированы у меня.

Вообще и аудитория, и беседа были трудными. Но я забежал вперед. Директор рассказал, как зимой у него отключали отопление, и система замерзла в шести местах. Я прекрасно понимаю, что это такое. Несколько дней, продолжал директор, он провел в кабинетах администрации. Одна ветвь власти поручает директору обучать детей, а другая ничего для этого не дает, но требует каких-то денег и каких-то налогов, когда эти бедные учреждения что-то добывают для себя. Власть удобно устроилась, ничего не платя за содержание высших учебных заведений: если платят только стипендию, даже если платят не вовремя, и то гордятся. Ни объяснить этой ситуации кому-либо постороннему, кто не живет в системе, ни понять абсурдность происходящего самому невозможно.

О мимолетной встрече с Лебедем, после его пресс-конференции, не пишу, мы встретились в гостинице после того, как состоялся круглый стол, где представители красноярского бизнеса говорили, что они готовы поддержать Лебедя. Пресса выходила из зала, по лицам журналистов я понял, что произошло что-то из ряда вон выходящее. Мне даже показалось, что чаша уже не только для меня, но и для людей, привычно и за немалые деньги обслуживающих власть, качнулась в сторону Лебедя. Вышел и Александр Иванович, узнал. Побалагурил, был даже сердечен, позвал нас в 22.15 к себе в гостиницу «Октябрьская» на ужин.

В этот день все наши встречи уже закончились, до вечера было еще далеко, надо бы работать, садиться за компьютер, но я пошел в театр оперы и балета. Ну просто в тридцати секундах ходьбы от гостиницы, дверь в дверь. Театр очень красивый, современный, светлый, с настенной скульптурой в фойе. Сюжеты нашей литературы, писатели, музыканты, композиторы. Давали «Севильского цирюльника». За спектаклем стоит остаточное финансирование: и декорации не так свежи и хороши, и оркестр слишком мал. Было интересно наблюдать из зрительного зала, как ударник мечется среди группы ударных инструментов, но тем не менее все было сыграно и спето тепло и с полной серьезностью. Из курьезов замечу странную картину: Фигаро — молодой баритон, как брат-близнец, похожий на вице-премьера Немцова. Возможно, к своей похожей внешности певец кое-что и добавил гримом. Пел, правда, слабовато.

Теперь ужин с будущим губернатором, после которого я пишу эти заметки.

Александр Иванович Лебедь, с которым я встречаюсь во второй раз, произвел на меня очень сильное впечатление. Он не только держит политическую ситуацию, не только очень умен и находчив, но еще обладает образным мышлением и начитанностью. Это чисто русский человек, для которого большее значение имеет быть, нежели казаться. Кормили в отдельном кабинете хорошо, был даже шашлык из осетрины, правда, не такой большой, как хотелось бы. Александр Иванович рассказал, что вроде бы поссорился с Лужковым, когда тот «советовался» с ним относительно памятника Петру. Раздался звонок, и Лужков сказал, что хотел бы посоветоваться с Лебедем и что это не телефонный разговор, что у него чертежи и, дескать, Лебедь обязательно должен на все это посмотреть. Оказалось, что чертежи эти — чертежи того самого памятника Петру I Церетели. Потом Лужков раскричался на Лебедя, когда обнаружил, что тот не очень одобряет и его идею, и художественный облик памятника, и место, где мэр собирается памятник ставить. Передаю так, как запомнил.

Много говорили о политике, о ситуации в стране. Интересно даже не то, что Лебедь говорит, кое-какие его пассажи я помню, важен уверенный и не наигранный магнетизм его фраз, неповторимость интонаций. Для меня неоспоримо, что он принадлежит к определенной породе людей, выделенных уже самой природой. Кстати, по типу магнетизма, он очень близок к Ельцину. Когда, здороваясь, Лебедь жал мне руку, и я имел возможность взглянуть близко в его лицо, я обратил внимание на здоровые зубы, на чувство физического здоровья, которое он распространял вокруг себя. Такой же магнетизм распространяет вокруг себя и Ельцин. Попутно отмечу, что его телевизионный имидж отличается от его домашнего поведения. Кстати, его имиджмейкер, с лицом имиджмейкера, ходит в темном костюме и каких-то красноватых ботинках. Впрочем, все имиджмейкеры похожи на имиджмейкеров, а все вместе на Славу Зайцева. Чего-нибудь в них во всех есть одинаковое: или красные ботинки, или шейный платочек, или платочек в нагрудном кармане.

В конце ужина, уже прощаясь, я сказал, что по-человечески я желал бы ему поражения, потому что понимаю, на какие муки он себя обретает. Вот здесь, сказал Александр Иванович мне, вы не правы. Пояснил, что именно такая, полная напряжений, почти трагическая жизнь и есть его жизнь и его среда настоящего обитания, в любой другой атмосфере он закисает. Ему 49 лет.

Сегодня должны были состояться защиты у Румянцева, Антонова и Юры.

13 мая, среда.

Было три выступления, и буквально из какой-то библиотеки, начав первым, я махнул в аэропорт. В.Сорокин и П.Проскурин остались еще на два дня. Билет мне купили в бизнес-класс. Обратил внимание на почти пустой Красноярский аэропорт. Встречал меня в Домодедовском аэропорту верный Федя. В Москве оказалось прохладно.

14 мая, четверг. Весь день просидел на экзаменах, аспиранты сдавали минимум по специальности. Огромное впечатление произвел С.П., его рассказ был не только выстроен, но и достаточно глубок, наполнен информацией. Обычно аспиранты применяют прием, как я его называю, интеллектуального бормотания. Вроде бы спонтанный процесс мышления, мысль как бы возникает непосредственно во время ответа. На самом деле соскребается все, что аспирант знает, и все, что близко к теме, и выдается за некий поток, интеллектуальный экспромт. Считается, что за берегами этой импровизации целые россыпи настоящих знаний. На самом деле в этих берегах почти ничего, кроме сказанного, нет. В этом смысле рассказ Сережи был некой мини-лекцией. Я понял, что лекции он будет читать хорошо, и студенты будут его любить. Кроме зарубежки, сдавали критику, перевод и русский язык. Здесь аспиранты были пожиже. Как всегда, я наслаждался бригадой с кафедры стилистики. Везде, где бывает А.И. Горшков, там все решается четко и, главное, принципиально. Интересно говорил и аспирант Кривцуна Беспалов.

Сергей Петрович подарил мне по случаю своей сдачи экзаменов новый том «Кто есть кто в России». Здесь есть интересная статья и обо мне:

15 марта, пятница.

Кандидатские экзамены по истории русской литературы. Принимали Смирнов, Буханцов, Ковский и Чудакова. Мариэтта Омаровна поглядывала на меня довольно враждебно, видимо прослышала, что я побывал у Лебедя, и это ей, конечно, не нравится. Про себя загадал, вспомнит ли Смирнов, как обычно, и задаст вопрос, какого автора читал старший Аблеухов на последней странице романа Андрея Белого «Петербург». Читал он философа Георгия Сковороду. Задал, вспомнил. Для родной литературы отвечали не блестяще, хотя пятерок мы поставили несколько. К сожалению, плоховато отвечал Валера Поленов. Почему так слабо отвечают российские парнишки? Только закончились кандидатские экзамены, как началась итоговая аттестация выпускников. Выпускники, как пять лет назад, будучи абитуриентами, снова сидят напротив меня. Как и пять лет назад, за круглым столом в зале заседания ученого совета. Как пообтерлись, но как поумерили свое честолюбие. Большинство так и прошли бесцветными и эти пять лет, и сегодняшнюю аттестацию. Кем будешь работать? Чем станешь заниматься? Большинство говорят, в лучшем случае, о газете, об аспирантуре, об издательстве. Тщеславие и разворачивающиеся впереди горизонты потускнели. Не теряют бодрости только мои любимые ребята Саша Авдеев, Володя Воронов, Эдик Поляков. Все они по-настоящему талантливы, но до конца институт их не обтесал, как обтесал других милых чад. Я уверен, что эти ребята еще что-то сделают в литературе, хотя знаний явно недостаточно. Получит диплом с отличием только Шорохов. Как, интересно, скоро слетит с него его исключительная принципиальность, его гвардейская выправка.

Вечером приезжал К-ов, который, к сожалению, запил. Признался мне в природе нашего конфликта. Несколько месяцев назад он позвал меня показать квартиру, которую купил возле Даниловского рынка. Квартира действительно прекрасная, с прекрасной ванной комнатой и роскошным кухонным гарнитуром. Мне все понравилось, и я, как мог, говорил об этом. Но, во-первых, не умею лицемерить, а во-вторых, всему подобному я не придаю исключительного значения. Видимо, Юру с его семейным устройством, с его деньгами беспокоит и моя верность идеалам нашей юности, и моя относительная известность. А тут не перешиб он этого даже квартирой. Пьяненький Юра каялся мне и в своих деньгах, и в отношении ко мне. Его, оказывается, беспокоят и не совсем кондиционные изделия, которые он поставляет нашей промышленности. Совесть точит, но деньги есть деньги, это наказание. Плохо спал.

Суббота закончилась на даче. Взял много работы, ничего не делаю.

17 мая, воскресенье.

Вечером приехал с дачи и наблюдал по телевидению огромную растерянность Киселева по поводу победы Лебедя. Одновременно он и как бы уже приспосабливался к новому положению Лебедя. Сегодня состоялись выборы еще двух губернаторов, и там картина одна и та же: народ перестал верить действующей власти и хочет смены. Везде в губернаторы проходят новые люди.

18 мая, понедельник.

Вечером ходил на прием по случаю открытия итальянского Института культуры — отделения общества дружбы по-нашему. Состоялось все это в итальянском посольстве, а заманивали на визит, на выступление по этому случаю Умберто Эко. Впервые я, встречавший и видевший такое огромное количество знаменитых людей, подошел и, став позади телевизионного оператора, стал вглядываться в лицо и фигуру какого-то, пусть и знаменитого, писателя. Я и в Фиделя Кастро так не вглядывался. Довольно полный кареглазый мужчина, в его облике есть что-то внутренне сдерживаемое, как бы человек еще не раскрытой тайны. А может быть, вполне обычный любящий макароны итальянец, таинственность которого навеяна его книгами. Кстати, и о его книгах — «Имя розы» и «Маятник Фуко» — и о книгах Фаулза (имею в виду его «Волхва») я постоянно думаю, они «запали», запомнились, но все это «профессорская», а не писательская литература, помнятся исторические подробности и неожиданный быт, а не люди, ни новые характеры, ни сами фигуры. Люди как раз в полумистическом тумане, в некоторой научной дымке, которую между зрителем и сценой развесил автор, чтобы прикрыть прорехи в хороводе живого изображения. Впрочем, выступал Эко очень неплохо. По крайней мере, в его кратком слове на открытии было проявление воли и характера — очень ловко он сказал несколько фраз по поводу служителей культуры, которые сами не производят ценностей, а, так сказать, обслуживают ее в разных странах. Везде что-то открывают, способствуют, говорят речи, участвуют в фуршетах. Сказал он все одной какой-то фразой, я перевел для себя все в образную форму. Говорили все много, обычное европейское красноречие с привычными, давно бродящими идеями. И как все не стесняются говорить тысячу раз до них сказанное. Фуршет нам даром не дался, пришлось выслушать много наших, в выступлениях которых сквозило завуалированное попрошайничество и слово «дайте», и от наших деятелей — архитекторов, историков, культурологов и прочих рологов — не отставали и итальянцы. Кто-то говорил и о специфическом взгляде русских на культуру Италии, о приверженности нашей к ее средним векам и Возрождению в ущерб современности, и вот этим взглядом русских на культуру Италии пренебрегать не надо. В принципе очень верно, Италия как пятая в мире по промышленному потенциалу страна нас совершенно, по крайней мере меня, не интересует. Меня увлекает только ее история, века туманные.

Была Мариэтта Омаровна, сидела рядом с Чуприниным, помахала мне ручкой и быстренько ушла. Взгляд ее на меня был сердитый. Я невольно проецирую на себя победу на выборах Лебедя, кажется, это Мариэтте Омаровне не по душе.

Наибольшее впечатление произвело на меня здание посольства. Это, кажется, один из особняков семьи Морозовых, построенных Шехтелем. Во всем сказанном, впрочем, не уверен. Определенно «те» новые русские строили и имели воображение лучшее, нежели «эти», сегодняшние новые русские. Прекрасный зал с разрисованным потолком, лестница наверх, оформленная под готику. Тяжелая красота увядания, как в фильмах Висконти. В маленьком салоне на первом этаже эсер Блюмкин стрелял в Мирбаха — раньше здание принадлежало немецкому посольству. Я специально зашел в этот пустой салон, меня вообще волнуют места, в которых произошли какие-то трагедии: время сомкнулось, и опять солнце светит на то же место, в принципе очень ограниченное по площади, на котором умер Александр Македонский, и красивые креслица стоят на месте, где текла кровь посла. А ведь все могло кончиться тогда катастрофой для государства.

Утром дал факс в Красноярск с поздравлениями Александру Ивановичу.

19 мая, вторник.

Сегодня состоялась конференция по книгам Дженифер Джонсон, которая вчера приехала из Дублина вместе с Сарой. Народа было немало для такого рода собраний. Пришли наши кафедральные и Наталья Александровна Бонк. Конференция прошла очень интересно, не подкачали наши девочки из английского семинара. Дженифер сделала очень интересное сообщение, которое я предполагаю напечатать в нашем «Вестнике». Отсюда вывод — надо всегда готовиться. Это рассказ о собственном творчестве, о психологии творчества и прочее. Я, кроме отдельных слов, ничего не понимал, С.П., занятый собой, мне ничего не переводил, но у меня, вслушивавшегося в речь, было ощущение, что еще немножко, еще одно последнее усилие, и я пойму этот язык. Попутно, чтобы не завидовать чужому творчеству, я записал у себя в записной книжке: «Во мне не звучат какие-либо голоса, не вижу никаких картин, но медленно и неуклонно из меня происходит некое в ы д а в л и в а н и е. Текст медленно выдавливается из меня, как зубная паста из тюбика».

Завтра утром забираю В.С. из Матвеевского.

20 мая, среда.

Как всегда, в трудах проходит конец учебного года. Снова вспухло дело Гах. Мне обидно, что вся эта ситуация инспирирована не мною, а расхлебывать мне. Состоялось представление нашего студенческого театра по пьесе Плавта «Два Менехема». Инициатором представления, как всегда, стала Елена Алимовна. Отличился, как почти профессиональный актер, Дима Крюков. Был очень хорош и полуслепой Толя Ткаченко со своим провинциальным нахальством и провинциальным гыканьем. Вся эта студенческая жизнь в институте и для института огромное дело. Так мы собственно ответили на состоявшуюся сегодня же акцию студентов и преподавателей по поводу сокращений ассигнований на образование: продолжили учебный процесс. Акция была очень многочисленная, но бесполезная. Шли через новый Арбат с лозунгами и транспарантами. Попользовалось этой выразительностью наше телевидение. Неужели всем не ясно, что ни этот криминальный режим, ни это правительство, ни акценты поведения — свидетельство того, как эта власть хочет жить дальше, с когда-то лучшим в мире образованием ничего не сделают. Попросту оно им не нужно. Своих детей они предпочитают учить за границей. Предпринять что-либо можно лишь после смены режима. Меня потрясает, как обгаженные прессой, осрамленные, обвиненные в воровстве и коррупции политические деятели, такие как Немцов и еще совсем недавно Чубайс, появляются на экранах телевизоров.

Продолжается грандиозная забастовка шахтеров. Я впервые начал бояться, чем все это может закончиться: это уже не перец под хвост власти, а нечто покрупнее. Но кончится тем не менее все для власти благополучно, шахтерам раздадут по булке, пообещают по банке с джемом, и все разойдутся по домам. Телевидение наконец-то, выгораживая власть, объясняет, что, видите ли, большая часть шахтерских денег оседает у посредников. Как будто это раньше кому-то было неизвестно. Как будто старательно не узаконивалось воровство, неизбежное при создании первоначального капитала имущего класса. Этими посредниками, как обычно, являются близкие родственники или друзья тех же самых начальников угольной промышленности, всех этих начальников шахт и управлений. Так обстоит во всех областях жизни, но более скрытно. Попробуйте сделать какую-нибудь лицензию. Выясняется, что жена начальника, выдающего эти лицензии, имеет фирму «предлицензионных консультаций» и берет за свои консультации не меньше, чем муж по государственным расценкам за собственно лицензию. И попробуйте сварганить все это без этих консультаций.

21 мая, четверг.

Все утро размышлял над очередным номером «Вестника». Кажется, выступление Дженифер Джонсон перед студентами станет его гвоздем и началом. Дальше пойдут лекции Горшкова о славистике, статьи Кочетковой, Толкачева, Скворцова, Пронина и хроника общества, возглавляемого Деминым. Пока определенно стройности и цельности во всем этом я не вижу, надо искать. В запасе есть еще и институтская хроника, которую готовит Кешокова.

Обедал вместе со Скворцовым и Димой Лаптевым. Как всегда, разогреваясь, завел какой-то политический разговор. На этот раз о вчерашней акции протеста студентов и преподавателей. Почему я не принял участие в этой акции? И сам себе отвечаю: а разве не при помощи этих же самых преподавателей пришел режим к власти и предыдущий был разрушен? Нынешняя власть выполнила все свои обещания: хотели свободу выезда — получили, хотели свободу печати — получили (условно; цензуру политическую сменила цензура экономическая, цензура издателя), хотели возможность из коммунистов превратиться в богатых людей — получили эту возможность. Предполагали, что каждый станет миллионером — стали миллионерами другие. Не пищите. Разве вы не учили в вузах, что у капитализма иные правила? Разве вы по экономике социализма не знали, что значит бесплатное образование и для чего оно было предназначено? На этом было основано распределение. Вы не могли унести капитал, который государство затратило на вас за границу. Теперь можете. Теперь все свободны — никто никого не распределяет, значит, и государственного образования не нужно. Значит, учитесь за свой счет. В 1991-м и в 1993-м вы проголосовали за новые правила игры, и вы их получили. Против чего протестовать?

Выхожу из столовой — во дворе на спортивной площадке играют в футбол: пятый выпускной курс сражается со сборной института. Играет, естественно, наша русская молодежь: Эдик Поляков, Володя Воронов, Дима Мартынов, Ваня Журавлев. Судит Виктор Андреевич Тычинин. Порадовался за то, что не отдал под стройку спортивную площадку. Возникло чувство благодарности к Тычинину, несмотря ни на что он свою линию тянет. Пятый курс все же выиграл у сборной.

Сегодня состоялся президиум комиссии по премии мэрии Москвы. Я еще раз удивился русской твердости Ирины Константиновны Архиповой: по своей секции, которая вбирает в себя и эстраду, она категорически выступила против присуждения премии пародисту Петросяну. Здесь не только принципиальность, но еще и масштаб личности. Этому завидую.

Вечером уехал на дачу — отвез собаку и Лешу. У собаки признали лишай, теперь еще хлопоты, связанные с лечением моей любимой животинки.

22 мая, пятница.

Обязательные мероприятия, т. е. то, что мне совершенно необходимо сделать лично:

* В 12 обязательно присутствовать на защите дипломных работ у наших девочек-итальянок. Это остаток семинара Евгения Солоновича, студентки, которые ездили на стажировку в Италию и поэтому не могли участвовать в защитах вместе со всеми остальными студентами. Меня приятно удивляет на защитах у Солоновича объем и серьезность работ. Особенно понравилась Марина Бобылева, переводившая «Монолог о не родившемся ребенке» Арианы Фаллачи. Защищалась Женя Титунова, но все это довольно поверхностно, хотя она сама уже превратилась из ребенка в тяжеловесную еврейскую девушку. Я еще раз порадовался во время ее защиты, что не сломал ее судьбы, остановил себя.

* Обедал с Дженифер в нашей институтской столовой. Кроме нее и Сары, были еще С.П., Наталья Александровна Бонк, Ирина Шишкова, Кешокова и Царева. Все прошло очень мило, Наталья Александровна занимала Дженифер песнями на английском языке. Они пели, как две виолончели.

* Вручал дипломы. День назад здание Дома Советов в Махачкале захватил, как объявили, террорист, некто Хачалаев, он, кстати, является или являлся депутатом Государственной думы… Оказалось, что он еще и бывший выпускник Литинститута. НТВ, говоря об этом факте, сообщило, что Хачалаев является выпускником элитарного московского вуза — Литературного института имени Горького. Вот с этого я и начал, дипломы мне, дескать, выдавать уже страшновато: Яндарбиев, недавний президент Чечни, был нашим выпускником, и вот теперь Хачалаев. Не станет ли таким образом знаменит кто-нибудь из нынешних выпускников. Сообщил и цифру: всего с 1930-х гг. было выпущено на дневном отделении 2154. В этом году нас покидают 34 выпускника набора 1992 года. Это были самые тяжелые годы, когда мы принимали этих ребят, казалось, что пришел конец профессии, но мы просто пытались еще и набрать более или менее талантливую молодежь, даже при той заниженной квоте, которую нам спустило министерство. В своей речи я сказал, что путь нашей страны выбрали их отцы, матери и старшие братья.

* В Большом Театре заказаны два билета на «Лебединое озеро» в новой редакции Васильева. Я уже знаю, что премии мы Васильеву на своей комиссии не дали, а включили его в список лауреатов, выполнявших программу по празднованию 850-летию Москвы. Брезгливо отмахнулись. У спектакля была тяжелая пресса, и даже зная продажность и ангажированность нашей печати, я не предполагал такой недобросовестности. Это не только естественное для Васильева обрусение спектакля, но и приведение в какую-то драматическую форму всей балетной ткани. Возникло цельное и плотное по своей внутренней структуре произведение. Исчезли, превратившись в сценическую мотивированную ткань, все дивертисменты. Особенно мне понравился всегда провальный 1-й акт. Все спорно, не так, как раньше, но интересно. К сожалению, грамотны, техничны Н.Семизорова и К.Иванов, последний и молод, и прелестен, но не очень выразительны и трагичны. Все это восполняет Н.Цискаридзе, король. В известной мере весь балет — это борьба в противостоянии с Майей Плисецкой, но и с памятью о ней. Сделаем наоборот, чтобы изгнать и дух этих простеньких аттракционов с заломанными лебедиными руками. Самая интересная фигура балета — это король. Образ сделан мощно, сильно, не без сегодняшних веяний. Налицо явление, если не вытеснения мужским танцем танца женского, то его активное пробивание. Одновременно, как мне показалось, очень планомерно Васильев вводит в мужской танец и виртуозные женские элементы. Понравилось мне все, даже декорации.

Наблюдение попутно. Я сидел в первом ряду и заглянул в оркестровую яму. Ба! Здесь поменялись лица — очень много, почти все, люди со славянской внешностью. Я это отношу к тому, что все другие музыканты играют сейчас за границей. Там больше платят.

Возвращаясь на машине из театра, решил заехать для летучей проверки в институт. Уже у калитки встретил выпившего Лешу Тиматкова. Мое указание Леша и наш замечательный охранник Коля выполнили. Не в девять, но в десять все стали расходиться, здание, когда я подошел к подъезду, оказалось уже очищенным.

23 мая, суббота.

Во Владимир. Утром в 7 часов институт открыт, никак Колю-охранника не могу добудиться.

Нашел компромисс. Во Владимире Дженифер лезет в каждую щель в музее. Я впервые оценил Золотые ворота. Пешком в дождь к Нередице, дамы босые. Удивительный храм с дрожащим внутри воздухом; во Владимирском соборе — фрески Рублева. Монашенки во дворе Боголюбского монастыря.

О рождаемости в 1986. Детская смертность — 45 на 100. За ужином упомянул эти факты.

24 мая, воскресенье.

Вернулся часам к девяти. В.С. рассказала все политические новости. А они, как и всегда за последнее время, постыдны. По телевизору показывают церемонию присуждения премии Тэффи, изо всех сил старающуюся быть похожей на какую-нибудь дурную американскую церемонию. Почти сразу же показали трех номинантов на премию за передачи об искусстве. Были Вульф, Скороходов и совсем уже слабенькая… Я сразу сказал: Вульфу не дадут, слишком его ненавидят. Так и не дали, но здесь был свой коварный сюжет. Премию по решению жюри должен был получать Глеб Скороходов. Но его в зале не оказалось: его просто не предупредили, потому что персонал был уверен, что главный претендент — Виталий.

Из итальянского посольства пришел пригласительный билет на прием по случаю годовщины республики.

25 мая, понедельник.

Всегда умозрительно я понимал, что современная молодежь живет другими интересами и другими символами в искусстве, нежели мы. В принципе, это понятно, но важно знать не только этот постулат, а изучить само движение, характер его. Наблюдая, чем живет и интересуется Леша или мой шофер Федя, что они слушают из музыки, какие любят фильмы или «приколы», я всегда списывал специфику и изощренность их вкуса на среду, на низкий уровень их домашней и родительской жизни. Но есть еще и какая-то мода времени, «зацепляемость» самих произведений, безвкусие всего поколения. Нравился же нам в свое время «Черный кот» — «только черному коту и не везет». Как видно, не всегда это подчиняется времени, логике, чистоте жанра и художественным достоинствам произведений.

Открыл, наконец, книгу, которую написала обо мне Вера Константиновна Харченко, и прочел несколько страниц. Мы договорились, что выпускаем ее, то есть платим за набор и типографию на двоих, каждый получает по 500 экземпляров. Не верил я в эту книгу, полагая, что она прибавит к моему литературному облику лишь некое число публикаций и не больше. Но текст оказался прекрасным. Сильным, густым, с огромным числом очень точных наблюдений и цитат. Натыкаясь на цитаты из моих же произведений, я удивлялся: неужели это написал я? Размышляя трезво, книга Харченко — это для меня новый этап. В первую очередь, это университетская аудитория, подобранные цитаты, долговременный выход на студенческую аудиторию.

26 мая, вторник.

Поздно вечером поехал в театр Гоголя на юбилей Елены Федоровны Качаевой. Она главный художник театра и жена Сережи Яшина. Юбилей получился чудесным, хороший капустник на малой сцене, где актеры демонстрировали костюмы Качаевой. Играло пианино, и были милые стишки. В одном из них некие намеки, связанные с Олегом Гущиным и его сидением в гримуборной у зеркала, «подобный ветреной Венере, когда, надев мужской наряд, богиня едет в маскарад».

Встретил Виталия Вульфа и сразу же заговорил с ним о ТЭФИ — телевизионном конкурсе программ, где его замечательная передача не получила ожидаемого приза. Он мне рассказал, что его поздравили с присуждением премии еще 23-го, но 24-го Владимир Познер, президент телевизионной академии, собрал академию и потребовал переголосовки. Счет оказался 50 на 50, тогда Познер вспомнил, что у него два голоса. В общем, в отношении Вульфа я оказался прав. Он вываливается из тусовки. Но почему же так враждебен библеец оказался другому ветхозаветному библейцу?

На этом празднике увидел Евтушенко. Мэтр очень постарел, подошел ко мне и стал говорить, что хотел бы получить диплом нашего института. Дескать, его очень престарелая мамочка — еще до недавнего времени она торговала газетами возле Рижского вокзала — не успокоится, пока сынок не получит нашего советского вузовского диплома. Враки все это, просто замечательному, как флюгер, советскому поэту за границей начнут платить больше денег, когда он сможет предъявить диплом о высшем образовании. Тут же он налакомил меня тем, что нарассказал, будто диплом ему не выдали из-за отзыва о романе Дудинцева «Не хлебом единым». Я-то знал, что, как и обычно, выгнали за неуспеваемость и пропуски занятий.

28 мая, четверг.

Состоялся ученый совет, где я разделил должность проректора по учебной работе и научной работе на две: проректором по научной остался Лева Скворцов, который, конечно, затаит на меня, а проректором по учебной работе стал Александр Иванович Горшков. Александр Иванович всегда призывается, когда институту трудно. Сейчас именно такая пора и наступила: надо создавать госстандарт, совсем разбалансировался наш учебный план, разболтался персонал.

29 мая, пятница.

Были на пятидесятилетии Юрия Ивановича Минералова. Он выставил в герценовском кабинете прекрасную закуску и батарею своих аспирантов. Мне очень нравится его жена Ирина Георгиевна, похоже, что ее аспиранты покруче. Кстати, она сама в прошлом заканчивала нашу аспирантуру. Мы ели, провозглашали тосты, а бедная женщина, профессор и доктор наук, все резала и резала бутерброды.

Неожиданное продолжение получила история с дипломом Евтушенко. Понимая беды выдающегося певца всех времен и всех правительств, я решил упросить ученый совет в порядке исключения выдать искомый диплом классику. Для этого я запросил институтский архив, чтобы найти для акции, так сказать, исходный материал. Личного дела в архиве не оказалось, кто-то вспомнил, что в начале перестройки то ли «Апрель», то ли «Мемориал», одна из двух отчаянно принципиальных организаций затребовала дело выдающегося поэта — и с концами. Для выдачи диплома не осталось никаких оснований.

В пятницу же уехал на дачу и провел субботу и часть воскресенья. Читал работы абитуриентов и рукопись Веры Константиновны. Объективно — это очень хорошая книга. Думал над статьей о Ладыниной.

1 июня, понедельник.

Пробую опять что-то сделать для «Труда»:

«Боже мой, как однообразно и скучно наше телевидение. Неужели еще кто-нибудь без аллергической сыпи на теле смотрит его? Надоел даже Чак Норрис, гастролирующий сейчас в Москве. А все эти голливудские разборки — для духовно отчаявшихся! Реклама выучена наизусть и превратилась в пошлые разговорные формулы. Как племя убогих, заговорим скоро сплошь текстами из рекламных клипов. Интересно, додумаются ли телезрители стихийно, как наши избиратели, начать бойкотировать рекламируемые товары? Уверяю, что наш советский и постсоветский «Фтородент» не хуже эмигрировавшего из страны проживания «Блендомета». И, кстати, дешевле. А к кому, собственно, обращена реклама предметов роскоши? К людям, регулярно гремящим у меня под окном мусорными баками в поисках остатков съестного? Как они мне, несчастные, напоминают телекомментаторов — копание в свалке политических сплетен и скрытая реклама хозяев. Как они все похожи в главном и основном — принципиальный Сванидзе, густо информированный Киселев, невозмутимая Арина Шарапова, очаровательная при любой политической погоде и нетленная Миткова. Царство рекламы. Совсем не безобидное царство. Я имею в виду только что прочитанную статью в «Совершенно секретно» об убийстве Листьева. Есть там кое-что и о коробке из-под ксерокса. Все остальное было сокращено. Я всему этому верю, и это веселит душу. Сколько веревочке ни виться…»

Впрочем, я несправедлив и к Голливуду, и к Америке: были «Путь Карлито» Брайана де Пальма о наркомафии и «Хорошие парни», тоже о наркомафии, режиссера Скорсезе, того самого, который не дал никакого приза в Канне нашему Алексею Герману. Наркомафия становится актуальна и для нас. Реклама и героин. Что еще заполнит наши экраны? Но был еще прелестный, хотя старинный, по каналу «Культура» спектакль «Дориан Грей» и, как видение, ночью прошелестел «Ночной портье». Раздумий на всю оставшуюся ночь…

2 июня, вторник.

Рано проснулся, потому что В.С. сменила время диализа и теперь ездит в больницу утром. Гулял с собакой, на помойке среди выброшенных книг — уже совершенно безжалостно люди выбрасывают то, что мы когда-то называли политической литературой, — нашел «Краткую биографию» В.И.Ленина.

На работе продолжает развиваться история Николая Пашкова, нашего ВЛКашника. Несколько дней назад он опять учинил пьяный ночной дебош в общежитии. Ребята написали на него коллективку, ох уж не люблю я этой писанины! Я лишил его права проживать в общаге. Другой наш слушатель, священник Володя Ермолаев, взял над Пашковым шефство и стал водить его по храмам и заставлять публично каяться в совершенном дебоше. Теперь возникла новая ситуация, писавшие как бы попали в неловкое положение. Мотивы религии оказались и в системе нашего института.

Написал отрывок для книжки преподавателей о методе ведения семинаров и посидел на защите. У меня защищался ученик Вячеслава Шугаева Петя Лебедев. С год назад по моим рекомендациям он попал в Союз писателей. Сейчас он очень переживал, что его рассказ, который нравится мне, не получил оценки «отлично». В конце защиты стал что-то объяснять оппонентам. По первому образованию Петя физик, вот и включил логическое. В рассказе действительно есть несколько очень интересных, написанных с подлинным волнением сцен, но в его рассказе больше не от Тургенева, на которого так часто ссылаются герои, а от манеры Томаса Манна, такой соблазнительной для неофита.

На защите, как всегда, умильно слушал выступления наших преподавателей и поделился этим своим восторгом с сидящей рядом Татьяной Бек. В ответ она заметила: «Я люблю надышать недостающее».

Было приятно, что Наташа Губенко в традиционной благодарственной речи сказала, что выражает признательность главному повару нашей институтской кухни Сергею Николаевичу. Интересно, что только сегодня утром тот же образ повара пришел на ум и мне.

Вечером ходил в итальянское посольство на прием по случаю дня Республики. Толпа и невнятица была невероятная. Жизнь воистину демократизируется. На приеме уже нет тарелок, вилок, все тычутся подцепить какую-нибудь булочку и бутербродец или кусочек пиццы специальной деревянной палочкой. Не получил удовольствия даже от толпы. Бродили какие-то расслабленно-раздраженные депутаты Госдумы, и масса зарубежной и нашей демократической публики. Удовольствие я получил только от встреченной на приеме Улицкой, с которой я чуть-чуть поболтал, от огромного торта, который я нагло размахнул первым, публика жалась и стеснялась сделать это, и от небольшого концерта бельсальеров. Это тип гвардии. В роскошных с петушиными перьями шляпах и многоцветных мундирах с красными галстуками. Как они дудели в свои трубы и как пели! Такие же ребятки, как и наши солдатики. Легенда о поголовных красавцах и поголовно кареглазых итальянцах развеяна.

4 июня, четверг.

Защищался Витя Айсин. Я написал хорошую рецензию, пожалуй, с новыми мыслями. Выступающий Рекемчук меня поддержал. Его выступление можно было свести к тезису: бомж становится настоящим героем литературы. «Андеграунд» Маканина, подчеркнул Рекемчук, опубликованный «Знаменем», этому свидетельство. Про себя я смогу добавить, ловя мысль Александра Евсеевича налету, что это связано еще и с тем, что и писатель тоже стал неким люмпеном. На что нынче может надеяться Маканин, еще недавно бывший лидером литературы и борясь в меру сил с современным ему порядком? Нынче он раз за разом, оставаясь и лауреатом «Букера», и любимцем власти, лишь фиксирует происходящее. Ну, предположим, в «Кавказском пленнике» это сделано, в силу потаенного гомосексуального мотива, более захватывающе.

6 июня, суббота.

Всегда я падаю жертвой опрометчиво данных обещаний. Мне кажется, что меня куда-то бескорыстно и наивно зовут, я бескорыстно и радостно еду, а потом оказывается, что нужна определенная духовная работа, а за поездку, за стол и за удобства нужно расплатиться. Несколько дней назад меня добивали звонками из Калужского землячества, в котором я состою, памятуя, что и я сам имею дачу в Калужской области, что чрезвычайно чту память о годах войны, которые провел в Калуге. Земляки говорили о поездке в Калугу, о поездке на Полотняный завод, где я никогда не был. По-мальчишески, хотя занят безумно, соглашаюсь. Как-то пропускаю, что одновременно меня зовут в Псков, в Болдино. Грядет Пушкинский всероссийский праздник, а у калужан, оказывается, свой юбилейный, двадцатый, в Полотняном заводе. С комфортом, предаваясь в руки нашему расторопному землячеству — земляки, кстати, снимают люкс для меня в гостинице, и институту это безусловно выгодно, потому что это фиксированная плата, — я у филиала МХАТа вместе с Лешей, без которого теперь В.С., волнуясь за меня, уже из дома старается не выпускать, сажусь в комфортабельный автобус. Еду по Москве и Киевскому шоссе, во время поездки слушаю очень подробную лекцию о владельцах Полотняного завода, к своему стыду обнаруживаю, что Гончаровы совсем не оглушительно знатного рода, а скорее просто богатые. Правда, тут же слышу и версию, что основатель рода — незаконный отпрыск любившего пошалить Петра Великого. Наслаждаюсь обещанным обедом с калужским губернатором и тут узнаю, что как самый знаменитый из всех писателей, которые будут присутствовать на празднике, я призван произнести речь. Забегая вперед, скажу, что речь пришлось произносить во время большого концерта, который по примеру действа на Михайловском поле под Псковом, здесь, на Полотняном заводе, проходил в парке на лесной поляне. Все меня привело в восторг: и роскошный хор из «Хованщины» Мусоргского, и хор мальчиков, и даже танцы — довольно неуклюжее, но обаятельное повторение фокинского па-де-катра из «Шопенианы», — танцевали студентки колледжа искусств. Попутно боюсь только, что девочкам дурят головы, что они могут стать настоящими балеринами. Девочки крепенькие, плотненькие, не отказывающие себе в еде, но лица дивные, изысканной шопеновской красоты. Был еще также местный парень, читавший искусственно детализированный текст монолога Скупого, а еще номера из репертуара гастролирующей в Калуге воронежской оперы, и местный тенор, и местная певица, работавшая раньше, чуть ли не двадцать пять лет, в саратовской оперетте. Голосище невероятный, и с такой страстью спетые романсы Рубинштейна. Опять старая мысль о безмерной талантливости нашего народа и о том, как несправедливо порой складывается судьба. Кое-кто из этих исполнителей, коли судьба сложилась бы более удачно, а сами были бы понастырнее, вполне могли рассчитывать на центральную сцену.

И в дороге до Полотняного завода, и сидя на концерте, я все время думал о своей речи. Надо обязательно коснуться отношения Пушкина с царем и властью, должна быть отчетливая перекличка с сегодняшней интеллигенцией, сказать о его западной и одновременно русской ориентации, не забыть и тезисов профессиональных — поэзия и проза. Он пробудил Лермонтова. Я твердо так же решил поговорить о современном модернизме в музыке, литературе, искусстве на примере зала, так настойчиво слушающего классику. Заканчивать буду воспоминаниями о калужском моем бытии. О церкви на Смоленке, о ложке сахара на куске хлеба, который давали на перемене в школе, о первых стихах Пушкина, которые мы заучивали в войну. Он тогда был явно на нашей стороне. Оказался ли бы он на стороне сегодняшних властей?

Произнес речь, стараясь говорить покороче. Потом ко мне подошел один из моих «земляков» и сказал, что им с женой речь понравилась. Оказывается, можно не все формулировать, пафос, помимо фраз, доходит до слушателя. Я понял, что я с этой парой приблизительно одних взглядов. Потом во время пикника где-то вблизи Полотняного завода — на кусок полиэтилена накидали нарезанную магазинную снедь — мы долго говорили о политике и о сегодняшнем дне. Опыт у собеседника огромный. Я люблю мужиков с таким резким аналитическим умом, которым я сам не обладаю. Согласились, что страна подошла к определенному рубежу, когда количество превратилось в качество. Вот тут-то она и была подстрелена перестройкой. Вместе как-то отыскали и рубежи начала разрухи — тезис Хрущева о личной заинтересованности как основном стимуле хозяйствования. С моей точки зрения, это абсолютно верно. Страна уже зажила по другим принципам, и этот неграмотный крестьянин заставил ее пятиться. Мы только сейчас поняли, что уже жили и в каком-то неожиданном социализме, и в каком-то неотчетливом коммунизме и проглядели это. Откуда помощнички наших вождей вытащили словечки, которые и оказались для общества главными минами: стагнация, консенсус и т. д. Представляю в этот момент лица старшего Арбатова, Зорина, Бунича. У моего собеседника интересная мысль, что интеллигент — это человек, всегда общественное ставящий над личным.

