"Рассказы и очерки (1850-1859)" - читать интересную книгу автора (Диккенс Чарльз)

СЫСКНАЯ ПОЛИЦИЯ Перевод Н. Вольпин

Мы отнюдь не из тех, кто свято верил в старую полицию с Боу-стрит[31]. Сказать по правде, мы полагаем, что репутация у этих господ была дутая. Помимо того, что иные из них были людьми очень невысокой нравственности и слишком привыкли иметь дело с ворами и другими подонками, - в обществе они при каждом удобном случае напускали на себя таинственность и не в меру важничали. Неизменно находя поддержку в неспособных судьях, заботившихся об одном - как бы скрыть свое бессилие, и располагая перьями тогдашних борзописцев, они сделались героями легенды. И хотя там, где требовалось предотвратить преступление, полиция всегда оказывалась совершенно беспомощной, а в деле сыска - распушенной, ненадежной и неповоротливой, многие по сей день верят в эту легенду о ней.

С другой стороны, силы сыска, организованные вместе с учреждением новой полиции, так хорошо подобраны и вышколены, действуют так методически и так несуетливо, ведут расследование с таким профессиональным умением и всегда так неуклонно и спокойно несут свою службу обществу, что, в сущности, общество знает о них слишком мало, - ему неизвестна и десятая доля той пользы, какую они ему приносят. Придя к такому убеждению и пожелав познакомиться ближе с этими людьми, мы обратились к начальству Скотленд-Ярда[32] с просьбой предоставить нам возможность, если это не вызовет возражений но официальной линии, побеседовать с сыщиками. Нам охотно и любезно пошли навстречу, и мы с некиим инспектором наметили на некий вечер дружеское собеседование между нами и группой сыщиков в редакции "Домашнего чтения" на Веллингтон-стрит в Лондоне, близ Стрэнда. Так, согласно договоренности, состоялась встреча, которую мы и намерены здесь описать. Позволим себе заметить, что, хотя мы обойдем молчанием такие предметы, которых в печати лучше не касаться, поскольку это, по понятным причинам, могло бы оказаться вредным для общества или неприятным для иных уважаемых лиц, мы постараемся сделать свое описание со всею возможной точностью.

Пусть читатель сам вообразит себе святая святых "Домашнего чтения". Что вернее всего отвечает фантазии читателя, то и представит вернее всего эту великолепную комнату. Условимся только, что посередине стоит круглый стол и на нем - стаканы и сигары; а между этим внушительным столом и стеной уютно пристроился редакционный диван.

Душный вечер; смеркается. Камни Веллингтон-стрит горячи и пыльны, извозчики и конюхи у театра напротив[33] сидят разморенные, красные. Экипажи непрестанно высаживают людей, прибывших в волшебное царство; и то и дело мощный рев или окрик на мгновение оглушает нас, врываясь в раскрытые окна.

Как только стемнело, нам доложили, что пришли инспекторы Уилд и Стокер;[34] впрочем, оговорим: мы не ручаемся за правильность написания ни одного из называемых здесь имен. Инспектор Уилд представляет нам инспектора Стокера. Инспектор Уилд - мужчина средних лет, осанистый, с большими, влажными, умными глазами и сиплым голосом; у него манера в подкрепление своих слов выставлять толстенный указательный палец, держа его все время на уровне глаз или носа. Инспектор Стокер - хитрый, трезвого ума шотландец, внешним видом несколько напоминающий очень проницательного и безупречно вышколенного наставника из Педагогического училища в Глазго. Инспектора Уилда вы, пожалуй, могли бы принять за то, что он есть, инспектора Стокера - никогда.

Обряд приветствий закончен. Инспекторы Уилд и Стокер докладывают нам, что привели с собой нескольких сержантов. Идет представление сержантов - их пятеро: сержант Дорнтон, сержант Уитчем, сержант Мит, сержант Фендолл и сержант Строу. Перед нами все сыщики Скотленд-Ярда в полном составе, за одним исключением. Они садятся полукругом (по одному инспектору с двух концов), поодаль от круглого стола, лицом к редакционному дивану. Каждый из них одним взглядом сразу делает для себя опись мебели и точный портрет редакторской особы. Редактор чувствует, что любой из этих джентльменов, если потребуется, без тени колебания сможет его задержать хоть через двадцать лет.

Все в партикулярном платье. Сержант Дорнтон, человек лет пятидесяти, с медным лицом и высоким загорелым лбом, судя по его виду, был в свое время сержантом армии - Уилки мог бы написать с него солдата[35] в своем "Чтении завещания". Он славится умением упорно вести расследование индуктивным методом и, начав с ничтожных данных, возводить построение, от разгадки к разгадке, пока не возьмет человека в клещи. Сержант Уитчем, поменьше ростом и потолще, меченный оспой, с виду молчалив и задумчив - он как будто углубился в сложные арифметические подсчеты. Слывет знатоком "фасонной банды", то есть воров в щегольской одежде. Сержант Мит, гладколицый человек, со свежим ярким румянцем во всю щеку и удивительный с виду простак, известен как гроза домушников. Сержант Фендолл, светловолосый и учтивый, изысканный в разговоре, незаменим при ведении сыска по частным делам деликатного свойства. Сержант Строу - малорослый крепыш с мягкой повадкой и железной логикой; он постучит в дверь и начнет тихонько задавать вопросы, представляясь по заданию кем угодно, начиная от приютского мальчишки, и при этом взгляд у него будет младенчески невинный. Они все, как один, производят впечатление очень приличных людей; людей безупречной выдержки и недюжинного ума; в манерах ни следа развязности или угодливости; сразу чувствуется в них наблюдательность, а когда к ним обратишься - быстрота соображения; и всегда их лица носят более или менее явственный отпечаток непрестанного и сильного умственного напряжения. У них у всех хорошие глаза; и все они умеют и любят, разговаривая с человеком, кто бы он ни был, смотреть ему прямо в лицо.

