"Розенкранц и Гильденстерн мертвы" - читать интересную книгу автора (Стоппард Том)
 |
Действующие лица
Розенкранц
Гильденстерн
1-й актер
Альфред
Актеры (4 человека)
Гамлет
Офелия
Клавдий
Гертруда
Полоний
Воин
Горацио
Фортинбрас
Придворные, послы, солдаты и слуги
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Два человека, в костюмах елизаветинской эпохи, проводят время в местности, лишенной каких бы то ни было характерных признаков. Оба хорошо одеты – шляпы, плащи, трости и все остальное. У каждого – по большому кожаному кошельку. Кошелек Гильденстерна почти пуст. Кошелек Розенкранца почти полон. Дело в том, что они играют в орлянку. Происходит это следующим образом: Гильденстерн достает монету из кошелька, подбрасывает ее и дает ей упасть. Розенкранц разглядывает ее, определяет, что выпало, произносит «орел» – ибо так оно и есть – и опускает ее в свой кошелек. Потом процесс повторяется.
Судя по всему, они занимаются этим уже довольно долго. Постоянное выпадание «орла» – вещь невероятная, но Розенкранц ничем не выдает своего удивления, да он его и не чувствует. Впрочем, он достаточно милый человек, чтобы быть несколько смущенным тем обстоятельством, что ему перепадает так много денег его друга. Это его как-то характеризует. Гильденстерн весьма заинтересован необычностью происходящего. Его не волнуют деньги: он пытается понять смысл, подоплеку, что ли, происходящего. Отдавать себе отчет, но при этом не впадать в панику – его характерная черта. Гильденстерн сидит. Розенкранц стоит (все его движения связаны с монетами и тем, куда они падают).
Гильденстерн бросает, Розенкранц наклоняется и разглядывает.
– Орел.
Подбирает монету и опускает ее в кошелек. Сцена повторяется.
– Орел.
Сцена повторяется.
– Орел.
Сцена повторяется.
– Орел.
Сцена повторяется.
– Орел.
– Нервотрепка как вид искусства.
– Орел.
– Или просто везенье.
– Орел.
– Если только я верно определил.
– Семьдесят шесть – ноль.
Гильденстерн встает, хотя идти некуда. Он бросает, не глядя, через плечо монету; его внимание привлекает окружающая обстановка – вернее, отсутствие таковой.
– Орел.
– Менее закаленного человека это могло бы подвигнуть на пересмотр всей его веры. По крайней мере в смысле теории вероятности. (Бросает монету через плечо и идет в глубь сцены.)
– Орел.
Гильденстерн, исследуя глубину сцены, бросает через плечо еще две монеты, одну за другой. Розенкранц объявляет каждую из них «орлом».
– Теория вероятности, как кто-то остроумно заметил, исходит из предположения, что если бы шесть обезьян (удивляясь самому себе)... если бы шесть обезьян...
– Играем?
– Были бы что?
– Так ты играешь?
– А, да. (Кидает монету.) Закон средних чисел, если я правильно понимаю, означает, что шесть обезьян, будучи подброшены вверх достаточно высоко, должны примерно так же часто шлепнуться на спину, как и...
– Орел. (Он подбирает монету.)
– Что даже на первый взгляд не является глубокой мыслью. Даже без обезьянок. То есть на это никто не поставит. То есть я-то, может, и поставлю, но кто другой...
(Кидает монету.)
– Орел.
– ...Не так ли? (Бросает монету.)
– Орел.
Сцена повторяется.
– Орел. (Смотрит на Гильденстерна, смущенно смеется.) Скучновато малость, а?
– Скучновато?
– Ну...
– А как насчет нервотрепки?
– Нервотрепки?
Небольшая пауза.
– Видимо, закон сокращения прибылей. Что-то мне нехорошо. (Делает над собой усилие; достает монету, высоко ее подбрасывает, ловит, накрывает ладонью, переворачивает, подносит к глазам, разглядывает монету – и передает ее Розенкранцу.) Ладно, это был последний шанс... если мои расчеты верны.
– Восемьдесят пять подряд – это же бьет все рекорды.
– Не дури.
– Зуб даю.
– И только это? И это все?
– То есть?