Дворец — Полотняный завод. Кабинет в крыле, которое выходит на заводы. Коммунисты организовали школу и управление. Был и музейчик. Немцы. Никто ничего особенно не растащил.

Леша вел себя идеально, не толокся рядом с делегацией. Сидел вдали за пикником. Был молчалив. Молодец.

7 июня, воскресенье.

Обнинск, читаю дипломные работы.

8 июня, понедельник.

Материал для телерейтинга «Труда»:

«В силу незначительности и недостоверности мнений российского телевидения для нашей постсоветской действительности мы уже давно смотрим его, как в концерте слушаем музыку: фрагменты перемежаются собственными воспоминаниями и думаниями о себе. Возникает проблема как бы параллельных текстов. Такие параллели у меня возникли и на этой неделе. О политике не говорю, россияне не то что стали равнодушны к ней, а она помертвела, поэтому знаменитые телеобозреватели могут дальше спорить между собой. Мы уже все патетически воскликнули: «Что мне Гекуба» во главе с Ельциным ли, Чубайсом или новым бодрым премьером.

По одному из каналов попался зарубежный фильм «Хищники». Это о восстании птиц против людей, так варварски вмешивающихся со своим неуклюжим желанием переделать природу и не ждать от нее милостей. Даже канарейка норовит клюнуть человека. Здесь для меня лично две темы: первая — массовая гибель в Москве деревьев. Далеко не надо ходить, достаточно взглянуть на состояние зеленых насаждений на бывшей улице Горького, на Комсомольском проспекте или на Ленинском. Вторая тема — это восстание: уже даже птицы озверели. А что если в стаи собьются недовольные политической экологией люди?

Второе соображение касается прямой трансляции открытия давно уже не популярного «Кинотавра». Почему так нелепа вся эта церемония с украденной где-то идеей звездной дорожки и с попыткой превратить третьестепенных деятелей культуры в деятелей и звезд искусства. Что только стоит восклицание одного из ведущих: «Приближается группа писателей-сатириков». Воистину мы если не стадная, то коллективная страна. И пусть попробует переделать нас какая-нибудь рыночная экономика.

Третье частное соображение касается ошибки в произнесении Ариной Шараповой названия крупного города в Чехии. Город называется Чешске Будейовице, а не Бедеевице или что-то в этом роде. В связи с этой инвективой против нашей безмятежной теледикторши вспомнилась цитата из «Мастера и Маргариты» Михаила Булгакова. Она, правда, касалась наших радиодикторш. Писатель не предполагает наших гигантских шагов прогресса: «Я, откровенно говоря, — это речь Воланда, — не люблю последних новостей по радио. Сообщают о них всегда какие-то девушки, невнятно произносящие названия мест. Кроме того, каждая третья из них немного косноязычна, как будто их таких нарочно подбирают».

11 июня, четверг.

Опять все утро сидел на экзаменах у заочников. Лева Скворцов отпросился у меня на четверг. Председатель государственной экзаменационной комиссии выгребал, к счастью, ни одной двойки, но все равно предмет знают ребята неважно.

Проболтался в институте весь день, занимался разными экономическими делами. Узнал, что, кажется, из особняка съезжает «Русское золото». Как и все подобные организации, они не сочли нужным поставить меня в известность заранее. Надо снова искать арендатора. Не знаю, как будем платить отпускные. О, если бы мне пожить жизнью наших профессоров. За шесть лет они так и не знают, что такое задержка зарплаты. Экономические ужасы, в том числе и эти самые невыплаты, существуют для них лишь в телевизионном виде.

В девять часов выехал с Алексеем и собакой в Обнинск на машине. Очень хотел взять и В.С., но из-за жары она очень плохо себя чувствует. Обещала приехать вечером в субботу. В дороге порадовались, что поехали одни: невероятные пробки и невероятная жара. Вдобавок ко всему в машине не отключается печка, и Сахара обжигает грудь и ноги.

12 июня, пятница.

День независимости, праздник, который я не чувствую. Может быть, подобным образом не чувствовали Октябрьскую годовщину люди прежнего еще дореволюционного режима? Сейчас я размышляю так: независимость от огромных пространств, завоеванных нашими предками? Независимость от социального равенства? Независимость от своей истории, которую мне предложено позабыть.

В Москве продолжается сидячая забастовка у Белого дома воркутинских шахтеров. Никто из правительства к ним не выходит, потому что у шахтеров политическое требование: отставка президента и правительства. Парадокс заключается в том, что именно под давлением и с поддержки воркутинских шахтеров Ельцин пришел к власти.

По телевизору речь Ельцина. Нелепые общие рассуждения о свободе. Запомнилось такое: «О свободе, которую можно завоевать, рискуя собственным благополучием». Скорее, здесь надо говорить о свободе, которую кто-то завоевал за счет благополучия тысячи людей.

Весь день читаю Ленина по второму изданию и перечитываю первую главу романа. Все может получиться, в примечаниях масса подробностей, и к каждому тому приложены дополнительные материалы, высвечивающие некоторую объективность и фон. Родители выручают меня и здесь.

13 июня, суббота.

Вечером ездил на станцию за В.С., приехавшей на электричке. Температура держится и здесь, и в Москве свыше 30 градусов. Долго сидели на кухне, обменивались новостями. Ночью я проснулся от крика. В.С. сошла вниз и там во дворе упала. Неодетым я скатился по лестнице со второго этажа. К счастью, все обошлось.

14 июня, воскресенье.

Снова рейтинг для «Труда»:

«Определенно наше телевидение — главный враг нашего родного правительства. За что они только его, сделавшего телевизионных боссов собственниками и миллионерами, так ненавидят? Почему все время заставляют телезрителя погружаться в царство каких-то намеков и иллюзий? Страну потрясают политические и экономические убийства. Ни убийцу Влада Листьева, хотя, скорее всего, мотивы здесь другие, ни убийцу Дмитрия Холодова, ни даже убийцу Отари Квантришвили не отыскали. На прошедшей неделе убили в Элисте — заметьте, так же как и Воркута, российская территория — редактора газеты «Советская Калмыкия сегодня» Ларису Юдину, в Новокузнецке при выходе из квартиры был убит один из директоров компании «Сибирьнефть», в древнем Курске арестовывают двух вице-губернаторов, в Москве после почти года расследований арестован член правительства, директор Госкомстата Юрий Юрков, его заместитель Валерий Далин, директор Вычислительного центра Борис Саакян. Найдено было у этих активных людей полтора миллиона долларов в конвертах, и, как обычно, никто и не виноват. Черте что! Арестованные, в надежде на какую-то немалую поддержку, уже отказались от первоначальных признаний. И перед такими фактами робеешь, не знаешь, что подумать, что предпринять и как жить дальше. А в это самое, неустойчивое время легкомысленное телевидение вдруг выпускает на свои экраны старый советский, заметьте, фильм про незабвенного уполномоченного Анискина с Михаилом Жаровым. Деревенский детектив! Я уже не говорю, что мощнейший отряд актеров, среди которых и Роман Ткачук, и Лидия Смирнова, и Татьяна Пельтцер, как бы сметает напрочь еще выглядывающих по каналам юмористов и других представителей современного лицедейства. Но смысл! Смысл! Это что же такое получается: при том, тоталитарном, режиме, любой преступник, даже в сельской местности, отыскивался и выявлялся сразу, а ныне, значит, ничего не получается? Нет, так не пойдет, вы нам новое время не порочьте. А потом, что несет этот самый Анискин с экрана, на что намекает? Он, видите ли, возлагает некоторую вину за криминальные происшествия на сельского киномеханика, который слишком часто показывает фильмы, где дерутся, грабят, воюют и про шпионов. На что это намек? Телевидению снова захотелось цензуры? И самое удивительное, что фильм про деревенского мента Анискина шел параллельно с праздничным выступлением президента, который в этот же самый момент, 12 июня, в день, так сказать, независимости, по другому каналу говорил о «свободе, которую можно завоевать сегодня, рискуя собственным благосостоянием». О благосостоянии не говорю, нам бы хотя бы справиться с телевидением».

Все сегодня уезжают на пленум СП в Ленинград. По этому поводу мне звонил накануне Ганичев. В Ленинград мне хочется, но в среду у меня защита студентов из семинара покойного Шугаева. Объяснил Валерию Николаевичу, что выеду в среду вечером после заседания комиссии, если мне купят билет. Он сказал, что обязательно купят, но, естественно, не купили. Странные игры играют со мною на Комсомольском.

17 июня, среда.

Защищаются Смирнов со своими страшными рассказами, Марина Шаповалова, лучшая повесть у которой это ее «еврейская» проза, и Анжелика Михайлова с ее чудесным циклом городских провинциальных рассказиков. Неожиданно для меня и безо всякого моего давления девочкам ставят по пятерке. Мы удивительно сходимся с Турковым в ощущении искусства. Вечером что-то наговорил Ире Медведевой для газеты Совета Федерации.

18 июня, четверг.

Не смог поехать с «Независимой» на теплоходе, где должен был состояться круглый стол по Горькому. Привлекало и то, что это как бы личный теплоход Сталина. Вот бы посмотреть. Мы до седых волос любим песни про царей. Вместо этого попал на кафедру к Владимиру Павловичу. На этот раз мне было, что им сказать. Самое главное — это низкие знания студентов, которые они продемонстрировали на экзаменах. Упрекнул нашу институтскую науку за отсутствие общей линии. В.П. между делом отметил, что я насильно в свое время внедрил в институт горьковский семинар, который традиционно читает Паша Басинский. Хорошо, сказал я, пусть один годочек Паша отдохнет. Конечно, я имел в виду, что облыжная статья Павлова попала в «Литературку» через этого критика. Сунулся Буханцов с деньгами, которые он недополучил за занятия с албанскими студентами. Я что-то говорил о лодке, в которой мы все гребцы, о заработках, из которых складывается общий институтский фонд. Как всегда, настоящие аргументы пришли лишь дома.

21 июня, воскресенье.

Как и всегда в июне каждый день у меня бой. С утра дипломная аттестация заочников, все-таки замечательных людей за пять лет пересоздал институт. В семнадцать часов защищался Нгуен Тьен. Стихи у него сильные. Настоящая поэзия слышится и из-под слоев чужого языка.

23 июня, вторник.

В 12 часов заседание приемной комиссии. В этом году я бьюсь над тем, чтобы как можно больше взять заочников. Наша профессура, привычная к работе лишь с отборным материалом, — сопротивляется. Все забывают, что шесть лет получают зарплату, которая возникает не из-за щедрости бюджета, а из дикой предприимчивости дюжины наших сотрудников, сдающих в аренду здания, ведущих курсы, работающих с гостиницей. Дело пошло, когда я пообещал по пятерке в месяц с каждого коммерческого студента.

24 июня, среда. Вручение дипломов. Заочники.

25 июня, четверг. Аттестация, Ученый совет.

26 июня, пятница. Съезд ректоров. Был в МГУ. Сидел рядом с Т.П.Митиль. Интересно говорили. Человек редчайшей преданности делу.

27 июня, суббота. Аттестация. Всех жалею.

28 июня, воскресенье. На дачу поехать не удалось.

29 июня, понедельник. Пошли обиженные студенты.

30 июня, вторник. Еще день, два и передышка.

1 июля, среда.

Очень хотел отвезти в Шереметьево Мифу Ефимовну, мать Ефима Лямпорта, но Федя был в отпуске, район, в котором она живет — это где-то на Первомайской, — мне совершенно не известен, и я решил ехать к десяти, только к самолету. Виню себя, потому что в этом было и немножко моей лени и безответственности. Извинить меня может только дикая моя усталость, но ведь привык все время жить на распыл, надо бы и в этом случае. Федя внезапно появился утром, и мы поехали. Переволновался страшно, потому что Мифа Ефимовна приехала только через полтора часа после назначенного времени. В большой папке у эмиграционной службы оставалось только ее дело. Собственно, я их и уговаривал подождать до последнего предела. Оказалось, опоздали потому, что не могли засунуть в клетку кота, с которым Мифа Ефимовна ни за что не захотела расставаться. Почему-то эта женщина, с которой я и знаком-то плохо, мне очень дорога. Да и вообще Ефим — это мой, пожалуй, теперь единственный литературный друг. Кота именно я относил в ветслужбу, чтобы получить на него разрешительные документы. Торопливо распрощался с Мифой Ефимовной и полетел на исполком к Пулатову.

История этого собрания такова. Неделю назад позвонил мне совершенно расстроенный Тимур. Ему кто-то донес — я об этом не знал и теперь, но задним числом понял, почему я так необходим был в Ленинграде, — что на пленуме опять зашел разговор о бывшей союзовской собственности, и пленум как бы решил заставить Тимура проводить досрочно съезд. С одной стороны, наша общественность, потерявшая все, думает, что с возвращением этой собственности что-то изменится в ее жизни. А что изменится? Ничего. С другой стороны, эта общественность науськивается союзовским, РСФСРовским начальством, которое, имея в руках эту собственность, имело бы деньги на поездки и внутренние кормления. Немаловажным является и то, что, заводя все время дело Пулатова, ребята с Комсомольского отвлекают общественность от себя. С их собственной собственностью в высшей степени не все в порядке. Запрос на пленуме для нервного Тимура осложняется и тем, что грядет новая перерегистрация. Тимур всему этому придал огромное значение. Я в качестве контрмеры дал ему совет: собрать исполком с участием совета старейшин, т. е. литературных генералов. Вообще-то, конечно, вести в данный момент против Пулатова работу — свинство. Исполком — единственная организация в постсоветском пространстве бывшего Союза, которая выполняет некоторые свои объединительные функции. Не мне перечислять, сколько здесь сделано, но многое было на моих глазах. Пулатовский союз — это последняя надежда региональных классиков быть еще и людьми московскими. Были Сергей Михалков и Давид Кугультинов, который, по слухам, душа в душу живет с Кирсаном Илюмжиновым, построившим для своего национального классика в центре Элисты маленький мраморный дворец — «Мир Кугультинова». Был Михаил Алексеев и несколько других столь же знаменитых стариков. Другие прислали телеграммы.

2 июля, четверг. Состоялся странный разговор с С. Б. Джимбиновым. Я всегда знал, что в дневник надо вписывать все мелочи, но в свое время, кажется, деталей этой истории и цифры не записал, а только сами факты и их последовательность дают правильное представление о случившемся. Полтора года назад, почти скопом, институт купил некоторую часть библиотеки Джимбинова. Я понимал, что он чистит и освобождает от дубликатов свои домашние стеллажи, но это были книги, которые при первом пригляде мне показались нужными для института. Взаимный интерес. Особенно меня заинтересовала литература, падающая на период, когда институт практически ничего не покупал, не было денег. И литература, которую в предыдущее время институт не покупал по идеологическим соображениям. Книги мы сразу же вывезли на институтском автобусе. Я мельком просмотрел список и поручил Л. И. Скворцову проработать все детально. Сразу же оплатили по цене 7 рублей за штуку, т. е. оптом, полторы тысячи экземпляров русской части покупаемой партии. Потом ситуация с покупкой из-за отсутствия денег затихла, точнее — я забыл о дальнейших проплатах, а С. Б. по каким-то соображениям мне не напоминал, библиотека не напоминала тоже. Но теперь, когда мы подошли к оплате последней части, я отдал книги на экспертизу. Сразу же выяснилось, что в студенческом потреблении, а точнее — учебном, может иметь хождения приблизительно одна пятая. Еще полтора года назад мы уточнили цену иммигрантских собраний, определив ее в 40 рублей за том, но все оптом. И вот сейчас, когда я послал все на экспертизу, то эксперты, т. е. книжники, имеющие дело с постоянным спросом и предложением, определили круговую стоимость каждого экземпляра в 10 рублей, а точнее от 5 до 10 рублей. Об этом я и сказал Джимбинову. На этом он довольно много терял от первоначальной договоренности. Мы имели с ним два разговора. И должен сказать, что, во-первых, я еще никогда не встречался с таким яростным отстаиванием собственных интересов и, во-вторых, с печалью должен констатировать общеизвестное: никогда не делай добра. Самое пикантное, что когда мы стали идти по списку конкретно, определилось большое количество не нужных никому книг, которые наш опытный профессор заложил в первую уже купленную партию. Здесь дубликаты, которые уже есть в институтской библиотеке. Здесь же крошечный, как брошюрка, самоучитель английского языка, которым раз попользовался — и надо выбросить… И вот тут я отчетливо понял, что я и плохой психолог, и плохой писатель дневника. Я не могу свести воедино свои собственные чувства обманутого человека и аргументацию Джимбинова. Он показывал мне каталог на некоторые свои уникальные издания, в котором стояли огромные суммы. Но он не хотел понять, что его книгу покупает не любитель и специалист, которому она необходима прямо сейчас и здесь, а библиотека, которую не очень волнует — первое ли это драгоценное издание или последнее. Я не мог свести воедино и то, что наш требовательный профессор только что получил годовой отпуск под диссертацию, которую он не напишет. Почему он в моем лице обижает институт? А его профессорское звание «сухого» профессора? Разве, если бы не я, получил бы он его когда-либо? А его регулярные опоздания на 20–30 минут на лекции и стремление отказаться от любой общеинститутской работы, с которыми я мирюсь? Ну, да ладно, с грустью и горечью соглашусь: я недальновидный и доверчивый человек и просто плохой прозаик. И еще последний штрих, вносимый мною не без помощи Е. Я., вечной моей советницы. Записав все это с моих слов как диктовку, она прокомментировала: он, истинно книжный человек, видит все окружающее как бы сквозь некую призму: главное, что занимает его, — когда вышла книга, кто был редактор и сколько в ней страниц. От своего не отступит ни за что. Я невольно отношу это все за счет гремучей смеси в его крови: наполовину башкир. Но мы тоже не лыком шиты.

«Заведующему кафедрой зарубежной литературы проф. Б. Н. Тарасову.

По поводу дошедших до меня слухов об отъезде за рубеж проф. С.Б.Джимбинова. Во-первых, я действительно говорил с проф. Джимбиновым, как, впрочем, до этого говорил со многими преподавателями на определенном этапе их академической карьеры о необходимости написания докторской диссертации. Такие разговоры велись мною неоднократно. Как у нас принято, под это благое дело можно было бы дать и год творческого отпуска. В свое время такой год получал проф. Смирнов В. П., доцент Калугин В. В., проф. Еремин М. П. К сожалению, не всегда год бывает результативен. Естественно, в случае предоставления такого отпуска я и помыслить не мог, что это может пройти мимо вас, мимо кафедры, чтобы под это дело не были заполнены соответствующие бумаги и в свое время не сделан соответствующий отчет. Так что если проф. Джимбинов хочет этот отпуск получить, то должен делать это не явочным путем, а в соответствии с процедурой. Во-вторых, хочу напомнить вам, глубокоуважаемый Борис Николаевич, и вы скажите об этом Станиславу Бемовичу, что отпуск этот даю не я, а ученый совет, а ближайший такой совет будет 25 июня, вот на нем и должно быть что-то решено, но не раньше.

С уважением, ректор Литературного института профессор С. Есин.

2.06.98 г.»

Теперь я предвосхищаю следующее. Отпуск на год мы, конечно, Джимбинову дадим, докторская диссертация — для меня свято. Диссертацию Джимбинов не напишет, но неприятеля на всю оставшуюся жизнь я получу.

3 июля, пятница. В 14.30 у министра культуры Натальи Леонидовны Дементьевой. Мы едем вместе с Сергеем Шуваловым по нашим книголюбовским делам. Как ни странно, попадаем к ней легко, записавшись у помощника. Не думаю, что здесь только магия имени президента совета Международного сообщества книголюбов (это, кем я числюсь, надо уточнить) и ректора Литинститута. С Дементьевой легко, разговор сразу складывается, мы должны пригласить Дементьеву в Ленинград, открыть Всемирный конгресс экслибриса. Она охотно соглашается: «В это время я буду под Питером в Луге, лежать у себя на даче на втором этаже и читать. Если дозвонитесь, то приеду и открою». Естественно, не приехала и не открыла. Что это: стиль общения или, как и у меня, романтический взгляд на время, тем не менее разговаривать с Н.Л. очень легко и приятно, у нас много точек соприкосновения. Но сначала был тест. Показала фотографию булыжной мостовой, снятой в определенном ракурсе. Детские шуточки. Ну, конечно, это Петропавловская крепость, площадь перед собором. Разговор зашел об Андрее Платонове. Договорились когда-нибудь встретиться и посмотреть все на месте. Потом заговорили о просьбе каких-то северных народов прислать за счет, конечно, их Севера какую-нибудь творческую бригаду. Скучают по советским культурным порядкам, когда снабжали из центра культурными сливочками, а расплачивались за все это только выпивкой. А теперь попробуй пригласи Киркорова или Леонтьева, они летают на двух самолетах. Я стал диктовать, фантазируя поход и свой список. «А наш питерский Кушнер?» — дополнила список Дементьева. Договорились, что список за мной. Вспомнили еще почему-то Андрея Дементьева, бывшего поэта и корреспондента ТВ в Израиле.

В 16 часов небольшая вечеринка по случаю 50-летия Дмитрия Николаевича Лаптева. Сижу, говорю речи. Пью чай на полном автомате. Наконец разряжаюсь и сочиняю телеграмму мэру.

«По поступившим в институт сведениям, сегодня ночью планируется снос строений, принадлежащих Некрасовской библиотеке по адресу: Сытинский пер., Большая Бронная, непосредственно примыкающих к зданиям Литературного ин-та. Работы ведутся по личному распоряжению мэра без постановления Правительства Москвы и согласований с ГлавАПу. Напоминаю, что строения Литинститута являются памятником русской архитектуры, культуры и истории. Ректорат ин-та и Ученый совет беспокоят возможные повреждения зданий ин-та в результате этих спешных работ. Хотелось бы выразить свое недоумение тем, что администрация ин-та была поставлена в известность об этих авральных работах лишь накануне.

Сергей Есин, ректор Литинститута, секретарь Союза писателей России, президент Международного союза книголюбов».

4 июля, суббота.

Это день, когда разваливают соседний дом. На нашем здании трещины.

5 июля, воскресенье.

Разбили строение, примыкающее к флигелю, где раньше размещался журнал «Знамя». В стенах появились проемы, которые надо будет заглаживать. Кто этим станет заниматься?

6 июля, понедельник.

«Префекту Центрального Административного Округа Музыкантскому В. И., копия — супрефектуры Пресненского Территориального Управления Бочарову А. Г.

Копия — главному специалисту Пресненского Территориального Управления Лебедеву Е. М.

Глубокоуважаемый Владимир Ильич!

Как вы знаете, за субботу и воскресенье были снесены флигели Некрасовской библиотеки, прилегающей к Литинституту. Нам стало известно, что все это происходило без согласований с ГлавАПу и Теплосетью. Об этом в субботу нами дана телеграмма мэру. Напоминаю, что все здания Литинститута являются не только архитектурными памятниками, но и редчайшими памятниками русской культуры: в этих зданиях жили Платонов и Мандельштам, Дос Пассос, Фадеев. Здесь же находились учреждения Союза писателей и бывали, читали свои стихи и доклады сотни знаменитейших людей, от Блока и Есенина до Евтушенко и Ахмадулиной. В настоящее время в результате ночной авральной работы у нас повреждена крыша на флигеле в стиле модерн и разрушена стена, обнажившая проемы в помещении. Я чрезвычайно боюсь следующего шага строителей, в результате чего может «не выстоять» флигель библиотеки и читального зала. Я также ставлю вас в известность, что, не имея никаких задолженностей перед Мосэнерго и Теплосетями, мы можем прервать учебный процесс в результате того, что осенью из-за засыпанных колодцев и бойлерной в здании может не оказаться тепла. Обращаюсь к вам как к ценителю культуры и человеку, доброжелательно относящемуся к Институту. Я всегда полагал, что лучше все сделать вовремя, в том числе и заделать проемы в зданиях, чем потом махать крыльями. Естественно, и с уважением к вам, и с надеждой на вас, ибо главного специалиста Лебедева мы на стройке не застали.

Сергей Есин, ректор Литинститута, секретарь Союза писателей России, ваш знакомый».

Звонил из Нью-Йорка Ефим Лямпорт. Я всегда нервничаю, когда он пространно говорит — это ведь за его счет. Дела у него подвигаются. Его успехи — это еще и мои счеты с московской демократически-литературной тусовкой.

7 июля, вторник.

Леша неудачно сдавал экзамен на водительские права. Когда он сдаст экзамен, решатся многие вопросы: например, он смог бы отвозить на дачу В.С. в мое отсутствие или привозить ее с дачи.

Читаю книги на конкурс Пенне.

8 июля, среда.

Весь день кручусь с этими внезапно образовавшимися дырами в боковой стене флигеля. В один ряд бывшие окна не заложишь — стена будет промерзать. На городские власти надежд нет. Надо латать крышу.

Поздно вечером уезжаю на дачу.

«Глубокоуважаемая Наталья Леонидовна! Письму сразу пытаюсь придать свой стиль, поэтому начинаю с почти цитаты из «Онегина» —

Не отпирайтесь… Посылаю имена кандидатов для «прогулки» по Заполярью. Со всеми отчасти оговорено:

Татьяна Бек, поэт, литературовед, автор книги об «Акмеистах», доцент Литинститута.

Владимир Орлов, знаменитый романист («Альтист Данилов», «Аптекарь», «Шеврикука» и пр.), доцент Литинститута.

Владимир Костров, невероятно знаменитый поэт, лауреат различных премий, председатель Пушкинского комитета, доцент Литинститута, с последним я не созвонился, но человек он на подъем легкий.

Игорь Волгин, поэт, литературовед, с немыслимо интересными докладами о Достоевском и семье Николая II, председатель Фонда Ф. М. Достоевского, профессор Литинститута.

Пожалуйста, выбирайте. Как Вы и предлагали — хорошо бы сюда добавить и ленинградца Кушнера, тогда все получится не только знаково это ссылка на разговор в министерстве и одновременно подначка: свой? но и мифологический».

Самое сложное, обращение в начале и концовка письма. Здесь начало и завершение ситуации, у меня всегда надежда на понимание адресата.

«С восхищением (здесь опять словечко не простое, ибо оно из «Мастера и Маргариты», министр может принять его и как непочтение, если не поймет игры, или как некоторую вольность, расцвечивающую официальный стиль), Сергей Есин, ректор, хозяйственник.

P.S. У нас по соседству рушат флигель Некрасовской библиотеки, это усадьба Салтыковых, наши стены тоже трещат, садится фундамент, пощелкивают трещины. Что станется со зданием к зиме, ведает один Лужков.

С. Есин, ректор».

9 июля, четверг.

Наконец-то выполняю свое обещание: посылаю факс Н.Л. Дементьевой со списочком «персонажей» для поездки. Поездка, конечно, не осуществится, но обещания надо выполнять. Институт пустой — все ушли в отпуск. Остались лишь я и хозяйственники. Веду отчаянную борьбу с подрядчиками за приемлемую цену.

12 июля, воскресенье.

Для «Труда»:

«Жуткое и безнравственное впечатление производят репортажи из Бюро судебно-медицинской экспертизы в Екатеринбурге. Значения никакого не имеет, заслужил ли Николай II свое народное прозвище Кровавый или не заслужил, с него ли начинались все беды России нового периода или не с него, приедет ли на символические похороны Б.Ельцин, автор разгрома дома Ипатьева, или не приедет, признает ли Синод за этими костями право быть костями царскими или лишь костями обычных сограждан. Но это останки людей, как и тысячи других, погибших во всенародной катастрофе. Никакие человеческие останки не заслуживают придания им декоративного характера, не заслуживают, чтобы под улюлюканье сомнений, под возню в правительственных комиссиях, под разговоры о расходах, будто речь идет о похоронах бомжей, под телевизионные гонорары за эксклюзивные съемки мытарить эти уже многострадальные кости с одного конца страны на другой. Неприлично это, господа. В Петербурге ли, городе возможного прапрапрапрадеда, в Екатеринбурге ли, городе возможной прапрапрапрабабки должны были найти успокоение эти останки. И уж если судьба так распорядилась, так ли это важно, чьи они? Не являлась ли персонифицированная царская власть частью народа? Да, они, эти останки, станут святыми, если к подножью их могил мы принесем свое искреннее покаяние — тому, что неправедного было совершено в давнее время, что неправедное было совершено сейчас, потому что наше время тоже не безгрешно, тоже кроваво».

14 июля, вторник.

Вчера поздно вечером приехал в Обнинск из Москвы. Дорога полупустая. В городе открылись какие-то детские олимпийские игры, иногородние машины в Москву, по обыкновению, не пускают, и все силы милиции, в том числе и ГАИ, брошены в центр. Всю дорогу слушал оперные арии, пленку, которую в прошлом году подарил мне Стенфорд. Какая прелесть, какая божественная музыка, как она поднимает! Не зная итальянского, я улавливаю в разных ариях очень похожую лексику, но как это, тем не менее, не похоже на сегодняшние стенания и речь современной поп-музыки. Все это зовет к любви возвышенной и говорит о страданиях души.

Я, кажется, с сегодняшнего дня в отпуске. С утра слоняюсь по хозяйству и раскладываю бумаги, потом читаю «Новое литературное обозрение». Наслаждаюсь, читая «Заметки о поколениях в Советской России» Мариэтты Чудаковой. Особенно интересно, как со сменой поколений из литературы уходила определенная рефлексия. Прочел также статью В. Курицына о постмодернизме. Статья очень интересная, но ничтожен фронт, по поводу которого хлопочет автор.

Вот так жить бы мне и поживать, почитывать и подвязывать огурцы, но уже в пять вечера приехали на автомашине Федя, С.П. и Владимир Харлов. Надо срочно решать с освободившимся «знаменским» особняком. Привезли договор. Сложность в том, что появился новый закон, по которому мы обязаны регистрироваться в Госкомимуществе, и, думаю, последние отберут у нас часть денег. Опять сражаюсь с правительством. Это притом, что накануне из Госкомвуза прислали извещение о финансировании: за июль не дадут даже стипендии, которую мы, кстати, уже студентам заплатили. Продолжать рисковать и ставить себя под удар? После долгих раздумий я решил зарегистрировать договор в Госкомимуществе. Я больше не хочу отвечать за благополучие всего института, прекрасно живущего института, не имея безоговорочной поддержки. Если деньги отнимут, то поголодаем все, господа, вместе. И вы, господин С., который постоянно что-то шебуршит, и вы, господин Ф., который молчит, улыбается и поддакивает.

Днем ездил в Мишково в хозяйственный магазин. Не был там лет десять. Магазин по ассортименту стал роскошным: позолоченные дверные ручки, замечательная сантехника. Инструменты, мебель и прочее и прочее. Потрясли, когда знакомой дорогой ехал в Мишково, неработающие печи цементного завода. Для меня пейзаж был всегда стабильный, так привык: едешь на машине, а по правую руку крутятся смесительные печи цементного. Все стоит. Быстро мертвеющие руины.

Вечером показывали фильм о Николае II. Какая неискренняя фальшивка, какой неинтересный Жженов! Царь, развязавший кровавое воскресенье, предстает милым семьянином, пожалейте. Он, видите ли, любит Аликс, и почти в параллель крутит с Кшесинской. «Бриллиантовым перстеньком» молодые на стекле одного из дворцов выводят свои инициалы. Дешевенькая литературная реминисценция из «Онегина» и «Карениной». Жженов — не историк и очевидец, как видимо, замышлялось, а просто актер, выучивший роль и, чувствуется, за большие деньги. Несколько лет назад какие были патриотические высказывания!

Попросил С.П. отправить в «Юность» рукопись первой главы романа о Ленине.

16 июля, четверг.

Проспал до половины двенадцатого и стал читать к конкурсу Пенне присланные книги. Очень занятные фантастические рассказы Валентины Пахомовой и лагерные повести Наума Нима. Последний по тематике и по внутреннему видению очень зависит от Солженицына. Лишь стиль искусственно напряжен, каким сейчас пишут начитавшиеся чужой литературы интеллигентные люди. Как я говорю, стиль Марка Харитонова. Пахомова очень легка, занятна и непредсказуема. Ее главный «недостаток» — русскость и полная неизвестность.

В 15 часов по ТВ показали церемонию «перелета» царских останков из Екатеринбурга в Ленинград. Были ковровые дорожки, родственники, «старшие офицеры» в форме офицеров советских войск в чине майоров, трехцветный флаг, хотя у армии еще прежняя советская атрибутика, рота почетного караула, не слышанный мною прежде марш. Мне очень нравится «семейная» идея последнего русского царя, его чадолюбие, его несчастные дети, по крайней мере двое из которых были тяжело больны, я осуждаю коварное его убийство без суда и следствия. Убили и концы в землю. Но я не могу простить 9 января 1905 года. Тысячи безвинных изрубленных и застреленных людей, не могу забыть Ходынку, японскую войну, воровство державы. Его смерть это искупление черных дел его царствования. А что касается сегодняшней церемонии, то она кажется мне отвратительным новоделом. В моем сознании в этих гробах в тяжелой парче лежат музейные, захватанные досужим взглядом кости. И ничего больше. Единственно, что хорошо, что на этом деле ставят точку.

17 июля, пятница.

Вернулся с дачи. Положенный по закону двухмесячный отпуск закончился в два дня. Волнуют институтские дела. Стенку в особняке, к сожалению, стали связывать с оставленной стеной от прежнего, разрушенного дома: начнут рано или поздно рушить стенку, за нею неизбежно может потянуться наша новостройка. Ничего не понимаю, почему люди искусства отказываются думать логически. Это я о своем любимце Леше Тиматкове, руководившем этой «реконструкцией».

Вечером, успокоившись от институтской тряски, сумел интересно, во вторую главу романа о Ленине, вписать фрагменты о Федосееве и Охотникове, «невписываемость» которых в первую главу меня волновала. В связи с Федосеевым взял 45-й том Ленина, и, боюсь, задача вставок может оказаться легче и доступнее — материалы именно здесь, на месте. Не надо писать полную биографию, моя сила в сгущении атмосферы и личностной интонации. Вот то, что из Ленина возникает обычный есинский романный герой, меня ни капельки не смущает.

19 июля, воскресенье.

Читал литературу на конкурс. Много журналистики, довольно занимательной, даже отдельные статьи, но каково самомнение. Это действительно самомнение или ощущение, что все премии, награды, в том числе и литературные, даются и распределяются между своими, а вдруг пронесет? Среди довольно средних вещей попался рассказик некоего молодого человека из Австралии о евреях-переселенцах в Германии. Сделано все со знанием дела. Наслаждаюсь от чтения прекрасной поэмы Зульфикарова. Но уж ему-то никакой премии не достанется. Особенно при нынешней системе их присуждения. С одной стороны, очень разбитое, на две тенденции, жюри, которое, в принципе, бьется за своих, а с другой — жюри читателей, хотя и молодых, которым проза Зульфикарова не по зубам.

20 июля, понедельник.

С утра ворошу все в институте. К сожалению, у С.П. сугубо бумажный стиль руководства. Его мало интересуют люди, их семьи и предметы, которые за людьми и действиями стоят. То есть мир воспринимается как результат.

Начали стекаться ответы на мои панические телеграммы по поводу сноса ближайшего к институту дома. Начальство, как всегда, врет. Стоит обратить внимание на слова «разобраны». Их разносили бульдозерами.

Вечером был у сестры Татьяны. Слегка закусили. Выпили по глоточку, уже больная старость. Заговорили о жизни «там» и «здесь». Она там живет, но понимает, что в той системе плохого: ожидание несчастья, ненужность, несоприкасаемость с общим миром. У нас очень много духовной близости, мы оба умеем думать. Материальное, духовное или социальное схватываем быстро, четко и в подробностях. Мы не понимаем, что значит быть глупым, а ведь большинство людей таковыми и являются, а не только некрасивыми, кособокими и кривыми.

Опять тачаю очередной опус для все более и более популярного «Труда»:

«Исключительно на крупном плане истории работало телевидение прошлую неделю. Все поучительно, все заслуживает исторического толкования. Но если кто-нибудь думает, что я начну с похорон последнего царя из династии Романовых, то он ошибается. Здесь лишь взлет непомерной славы Евгения Киселева и такие изысканные шляпки на депутате Старовойтовой. Депутаты, губернаторы и просто политическая челядь спешили то ли приобщиться, то ли вписать себя в золотую книгу истории. Опять были мысли о том, в каких же головах вызрела деловая идея вот так просто взять и втихомолку расстрелять всех, включая комнатную девушку, повара и лакея. То есть мысль этическая. И рассуждения: а что и кости мертвой комнатной девушки, и доктора Боткина и лакея Адольфа Труппа и повара Харитонова проходили генетическую экспертизу? И кто давал исходный материал? И здесь тоже не было никаких сомнений? Мысль историческая, которую можно назвать и обывательской». — Это все сокращено, потому что можно и гавкнуть, но из подворотни, мелких шавок обижать нельзя и не дай Бог обидеть свою Старовойтову. Но дело сделано, слава Богу, страдальцы нашли свое успокоение. Можно подумать и о главном событии. А им, безусловно, стало награждение президентом силовиков и речь, которую он произнес, глядя в камеру, о том, что и переворота не будет, и отставки не будет, и не случится ничего, что хотят шахтеры и энергетики. Пить бы устами нашего президента мед, но те, кто в школе изучал историю, знают, что она не терпит ни сослагательного наклонения, ни императива и порой такое откалывает. Вот даже вождь трудящихся всего мира за несколько месяцев до Октября не предполагал, что его поколение доживет до революции в России, а сколько наших замечательных монархов говорили о незыблемости порядка и вечности самодержавия. А тут случись непорядок с подвозом муки в Питере, при царской, напомним, власти переименованном из Санкт-Петербурга в простецкий Петроград, и все это самодержавие вплоть до нынешних порядков как корова языком слизала… Вот такие политические раздумья. Что касается художественных свершений, то ими стала пятисерийка сладкая и рассиропленная, согласно нынешнему месяцу, в котором обыватель варит варенье, до невероятия. Но если бы не Цусима, если бы не Порт-Артур, если бы не Ходынка, если бы не январь 90-го, если бы не Ленский расстрел, если бы этот полковник не поторопился отречься. Милая, дружная семья, уже заранее, в потомстве, наказанная Провиденьем. Всех, включая режиссера и замечательного актера Георгия Жженова — жалко. У последнего впервые в кинематографе не получилась роль, и вместо Историка так и остался актер в разных интерьерах и у разных дворцов. Не вписался».

21 июля, вторник.

Утром ездил с Алексеем в МРЭО. Экзамены он наконец-то с третьего захода сдал. Все время ожидал какого-нибудь подвоха — не те квитанции, не соответствует прописка, — ожидал очередных бюрократических разбирательств. К моему удивлению, все обошлось. Поздно вечером уехал, весь обессиленный, на дачу. Единственное утешение: пошли огурцы и кабачки…

22 июля, среда.

Сегодня день рождения у Алексея. Вечером приехали гости: Федя, который подарил ему одеколон, Олег с прекрасным волейбольным мячом. Главное — накануне Леша получил права. Я рад, что смог сделать что-то для его будущего. Теперь надо устраивать его на работу и что-то приплачивать за огород, машину и гуляние с собакой. Жарили шашлык, топили баню, ребята играли в футбол. Перед приездом компании я чуть-чуть поработал на компьютере.

23 июля, четверг.

Прочел для конкурса несколько рассказов Георгия Баженова. Много раздумий о скрытой жестокости мира. Он знает и живет в мире, в который я не хотел бы попасть. Замечательно сильные и серьезные произведения с приоритетом мысли. Он ищет зазор между истиной и правдой, мужским началом и волей. Многое от упорства и головы. Тем не менее восхищение мое скорее умственное.

Гуляли с Алексеем по большому кругу: через поселок на гору, вдоль реки, через луг и снова через поселок снизу. У реки две молоденькие девочки загорали без лифчиков, сидя у реки спиной к тропинке. Одна из них внезапно чуть повернулась, и на мгновенье мелькнула прелестной формы невероятно соблазнительная, маленькая, как апельсин, грудь.

24 июля, пятница.