Мы предлагаем закурить и наполняем стаканы (к которым, надо сказать, прикладываются очень умеренно), и редактор, чтобы завязать беседу, делает дилетантское замечание насчет карманников в обличий джентльменов. Инспектор Уилд тотчас вынимает изо рта сигару и, поведя правой рукой, говорит:

- По части "фасонной банды", сэр, посоветую вам обратиться к сержанту Уитчему. А почему? Могу вам доложить: сержант Уитчем знаком с "фасонной бандой" как ни один другой полицейский офицер в Лондоне.

Наше сердце радостно забилось, когда мы увидели эту радугу на небе, и мы оборачиваемся к сержанту Уитчему, который сразу же очень четко, в точно подобранных словах принимается развивать предмет. Все его собратья с живейшим интересом следят за его речью, отмечая в то же время, как мы ее принимаем. Понемногу, когда представляется случай, они начинают, то тот, то другой, или двое сразу, добавлять кое-что от себя, и разговор становится общим. Но собратья вмешиваются только затем, чтобы поддержать друг друга, а не опровергнуть, - более братского содружества и быть не могло бы. От "фасонной банды" мы переходим к родственным темам: говорим о кражах со взломом, о торговле краденым, о домушниках и фармазонщиках, об одаренных юношах, подвизающихся в мелком воровстве, и о прочих специалистах. Мы отмечаем, пока нам все это раскрывается, что инспектор Стокер, шотландец, всегда точен и опирается на статистику, и когда встает вопрос о цифрах, все, как по сговору, замолкают и смотрят на него.

Перебрав все виды воровского искусства, - причем наши гости следили за обсуждением с неизменным глубоким вниманием и только когда у театра через дорогу поднимался необычный шум, тот или другой из джентльменов за спиной у своего ближайшего соседа поглядывал в ту сторону в окно, - мы попросили просветить нас по ряду вопросов, как, например: вправду ли еще бывают в Лондоне случаи вооруженного грабежа - или, может быть, такому грабежу (вернее тому, что названо в жалобе грабежом) обычно предшествуют некоторые обстоятельства, которые пострадавшей стороне неудобно раскрывать и которые заставляют совсем по-другому оценить взаимоотношения грабителя и ограбленного? Безусловно так - почти всегда. Правда ли, что при ограблении частных домов, когда подозрение неизбежно падает на слуг, невинно заподозренный всем поведением и повадкой бывает так похож на виновного, что и опытный сыщик должен выносить свое суждение очень осторожно? Да, несомненно. При таких обстоятельствах обычно нет ничего обманчивей первого впечатления. Когда в общественных увеселительных местах вор узнает сыщика или же сыщик вора - хотя ранее они были друг другу незнакомы, - что позволяет им распознать друг друга? Должно быть, при любом переодевании в человеке все же ощущается, что он невнимателен к происходящему вокруг и что пришел он сюда не повеселиться, а ради своей особой цели? Совершенно верно так и узнают. Разумно или бессмысленно верить тем версиям о похождениях воров, какие слагаются по собственным их рассказам в тюрьмах, исправительных домах или где-нибудь еще? Вообще говоря, нет ничего более нелепого. Ложь их привычка и промысел; они всегда - даже когда не ждут от этого выгоды и когда им не к чему вас обольщать, - скорей соврут, чем скажут правду.

От этих тем мы незаметно переходим к самым знаменитым и страшным из крупных преступлений, совершенных за последние пятнадцать - двадцать лет. Перед нами люди, принимавшие участие в раскрытии чуть ли не всех убийств, вплоть до совсем недавнего, и в преследовании и поимке убийц. Один из наших гостей сумел нагнать пароход с переселенцами и взойти на его борт, полагая, что с ним отплыла из Англии преступница - та, что недавно повешена в Лондоне за убийство. Мы узнали от него, что пассажиров не оповестили о его задании и они, должно быть, по сей час ничего не подозревают о том; что он сошел вниз с капитаном, державшим фонарь - по- тому что было темно и в третьем классе морская болезнь всех уложила в койки, - завязал разговор с тою миссис Мэннинг, которая в самом деле оказалась на борту, насчет ее багажа, и не без труда добился от нее, чтобы она подняла голову и повернулась лицом к свету. Убедившись, что это не та, кого он разыскивает, он спокойно пересел обратно на правительственный катер, стоявший борт о борт с пароходом, и поплыл домой с добытыми сведениями.

Когда мы исчерпали и эту тему, занявшую в нашей беседе изрядное время, двое-трое поднялись со стульев, пошептались с сержантом Уитчемом и снова уселись. Сержант Уитчем наклонился немного вперед и, упершись обеими руками в колени, скромно повел такую речь:

- Мои товарищи по службе просят меня рассказать маленькую историю о том, как я захватил Томпсона, по прозванию "Улюлю". Не след бы человеку рассказывать о том, что он сделал сам; но все же, так как со мной никого не было и, стало быть, кроме меня, некому об этом рассказать, попробую, если не возражаете, сделать это, как могу.

Мы заверяем сержанта Уитчема, что он очень нас обяжет, и все располагаются слушать с большим интересом и вниманием.

- Томпсон-Улюлю, - говорит сержант Уитчем, чуть смочив губы грогом, Томпсон-Улюлю был знаменитый конокрад, барышник и плут. Томпсон вместе с одним жуликом, работавшим с ним от случая к случаю, вытянул у одного деревенского жителя кругленькую сумму под тем предлогом, что устроит его на должность - старая уловка! - а потом попал в полицейскую газету из-за лошади - лошади, которую он увел в Хартфордшире. Я должен был выследить Томпсона и, для начала, понятно, решил выяснить, где он пребывает. Жена Томпсона проживала с маленькой дочкой в Челси[36]. Зная, что Томпсон в отъезде, я стал караулить возле дома, особенно по утрам, когда приносят почту, полагая, что Томпсон, по всей вероятности, переписывается с женой. И верно, однажды утром приходит почтальон и сдает письмо у дверей миссис Томпсон. Открывает ему маленькая девочка, принимает письмо. Мы не всегда полагаемся на почтальонов, хотя в почтовых конторах чиновники всегда очень к нам обязательны. Почтальон же - тот может и помочь, а может и нет, как когда. Как бы там ни было, я перехожу улицу и говорю почтальону, после того как он сдал письмо:

- Доброе утро, как поживаете?