– Новый рекорд? И это все, что тебе приходит в голову?
– А что, собственно...
– Никаких вопросов? Ни на секунду?
– Но ты же сам их бросал.
– Ни тени сомнения?
– Слушай, я выиграл – да или нет?
– А если б ты проиграл? Если б все шло против тебя, восемьдесят пять раз подряд, одна за одной, как сейчас?
– Восемьдесят пять подряд? Решка?
– Да! Что б ты тогда подумал?
– Ну-у... (Весело.) Я бы сначала хорошенько проверил твои монеты!
– А-а, гора с плеч. Можно по крайней мере рассчитывать на личную заинтересованность как на предварительный фактор... Это уже кое-что. Твоя беззаботность просто изумительна, если бы не... (Он внезапно оборачивается к нему и протягивает ладонь.) Дай руку.
Розенкранц пожимает ему руку. Гильденстерн тащит его к себе.
(Напряженно.) – Мы играем в орлянку уже... (Освобождает его так же резко.) Не в первый же раз мы бросаем монеты!
– Конечно нет – довольно давно, сколько я помню.
– То есть сколько?
– Забыл. Постой – восемьдесят пять раз!
– Да?
– Я так полагаю, кой-чем надо обладать – чтобы такой результат.
– Ты так полагаешь? И это все? И никакого страха?
– Страха?
– Да, страха! Такая, знаешь, щелка, сквозь которую мозги заливает светом!
– Орел... (Опускает ее в кошелек.)
Гильденстерн садится подавленный, достает монету, бросает ее, она падает между ног; смотрит на нее, поднимает и кидает ее Розенкранцу; тот опускает ее в кошелек. Достает другую, подбрасывает, ловит, накрывает ладонью, переворачивает, открывает, смотрит и кидает ее Розенкранцу; тот опускает ее в кошелек. Достает третью монету, подбрасывает, ловит правой рукой, переворачивает ее на тыльную сторону запястья левой, взмахивает им (запястьем), ловит левой, поднимает левую ногу, швыряет под нее монету, ловит ее, переворачивает и кладет ее себе на макушку, где она и остается. Подходит Розенкранц, разглядывает монету и опускает ее в кошелек.
– Боюсь...
– Я тоже.
– Боюсь, что сегодня не твой день.
– Боюсь, что как раз мой.
Небольшая пауза.
– Восемьдесят девять.
– Должно же это означать что-нибудь еще, кроме перераспределения капитала. (Размышляет.) Список возможных объяснений. Первое: я сам хочу этого. На дне моего подсознания я играю в орлянку против самого себя, используя монеты без решки во искупление своего невспоминаемого прошлого. (Бросает монету.)
– Орел.
– Второе: время остановилось намертво, и поэтому выпавший в тот миг орел повторяется в девяностый раз... (Бросает монету, разглядывает, передает ее Розенкранцу.) Но в целом сомнительно. Третье: божественное вмешательство; иными словами, благоволение свыше, ниспосланное ему, – см. притчу о детях Израилевых – или же кара свыше, ниспосланная мне, – см. притчу о жене Лота. Четвертое: эффектное подтверждение принципа, согласно которому каждая отдельная монета, подброшенная в отдельности (бросает монету), с той же вероятностью упадет как орлом, так и решкой, и поэтому нет оснований удивляться в каждую отдельную единицу времени, когда это происходит. (Это происходит – он кидает монету Розенкранцу.)
– Никогда не видел ничего подобного.
– И силлогизм: первое – он никогда не видел ничего подобного; второе – ни о чем подобном никогда не писал домой. Вывод: домой об этом писать не стоит... Домой... О чем ты прежде всего вспоминаешь?
– А, ну это... Ты имеешь в виду, что первое мне приходит в голову?
– Нет – какую вещь ты прежде всего вспоминаешь.
– Ага. (Пауза.) Не помню. Я все забыл. Это же было так давно...
– Ты не понял: я спрашиваю, что ты вспоминаешь первым после всего, что забыл?
– А, ясно. (Пауза.) Я забыл вопрос.
Гильденстерн вскакивает и шагает взад-вперед.
– Ты счастлив?
– Что?
– Ну, доволен?
– Да, думаю, что да.