Вернулся с дачи. Провел консультацию по этюду. В моих архивах, оказывается, целая папочка с записями на эту тему. Надо писать статью об этом виде испытания. Написал письмо в академию, которая требует от меня 160 долларов за официальное оформление. К сожалению, из абитуриентов явились на экзаменационную сессию не все, испугались и института, и его трудностей. Набрали тексты «Вестника» и «Чеховского сборника». Долго сидел разбирал тексты и думал, как скрутить все это получше. Вечером с В.С. смотрели замечательный фильм Алексея Балабанова «Про уродов и людей». Билеты в доме Ханжонкова для пенсионеров стоят 25 рублей, а для всех прочих 50. Это и для меня невероятно дорого. Вот тебе и самое массовое из искусств. Действие фильма происходит в Петербурге в начале века. Сугубо интеллигентное общество. Под корочкой — разврат и низость. Можно сказать, что здесь не только собственные комплексы Балабанова и хорошее его знание предмета, но и сильная социальная идея — общество прогнило. Не случайно за окном квартиры, разъезжая в разные стороны, паровоз. «Наш паровоз, вперед лети…» Меня поразило, что все это я разглядел в юном художнике еще пять лет назад, когда смотрел его «Замок» по роману Франца Кафки.

25 июля, суббота.

Привожу в порядок дневник. Многие замечательные мысли о времени и об искусстве исчезают, растворяются, так и не дойдя до бумаги.

Леша вечером уезжает на каникулы в Усолье. Не дешевое это дело держать в одном лице водителя, садовника, «вожатого» собаки. Но приблудившегося Лешу мы уже полюбили и хотели бы сделать для него как можно больше. Осенью из заключения возвращается его отец. Дождусь возвращения В.С. после диализа, и поедем с ней на дачу. Наметил заняться романом и перетаскать землю с фасада на грядки в теплицу.

27 июля, понедельник.

В институте пишут этюды. Темы. Мне помогает Хамид.

Для «Труда»:

«Что же я буду унижаться и писать о том, за что Елену Масюк выслали и объявили персоной нон грата из Таджикистана. Итак, все знают: местные ненормальные боевики изнасиловали 86-летнюю русскую бабушку. А корреспондентка об этом рассказала. Тема ли это для передачи или для мидовской переписки, не знаю. Гадко. Но разве не гаже бывает, когда то же телевидение приносит вести о невероятных кручениях с коренным языком для русскоязычного населения в Эстонии и Латвии. Это уже не на задворках мира, а как сами эстонцы и латыши говорят в цивилизованных странах. И ничего, измываются над этими несчастными русачками, которые построили им промышленность и порты, а сами эти цивилизованные граждане все интервью дают на русском языке. Забудьте этот язык, коли он так вам ненавистен. И будто опять МИД и правительство не может тряхнуть плечом, чтобы своих не забижали. Я вот, например, в знак протеста эстонскую сметану не покупаю, а теперь перестану слушать музыку Раймонда Паулса, раз он так занятно рассуждает о своем родном языке и о том, кому давать латышское гражданство, а кому нет. Да и кто бы в огромной стране знал этого Раймонда Паулса, если бы не русские певицы и русский язык? Но это все мелочи, крики страдающей души, вот опять телевидение объявило о двух дополнительных процентах, которые я буду платить в пенсионный фонд с зарплаты. Я об этом горюю? Если после этого будут выдавать зарплату шахтерам и пенсии в Хабаровске и Владивостоке, то пусть. Но ведь не будут, пообещают, как всегда, а сделают как обычно. Потому что банками, а не промышленностью занимаются, и не о ней и сельском хозяйстве болит правительственное сердце. Я вот уже сейчас прикидываю, не введут ли в ближайшее время наши молодые нижегородские монитаристы налог, чтобы начать платить по процентам Международному Валютному Фонду. Вот друзья, набрали деньжищ, вот наобещали, и куда они интересно их денут, чего купят, какие правительственные здания построят, какие новые отгрохают загородные резиденции. А что касается художественных передач, то очень понравилась встреча с актером Сергеем Виноградовым. Тут я совсем успокоился: со зрелищами, судя по его репертуару, у нас все в порядке, а хлеб даст Международный Валютный Фонд. Но еще лучше на эти деньги купить вагон фанеры и всей страной построить один большой самолет…»

Вышел «День литературы» со статьей Ильи Кириллова о «Гувернере». Мне это было интересно читать, потому что Илья выстраивает какую-то иную картину, увиденную в романе, нежели я ее себе представлял. Особенно это касается гносеологии романа, Илья выводит ее из молодого соцреализма. Всегда интересно о себе читать то, что расширяет твое представление о собственных возможностях. Многозначителен, хотя и лишь комплиментарен, один пассаж статьи: «у Есина в современной литературе есть один соперник — Владимир Маканин».

28 июля, вторник.

Очень волнует аренда бывшего «знаменского» особняка. Приехал на работу, чтобы написать письма в Госкомимущество. Аргументация моя известна: зарплату платим вовремя, не участвуем ни в каких революционно-социальных акциях, потому что нет повода, а значит — не воруем. Разрешите нам сдать наш особняк, не забирая львиную долю аренды себе. У нас подтекстом — на дело, у вас — на воровство. Вдобавок, напоминаю, наша собственность — это бывшая собственность Союза писателей СССР, добровольно переданная этой общественной организацией государству.

29 июля, среда.

Занимался «платными» студентами — это наше спасение. Во время «штурма» Некрасовки в особняке практически обвалился балкон. Его обязательно надо реставрировать. Все это связано с огромными бюрократическими сложностями, вокруг каждой из которых крутятся деньги. Написал письма архитектору и в административную инспекцию. Представляю трудности, которые нам начнут чиниться. Чиновники за деньги делают все четко и быстро, а когда дело касается вещей государственных и бесплатных, они демонстрируют свою верность букве закона и порядку.

Пришел в институт некто Булкин, тот самый парень, рукопись которого я читал больше года назад. Прошлый раз я его не видел, а общался с ним лишь Лев Иванович. Мне пришлось писать ему письмо. Теперь он принес уже книгу. «Записки голубого». К своему удивлению, мое письмо-рецензию он без моего разрешения включил в свой текст. Издал он книгу в Польше и часть тиража контрабандой привез в Москву.

В 11 вечера приехал на дачу в надежде поработать. Я даже боюсь задумываться над тем, что в ближайшее время надо сделать. Во-первых, отредактировать четыре написанные главы романа о Ленине. Первая уже прочитана «Юностью», и они вроде ее приняли. Во-вторых, огромное чтение по конкурсу Пенне, которое я забросил. Это надо обязательно срочно сделать, потому что на деньги от конкурса я рассчитываю. В-третьих, необходимо подготовиться к новому учебному году, а это значит, составить план лекций и попытаться все это застенографировать. Книжка «Искусство писателя» мною не забыта, хотя, судя по книжке В.К. Харченко, часть моих идей, которые я имел неосторожность высказать во время лекции в Белгороде, она использовала. Конечно, мне надо бы быть поосторожнее со своими устными высказываниями, но с другой стороны и я теперь воспользуюсь рядом ее разработок. К чести Веры Константиновны, цитирует она меня довольно часто. Ее книга мне нравится.

30 июля четверг. Кажется, закончил вторую главу романа «Смерть Титана». Она получилась огромной. Мельком посмотрел, похоже, ничего, есть напряжение. Но величина невероятная — 54 страницы. Вечером смотрел фильм Балабанова «Брат» — В.С. нагрузила меня перед отъездом на дачу кассетами, хочет, чтобы я о Балабанове написал статью. Фильм произвел на меня большое впечатление. Это о мальчике-киллере, которого современная жизнь ведет по сегодняшней дорожке. Его природная нравственность выражается в специфических формах — он убивает. Специфическая нравственность нашего времени.

Днем занимался стрижкой участка.

Шахтеры устроили пикеты на Красной площади. С какой бы быстротой власти раскидали пикетчиков, если бы это были преподаватели вузов или какие-нибудь артисты. Шахтеров боятся. По словам телеведущих, правительство все время ищет деньги для выплаты долгов. Как же плохо они хозяйничают, если все время ищут. С большим интересом наблюдаю за Кириенко — какая невероятно обтекаемая демагогия. Кириенко друг Немцова и Бревнова.

31 июля, пятница.

Читаю роман Бориса Васильева «Утоли моя печали» для конкурса. Время — Ходынка, картины которой прописаны очень ярко и отчетливо, семья и молодежные искания. Несмотря на некоторую социальность, это беллетристика. Тем не менее много интересных мыслей, наблюдений. Все это безо всякого зазрения совести я отправлю в собственный роман. Много расхожих описаний коронации, взятых из прессы. Это тоже, чтобы не бегать далеко, я приберу к рукам. Конкурс Пенне определенно действует на мой роман, вот и «Ученики» Константина Белова мне хорошо послужили. Все это — имею в виду Б. Васильева — и писалось как беллетристика: в конце романа даты: 1. 01. 97–20. 03. 97. Булкин — это гомосексуальная беллетристика, Маринина, Васильев — это тоже беллетристика, грамотный Поволяев сегодняшней литературы, что ли. Тем не менее некоторые мысли из Васильева на меня произвели впечатление. Надо сделать выписки.

Вечером на дачу приехал С.П. — В.С. плохо себя чувствует. Встречать ее не надо. Это значит, целых два дня я буду нервничать.

3 августа, понедельник.

Слава Богу, В. С. здорова, ухудшение и температура связаны с тем, что ее «недокачали». Медсестра ушла из зала, и вместо «заказанных» полутора литров откачали только пол-литра жидкости. Такое легкомыслие к собственному долгу чревато человеческим мучением, приближающим смерть. Но кто знает свой час?! Болит живот, мочевой пузырь. Догадываюсь, что это такое, но к врачу не иду.

Весь день пробыл в институте. Конкурса уже нет, мы с трудом набираем свой контингент. Но в этом году у нас очень много платных студентов, особенно заочников, надо уже сейчас подумать об организации учебного процесса для них всех. Наша шестая аудитория будет ломиться от обилия народов.

Для «Труда»:

«Слава Богу, наконец-то окончательно, средствами массовой информации выявлены параметры антикризисной или, говоря президентскими словами, стабилизационной программы. Как это, оказывается, просто и надежно придумано нашим замечательным премьер-министром: платит неимущий. Как сам он умен, как занятен, как умеет вовремя не сказать слово и тактично промолчать! Вообще, ставка на молодежь, которую, судя по всему, вслед за другим отцом народа, сделал наш президент, исключительно замечательна. Молодежь бестрепетна, когда дело касается чужих жизней. Что ей какие-то три процента, которые еще только впереди надо платить в какие-то Пенсионные фонды! Пусть возмущаются старые, которые платили, платят и еще будут платить. Молодым везде у нас дорога. Что ей, молодежи, какие-то новые тарифы за коммунальные услуги, за тепло, за воду. Что ей, молодежи, если пенсия реально уменьшается не у них, которые еще ее не заслужили, а у старых. Старым у нас почет. И пусть особо не рассуждают по поводу налогов на продажи и прочее. Слава, повторяю, Богу, что этот налог не распространили на молоко и хлеб. А все остальное на изобильном прилавке — это для молодых. Однообразная пища — пища спартанцев и нравственных людей. Вон корова одну траву жует, а молочком доится. И что там еще придумал наш молодой премьер! Почему бы ТВ-викторину не провести с единственным вопросом: «а что еще отобрать?» Шагай вперед, комсомольское племя! Воистину, молодые хозяева земли. Международный Валютный Фонд ими доволен. А вот платит ли МВФ кому-нибудь комиссионные за смелые транши? Или их платит лихим просителям само наше правительство. Опять вопросы для новой интересной телевизионной игры «Угадай-ка!»

Что касается художественной части программ, то они удивительно политизированы. Это что, телевидение снова дает про Шерлок Холмса и доктора Ватсона, чтобы подчеркнуть медлительность наших силовых структур, когда дело касается поимки каких-то чукотских преступников или раскрытия весьма громких былых убийств? А гениальный «Леопард» Л.Висконти стыдливо показывают в ночь, чтобы еще раз ткнуть пальцем в то, что идеологические перевертыши были во все времена, и не только среди секретарей обкомов, но и в изысканной среде аристократов? Художественные программы на телевидении придется закрыть, ибо они еще острее, чем политические, вопят о несовершенстве и моральной нечистоплотности нашей жизни».

6 августа, четверг.

Вечером из Мурманска приехал Саша Мамай.

9 августа, воскресенье.

Отослал еще две главы в «Юность». Всю субботу и воскресенье работал. Читал Зорина, при всех издержках, касающихся в основном тенденциозности книги, оторваться от нее не могу. Работал над четвертой главой. Для ленинских мемуаров беру факты из мемуаров его противника Мартова. Отдиктовал В.С. небольшую статью о кинорежиссере Александре Балабанове. Это после фильма «Про людей и про уродов». В Балабанове, этом прекрасном художнике, я чувствую русскую идею. А кто поддержит его еще, кроме меня?

10 августа, понедельник. Для «Труда»:

«По большому счету ни рыбалка президента, ни похороны Шнитке не явились крупными телевизионными событиями. Смерть человека — это всегда трагедия космического порядка. Смерть грандиозного музыканта — это, конечно, немыслимая утрата. Я удовлетворен, что, судя по посещению панихиды Сергеем Владиленовичем, наш премьер еще и меломан. Было интересно снова увидеть знакомые лица седых шестидесятников: Э. Климова, Ю. Любимова, сильно постаревшего Г. Рождественского, соавтора покойного композитора по опере «Жизнь с идиотом», писателя, эссеиста и скандалиста В. Ерофеева и неизменного посетителя всех значительных культурных мероприятий — от презентаций до похорон — когда-то знаменитого поэта Андрея Вознесенского. Андрей Вознесенский и шейный платок! И все же грандиозным событием недели стал повтор на ТВ-6 передачи «Акулы политпера» с другим знаменитым и ныне покойным человеком — Львом Рохлиным. Тоже невосполнимая, космическая для страны утрата. Боже мой, какой невероятной искренности и чести был человек. Как предрек свою смерть буквально за три дня до нее, как, оказывается, неизбежна она была. Идти по следам этой передачи — значит, найти его убийц. После такой передачи человек жить не мог. Вернее, герои его горьких дум и разоблачений с ним жить не могли. За слово заплачено кровью, как в былые времена.

Это, собственно, все мои конкретные наблюдения над программами телевидения. Есть еще и частность: ну, почему так значительны все политические сообщения в последних известиях по НТВ («Сегодня») и так легковесны, так улыбательны, такие подыгрывающи правительству передачи по другим каналам, и особенно по Российскому телевидению («Вести»)?»

Сегодня весь день сидел на собеседовании. Кажется, идут очень неплохие ребята. Похоже, что удастся взять семерых платных студентов на переводческое отделение.

Вечером на кусте увидел сидящими двух уже очень подросших воронят, которых еще месяц назад гоняла наша институтская собака Муза, когда те выпали из гнезда. Я, кажется, писал, как собаку отгоняла мама-ворона. Подросли и сидят на кустиках довольно важно. Ворону уже не видно, она выполнила свою функцию и занялась другими делами. Вот бы заглянуть в воронью душу.

Толя Дьяченко на всю стену во дворе намалевал огромную афишу о премьере в своем театре. Это надо зафотографировать. За субботу и воскресенье наш плотник Денис и охранник Коля покрасили полы еще в двух аудиториях. В шестой и в бывшем лингафонном кабинете. Теперь осталось несколько аудиторий на заочке. Саша отбыл на Крит, на Сантарину.

Как же я хочу побывать в этих местах!

11 августа, вторник. Целый день сижу на собеседовании. Ребята вроде ничего, но темноваты. К себе в семинар меня упросили взять двух или трех девочек только потому, что они учились у нас в лицее. Снова взяли в институт проворовавшегося по юношеской легкомысленности позапрошлый год Пашу Быкова и выгнанного в прошлом году за прогулы Мишу Вишневского. Много в этом году занимаюсь платными студентами. Их получается человек 15 на очном и человек 40 на заочном отделении.

Ездил вечером на дачу в Сопово и забрал оттуда Олега, который красил дом. Я понимаю, что этот оставшийся от брата дом будет сосать и сосать из меня деньги, но я не могу с ним расстаться. Как мне нравится второй этаж, где можно было бы сделать просторный кабинет! Как мне нравится первый этаж с огромной большой комнатой и встроенными двумя комнатками, оставшимися от строительства Юры.

Поздно вечером около двенадцати был в общежитии, здесь определенно стало чище.

Я весь в сиюминутном, в жизненном, в бытовом. А где же размышления о вечном?

12 августа, среда.

Прочел и разобрался с версткой романа о Ленине, отрывок которого публикуют в «Юности». За счет чего держится напряжение?

Правительство Москвы, как всегда, соврало, что привело все в порядок после сноса библиотеки. После ремонта потекла стена в особняке. Или это «приведенная в порядок» крыша, или через щель в стене, которую мы срочно заделывали.

13 августа, четверг.

Утром на пересадке в метро увидел парня, взасос читающего «Доктора Фаустуса» Томаса Манна, и весь день ходил под впечатлением этой сцены.

Провел консультацию по этюду. Весь день занимался хозяйством, вел диалоги с Ольгой. Надо во что бы то ни стало настоять на том, чтобы все платы от аренды шли только по перечислению. Ольга Васильевна сопротивляется любому контролю за деятельностью бухгалтерии. Скандал, в частности, возник из-за попытки взять в штат института инженера-плановика.

Снова экономический кризис в стране, но наше правительство, вместо того чтобы чинить промышленность и экономику, чинит банковскую систему в надежде, что рынок все приведет в порядок. Впервые я желаю недоброго своей стране.

С некоторым грустным злорадством все мы восприняли наступление талибов возле самых границ бывшего Союза. Прежние наши республики сразу запищали. По этому поводу смешно и не без остроумия сказал вчера Жириновский: не давать ни одного русского солдата. Пусть отбиваются яблоками, персиками, дынями, арбузами и помидорами.

Прочел верстку первой главы, написал врезку и отправил все в «Юность».

Вечером был у В.А. Пронина. Говорили о нашей старости и об учебном процессе. В.А. согласился стать научным редактором очередного номера «Вестника».

14 августа, пятница.

Утром вынул из почтового ящика «Труд». Как всегда мелкими поправками редакция — а я полагаю, что не обходится и без доблестного Вартанова — извратила мое маленькое сочинение. Поправки я внес в компьютерный текст. Ну что для них значит «шейный платок», а для подкованного читателя здесь весь Андрюша Вознесенский. «Уберите Ленина с денег…» Боже мой, как искренне в свое время он это завывал.

Вечером вместе с С.П. уехал на дачу. В.С. приедет, как всегда, в субботу. У Сережи плохое состояние. Так с ним бывает всегда, когда он много работает. Похоже, что он собирается за пару месяцев поднять всю свою диссертацию.

16 августа, воскресенье.

Много спал, дочистил четвертую главу. Сюда надо вставить пару фрагментов, и она готова. Пора приниматься за Шушенское. Читал хуррамабадские рассказы Андрея Волоса, присланные на конкурс. Еще с прошлого года я запомнил и его рассказы, и эту фамилию. Человеческие истории о распаде Союза и о человеческой распре, которая возникает на национальной основе. Насколько художественная литература сильнее публицистики. Достаточно прочесть это, чтобы правителям закричать: что же мы наделали! Все эти картины стоят у меня перед глазами. Здесь даже не скажешь о литературных поворотах — разворачивает жизнь. Я еще очень сомневаюсь, за кого мне ратовать первым номером: за Баженова или за Волоса. В воскресенье, уже после возвращения в Москву, читал «Совершенно секретно». Это свойство житейской информации — она воспринимается лишь сознанием, не сердцем, а потом не знаешь, о чем вспомнить.

По телевидению грозные признаки начинающегося финансового кризиса. Ельцин объявляет, что никакой инфляции не будет. Врет, конечно, по своему обыкновению. Все торговцы получили предупреждение, что если, дескать, попытаются взвинтить цены и воспользоваться ситуацией, то последуют кары в виде налоговых проверок, а Лужков сказал, что начнет лишать такие торговые точки лицензий. Цены, конечно, подержатся несколько дней, а потом неизбежно поползут вверх. Курс доллара, который еще совсем недавно держался в районе 6 рублей, вспух до 9, а в отдельных местах до 10. Многие банки прекратили выдачу вкладов под видом предварительной записи вкладов, и долларовых, и рублевых. Я в невеселых мыслях: от последней зарплаты в связи со скудными летними тратами осталось на институтских счетах что-то миллион или полтора.

17 августа, понедельник.

Правительство пытается сохранить хорошую мину при очень плохой игре. Для всех теперь стало ясно, что антикризисная программа — это программа за счет народа. Дума была совершенно права, когда не давала добро Кириенко и его пакету реформ.

18 августа, вторник.

Поздно вечером вместе с В.С. уехал на дачу. У меня уже не хватает здоровья вынести на работе всю неделю. Все утро занимался спасением своих денег. Сначала пошел на университетский оптовый рынок и покупал продукты, которые можно еще купить впрок. Купил массу чая, пять литров кукурузного масла, десять полукилограммовых банок с маргарином «Рама», килограммов пять рыбного филе, которое заложил в морозильник. Утром еще купил пять с лишним килограммов свинины, которую по вторникам у нас во дворе продают женщины, приезжающие в Москву торговать мясом и творогом с Украины, из Житомира. Одна из женщин жаловалась: в дороге, в тамбуре во время посадки у нее выхватили сумку с товаром. Все это на фоне недавно происходившего в Форосе 60-летия украинского вождя Кучмы. Президенты, в основном бывшие ЦКашники, съехались с подарками. На этом мои покупки не закончились — по дороге домой заехал в зоомагазин и купил собаке по 45 рублей три пакета сухого корма.

К той же теме. Сегодня днем был у меня в институте А.С. Демин, профессор, доктор, крупнейший специалист по древнерусской литературе. Он у нас совмещает на 0,75 ставки. Жаловался, что у них в Институте всемирной литературы зарплату не выдают «в связи с отсутствием финансирования со стороны РАН». Пришел занять у меня до первого числа хоть немножко денег. Дал 30 рублей. Не забыть выписать ему материальную помощь.

Днем имел отвратительный разговор с нашим студентом Гришей Петуховым. Не хочется касаться наболевшей проблемы, но опять встретился с хамством и наглостью. Писал ли я, что выставил Гришу из института, потому что он ударил доцента-физкультурника Тычинина? Потом мне все же стало жалко парня, и я дал ему доучиться на первом курсе, потому что с первого курса нельзя ни переводить, ни уходить в академичку… Можно лишь в никуда… При этом сохранил ему и общежитие. Теперь требует обратно или очного отделения, или жить в общежитии… В Свердловске, откуда он родом, нет ни работы, ни среды. Я ему долго, выхаживая вокруг памятника Герцена, объяснял свою позицию. Я даже был готов на следующее: пусть за тебя попросит Тычинин, т. е. по-настоящему наладь отношения… Они слишком гордые… В завершение всего милый Гриша сказал мне, что я веду себя с ним, как сатрап…

Написал кусочек для «Труда», но оказалось, что сделал это слишком поздно…

Днем был Илья Кириллов. Посоветовал ему поступать в аспирантуру к Минералову: влияние классики на современную литературу. Это может быть интересно.

19 августа, среда.

Подготовил две ямы под смородину, набил их навозом, теперь дело лишь за Лешкой. Он должен выкопать два куста черной смородины, которые Таня Матвеева мне подарила. Уехали вечером. Завтра тяжелый день и отъезд в Ленинград на конгресс экслибристов.

24 августа, понедельник. Для «Труда»:

«Невероятно жалко нашу всегда отзывчивую прессу: только-только она, словно мать новорожденного щеночка, облизала Сергея Владиленовича, как последовала отставка последнего. В ситуации, о которой пишут сейчас все обозреватели, для меня важны не так называемые «непредсказуемые действия нашего президента», к которым, мимоходом скажу, мы уже привыкли и не считаем за таковые. В подобных случаях хочется воскликнуть: «Положи на место спички». Известная ситуация для меня лично омерзительна другим: полным отсутствием этического начала. Боюсь, как и в случае с Черномырдиным, последний наш премьер узнал о своей отставке тоже довольно внезапно. Поставьте теперь себя на место этого человека, промоделируйте чувства его жены, недавно в качестве второй леди слетавшей с мужем в Париж, промоделируйте чувства сына, всегда гордившегося отцом. Дали расчет, как нашкодившему лакею. Это что, так можно поступить с любым? Не дает ли гарант Конституции и отец нации плохого примера? А в остальном — все хорошо, прекрасная Миткова.

Порадовала меня своей невероятной загадочностью также и передача о книгах с Леонидом Куравлевым. Я долго про себя решал, почему это наш замечательный актер не снимает очков, столь резко ломающих его имидж, и наконец догадался: Куравлев неотрывно следит за телесуфлером. А теперь я не знаю, была ли подобная передача с Олегом Анофриевым лучше или хуже, чем с Куравлевым, но тем не менее скажу: книги — та область, где важно мнение, может быть и косноязычное, но специалиста, которого не станут подозревать в том, что он проговаривает чужой текст».

27 августа, четверг.

В.С. вспомнила, что звонил какой-то гонец из Усолья: Леша, дескать, приезжает во вторник или в среду. Понедельник, вторник, среда — собеседование.

Сегодня звонил в Усолье.

29 августа, суббота.

Утром уехал домой Саша Мамай: я посидел с некоторыми правками в ленинские главы и поехал на дачу. План очень небольшой: привести в порядок, если хватит времени, дневники, пересадить два куста смородины, которые мне дала Таня Матвеева, и выкопать яму еще под один кустик. За политикой почти не слежу. В правительстве, в Думе гнусная возня. Никто не хочет настоять на своем, потому что теряют бытовые и престижные удобства, а ищут некий компромисс. Сейчас урезают полномочия президента в обмен на утверждение Черномырдина. Только наивному может показаться, что этот вальяжный и хитрый крестьянин способен что-то сделать полезное. Сделать можно, если поднимать промышленность и сельское хозяйство. Когда Черномырдин говорит, что возврата к командной экономике быть не может, а возврата к ней быть не может, потому что время продвинулось, то он в первую очередь имеет в виду, что своего личного ничего не отдаст, а не интересы родины. Президент по телевизору жалок — все время как заклинание повторяя, что он гарант и через силу утверждает, что до двухтысячного года никуда не уйдет. Чего, интересно, он сгарантировал: образование, рост популяции его нации, медицину и хлеб для всех?

30 августа, воскресенье.

Я так устал, что проспал двенадцать часов подряд. Начал вечером на даче и утром, не вылезая из постели, прочел из конкурсных книг роман писательницы из Омска — Алисы Поникаровской «По дороге в рай». Очень интересные частности, усредненный без интонации язык. В альманахе «Апрель», похожее, немедленно забытое после прочтения произведение Павла Катаева «Футбольное поле в лесу». Редколлегия альманаха будто специально для демонстрации подобранная: Лев Аннинский, Елена Аксельрод, Александр Городницкий, Павел Катаев, Лев Лазарев, Александр Нежный, Григорий Померанец, Елена Ржевская, Яков Хелемский.

У Левы Аннинского интересная статья о бардах и, в частности, утверждение о том, что Визбор («Апрель» № 9) был первым в бардовской песне. Это верно, отсюда и все Юрины мучения, раздражение и ранняя смерть, Он-то знал, за кем приоритеты. Главку о Визборе в своей статье «Барды» Аннинский назвал очень точно «Первопевец»: «Так кто же начал? Кто эту «костровую» песню вывел на уровень поэзии? Кто первый взял гитару и, подойдя к микрофону, стал не читать стихи, а петь их? Кто — у истоков традиции? Многие полагают: Окуджава. Еще чаще говорят: Высоцкий. У людей есть основание думать так. Но если быть точным, то у истоков современной звучащей лирики стоит Визбор. Юрий Визбор. Было время недолгое, полтора-два года в конце пятидесятых, когда именно он, ярко выделявшийся, как бы выплывший из волн широко разлившейся тогда студенческой песни, единолично овладел вниманием и сердцами слушателей. Это было до Окуджавы, до Высоцкого, до Анчарова, до Галича, до Кима, даже до Городницкого и Ады Якушевой».

31 августа, понедельник.

Утром состоялось то, что мы называем «собранием коллектива». Сюда надо привести цифры: зарплата, ремонт, соцбыт, расходы, доходы за учебный год. Через пару часов после собрания в своем новом кабинете праздновал 75-летие Александр Иванович Горшков. Невероятной энергии, знаний и доброжелательности этот человек. Насколько спокойнее мне стало после его назначения. Мы с Ольгой Вас. подарили ему футболку с моим портретом — это подразумевало преемственность верховной власти в институте во время моих отъездов — и бутылку рижского бальзама.

В преддверье начинающейся инфляции принял решение заплатить авансом зарплату всем сотрудникам за сентябрь, теперь следующий у нас выплатной день лишь 4 ноября.

Дума отказала Ельцину в назначении Черномырдина. Наш настойчивый президент, обостряя ситуацию, опять внес ту же кандидатуру.

Как всегда в понедельник, для «Труда»:

«Неделя прошла под знаком двух прекрасных, одного русского, а другого французского, сериалов. Один сериал о знаменитом премьер-министре Людовика ХIII герцоге Ришелье, а другой о не менее известном нашем земляке Штирлице. Оба сериала достаточно крепко скроены, и интрига в них доведена до мифического правдоподобия. Третий сериал, который разыгрывался по всем каналам, это, конечно, сериал о Думе, нашем президенте и Черномырдине. Как и два первых, этот сериал о крушении посредством банков российской демократической империи населен массой узнаваемых и знакомых по двум первым персонажей. Здесь есть слабый, в одном случае, и с придурью, в другом, правитель, замечательные исполнители убийств, наветов и приговоров, опытные говоруны, шпионы, прекрасные женщины — здесь глазки у меня разбегаются, и я не могу решить: Старовойтова, Миткова или Сорокина, и фоном проходит вечно страдающий народ. И везде кажется: удайся интрига, и ход национальной истории пойдет по-другому. Интриги удаются, но история идет все же по путям, проложенным общественными отношениями и промышленностью. Увы, этим самым промышленности и сельскому хозяйству в России. Не банки надо спасать, а человека. В этом смысле показательно было коротенькое выступление по ТВ когда-то прославленной героини наших промышленных и сельскохозяйственных времен Валентины Гагановой. По ней сразу становилось ясно, что героем и в те времена не становился любой, а лишь человек, бесконечно преданный родине и умеющий сострадать и работать. Таких людей в нынешнем исполнении я на этой неделе по телевидению больше не видел. Что касается других персонажей из сериалов, то они смертельно надоели и разделяют вместе с Людовиком ХIII всю ответственность за нашу несчастную жизнь. В новом телевизионном сериале я не увидел также и дюка Ришелье, проложившего путь Франции к славе. Увидел лишь очень богатого и хитрого человека, который хочет власти, чтобы сохранить почет и капитал».

1 сентября, вторник.

Утром проводил митинг по случаю начала учебного года. Принявшийся гвоздить дождь заставил собраться в зале. Все было как всегда, но теплее. В следующий раз на такую встречу приведу кого-нибудь из видных людей. Как обычно, вручал студенческие билеты. Студенты пока покорны и тихи. Потом провел двухчасовой семинар с I курсом. Вместе с заочниками здесь у меня 27 человек. Поднимал по очереди, заставлял рассказывать о себе и под эту марку учил говорить, строить фразы, анализировать сказанное. Никого пока, естественно, не помню и не запоминаю их истории. Семинар был очень интенсивен по моим «вливаниям», поэтому я собой доволен. Вечером в 16 провел второй семинар с V курсом. Установил график обсуждения дипломных работ и стращал. Доллар все время поднимается, очень волнуюсь за деньги, которые мы собрали за обучение. Все, что в долларах, держим пока, нарушая финансовую дисциплину, в сейфах. Сдавать будем лишь тогда, когда они понадобятся институту.

Приехал Клинтон; глядя его по телевизору, не могу избавиться от картинки, как он развлекается с Моникой Левински, оглядываясь по сторонам.

2 сентября, среда.

Состоялось открытие Московской книжной выставки-ярмарки. Опять много стендов, ярких обложек, но если приглядеться, то глубоких и по-настоящему ценных книг становится все меньше и меньше. Встретил господ из Академии, которые меня избегают. Я полагаю, что из нее, чтобы в дальнейшем не было стыдно, надо выходить. Кстати, на мое письмо относительно оплаты и прочее и прочее они так и не ответили.

Ходил после работы в сбербанк платить за коммунальные услуги — еще рублей на 40 выросла плата за гараж, и надо было внести ее в ордер, и заодно посмотрел цены на продукты. Становится страшновато. Доллар уже 12 рублей, т. е. рубль стал вдвое дешевле, чем полторы недели назад. Кукурузное масло, за которое еще неделю назад я платил 11 рублей, сегодня стоит 18, а бананы, традиционно стоявшие между 5 и 6 рублями, уже десятку.

Ельцин в день города посетил открываемую на Поклонной горе синагогу. Боюсь, что своими действиями новые власти и телевидение доведут и до волны настоящего антисемитизма, и до гражданской войны.

Прочел чудесные рассказики Маши Лежневой — у нее готов диплом, а ведь брал ее с прицелом на выгон. Все нежно, мягко. С добротой и без малейшего комического нажима.

Народ институтский преждевременную зарплату принял, но поговаривают: «Есин, дескать, зарплату выдает, потому что не хочет платить индексацию». Комментировать это смысла нет. Приезжал Семен Апокорин, сказал, что в создавшемся положении платить аренду не может. Вот так, вот тебе и индексация.

4 сентября, пятница.

Дефолт. Предпринимаю невероятные усилия для того, чтобы спасти все то, что нам заплатили учащиеся. А время сейчас самое урожайное: деньги пришли и от наших студентов, а у нас их около двадцати на дневном отделении и до сорока на заочном. Нельзя дать съесть банкирам и их банкам то, что мы заработали с таким трудом. Еще в четверг мне принесли гонорар за рекламу на «знаменском» особняке. Я понял, что сразу убиваю двух зайцев: закрываю стену и получаю немножко денег. Конечно, обманули, и эти 4,5 тысячи долларов принесли вечером и не по курсу. В четверг мы купили для института какой-то компьютер, а сегодня я бегал вокруг дома во все компьютерные магазины: курс в них невероятно грабительский — 20,5. С большим трудом купил два лазерных принтера. Деньги еще остались, и сегодня будем решать, что с ними делать. Была у меня попытка купить еще один ноутбук, но специализированный магазин на Ленинском «закрыт по техническим причинам».

5 сентября, суббота.

Простуженный, поехал в Обнинск. По дороге обратил внимание на дико взвинченные цены в Макдональдсе. В Обнинске в субботу паника: в магазинах скупили соль и спички. Постное масло, на которое я ориентируюсь, стоит уже 30 рублей. Много читал своих учеников и носил навоз в теплицу. Большевики, конечно, к власти не придут, второй раз чудо не случается, но не придется ли второй раз Светлане Молчановой из церковного старосты переквалифицироваться в секретаря партийной организации?

6 сентября, воскресенье.

Вечером в Москве следил за выступлением Черномырдина. Политика в первую очередь — это бесстыдство. Они все хотят власти и чтобы не тронули их наворованного богатства. Завтра вечером буду писать рейтинг для «Труда», там и выскажусь.

7 сентября, понедельник.

Все утро лихорадочно крутился с деньгами, которые идут за платное образование. Инфляция идет обвальная. Додумались выдать еще один аванс в счет зарплаты за октябрь. Будем делать по «расценкам»: ректор — 4000, проректор — 2000, профессор — 1200, доцент — 900 и пр. Как все это постыдно.

Сегодня в 16 часов состоится общее собрание.

Для «Труда»:

«Героем дня, конечно, стал Виктор Степанович Черномырдин. Как замечательный актер он безусловно обыгрывает даже нашего не слабого в интонациях и позах президента. Вслед за Нероном можно было бы воскликнуть: «Какой актер пропадает!» И должен сказать, что, говоря о редкостном умении Черномырдина держать зал, смешить его или печалить, я отнюдь не имею в виду только понедельничную баллотировку в Думе. Рядом с роскошным шоу, которое Виктор Степанович дал накануне вместе с вечно подыгрывающим власти Киселевым, его думский бенефис — это этюды в театральной школе. Как хорошо он у Киселева говорил о счетах в банках, как будто эти счета у нас у каждого второго. А о бедах, которые семьдесят лет, оказывается, шли от коммунистов! Об индексации, которая теперь отменяется и будет, словно младшая сестра, называться компенсацией. Как будто можно компенсировать жизнь, разрушенное высшее образование, разоруженную армию и потерявший веру в себя народ. Не при Мамае все это случилось, а когда строились сверкающие здания «Газпрома». Воистину у одних суп жидок, а у других жемчуг мелок. Конечно, хотелось бы, чтобы премьер говорил правильным русским языком, но сколько Виктор Степанович прячет за своим милым косноязычием! Да и вообще, не заглядывая никому в карман, я бы хотел, чтобы перед каждым диктором на нашем постсоветском телевидении горела цифра его оклада, а перед общественным деятелем — итоговая цифра его счета в банке. Тут и становится ясным: кто и что имеет в виду под емким словом «народ».

Вообще надо сказать, что неделя была крута на искусство. Например, непосредственно после программы Киселева — фильм о сыне дьявола, с невероятным красавцем американского кино Тони Перкинсом. И не ищите, пожалуйста, аналогий! Но поразили меня стихи Пастернака. Как-то ночью, в бессонницу, включаю ящик, а там прекрасный фильм Андрея Смирнова «Осень». И вдруг в пивной, в совсем, кажется, неподходящем месте, зазвучали стихи из пастернаковских «На ранних поездах». О том, как в военную зиму в электричке читали дети: «В них не было следов холопства, которые кладет судьба, и трудности и неудобства они несли, как господа».

9 сентября, среда. На сорок процентов резко поднялась цена на бензин. Это, как мне кажется, Черномырдин и его группа отвечают на провал в Думе. Президент пока молчит относительно новых кандидатур, долларовая паника не стихает, но к ней привыкают.

Вчера провел два семинара: на младшем обсуждали Ксению Кузнецову и Скудина с первого курса, на старшем — диплом Маши Лежневой. Как ни странно, все это не вызвало у меня обычного раздражения от трудности чтения. Машин диплом просто чудо — в это время ни слова о политике, лишь частная жизнь и жизнь вокруг. Маленькие, казалось бы ничтожные, рассказики сложились в единое целое.

Прошлый раз дал своим ребятам задание: «Есин со всеми его недостатками», начал получать апологетические тексты. Тексты прелестные, но иногда я вижу на столах в аудиториях про себя такое… Загадочная и подловатая душа студента. Мой любимый второй ряд.

10 сентября, четверг.

Состоялся ученый совет. С приходом Горшкова все встает на свои места. Финансовый и политический кризис мы вроде прошли, нам даже почти удалось сохранить деньги за обучение. Впрочем, склока разгорелась вокруг премирования приемной комиссии, Лаптева и товарищей. Хотя деньги в результате их летней работы пришли огромные, но даже один процент от этих сумм — это 2 тыс. долларов. Лица у некоторых членов ученого совета были красные. Думали не о затраченных усилиях, испорченном летнем отпуске, усталости, а о тысячах.

11 сентября, пятница.

Утром приходили итальянцы брать интервью о культуре и политике. Не аналитик я-с. Проболтал что-то воодушевляющее. Потом началась обычная нервотрепка. Был один из родителей студентки, исключенной за творческую несостоятельность.

В пять часов Госдума начала дискуссию и утверждение Примакова на должность премьер-министра. Я приехал домой и, соответственно, видел по телевидению лишь конец. Эта кандидатура устраивает почти всех. Лишь Жириновский затеял жуткий скандал, тем самым подчеркнув свою особую позицию. Ему ничего не светило, а с Черномырдиным, привыкший от любого голосования что-нибудь получать, он явно просчитался. От независимых депутатов выступил Боровой, и тут сразу стало ясно, чем Примаков нехорош: противник продвижения НАТО на Восток, противник оголтелого воровства. Да и по самому Примакову видно: ему лично уже ничего не нужно. Почему-то это воодушевляет.