- Спасибо, как вы? - отвечает он.

- Вы только что доставили письмо миссис Томпсон?

- Да, доставил.

- А не приметили вы случаем, какой на нем был штемпель?

- Нет, - говорит, - не приметил.

- Вот что, - говорю я, - буду я с вами откровенен. Я веду небольшую торговлишку и отпустил Томпсону кое-что в кредит; и не могу я того стерпеть, чтоб это у меня за ним пропало. Я знаю, что у него завелись деньги, и знаю, что он в отъезде, и если бы вы мне сказали, какой на письме штемпель, я был бы вам очень обязан, вы бы очень этим одолжили мелкого торговца, который разорится, если понесет потерю.

- Хорошо, - говорит он, - но, право же, я не посмотрел на штемпель. Знаю только, что в письмо были вложены деньги - по-моему, соверен.

Для меня этого было довольно, потому что я, конечно, знал, что, если Томпсон послал жене деньги, она, наверно, напишет Томпсону с обратной почтой, чтобы подтвердить получение. Так что я сказал почтальону "благодарю-де вас" и остался стоять на страже. Было за полдень, когда я увидел, как девочка вышла. Я, конечно, пошел за ней. Она забежала в писчебумажную лавочку, и мне нет нужды вам говорить, что я подглядывал за нею в окно. Она купила почтовой бумаги, конвертов и перо. Я подумал про себя: "Идет как по маслу!" - проследил за нею до дому, а сам, уж будьте уверены, не ушел, так как знал, что миссис Томпсон пишет письмо своему Улюлю и что письмо вот-вот сдадут на почту. Примерно через час девочка вышла опять, на этот раз с письмом в руке. Я подошел и стал ей что-то говорить, неважно, что; но адрес мне подглядеть не удалось, потому что она держала письмо печатью кверху. Однако же я приметил, что на оборотной стороне письма было то, что мы называем "поцелуйчиком" - капля сургуча около печати, - и опять, вы сами понимаете, для меня этого было довольно. Я проследил, как она сдавала письмо, подождал, когда она ушла, потом зашел в контору и сказал, что мне нужен начальник. Когда он вышел ко мне, я ему сказал, что я, мол, офицер сыскной полиции; что только что сюда было сдано письмо с "поцелуйчиком" для человека, которого я разыскиваю; а чего я от вас прошу? только одного, чтобы вы мне разрешили посмотреть, куда оно адресовано. Он был очень любезен - вынул целую кучу писем из ящика под оконцем, рассыпал их по конторке обратной стороной кверху - и вот среди них нашлось то самое письмо с поцелуйчиком. На конверте значилось: "Мистеру Томасу Пиджону, Почтовая контора в Б..., до востребования". В тот же вечер поехал я в Б... ( от Лондона - сто двадцать миль, или около того). На другое утро, спозаранку, я отправился на почту; повидался с чиновником, в чьем ведении было это отделение; сказал ему, кто я такой; и что моя задача - выследить, кто придет за письмом для мистера Пиджона. Он был со мной очень вежлив и сказал, что "вам-де будет оказано всяческое наше содействие; вы можете подождать внутри, в конторе; а мы позаботимся дать вам знать, когда кто-нибудь придет за письмом". Ну хорошо, я жду три дня и уже начинаю думать, что никто и не придет. Наконец клерк мне шепнул:

- Эге! Сыщик! Тут кто-то пришел за письмом!

- Задержите его на минутку, - сказал я, а сам вышел с заднего хода, обежал кругом и стал перед конторой. Тут я увидел молодого паренька, по виду конюха, державшего лошадь за поводья - поводья-то натянулись через весь тротуар, пока он ждал у почтовой конторы, чтобы ему подали в оконце письмо. Я стал похлопывать лошадь и всякое такое.

- А ведь это, - говорю я пареньку, - кобыла мистера Джонса!

- Нет, не его.

- Нет? - говорю я. - Очень она похожа на кобылу мистера Джонса!

- А все-таки она не мистера Джонса кобыла, - говорит он, - она мистера такого-то, из "Щита Варвика".

Вскочил и был таков - вместе с письмом! Нанял я коляску, взобрался на козлы и так быстро покатил вслед за ним, что я въезжаю во двор при "Щите Варвика" в одни ворота, а он тут же в другие. Зашел я в буфет, где прислуживала молодая женщина, и спросил стакан грогу. Тотчас же входит и он и вручает ей письмо. Она бегло взглянула и, ничего не сказав, сунула письмо за зеркало над каминной полкой. Что тут делать дальше?

Прикидывал я и так и этак в уме, пока пил грог (не спуская глаз с письма), но так ничего и не придумал. Попробовал снять комнату в доме, но шла конская ярмарка или что-то еще, и гостиница была переполнена. Пришлось устраиваться на стороне, но я денька два то и дело захаживал в буфет, и письмо все лежало за зеркалом. Наконец надумал: напишу-ка я сам письмо мистеру Пиджону и посмотрю, что из этого выйдет. Написал, сдал на почту, но только я нарочно поставил на адресе вместо "мистеру Томасу Пиджону" "мистеру Джону Пиджону", посмотрим, думаю, что из этого выйдет. На другое утро (очень дождливое!), вижу, идет по улице почтальон, и я мигом в буфет пока почтальон еще не дошел до "Щита Варвика". Входит и он с моим письмом.

- Стоит у вас мистер Джон Пиджон?