– Что ты намереваешься сейчас делать?
– Не знаю. А ты?
– У меня нет намерений. Никаких. (Останавливается как вкопанный.) Значит, это был гонец... посланец... это точно. За нами послали. (Он круто оборачивается к Розенкранцу и резко произносит.) Силлогизм номер два: первое – вероятность есть фактор, оперирующий в сфере естественных сил. Второе – вероятность не оперирует как фактор. Вывод – мы во власти не-, противо– или сверхъестественных сил. Обсудим.
Розенкранц вздрагивает.
– Только без горячности.
– Прости, что это с тобой?
– Научный подход есть форма защиты от чистого чувства страха. Ну, держись крепче, поехали, итак – возражение к предыдущему силлогизму: дело тонкое, навостри уши, вдруг выйдет что-нибудь симпатичное. Если мы постулируем, как только что, что в пределах не-, противо– и сверхъестественных сил существует вероятность того, что теория вероятности не будет оперировать как фактор, тогда мы должны принять, что вероятность в первой части как фактор не оперирует, в каковом случае теория вероятности будет оперировать в пределах не-, противо– и сверхъестественных сил. И после того как мы это со всей очевидностью установили, мы имеем все основания полагать, что мы не находимся во власти не-, противо– и сверхъестественных сил. По всей вероятности, то есть. Что лично для меня большое облегчение. (Короткая пауза.) Что было бы совсем неплохо, если бы... (Он продолжает с растущим напряжением, но контролируя себя.) Мы играем в орлянку уже черт знает как давно, и все это время – если только это время – я не в силах считать нас самих чем-либо большим, чем парой золотых с орлом и решкой. Надеюсь, это не звучит чересчур удивительно. Потому что как раз неудивительность всего происходящего и есть то, что я пытаюсь ухватить. Душевное равновесие обычного игрока зависит от закона, или, пускай, тенденции, или, скажем, вероятности, или, во всяком случае, математически вычислимых шансов, которые гарантируют, что у него не сядет психика от слишком большого проигрыша – и что он не надавит на психику своему партнеру слишком большим выигрышем. Что создает некоторую гармонию и атмосферу доверия. Словом, случайность и упорядоченность образуют некий союз, в котором мы узнаем природу. В конце концов, солнце вставало примерно так же часто, как и садилось, и монета падала примерно столько же решкой, сколько и орлом. А потом прибыл посланец. За нами послали. И больше ничего не случилось. Но девяносто две монеты, подброшенные одна за другой, упали девяносто два раза орлом... И в течение последних трех минут на ветру этого безветренного дня я слышу звуки барабана и флейты...
– А вот есть еще один любопытный научный феномен – это что ногти растут после смерти, как и борода.
– Что?
– Борода.
– Но ты же еще не умер.
– Я же не сказал, что они начинают расти после смерти. (Пауза, спокойнее.) Ногти растут также и до рождения. В отличие от бороды.
– Как?
– Бороды! Да что это с тобой? (Задумчиво.) А вот, с другой стороны, на ногах ногти совсем не растут.
– Не растут?
– А нет? Смешно – я всегда обрезаю ногти. Но всякий раз, как мне приходит в голову их обрезать, их пора обрезать и на самом деле. Например, сейчас. А вот на ногах, сколько я себя помню, никогда не приходило в голову стричь. Они уже должны были бы загнуться мне на пятки. Чего не произошло. Должно быть, я обрезаю их бессознательно. Когда думаю о чем-нибудь другом.
– Слушай, ты помнишь то, что первое сегодня случилось?
– Я проснулся, я полагаю. (Возбужденно.) Постой – вспомнил – тот человек, ну, иностранец – он разбудил нас!
– Посланец. (Расслабляется и садится.)
– Ага, точно – предрассветный сумрак – и этот человек, стоящий в седле, – колотит в ставни – жуткий шум – в чем дело – откройте – и потом он назвал нас по имени – помнишь? Это он нас разбудил.
– Да.
– За нами послали.
– Да.
– Поэтому мы здесь. (Он оглядывается, лицо выражает сомнение; поясняющим тоном.) Мы путешествуем.
– Точно.