Цены в Москве выросли, и их не опускают, хотя доллар немножко упал и сейчас стоит где-то 10–11 рублей.

С Агроном Туффом из Албании пришли экземпляры «Имитатора» на албанском.

12 сентября, суббота.

В Обнинске. Очень плохо себя чувствую, кашель меня изнуряет, почти нет сил работать. Впереди поездка в Китай по линии Союза писателей.

17 сентября, четверг.

Пекин. Раньше об этом в дневнике не писал, но поездка эта по линии МГСПС намечалась уже давно. Я как-то несерьезно относился к разговорам Пулатова, а когда все определилось, стал утешать себя, что это невозможно. Не может судьба так подыграть, чтобы в сказочной стране, в которой мне тридцать лет назад посчастливилось пробыть двое суток и проспать две ночи, удалось бы побывать снова. С меня вполне хватило пения птиц в посольском саду, чуть ли не под конвоем поездки с аэродрома в посольский городок, какой-то мимолетной прогулки по неведомому парку и в день отъезда во Вьетнам — в 1968 году я летел туда в качестве фронтового корреспондента — картины утреннего прочно забитого, как ватой, туманом Пекина без машин, без реклам, медлительного, упорного — от одного края улицы до другого — потока велосипедистов, через который продиралась машина. Господи, неужели промелькнуло ровно тридцать лет! А теперь я стар, сед, болен и, хотя стараюсь идти прямо и высоко держать голову, чувствую, что меня качает и походка неверна. Но тем не менее сроки планированной поездки приближались, развернуться на сто градусов уже было неудобно, и я, несмотря на отвратительное самочувствие, решил ехать.

В самый последний момент, перед отлетом, отказался ехать и сам Пулатов, переменчивый, как ветер мая. У него, по его словам, это было связано с болезнью жены, «пролетом» с каким-то банком и постоянными наездами ганичевской команды. Я Пулатова по телефону покорил, и мы втроем полетели: кроме меня, это Вл. Гусев и Ренат Мухамадиев, председатель Союза писателей из Татарии. О нем впоследствии особое слово.

Перелет Москва — Пекин. Наш огромный Ил-86, который, кажется, полностью не набьешь никакими силами, китайцы вперемешку с русскими. Запомнилась одна фраза стюардессы: «Леди и джентльмены! Подушки и пледы являются собственностью «Аэрофлота». Просьба при выходе из самолета оставить на ваших креслах».

Город потрясает своей величиной, красотой, обилием современных зданий, машин, велосипедистов и видом людей, вполне, кажется, довольных жизнью. Здесь, похоже, нет богатых и бедных — одни китайцы в машинах и на велосипедах. Сразу вспомнился тридцатилетней давности Пекин. Это было одно из самых сильных моих потрясений. Утром, когда мы в туман ехали из посольства в аэропорт, я увидел через окно машины лишь крыши какой-то старинной постройки и облепившую нас со всех сторон беззвучную толпу велосипедистов — это было как победное и молчаливое нашествие саранчи.

«Программа пребывания делегации МСПС (Международный Союз Писательских Союзов)

17 сентября.

В 15 часов встреча с русистами в Пекинском университете. 18 сентября. Поездка на Великую Стену; в 16 часов встреча с писателями в Союзе писателей Китая; в 18 часов банкет. 19 сентября. Вылет из Пекина в Ханчжоу. 22 сентября. Вылет из Ханчжоу в г. Сиань. 25 сентября. Вылет из Сианя в Пекин».

Вся эта программа нашего пребывания в Китае написана круглым почерком нашего переводчика Лю. С ним я встречался в Москве, и он на аэродроме в Пекине без всяких табличек и вывесочек, к которым прибегают при встрече иностранцев, меня опознал.

Сразу же после встречи в аэропорту и обеда повезли на факультет славистики в Пекинский университет. Расположился факультет в бывшей загородной резиденции императоров, в тех самых знаменитых садах. И опять я подумал о живительной роли социализма в этой стране. Полный двор молодежи, играющей в какие-то спортивные игры. Слушали хорошо, я подарил книги для факультетской библиотеки. Интересно выступал Гусев, немножко по национальному вопросу посражались с Мухамадиевым. Ренат — бывший соратник Ельцина — тот предлагал ему даже место своего заместителя в Верховном Совете — теперь пришлось уходить в патриоты. Речь зашла о русском языке в бывшем Союзе, о республиках. Я говорил о том, что все политические деятели этих республик сейчас, давая интервью телевидению, всегда говорят по-русски. Говорил, что без русского языка не было бы Айтматова, да и неизвестно, что там писали Нурпеисов и Гамзатов. Не усилиями ли Солоухина и Казакова, переводивших первого, и опытнейших профессионалов Гребнева и Козловского, переводивших второго, возникли эти имена, теперь известные во всем мире.

Завтра едем на Великую Стену. Здесь бы дать описание гостиничного номера на третьем этаже гостиницы «Пекин», но будем краткими: современная роскошь.

18 сентября, пятница.

Я недаром никогда не подстегивал события и поддавался их течению, не пытался что-то схватить, не принадлежавшее мне, и легко относился к тому, что от меня уходило. Еще найдется. Я помню, как тогда, тридцать лет назад, кто-то из посольских, с симпатией относившихся ко мне, сказал за столом, кивая в мою сторону: «Свозить бы молодого человека на Великую Стену и к Минским могилам». Минские могилы — это могилы императоров эпохи Мин. Я тихохонько спросил: «А это далеко?» И мне ответили: «К Стене — километров семьдесят, а могилы еще ближе». Меня никуда не свозили, а свозили в ресторан, единственный, кажется, в годы культурной революции, открытый для дипломатов. Мы там с какими-то француженками лихо сплясали модную тогда коллективистскую летку-енку. Я еще очень гордился спортивными ботинками и почти воинскими спортивными штанами. На следующий день, переспав в посольстве, я улетел во Вьетнам.

Вот и Великая китайская стена. Описывать ее, как описывал картины природы и архитектурные достопримечательности Гончаров во «Фрегате «Паллада», в век телевидения, фотографии и массовых иллюстрированных изданий не имеет смысла — все это запечатлено тысячу раз и в том числе на сетчатке глаза почти любого телезрителя. Запомнилось напряжение, с которым я поднимался по ступеням к верхней башне, густая толпа китайцев и иностранцев, с которыми довелось совершать это путешествие, и мучительное чувство останавливающегося сердца и принудительного, а не органического дыхания. Здесь дети, молодожены, смеющиеся парочки, старухи в шелковых костюмах, поддерживаемые под локоток стариками. В этой толпе мне легко дышится. Я ощущаю здесь, конечно смешно сказано, беззаботный воздух социализма и равенства. Как у нас в лучшее время. Как мне жаль людей будущего, не живших в той атмосфере уверенности в своих правах и уверенности в своей жизни.

Спускаясь, я все время вижу загорелый плотный затылок Рената и его седую голову. Ни в чем он, конечно, не виноват, но я виню всех, кто привел Ельцина к власти. По рассказам Рената, Верховный Совет голосовал его в качестве ельцинского заместителя, но не хватило голосов. Это уже потом он оказался и в Лефортово, и в оппозиции. Чего-то не додал. Вот опять Ренат, патриот-демократ, рассуждает о том, что русский язык сознательно насаждали, чтобы он вытеснял татарский, а потом говорит, что сам он из крестьянской семьи. Защищался он в МГУ у Метченко с диссертацией по общей теме дружбы народов, а мы знаем, какого рода диссертации были на эту тему.

Вечером в Союзе писателей Китая был обычный разговор о писателях, о новых именах, потом банкет. Мне очень нравится наш Лю, с которым мы работаем. Прекрасно знает русский язык и русские реалии. Тот роскошный «русский» фарфоровый чайник, который я вез в подарок начальству, я решил подарить ему. Китайцы, с которыми мы общаемся, знают русскую классическую литературу в мелких подробностях и очень неплохо нашу советскую и современную. Первую половину встречи вел Jidi Majia, секретарь китайской ассоциации писателей, который подчеркнул, что он из представителей нацменьшинств, из племени «И». Это даже подчеркнуто в его фамилии. Я сразу вспомнил знаменитое стихотворение Семена Липкина и всю возню вокруг него. И тогда, и сейчас мне кажется эта возня несущественной, хотя, может быть, Липкин что-то и имел в виду. Обычный круглолицый китаец, больше похожий на казаха. В копилку общеизвестных сведений: в Китае проживает 56 национальностей. Самая большая из них — 95 % — это племя хань, собственно китайцы. Только по отношению к семьям из национальности хань действует закон о планировании рождаемости — только один ребенок на семью.

На встрече был и директор Литературного института имени Лу Синя. Он рассказал о возникновении института. В 1951 году китайская писательница приезжала в Москву получать Сталинскую премию, и в беседе с ней Сталин спросил, есть ли у них литературный институт. Собственно это и стало импульсом. Так что Иосиф Виссарионович стоял у истоков основания двух литературных институтов. Институт Лу Синя отличается от своего московского собрата. Это, скорее, наше ВЛК (Высшие литературный курсы), дипломов они не дают. В китайском литинституте есть и заочное образование, потрясающее своими щедрейшими, воистину китайскими цифрами, чуть ли не пять тысяч воспитанников за год. Если я ошибся, и это за все время существования, то цифра тоже знатная. Московский институт, начавший работать лет на пятнадцать раньше, не выпустил и трех тысяч заочников. Завтра улетаем в Ханчжоу.

19 сентября, суббота, Ханчжоу.

Надо отвыкать думать о Китае тайно-пренебрежительно, что свойственно нам, русским. Роевая жизнь, трудолюбивые и упорные, но все-таки какие-то не такие, как мы. Крошечные делянки, крестьянин с мотыгой, если прикажут и все налетят и бросят по камешку, то возникнет гора. Это огромная, цивилизованная, живущая по самой избранным законам, могучая, промышленная страна. Хочу заметить, что сытая страна. Держава. Об этом вопиет все, что я видел. Да, есть богатство и бедность, но богатство не вопиет, как у нас и не наглеет, потому что есть кто-то, кто может указать ему его место. Наверное, это компартия, которая держит управление страной в своих руках. Я все-таки помню наши времена. Что мог украсть секретарь обкома? В лучшем случае достать квартиру для сына, устроить на приличное место невестку и без очереди купить сыну «Волгу». Перепродать «Волгу» по коммерческой цене на рынке — это было уже трудно. Стукнут, выгонят из партии, лишится поста и всех привилегий. За жизнь народа во вверенной тебе области жестко спрашивали. Но тем не менее не хватало мяса, молока, часто хлеба и не было «Пепси-колы» и «Баунти». Мне не передать главного в Китае, привычного мне чувства единства и равенства, что было свойственно нашей стране. Это трудно описать словами и здесь, и раньше у нас, но надо пожить в этой атмосфере, чтобы почувствовать ее, и уже не забудешь. Если говорить о китайских «доказательствах», то эта не нагрешившая против социализма, хотя и много ошибавшаяся страна, обошла нас по количеству новых современных зданий в столице, по транспорту, по прекрасным дорогам, по современнейшим и, главное, хорошо организованным аэропортам, по связи, в конце концов по количеству телевизионных каналов в столице.

Сегодня вечером обедаем в огромном ресторане на берегу. Это какой-то гигант общепита, много огромных залов, в которых за круглыми столами сидят люди и по-китайски обильно и не торопясь едят.

На этот раз я записал меню блюд, которыми нас угощали. Сначала был зеленый чай, заваренный в чашке с крышечкой. Потом блюдо очищенных креветок. Следом — курица, жаренная в листе лотоса и обмазанная глиной. Название у курицы — «нищая». Нищий украл где-то курицу, и у него не было ни соли, ни муки, ни каких-либо приправ. Он завернул курицу в лист лотоса, обмазал глиной и положил этот полуфабрикат в костер. Было еще блюдо с какими-то рисовыми шкварками в сладком соусе с креветками и мидиями. Блюдо с корнем лотоса, фаршированным овощами, а также блюдо каких-то трав и овощей, похожих на молодую фасоль, суп с капустой и яйцом, большое блюдо с карпом в соусе и какие-то еще блюда, которые я позабыл. Самое поразительное, что приблизительно так же мы едим уже третий день, но не было никаких повторов. Каждый повар при наличии общего канона строго индивидуален. Пища эта легкая, уже сейчас, через два часа после окончания ужина, когда я пишу эти строки, в животе побулькивает, чего бы съесть. На каждом блюде наклеена коротенькая ленточка — это фамилия повара, который эту еду готовил. И на карпе, и на креветках, и на каких-то рисово-рыбных заедках — везде ленточка.

Во время ужина, пока я записывал меню, у меня мелькнула мысль, что именно с этого ужина начну статью о еде у Айрис Мердок, карточки к написанию которой я давно заготовил. Сюда же включу дипломатическое меню сталинской эпохи, которое мне обещал мой друг Коля Агапов.

Чтобы закончить с гастрономической темой, дополню сегодняшние впечатления тем, что я забыл записать вчера. Во-первых, сам заместитель председателя Союза писателей бывший генерал, что-то вроде умершего демона Волкогонова, бывшего начальника ПУРа. И второе: в чайные чашки, уже приготовленные на столе с разными корешками и травами, горячую воду наливал не очень молодой парень. Он делал это издалека из чайника с носиком приблизительно метра в полтора длиной. Меня поражало, как снайперски он целил в чашку, и струя, без единой капли мимо, вся попадала в сосуд.

20 сентября, воскресенье, Ханчжоу.

Вчера плохо спал, просыпаясь, читал том Ленина, который с собой захватил, письма к родным, читал путеводитель по Китаю. Ночью через час-полтора просыпался от кашля, утром голова болела. На улице шел дождь, все озеро затянуло туманом, лодки, отплывая от берега, тут же уходят в туман. В моей голове все перемешалось: туман, императорские династии, перипетии жизни Ленина, первая сцена, которую я придумал в новую главу. Бессонница, на дворе морозная ночь, уже шли первые хлопоты по самоустройству: надо жить зиму, и молодой Ленин в отчаянии. Вдобавок ко всему мы опоздали на катер, и Лю повел нас на пешеходную экскурсию по береговым музеям. За первую половину дня, до обеда, мы побывали в Храме полководца Юэ Фэня, в Храме Прибежища Душ и Музее чая. И еще меня все время донимала мысль, как бы не забыть включить в дневник рассказ Рената о Ельцине. Ренат уверяет, что в самолете, летевшем в Австралию, когда они с Ельциным киряли в баре на второй палубе, тот рассказал ему… Невольно, потому что сейчас об этом пишу, сравниваю его с другим «властелином» России — с В. И. Лениным. Тот три раза сидел в тюрьме, бесчисленное количество раз рисковал жизнью, на него устраивали покушения, стреляли, ранили. Был он крупный теоретик или не был — спорьте! — но это до сих пор один из самых читаемых авторов мира, он сам написал бездну томов, он трудяга.

21 сентября, понедельник, Ханчжоу.

Утром была большая экскурсия на лодках по озеру, потом за 8 км к пагоде Шести Гармоний. За 107 юаней купил сумку «Адидас», чтобы везти подарки, лекарства и обновы. В три часа беседовали с писателями в здании их Союза. Обычная беседа с искренней, но однообразной тематикой. Они все прекрасно знают нашу классическую и советскую литературу, их интересует постсоветская судьба Горького, Фадеева. В известной мере это их учителя, литературный капитал их молодости. Подробнее не пишу, потому что вся беседа у меня в записной книжке. У них «под ружьем» около тысячи человек. Государство не щедро, но субсидирует Союз. В 1996 г. — 1 миллион юаней, в 97-м — 1 миллион 150 тысяч, в нынешнем — 1 миллион 750 тысяч. 700–800 юаней в год получает через Союз каждый писатель. В одном случае это чуть-чуть меньше, а во втором чуть больше 100 $. Хорошо несколько раз говорил Гусев, каждый раз умно и толково, несмотря на то что в отличие от меня он за столом пил. Но я уже говорю о продолжении встречи в соседнем ресторане. Самое интересное — дом, в котором проходило это собрание с обязательным чаепитием. И по полкило знаменитого луньинского чая нам подарили. За несколько часов перед этим я купил у пагоды Шести Гармоний еще полкило безумно дорогого жасминного чая. А предупредительный Лю купил мне тут же «конфеты от кашля, которые очень помогали императрице Ци Си», регентше, предшественнице последнего императора Пу И. Покопавшись в своей памяти, я вспомнил, что будто бы она еще и отравила своего мужа императора Гуансюня. Но не конфетами же! Вроде бы на этикетке коробки из-под конфет, по словам Лю, действительно написано, что конфеты с экстрактом грушевого сока и каких-то трав сначала помогли какой-то далекой императрице, а потом и императрице Ци Си. Рецепту тысяча лет.

Дом, в котором находится Союз писателей, принадлежал некогда Суй Май Лин — жене Чан Кай Ши. Это была ее дача. Прекрасная вилла не без влияния модерна. Внутри все не очень разорено, в порядке прекрасная лестница, деревянная отделка комнат. В одном из помещений сохранилась часть мебели, оставшейся от бывшей владелицы. Кровати, шкафы, туалетные столики поставлены один на другой. Сохранилось и пианино Gollardamp;Gollard, я тронул клавишу — беспомощный, фальшивый звук. Легенды гласят, что в свое время это пианино было лучшим инструментом в Китае. Интересно заметить другое: есть порода женщин, умеющих точно целиться и бить влет самых влиятельных людей эпохи. Видимо, в этом есть даже что-то роковое и генетическое. Вспомним родных сестер Эльзу Триоле и Лилю Брик. Обе выбрали писателей: Маяковский и Арагон. У Суй Май Лин тоже были сестры. Одна — Сун Цин Лин оказалась замужем за Сун Ят Сеном, другая, Сум Ай Лин, за неким Кун Сян Си — премьером правительства Гоминдана. Сун Цин Лин будто бы еще жива, она в Америке, и ей около ста лет.

За ужином в ресторане писатели старались радовать нас, как только могли. Они даже нашли караоке с «Подмосковными вечерами» и «Вот мчится тройка почтовая». Два почтенных китайских писателя через микрофон песни исполнили. Тем не менее этот наш ужин был самым, наверное, дорогим в Ханчжоу, хотя и самым невкусным. Все, видимо, зависит от повара, а не от цены блюд и их списка. Сами блюда, которыми нас потчевали, я записал. В моей транскрипции это получилось так: «Змея, жаренная в соусе (не решился), редька маринованная, кальмар вареный под соусом, финики квашеные, угорь соленый, подвяленный, каштаны вареные в соусе, что-то сладкое вроде… ростков бамбука, вареных в соусе, змея жареная с чесноком вареным, креветки вареные, суп из утки с капустой, блинчики из сквашенной сои, побеги бамбука жареные, жареный голубь в корзиночке, блюдо из вареных крабов, блюдо с разным разносолом, блюдо с морской рыбой и жареным беконом, блинчики из тыквы и риса, оладьи из пшеничной муки с капустой и рыбой, пончики с тыквой, суп с клецками и перебродившим рисом, арбуз, нарезанный кусочками и для удобств утыканный зубочистками».

Вечером к нам в гостиницу закройщик принес костюмы, которые мы заказали с Мухамадиевым сразу же по приезде. Каждый костюм-тройка стоил нам по двести долларов. Я заказал себе сразу два: темно-синий и серый из одинакового материала. Все это оказалось значительно дешевле, чем в Москве, и безо всяких хлопот, но как я все это повезу в Москву?

До приезда портного читал письма Ленина, выкристаллизовывается несколько мыслей. По крайней мере, его ужас, когда его оторвали от жизни и отправили в Шушенское, мне понятен. Человеческую ситуацию этого писателя я хорошо чувствую, а что касается остального — проглотят. Главное — все это набить знакомой, но сгущенной информацией.

22 сентября, вторник.

Уезжали из Ханчжоу рано утром, и всю ночь я не спал. Во сне же начались смутные беспокойства, что завтра день семинара и как там с этим справится Самид? Снился дом, потому что грызет тревога за B.C. Между прочим, Ленин, даже молодой, в письмах к матери называет свою невесту по имени-отчеству — Н.К. Снилась еще собака, это, кажется, к другу, и какие-то туманные истории. Не подвел бы меня Алексей, обещавший помогать B.C.

Сиань оказался городом огромным, промышленным, чем-то неуловимым; его фабричные кварталы напоминают Красноярск.

Самое главное — Сиань это город, от которого начинался тысячекилометровый Шелковый путь. Этой странице городской истории посвящен памятник. Из светлого камня пустыни высечены купец в тюрбане волхва, погонщик, несколько верблюдов — караван. Сюда из Поднебесья свозился шелк, и здесь формировались караваны с фарфором, пряностями и шелком. Сразу в памяти зашевелилось какое-то виденное свое кино, представил себе ночь, факел, нападение разбойников, и все сразу — и окрестности, и сам город зажили какой-то понятной для меня жизнью. Через эти небоскребы с зеркальными стеклами в центре города, за вполне современными и даже убогими кварталами на окраинах прорезалось нечто другое. Серединное место и Китая, и истории этой страны. Сиань оказался столицей 12 династий. Убийства, заговоры, строительство дворцов, казни, гробницы сатрапов. Сколько же произошло под этим синим небом!

Особенно меня поразил Музей стел. Начал его собирать какой-то император в 1037 году. Эти каменные стелы — обычай по своей внутренней сути глубоко народный: еще и сейчас, говорят, крестьяне в некоторых провинциях могут на плитах выбить стихотворение вождя Мао или изречение Ден Сяо Пина. Стелы эти огромные, метра два в вышину и метра полтора в ширину, гранитные плоскости, на которых выбиты иероглифы. Тысячи иероглифов на камне. Какое же нужно терпение и внутренняя уверенность, чтобы день за днем молотком бить по зубилу! Но тексты надо было сначала написать. Этот музей одновременно является и как бы музеем каллиграфии. Иероглифы, характер их написания, в конце концов, мода на какую-нибудь закорючку изменялись лишь с веками. Сегодня современные каллиграфы находят здесь родник вдохновенья. Но умельцы ищут здесь и источник денег. Можно, например, коли о нем все время идет речь, получить известный по всем учебникам философии портрет Конфуция. Как бы почти оригинал. Для этого предприимчивый умелец особым образом наклеивает на лицевую сторону стелы белую бумагу и все время, макая тампон в краску, начинает бить по граниту. Выпуклые места оказываются черными, а все прорези на камне белыми. Портрет из контрастных черно-белых пятен. На стелах, которые мы увидели, есть изречения Конфуция, записаны диалоги его учеников с учителем. Видимо, китайцы знали, что рукописи горят. На нескольких стелах опубликован «Словарь терминов», которому тысяча лет, есть «The Stone Tabit of Prefae to the Poem of the Mejynan Mystia Springu». Некоторые стелы стоят на спинах черепах. Не только памятники, но и книги истории. Библиотека, для перевертывания книг которой нужен великан. Сам музей — это бывший конфуцианский храм, т. е. система павильонов, дорожек, выхоленная зелень, подстриженные деревья, цветы в горшках.

Естественно, в этом изобилии текстов мы переговаривались с дорогим Владимиром Ивановичем о разном, связанном с историей и культурой. Не отставал от нас и Ренат. Его неслабые вопросы к переводчику Лю о том, был ли Конфуций живым человеком или только легендой, вводили и стойкого Лю, и нас в такую оторопь, из которой подчас было нелегко выйти. Спасала только бесхитростная наивность Лю. Ну, как бы нормально политизированный китаец отнесся к вопросу: является ли Тибет частью Китая? Лю как-то сохранил лицо, мы застыли. Впрочем, сам Ренат человек бесхитростный, признался, что в университете больше бегал на лыжах, боролся и играл в волейбол, чем занимался наукой. Но, если касаться вопросов, которые иностранцы задают своим гидам, то бывают случаи похлеще. Владимир Иванович рассказал о давней своей нашумевшей поездке вместе с «сорокалетними» в Париж. Устраивали эту поездку супруги Фриу и Сокологорская, у которых я тоже гостил. Во время этой поездки мой друг и лауреат Руслан Киреев, стоя напротив Собора Парижской Богоматери, произнес: «Ну вот, это Нотр дам де Пари, а где же собор Парижской Богоматери?» Шутка. А другой мой старинный дружок, Толя Афанасьев, когда попали в аббатство, в котором был аббатом Ронсар, вдруг, перепутав Ронсара с Ростаном, а последнего совместив с его героем Сирано де Бержераком, спросил у — другого слова нет — остолбеневшего гида: «Почему у Ронсара такой длинный нос?» Предвидя возможную отговорку, добавлю, все они в университетах обучались. Но как шутили!

Не описываю совершенно современный музей истории, в котором хранятся немыслимые ценности. Здесь надо отметить простор, современную экспозицию и сам факт, что построено под музей новое роскошное здание. Правда, для иностранцев вход в музей особый, обязательно через магазин. Это тоже музей. Здесь предметы, изготовленные китайскими умельцами. Фарфор, вышивки, лак, терракота. Глядя на все это, так хочется быть богатым. Мне это не грозит, хотя я с удовольствием ввинчиваю китайцам, дабы придать себе значительности, что получил за книгу о В.И. Ленине аванс в 5 тысяч долларов.

23 сентября, среда.

Гостиница в Сиане чуть похуже, чем в южном богатом Ханчжоу. Здесь надо сделать большую пропись о гостиницах и гостиничном и ресторанном деле, вспомнить перчатку для поедания креветок. В Сиане мы креветки вместе с писателями ели просто руками.

Терракотовое войско. Это один из самых больших музейных комплексов в мире. Описывать не стену, но, хотя и мельком: многотысячное заупокойное ритуальное войско.

Термальный источник Хуацин. Баня для богатых. Безвкусная скульптура наложницы. Вспомнил о Сочи и ее особом «правительственном» корпусе на Мацесте. Чтобы вымыть руки в воде 43 градусов тепла, надо заплатить пятьдесят китайских копеек. Ухватили привычку у Америки. Здесь, кстати, произошел занятный эпизод истории. Снизу, от императорских купален, Лю показал мне беседку высоко на крутом склоне горы Лишань. Никаких дорожек к беседке не видно, но тем не менее они, наверно, были. Есть беседка, есть и дорожки. Именно здесь молодой генерал Джан Сю Лян арестовал Чан Кай Ши. Дело было во время японской оккупации Китая, генерал симпатизировал коммунистам и считал, что Чан Кай Ши пособничает захватчикам. Тем не менее коммунисты, кажется Чжоу Энь Лай, уговорили генерала, опасаясь неминуемо начавшейся бы гражданской войны, освободить пленника под честное слово, что тот больше не будет противодействовать силам компартии. Генерал согласился и взялся сопровождать освобожденного Чан Кай Ши на Тайвань. Когда самолет приземлился на территорию, которую Чан Кай Ши контролировал, тот приказал немедленно взять генерала под стражу. Генерал просидел в тюрьме много лет, пока Чан Кай Ши не умер. Теперь он доживает век в США, и ему 93 года. Не слабая история для романа с названием или «Благодарность правителя», или «Диктатор и генерал».

Вечером здесь же, в гостинице, состоялась табельная встреча с писателями. Их было не густо — трое, потом возник традиционный банкет. Гусев злился, не дали ни грамма водки, да и с вином непонятное жлобство, на всех была одна бутылка красного. Наверное, вышла какая-нибудь винная директива, Я вспоминаю, что в мое время работы на радио прозвучала партийная команда экономить на встречах с иностранцами. А тут как раз в Ленинграде должен был состояться симпозиум по радиодраме, где я был принимающей стороной. Банкет мне давать запретили, вернее денег на него не дали. Вместо банкета мы с покойным Николаевым, ленинградским председателем комитета по радиовещанию и телевидению, устроили экскурсию на пивной завод «Вена», а потом я закатил оглушительную пьянку за свой счет в собственном номере.

Дочитал и прочесал, как говорится, с карандашом в руках «шушенский период» тома ленинских писем к родным, теперь это все систематизировать, кое-что добавить и — вперед.

24 сентября, четверг.

Сиань. Многочасовая поездка на Запад. Позавчера, когда мы утрясали программу, наши хозяева намекнули, что мы должны выбрать один из двух привычных для них маршрутов, по которым они обычно возят гостей: на Запад — длинный маршрут, на Восток — экскурсия на полдня. В первом случае мы увидим терракотовое войско — археологическая сенсация последнего времени, а во втором — монастырь и пагоды, связанные с каким-то захоронением Сакьямуни. Таких захоронений по миру разбросано немало. Я помню, на Цейлоне был в храме Зуба Будды. Та же самая ситуация, что и с костями христианских святых. Вокруг останков и фрагментов скелета — прошу у себя прощение за грубость и нетактичность выражения — возникают храмы и монастыри. Владимиру Ивановичу интересней, конечно, последнее. Он много читал по буддизму, а его аспирант Толя Дьяченко написал диссертацию, тема которой звучит приблизительно так: буддизм и современный театр. В своей диссертации, между прочим, Толя осторожно подводит читателя к мысли, что Камю и Сартр все свои экзистенциальные теории вывели на основе восточных религий, неприметно кое-какие мысли восточных мудрецов выдав за свои. Так это или не так, я сказать не решаюсь, но на правду похоже. Одно очевидно: вопросами общего характера поведенческой линии человека восточная философия начала заниматься на много столетий раньше, чем европейская.

Я сразу поломал все колебания в нашей группе и привел оглушительный довод: даже Клинтон, президент США, во время своего визита в Китай выбрал время, чтобы посетить эти удивительные раскопки. А сам тут же начал вести работу по уточнению расписания: в день, когда мы будем заняты только первые утренние часы, в этот день мы могли бы встретиться с писателями Сианя, а на следующий день махнуть на Запад! Ренат такой постановкой вопроса не очень доволен, он мечтает о свободном времени, чтобы побродить по базарам и магазинам. У него целый список вещей, которые он должен купить для семьи. Объяснять ему, что, сэкономив на местной дешевизне пару сотен долларов, мы можем потерять многотысячную поездку по Китаю и так и ничего не увидеть, я не стал. Итак, поездка на Запад состоялась.

Прав был старик-генерал, заместитель председателя Всекитайского Союза писателей, когда говорил нам: «Вы увидите современный Китай — это Пекин; волшебную сказку Китая — это Ханчжоу; историю Китая — это Сиань». Но, пожалуй, мы увидели больше, скажу немножко выспреннее: жизнь китайского народа. Когда мы пробирались на Запад по центральным и проселочным дорогам — маршрут этот рассчитан в основном не на туриста из Америки и Германии, а на туриста из Японии, из самого Китая, из Индии и Таиланда — из стран, где буддизм если не господствующая, то одна из основных религий населения. Мы увидели делянки и поля, засеянные кукурузой, яблоневые сады с созревшими яблоками. По дороге было много, как и у нас, крестьян, торгующих своим товаром. Интересные детали. Первая. Не было ни одной корзинки с яблоками, где плоды просто лежали бы на жестких ивовых прутьях и потихонечку бились. В каждой корзинке постлана мягкая дерюжка, предохраняющая яблоки. То же самое — с корзинами сборщиков. Даже кузов трактора, который на прицепной тележке вез яблоки, и тот был застелен какой-то ветошью. Естественно, вспомнил о своем отечестве. И вторая многозначительная деталь, символизирующая если не китайское отношение к делу, то китайский добросовестный характер. Возле многих домов лежали яблоки, уже упакованные в картонную фабричную упаковку. Время урожая. Значит, оптовый торговец доверяет своему контрагенту-частнику сортировку и упаковку, уверенный в сортности товара, его однородности и качестве. Национальная черта — честность и добросовестность. Мы видели еще полубедную жизнь маленьких городков. Починку велосипеда прямо на улице, или прямо на улице цирюльник бреет голову старику. Видели небогатые прилавки, нищих детей, торговцев сувенирами. Вдоль улиц выстраивались рынки и стояли тележки, на которых в масле готовилась и кипела какая-то снедь. Мы не видели только прогуливающихся китайцев. Китаец не просто идет. Он что-то всегда несет, везет на велосипеде, на мотоцикле, на машине. Он не сидит на корточках: он, сидя на корточках, чистит початки кукурузы, ремонтирует ботинок, копается в моторе мотоцикла, наконец, ест. Китайские шоферы виртуозно ездят, по крайней мере, наш шофер, толстомордый парень, ехал именно таким образом. Сколько раз по инстинкту водителя я жал правой ногой в пол — тормозил. Но и без моей телепатической помощи толстомордый парень отлично справлялся. В городах разрешенная скорость для автомобиля, кажется, около сорока километров. При обилии, вернее при лавине, велосипедистов это нелишне. Никто скорости не нарушает, хотя не всегда велосипедисты уступают дорогу автомобилю. Едут на велосипедах и мотороллерах матроны, молодежь, пожилые мужчины и женщины. Родители часто забирают детей из школы, дожидаясь окончания уроков, и везут домой тоже на велосипеде, посадив ребятенка на багажник. На взгляд европейца, это кажется экспериментом рискованным: во время такой поездки, сидя за спиной мамы или папы, крутящих педали, малыш еще может и сосать мороженое или пить через трубочку какой-нибудь сок из банки. И ничего. Любовь к детям, как и почти везде на Востоке, невероятная.

Кончая с детской темой, скажу то, что услышал о так называемом «ограничении рождаемости». Услышал готовую местную формулу: «Отставание роста промышленного производства от прироста населения». Комментировать этические и моральные аспекты ее предоставляю специалистам из демократического лагеря нашей прессы. Мы вон ограничили рождаемость у себя в России очень простым способом: при помощи мудрого демократического управления сами разрушили промышленность, разрушили сельское хозяйство, то, которое было, ничего не организовав взамен, не дотируя его, как делают во всем мире, не платим зарплаты рабочим и крестьянам, а также стипендий студентам и пенсии пенсионерам. Пенсионеры перемрут, и наша недостаточная промышленность придет в соответствие с оставшимся населением. И чем его станет меньше, тем лучше.

Теперь оттенки этой ограниченной рождаемости. Семейная пара в городе может иметь одного ребенка. В селе — двоих. Если в семье рождается первым мальчик — то на этом и следует ограничиться. А если девочка — то разрешено сделать еще одну попытку. Представителям национальных меньшинств разрешено иметь детей столько, скольких смогут прокормить и на скольких хватит пороха. Но люди эти упорные.

Итак, продираясь через велосипедистов, плохие и хорошие дороги, не отрывая глаз от того, что делается за окном микроавтобуса, мы ехали на Запад. Как оказалось, по все тому же забытому Шелковому пути. Фамэнь — первый город на пути древних караванов. Именно здесь во втором веке была возведена пагода, где хранилась священная реликвия — палец Будды. Естественно, он хранился в реликварии, под землей среди других сокровищ. Это обычное явление. Точно так обстоит дело и с грандиозными ступами, которые я видел в Бирме, Ньямне, как пишут нынче. Священная реликвия хранится замурованной в камне. Она имманирует свою энергию, а проявлять любопытство в святых таинственных делах не следует. Выразил ли я восхищение по поводу времени возникновения этой священной китайской древности? Вдумаемся: второй век нашей эры, Русь еще языческая, ее будут крестить только через восемьсот лет, на кручах Днепра нет ни одного православного храма. Римская империя еще держится. В Китае появляется огромное сооружение — пагода в Фамэне. Китай живет своей отдаленной жизнью, в нем уже ткут шелк, изготовляют фарфор, кажется, уже изобретены книгопечатание и порох. Последнее изобретенье Европа переняла или, вернее, украла.

Итак, в основании пагоды хранится палец Будды и ни я, и никто никогда бы не увидел этого сокровища, если бы в 80-е годы нашего уже времени пагода бы не обвалилась. Одна ее сторона как бы съехала вниз.

Здесь по существу следует сделать большое отступление о китайской политике в области культуры. Конечно, если бы поехал Тимур Пулатов, который остался расхлебывать результаты неумелых маневров правительства, в результате которых рухнули коммерческие банки и девальвировался по отношению к доллару рубль, и расхлебывать нетоварищеские интриги своих товарищей по перу, желающих получить чужую собственность, дабы не очень заметно было, что они разбазарили и неумело управляют своей, так вот, если бы поехал Пулатов, то нас, конечно, принимали бы первые лица и, может быть, даже министр культуры. У него тогда бы я смог, у министра, кое-что спросить. Но ответьте мне, почему в социалистическом и даже коммунистическом Китае находит крестьянин какую-то дыру в земле, находит какие-то скульптуры из обожженной глины — и в довольно спешном порядке собирается правительство, выделяются огромные деньги, проводятся дорогостоящие раскопки, строятся павильоны, дороги, коммуникации, возникает культурно исторический и туристский объект, который немыслимо работает на славу коммунистического Китая, и все это начинает приносить огромные доходы? Возникает тысяча рабочих мест, окрестное население принимается изготовлять в принципе дешевые сувениры с исторической «изюминкой», которые, как горячие пирожки возле московской станции метро, начинают расхватывать, переплачивая порой в десятки раз, иностранные туристы. Коллекцию глиняных кукол в человеческий рост охраняет не милиция, а регулярная армия, а китайский солдат неуступчив, как Китайская Стена. А мы в это время пишем о воровстве редчайших книг, возраст которых сопоставим с возрастом пагоды в Фамэне, из Государственной национальной библиотеки. У нас разрушается последнее, у нас под угрозой исчезновения Кижи, мы не можем привести в порядок Куликово поле и поле Бородина, но мы ставим чудовищный памятник Церетели в центре Москвы. Примеры я мог бы множить.

Пагода, вернее одна ее часть, съехала вниз, и, по идее, лет через тридцать, окончательно разрушаясь, пагода должна была лежать в руинах. Я не знаю, как китайское правительство относится к религии. Но оно понимает, что такое национальное достояние и что такое туристский объект, вышедший из эксплуатации. Это тот феномен, когда идеология соединяется с экономикой. Начинают разбирать завалы, готовясь к реставрации, и тут натыкаются на реликварий — тайну любой религии.

Уже в музее, а его быстро построили, хорошо и на долгие годы, я увидел макет в натуральную величину того, что было устроено под пагодой в те годы, которые реально невозможно себе представить. Довольно длинный, но невысокий коридор, скорее даже лаз, в подземелье. Сначала надо было отомкнуть деревянную, толщиной сантиметров в тридцать, дверь, и грабитель, а служители туда не спускались, попадал в несколько камер, следующих одна за другой. Все камеры были уставлены, грубо говоря, сокровищами, золотыми и серебряными предметами. Ценность предметов, естественно, неимоверно выросла со временем. Но грабитель не знал, что, уткнувшись при свете смоляного факела в конец этой анфилады, надо было еще и разобрать стену. Вот за ней и стоял маленький золотой ковчежец с реликвией.

Пагоду восстановили, музей построили, в нем рассказывают еще и о чае, и о шелке — товарах на Шелковом пути — и чуть переделали пагоду. Вокруг нее по-прежнему находится действующий буддийский монастырь, но есть и магазины с дорогими сувенирами. Можно подняться на первый этаж пагоды и посмотреть в окно на «китайские», с загнутыми углами, крыши, на деревья и цветы ухоженного сада. Но можно войти и в святилище. Здесь в хрустальном, наверное пуленепробиваемом, ларце находится священная косточка. Мне кажется, что Будда, когда он был еще человеком Сакьямунье, был великаном. Горят свечи и электрическая люстра. Все крошечное святилище без окон, отделано гранитными плитами с выбитыми на них по современной технологии сюжетами. Все видно очень отчетливо. Рассказывают, что в день нового открытия пагоды и ее святилища, когда во дворе было огромное скопление народа и народ, несмотря на сумерки, не расходился, косточка вдруг начала светиться и приподнялась в своем стеклянном ларце. Я, в принципе, не удивился — это какое-то энергетическое явление. Место-то, как говорят у нас на Руси, намоленное. С годами я все меньше и меньше сомневаюсь в чудесном.