- Нет... А впрочем, подождите, - говорит девушка и достает из-за зеркала письмо. - Нет, - говорит она, - это Томасу, и он тоже у нас не стоит. Не окажете ли вы мне любезность снести это на почту, на улице так мокро!

Почтальон сказал "можно!", она вложила письмо в другой конверт, надписала, подала. Он сунул письмо в шляпу и пошел.

Я без труда разглядел новый адрес. На конверте значилось "мистеру Томасу Пиджону, Почтовая контора, Р..., Нортгемптоншир, до востребования". Я немедленно двинулся в Р...; сказал там на почте то же, что и в Б...; и опять пришлось мне ждать три дня, пока кто-то явился. Наконец приезжает другой парень верхом на лошади.

- Нет ли писем для мистера Томаса Пиджона?

- А вы откуда?

- Из Новой гостиницы, близ Р..." Письмо подают, а тот в галоп и ускакал. Я порасспросил насчет Новой гостиницы под Р..., и, когда мне сказали, что это уединенное строение, что-то вроде заезжего двора, и стоит оно милях в двух от станции, я подумал: "Поеду и погляжу". Все оказалось, как мне описывали, и я зашел поразведать, что и как. Хозяйка сидела в распивочной, и я попробовал завязать с ней разговор; спрашиваю, как идут дела, заговариваю о погоде, сыро, мол, и все такое, когда в открытую дверь я увидел в соседнем помещении - то ли гостиная, то ли кухня, - сидят у огня трое мужчин; и один из них, если судить по данному мне описанию, сам Томпсон-Улюлю!

Я вхожу, подсаживаюсь к ним, стараюсь завести приятный разговор, но они оробели... приумолкли... косятся на меня, переглядываются уж как угодно, только не любезно. Примерился я к ним, и убедившись, что они все трое крепкие ребята, каждый крупнее меня, да приняв еще в соображенье, что вид у них неласковый... что дом стоит на отлете... до железной дороги - две мили... что надвигается ночь, - я решил, что не худо мне будет глотнуть для храбрости грогу. Итак, я заказал себе стаканчик - и пока я сидел у огня и попивал, Томпсон встал и вышел.

Тут еще та была трудность, что я не мог сказать наверняка, впрямь ли это Томпсон, потому что я его до тех пор в глаза не видал; и нужно мне было вполне удостовериться, что это он и есть. Так или иначе, а ничего теперь не оставалось, как последовать за ним и брать быка за рога. Я настиг его во дворе, где он разговаривал с хозяйкой. Впоследствии выяснилось, что его разыскивал за что-то еще полицейский офицер из Нортгемптона и, зная, что тот офицер (как и я) рябой, он и принял меня за него. Как я уже сказал, он, когда я подошел, стоял во дворе и разговаривал с хозяйкой. Я положил ему руку на плечо - вот так - и сказал:

- Томпсон-Улюлю, бросьте! Я вас знаю. Я сыщик из Лондона, и я беру вас под стражу за уголовное дело!

- А плевал я на вас! - говорит Улюлю.

Мы вернулись в дом, и два его товарища стали громко возмущаться, и вид их, смею вас уверить, мне не нравился.

- Отпустите человека. Что вы собираетесь с ним делать?

- Я вам скажу, что я собираюсь с ним делать. Я собираюсь отвезти его сегодня вечером в Лондон - и не быть мне живу, если я его не отвезу. Я тут не один, как вы, может быть, воображаете. Займитесь каждый своим делом и не суйтесь. Так оно для вас же будет лучше, потому что я отлично знаю вас обоих.

Я их в жизни не видел и слыхом о них не слыхал, но выпад удался: они присмирели и держались в стороне, покуда Томпсон собирался в путь. Я, однако, подумал про себя, что они, чего доброго, нагонят нас на темной дороге и попытаются отбить Томпсона; и я сказал хозяйке:

- Кто у вас тут есть из мужской прислуги, миссис?

- А никого, мы мужской прислуги не держим, - говорит она сердито.

- Но есть же у вас, полагаю, конюх?

- Да, конюх у нас есть.

- Позовите его.

Приходит молодой парень с лохматой головой.

- Помогите-ка мне, - говорю, - молодой человек. Я - офицер сыскной полиции, из Лондона. Этого человека зовут Томпсон. Я его взял под стражу за уголовное дело. Мне нужно отвезти его к железной дороге, на станцию. Именем королевы приказываю вам ехать с нами; и заметьте, друг мой, если вы откажете мне в помощи, вы наделаете себе таких хлопот, что и сами того не представляете!

Вряд ли когда-нибудь вы видели, чтобы человек сильнее вылупил глаза.

- Ну, Томпсон, поехали! - говорю я.

Но когда я вынул наручники, Томпсон закричал:

- Нет! Только не это! Этого я не стерплю! Я тихо поеду с вами, но этих штук я носить не желаю!

- Томпсон-Улюлю, - говорю, - я буду по-хорошему с вами, если и вы поведете себя по-хорошему. Дайте мне честное слово, что вы мирно поедете со мной, и я не стану надевать на вас наручники.

- Согласен, - говорит Томпсон. - Только наперед я выпью стакан бренди.

- Я и сам не прочь, - сказал я.

- Дайте и нам по стакану, хозяюшка, - сказали два его товарища, - и черт вас возьми, констебль, вы позволите вашему подручному тоже промочить горло, а?

Я разрешил, и все мы выпили вкруговую, а потом мы с конюхом благополучно отвезли Улюлю на станцию, и я в тот же вечер доставил его в Лондон. Впоследствии его оправдали за недостатком улик; и, насколько мне известно, он всегда меня нахваливает и говорит, что я лучший человек на свете.

Когда сыщик под гул одобрения закончил рассказ, инспектор Уилд важно затянулся, посмотрел в упор на хозяина дома и начал так:

- Неплохую штуку отколол я с Файки, тем самым, которого судили за подделку акций Юго-Западной железной дороги, совсем на днях. А как было дело? Могу рассказать.

По моим сведениям этот Файки с братом имели фабрику в тех вон местах (он указал куда-то через реку в сторону Сэррея[37]), и они там покупали подержанные экипажи. И вот, после нескольких безуспешных попыток схватить его другими способами, я написал ему письмо за вымышленной подписью, сообщая, что могу предложить ему для покупки лошадь и фаэтон; и что я на следующий день приеду к нему, чтобы он мог посмотреть товар, а в цене, добавил я, мы сойдемся, продается за бесценок. Затем мы со Строу пошли к одному моему знакомому, который держит конюшни и дает напрокат лошадей, и взяли мы у него на один день фаэтончик - прямо-таки шикарный выезд! Поехали мы, значит, туда, прихватив еще одного моего товарища (не из наших сотрудников); и, оставив товарища близ трактира в фаэтоне, чтоб он присмотрел за лошадью, мы пошли на фабрику - там же неподалеку. На фабрике мы увидели за работой несколько крепких молодцов. Посмотрели мы на них, соразмерили мысленно наши силы, и стало мне ясно, что провести такое дело тут на месте и пробовать нечего. Их было слишком много. Надо выманить голубчика за дверь.

- Мистер Файки, - спрашиваю, - дома?

- Нет, ушел.

- А скоро ждете его домой?

- Да не так чтоб скоро.

- Н-да! Ну, а брат его дома?

- Я его брат.

- Вот как неудачно-то вышло... Я ему вчера написал, сообщил ему, что есть у меня на продажу лошадка с фаэтоном, и я не поленился, прикатил сюда на этой самой лошадке, а брата вашего нет дома.

- Да, его нет дома. Вам не трудно будет заглянуть в другой раз?

- Да нет, никак не могу. Мне надобно продать - вот оно в чем дело; и откладывать я не могу. Может быть, вы его разыщете?

Сперва он сказал, что это никак не возможно, потом, что, право-де, он не знает, а потом, что пойдет попробует. Так, в конце концов он поднялся наверх, где был у них вроде как бы чердачок, и вот сходит вниз сам Файки в жилете, без сюртука.

- Ну, - говорит он, - дело у вас, как видно, срочное.

- Да, - говорю, - очень срочное, и вы сами увидите, продаем по дешевке - прямо за бесценок!

- Мне сейчас не так уж нужна упряжка, - говорит он, - но все-таки, где она у вас?

- Да пожалуйста, - говорю я, - тут рядом и стоит. Сходите посмотрите.

Он ничего не заподозрил, и мы пошли. И тут сразу же получилась неприятность: когда мой товарищ попробовал прокатиться по дороге, чтобы показать лошадку на рыси (а править лошадьми он не умел - правил как малый ребенок), лошадь понесла. В жизни не видал я такой скачки!

Когда лошадь отскакала свое и фаэтон стал, Файки обошел его и так и этак с видом знатока. Я тоже.

- Видите, сэр, - говорю я. - Фаэтончик самый подходящий.

- Да, неплох, - говорит он.

- Еще бы! - говорю я. - А лошадка какова! (Я вижу, он смотрит на нее.)

- Ей нет и восьми! - добавил я, оглаживая ее передние ноги.

(Честное слово, нет на свете человека, который бы меньше знал толк в лошадях, чем я, но я слышал, как мой приятель, у которого мы взяли напрокат фаэтон, говорил, что лошадке восемь лет, вот я и сказал с понимающим видом "нет и восьми".)

- Нет восьми? - переспросил он.

- Нет и восьми, - говорю я.

- Отлично, - говорит он. - Сколько же вы просите за все?

- Чтоб не торговаться, моя первая и последняя цена за весь комплект двадцать пять фунтов!

- Очень дешево, - говорит он и смотрит на меня.

- А то нет? - отвечаю я. - Я же вам сказал, отдаем за бесценок! Так вот, чтобы попусту не болтать, мне надо поскорее сбыть, потому и цена такая. Я и дальше пойду вам навстречу: можете уплатить мне сейчас половину наличными, а на остальное нацарапаете мне расписку.

- Это что-то очень дешево, - говорит он опять.

- Еще бы не дешево! - говорю я. - Садитесь и испробуйте сами, и - по рукам! Давайте прокачу!

И что же вы думаете - залезает он в фаэтон, мы тоже, и покатили по дороге. Я ведь должен был показать его одному железнодорожному служащему, которого мы посадили у окна в трактире, чтобы он его нам опознал. Но тот растерялся и не мог сказать, он это или не он - а по какой причине? Могу вам объяснить: хитрец, понимаете ли, сбрил усы.

- Славная лошадка, - говорит он, - рысистая; и фаэтон легок на ходу.

- На этот счет можете не сомневаться, - говорю я. - А теперь, мистер Файки, поведу я с вами дело напрямик, чтобы вам не тратить время зря. Я не кто иной, как инспектор Уилд, и вы арестованы.

- Нет, вы шутите? - говорит он.

- Отнюдь не шучу.

- Так сгореть мне на месте, - говорит Файки, - если это не прескверно для меня!

Вы, наверно, никогда не видели, чтобы человек был так ошеломлен.

- Надеюсь, вы мне позволите взять свой сюртук? - говорит он.

- Что ж, можно.

- Хорошо, так давайте подъедем к фабрике.

- Нет, мы, пожалуй, сделаем иначе, - говорю я. - Я ведь был уже там сегодня. Что, если нам послать кого-нибудь?

Видит он, ничего не попишешь, послал человека, надел свой сюртук, и мы преспокойно повезли молодчика в Лондон.

Еще не смолкли восторги по поводу рассказа, как все стали дружно просить гладколицего офицера с румянцем во всю щеку и удивительного с виду простака, чтоб он рассказал "историю с мясником".