Ренат опять отличился с вопросами. Много раз слыша от нас о каком-то Сакьямуне, спросил у Лю: был ли Будда живым человеком и кто такой этот самый Сакьямуни?

Из всего огромного сегодняшнего дня наибольшее впечатление произвела на меня гробница принцессы Юнтай. Это уже другой туристический объект. Впрочем, все в Китае производит на меня ошеломляющее впечатление, и я только раздумываю, что я с этим всем буду делать. Ну, если бы эти поразительные богатства да в юности! Как бы это все я вплел в свои романы. Но только для юности нужны мозги не молодого человека. Так же кляну себя, что, собрав столько в доме книг о Китае, я не удосужился серьезно в них заглянуть. И второе: Боже мой, какая несправедливость царит в нашем обиходном сознании по отношению к великой стране. Какие там великие камни Европы! Они жалки и ничтожны рядом с этими памятниками поразительной древности и неслыханного величия.

Собственно, к гробнице Юнтай мы подъехали почти случайно. Уже после посещения другой гробницы, не похожей на гробницу, а именно гробницы Цяньлин третьего тайского императора Гаоцзуна, наша сопровождающая (Люся) как бы обмолвилась: хотите ли вы еще побывать, но только быстро, еще в одной гробнице или устали? Мы уже за сегодняшний день насмотрелись и крепко растряслись в машинах по провинциальному бездорожью и устали, но я смело и решительно сказал: «Мы готовы посмотреть все, что нам покажут». И это самое последнее мое впечатление о Китае оказалось самым сильным.

Гробница Гаоцзуна называется гробницей Цяньлин, а это женское имя, потому как эта очень предприимчивая дама — все передаю по рассказам Лю — сначала умертвила своего мужа, потом отодвинула от престола собственных детей и стала первой в Китае императрицей. Даже пыталась основать династию. По слухам из тех же источников, именно она, вернее, по ее приказу ее внучке Юнтай подсыпали что-то — как там у них в Китае делали в дремучее время? Во времена, описываемые Дюма, отравляли перчатки, яблоки, окуривали ядовитым дымом. Какое благовоние предложили принцес, я не знаю, но, кажется, бабушка, замаливая свои грехи и сохраняя реноме при дворе и в глазах придворных, соорудила внучке неподалеку от гробницы мужа, в которую впоследствии она ляжет и сама, другую царственную гробницу. Я еще никогда не видал Минских могил, на которые охочусь уже давно, но эта гробница дала полное представление о многих сторонах той, старинной и придворной жизни Китая. Довольно широкий тоннель шел вглубь от подножья небольшого холма позади храма. По стенам, которые еще сохраняли следы верхней сырости, мелькали какие-то рисунки, потом пошли подсвеченные электрическими лампочками и забранные ныне решетками ниши, в которых, как в тоннелях терракотового войска, стоят, но только маленькие, фигурки стражи, готовой охранять вечный сон принцессы. Потом стоят фигурки ее придворных, потом ниша с посудой и, вероятно, едой, может быть даже и не отравленной предусмотрительной бабушкой, с какими-то косметическими принадлежностями.

В самом низу тоннеля в погребальной камере, прислоненной к одной стене, так что можно подойти и провести пальцем по спящим иероглифам, находится огромный гроб, высеченный из гранита. Гроб пуст, потому что прах истлел, а драгоценные предметы и золото были похищены захороненная грабителями вскоре после. Лаз, по которому они попали в тоннель, заделан кирпичом. «Навел», наверное, не боящийся мщенья богов какой-нибудь из неубитых строителей или кто-нибудь из охраны. Подкоп, видимо, велся издалека, но расчет был оглушительно верным — подземный лаз, как иголка в вену, попал точно в тоннель. Можно пофантазировать по поводу ужаса и алчности грабителей.

И все-таки самое удивительное не это. Посередине тоннеля, как раз перед входом в погребальную камеру, подсвеченные электричеством мерцают две исполненных гениальным художником фрески. На них стоят в ряд молодые женщины в шелковых одеждах и высоких прическах. Их лица тонки и прекрасны, как прекрасна их молодость, которая не стареет вот уже почти полторы тысячи лет. Конечно, фрески на левой стороне Нила, напротив Луксорского храма, тоже очень хороши своей определенностью и яркостью синих фоновых красок, но что-то они померкли у меня в воспоминаниях пред этой тайной вечно грустной молодости.

Вечером в гостинице нас кормили цзяоцзы — пельменями с различной начинкой, кажется, это сианьское спецалите. Премен было двадцать или двадцать пять: пельмени с креветками, пельмени с говядиной, пельмени с капустой и свининой, какие-то сладкие пельмени, все это нежное, сочное, в тонюсенькой шкурке, пельмени с курятиной были выполнены в виде цыплят. Существует около 170 сортов этих пельменей.

Вещи упакованы, завтра утром мы улетаем в Пекин, а послезавтра в Москву. Запретный город — жилище императоров, я, кажется, не увижу и в этот раз.

25 сентября, пятница. Пекин.

Запретный город я увидел, но это меня даже расстроило. Исполнение сокровенных желаний опасно и приводит к потере интереса к жизни. Мы прилетели из Сианя довольно рано и без особых осложнений. Я еще раз подивился порядку в пассажирских потоках и пропускной способности на китайских авиалиниях. Не успели мы подойти к багажному отделению, как наши чемоданы уже поползли по ленте транспортера. Город, естественно, забит пробками, и протиснуться до нашей гостиницы было не так легко. Снова огромные здания министерства культуры, Всекитайской ассоциации женщин, министерства иностранных дел. Но ощущение, что дух подлинного Китая так и не дался мне, на этот раз подступало все сильнее. Понять и постигнуть мы можем собственную жизнь, а во всех остальных случаях лишь наши личные формулы, с которыми, если мы чувствуем их внутренний артистизм, мы соглашаемся, а если нет, то говорим о неудаче познания. Но и собственная жизнь — лишь приснившийся сон. Разве не вчера, проезжая через площадь Тяньаньмынь, я почти отводил глаза — было страшно, а вдруг что-то произойдет. Тогда, тридцать лет назад, когда я летел во Вьетнам через Китай, в Пекине лежал снег и шла культурная революция. Какие там памятники истории и культуры! Привезли в посольство, свалили, а на следующий день отвезли на аэродром. Уже существовало главное впечатление от страны, которое подтвердилось и сейчас, так сказать, на земном уровне — я имею в виду поездку на машине из Сианя на Запад. Тогда на подлете к Пекину я посмотрел через иллюминатор за борт. Внизу были скаты зеленых холмов. Потрясло, что все эти скаты от макушки до подножья представляли земледельческие террасы, перемежаемые квадратами построек — земля на всех ее мыслимых уровнях была заселена. Если говорить коротко, то Лю, который еще недавно что-то темнил, когда в день прилета я говорил ему о Запретном городе, вдруг сам предложил не гипотетическую прогулку по городу в субботу до авиарейса, когда такая прогулка практически не могла бы состояться, а посвятить этому ближайшие часы, только сложив вещи в гостинице, не селясь пока в ней. Возможно, дело было в расчетном часе, который начинается во всех гостиницах с 12 дня, и он экономил на нас народные деньги.

До экскурсии мы, побросав распухшие чемоданы — целую адидасовскую сумку у меня занимают купленные лекарства, — пошли обедать. Час принятия пищи — святое для служивого китайца. Я помню, как, уезжая из Ханчжоу в шесть часов утра, милая сопровождавшая нас девушка Вэн повела нас на завтрак. Какую же полную тарелку жареной свинины, яичницы, кусков ветчины и всякой прочей не дамской, а плотной мужской снеди она себе навалила. На обед мы пошли в специализированный по пекинской утке ресторан. Все оказалось здесь по технологии из моего путеводителя. Легкая закуска, которая мне уже перестала нравиться — потянуло на своенину; после повар принес коричневую от жара утку — ее заливают через надрез на грудке соевым соусом и томят в специальной печи — и прямо на глазах эдаким большим косачем принялся ее строгать на мелкие соблазнительные кусочки. Из целой утки получается тарелка строганины, остатки не без мяса костей пойдут на коллективный бульон. В своей записной книжке я набросал фразу, которую цитирую: «Что там расслабленная игра Ростроповича, как ворон прилетающего на каждое российское несчастье, я видел, как в китайском ресторане повар нарезает утку по-пекински!»

И Тяньаньмынь, и сам Запретный город впечатляют, конечно, своими размерами. Меня лично поражает в этом ансамбле, что задуман он был правителями почти шестьсот лет назад целиком и сразу. Ансамбль зимнего дворца, Эрмитажа с его театром да вдобавок с Летним садом и лежащим напротив Михайловским замком — но сразу, не как плод сложившихся обстоятельств и желаний вереницы царей, а как некая разовая задумка. Передать и описать впечатление невозможно. А для меня все это еще и не лишено внутреннего человеческого содержания, потому что помню настольную книгу моей юности — мемуары Пу И, последнего императора Китая. Имена императрицы Ци Си и наложниц для меня не пустой звук. Утверждают, что главная идея дворца китайских императоров — заставить человека почувствовать себя песчинкой в бесконечных дворах между роскошными павильонами. Мне кажется, наоборот: императоры думали о своем величии, о реальном ощущении себя здесь, в центре Вселенной, в центре многих окружающих одну другой сфер. И первая из них была дворец. Господи, что же испытывал в реальности человек, молча, со свитой за спиной, переходящий из одного павильона в другой? Все чудеса дворца описывать не стану, это уже сделали за меня типографы, где искусство фотографа и типографское искусство заслоняют порой реальный предмет и его масштаб, тем более что я, отчаянно торгуясь, купил здесь альбом и хорошо помню фильм Бертолуччи — лучше не скажешь. Осмотреть дворец можно лишь за несколько дней. Даже официальная экскурсия разбивается на двое суток, сначала осматривается западная сторона, а потом восточная. Поразили огромные вызолоченные чаны, расставленные возле почти всех павильонов. Они для воды — это средневековая и дальнейших веков мера пожарной безопасности. А мы всегда протестуем против пожарного инспектора. В тронном зале я сразу узнал трон, на котором сидел маленький император из фильма Бертолуччи и где он спрятал свой шарик.

Китай навсегда останется для меня недосягаемым для познания. Всегда гордящийся тем, что я русский, впервые поймал себя на мысли, что хотел бы быть китайцем. В этом случае какой-то «китайский», непознаваемый остаток от мною здесь виденного оказался бы понятым. Что же это за цивилизация, способная после себя оставлять памятники, подобные гробнице какой-то коварной и беспощадной императрицы Цянь Лин, наверное, это жена Гаоцзуна. Это я опять возвращаюсь к виденному мною в провинциальном Китае. В комплекс этой гробницы, которая, кстати, кажется, еще не раскопана, хотя об этом говорил еще Го Можо, президент Китайской академии наук, входит огромная гора, на которую идет пешеходная тропа — это голова императрицы, шея — аллея каменных скульптур километра в два-три, две башни на двух соседних горах, расположенные как бы на одном уровне — это соски императрицы, а дальше на необозримое пространство простираются ее живот, ноги, и где-то покоится ее лоно. Уверен, что у китайцев для всего перечисленного есть свои определенные географические пункты или пунктики. Все это производит удивительное ощущение масштабов и простора, слияния с природой и ее силами. Рядом с этой величественной гробницей, состоящей из одних только символов. Невольно приходит мысль: природу не переплюнешь, китайцев не превзойдешь.

1 октября, четверг.

Еще 26 сентября, в субботу, поздно вечером возвратился в Москву. Поездка была тяжелая, в Пекине нагруженный самолет стоял два часа, в Новосибирске во время остановки из самолета не выпускали. Все делается для удобства не пассажиров, а сотрудников. Интересно, такая ли ситуация складывалась с рейсами в Париж, Франкфурт, Мадрид — огромное количество туристов и невероятное количество рейсов в Европу — как и рейсов в Москву. В Пекине определенно лишние часы на загрузке связаны с какими-то, скорее всего, левыми грузами — ведь самолет огромный, способный поднимать танки. Чтобы закончить эту тему, вспомню и другой эпизод. На следующий день, 27-го в воскресенье, в Шереметьево, когда сестра Таня улетала вместе с Татьяной Алексеевной в Париж и у них был перевес стоимостью в 240 долларов, то регистраторша, ничуть не стесняясь, взяла без квитанции с них 100 долларов и на багажных квитках написала «норма». А потом мы фантазируем, отчего бьются самолеты — от перегрузки. И размышляем, отчего наш «Аэрофлот» находится в таком прорыве. Да он разоряется по кусочку своими сотрудниками.

Сразу же по приезде узнал, что Таня и Татьяна Алексеевна продали отцовскую квартиру на Ленинском и навсегда уезжают во Францию. Стоит квартира 80 тысяч долларов, деньги они сумели сразу переправить на новую отчизну. Продали и дачу. К чувству некоторого недоумения: да как они смогут без родины, примешивается и сиротское чувство: я теперь один, и сердце дрожит. Но, в общем, обе мои родные девушки выбрали чужие удобства вместо своих родных трудностей. Бедный поседевший и сломавшийся в лагерях папа! Помню, как он просидел в приемной ректора университета Лумумбы десять часов, чтобы Таньку взяли туда. А Танька не успела институт закончить, как, наверное, все же по любви, с кошачьей грацией, но слоновьим упорством вышла за француза. Именно это, кажется, сделали, поставив целью, все девочки из ее группы. Зятя у меня зовут Марк.

Провожая ее в Шереметьево, я плакал: свидимся ли еще когда-либо? Мне от моей родни осталась целая квартира мебели с пианино, посуда, какие-то хозяйственные вещи и мой собственный гараж, который был оформлен на Татьяну Алексеевну. Все это, включая пианино, я перевожу в институт, теперь будем обставлять общежитие и институтскую гостиницу.

И еще две для меня значительные новости: вышла (и уже привезен тираж) книга В.К. Харченко и появился журнал «Юность» с первой главой моего Ленина. Сейчас очень занят следующей главой — Шушенским. Опять читаю недочитанное и поражаюсь упорным и ясным ленинским письмом.

Книга В.К. Харченко называется: «Писатель Сергей Есин: язык и стиль».

Все эти дни на фоне падения доллара и формирования нового правительства занимался хозяйством: надо ремонтировать крышу, сорванную новым ураганом на общежитии, и перестраивать читальный зал.

Владимира Константиновича Егорова назначили министром культуры. Это уже второй ректор ходит в министрах. Сегодня, встреченный мною Гусев сказал: «Следующим станешь ты». Фигушки.

2 октября, пятница.

Утром перевезли в институт пианино. Постепенно я начинаю осознавать, какое все-таки счастье, что Харченко написала обо мне книгу. Здесь огромное количество примеров для преподавателей и ученых. При всеобщей лености через эту книгу я скорее войду в научный оборот. Как замечательно ей удалось прочесть все, понять выгоду заниматься мною и понять меня. Она удивительным образом, ни капельки не льстя, умудрилась сказать обо мне то, что я сам трезво думаю о себе. Последнее я никому не говорю, потому что не поверят. Но я действительно чувствую в себе совпадение художника и ученого.

Вечером по телевидению известие: ушел в отставку Александр Асмолов — заместитель министра образования, который курировал среднюю школу. Предлогом для ухода он избрал приход в министерство «красного» министра высшего образования Филиппова. На самом деле, как я понимаю, это немыслимая боязнь независимого человека, нового министра, который довольно быстро может понять, что господин Асмолов своим «вариативным» образованием погубил русскую школу. Сегодня в интервью для журнала «VIP» я говорил, что гуманитарное образование, которое с помощью Асмолова в средней школе почти забыто, готовит из молодежи граждан, пробуждает чувство патриотизма. Асмолов тот человек, при котором наша школа стала учиться по учебникам Сороса. Вечером Сванидзе вцепился в это либеральное наваждение, пытаясь доказать на его примере откат страны от либерализма.

Получаю первые отзывы о своем Ленине: Самид сказал, что, как при чтении «Улиса», чувствуется значительность, но читать дальше нельзя, утомляет. Я-то, держащий в голове весь замысел, надеюсь на силу и читабельность «промежуточных» глав.

4 октября, воскресенье.

На даче в Обнинске привел все в порядок к зиме. Деревья, посаженные мною почти двадцать лет назад, в этом году не принесли урожая, в лучшем случае с десяток яблок, по-настоящему их надо выламывать, выкорчевывать и менять. Но безумно жалко. В связи с этим вспоминаю эпизод почти шестидесятилетней давности, сорок первый год. Мы в эвакуации в деревне, на родине мамы, и как, теперь понимаю, деревня плохо к эвакуированным, хотя и к своим, относилась: не было что поесть и зимой не было чем топить. Отчетливо помню, как мама в крутой мороз сама ездила на лошади с санями в лесничество за дровами. Она, крестьянка, рассказывала, что больше всего боялась, как бы лошадь не распряглась. А потом она от нужды и холода вспомнила, что у ее деда, бабушкиного отца, был единственный в деревне кирпичный дом и при нем сад, тяжелый, яблоневый. Дом, естественно, эвакуированной жене военнослужащего не отдали, живи в избе, а вот сад спилить разрешили. Чтобы не делиться с нею, единственной наследницей, ничем. Тогда же меня пронзила жалость по отношению к этим старым деревьям. Ну, как же, зачем, они так долго росли и так много видели. Деревья, как собаки и лошади, должны в покое доживать свой век, даже если они не в силах приносить пользу.

Прочел интересную повесть Лены Нестериной, которую она представляет как дипломную работу. Все в порядке и с художественными средствами, и со вкусом, и с наивностью писателя, хороши и местами очень точные мужские образы. Меня только волнует сам факт: поиск вшей. Женщинам-писательницам близок крутой натурализм. Возможно, здесь я что-то недопонимаю. Но для меня важно не то, что мы называем новым или устаревшим, а само, как раньше говорили, «непечатное».

По дороге с дачи домой купил десять литров подсолнечного масла и 25 килограммов картошки. В магазинах довольно пусто. Интересная особенность: западный маргарин процентов на двадцать стоит дороже нашего сливочного масла. У всех ощущение тревоги и голода. Мое поколение надвигающийся голод чувствует нутром.

В стране и в Москве идут выступления народа. Народ в открытую говорит о Ельцине как о камне на дороге.

7 октября, среда.

Вроде бы не хотел идти на работу, а заняться чтением и писанием пятой главы, но внезапно подумал: я не приеду, а все решат, что я со своим дружком Зюгановым где-нибудь на акции. Приехал на службу, копался с компьютером, подписывал кассовые книги. Я заметил, бухгалтерия почти специально дает мне подписывать кассовые ордера через два-три месяца после факта выплаты. Вся подозреваемая мною беда в наличке. Но наличка — это большая экономия средств, с нее почти всегда наш контрагент не платит налогов, а значит, мы даем ему денег на одну треть или в половину меньше. Выработал план: на каждого арендатора, на каждый вид деятельности заведу отдельный учет. В конечном счете, я хочу знать, сколько мы тратим на бензин и на машину. Пока наша кассир Светлана Михайловна, с которой мы разбирались с кассовыми документами, сказала, что шофер берет денег из кассы очень много и что наша бухгалтерша Ольга к нему благоволит.

Днем и вечером ТВ показывало — смотрел на работе — демонстрации. Они производят очень впечатляющий вид. Главный лозунг — «Ельцина в отставку». Народ, развращенный демократической демагогией, думает, что президента так же легко, как его выбрали, можно и отправить в отставку. Есть лозунги с требованием отдать Ельцина под суд. Отличительная черта этих выступлений — большое количество молодежи. И вторая особенность телевизионного показа: просто чувствуется, как телевидение хотело бы какого-нибудь инцидента, а еще лучше, как и в 93-м, какой-нибудь крови.

В конце телевизионного дня выступил старый ельцинский прихлебатель Олег Сысуев и сказал приблизительно такое: президент внимательно рассматривал текущие события и обратил внимание, что еще большое количество народа не вышло на манифестацию, а поэтому, дескать, он твердо решил ради этих не вышедших, а значит поддерживающих его граждан, оставаться на своем посту до 2000 года. Какая стыдоба!

Вечером остался и наконец-то посетил наш институтский театр «Теория неба». К моему удивлению, авангардная пьеса оказалась очень интересно поставленной. Впервые я воспринимал не пьесу слово за словом, а пьесу, скорее, как музыку, улавливал контуры, а уже потом доходил до смысла. Вся пьеса пронизана библейскими ассоциациями. Мне лично очень понравилось, а сидевший рядом со мной Алексей не понял в ней ничего. Ему только нравились герои с париками из цветной фольги. Ему бы скорее отвезти меня домой, погулять с собакой — и по своим девицам.

8 октября, четверг.

Открылась наша институтская конференция с пушкинскими словами в названии «Язык как материал словесности». Открывая, прочел полную цитату из нашего классика и, как всегда, поразился его прозорливости. В одной этой цитате и исторический путь языка, и путь его развития в будущем. В 1825 г. Пушкин опубликовал статью «О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И.А. Крылова», в которой писал: «Как материал словесности язык славяно-русский имеет неоспоримое превосходство пред всеми европейскими: судьба его была чрезвычайно счастлива. В XI веке древний греческий язык вдруг открыл ему свой лексикон, сокровищницу гармонии, даровал ему законы обдуманной своей грамматики, свои прекрасные обороты, величественное течение речи; словом, усыновил его, избавя таким образом от медленных усовершенствований времени. Сам по себе уже звучный и выразительный, отселе заемлет он гибкость и правильность. Простонародное наречие необходимо должно было отделиться от книжного, но впоследствии они сблизились, и такова стихия, данная нам для сообщения наших мыслей».

Конференцию мы посвятили 75-летию со дня рождения Александра Ивановича Горшкова. Глядя на него, я думаю, что может быть, старость и не так страшна. Сколько светлого ума, сколько бодрости. В своем вступительном слове я остановился и на его жизненном пути.

Уровень конференции оказался чрезвычайно высок.

9 октября, пятница.

Утром пришел телерейтинг, который я написал для «Труда» в понедельник. То, что Анри Суренович Вартанов, который мне его заказывает и всегда редактирует, обрезал в моем фрагменте все, что связано с грязным участием НТВ в избирательной кампании президента, это понятно, он сам написал статью почти о том. Я могу понять и другую редактуру, но как они все оберегают доброе имя Швыдкого! Я чувствую, что, критикуя любое лицо еврейской национальности даже по самой, верхней принципиальнейшей планке, я невольно в их глазах становлюсь шовинистом. В этом рейтинге я хохотал над соображением Инина о долларе. Деятелю искусства в первую очередь надо защитить этот последний. Это его больше всего взволновало: куда денется мой долларишко.

Утро провел на конференции, которую, между прочим, я просидел всю от начала до конца. Я все время думал о небольшом приеме, которым должен был завершить все действие. К счастью, оказалась на месте пятилитровая бутылка «Смирновской водки», которую мне подарила Бобылева после своих госэкзаменов. Спасибо тебе, девочка, за твою бутылку, которую так лихо распили ведущие русисты страны. Был еще ящик сухого вина «Маркиз де Круи», который привез Илья Шапиро, и упаковка минералки, оставшаяся от тестирования. В этом отношении мой кабинет напоминает склад — телевизоры, магнитофоны, упаковки вина, стопки бумаги, компьютеры, принтеры и т. д. Я так боюсь, чтобы кто-нибудь это имущество не растащил. Еще несколько дней назад, глядя на зарешеченные окна кабинета проректора, я подумал: а не пора ли все эти решетки снимать? По нынешним меркам старые компьютеры и телевизоры уже не ценность. Но тут вчера с кафедры иностранных языков украли два магнитофона и срезали новый телефон. Это притом, что внизу у нас охранник.

10 октября, суббота.

С утра льет дождь, на дачу не поехал, хотя очень хотелось посетить Сопово, убрать, подышать воздухом на этой братниной фазенде. Все время вспоминаю своих родных. Во время утренней уборки позвонила Инна Макарова. С обычной своей детской прагматичной наивностью она вспомнила, что я познакомил на презентации ее книги в Доме кино с Владимиром Егоровым, и теперь спрашивает, как бы к министру подобраться. У Наташи Бондарчук есть какие-то проекты, связанные с Пушкиным, и какие-то проекты, связанные с ее дачным поселком в Одинцово. Для этого министр и нужен. Ну и шустрость. Я посоветовал пока к Егорову не обращаться, министр, дескать, только входит в должность, и ставить перед ним частные, свои личные вопросы просто нетактично. Приехавшая после диализа B.C. напомнила мне один свой телефонный разговор с Инной. Когда-то В. С., по настоянию Дубасова и Швыдкого, звонила ей с просьбой устроить кого-то из швыдковских родственников или его самого к Михаилу Перельману, ее мужу, на лечение. И вежливый откат, который за этим последовал. Швыдкой тогда еще не был заместителем министра. Отказ сопровождался сентенцией: «Конечно, деятелям культуры нужно помогать». Кстати, во всех публикациях, которыми сейчас полны наши газеты относительно Егорова, всех смущает, что Егоров был когда-то главным редактором журнала «Молодой коммунист». Журнал стоял на либеральных позициях. Все делают ударение на слове «коммунист». Никого не смущает, что Отто Лацис был редактором «Коммуниста». Выписываю одно из специфических высказываний. Это мнение Льва Разгона в «Коммерсанте». «Бьюсь об заклад, — пишет Разгон, — что это имя мало кому известно. От такого министра ничего хорошего в области культуры ждать не приходится. Министр культуры сам в первую очередь должен быть человеком высокой культуры, иметь обширные представления в области искусства. А Егоров в лучшем случае будет заниматься сельскими библиотеками. Впрочем, и на том спасибо. Но в состав кабинета Егоров вписывается идеально: когда я смотрю на министров правительства Примакова, мне кажется, что я помолодел на двадцать лет». Главный недостаток Егорова — что он из правительства Примакова, который в свою очередь назначил вице-премьером коммуниста Маслюкова.

11 октября, воскресенье.

Все-таки побывал в Сопове. Леша со своим приятелем Сережей очистили там весь участок. Полюбовался на работу Олега, который, как и всегда, специалист и художник. Сколько бы это ни стоило, пусть уж лучше дачу доделывает он. Удастся ли мне этой дачей воспользоваться и в ней пожить, но получается очень красиво.

На обратном пути, пока Леша вел машину, читал повесть Саши Родионова. Все это, конечно, очень интересно и оригинально, но местами его язык переходит в какую-то невнятицу с оттенком одессизмов.

12 октября, понедельник.

Утром написал письмо Илье Шапиро относительно снижения арендной платы и ездил в общежитие. Часть площади будем забирать в институт обратно. Выгоднее иметь собственный учебный бизнес, чем общаться с людьми торговыми.

Для «Труда»:

«Люди моего возраста давно уже поняли всю бесполезность политической возни на телеэкране и следят исключительно за нравственными поворотами ведущих телегероев. И в этом смысле прошедшая неделя принесла нам одно невероятное событие: Евгений Киселев наконец-то сдал Ельцина! Бессмысленно задавать вопросы, каким образом этот талантливый аналитик раньше не видел того, что видели менее образованные люди из оппозиции. Нетактично напоминать Киселеву и какую-то роскошную машину, подаренную последнему за великолепно проведенную в пользу немолодого президента кампанию. Сегодня он говорит о двух процентах опрошенных, которые проголосовали бы за нынешнего президента, если выборы состоялись бы в последнее воскресенье. А как, фигурально выражаясь, талантливо выкручивал нам руки перед выборами: «Голосуй, а то проиграешь!» Интересно, что есть определенный сорт людей, которые всегда работают без проигрыша. Сегодня кличка у них — политический телеобозреватель.

Другое примечательное событие — это первый день второго пятилетия на канале НТВ. День был отмечен прекрасным фильмом «Последние дни Френка Мухи» с великолепным актером Денисом Хоппером. Действие фильма происходит в среде мафиози и порнографов. Видимо, актуально».

13 октября, вторник.

День семинаров. Я начинаю страшиться своих мальчиков и до сих пор удивляюсь, почему они слушают меня с таким вниманием. Боже мой, как прекрасно, почти гениально стартуют. Сегодня утром на I курсе обсуждали Пака. Это свое собственное русское точное слово. Упорное стереоскопическое видение и собственный норов в прозе. А в четверг на «взрослом» семинаре обсудили дипломную работу Саши Родионова. Здесь все чрезвычайно значительно и объемно. И опять собственный, еще не виденный в литературе стиль и изображение. Единственное, что меня смущает, это «штучный» характер Сашиной прозы. Местами с грузинского акцента он переходит просто на неграмотную одесскую речь. Но как незлобива и воздушна его проза! Вдобавок ко всему с привкусом эпоса. Смущает меня также «обожествление» практически разбойников, не очень славной показана парикмахерская — русские женщины.

Во время семинара пришел Мартынов: звонила B.C. и сказала, что ей плохо. Чего я только не передумал, пока на машине ехал по Ленинскому проспекту: как страшно остаться, одному. Несмотря ни на что, подумал я, никогда я не мечтал о лучшей жене и не хотел бы сменить мою жену на другую. Без B.C. я не выживу.

Сегодня та же меня пронзила мысль, что, в сущности, мне жалко Ельцина. Не было, наверное, на земле человека, которого так мучила бы и эксплуатировала собственная семья.

16 октября, пятница.

Вчера прошел ученый совет, голосовали на должность — всего 38 человек. Ни одного голоса против не получила даже Мариэтта Омаровна. Это, вероятно, свидетельствует о климате в институте. Вечером тоже «приятное событие»: Строева, чью переменчивую и подхалимскую натуру я чувствовал всегда, с трибуны Федерального собрания практически обвинили в подхалимстве и угодничестве властям. Сам ведь из области «старых большевиков», но как я не люблю этих псевдосоветских мужичков, у которых одна только идеология: себе! и только один прием: обмануть ближнего и сподличать.

Ездил в министерство, отвозил дело З.М. Кочетковой на присвоение ей звания доцента. В министерстве довольно грустно — денег уже второй месяц не платят. Впрочем, в отделе, где присваиваются звания, деньги и не нужны, они смело могут открыть конфетную лавку. В книжной лавке за 18 рублей купил книгу о Михаиле Кузмине, о которой я уже слышал ранее, и повидался с Татьяной Павловной Митиль, которая, оказывается, не против, чтобы мы открыли какую-либо новую при институте специальность. В конце дня ввязался в суету вокруг покупки нового ксерокса для заочного отделения. Вот так день и прошел. Заходил еще к С.П. в отдел, поболтал там с каким-то гитисовским аспирантом Андреем. Интересно.

Нервничаю от проделок Алексея, который подвирает и исчезает, заставляя волноваться. Обычное человеческое, много придумывающее в своем воображении, волнение. В эти минуты прекрасно читается дурацкая книга Чернобровкина, которую он мне подарил. Таланта у него не прибавилось, но то, что он был отличником, чувствуется — все свои прибамбасы он расставляет филологически точно. Есть даже фразы, есть некоторое ощущение стиля, но нет ни стиля, ни текста. Один голо-коммерческий книжный базар. И темы-то выбраны конъюнктурно-убойные: вор в законе, воровство, драки, восточные единоборства, телевизионная порнуха, переведенная в словесный ряд, много сношений с женщинами — это Саша пишет холодно, как закоренелый онанист, но довольно верно, словно был и женщиной, и мужчиной, и этим самым лагерным пидером. Есть строки, посвященные мне и кое-кому еще из нашего института. Памятуя, что ничего доброго от учеников ждать нельзя, я с удовольствием перепечатываю эти, как Сашеньке кажется, инвективы: «Она сидела в компании молодых пропойц в свитерах или с цветастыми косынками на шее — местечковой богемы. Лишь один был в костюме и при галстуке, правда, в таком разноцветно-ярком, будто одолжил его у светофора. Потом я узнал, что это уездный гений, писатель Есик. Он занимал в Союзе писателей кресло, с которого раздавалась материальная помощь. Там, видимо, и были истоки его гениальности. Деньги злы, и раздают их козлы… Есик написал несколько, как я называю, «чукчанских» романов — что вижу, о том и пишу. А видит только себя, любимого. Его опусы можно объединить в один — расширенную автобиографию и назвать «Сага о Есике». Я считаю, что писатель начинается там, где заканчивается автобиография».

Второй отрывочек касается другого ректора. Видимо, Саша особенно не любит именно их.

«Носил он фельетоновскую фамилию Сидоров, звали его Евгений Юрьевич. Наверное, из-за фамилии мужик он был толковый, сговорчивый. Он успел переболеть романтизмом своей профессии, понял, что честным путем ничего в жизни не добьется… Обычно у мусоров обмен такой — он мне… — в рот, а я ему… — в жопу. Сидоров предложил сыграть почти на равных. Я беру на себя несколько его тухляков, а он договаривается с судьей на минимальный срок».

17 октября, суббота.

Навалилась какая-то неимоверная усталость, весь день провел в постели, почитывая работы студентов. Они все меня радуют: и Юра Роговцев, давший мне «Песнь акына» — очень интересные наблюдения, и Коля Эдельман с его повестью — произведением виртуозным по исполнению. Глядя на своих учеников, я думаю: неужели это я? И вынужден согласиться: не без моей помощи, по крайней мере это, как и у меня, усложненная, тугая и не очень глупая проза.

К четырем часам поехал на дом к Мише Рассолову. Я давал ему рекомендацию в Союз писателей, а он, работая в ВАКе, был внимателен к просьбам и представлениям института. На своей роскошной циковской квартире — все осталось, как и прежде, даже консьержка внизу — Миша решил устроить чествование по поводу собственного пятидесятилетия, в котором ему наверняка отказал бы Союз писателей. Людям всегда хочется того, чего у них нет. Обстановка в квартире роскошно-провинциальная. Картины, которые висят на стенах и которыми Миша гордится, почти все не имеют профессиональной цены. Впрочем, сам Миша человек добрый, его жена и дочка милые и сердечные, а сам Миша довольно много сделал для нашего института, так что, Есин, уйми свое злоязыкое перо.

Стол роскошен, как в старое время. Единственное, о чем я жалел: у меня не было аппетита. За столом и состоялось чествование. Я прочел сразу два адреса — и за Литинститут, и за МСПС. Все это достойно не только товарищеского умиления, но и сатирического пера.

В этом чествовании я сделал одно полезное дело — помирился с двумя «неизменными персонажами нашей академии» — Юрой Беляевым и Владимиром Муссалитиным. Они всегда меня переигрывали в лае, в неправде, в отстаивании своих мелких интересов, а я их переиграл в блеске, в широте, в умении все высмеять и надо всем поиронизировать. Посмотрим, как дальше пойдут дела, в среду, кажется, вручение дипломов.

24 октября.

Только материал для «Труда»:

«В наше время все в политике говорят одно и то же. Народ и телевидение слились в общем неприятии власти, хотя телевидение, даже самое независимое, еще юлит перед рукой дающей. На эту тему можно было бы и порассуждать, но обойдемся без трюизмов: например, как Киселеву, в свое время получившему «мерседес» от «Мост-банка» за образцово проведенную президентскую кампанию, сейчас не стыдно глядеть в глаза народу. Ведь все знали, и кого, и насколько нездорового, но удобного человека впихивали стране в президенты. Можно вспомнить и Миткову, и Сорокину, но поговорим лучше о культуре. Если в телевизионном аспекте, то каналу «Культура» последние времена определенно пошли на пользу. Канал стал гибче, насыщеннее не только специфической, по Швыдкому, культурой, но и культурой более общей, так сказать, корневой, народной. Смена начальства пошла на пользу. Здесь и фильмы, и интервью, и классические спектакли былых времен. Иногда начинает казаться, уж не альтернативный ли попечительский совет, созданный в недрах народного фронта, руководит этой программой. Я к тому, что культура доходчивее всего оттеняет день нынешний от дня минувшего. Выходки по поводу культуры на других каналах тоже по-своему примечательны. Так, совершенно великолепно провел передачу о народном композиторе Марке Фрадкине наш немеркнущий и пластичный, как Марсель Марсо, сладкоголосый Владимир Молчанов. Портил эту передачу только заискивающий пассаж о неких людях, говоривших о еврейском происхождении этого поистине русского народного композитора. Как будто сам Молчанов не знает, что одних не научишь, а других и не переучишь. Но, впрочем, известно, что такт неведом нашим смелым, на разминированном поле, телеведущим.

Другим примечательным явлением была отставка замминистра образования Асмолова, курировавшего среднюю школу. Господину заместителю министра, пережившему уже ни одного принципала, якобы показалось, что в лице вновь назначенного министра наше народное образование получило своего сокрушителя. Ах, ах, новая метла обязательно выметет его вариативное образование для средней школы. Здесь много было кукареканий по всем каналам, как и в случае с Шохиным, но лично мне видится здесь трусость и боязнь скорой расплаты за погубленное дело перед лицом компетентных людей. Мы-то, принимающие каждый год вступительные экзамены, знаем, как низко пал уровень хотя бы гуманитарных знаний наших школьных выпускников, мы знаем, что стоят эти вариативные учебники по литературе и истории. Естественно, знающий человек не потерпит такой профанации. В общем, смотря телевидение, руководимое Сванидзе ли, Киселевым ли, телезрители, будьте бдительны и следите, куда эти господа загибают и кому это выгодно. Культура такая уж вещь, вся на подтекстах».

26 октября, понедельник.

Два соображения по поводу надвигающегося юбилея МХАТа. Естественно, в старый МХАТ, который стал имени Чехова, меня не пригласили. Забегая вперед, я должен сказать, что до глубокой ночи глядел по телевидению трансляцию. Как же надо было ненавидеть ту власть, при которой этот театр процветал, и социального, пролетарского писателя Горького, чье имя было пробивным и охраняющим знаменем театра, чтобы при первой возможности, при первом свисте, сменить это имя на, правда, не менее великое, но другое! Само празднество это напоминало усталый междусобойчик, где, попивая винцо, люди незатейливо себя развлекали. Телевизор, необязательность во время телевизионных передач полноценного художественного переживания окончательно развили в этих людях нетребовательность. И так сойдет, достаточно моего узнаваемого по кинокартинам лица и модного какого-нибудь развевающегося малахая. Мы знаменитые, значит, еще и умные. Поэтому все это долгоиграющее празднество стало плоским и провинциальным. Кумиры в цветастых малахаях оказались лишенными очарования жителями коммунальной квартиры. Были попытки придать этой стареющей и скучной тусовке некоторую интеллигентность. Но это скорее за счет узнаваемых гостей из правительства и писателей типа Бакланова, стареющую оболочку которого постоянно показывали. Публика, так сказать, в ее общем виде, и ее нынешнее мучительное состояние эту веселую компанию не трогала. Еще никогда я не видел такой густой массы привилегированных актеров, которые так цинично относились бы к людям, которые ими восхищаются на протяжении многих лет. Почти все козырные лица кино и телевидения. Мы уже славно оторвались, мы попиваем другое, чем вы, винцо, носим другие туалеты — не «секондхенд» — и живем совершено другой, открытой буржуазной жизнью, наша привязанность — просторная жизнь буржуазная, а вы живите своей, иной и нищенской, плебейской. Мы даже не вообще актеры, есть другое нищее племя актеров, которое живет плохо, потому что страна лишилась в том числе и театров в каждом районе, в каждом более или менее крупном городе, мы же царские шуты, мы развлекаем правительство, мы участвуем в голосовании и правительственных парадных приемах, придавая им необходимый блеск и шарм. Мы — на государственной службе и на службе у любого разбогатевшего недоноска.

Но тут меня позвали в другой МХАТ, с исконным именем плебейского писателя. Я стал думать, как бы не подкачать и представить родной институт получше. И вдруг меня в воскресенье, по дороге с дачи, осенило. Сережа Кондратьев! Я позвонил ему, а он мне еще сказал, что появился сигнал моей новой книжки. Сережа дает девяностотомную энциклопедию Брокгауза и Эфрона. Это будет подарок издательского дома «Терра» и Литинститута.

27 октября, вторник.