Гладколицый офицер с румянцем во всю щеку и удивительный с виду простак расплылся в улыбке и мягким голосом, как будто подлащиваясь, начал свою историю с мясником:

- Тому уже лет шесть, как в Скотленд-Ярд поступило сообщение, что в Сити на оптовых снладах происходят крупные хищения товара - батиста и шелка. Дано было распоряжение заняться этим делом; и возложили его на нас троих Строу, Фендолла и меня.

- Когда вам дали это поручение, - спросили мы, - вы что же, пошли к себе и провели втроем, так сказать, министерское совещание?

- Да-а, вот именно, - ласково подхватил гладколицый офицер. - Мы долго прикидывали между собой так и этак. Выяснилось, когда мы вникли в дело, что скупщики продавали товар по дешевке - куда дешевле, чем могли бы его продавать, если бы получали его честным путем. Скупщики эти вели открытую торговлю, у них было несколько больших лавок, вполне солидных, первоклассных лавок - одна в Вест-Энде, одна в Вестминстере... Мы долго выслеживали, расспрашивали, обсуждали между собой и вот установили, что всем этим делом заправляют из одного трактира близ Смитфилда[38], у церкви святого Варфоломея, - и там же сбывается краденый товар; сторожа оптовых складов, они же и воры, поставляют его туда - понятно? - и договариваются о встрече с людьми, что посредничают между ними и скупщиками. Этот трактир посещался главным образом приезжими мясниками из деревни, когда они оказывались без службы и хотели устроиться на место; так что же мы сделали? - ха-ха-ха! - мы договорились, что я сам оденусь мясником и стану там на постой!

Острый нужен был глаз, чтобы так удачно сделать выбор и уверенно поручить роль этому сержанту. Ничто в мире не подошло бы ему лучше. Он, даже когда рассказывал, превращался в вялого, робкого, добродушного, туповатого и доверчивого молодого мясника. У него даже волосы казались пропитанными нутряным салом, когда он их приглаживал на темени, а свежий его румянец был как будто промаслен от излишка мясной пищи.

- И вот я... Ха-ха-ха! (опять-таки с доверчивым хохотком глуповатого молодого мясника)... я обрядился, как надо, сложил в узелок кое-какую одежку, прихожу в трактир и спрашиваю, нельзя ли стать у них на постой? "Да, - говорят мне, - вы можете стать у нас на постой", - отвели мне комнату, и я тут же и засел у них в распивочной. Там много собралось народу - здешние постояльцы и пришлая публика; спрашивают меня, один, другой: "Вы откуда, молодой человек? Верно, деревенский?" - "Да, говорю, деревенский. Я из Нортгемптоншира, и очень мне тут скучно, потому как Лондона я совсем не знаю, а город ух какой большой!" - "Да, город большой", - говорят они. "Большущий, - говорю я. - Скажу вам по всей правде, я сроду не бывал в таком городе. У меня от него просто голова идет кругом!" - и все, понимаете, в том же духе.

Когда кто-нибудь из приезжих мясников, проживавших там, узнавал, что я ищу места, они мне говорили: "О, мы вас устроим на место!" И они в самом деле водили меня устраиваться, - на Ньюгетский рынок, и на Ньюпортский рынок, в Клер, в Карнеби - и уж не знаю куда еще. Но жалованье оказывалось ха-ха-ха! - слишком низкое, и мне, понимаете, ничто не подходило. Кое-кто из подозрительных завсегдатаев заведения поначалу смотрел на меня недоверчиво, и мне не так-то было просто держать связь со Строу и Фендоллом - большая требовалась осторожность. Иногда, когда я выходил и останавливался где-нибудь, будто засмотревшись на витрину, а сам поглядывал по сторонам, мне случалось приметить, что тот или другой из молодчиков идет за мною следом; но у меня, наверно, в таких делах побольше было навыка, чем они полагали: я, бывало, заведу их так далеко, как посчитаю нужным или для себя удобным - иногда на изрядный конец, - а потом круто поверну назад, натолкнусь на них и скажу: "Ох, слава тебе господи, как я рад, и повезло же мне, что я с вами встретился! Что за Лондон такой! Разрази меня гром, если я опять не заблудился!" И мы шли гурьбой назад в трактир и - ха-ха-ха! закуривали мирно наши трубки, понятно?

Они, что и говорить, были ко мне очень внимательны. Так у нас повелось, что, пока я там проживал, то один, то другой ходили со мной показывать мне Лондон. Они мне показывали тюрьмы - Ньюгет показали, и когда они показывали мне Ньюгет, я стал столбом у того места, где грузчики сбрасывают на крюк свою кладь, и спрашиваю: "Ай-ай-ай! Так это тут вешают злодеев? Бог ты мой!" А они: "Тут? Видали дурачину? Нет, не тут!" И тогда они показали мне, где это на самом деле, и я опять: "Бог ты мой!" - а они: "Ну, теперь будешь знать? Запомнишь?" И я говорю, что, должно быть, запомню, если очень постараюсь - и смею вас уверить, я очень остерегался, как бы не попасться на глаза кому-нибудь из городской полиции, когда мы ходили по таким местам, потому что, если бы какому-нибудь полицейскому довелось меня узнать и заговорить со мной, тут бы сразу всему конец. Однако, по счастью, такая штука ни разу не случилась, и все шло благополучно; хотя в сношениях с моими двумя товарищами трудности были у меня просто неимоверные.

Продажа краденого товара, что приносили в трактир сторожа оптового склада, проводилась всегда в задней зале. Я долгое время никак не мог проникнуть в ту залу или подсмотреть, что там делается. Когда я сидел у камина в распивочной и этаким невинным пареньком покуривал свою трубку, мне случалось услышать, как тот или другой из участников грабежа, выходя или входя, тихонько спрашивал хозяина: "Кто такой? Чего он тут торчит?" - "Бог с вами! - отвечал хозяин, - да он же просто... ха-ха-ха! - он просто зеленый мальчишка из деревни, подыскивает себе место мясника. Он вам не помеха!" Понемногу они настолько уверились в моей простоте и так привыкли ко мне. что я мог так же свободно проходить в заднюю залу, как любой из них, и мне случалось видеть, как там в один вечер продавали не более и не менее как на семьдесят фунтов тонкого батиста, уворованного со склада на Фрайдей-стрит. Завершив сделку, покупатели всегда ставили угощение - горячий ужин, или обед, или что еще - и они в таких случаях говорили: "А ну, мясник, живо, мели зубами!" Я не уклонялся - и слушал за столом всякого рода подробности, какие нам, сыщикам, очень важно знать.

Так оно тянулось десять недель. Я все это время жил в трактире и никогда не снимал с себя одежды мясника - только когда спать ложился. Наконец, когда я доходил семерых воров и вывел на прямую (это у нас, понимаете, такое выражение, означает оно, что я выследил их и установил, где производились хищения и все такое), Строу, Фендолл и я, оповестили мы друг друга и в условленный час сделана была облава на трактир и произведены аресты. И что же в первую очередь сделали наши ребята? Схватили меня самого, - так как участники ограбления пока что еще не должны были догадываться, что я не мясник, а кто-то другой, - и тогда хозяин закричал: "Уж его-то вам незачем брать! Он бедный деревенский паренек, ему в рот положи, не проглотит!" А все же они - ха-ха-ха! - они меня забрали и сделали для виду обыск у меня в номере, где ничего не нашли, кроме плохонькой скрипки, принадлежавшей хозяину, уж не знаю, как она туда попала. Но тут хозяин, видать, круто переменил обо мне свое мнение: когда ее вытащили, он закричал: "Моя скрипочка! Вот вам и мясник! Ворюга! Я требую, чтоб его арестовали за кражу музыкальных инструментов!"

Все же тот человек, который крал товар на Фрайдей-стрит, еще не был схвачен. Он мне признался тайком, что учуял что-то неладное (потому что городская полиция схватила одного из их банды) и что намерен скрыться. Я его спросил: "Куда же вы думаете уехать, мистер Шепердсон?" - "А есть, мясничок, на Коммершел-роуд надежное местечко - "Заходящий месяц"; вот я и отсижусь там покуда что. Я назовусь Симпсоном - скромненькое имя, правда? Может, заглянешь ко мне туда, мясник?" -" Хорошо, я непременно навещу вас там", ответил я тогда и собирался, понимаете вы, честно исполнить свое обещание, потому как его, конечно, надо было взять! Назавтра я заявился еще с одним офицером в "Заходящий месяц" и спросил в буфете Симпсона. Мне указали его комнату - наверху. Мы, значит, поднимаемся по лестнице, а он смотрит вниз через перила и кричит: "Здорово, мясник! Неужели ты?" - "Я самый. Как вы тут живете?" - "Превесело, - говорит он. - А это кто с тобой?" - "Да так, один молодой человек, мой, говорю, дружок". - "Ну так заходите. Дружку мясника мы рады, как самому мяснику!" Вот я и познакомил его с моим дружком, и мы взяли его под стражу.

Вы и представить себе не можете, сэр, как у них вытянулись лица на суде, когда они узнали наконец, что я вовсе не мясник! Когда дело разбиралось в первый раз и его отложили, меня на допрос не вызывали; вызвали только при вторичном разбирательстве. И когда я вышел в полной полицейской форме давать показания и вся их компанийка увидела, как ее обвели вокруг пальца, у них там среди подсудимых прошел прямо-таки вой ужаса и отчаяния!

Когда дело перешло в Олд-Бейли[39], защитником был приглашен мистер Кларксон, но и он не мог сообразить, как обстояло дело с мясником. Он до конца был уверен, что паренек действительно мясник. Когда прокурор сказал: "Теперь, господа, пред вами предстанет офицер полиции" (разумея меня), мистер Кларксон запротестовал: "К чему нам офицер полиции? Еще один офицер полиции? И без того слишком много полицейских. Я хотел бы видеть мясника!" И тут он увидел и мясника и офицера полиции - обоих в одном лице. Из семи арестованных, привлеченных к суду, пятеро были признаны виновными и кое-кого из них закатали на каторгу. Владельца шикарной лавки в Вест-Энде засадили; вот она и вся, история с мясником!

Досказав свою историю, простачок-мясник снова преобразился в гладколицего сыщика. Но ему самому так нравилось, как они его, переодетого дракона, водили по улицам, показывая Лондон, что он не отказал себе в удовольствии вернуться к этому месту своего рассказа; и тихо повторил со смешком мясника: "Ай-ай-ай, говорю, так это тут вешают злодеев? Бог ты мой!" А они: "Тут? Видали дурачину?"

Час был поздний, и деликатные гости забеспокоились, что надоели нам, и собрались уже расходиться, но тут сержант Дорнтон, тот, что с военной выправкой, улыбаясь, поглядел вокруг и сказал:

- На прощанье, сэр, вам, может быть, любопытно будет послушать о приключениях дорожной сумки. Они не отнимут много времени и, думается мне, забавны!

Мы приветствовали дорожную сумку так же сердечно, как мистер Шепердсон - мнимого мясника в "Заходящем месяце". Сержант Дорнтон повел свой рассказ.

- В тысяча восемьсот сорок седьмом году меня направили в Чатам на розыски некоего Мешека, еврея. Он был замешан, и в немалой мере, в краже векселей: получал их от молодых людей со связями (главным образом военных) якобы на предмет учета, а потом смывался.

Когда я прибыл в Чатам, Мешека там уже не было. Все, что мне удалось о нем узнать, это что он уехал, вероятно в Лондон, и что при нем... дорожная сумка.

Я поехал обратно в город последним поездом из Блекуолла и стал расспрашивать о пассажире еврее... с дорожной сумкой.