Слава Богу, все определилось, ребята из издательского отдела сделали прелестный экслибрис с видом Литинститута; мои дорогие девочки Оля и Маша наклеили экслибрис на книги, и все перевезли через дорогу во МХАТ. С некоторой робостью я шел на этот юбилей. Сразу же в вестибюле стало видно, что здесь другой зритель. Какие-то бабушки развернули красное знамя и кустились возле него. В целом публика была победнее, постарее той, что пришла вчера во МХАТ на Камергерский. Поскромнее были и запахи, а иногда и поэкстравагантней. В четырнадцатом ряду, где я с краю сидел, откровенно пахло неопрятной старостью от сидящей рядом старушки.

Патриотический состав оппозиции был в полном знаковом составе: от Зюганова до Бондаренко и Проханова. Со мной была Ольга Васильевна, и я представлял ее разным деятелям направо и налево; рассказов в ее сказочном Подмосковье будет прорва. Приметил еще унылого, как осенний день, В.Н. Ганичева, а также маршала Язова, Стасика Куняева, маршала Говорова, нашего телевизионщика Сашу Крутова, который взял у меня интервью, поджарого Клыкова. Были и идеологические разведчики. Кажется, с высоты, с яруса поблескивала очками Галина Волчек, со мной поболтал Миша Казаков. В процессе разговора, совсем не желая что-то исследовать, я выяснил, что, вроде, Миша считает себя православным.

Само действие было занятным: Доронина в знаменитую декорацию к мольеровскому Журдену вложила, как в драгоценную оправу, отрывки из Островского, Горького, Твардовского. Много было песен из советского репертуара, задорно играли молодые актеры. Кое-что переосмысленное в виде истории двух МХАТов или в виде политических инвектив. Вообще, спектакль при всей его остроумности носил политический характер.

В перерыве позвали в комнату президиума за сценой. Стол был накрыт не изобильно, но с красной икрой, водкой и виноградом. Публика за столом, я ее, в основном, уже перечислил, была вся неплохо одетая, но разговоры велись скорее про бедность и моральные обстоятельства. Пища для богатых на столе как-то в этих приложениях бралась за скобки. Тут же выяснил, что говорить мне и приветствовать двадцать первому. Удовлетворение было от того, что до Феликса Кузнецова, тоже горьковца, до Ганичева и Куняева. Я нервничал, хотя речь у меня была написана.

Второе действие состояло из поздравлений. Труппа расположилась на сцене все на стульях: Доронина, как царица, в кресле. Татьяна Васильевна выстроила всех желающих в прихотливую очередь, но первым был Володя К. Егоров, который помянул даже президента, потом вице-мэр Москвы Валерий Шанцев, потом все вперемешку: посольство Белоруссии и средняя школа из Дмитрова, в которой действует музей Аллы Тарасовой и МХАТа. Поздравления театров — все те же, в основном, что вчера, были менее густые, то есть пожиже, актеры повторичнее. Афанасий Кочетков просто разболтался. Всех выступающих Доронина целовала, потом девушка вручила всем выступающим подарки: две заказные фарфоровые тарелки с портретами основателей, медаль, книжка и значок.

Свою речь уже в первом часу ночи я и начал с того, что согласился выступать только от того, что здесь целуют. Дальше с пропусками и ошибками довольно близко по тексту рассказал речь, которая лежала у меня в кармане:

«Сначала о подарке, чтобы с этим покончить раз и навсегда, тем более что при этом необходимо будет упомянуть одно имя.

Каким-то образом идея этого подарка соединилась с одним разговором в кабинете директора и художественного руководителя МХАТ имени Горького Т.В. Дорониной. Мы беседовали о разнообразных делах и об одном совместном проекте. О проекте я, возможно, еще расскажу. Но в процессе разговора возникла картина страшного дележа имущества старого МХАТа на два новых. Разговор об имуществе ценном, менее ценном — и тогда же мелькнула мысль: боюсь, что не самыми богатыми ушла группа горьковцев от своих более ушлых товарищей, группы чеховцев. Вспоминались какие-то костюмы, декорации и прочее и прочее. Есть в русской живописи картина: о дележке крестьянского имущества.

И вот теперь, когда возникла эта волнующая тема празднества и юбилея, когда для Литинститута имени Горького, расположенного через дорогу от МХАТа имени Горького, возникла и идея подарка, я подумал: наверное, и библиотеку при этом разделе, похожем на пожар, разделили тоже, как и декорации, репертуар и костюмы, разделили как-нибудь специфически, как-нибудь по Смелянскому. — Во время моей речи раздались клики: «Библиотеку всю Смелянский забрал себе!» Я продолжал: — А что может подарить бедный, не вырабатывающий тканей и не обжигающий фарфор Литературный институт? И тут я принялся названивать своему другу, директору издательского дома «Терра» Сергею Александровичу Кондратову. Ну вот, имя и произнесено.

— Сережа, движется столетие театра, — говорил я, — а у тебя на складе есть 90-томная энциклопедия Брокгауза и Эфрона. Я приценивался на нее в «Книжной лавке» у нас во дворе института — почти полторы тысячи долларов, мы такое не потянем даже для дорогого нашего театра. Не отдашь ли дорогому театру энциклопедию даром?

Собственно говоря, дальше было дело техники — привезти со склада, перевезти в театр, наклеить экслибрис, на котором есть упоминания театра, института и досточтимого книжного Дома.

Теперь несколько слов о самом театре.

МХАТ принадлежит не Олегу Николаевичу Ефремову, не Татьяне Васильевне Дорониной — это наше национальное достояние, принадлежащее поколениям зрителей, которые сначала ходили в театр на Камергерском, потом поколению зрителей, которые ходят в театр на Тверском бульваре и в театр на Камергерском. Я люблю Чехова. Я люблю Горького. И тем не менее в том отчаянном положении, которое случилось со всеми нами 7 лет назад, нужно было особое мужество, чтобы сохранить имя Горького на знамени театра. Знаю по себе, мы ведь тоже сохранили это славное имя в названии института, хотя новейших идей по этому поводу у ополоумевших либералов было достаточно.

Я люблю социальную струю в искусстве, и признаемся: имя определенного писателя на знамени театра диктует и характер поведения. Я люблю Доронину, считаю ее выдающейся русской актрисой, прекрасным режиссером, великолепным организатором. Имея помногу друзей, мы слышим один и тот же стереотип: конечно, Есин прекрасный писатель, но зачем он стал ректором.

Но тем не менее институт, где Есин ректор, не имеет ни одного долга ни за коммуналку, ни по налогам перед бюджетом. В этом институте ни разу не задержали зарплату. В этом институте организовано бесплатное питание для преподавателей и студентов и работает все, что должно работать в вузе. Понятна ли моя мысль?

Итак, повторяю: Татьяна Васильевна Доронина — прекрасный режиссер и одна из лучших актрис современности.

Теперь о маленьком проекте, который разрабатывают два учреждения культуры, живущих через дорогу, адрес у которых в одном общий: Тверской бульвар.

Есть же, в конце концов, у нас драматурги, а почему в Литинституте не должно быть актеров, которые играют пьесы этих драматургов? Мы попытаемся уже в следующем учебном году открыть при Литинституте — или при МХАТе им. Горького — отделение-студию актерского мастерства. И я предвкушаю тот счастливый момент, когда мы зачислим на кафедру мастерства народную артистку СССР Татьяну Васильевну Доронину, и. если мне отчаянно повезет, то я когда-нибудь сумею влепить ей выговор за опоздание на занятие. У меня ведь тоже должны быть свои маленькие удачи.

А теперь мне осталось самое малое: поздравить МХАТ с его поразительным для театра долголетием, поздравить своих соседей — МХАТ им. Горького — с любовью к нему зрителей, с любовью к нему Отечества и заверить в непреходящей любви к нему коллектива студентов и преподавателей института напротив, с того же Тверского бульвара».

28 октября, среда.

Приехал на работу попозже, но остаться дома, как предполагал, не смог. Каким это образом директора пишут книги, играют в спектаклях, наматывают километры мемуаров? Времени на «свое» определенно не хватает. Дни накручивают на себя бремя общественных дел.

Об академии словесности. Пришел обиженный Витя Узлов, пытался вовлечь меня в академические дела, в склоку, которая идет, в дележку академических мест и в будущую академическую власть. Сейчас все забеспокоились по поводу того, о чем я говорил раньше, т. е. о легитимности каждого избрания, тем более что академия может стать государственной со всеми вытекающими отсюда последствиями. Юра Беляев, от которого уже постанывают его соратники — плохо пишущие писатели, так поддерживавшие его в самом начале, насовал в академию массу людей, которые могли бы что-либо «дать». При всем том Беляев со своей маниакальной настойчивостью академию эту открыл. Никто другой этого бы не сделал. Мне только кажется, у него ко всему специфический подход: схватить… Тем не менее я дал совет Беляеву немедленно включить в список членов академии Гусева, Пулатова и Финько. Наш резерв — только еще не выданная часть дипломов. Боюсь, что и в регистрации академии произошли некоторые подлянки. Очень уж ребятам хотелось. Я вынужден, пытаясь сохранить организацию, на многое закрывать глаза.

Интересно, что Узлов стал повторять то, о чем я ему говорил в Ираке, и мы договаривались, что он придет после поездки и спокойно мы обо всем поговорим. Беда появляется там, где мы не поступаем принципиально. Надо было набирать в академию нормальных писателей, тогда не было бы и скандалов. Но поторопились выбрать политических генералов. Форсируем материальную сторону дела.

29 октября, четверг.

Утром принимал экзамены в аспирантуру, ребята сдают лучше, чем в предыдущие годы, особенно порадовал меня Володя Воронов. Свободно, легко и органично он говорит о литературе. Я восхищаюсь этими нашими русачками и им потихонечку покровительствую. Ребята буквально за волосы вытаскивают себя из засасывающей среды, из невежества! Именно в отличие от интеллигентствующих молодых москвичей институт таким много дает. Собирался сдавать экзамены мой бывший ученик Арутюнян, говорил, что готовился весь год, хотя и принес старый реферат, увидел, что билеты я раздаю сам, значит, ничего подходящего не достанется и вдобавок еще сижу, присматриваю, чтобы не шпаргалили, и ушел, не став отвечать на билет. В коридоре я встретил его ненавидящий взгляд.

Кризис тяжелейшим образом сказывается и на нас. Сегодня приехал Кузнецов, которому мы отдали в аренду часть помещения в общежитии над банком, и попросил в наших документах зафиксировать доллар на уровне 14 рублей. Все это сокращает прилив денег, на которые будет жить институт. Весь день работа. Все время идет текучка, от которой никак не избавишься. Восстановили в институте Гришу Петухова, естественно, со временем он станет моим злейшим недоброжелателем. Все я по доброте душевной забываю, а ведь никто иной, как Гриша, совсем недавно называл меня «сатрапом». Пришло письмо от О. Табакова, его латыши уезжают, им вроде нашли какую-то площадь поближе к студии и получше. По моим сведениям, ребята не очень к этому стремятся. Но, видимо, здесь есть какой-то интерес дамы, которая по команде Табакова их к нам устраивала.

30 октября, пятница.

Состоялась долго подготовляемая поездка в Марбург. Это началось еще в конце прошлого года, когда, заезжая туда на два или три дня, я договорился с Леге о проведении дней Литинститута под названием «Учителя и ученики». В известной мере я строил это с уверенностью в участии Коли Романова, нашего замечательного певца. Но тот, когда мы стали договариваться об этом летом, сказал, что без Игоря Черницкого он не поедет. Я не люблю шантажа и поэтому больше с Колей не говорил. Для меня это еще один урок, что делать что-либо и для кого-либо не следует — обязательно получишь по затылку. Без моей руки и направления ни один ни другой ни в институт, ни на ВЛК не попали бы. В общем, ребята меня смертельно обидели. Не смог поехать и Федя Черепанов, не организовав себе зарубежного паспорта. Но, с одной стороны, ему это трудно, как жителю Казахстана, а с другой, как и любой хорошо пишущий поэт, он человек неорганизованный. Вмешалась в мой отбор преподавателей и Барбара, она, видите ли, смотрела в «Лексиконе» у В. Казака и наводила справки: попала ли в нашу группу Татьяна Бек? Вместо Феди Черепанова и Коли Романова поедут по инициативе Барбары Сережа Мартынов и Сережа Толкачев. Ну, что же, я ей прямо так и скажу, что не очень ловко мне их посылать. Жду существенной помощи в организации концерта от Леши Тиматкова. С нами едет и Анатолий Приставкин.

С Приставкиным встретились в аэропорту. Сразу посетовал на жизнь. Ему исполнилось 65 лет, и его сняли с денежного довольствия, как председателя комиссии по помилованию. Об этом он мне жаловался еще летом. Но сказал, что остается на своем посту и без денег. Я понимаю это, остались командировки, осталась машина и огромное положение. Теперь он говорит мне, что страной правят три человека: Татьяна Дьяченко, Юмашев и Березовский. Рассказал интересный «типовой» анекдот. Хоронят кого-то. Гусинский кладет на гроб, для памятника, что ли 100 долларов, потом Потанин кладет 150, потом приходит Березовский, выписывает чек на 250 долларов, кладет его и забирает уже лежащие деньги — сдача. Соль здесь и в «чистых» деньгах, и в непроходимости нынче никаких денег через банки. Я пытаюсь рассказать Приставкину историю о приезде ко мне в институт О-га, от которого так много в стране зависит, и о его поиске исполнителя на самом верху, который смог бы президентским указом поменять хозяина одного из ведомств… Анатолий Игнатьевич не дослушивает. Я начинаю думать: занят только собой. В известной мере я оказываюсь неправым. Анатолий позже очень много рассказывает мне о тюрьмах, о приговоренных пожизненно, о наших друзьях-товарищах — о Битове, не вылезающем из-за границы, о Войновиче, талантливо сосущем и Россию, и Германию, о равнодушии Искандера, о Владимове и его покойной жене Наталье. По мере того как Запад становится менее щедрым и на всех не хватает, между коренными демократами начинается грызня. У кого кость послаще и помясистее. Рассказывает, между прочим, о статье в «МК», в которой приводятся списки людей, приватизировавших госдачи. Статью надо посмотреть и сделать из нее выписки. По словам Анатолия Игнатьевича, среди героев статьи Хинштейна и наш Женя Сидоров. Сам Анатолий Игнатьевич, между прочим, живет в том самом доме Пен-клуба, о котором я тоже кое-что знаю: как в свое время, когда Мальгин был депутатом Моссовета, дом приобрели за какую-то ничтожную сумму.

Вот и опять я совершаю проторенный путь от Франкфурта до Марбурга. Ну, почему этот, самый таинственный город — достаточно сказать, что во время последней войны его, один из немногих городов Германии, не бомбили — и мистический город для русской литературы оказался теснейшим образом связанным и со мною. Опять совершенно не изменившийся путь, все те же аккуратно нарезанные поля, порядок на дорогах, электронные объявления о скоростях, все те же противошумные стенки, виноградные лозы, связанные рулонами пучки соломы на полях. В этом, наверное, и заключается смысл жизни, чтобы как можно меньше менять ее внешние основы. И те же вывески в Марбурге, тот же шпиль церкви св. Элизабеты, то же кафе Фетер (Vettеr), в котором будут происходить наши встречи.

Ребят селят в каком-то частном пансионе. Это так прекрасно, можно посмотреть чужой быт, невероятной чистоты комнаты, карточки и картиночки по стенам, удивительную сантехнику, стремление жить экономно и достойно. Чистейшие простыни и наперники на перинах, но остается ли здесь место для витания духа? У нас хватает лишь для постоянного безобразия. В городе происходил еще какой-то съезд, гостиниц не хватает, и нас везут на ночь в Биденкопф, тот городок, откуда наш огромный и добродушный Герхард. Он по обыкновению встречал и нас во Франкфурте. Я в этом городке уже был и помню замок на горе. Небольшие улицы и дома на склоне — как старые знакомые. Гостиница в деревенском стиле, а доставили нас сюда, потому что «в пансионе утром будет плохой завтрак». Постоянно чувствуется заботливая рука Барбары. Вся гостиница завалена детскими мягкими игрушками, вырезанными из дерева скульптурами, кукольной мебелью. Много еще и служащих, как декоративный элемент — предметы старого крестьянского быта. На розвальнях, накрытых столешницей, стоят кувшины с молоком, блюда с корнфлексом и банки с джемом для завтрака. Но — вернусь к игрушкам — если любую такую игрушку перевернуть, то виден лейбл с ценой. И подчас для такой безделицы не маленькой: игрушки здесь не только делают, но и продают. Немецкая баба-яга на метле, в красном платке и с очками на носу стоит 85 марок. Большое это искусство назначать высокую цену и так ценить себя и свой труд. Завтра переезжаем в гостиницу. Я предполагаю, что с 1 ноября в гостиницах начинается осенний, сниженный тариф.

На стене кафе Фетер — это имя семьи, содержащей кафе, — большое объявление о встрече с Приставкиным. У него вышло в Германии несколько книг. Сам Анатолий Игнатьевич жалуется, что в России его с 94-го года не переиздают. Но сегодня в кафе собрание литературного общества по случаю 25-летия. Каждый раз я восхищаюсь кафе с его косами и серпами по стенам, столами и стульями — спинки из плетеной соломки — начала века. Сегодня здесь еще огромный и сытный фуршет. Мы не выступаем. Только Леша и Сережа Мартынов поют. Сережа два старых романса, Леша свои песни. Сережа нашел свою манеру, на этот раз и обаятелен, и мил. Исполненный им романс о юнкерах звучит удивительно актуально: не про Чечню ли поет мальчик? Это хорошо и мило, но жаль, что публика не разбирает слов. Праздник идет весело, во время докладов звякают ножи и вилки, но иногда атмосферу натягивает и наступает тишина.

Публика не книгочеи и не писатели в своем большинстве. Старушки, старички, немножко русистов из местного университета, люди, которые считают себя интеллигенцией, они пришли поесть, поразвлечься и отдохнуть от телевизора, посмотреть и поболтать со своими сверстниками. Была прекрасная легкая и вкусная еда. На эстраде неизменный Леге, его любят, хотя местами он нелеп. Меня восхищает умение Леге и немецких профессоров говорить так, будто они не выдыхают и не вдыхают воздуха. Единственным недостатком вечера была его невероятная длина. Особенно после перелета и бессонной ночи. Мы решили с Приставкиным, что для долго говорящих профессоров надо снова ввести смертную казнь и казнить их пачками.

31 октября, суббота.

Утром в историческом зале ратуши происходил торжественный акт по поводу 25-летия общества. За эти годы в Марбурге в качестве гостей побывали тысячи писателей, а порой и мировые величины. Приезжали из наших, например, Айтматов, Окуджава и Евтушенко. Выступал бургомистр, несколько профессоров, пел прекрасно и классику, и новую, часто юмористическую музыку, местный хор. Я выступил, и четыре раза публика прерывала меня аплодисментами. Сережа Толкачев эту речь, кажется, записал. Институт подарил обществу роскошный расписной самовар. После этого мы обедали.

Вечером Барбара, которая всегда очень много в Марбурге тратит на гостей, повезла всю нашу компанию в ресторан. Хорошо и весело сидели. Вспомнили, что сегодня канун Хелоуина — какого-то дьявольского праздника, когда выходят из земли покойники. С Приставкиным мы пикируемся по поводу «ихних» и «наших». Я не совсем кстати вспомнил письмо 42-х и понял, что для Приставкина это «горячее» место. Он стал, нервничая, говорить о якобы существовавшем приказе № 1 Руцкого расстреливать каждого, кто нападает на Белый дом. Возможно. А уж их Руцкой, с корешками из Израиля и немыслимой предприимчивостью, вообще ничего не стоит. Я ответил, вспомнив указ № 1 Ельцина о зарплате преподавателям, тоже указик-миф. Но это письмо с требованием убивать и изолировать инакомыслящих, Толю, конечно, угнетает. В конце концов благами власти пользовались они, а не мы.

Днем гуляли с С.П. по парку, прекрасно.

Начал читать «Записки социал-демократа» Ю. Мартова, начинается все, как обычно, с еврейского вопроса. Юлий Осипович, родившийся в Константинополе, отмечает, что «домашним языком до пятилетнего возраста был для меня французский и новогреческий (язык константинопольской прислуги)». А чуть ниже Мартов пишет об антисемитизме при приеме его в петербургскую гимназию. Как при таком болезненном выяснении национального вопроса Мартов дружил с Лениным? Посмотрим, что будет дальше.

1 ноября, воскресенье.

В одиннадцать часов состоялось запланированное чтение в кафе «Фетер». Несмотря на афишу, читал не один Приставкин, а еще и я. Пришлось читать кусок из «Марса», самое начало, который мне показался грубоватым, и начало четвертой главы из «Имитатора». Все прошло довольно удачно. Я сменил на менее бубнящую манеру чтения, а потом Барбара с выражением прочла все это по-немецки. Заинтересовало ли это публику? И мне самому, который этот роман поругивал, и думаю, сидящим в зале своим и чужим русским показался этот текст значительным и сильным. Вот этот перелом в настроении я и почувствовал. Почувствовал это, видимо, и Толя, очень хорошо выступавший вслед за мной.

Чем я его взял? Где я ему наступил на мозоль? Скорее всего, раздражала и моя довольно открытая линия поведения, и прежняя неприязнь таких его товарищей, как Валя Оскоцкий, но, скорее всего, разозлил сам текст и своя, в сравнении с моей, собственная техника. Почти во всей его предваряющей чтение речи я чувствовал инвективы, оговорки, касающиеся меня, или просто упоминания. Здесь не надо было быть Фрейдом. Связано это, наверное, еще и с довольно сложным положением Приставкина на работе. После 65 лет ему перестали платить как госчиновнику, но тем не менее он без всякой оплаты остался на службе. Я готов принять даже рассуждения о долге и о боевом окопе, который демократам не хочется терять. Особенно, если президент все подписывает не читая. Это тебе не предыдущие французские президенты, которые читали каждое дело приговоренного к смертной казни, когда она во Франции еще существовала. Хочется положения, связей, которые дают гранты, диппаспорт и служебную машину, к которой привык. А тут имеется совсем недемократический его ровесник с таким значительным положением, как ректор. Сидя на таком посту, можно еще интенсивней и ездить за границу, и получать гранты. Сейчас, когда стало значительно хуже и с «гуманитарной» помощью Запада, подкидывавшего тому, кому надо, и с госслужбой, которая нынче в основном дается, как в боярские времена, своим людям для кормления, когда уже шесть лет институт производит впечатление устроенного, охотников на мое место все больше и больше. Самое интересное и среди нашего патриотического союза, то есть среди моих «друзей» и среди политических оппонентов. Ухоженное место привлекает многих. Да и как писатель, возвращаюсь к нашим баранам, что нынче председатель комиссии по помилованию при президенте — без службы? Тем более, как выясняется сейчас, при всех качествах «Тучки», существенным для того, чтобы ее раскрутила демократическая пресса, стала тема Чечни в ней.

В общем, из рассказов Приставкина на публике я узнаю то, где он был довольно осторожен в наших предварительных разговорах. А тут понесло, слишком считаются с его оппонентом, слишком он независим и удачлив. Он, как бы запоздало дискутируя с моей вчерашней речью в магистрате, объявляет, что он тоже секретарь, но другого союза, он тоже редактор, но «Апреля», он тоже чиновник и даже правительственный. Все после моего чтения направлено на меня. Я-то понимаю, что на мои тексты. Тексты мои, увы, выделяются среди описательных текстов сегодняшней литературы. Они не описательные, а философические, не биографически-протокольные, а «скомпонованные», придуманные. Мне уже давно ясна его тусовка и круг знакомств, круг разговоров, которые надо в этой тусовке поддерживать. Ясны те популярные повороты в его прозе, которые были и общим, а значит читаемым местом, и которые были близки демократам. На большее эта проза не рассчитывает. Во всем виноват Сталин! Не существовало ни объективной реальности, ни войны, ни стечения обстоятельств, ни причин, по которым усатый вождь совершал свои действия. Во всем был виноват этот один человек, построивший грандиозную империю. А как по-другому строятся империи и выигрываются войны? Я не поддерживаю Сталина, но стремлюсь рассматривать его личность в историческом контексте. Если не враги и противники мы с Приставкиным, то люди, по-разному глядящие на историю. Приставкин в своей речи говорит, что малолетки («Кукушата»), оказавшиеся в конце войны без родных и без какой-либо помощи вокруг Москвы, по приказу Сталина были высланы — подразумевается, на уничтожение, на верную смерть, — рассредоточены по открывавшимся детским домам. Здесь, правда, и Толина судьба. Но ведь и я сын репрессированного. Разве в конце войны, когда я жил у тетки в Калуге, Тамара, моя сестра, не работала воспитательницей в детском доме и не рассказывала, что они делали для спасения всех этих малолеток? Разве мои соседи по даче Валентин и Татьяна не дети войны, но ведь они тоже оба прошли через детский дом, где и нашли друг друга? И здесь, в этом нажиме Приставкина, я вижу не только его субъективизм, но и следование определенной временной конъюнктуре. Недаром у него в «Тучке» оказались некие ребята — «еврейцы», несшие в мир голодных беспризорников справедливость. Мы что, не помним, где, при каком редакторе и когда это впервые публиковалось? А почему тогда — новый вопрос — сейчас это не востребуется? А что это за позиция писателя, подлаживающегося под публику: «Как писатель я скорее нужен Германии, чем России». Возможно, это и верно. В России более заметны все политические извивы этой прозы, так густо замешанной на страдании.

Во время утренника в кафе «Фетер» познакомился с неким Мишей, химиком и доктором наук из Ленинграда. Он живет в Марбурге и работает в университете. Сам он органик, но сейчас занимается созданием анализаторов и методики определения плутония в речной воде. Милый, пятидесяти с лишним лет библеец. Поговорили об отсутствии у местной публики внутренней работы. Сам он уехал, потому что, вроде, получал по почте антисемитские письма, потому что в России, дескать, надвигается фашизм и продают открыто «Майн кампф». Не верю ни единому слову. Не было корней, не было любви к этой стране, не было желания терпеть вместе с нею. А докторское звание дала она.

После выступления уехали к Гюнтеру в Беденкопф на весь день. Я еще помню большое имение, в котором Гюнтер и его жена жили на окраине. Но именьице пришлось оставить. У него теперь прекрасный дом с ручьем, протекающим по участку, чудесная размеренная жизнь, много книг, среди которых и старинные. Дивно покормили, как и в прошлые годы, разварными свиными ножками с кислой капустой. Я думал о холестерине и прочем, что попадает в организм с этим огромным количеством мяса. Но ведь вкусно.

Вечером читал Мартова.

Заграница хороша тем, что много и всласть думаешь о своей родине.

2 ноября, понедельник.

Меня давно уже смущает, с одной стороны, огромная информация, которую я каждый день получаю, с другой — ничтожное количество духовной и даже просто «письменной» работы, которую я делаю. А ведь и себе, и всем говорю, что только ради этого и живу. Точнее было бы сказать, проживаю. И здесь вся надежда на дневник, но вся густота жизни не фиксируется и в нем. Это все какие-то заготовки для новых работ, которые так и не будут никогда сделаны. И сам я тоже к собственным дневникам ни в рабочем порядке, ни для того, чтобы что-либо освежить в памяти, не вернусь. Значит, новое представление для публики?

Сегодняшний день состоял из трех моментов питания: прекрасного шведского стола в гостинице — стакан апельсинового сока, один йогурт, один крем со сметаной в пластмассовой баночке, одно яйцо всмятку, одно масло в фабричной упаковке, один мед, тоже в упаковке, две тарелки корнфлекса и мюсли с молоком, две чашки чая и, пожалуй, если память моя не подводит, бутерброд — завтрак; чашка супа с соевым творогом, ростками бамбука и шампиньонами, кари с луком, ростками бамбука и какими-то другими неопознанными овощами, рис с соевым соусом, чайник зеленого китайского чая — обед в китайском ресторане; на званом ужине в замке подавали тосты с ветчиной, ананасами и сыром, домашнюю ветчину, картофельный и какой-то очень изысканный салат с кукурузой, много разных сыров, ветчина и копчености, как говорят, в ассортименте, красное и белое вино, виноград и апельсиновый сок с минеральной водой.

Деловая часть программы состояла из трех официальных бесед: с вице-президентом университета профессором Шиллером, на этой беседе вице-президенту ассистировал профессор Брант, работающий по экологическим отходам атомной промышленности с Дубной; потом состоялась беседа с бургомистром, здесь обменялись речами и выпили по бокалу сухого белого вина (желающие могли пить и сок), наконец, в третий раз мы беседовали с обер-бургомистром господином Меллером. Везде обменялись речами, везде был понят, везде люди все быстро схватывают. Речь шла о проведении международной в Марбурге конференции, посвященной ученику и учителю — Кристиану Вольфу и Михайлу Ломоносову! Дублировать встречу с бургомистром и обер-бургомистром пришлось потому, что один из них социал-демократ, а другой христианский демократ и оба претендуют на звание обер-бургомистра на выборах, которые состоятся в феврале. В своих речах все немецкие начальники чаще всего произносили слово «финансирование». Очень понравился прекрасный портрет Фридриха II Гессенского, висевший за спиной обер-бургомистра. И первый, и второй мужики красивые, видные, но у Фридриха шелковый кафтан, голубая лента через плечо, бриллиантовая звезда на боку. У обер-бургомистра звезды нет, но костюм добротный, лицо сытое, живое. Отсутствием суетливой хитрости немецкие начальники приятно контрастируют с нашими. Мне понравилось, что во время этих бесед я окончательно сформулировал облик конференции и даже ее хозяйственную часть. Между прочим, эту конференцию можно проводить через два или три года и делать ее попеременно в Москве и в Марбурге.

Вечером наш предводитель Леге объявил, что ужинать мы едем в замок. Я тут же себе нафантазировал, что это будет какой-нибудь ресторан, стилизованный под замок, с традиционной безвкусицей вроде официантов в герцогских кафтанах, как у нас в московской «Праге». Но все оказалось по-другому. Предупреждаю и себя, и возможного читателя: описать так, как все было на самом деле и описать точно мои превосходные впечатления невозможно. Для того чтобы описать все, нужен роман. В романе действовал бы мальчик, начавший собирать библиотеку в десять лет, немецкий фронт под Сталинградом, контуженный молодой человек, случайно оставшийся живым, разоренная Германия, университет, преподавание теологии в Америке, увлечение немецкой готикой и мистикой средневековья, случайная покупка большого дома в окрестностях Марбурга, в котором привиделось что-то из той, далекой и навеки ушедшей жизни, а потом началось — каждый заработанный на преподавании в Америке, как на поденной работе доллар, каждый пфенниг — в этот самый дом-замок, в новое отопление, в новую электрическую проводку, в ремонт фундаментов, в перестилку крыш и полов, в обновление стен, в покупку мебели, которую тем временем иногда и даром выбрасывали по деревням, потому что не модная. Боже мой, как красиво и комфортно все получилось! А еще я даже не намекнул на позднюю женитьбу, на рождение пятерых детей, не рассказал, как все они росли, как выросли и разлетелись по университетам и в самостоятельную жизнь, оставив отца среди раритетов. Да, папа, которому под семьдесят, и мама, которая его немного моложе, остались со своими книгами, со своими резными шкафами, с портретами графов и графинь, со своими гравюрами по стенам, остались одни в огромном доме. Я спросил: а кто же вытирает с книг пыль? Почти семидесятилетний хозяин ответил мне «Это очень трудно, я беру каждую книгу в руки, и книги передают мне какую-то свою силу». У хозяина целый, например, шкаф Юнгера. Две книги с автографами: одна, когда юный хозяин приехал к философу через всю Германию на велосипеде, а вторая, когда через тридцать лет снова переступил порог того же дома.

Во время разговоров хозяин сказал, что когда он преподавал в Америке, там на кафедре было трое евреев, они охотно его приняли, кстати, в комнатах не видно ни одного предмета культа.

3 ноября, вторник.

Сегодня свободный день, только вечером выступление ребят и традиционный ужин у директора школы Рексуса. Я уже прежде был в огромном подвале Рексуса и с Тимуром Пулатовым, и с Леней Бородиным, и с Викторией Токаревой.

Утром за завтраком Приставкин — тем временем я сделал пару бутербродов с колбасой и, завернув их в салфетку, положил в карман для нашей молодежи, которую в пансионе завтраком не кормят, — Приставкин завел разговор о том, не еврей ли хозяин замка, который принимал нас вчера. Я обратил, конечно, внимание на то, что во время своего рассказа о жизни в американском университете старик-хозяин упомянул, что небольшая университетская колония из немецко-говорящих евреев радушно приняла его, но особых выводов не сделал. Но мне-то, патриоту и националисту, и положено было на это обратить внимание, но почему к этому так внимательно отнесся просвещенный Приставкин? Не зависть во мне говорит, а трезвое понимание, что такое огромное количество переводов, как у нашего мэтра, — следствие не только его выдающегося таланта, серьезного официального положения, которое он не хочет ни за что терять, а также политической антисоветской, а иногда и антирусской по существу, конъюнктуры в его сочинениях и связей в мире переводчиков, который достаточно сильно заполнен людьми иудейских кровей. А мы-то знаем, что такое национальная эстетика. Порой я и сам, так любящий Малера, Шостаковича и Чайковского, бледнею от счастья, когда слышу гармошку или балалайку.

Ребята очень хорошо выступили на вечере в кафе — и оба Сережи, Толкачев и Мартынов (этот таки нашел для своих стихов и песен своеобразную интонацию), и Леша Тиматков. Интересно прозвучало выступление Сергея Петровича — его речь об институте на немецком языке и отрывок из его повести «Бульон на палубе «Променад». Его дару к языкам, которого я напрочь лишен, можно позавидовать. По-французски он прочитал лекцию в университете Париж VIII, и на немецком языке речь здесь, в Марбурге. А начинал учить язык уже в институте, при мне. Как удивительно выросли ребята, как точны их интонации и как иногда интересны, а главное, глубоки их стихи и рассказы. Как я завидую их начинающейся жизни и будущей.

С.П. переводила Барбара, и в ее переводе повесть публике понравилась. Сама она обещала не забывать моего «Марса», но ей, видимо, больше нравится «Бульон». Дай Бог! По ее словам, она займется переводом «Марса» и дальше. Пока было очень много шума и согласований вокруг первых двух страниц моего текста, который появился в журнале «Литература после 11» — именно в это время начинаются встречи в кафе «Фетер». Писал ли я, что «Фетер» — это фамилия владельцев? На столиках лежат проспекты, в которых прослеживается вся история предприятия лет за сто. Какой вид с террас этого кафе, прицепившегося к марбургской скале, открывается на город!

У Рексуса все, как обычно: маринованный лук, подносы с ветчиной и сыром, огромное количество хлеба — все тонко нарезано, надо учиться, — вкусно, достаточно разнообразно и не очень для хозяев работоемко. На столе была еще прекрасная кровяная «гессенская колбаса». Сказывали, что колбаса эта осталась от именин обер-бургомистра, которые тот только что праздновал в ратуше. Оказывается, и у немцев процветают междусобойчики для сотрудников на работе. Обычные тосты, обычный темп, с каким в изобилии подается пиво, книга для почетных посетителей, в которую уже впечатаны прежние фотографии и мои, и Бородина. Я ушел довольно рано.

4 ноября, среда.

Отъезд. В целях экономии нас разбили на две группы: нас четверо — Приставкин, Калинин, Толкачев и я — на машине, а Сережа Мартынов и Леша Тиматков с Пафом — на поезде. Милый толстый Гюнтер, незыблемый, как горная вершина, вел свой автомобиль. Утром он, видимо, заезжал в прачечную, в багажнике стопками лежало выстиранное белье. До прихода машины состоялся с Леге разговор, во время которого мне удалось придумать для немцев интересный журнал — параллельную литературу Литинститута и Марбурга. Особенность хода состояла в том, что в «марбургскую литературу» я включил беседы принца Филиппа с Лютером и прозу, если она есть, Вольфа. За Литинститут будет играть почти вся современная русская литература.

Еще до этой встречи с Леге мы с Толкачевым побежали докупить что-либо из носков, трусов и сувениров в «Вульворт». Чего-то мы по-русски заспорили о товарах, и стоявшая рядом женщина на русском же языке откликнулась. Лет сорока пяти, такого тяжелого восточного вида.

— Вы русская, вы так хорошо говорите по-русски?

— Да уже и по-русски я разучилась говорить, да и по-немецки не научилась, — с горечью и раздражением то ли ответила нам, то ли сказала про себя женщина. Что-то не хорошо мне стало от этих слов.

6 ноября, пятница.

В институте скопилось огромное количество черновой работы, перемалывал ее два дня. Восстановил в институте Гришу Петухова. Это, наверное, не последний его выгон и не последнее восстановление. Парень он, безусловно, способный, но неблагодарный, заносчивый и наглый.

В политике разворачивается история с Макашовым, обозвавшим евреев, заполнивших средства массовой информации, жидами. Или что-то в этом роде, сейчас оправдывается. Только что, сегодня вечером, передали об обращении деятелей культуры по этому поводу. Среди подписавшихся и Олег Табаков. Сегодня же показывали его фильм молодых лет «Молодо-зелено», какой был удивительный, по-жеребячьи органический актер! По этому же поводу высказался молодой Михалков, политически нестабильный, как ветер мая.

Вечером в институте праздновали день рождения Зои Михайловны. Сколь много она делает для института, в котором прошла ее жизнь! В нашей преподавательской среде одно всегда обновляется — лица.

Прочел «Записки социал-демократа» Мартова, завтра берусь за доклад комиссии. Из чего писать главу о Шушенском есть, но меня начинает страшить основательность моей работы.

Возвращаясь вечером на машине из института, по радио услышал «предпраздничное» обозрение, где журналисты, беседуя с радиослушателями, выжимали из них соответствующий «предпраздничный» демократический реагаж. Иногда в прямом эфире возникали осечки.

— Будете ли вы праздновать завтра 7 ноября? Не зря ли случилась эта революция? А при существовании Советского Союза вы хорошо жили? — это вопросы.

— При Советском Союзе мы жили, как сыр в масле. — Это ответ.

Вечером ходил в «Новый мир», брал по доверенности гонорар В.С. За ее работу заплатили меньше 2000 рублей, можно ли на такие деньги жить литератору?

7 ноября, суббота.

Утром прочел «Россия в камуфляже. Эссе» Анатолия Приставкина. Сочинение это оказалось у меня в ксероксе, который я взял у Анатолия Игнатьевича еще в Марбурге. Оно недаром в Марбург было привезено и рассчитано, по большому счету на заграничное видение, для перевода. Писатель иногда пишет именно то, что от него ожидают, или то, что хорошо пойдет на рынке. Как же не любят иногда люди, милеющие от имени президента России, эту Россию. Почти безупречная демагогия.

«Однажды от своих друзей-болгар я впервые услышал поговорку: «Если, возвращаясь домой, ты увидишь у себя во дворе танк, не пугайся — это старший брат пришел к тебе в гости».

«Старшим братом» болгары, как и другие республики, называли тогда русских.

«Старший брат» немало поутюжил гусеницами Европу, наезжая в чужие «дворы»: и чешские, и венгерские, и берлинские…

Не так давно жители Европы и бывшей Западной Германии, ложась спать, на всякий случай прислушивались к чужеродным звукам за окном. Не едут ли «гости»?» — Это цитаты.

Будто бы мы по своей воле пришли в Берлин, пришли в Венгрию, будто бы Болгария страдала под гнетом советского и русского солдата?

Ах, как хочется новых, сладких как малиновый пирог, переводов.

Так, еще одна цитата. Сама по себе свидетельствует о безвкусице жанра и темы. На ловца, как известно, и зверь бежит. На страницах приставкинского эссе возник мой старый знакомый еще по первой поездке в Данию Лев Копелев. Его мемуары я потом, кажется, читал, и они как-то отражены у меня в дневнике.

«Писатель Лев Копелев, проживающий нынче в Кельне, в одном из своих романов описал бесчинство советских солдат, которое он наблюдал в 44 году, когда входили в Германию. И там происходили массовые мародерства, насилие и убийства…»

8 ноября, воскресенье.