Вокзальная контора была закрыта, так как все поезда уже прибыли. На вокзале оставались только два-три носильщика. Искать еврея с дорожной сумкой по Блекуоллской железной дороге, которая тогда вела к одному крупному интендантскому складу, было все равно, что искать иголку в стоге сена. Но оказалось, что один из тех носильщиков нес некоему еврею в некий трактир некую дорожную сумку.

Пошел я в тот трактир, но еврей только оставлял там на несколько часов свою поклажу, а потом приехал за нею в кэбе и забрал. Я задал в трактире и носильщику несколько вопросов, какие счел разумным задавать, и получил при этом такое описание... дорожной сумки:

Камлотовая сумка, на ней с одного боку вышит гарусом зеленый попугай на жердочке. Зеленый попугай на жердочке служил средством опознавания этой самой... дорожной сумки.

Зеленый попугай на жердочке вел меня следом за Мешеном в Челтнем, в Бирмингем, в Ливерпуль, к Атлантическому океану. В Ливерпуле он оказался для меня недосягаем: Мешек отбыл в Соединенные Штаты, и я бросил думать о нем и о его... дорожной сумке.

Много месяцев спустя, чуть не год, в Ирландии был ограблен банк на сумму в семь тысяч фунтов стерлингов. Грабитель, именовавшийся доктором Данди, сбежал в Америку, откуда некоторые из похищенных банкнот попали обратно к нам в страну. По нашим сведениям он как будто купил ферму в Нью-Джерси[40]. Если толково повести дело, ферму можно было отобрать и продать в пользу тех, кто был им ограблен. В этих видах я и был послан в Америку.

Я высадился в Бостоне. Поехал в Нью-Йорк. Выяснил, что он недавно менял нью-йоркские кредитные билеты на нью-джерсейские и клал деньги в банк в Нью-Брансуике. Чтобы схватить этого доктора Данди, нужно было непременно заманить его в штат Нью-Йорк, на что потребовалось немало ухищрений и трудов. Один раз с ним никак нельзя было договориться о деловом свидании. В другой раз он сам назначил время, когда приедет для встречи со мною и одним нью-йоркским должностным лицом по измышленному мною поводу; но тут у него дети заболели корью. В конце концов он прибыл пароходом, и я его схватил и засадил в нью-йоркскую тюрьму, известную под названием "Гробница"; [41] верно, слышали о ней, сэр?

Редактор подтверждает, что слышал.

- На другое утро после его ареста я поехал в "Гробницу", чтобы присутствовать на допросе у местного судьи. Когда я проходил через личный кабинет судьи и будто ненароком обвел взглядом комнату, чтоб ознакомиться с местом действия, - как это вошло у нас в привычку, - я приметил в одном углу... дорожную сумку.

И что же я увидел на той дорожной сумке? Верьте мне или не верьте зеленого попугая на жердочке, в натуральную величину.

- Эта сумка с изображением зеленого попугая на жердочке, - сказал я, принадлежит одному английскому еврею, Аарону Мешеку, и никому другому - ни живому, ни мертвому!

Поверьте моему слову, нью-йоркские полицейские чины так и раскрыли рты от изумления.

- Откуда вы это узнали? - говорят они.

- Еще бы мне не узнать зеленого попугая, - говорю я, - когда там у нас эта птица такого мне задала жару. Я всю страну исколесил в погоне за ней.

- И сумка была в самом деле Мешека? - спросили мы покорно.

- А как же! Конечно, его! Мешек сидел в это самое время в этой самой "Гробнице", по другому обвинению. Мало того. Как выяснилось, в его сумке в этот самый момент лежали кое-какие документы, имевшие касательство к мошенничеству, за которое я тогда безуспешно пытался его арестовать, да, в этой самой... сумке с попугаем!

Такие вот необычайные совпадения и вот такие ловкие приемы составляют особенность этой важной разновидности служения обществу. И в практике эти приемы постоянно совершенствуются, изощряются - поскольку они должны постоянно приноравливаться к самым разным обстоятельствам, противополагая себя все новым ухищрениям, какие только может придумать извращенная изобретательность. Всегда настороже, всегда в предельном напряжении умственных способностей, работники сыска изо дня в день, из года в год должны находить все новые способы борьбы против новых хитростей и уловок, измышляемых соединенной фантазией всех беззастенчивых нарушителей закона в Англии, ни на шаг не отставать в изобретательности от противника. На суде материал тысячи таких историй, какие мы тут рассказали, - иногда, по самому сплетенью обстоятельств романтически чудесных, - бывает заключен в стереотипную фразу "на основании полученных мною сведений, я сделал то-то и то-то". А ведь надо было, тщательно выверяя выводы и всю дедуктивную цепь, безошибочно направить подозрение на данное лицо; захватить это лицо, куда бы оно ни укрылось и что бы оно ни предприняло, чтобы не быть обнаружену. Преступник схвачен; предстал перед судом, и все. На основе сведений, которые я, офицер сыскной полиции, получил, мною это сделано; и согласно заведенному для этих случаев обычаю, я больше ничего не говорю.

Эта шахматная партия на живых фигурах, разыгрываемая перед немногими зрителями, нигде не записывается. Игрока поддерживает его интерес к игре. Суд довольствуется ее результатами. Если дозволено сравнить великое с малым, представим себе Леверье, или Адамса [42], сообщающим публике, что он на основании полученных им сведений открыл новую планету; или Колумба, сообщающим современной ему публике, что на основании полученных им сведений он открыл новый материк; вот так же сыщики сообщают, что они выявили новое мошенничество или давнишнего преступника, а процесс выявления остается неизвестным.

Итак, к полуночи наша встреча с интересными и, необычными гостями закончилась. Но поистине завершило вечер происшествие, имевшее место уже после того, как сыщики от нас ушли. К одному из них, едва ли не самому ловкому - тому, который считался первым знатоком "фасонной банды", - когда он шел домой, залезли в карман!