После двенадцати утра уехал на дачу в Обнинск. Москва совершенно не дает работать. Но в принципе просто нет сил, нет прежнего куража на работу. Вряд ли что-либо крупное, кроме замыслов, удастся еще сделать, и такое наступает отчаяние от осознания тщетности всех моих усилий. Специально пишу в дневник о гнусных надписях в институтском туалете. «Писатели» и «художники» действовали со знанием дела, что свидетельствует об их опытности. Оставляю биографам и литературоведам разбираться в истине и данностях, почему чем у писателя судьба и биография запутаннее, тем интересней. Для них же констатирую, что в этом году парочку «голубей» застукали на ВЛК. В одной из аудиторий долго не открывали, а когда оттуда ушли двое ВЛКашников, то обнаружен был в аудитории презерватив. Чьих же рук это все дело? Воистину писатель и его герои — это разные люди.

Телевидение ожило и вздохнуло после 7-го, теперь они стремятся преуменьшить количество людей, участвовавших в манифестации. Там, где одни называют 300 тысяч человек, другие — 10, эти телевизионные другие показывают все сверху, в свое время они показывали сверху Манежную площадь.

Пресса не может успокоиться после неловкого высказывания генерала Макашова, назвавшего сионистов «жидами». Конечно, нецивилизованно говорить о еврейском вопросе. Но слово «нецивилизованно» произносили латыши и литовцы на первом съезде советов, а потом такой устроили геноцид против русских. Ведь если по существу, без сильнейшего сионистского лобби разве развалили бы Советский Союз? После рухнувшего гиганта кто прибрал к своим рукам богатство и собственность? Кто такой был Березовский, ставший ныне одним из богатейших людей, и откуда возникло его богатство? И он требует объявления вне закона компартии. Теперь все удивляются появлению национализма. Но уничтожив социализм в многонациональной стране, делавшей ставку на интернационализм, уничтожив эту идеологическую базу, когда национализму пикнуть не давали, стоит ли удивляться, что вылез из-под земли этот самый нелюбимый национализм. И зря приписывают ему красные черты, черты у него всегда одни — коричневые, красноты или голубизны добавляют те, кому это выгодно.

9 ноября, понедельник.

Весь день читал работы студентов. Прочел дипломную работу Трониной, ее прежние рассказы, вычищенные и переделанные и чудесный маленький роман «Космополит». Как много эта девушка, имеющая двоих детей и сочиняющая свои рассказы на старых сводках и оперативках министерства внутренних дел, сделала за время учебы в институте. Потом читал этюды первокурсников. Этюды слабоватые, да и мой ассистент Самид в мое отсутствие дал слишком абстрактную для ребят тему — космос. Но какова дистанция между этими этюдами и прекрасными дипломами пятикурсников. А ведь начинали последние не лучше нынешних.

Конспектирую в блокноте материалы к 5-й главе романа. Вот бы нашим демократам дать посмотреть то, что писал Мартов.

10 ноября, вторник.

Как обычно два семинара: утром — рассказы Сережи Терехова — прекрасный фейерверк; вечером — рассказы Тани Трониной. Лучший из ею написанных — об американском парне в России, здесь есть напряжение слова. Вот так день и прошел.

Воевал с Ольгой Вас. и Дмитрием Николаевичем — наводил жесткой рукой между ними мир. Дмитрий Николаевич мастерит институтский файл в Интернет: открывается этот файл с ректора, а точнее с таких слов: «В России началась публикация дневников Ленина». Это по поводу выхода в свет первых глав моего нового романа.

Писал ли я, что вышел и 10-й номер «Юности»? Он совсем тоненький, возможно, прощальный. Денег нет, и журнал закрывается. Кризис этот журнал сожрал. Здесь интервью Т. Дорониной, глава из моего романа и дневники жены Вл. Солоухина. Неужели на этом закончится журнал, который воспитал почти всех без исключения нынешних политиков? Заканчиваются в наше время самые замечательные начинания советской власти! А что возникает взамен? Конечно, нынешние журналы появляются без решения политбюро ЦК КПСС, но ведь и умирают через два-три номера. «Юность» просуществовала эпоху.

Теперь о моей публикации в «Юности». Она уже замечена. Руслан Киреев сказал, что не очень долюбливающие меня критики «Нового мира» доброжелательно высказываются о первой главе. Это, правда, совершенно не означает, что милые дамы будут об этой публикации доброжелательно писать. Не модно.

В 12 часов ночи позвонил В.П. Смирнов: умер, не приходя в себя, Николай Стефанович Буханцов. Я, конечно, до 5 утра не спал. Николай Стефанович был на четыре года меня моложе. Мы совершенно беспомощны перед волей Бога и судьбы. Одновременно немножко пораздражался: хорош и Владимир Павлович — он довольно ловко и, главное, не дав опомниться водрузил на меня психологические заботы по похоронам и прочему. Но я тоже не совсем лох, поступок В.П. инициировал мой приказ по институту: председателем похоронной комиссии Владимир Павлович и назначен. Хоронить Н.С. будем за счет института, в наше время водружать эту обязанность только на родственников бесчеловечно.

11 ноября, среда.

Наконец-то вышел в свет 11-й номер «Нового мира». В нем материал В.С. Я не называю его ни рассказом, ни повестью. Думаю, что это нечто большее — жизнь. Вечером пошлю ребят забирать из редакции экземпляры. Эта публикация ее сильно поддержит. Как много значила публикация в «Новом мире» во времена нашей юности. Мечты сбываются, когда они стали воспоминаниями.

В Московском отделении открылось совещание молодых писателей и, параллельно ему, встреча писателей Москвы и Орла. Мы всех приезжих расселили за счет Литинститута в гостинице и общежитии. На совещании были интересные доклады и сообщения. Как всегда, довольно косноязычно, но по существу блестяще говорил Лобанов. В частности, об особенностях отношений с Богом в иудаистской религии, ссылаясь на эпизод борьбы Иакова с Богом в романе Томаса Манна. Довольно внезапно Владимир Иванович Гусев поднял, чтобы обозначить Литинститут, меня, и мне пришлось плести какую-то речь. Я говорил о своей озабоченности качеством набора на ВЛК и о двух модных тенденциях современной молодой прозы: постмодернистский, а значит вторичный текст, или «боговдохновенный», вялый и штампованный, как ранее тексты о КПСС. Вот таковы все хваленые «христианские рассказы». Примитивную канву христианства наши писатели выучили быстро, как в свое время быстро выучили примитивную и вульгарную социологию. Так писать, ничего не открывая, легче.

12 ноября, четверг.

Институт делает экспертизу по текстам Коха и Чубайса. Проходя в кабинет, вижу, как из приемной выносят магнитофон с большими вертикальными дисками. Слушали телефонные переговоры этих двух фигурантов современной истории, записанные на пленку. «Спецы» говорят, что тексты совсем криминальные по лексике, с большим количеством мата, речений из быта качков и бандитов. Будто переговариваются не два вице-премьера, а служащие «Коза ностры».

В прессе и в средствах массовой информации разворачивается целая кампания против идиотского высказывания Макашова. Глядя на эту плохо, торопливо и ненавистно приготовленную стряпню, я думаю об обратном ее эффекте. Наконец-то страна узнала, что в правительстве у нас действительно большинство евреев. Брошены все главные силы от Кобзона до Табакова. Простые люди, которым еврейский вопрос был до лампочки, наконец-то начнут в нем разбираться, переспросят у знающих, что такое погромы, узнают в том числе и наши еврейские персоналии. Если бы уж надо было ответить старому придурку, то я бы один раз дал его речь целиком, а после нее без каких-либо комментариев показал с десяток портретов знаменитых евреев.

Сегодня «Труд» вышел с подборкой «О «еврейском вопросе». Вот парочка высказываний оттуда:

«Светлана Т., 39 лет, домохозяйка, русская, г. Ногинск:

— Лично я к евреям отношусь хорошо, они такие же люди. И направленные против них акции я не одобряю. А вообще «еврейский вопрос» придумали политики и вы, журналисты!»

Здесь можно говорить и о мастерстве журналиста, и о мастерстве думанья домохозяйки в зависимости от того, кто этот текст замостырил. «Они такие же люди».

Другое высказывание:

«Геннадий В., 61 год, американский коммерсант, еврей:

— Так называемый «еврейский вопрос» и вынудил меня 15 лет назад покинуть Россию. Недавно вернулся ненадолго в Москву и увидел, что на моей родине, которую я люблю, мало что изменилось, и последние события в Думе стали тому подтверждением. Но тем не менее запрещать компартию в этой связи я бы не стал.

Здесь можно откомментировать только то, что дорогой Геннадий, получив образование и возможность к эмиграции именно в России, опять приезжает на свою милую родину — видимо, бизнес с широкими и не крохоборамироссиянами намного легче крутить здесь, чем где-либо в Африке.

Что касается авторства высказывания о запрещении компартии, то оно принадлежит г-ну Березовскому, еврею, секретарю совета СНГ. Это очень богатый человек, который, естественно, боится доктрин компартии. Вот образец использования служебного положения в личных и националистических целях.

Прочел писания В.С., это потрясающе, как глубоко, серьезно и искренне. Какой удивительный диагноз времени! Я думаю, это произведение окажет довольно серьезное влияние на литературу. Стоящий рядом Солженицын сильно ей в письме и искренности проигрывает. Я почему-то предвижу, что с этим номером «Нового мира» произойдет то же, что в свое время с номером, в котором были напечатаны Бондарев и я. «Моя» часть номера в библиотечных экземплярах в отличие от бондаревской была совершенно замызгана. Не хочу этими своими высказываниями умалить ни большое дыхание Солженицына, ни поразительный талант Бондарева.

13 ноября, пятница.

Сегодня хоронили Николая Стефановича Буханцова. Погода в Москве стоит ужасная, снег и мороз, даже до больницы в конце Кутузовского проспекта проехали с некоторым трудом. Федя загрузил в свою «газель» пятнадцать человек, да еще троих привез я на «Жигулях». Сначала состоялась в морге больницы небольшая гражданская панихида, потом отпевание в соседствующей с моргом часовне. Все выступившие — Смирнов, Гусев, Архипова — говорили хорошо и сердечно. Портрет вырисовался довольно верный честного, не хватающего звезд с неба человека, в известной мере умятого временем: сначала был парторгом института, потом профоргом, председателем месткома. От власти отойти боялся, как мне казалось, хотел жить по совести, но жил по времени. В своем слове опирался я на цитату из Писания: «Хромые внидут первыми», которую рассматривал как некое обозначение человеческих свойств. В наше время совесть — это тоже причина рефлексии и недостаток. Вот эта рефлексия, может быть, Николая Стефановича и убила.

В четыре часа в институте в столовой у Альберта Дмитриевича начались поминки, было человек пятьдесят. Все меня очень благодарили, говорили о христианском поведении, но мне мотивы такой исступленной благодарности были непонятны — если в институте были деньги, то почему бы не сделать. Похороны, кажется, нам обойдутся долларов в 600. Родня размахнулась и купила очень дорогой гроб, с откидывающейся крышкой. Надо было предупредить, чтобы не выходили за рамки.

Не успел я принести на работу публикацию В.С., как началось повальное чтение. «Болезнь» В.С. отличается одной особенностью — прочитав первую страницу, оторваться от вещи невозможно. Вот она, притягательная сила «теплых» вещей.

14 ноября, суббота.

Сегодня день моего годового «заработка» — итог конкурса Пенне. На этот раз финалистами стали, как я, наверное, писал, Евгений Носов за небольшой рассказик, Андрей Волос за цикл рассказов, тематически связанных с распадом Союза (действие рассказов, несмотря на тонкие литературные вуали, происходит в Таджикистане). Лауреатом стал Борис Васильев за совершенно беллетристический роман с библейским названием. Здесь полный, столь ценимый нынче набор: царь, коронация, влюбленные, какие-то просвещенные меценаты, Ходынка. Публика вынесла свой вердикт — проголосовала за имя. Это тот случай, когда публика не права, когда демократия лжива и несодержательна. Но во всем случившемся виноваты и мы, жюри. Мы все, кто читал, поставили Васильеву, чтобы не ссориться, потому что результаты наших голосований становятся известны, поставили по нескольку баллов. Двое-трое поклонников этого клана в литературе и этого беллетристического направления, не читая романа, поставили по восьмерке или девятке, а в результате Васильев попал в шорт лист. Попадать в шорт лист такая литература не должна бы. А публика, мальчики и девочки, проголосовали за кино, за былое.

Прием был дорогой, представительный, но еда, несмотря на высокую планку ресторана, невкусной.

На приеме Чупринин просил у меня материалы академии. Скандалы вокруг академии назревают, к сожалению, я пойду подельщиком и стану расхлебывать вину.

Сегодня «Независимая» напечатала рецензию на первую главу моего романа о Ленине. Некий С. Поваляев назвал рецензию так: «Титан и ректор», в целом тон уважительный и рецензия положительная. Интересна мысль: «предсовнаркома диктует ректору».

15 ноября, воскресенье.

Ездил к Владиславу в Егорьевск. Только что у него прошла предзащита докторской. Живет он плохо: двухкомнатная квартира на первом этаже с отоплением от АГВ, без ванной комнаты, без горячей воды, с крошечной кухней. У него трое мальчишек, старший, Алеша, учится в Бауманском, он приезжает по субботам домой, и каждый раз ему надо 30 на дорогу и 100 рублей на неделю. Галя по-прежнему работает в школе, преподает в начальных классах. Владислав работает на две или три ставки, но совершенно не жалуется и не считает, что живет плохо. Все живут надеждами. Об их образе существования говорит обед, которым они меня накормили: маринованные грибы, салатик домашнего консервирования, суп с маленьким кусочком мяса, жареная картошка. Пить чай мы с Владиком ходили к его теще. В этом деревенском доме на окраине Егорьевска, как я вспомнил, играли его свадьбу. Мы все тогда были молодые, я только научился водить и приезжал на первой своей машине, на «запорожце».

В автобусе и метро прочел дипломную работу Кати. Она написала, еще, правда, сырую, повесть о лесбиянках. Такой смелости я от нее не ожидал. Прочел также несколько замечательно выписанных вещей Бойко. Много откровенного, выписанного до уровня стихотворений. Его путь, конечно, это документальная проза, для большой прозы он слишком опытный стилист, и слишком много в душе его знаний и усталости.

На обратном пути в метро купил вчерашнюю «МК»: «Депутат Кобзон уже вторую неделю не может спокойно войти в Думу. Парами прогуливаются перед входом в парламент старушки с портретами Макашова на груди и не дают известному певцу прохода. Нет, они не просят у него автографа. «Жидовская морда», — кричат они». Тоже глас народа. Старушки представляют, как певец разбогател, они видят, как разбогател Березовский, Ходорковский, которых им регулярно представляет Миткова, а они, старушки, их дети не разбогатели…»

16 ноября, понедельник.

Сегодня с 9 часов утра в общежитии. Каждую копейку для института приходится добывать с боем. Уже два месяца у нас в общежитии живут латыши — молодые актеры из русско-латышской студии Олега Табакова. Платят они много, значительно больше, чем мы берем в обычном порядке. Но они были недовольны туалетом на этаже, даже не они, а их дирекция. Возможно, здесь играла роль и какая-то интрига, может быть даже и некая маржа при снятии в наем других апартаментов. В общем, ребят переселили, но на новом месте им не понравилось, и студийцы вернулись. Тем не менее проблема туалета осталась, если мы хотим в течение пяти лет получать по 900 долларов ежемесячно. Подрядчики за переустройство туалета и умывальной комнаты брали бешеные деньги. Я отчаянно торговался и вместо 50 тысяч сторговал все за 35. Во время этого торга было и озарение, и восторг, и удовлетворение от победы.

В двенадцать часов дня сам вместе с Еленой Алимовной принимал экзамены у Напрюшкина и Раджабова. Вмазали ребятам по трояку, но тем не менее Раджабов сделал невероятные успехи. Этот темный дагестанский парень вдруг заговорил о принципе контаминации в римском фарсе. Как я рад, что не дал себя уломать нашему деканату дневного отделения. Не интеллигентный я человек. Но если я и грешен перед Богом, то много мне простится именно за то, что я боролся за каждого способного человека. За каждого ребенка, которому не был родителями выдан стартовый материал.

17 ноября, вторник.

Ходил пешком на Поварскую в Содружество, к Пулатову. На углу бывшей Герцена и бывшей Наташи Кочуевской обратил внимание на жилой дом, в котором жили знаменитые актеры. Внизу, на первом этаже, был прекрасный магазин театральных принадлежностей с прекрасным книжным отделом. Теперь здесь «Механнефтьбанк».

На объединенном семинаре обсудили Тронину. Первому курсу она понравилась больше, чем пятому.

Вечером занимался Лениным. Звонила Эмилия Алексеевна, требовала от меня третью главу и говорила, как они счастливы от того, что «Независимая» дала рецензию.

Забыл написать, что Леша попал в небольшую аварию, когда вместе с Федей ездил на базу ремонтироваться. По словам Феди, он не виноват, и в той ситуации, которая случилась, вел себя идеально. Но ведь с утра от него пахло перегаром, и я сам сел за руль. А под вечер в нашем гараже появился Лешин друг по Усолью Паша, тот самый, который приезжал с ним раньше и который потом за какое-то хулиганство сел. Вышел по амнистии. Я сразу отрезал, что устраивать Пашу не буду и пусть он на следующий день уезжает из Москвы. Как показывают обстоятельства, он не уехал.

18 ноября, среда.

Вот она, сила влияния. День ознаменовался тем, что Алексей пришел домой в три часа ночи и пьяный, а утром я его по-черному ругал. А когда я пришел домой, то обнаружил, что все его личные вещи собраны и его нет. Что-то сразу же меня тут ожгло. Я кинулся к потайному ящичку, где хранил резервные деньги, собранные в свое время на операцию В.С. Толстенькая пачечка отчаянно исхудала. Я долго буду рассуждать о психологии вора и о соблазне. Черт с ним! Малые несчастья хранят нас от больших.

19 ноября, четверг

Умер в больнице наш студент Саша Костюк. Мне об этом позвонили домой. Саша вел у нас секцию тэквандо. Умер от саркомы лимфатической системы. Почему так внезапно и рано умирают молодые, может быть, от огорчения? Лучше пусть умирают придурки, зачатые в хмелю, которые насилуют принципы жизни. Возвращаясь к моей ситуации, я все время задумываюсь: почему? Я не могу понять эту неблагодарную природу человека, не могу постичь это иждивенчество по отношению к жизни.

Утром был на внеочередном съезде «Духовного наследия». Мне всегда одиноко среди политиканов. Все время думаю: зачем мне все это? Зачем я им? Приходится полагать, что мы одинаково страдаем за родину. Тем не менее другие, кажется, не рефлектируют. Был весь наш патриотический набор: Зюганов, Подберезкин, Тарасов, Говорухин, Драпеко. Как сумело наше время придать новый смысл знакомым словам! Я имею в виду разделение на патриотов и демократов. Разве патриоты не демократы, разве патриоты не либералы? Но демократами себя называют Чубайс и Гайдар, значит, мы не демократы. Я ведь тоже человек консервативно-либеральных взглядов, но если слово «либеральный» приватизировал Жириновский, то я не либерал.

Интересно на съезде говорил Зюганов, хотя сейчас, когда я пишу эти строки, я не могу ничего вспомнить. Но вот помню хорошо одного из выступавших священников и его мысль, что кризис не в государстве, а в мозгах. Это очень совпало с моей мыслью о кризисе этики, которая имеет главенствующую роль во всех земных делах. Забыв о ближнем и сострадании, президент подписывает указы, а простой народ пьет и грабит друг друга. Очень интересно для меня говорил дважды Герой Советского Союза космонавт Аксенов. Он так же, как и я, пытается в начало всех размышлений о власти и государстве поставить нормальную, всех объединяющую идею.

Вечером позвонила мать лешиного друга Сергея и интересовалась Пашей. Я сказал ей правду о Паше и его судимостях, начертанных на его руках, и вчерне о поступке Леши, укравшем деньги. Они, оказывается, не уехали, как я предполагал, в Самару, хотя наказывали сказать, если я позвоню, что уехали. Уже заранее я злорадствую, представляя как через две или три недели, когда все потратит, пропьет и прогуляет, когда или посадят, или будет на грани того, Леша примется переживать, что никогда не сможет вернуться в дом, который живет другой жизнью. Зла против него у меня нет, в конечном итоге тем, что так небрежно храню большие деньги, я его соблазнил, но есть некое злорадство: я-то потерял только деньги, которые наживу, а ты единственный в своей жизни шанс. Но ушло идеалистическое представление, что кого-то можно перевоспитать. Вот она, сила семьи, в которой многие сидели. И ничего с этим не поделаешь. Поколение песни.

20 ноября, пятница.

Приехал на работу своим ходом, потому что у Феди разные хозяйственные по институту дела и занимать в этом случае машину под свою персону мне не хотелось. Вот и почувствовалось отсутствие второго шофера.

Встречался с китаистом Дмитрием Николаевичем Воскресенским, давним приятелем Александра Ивановича. Говорили о Китае и о принципах набора на китайский семинар. Я не устаю удивляться таким идиотам, как я. Государство уже давно не заботится о государственных интересах, а только о собственности, детях и внуках президента, а мы все еще думаем о государственной политике, как мы ее понимаем.

Вечером, как член комиссии по премиям мэрии, ходил в цирк на Цветном бульваре, дирекция выставила лишь один дурно названный аттракцион «На слонах вокруг света». Конечно, принимали льстиво, как умеют принять в цирке и театре, усадили в ложу директора, поставили в антракте и вино, и шампанское, и фрукты. Я ограничился чашкой фруктового чая, а вот Саша Великодный, мой студент, с которым я ходил, смел половину блюда с бутербродами.

Кажется, единственное, что в стране не за последние демократические времена, — это цирк. Я даже подобрел к покойному Юрию Никулину. Прекрасное представление, хорошая атмосфера. Цирк, в котором я был много лет назад, показался мне больше и праздничнее. Но как работают слоны! Как работают дрессировщики! Все кажется мне сказочным. Дрессировщиков и основных артистов номера Таисии и Алексея Чернова будто бы и не видно. Я невольно этих слонов, среди которых редкостная африканская слониха Флора только что не говорит, сравнивал со своей собакой. Да разве она так послушна, так терпелива, так внимательна? Совершенно великолепен был и, кажется, сын дрессировщиков, молодой актер, исполняющий в аттракционе роль, несколько похожую на Паганеля. Такой немыслимый темперамент и такая милая ненавязчивая раскованность. Выставили ли на премию и его? Феноменальный был и еще один номер — «Гимнаст на ремнях» (Антон Беляков). Если Корниловы — это цирковая династия с наработанной репутацией и связями, то Беляков, видимо, новенький, за него некому попросить. Попытаюсь сыграть роль Деда Мороза и выдвину его сам.

21 ноября, суббота.

Я опять занимаюсь политикой — на II съезде НПСР (Народно-патриотический союз России). Съезд проходил в Колонном зале. Над сценой написанные синими буквами слова: «Возродим великое Отечество».

Билет был с печатью. Зюганов — председатель движения, а Рыжков, председатель исполкома. Началось все с ошеломляющего для меня известия — смерть Г.В. Старовойтовой. Ее убили, как я узнал потом, накануне в Ленинграде из автомата. Много есть версий убийства, но, конечно, есть попытка связать это все с ее политической деятельностью и каким-то образом соединить еще и с антисемитской истерией, начатой газетами. Был город Ленинградом — там не убивали депутатов парламента. По одной из версий она везла с собой крупную сумму денег для проведения выборной кампании. Чувство сожаления у меня огромное, потому что она живой была человек и хорошо поляризовала, выявляя тенденции политической жизни. Отчетливо помню, что сыграла покойная существенную роль в развале Союза, подталкивая, в частности, к этому Армению, отчетливо чувствую, как не любила она все русское, но жаль, очень жаль. В конце концов свою смерть она же и посеяла.

После двух первых часов работы я ушел. Доклад Зюганова был хорош, с отчетливо читающимися стилистическими правками Проханова. Прозвучало несколько выступлений, где вещи назывались своими именами, но за всем этим чувствовалась усталость, стремление все сделать не своими руками, а при помощи газет. Невольно сравниваю с голодной агрессией социал-демократов начала века. Импотентность выдается за цивилизованность. В зале патриотов всегда пахнет старой одеждой. Выписывал словосочетания у Зюганова: «бездарные реформы», «чикагские мальчики», «русскоговорящие банкиры», «сирены свободного рынка», «либеральный погром», «всевластие уголовщины».

К понятию «русскоговорящие». И любят Россию, и любят язык, и зарабатывают здесь, но сердце и все приоритеты в другом месте. Ролан Быков православие принял за два или три дня до смерти. Какой актер пропал! Какой делец ушел из жизни!

Перебирая достижения культуры в патриотическом лагере, Зюганов говорил об Орле и о многочисленных премиях, которые возникли в провинции. В этой связи вспомнил рассказ Гусева, как М. выбивал себе премию, кажется, Бунина. К премиям этим у меня отношение брезгливое: мы выдаем их сами себе. Здесь царство большевизма.

Один из следующих докладчиков, кажется, председатель Аграрной партии Михаил Лапшин, назвал цифру: 600 тысяч сельских ребятишек не посещают школу. Это значит, что через десяток лет у нас будет 300 тыс. неграмотных солдат.

Интересный факт: губернатор Саратовской области Аяцков, прославившийся тем, что ввел у себя в области куплю-продажу земли, на выборах прошел лишь потому, что выдавал себя за противника права собственности на землю. Это к вопросу, хотел ли бы я быть политиком.

Я сидел рядом с космонавтом Аксеновым, чье выступление так мне понравилось на съезде «Духовного наследия». Он интересно говорил о духовных приоритетах, на которых только и может стоять государство, о религии, о дарвинизме, о необходимой нам системе выборов президента, которая не позволила бы подтасовывать и фальсифицировать выборы.

23 ноября, понедельник.

Вечером без машины, которая поехала в Шереметьево встречать делегацию китайских писателей, пришлось ехать в общежитие. С этими писателями надо было поужинать, а потом взглянуть, как там обстоят дела: во вторник хоронят Сашу Костюка, смерть впервые в нашем студенческом общежитии.

Очень рад был встретить снова Лю Сяопина, я уже привык к его хитроумной физиономии. За ужином, который накрыли внизу в пустом баре, он мне сказал, что говорил о моей книжке, и консультант издательства, ведущий русскую литературу, предложил включить в эту переводную книжку «Стоящую в дверях» и еще пару рассказов. Меня поразило, что в Китае знают «Стоящую» по журнальной публикации. Повесть не была напечатана и во время своей поездки в Китай я о ней не говорил.

По своему обыкновению, китайцы не пили. Все заготовленное для них спиртное, а его заготовили немало, тут же ночью допивал персонал.

24 ноября, вторник.

Все эти дни идет сильнейшее политическое напряжение вокруг смерти Галины Старовойтовой. Уже давно проигравшие свою политическую жизнь такие вожди демократов, как Гайдар, Куркова воспользовались этой смертью, чтобы отсветиться и попытаться переломить политическую ситуацию в свою пользу. У меня сложилось впечатление, что никто, как демократы, хотят драки, репрессий, погромов. В одном случае, применив силу, они снова войдут во власть, в другом — отойдут в сторону, чтобы снова диссиденствовать, протестовать, обладать моральным авторитетом страдальцев. Разрушенное государство, разрушенные судьбы людей никого не волнуют. Я Старовойтову, конечно, не любил, потому что она делала и говорила все, что было противно моему сердцу, каждый ее призыв оборачивался новым несчастьем для России. Но без нее жизнь станет преснее, обеднеет. Мне рассказали, что в телевизионных кадрах съезда НПСР в тот момент, когда Зюганов объявил о смерти Старовойтовой, я перекрестился. Я хорошо, чувственной памятью, помню этот момент, потому что испугался некоторой импульсивной неуместности этого своего жеста в этих стенах и среди этих людей. Сделал я это инстинктивно. Именно этот мимолетный эпизод телевидение и показало.

Обсуждали диплом Кати Володькиной. Повесть о лесбиянках не так хороша, как хотелось бы, но девочке надо было выговориться. Я понимаю, что своих оболтусов учу всему. Раздал всем этюды с рецензиями. Семинар очень трудоемок, но мне все это нравится.

26 ноября, четверг.

Все время приходится вести и некоторую общественную работу, потому что это позволяет отбиваться и от собственно институтских проблем, помогает моим литературным делам. В двенадцать начался исполком Международного сообщества писательских союзов (Пулатов). Пулатову надо было провести съезд не раньше мая, а Союзу на Комсомольском — с налета, в надежде свалить Пулатова и завладеть собственностью. Пулатов, конечно, перебирает с татарами, Чечней и прочими шведами. Меня смущают денежные дела на Комсомольском. Куда они подевали и как растранжирили всю свою собственность? Почему все время у них какие-то «особые» отношения с арендаторами. То огромные деньги им должен банк, то они получили какого-то воинственного соседа в виде ресторана. Почему молчат, почему не протестуют? Значит, в чем-то не свободны. Недавно мы повспоминали с В. Орловым, как В.Н. Ганичев, работавший зав. сектором в ЦК ВЛКСМ, всыпал нам в «Комсомолке» за какие-то там церковные звоны.

27 ноября, пятница.

С утра воевал с О.В., которая очень хотела получить с института 5 тысяч рублей, чтобы поставить себе телефон. Эта дитя Подмосковья удивительно цепка, когда касается возможности что-либо получить. Она аргументировала это тем, что вот, дескать, Минералов и Тарасов получили телефон. Объяснить что-либо этой вольной подруге современного предпринимательства невозможно. Особенно разницу между лихим бухгалтером и даже не выдающимся, а просто серьезным ученым.

С трех часов сидел в университете дружбы народов на докторской защите Марии Ивановой. Она защищалась по житийной литературе 14–15 веков. Диссертация у нее, судя по отзывам оппонентов, блестящая, и держалась Маша великолепно, отчетливо и умно отвечала на вопросы. И платье на ней было великолепное. Я сам получил огромное удовольствие от этой атмосферы изысканнейших ученых препирательств. Насколько это интереснее моих споров с подрядчиками, бухгалтером и слесарями. Можно было бы, конечно, на защиту не ездить, предоставив все естественному течению, но я Маше симпатизирую, а у нее были некоторые напряжения с диссертацией при обсуждении среди старых завистливых теток в Институте русского языка. Группа поддержки была мощная: А.И. Горшков, Л.И. Скворцов и я. Случай не частый, чтобы ректор ездил на защиту. При таком количестве «чужих» особенно не побалуешься с интригами. Для меня эта защита имела еще и символическое значение. В конце концов Машу мы взяли на место Вас. Вас. Калугина, который при мне все никак не мог защититься, хотя мы и давали ему полный годовой отпуск на написание диссертации.

Защита происходила на четвертом или пятом этаже. Из окна был виден Ленинский проспект, машины, пешеходы, огромные жилые дома на правой, если из центра, стороне. Как величественна и отважна жизнь. Потом потемнело, налегли сумерки, зажглись фонари, летящие машины узнавались по свету фар и габаритным огням. Все это стало напоминать какую-то красочную новогоднюю картину. Надо бы жить экономней, заниматься лишь своими делами, а не лезть, благотворитель, в чужие. Тем временем жизнь, моя собственная жизнь, протекает, как песок сквозь пальцы.

Надо бы обязательно проверить новшество университета — а не покрасить ли и нам в серый цвет столешницы парт?

28 ноября, суббота.

Позвонил Володя Андреев и пригласил на премьеру к себе в театр. Давали новую пьесу Л. Зорина. Мне особенно интересно было это посмотреть, потому что я только летом читал зоринский роман-мемуары. В пьесе заняты двое: сам Андреев и Элина Быстрицкая, два народных артиста СССР. Спектакль получился прекрасный, но пьеса скучновата, практически это продолжение «Варшавской мелодии», герои встретились через много лет в аэропорту. Завязка несколько натянутая. Очень квалифицированная литературная работа, местами с блеском. Актеры крупнее текста, хотя рисуночек-то Быстрицкой напоминает рисуночек роли Барбары Крафтувны в фильме «Как быть любимой». Быстрицкая безумно женственна, но когда в самом начале она вышла с лицом старого Райкина, я не думал, что окажется так хорошо. Но все скучновато, пафос направлен вникуда. Голоса актеров и их волнение ударяются в крышу. Зорин не утерпел, чтобы не внести в пьесу несколько прелестных еврейских аккордов. Все это, конечно, рикошетит и на нашу ситуацию, и на наши дни. Округлость сценического вымысла. Для меня эта округлость прочитывается как отсутствие народных знаний и народных страстей. Все вроде ничего, и, говорят, в Израиле спектакль пользовался успехом, и авацию зрители устроили в конце, но побушевали недолго и с готовностью отпустили актеров со сцены. Актеры создавали что-то, возможно, и вопреки драматургии, укрупняя ее своими индивидуальностями. В Андрееве есть какое-то щемящее великодушие. Может быть, это лучшее, что я у него видел на сцене.

29 ноября, воскресенье.

Утром ездил в общежитие, хотелось посмотреть, что там делается в светлые выходные дни. Делается там все довольно нескладно: много мусора, грязи. На пятом этаже ремонтируют туалет, никто не убирает. Но интеллигенция всегда интеллигенция, у нее только требования к другим.

Вечером час посидел над Лениным.

Позвонила Зоя Михайловна: умер Владимир Иванович Славецкий, 47 лет, прелестный, беззлобный человек. Он умер внезапно в метро, поехал в Дом литераторов, и на следующей остановке с ним случился сердечный приступ. Остались жена, дочь с ребенком, бесконечные заботы, которые его и сгубили. Совсем недавно я разговаривал с ним и отметил для себя, как он пополнел и какую-то нервность. Определенно я уловил некоторые предчувствия. Сейчас не могу себе простить, что даже не подумал над тем, чтобы представить его к должности профессора. Но ведь мог, он заслужил, читает основные курсы. Я все думал, как он еще молод. Только в молодые годы и радоваться своей молодости, уже обремененной знанием.

Спадает истерия, связанная с гибелью Старовойтовой. Уже начали говорить, что коммунисты здесь ни при чем.

30 ноября, понедельник.

С утра распорядился относительно похорон Владимира Ивановича. Институт буквально растаскивают, причем делают это не студенты, а персонал. В четверг Лидия Васильевна попросила материальную помощь на лекарства — 200; в пятницу Раиса Александровна попросила материальную помощь на лечение, снабдив просьбу анализами на кровь и мочу, у нее один из видов гепатита — 400 рублей. По Р.А. я провел расследование, и оказалось, что в 98 году она уже получила всяких социальных льгот и помощей тысячи на четыре. Екатерина Яковлевна ежемесячно приносит рублей на 250 счет за стенографирование ученого совета. А кроме этого, около 10 тысяч рублей нам обошлись похороны Буханцова, около десяти — похороны Саши Костюка и около десяти обойдутся похороны Славецкого.

Сегодня из Германии пришла телеграмма от Вольфганга Казака. Я ему посылал книжку В.К. Харченко. Казак пишет: «Уважаемый Сергей Николаевич, благодарю Вас за любезную передачу новой книги о Вас. Это хорошее подтверждение другого столбца, на котором теперь уже много лет стоит Ваша жизнь.

Наилучшие пожелания — творческие Вам, экономические для России».

Вечером ездил в Останкино для съемки в утреннюю передачу на первый канал. Все получилось неплохо, но, Боже мой, в каком жутком состоянии телецентр. Я-то ведь помню, когда там все блестало и сверкало. Теперь там драная мебель, лохмотья побелки по углам в вестибюле, вытертый линолеум. По-прежнему бродят толпы народа. Как райские птицы, по коридорам проносятся телеведущие в своих роскошных туалетах. Но почему же всем этим много заколачивающим людям так наплевать на дом, где они работают, на место, которое приносит им доходы!!!

1 декабря, вторник.

Только три события стоит отметить: обсуждали Сашу Дмитриева на семинаре, утром смотрел свое изображение. Телевидение в общем, понравилось, некий довольно спокойный, чуть усталый и ироничный человек, несколько даже свысока рассказывает о своей работе и об окружающей его молодежи. Сама физиология этого человека — седые волосы, уже полноватая и чуть сгибающаяся спина, худое лицо — это-то как раз на меня производило самое отвратительное впечатление.

Довольно успешно обсудили Сашу Дмитриева. На всех его бандитские рассказы произвели впечатление. В них много действия, эдакий Тарантино, одно цепляется за другое. Но есть напряжение, здоровая чувственность, злость по отношению к взрослому миру. Значит, если Саша защитится, я в нем не ошибся. Вот это чувство ответственности за следующий мой, нынче первый, курс не дает мне покоя.

Во второй половине дня ездил на радиостанцию «Говорит Москва» на Татарскую улицу. Здесь совсем другое дело по сравнению с Останкино. У радиозавода откуплено огромное здание, видимо, заводоуправление, и построен информационный центр. Вскоре сюда переедет и ТВ-6. Здесь потрясающий европейский дизайн, совершенно новые по планировке и звукозащите студии. Все будто из современнейшего американского фильма. Я заглянул в окно, выходящее во двор: естественно, сам радиозавод, находящийся за окном, тлеет. Нужна власть, а не промышленность. Станция принадлежит мэрии, а значит, готовилась, как мощнейший пропагандистский бастион на случай президентской кампании Ю. Лужкова. Какие огромные вбиты в это здание, в оборудование, в новейшую мебель и прекрасный дизайн деньги. Как долго этот господин в незатейливой демократической тельмановке готовился к десанту во власть! Слишком поздно приходят ко мне настоящие, не романтические мысли о политике. Я-то все надеялся, что в народном выборе есть место и для божьего промысла.

В государстве опять скандал. Сергей Беляев, бывший глава Госкомимущества, бывший глава парламентской фракции «Наш дом — Россия», уличен в грязной и мелкой манипуляции с квартирами: все время приватизировал, потом менял, сращивал, присваивал. В результате это обаятельный и кристально-честный ленинградец стал обладателем шестикомнатной квартиры в центре. Сколько честных людей столпилось под «крышей дома твоего», о, Россия! Газеты сегодня обо всем напишут, я слышал этот криминальный рассказ по НТВ.

2 декабря, среда.

Дмитрий Николаевич принес мне первую порцию откликов на ленинскую публикацию в Интернете. Завязали, правда, они довольно занятно, в виде вопроса, стоит или нет публиковать ленинские дневники, подменяя мои «мемуары» «дневниками». Правда, вся публикация привязана к ректору Литинститута, а далее к самому Литинституту, к правилам приема и т. д. Из ленинской публикации делаем рекламную кампанию. Как ни удивительно, но результаты есть. В день возникает до тысячи посещений нашей странички.

3 декабря, четверг.

Провожали китайцев, пришлось давать им обед в столовой у Альберта. На этот раз все расстарались: были фирменные «горшочки» и зажгли камин. Мы еще от института подарили им какую-то хохлому. Обидно, что только мы сами понимаем необходимость китайско-российских связей. Что-то делаем для этого, боремся за престиж страны, а ведь этого никому больше не надо.

По телевизору выступал в рубрике «Герой дня» Иосиф Кобзон. Он совершил в Думе «героический» поступок: под телевизионными софитами и при внимании всех телекамер, видимо, заранее оповещенных, отказался находиться в одном зале с Макашовым, положил цветы на обозначенное место Старовойтовой и удалился. Проделал он это все на высоком уровне. Сразу видно, что привык к публичности и что это Народный артист СССР. Все забыли о слухах, которые ходили о его предприятиях, доходах и прочих высокохудожественных деяниях.

Вообще телевидение — это отличный пункт наблюдения: сегодня днем беседовали Молчанов и Дибров. Называли друг друга по именам: Дима и Володя. Володя все сетовал, какой он обиженный бывшей советской властью и как его родне плохо жилось. Времени стоило перемениться, чтобы увидеть, как сладкопевец Молчанов ругает эту демократическую власть.

Очухался, слава Богу, помощник покойной Старовойтовой Линьков. Есть версия, что Старовойтова оказалась как бы довеском. Стреляли в Линькова. Очень милый юноша, с по-южному волосатыми руками и шеей.

5 декабря, пятница.

Опять был в общежитии. В гостинице мне жалуются, что корейцы включают в сеть обогреватели по 2600 ватт, я с гневом кидаюсь проверять, а оказывается, что в комнатах не закрываются окна и щели не замазаны. В гостиничной кухне возле плит черные наплывы: «Не отмывается, Сергей Николаевич, мы уж старались». Беру в руки столовый нож, лежащий на плите, и начинаю снимать с пола слои жира. Этот нагоревший жир, связанный с грязью, снимается легко, будто сливочное масло с бутербродов. И все говорят о своем немыслимом труде, невероятном трудолюбии, о том, как устали и переработали. Наши администраторши ходят в стильной одежде и модельной обуви, и все требуют прибавки, материальной помощи и премий.

Под конец дня немножко попьянствовали на кафедре общественных наук — 60 лет со дня рождения А.С. Орлова. Вот где вклад в образование, в воспитание характера, в чужую судьбу.

Дмитрий Николаевич передал мне еще одну порцию отзывов в Интернете на «Смерть титана».

Горская Е.А.: «Я тут Вам насчет «дерьма» посылала… Но вот зашла к Вам на страничку и решила откомментировать: ну, если это Есин, то это должно быть замечательно, его книги замечательны!!!»

Вадим Якунчиков: «Батеньки, похоже, скоро появятся: Александр Пушин, Владимир Маяковий. И т. д. и т. п. Хороший способ псевдонимы придумывать».

Дмитрий Клименко: «Навряд ли это стоит сейчас делать. Это в большей части будет способствовать восстановлению прежнего строя…

Хотя, может, было бы и интересно почитать….

Если нужен категорически точный ответ — тогда НЕТ!»

Кирилл Рерминов: «Я считаю, что это более чем вредно, данный германский шпион и так сделал для России много гадости и отбросил начавшую набирать силу страну в варварство коммунизма. Эти трактаты хорошо выпускать в виде растопок для буржуек. Может стать очень актуально».

Еще мнение: «Уважаемые господа! Не знаю, почему я удостоился чести прокомментировать публикацию дневников Ленина. Текст очень интересный, но подлинность его сомнительна. Спасибо за ваше сообщение. С уважением, Сабирджан Курмаев».

Вечером был еще один занятный «герой дня» — Анатолий Игнатьевич Приставкин. С самого начала бросилась в глаза дорогая дубленка и парадный костюм. Наконец-то востребовали! Пригласили Приставкина по поводу дурацкого решения Думы восстановить памятник Дзержинскому на Лубянской площади… Не самое лучшее для этого выбрано время. Столько здесь наш образованный и умный Приставкин вылил на советскую власть, на время, на сегодняшнюю Думу, на Селезнева, который в полемическом азарте по поводу активности криминальных структур предложил ввести каторгу. Как будто бы из контекста не было ясно, для кого Селезнев предлагает эту каторгу. В одном я с Приставкиным всегда буду согласен — запрете на смертную казнь. Впечатляли примеры, когда казнили за недоказанные преступления. Например, на одного парня навесили некоторые подвиги Чикатило, в которых последний потом сознался. Не человек дал, не человеку и жизнь отбирать.

Еле удерживаюсь, чтобы не написать повесть об Алексее.

6 декабря, воскресенье.

Был на премьере пьесы Ануя в театре на Бронной. Есть сюжет, актеры, действующие лица, но скучно, потому что пьеса в один тон, в глубине не социальна, не народна, нет общих страданий, в частности рассказов об обстоятельствах. Ушел после первого акта. Прекрасно играли Вавилов и Антоненко.

Немножко продвинул пятую главу. Если бы можно было работать каждый день.

8 декабря, вторник.

Обсуждали на семинаре Олю Никитину. Она поступала к нам с эссе об Екатерине. На диплом она написала некую сказку. Ребята сказали слово «порожняк», тем не менее думаю, что вещь еще может получиться весьма значительной.

Вечером вычитывал присланную из «Юности» четвертую главу. Не так уж плохо, по крайней мере, эффекта — плотного, тесно вышитого ковра я добился. Есть психологическое напряжение и перекличка с сегодняшним днем.

Опять наскок Платоновой, на этот раз через мэра.

9 декабря, среда.

Два события.

Утром выхожу, чтобы ехать в институт, сметаю снег с крыши и тут обнаруживаю, что машина вскрыта, капот приподнят, а в моторном отсеке нет аккумулятора. Вор действовал очень поспешно: в бардачке лежит головка от магнитолы.

Средства массовой информации распространили сообщение: в Чечне найдены отрезанные головы похищенных ранее трех англичан и одного новозеландца. Эти люди приехали сюда по контракту создавать для Чечни систему сотовой связи. Их захватили, видимо, ради выкупа, но убили в процессе освобождения, чтобы чего-нибудь не разболтали. Мир содрогнулся от такой жестокости. Раньше, когда все это касалось русской крови, никого особенно подобное не интересовало. Так, в самом конце 1994 года в станице Асиновская федералам были подброшены в мешке головы четырех российских пограничников, не принимавших, кстати, участия в боевых действиях. Затрепетал ли в страхе цивилизованный мир? Англичане и несчастный новозеландец приехали в компанию, учредителями которой являются родственники вице-президента Чечни Вахи Арсанова. А теперь зарубежные фирмы отзывают своих специалистов. Ну наконец-то Запад начинает понимать, что это за народ, хотя я по-прежнему думаю, что народы ни в чем не виноваты, но есть удручающие факты, противоречащие моему мнению. А может быть, «горец» Сталин лучше нас разбирался в кавказском вопросе?

10 декабря, четверг.

«При себе необходимо иметь паспорт» — это был лейтмотив всех полученных мною документов для «собрания учредителей Московского городского регионального отделения Общероссийской политической общественной организации «Отечество». Декабрь — время созыва всяческих собраний и политических сообществ. У всех на носу регистрация, перерегистрация. Скорые выборы и прочие властолюбивые дела. Все это состоялось в большом конференц-зале мэрии. Зал прекрасный, я подумал, что это большой зал СЭВа, в котором раньше проходили важные заседания, а не собачьи свадьбы политических действий. «Отечество» — это политическая партия, которую Лужков готовит себе на выборы. Все прошло быстро, четко и определенно, по заранее заведенному сценарию. Вел ректор МГУ Садовничий. Что было действительно хорошо и с каким-то верным набором слов — это речь Лужкова. Я бы даже сказал, что впервые за многие годы в таком истинном и сочувственном контексте прозвучали слова «крестьянин» и «рабочий». Вообще, даже если Лужков и Кац, как утверждает молва, то ведь и В.И.Ленин тоже немножечко Кац. Черт с этим, пусть он ходит в кепуре и празднует хануку, лишь бы страной управлял. В общем, речь была ничего себе. Потом началось славословие под видом говорения правды и деловых советов. Говорили все старые говоруны: бывший 2-й или 3-й секретарь МГК Карабасов, нынче ректор Института стали и сплавов, философ Бокий, доктор наук, главный режиссер Марк Захаров. Этот зализывал Юрию Михайловичу в свободной импрессионистической манере, небрежно и смачно. Я тоже сидел, страдал, тоже страстно хотелось выпендриться и публично полизать, но я себя уговаривал: тебе-то чего, у тебя есть роман, который ты пишешь, у тебя есть репутация, сиди и молчи. Потом было единодушное голосование. И это демократия? Неужели так же было и в древней Греции, и в Риме?

11 декабря, пятница.

Написал еще одно «объясняющее» письмо по поводу организации музея Платонова вместо институтских аудиторий. На этот раз Мария Андреевна бросилась в ноги к Лужкову. Ее можно понять, она руководствуется многими обстоятельствами: память об отце и стремление укрепить его в строю классиков, тем более что значение Платонова умаляется в связи с тем, что политически он уже меньше демократам нужен. А ведь совсем недавно этот чувствовавший прогрессивность нового общественного строя писатель был одним из главных идеологических орудий разрушения социализма. Марии Андреевне хочется утвердить свое будущее и будущее сына, сделавшись директрисой, а должность эта почти наследственная. Наконец, она так долго терпела, что теперь хочется большего. Я ведь не могу забыть — со слов Н.В. Корниенко, — что Марья Андреевна ни строчки отцовских публикаций не отдает даром.

Сегодня на Поварской у Пулатова состоялось чествование Михаила Николаевича Алексеева в связи с его восьмидесятилетием. Это все приобретает почти ритуальный характер, наладилась и процедура, и даже сравнительно скромное меню. Старые классики-писатели с удовольствием ходят, и потому, что это приближает их к прошлой жизни, когда они в общественном смысле что-то значили, и потому, что можно поесть и даже немножко выпить. Здесь Пулатов, конечно, молодец, сохраняя иллюзию у старых людей. На столе стояла выпивка, немного фруктов, бутерброды с ветчиной, семгой, а, главное, с селедкой, на которую я в основном и нажимал. Был еще чай. Присутствуют всегда на таких чествованиях человек пятьдесят.

Интересно, что это чествование совпало с 80-летием А.И Солженицына. Писатели его не любят, и я тоже его не люблю, хотя и ценю отдельные вещи. Я понимаю титаническую самосделанность этой судьбы. Конечно, он нанес советской власти невиданный удар, который упал бы в вату, если бы не предательство Горбачева. Но мир лишился такой удивительной своей краски. Такой поразительной возможности по-другому строить жизнь. Родина оказалась в разрухе и нищете. Между прочим, Пулатов сказал о том, что сегодня, посылая Солженицыну телеграмму, он с трудом нашел несколько писателей, которые согласились эту телеграмму подписать.

Очень интересно говорил об Алексееве Михалков, нарисовав боевой путь Михаила Николаевича. В смелости, отваге и мужестве последнему не откажешь, такая бездна орденов и даже две медали «За отвагу». Вспомнил Михалков и покойную Вангу, и ее с ним свидания; она видела как бы человека в окружении душ его близких.

Как всегда, интересно говорил Бондарев. Его главный тезис — это грандиозный расцвет советской литературы, ставшей в ХХ веке самой сильной литературой столетия. С этим трудно не согласиться. Он говорил об унижении этой литературы и ее читателя.

После Юрия Васильевича пришлось говорить мне. Литература не исчезла, она превратилась в литературу подпольную. Испорчен механизм восприятия и подачи ее читателю, но литература существует и живет по тем же законам. В качестве пожелания Алексееву я сказал: живите, пока можется, и пишите — пока хочется. Я говорил также о чувстве безграничного восхищения писателями старшего поколения. Но это действительно так, я невольно встаю, когда в дверь входит Михалков.

Напротив меня сидел Распутин, но я не дождался его выступления, потому что надо было уезжать в институт, а потом в общежитие. Как обостряется к старости жажда славы и быть единственным, как начинает точить пишущего человека ревность.

Вечером в большом зале ЦДЛ состоялся вечер Эдика Балашова, народа было не много. Я понимаю, что десять-пятнадцать лет назад получить Большой зал было невероятно. Мечталось, и вот теперь запоздалый реванш. Но надо рассчитывать свои силы. Очень хорошо какой-то парень из консерватории играл Шопена. По-другому, чем во времена моей юности, суховато, мелочно, будто в банке машинка считает купюры, с такой немыслимой виртуозностью, что возникало какое-то новое временное качество.

12 декабря, суббота.

Роман о Ленине дается мне так же трудно, как восходителю на Эверест каждый сантиметр подъема. У восходителя это уже в конце пути, а у меня — с первой страницы. Где же прежняя легкость и стремительность? Долго ли это сочинение будет пить из меня соки? Надо найти ход, чтобы все кончить на 17-м году.

Вечером был в театре у Т. Дорониной на спектакле «Мадам Александра». Мне определенно везет, это опять Ануй. Беда этого театра только в одном: нет больше в труппе актера или актрисы, на которой с такой магической силой сосредоточивалось бы внимание зрителей, как оно сосредоточивается на Дорониной. Я это чувствую по себе — все, что она говорит, как она ходит, поет, что бы она ни делала, мне все нравится. В спектакле есть сцена с «любимым поэтом». Поэт читает какие-то банальные фразы из своей пьесы, а актриса сразу их делает значительными и величественными. Так задумано. Но Доронина действительно любой текст может напитать жизнью. Есть ли в наше время еще актриса такой силы и мощи? Это совершенно правильно, что у нее свой театр, свой зритель, который любит и свою драматургию, и свою актрису. Так же, наверное, были устроены и великие театры Сары Бернар и Веры Комиссаржевской.

Веду внутренние диалоги с Лешей. Иногда мне кажется, что это какая-то чудовищная ошибка. Он ведь собирался жить долго. Но я знаю, это моя логика, а у него логика сегодняшней жизни, собачья.

13 декабря, воскресенье.

Потекли сопли, не выхожу весь день из дома, болею. Словно гранитную плиту, продвигаю по полстранички в день свое сочинение. Меня пугает, что в главе «Шушенское», где все поначалу мне было видно и ясно, отсутствуют подтексты.

Не делаем ли мы в своих дневниках телевизионные новости своими личными? Звонил Вартанов, опять звал делать рейтинг и жаловался, что авторов мало и подходящих он никак не найдет. В частности, говорили об Анатолии Гребневе, который, как всегда, хвалит свое чисто местное.

Показали скромный юбилей Солженицына в театре на Таганке. В связи с этим Любимов говорил о необходимости, по его мнению, запретить компартию и сравнивал ее с фашистской. Эти высказывания, как мне кажется, делаются как некоторые магические жесты, от отчаяния, как упреждающие: а вдруг вернутся? Но ведь если и вернутся, то ведь на другом уровне, и никому не нужно будет ждать, чтобы захрипели эти морщинистые шеи. Старички-шестидесятники любят еще говорить об этих страшилках коммунистического режима, потому что это темы их юношеских кухонных разговоров. Сейчас это уже никому не интересно.

Я не люблю Солженицына, потому что во всем, в любом его действии и жесте я вижу обдуманность и расчет. Вот он отказался от ордена Андрея Первозванного… Он, видите ли, не может принять орден: «От верховной власти, доведшей Россию до сегодняшнего состояния, я награду взять не могу». Это он прочел свое письмо, которое раньше отправил в администрацию президента. И все у него на бумажке, все зафиксировано, все припасено.

В «Независимой газете» на полосу напечатана статья Золотусского о Солженицыне. Надобно бы привести здесь пару точных цитат. Вообще-то, столкнулись два честолюбца, статья каждым своим абзацем вопиет: я не меньше!

Дело Лисовского — «Голосуй, а то проиграешь». На него наезжает налоговая полиция. Вчера он уже дал интервью, ни гу-гу о ящике из-под ксерокса. Паша Лобков сегодня треплет его пожестче. В Женеве освобожден Михась, вроде бы руководитель Солнцевской группировки. Вернулся в Москву и прошел через зал ВИПа.

15 декабря, вторник. Утром был на V съезде Земского движения. Писал ли я о том, что встретил Панину и признался ей, что, кажется, в свое время погорячился, когда вышел из движения, с треском хлопнув дверью. Убедила меня в этом и быстрая рокировка главных действующих лиц этой инициативы — вот, например, почти коммунист Попович стал чином в НДР, убедило меня в этом прекрасное выступление самой Паниной в Думе, где она протестовала против льгот для глянцевой прессы. И на этот раз она сделала блестящий и не по-женски умный доклад. В своих посылках она все дальше уходит в сторону социализма.

Пишу годовой рейтинг для «Труда»:

«Бесспорным завоеванием телевидения стала картина современных нравов. Какие были показаны люди, какие поразительные портреты. Какие невероятные сотрясали этот год скандалы, так освежающие нашу художественную действительность. Как был мужественен и предприимчив бритоголовый криминалитет, возбуждающий нашу телевизионную и многоканальную атмосферу. Какими телевидение оперировало именами! Япончик и Михась, Пиночет и Макашов, Кобзон и Лисовский. Сколько было торжественных похорон и высококачественных убийств. А нераскрытых преступлений!

Как увлекательно было следить за смешными наркокурьерами, незамысловато глотающими презервативы с наркотиками. Обхохочешься, когда милого дядю наркокурьера сажают на ночной горшок. Ха-ха-ха! Прилюдно и при дамах!

А реклама! Сколько новых замечательных речений и понятий. Хагинс и дирол без сахара! О, эта реклама, с крылышками и водоотталкивающими слоями, меняющая жизнь к лучшему и вселяющая в нас уверенность.

Мне, например, нравится, что совершенно исчез с экрана телевидения так называемый человек труда. Да и что он может сказать, этот тракторист или слесарь! Его вспоминают только оборванного и грязного, когда надо продемонстрировать пьяную Россию или разных оборванцев, сгрудившихся под красным зюгановским знаменем. И чего наш хорошо одетый лидер нашел в этих давно не мытых и не получавших пенсии стариках? То ли дело золотая картинка жизни, показанная нашим телевидением! Как длинноногие русские красавицы, демонстрирующие разнообразные моды от Зайцева и Юдашкина. Как уверенны и значительны наши молодые реформаторы, во главе с кудрявым, словно Фигаро, Немцовым. А как рассудителен и округл Сергей Владиленович, талантливо спустивший пирамиду ГКО и все наши сбережения под откос. А главный приватизатор и кормилец Чубайс, зажигающий дорогостоящее электричество в стране самых больших энергетических ресурсов в мире? Мне нравятся их такие милые и порядочные лица бескорыстно радеющих за родину людей.

Но картина будет не полной, если не вспомнить малахитовые кремлевские интерьеры и обновленную мебель в старинных залах. Ничего не поделаешь, большой монархический стиль эпохи. Все это создает прекрасное обрамление для деятельности нашего неувядаемого президента, о котором плохого ни полслова. Пусть плохо говорит о нем премьер телевизионного кремлевского балета Евгений Киселев, манипулирующий своими послушными рейтингами. Вот это прыжки, вот это вращения, вот это изящнейшие позы! И все в три четверти оборота к публике. О президенте — повторяю — ни одного легкомысленного слова. Он настойчиво и талантливо, как все простые люди, болеет и упорно и самоотверженно пересаживает свой квартет по новым местам, надеясь получить нужное звучание. Вот пересадит и переменит местами все окончательно, и тогда, наконец спокойно и чинно, мы заживем с пенсиями и зарплатой в свободном капиталистическом обществе».

Появилось обращение деятелей культуры по поводу обыска у Лисовского. Список открывает Григорий Бакланов. Из всех шести фамилий, которые были названы, ни одного русского человека.

17 декабря, четверг.

Я удивительно точно сам себе строю диагнозы. Последние недели у меня болит какой-то коренной зуб. Пытаясь определить область боли, я нащупал какую-то крошечную косточку в самом углу челюсти. И мне показалось, что именно эта косточка и есть источник боли. Все так и оказалось, рентген определил, что эта крошечная, выпирающая косточка есть верхушка зуба мудрости, который почему-то растет не вертикально, а вдоль челюсти. Сразу было принято решение зуб этот выдрать. Целая поэма, как его драли. Маленькая хрупкая женщина-хирург так ловко и надежно это сделала, что я просто поразился. Несколько раз я слышал хруст кости на челюсти, и мне казалось, что у нее ничего не получается. И вот в тот момент, когда я с ужасом представил себе, что мне еще предстоит такая же процедура, а может быть и в стационаре, хрупкая хирургесса подала мне завернутый в марлевую салфетку мой неродившийся зуб. Большой, с хорошими корнями. Но я сразу же углядел на нем, на том бочку, которым зуб вылезал наружу, черное пятнышко. Это было дупло. Я даже понюхал его, ух… Отсюда и боль. Но меня поразило другое: еще не проклюнулось, еще совсем не родилось, а уже смердит.

Вчера ночью американцы опять стали бомбить Багдад. Обозреватели связывают эту решительную бомбежку с попыткой отсрочить уже почти вызревшее в конгрессе слушанье по делу об импичменте президента Клинтона. Слушанье действительно отменили. Дорого же многострадальному миру обходится честолюбие Клинтона и минет, который отстрочила ему Моника Левински. На этот раз нападение на Ирак не санкционировано ни Советом безопасности, ни какими-либо общими договоренностями. Если Клинтон человек религиозный, то неужели он не понимает, что взял на свою душу смертный грех? Каким-то силам очень хочется немедленно привести к власти Гора, который автоматически станет президентом после импичмента Клинтону. Этим силам уже мало г-жи Хиллари в Белом доме, им хочется большего. Это не моя обостренность этим вопросом, а, к сожалению, факты.

Но и об этих фактах думать не хочется, когда я попадаю в руки своего зубного врача Беллы Абрамовны. Какие прекрасные руки, какая сердечность, какой редкостный для нашего времени профессионализм! Я ведь действительно, утром и вечером чистя зубы, ловлю себя на одной и той же мысли, как прекрасно она меня прошлый раз починила.

20 декабря, воскресенье.

Начну по порядку. В пятницу прекрасно в институте отпраздновал свой день рождения. Было человек семьдесят-восемьдесят; я практически позвал к себе весь институт. Организовал я все довольно просто, дал 1000 рублей Наде Годенко на закуски, был даже торт, и 1000 рублей столовой на закупку водки. Столовая от себя прибавила салаты и вареную картошку, у меня в кабинете хранился ящик вина, оставшийся от какого-то праздника, и минеральная вода — остатки от летнего тестирования. Все получилось очень мило и сердечно. Я еще раз понял, как необходимо иногда народ собирать и заставлять между собою общаться.

Подводя внутренне итоги прожитого, я думаю, надо сказать, что я себя за волосы вытащил в категорию «хороших» людей, а главное, развил в себе до автоматизма, до инстинкта доброту и сострадание. Я не понимаю классовую или какую-нибудь еще доброту, понимаю только доброту, которая существует таковой даже во вред себе. Мне надарили кучу подарков, некоторые из них сделаны от чистого сердца, но тем не менее не дешевые.

Почему-то с особой сердечностью я встретил Наталью Александровну Бонк. К сожалению, ее дочь Ирина сейчас проходит химиотерапию. Дай Бог им обеим здоровье и спокойствие. Удивительная вещь: стоит только нацелиться на мирное начало, вырастить мир в собственном сердце, как сразу же все становятся миролюбивыми, и непроходимые преграды сразу готовы быть пройденными. Даже с Сережей Федякиным, который в свое время прислал мне заносчивое письмо, я сумел поговорить мирно. Мы вспомнили наших недавних дорогих покойников и решили, что жизнь так коротка, что не стоит отравлять ее враждою по пустякам.

Субботу и воскресенье был дома, у меня опять открылся кашель, и состояние паники подступает. Занимался писанием пятой главы, кое-что нашел, но сил уже остается все меньше. Роман о Ленине у меня должен был бы быть проходной и обычной вещью. Историческим романом в творчестве. Кстати, надо сменить подзаголовок при следующей публикации — исторический роман.

В пятницу конгресс проголосовал за пункты к импичменту, и, значит, дело передадут в сенат. Никакого сочувствия у меня к Клинтону нет, здесь уже не должностные преступления, а вранье с именем Бога на устах. Так же неестественно и двулично ведет себя Хиллари. Не очень я верю в ее всепрощение и любовь, но вот этот прагматизм, который играет в любовь, честность и христианскую терпимость, отвратителен. Безбожная нация, которая Бога превратила в хозяина биржи.

В воскресенье закончилось нападение на Багдад — будто бы все, цели достигнуты. Это разбойное нападение на страну подвело формальный итог под статусом России как великой державы. Не великая мы держава. Нашему президенту его друг Билл даже не позвонил. Война эта разрушила и всю систему противостояния в этом мире. Маленькое государство теперь стало заложником техники государства большого. Человека больше нет, он раздавлен, он смазка для ракет и снарядов. Война не народов, а война технических потенциалов, и в этой войне кто-то может быть совсем безнаказан.

21 декабря, понедельник.

Утром наш аудитор Алла Ивановна делала доклад по нашим финансам и бухгалтерии. Не все у нас ладно. И у Ольги Горшковой, и у всей бухгалтерии есть определенная инерция в работе и стремление идти легкими путями. Много ошибок идет просто от разгильдяйства. У Ольги есть еще стремление быть единовластной хозяйкой. В силу того, что она распоряжается деньгами, у нее есть и чувство, будто она их и зарабатывает. Мне уже надоело постоянное сравнивание труда конторщика с трудом профессора. И подобная аргументация: подумаешь, пришел два раза в неделю, что-нибудь прочел и убежал в другой институт. А ты попробуй!

Все мои огорчения немного скрасил спектакль нашего античного театра. На этот раз играли «Брюзгу» Менандра. Ребята выпустили чудесную программку, и столько живости и изящества было в том, что они делали, завернувшись в простыни, что я невольно залюбовался. Из моих семинаристов были особенно восхитительны Рустем Фесак в роли Пана и Володя Харченко, игравший повара Сикона. Дочь Клемона играла француженка Мари Лемер, которая учится у нас на платной основе. Как она чудесно с нежнейшим акцентом начала говорить по-русски. Елена Алимовна, собственно говоря, взрастившая этот театр, каждый раз «артистам» ставит без экзаменов оценки и зачеты.

22 декабря, вторник.

Сегодня у меня на семинаре был Владимир Николаевич Крупин. Каждому курсу я прививаю Крупина в обязательном порядке. Я не очень силен в нашем христианском учении, в истории религии, плохо знаком с христианской идеей в русской литературе. Другое дело, что в советское время я один из первых ввел в то, что я пишу, аргументацию к духу, душе и Богу, за что был увещеваем прессой. И вот для этой самой христианской пропаганды я и приглашаю Крупина. Как обычно, Володя был блестящ, информирован, рассказал мне много нового. Ах, если бы не писать и не работать ректором, а учиться. Такая у меня молодая и невежественная душа.

Обсуждали рассказы Володи Харченко. Рассказы у него еще очень несовершенные, но писать мальчик будет хорошо и свежо, как мне хочется взглянуть на него через пять лет.

23 декабря, среда.

Сегодня день ученого совета. То есть ученый совет должен был состояться в четверг, но в понедельник, когда я отвозил письмо в Союз писателей и переговорил с Ганичевым, мы договорились, что я приеду на секретариат СП в четверг. Но, кажется, Ганичев, по необязательности бывшего партработника, этот секретариат и не назначал. По крайней мере, когда я позвонил с работы вечером, то его знаменитая секретарша ответила, что ни о каком секретариате речи не шло.

Все утро сидели с Ольгой Вас. Горшковой и прикидывали наши скромные средства. На зарплату вроде нам хватает, но я-то отлично понимаю, что люди живут из последних сил. Это с одной стороны, но с другой — все новые и новые номера выкидывает наше правительство. Поэтому мы решили распатронить наши последние 14 тысяч долларов, которые собрались от обучения ирландцев, и из этих денег выплатить тринадцатую зарплату всему институту. Распределили деньги по особой шкале, отдавая приоритет преподавателям.

На совете решали относительно денег на операцию нашей студентки Ольги Седовой. У нее разрушен тазобедренный сустав, и через несколько месяцев она навсегда сядет в инвалидную коляску. Я не мог взять на себя грех испорченной жизни кого-либо.

Вечером меня порадовала Инна Андреевна Гвоздева. Вышло ее пособие по древней истории, и она с радостью мне его подарила. Что за свойство ума, который занят перебиранием генеалогии и черепков минувших эпох. Почему мне это так интересно? Посвящение на подаренной мне книге написано по латыни: ЦИТАТА. «Как безбрежно наше знание, и как мало я знаю». Институт постепенно начинает занимать особое место в московской филологии и среди вузов искусства, и я радуюсь этому. Может быть, не мои книги, а моя работа как педагога и хозяйственника и есть главное, что я сделал в жизни?

Часто, когда гуляю с собакой, вспоминаю об Алексее. Как он на такое решился, почему был так недальновиден, почему сломал собственную жизнь? Иногда я думаю, что он мучается от совершенного и не спит. Это особая порода новых людей: люди без рефлексии. Я ужасаюсь и себе, ради чего я взваливал на себя такой воз?

Днем меня в СП подвозил Самид на своей новой «ниве». Я спросил, сколько она стоит, — 3800 долларов. Остальное не продолжаю, но с потерей я уже примирился и думаю о случившемся меньше.

25 декабря, пятница.

Утром состоялось годовое собрание московских ректоров. Все прошло в Институте стали и сплавов, который нынче, наверное, поименован какой-нибудь академией. Я впервые увидел нашего нового министра Филиппова. Он сделал доклад, из которого, кроме кое-каких прочих деталей, я узнал, что если соизмерять в долларах и определить цифрой 3 бюджет прошлогодний, то наш бюджет этого года можно было бы определить цифрой 2. Тем не менее он принят нашей Думой. Здесь важна личность Примакова, который, если и экономит, то, значит, на дело, на развитие села и промышленности.

Внешне собрание — это седые и седоватые головы и старая кожа. Ректоров было много, вузов в Москве около сотни.

В 16.30 состоялась встреча с Александром Зиновьевым. Он приехал с женой Ольгой Мироновной и говорил очень интересно. Многое было особенно интересно для меня. Вообще, у меня с Зиновьевым много совпадений. Так же как и меня, вошедшего в литературу поздно и внезапно, когда все места были распределены, Зиновьева, по его словам, эмиграция не приняла. И там все распределено и размечено: кто гений, а кто просто талантлив. Очень похоже и то, как его стараются не замечать сопредельники. Фраза, что он истинно русский человек, о многом говорит.

Зиновьев им платит той же монетой, рассказывает, как против него выступил Солженицын, и кроет как доносчиков Мамардашвили и прочих философов-современников.

Особенно интересно и горячо он говорил о феномене советской литературы — самой могучей и мощной, по его мнению, литературы двадцатого столетия. В целом это действительно так. Поразительно точное у него наблюдение над творчеством Шолохова: «Тихий Дон» бесспорно шолоховский уже и потому, что такое мог написать только очень молодой и неопытный писатель».

Я пригласил Зиновьева, который входит в тройку лучших логиков мира, на работу к нам в институт. В апреле он покупает квартиру и переезжает на родину из Мюнхена.

27 декабря, воскресенье.

Вечером сегодня уезжаю в Ленинград, чтобы вручить дипломы нашим ленинградским коллегам-академикам. Весь день работал над романом и слонялся по дому. Настроение хреноватое, не могу сосредоточиться. Телефон, институтские дела и Валя не дают мне по-настоящему собраться. Как ни один из моих романов этот располагает к сосредоточенности и ежедневной методической работе. Вязь слов рвется, и приходится почти наобум выхватывать петельку.

Вчера был в институте, посидел и послушал, как принимают зачеты. Все-таки у нас дивная молодежь! Я сейчас вроде бы и забыл, что сам был молодым, сам все быстро и на лету хватал. Поражаюсь мгновенностью реакции, объемом знаний.

Вечером был у Владислава Александровича Пронина. Говорили об эмиграции, вспомнили Льва Копелева и Раису Орлову. Я высказывался в том духе, что Копелева я не люблю, думаю, что моя нелюбовь базируется на том, что он просто много знающий человек, но человек не очень талантливый, хотя и претендующий. Орлова и талантливее и умнее его, но ведь тоже, до того как стала эмигранткой, писала, что прикажете: образ коммуниста в американской литературе, Говард Фаст. Я ей во время нашего знакомства очень симпатизировал, хотя и не забывал, что муж и жена всегда одна сатана. Умный Пронин на такие мои речи помалкивает.

По телевидению уже все забыто, о Старовойтовой ни слова. За последние дни несколько раз говорил с Генриеэттой Карповной: идет новый виток фестиваля. Как обычно, денег нет, и, как обычно, подключают меня. Я определился с программой института: Куняев, Гусев, театр под руководством Володи Дьяченко и «Алканост». Писал ли я, что невероятно щедрая «Терра» опять дала деньжат?

29 декабря, вторник.

Прямо с поезда приехал на работу. Ездил в Ленинград — в понедельник утром туда приехал, а вечером обратно — по линии академии, чтобы вручить академические дипломы новым академикам — директору Государственной библиотеки Зайцеву, директору Пушкинского дома Скатову, Ивану Сабило, с которым я раньше не был знаком, но проникся симпатией, также незнакомому мне лингвисту и словарнику Кузнецову и поэту Глебу Горбовскому. Глеб Горбовский поэт прекрасный, но попал в список академиков, потому что в свое время, называя будущих академиков, я перепутал Глеба Горбовского с Глебом Горышиным. Глеб Горышин, оказывается, два года назад умер. Мне было по-настоящему и искренне жаль писателя, но вот в моей памяти он еще два года был жив. На церемонии вручения, которая состоялась в Государственной библиотеке, Горбовский прочел очень хорошие новые стихи. Жалко, что не я, а предприимчивый Зайцев догадался взять у поэта автограф.

Ленинград очень какой-то неубранный, шел дождь, на улице наледи. Заходил в Гостиный двор: там роскошно, но пустовато.

В дороге читал в «Литературном Санкт-Петербурге» статьи Николая Коняева и Ивана Сабило. Писатели подарили мне несколько экземпляров этой газеты. Как иногда более легкая журналистика, оставляющая после себя ощущение пустоты, начинает замещать художественное творчество. Статьи Сабило и Коняева мне понравились, особенно интересны наблюдения Коняева о борьбе Романовых с церковью. А самодержец и вынужден всегда бороться. Спорным мне кажется искупительность Николая II за грехи целой династии.

Ужасно жалкое впечатление произвел на меня Союз писателей, вернее Ленинградское отделение. Отделение помещается на 4-м этаже Б.Конюшенной, возле Невского. Всего несколько комнат. Я очень жалею, что не был в бывшем помещении, расположившемся в Шереметьевском дворце. Бывшее сгорело после арбитражного суда. До этого демократическая часть выделилась в союз петербургских писателей и потребовала выселения патриотов. Но суд решил по закону. Что выделившаяся часть, т. е. выделившаяся организация, должна уходить, как уходит женившийся сын из семьи.

Весь день занимался экономическими и хозяйственными делами. Под вечер пришел Саша Семенец с 1-го курса поэтического семинара, которого до сих пор не прописали. Парень рассказывает, что голодает, и что вынужден иногда больным приезжать в институт, чтобы пообедать. Я взялся за трубку и накричал на Лыгарева, который, дескать, плохо следит за паспортисткой. Сразу же оказал Семенцу материальную помощь в размере 300 рублей. Три с половиной его стипендии. Я вообще слишком жалостлив в подобных случаях. Потом ездил на стадион «Автомобилист», где играла наша институтская футбольная команда. Собирался посмотреть на «физкультуру» уже давно и рад, что это сделал. Очень хороший зал для игр и прекрасный бассейн. Заманил, оказывается, меня на стадион Тычинин, чтобы показать футболистов, у которых я осенью должен найти талант к прозе или публицистике. Хороший институт должен быть славен и своей командой. Очень хорошо играет Дима Мартынов, вообще в футбол играют только наши русачки. Умные мальчики сидят дома, читают книжки и ведут содержательные разговоры.

Вечером читал гомосексуальный роман Димы Лычева, напечатанный в Праге. Меня это интересует после моего «Затмения Марса». Отсутствие человеческой идеи. В этом смысле «Богоматерь цветов» Жене не перешибить.

30 декабря, среда.

Утром выяснилось, что в Кремль на прием меня на этот раз не пригласили. Не думаю, что это воля Бугаева. Скорее, кто-то из аппаратчиков утырил мой пригласительный билет для кого-то из своих присных. Уже сразу почувствовался уход Татьяны Иосифовны, она бы за этим приглядела. Но, может быть, это и к лучшему?

Весь день продолжал тяжбу с Ильей Шапиро. Один из его арендаторов, которого он вытряхает, захотел выйти на институт напрямую. И вышел на Володю Харлова. Я даже этому обрадовался, потому что нашли взаимовыгодную и простую схему платежей, включив коммуналку в стоимость аренды. В последний момент пришлось этому арендатору отказывать. Разговор у меня с Шапиро произошел поздно вечером накануне, это стоило мне бессонной ночи. Кое-что мне пришлось ему вспомнить. О упоительное чувство развязанных рук и отсутствия «зацепочек» и «крючочков»! Зато я в отместку этому упорному арендатору отгрохал и отослал утром по факсу письмо. Вот оно, великое умение формулировать и ставить в определенной последовательности строго определенные слова.

Вечером поехал в общежитие, где уже началась предпраздничная подготовка. Наша Ирина Евгеньевна встретила меня в новом перманенте. После того как я выставил ее мужа Гену, уже давно немножко работающего, а в основном имитирующего работу электрика, она поняла, что я возьмусь и за нее. Институту дорого, кроме зарплаты, содержать ее в двухкомнатной квартире. Если бы я еще чувствовал, что она экономит институтские деньги, но барышня предпочитает спокойствие. Общежитие ее раздражает, грязная жизнь студентов может остаться грязной, а я запрусь в своем двухкомнатном замке и постараюсь как можно реже из него выходить. Что касается меня, я не прощаю людям отсутствие энтузиазма.

Теперь о наших дорогих студентах, пробегающих мимо меня словно мимо водопроводчика. В новом, только что построенном туалете на пятом этаже уже кто-то из них вывинтил для личного пользования лампочку. Дела предновогодние, и в комнате должно быть светло. Но туалет, кажется, будет стоять. К сожалению, когда его строили, ни Ирина Евгеньевна, ни Сергей Иванович, ни Леша Тиматков не следили за всей этой операцией, поэтому довольно много огрехов. Наши специалисты, принимая и подписывая сдаточный акт, не обратили внимание, что им вместо новой двери, которая числилась по смете, впиндюрили старую. Ну почему никто не хочет работать? И почему я так много сил отдаю этим проблемам, которые никем, кроме меня, не будут вспоминаться? И на это уходит жизнь.

Вышел очередной номер «Юности», там у меня третья, плехановская глава. Отзывы вроде пока неплохие, но ведь никто и не представляет моего замысла целиком. Мне-то самому кажется, что все это скучновато. До сих пор не могу отыскать «образ» Шушенского, стержень внутренний, соотносимый с сегодняшним временем посыл. Промелькнула мысль — приезд Крупской. А разве соединение двух людей, прошедших по жизни, не есть событие?

31 декабря, четверг.

Вчера крупно поругался с В.С. Она, конечно, очень больной человек, но не хочет понимать, каким образом я зарабатываю деньги, что мне как писателю надо сосредоточиться, но ей еще нужно бесконечное и каждодневное внимание. В общем, высказаться до конца пока не могу. Всю жизнь я еще борюсь с ее недоброжелательством в словах по отношению к другим людям. По мере приближения этих людей к ней ее недоброжелательность усиливается. Мы ссоримся не из-за денег, не из-за политических дефиниций, а только когда я пытаюсь в ответ на ее инвективу установить какую-нибудь справедливость. «Если я никому не нужна, я завтра после поездки на диализ могу не возвращаться». — «Ну, тогда я могу уйти совсем». Это уже моя реплика, голодного раздраженного работой и только что вернувшегося со службы человека, который пытается что-то себе приготовить.

Вчера поссорились с моим уходом из дома, возвращение — с миром. Все, как обычно. Значит, весь день сегодня отношения ровные. Я с утра создавал фаршированного судака, потом ходил по магазинам. Вечером тихо и мирно посидели за столом. Был С.П., который нас не бросает. Звонил из Ирландии Сережа Мартынов и из Парижа сестра. По НТВ показали «Куклы» с мотивами «Гибели «Титаника». Героиней этих кукол стала Раиса Максимовна Горбачева. Под символическим сюжетом «гибели» мы входим в новый год. Ельцин с обращением не выступал. Вместо него довольно остроумный текст произнесла его кукла из последней передачи. Политически это довольно занятно, но «аппарат» и близкие определенно не хотят показывать президента, которого «мы сами выбрали».

Во время моего блуждания по рынку днем я обратил внимание, что цены выросли. Яйца уже 17–18 за десяток, а еще недавно я брал их за 8–9. С первого числа повышается тариф за электричество.