– Это было что-то срочное, а? Высочайшая воля – дескать, таков приказ, никаких расспросов – свет в конюшне – седло, ноги в руки – и копыта тоже – и проводники чуть не свернули себе шею – жуткая скачка – но мы исполняли наш долг. Ужасно, если мы опоздали.
Небольшая пауза.
– Опоздали – куда?
– Откуда я знаю? Мы же еще не там.
– Тогда что мы делаем тут, спрашиваю я себя.
– В самом деле.
– Я думаю, надо двигаться.
– Несомненно.
– Правильно, лучше двигаться.
– Точно! (Пауза.) Куда?
– Вперед.
– А. (Нерешительно.) В какую сторону? (Он оборачивается.) С какой стороны мы пришли?
– Стоп, давай все по порядку... Пробуждение. Какой-то тип барабанит в ставни. Какой-то рассвет, нас окликают по имени. Письмо, приказ... Новый рекорд в орлянку. Никто не встречает... Мы покинуты... Чтоб самим выбрать путь... И есть какое-то направление... Надо подумать.
– Слушай... Слушай...
– Ну?
– Я слышу – кажется, я слышал – это музыка.
Гильденстерн встает.
– Где?
– Словно оркестр. (Озирается и смущенно улыбается.) Звучало словно оркестр. Барабаны.
– Ну и что?
– Наверно, почудилось.
– «Красное, синее и зеленое – реально. Желтое – мистика». Общее место. Плюнь и забудь.
– Может – гром. Как барабаны...
К концу нижеследующего монолога действительно становятся слышны звуки оркестра.
– Человек, прерывающий свое путешествие из одного места в другое в третьем месте, лишённом названия, отличительных признаков, населения и вообще значения, видит единорога, который пересекает его тропинку и исчезает в лесу. Это поразительно уже само по себе; но известны случаи еще более таинственных встреч – и – уж во всяком случае, есть масса способов объяснить это просто как фантазию. Но – «Господи, – восклицает вдруг человек, оказавшийся рядом, – я, кажется, сплю, потому что я видел единорога». Что сообщает происходящему уже довольно тревожный оттенок. Третий же свидетель уже не просто усиливает тревогу – он как бы расширяет реальность происходящего, растягивает ее, делает ее тоньше; а четвертый свидетель – еще тоньше, и чем больше свидетелей, тем скорей это становится столь же тонким, как реальность, или тем, что называется общественным мнением... «Смотрите! Смотрите! – восклицает толпа. – Лошадь со стрелой во лбу! Какой-то охотник принял ее за оленя».
– Я убежден, что это оркестр.
– А он убежден, что это оркестр.
– Идут!
– Жалко, что не единорог. Было бы лучше, если б единороги.
Появляются актеры в количестве шести человек, включая мальчика Альфреда; двое толкают и катят перед собой тележку, полную костюмов и других принадлежностей; с ними – барабанщик, трубач, флейтист. Глава группы – 1-й актер – без инструмента. Он первым замечает Розенкранца и Гильденстерна и поднимает руку.
– Сто-ой!
Труппа поворачивается и останавливается.
(Радостно.) Публика!
Розенкранц и Гильденстерн приподнимаются.
– Не двигайтесь!
Они садятся. Он любовно их разглядывает.
– Превосходно. Чудно! Хорошо, что мы подвернулись.
– Для кого? Для нас?
– Будем надеяться, что так. Однако – встретить двух джентльменов на дороге – впрочем, нельзя же их встретить вне дороги.
– То есть?
– Во всяком случае, мы встретились, и как раз вовремя
– В каком смысле?
– Видите ли, мы, так сказать, ржавели, и вы столкнулись с нами в момент нашего – э-э-э-э – упадка. Завтра об эту же пору мы бы уже начисто забыли все, что умели. Мысль, не правда ли? (Щедро смеется.) Пришлось бы вернуться к тому, с чего начали, – к импровизации.
– Бродячие акробаты, так, что ли?
– Можно и покувыркаться, ежели это вам по вкусу; а поскольку времена таковы... Во всяком случае, за несколько звонких монет можем выдать вам полный набор леденящих кровь сюжетов, героев и трупов – в рифму и так – преимущественно перепетое с итальянского – и вообще – чего не сделаешь за пару звонких – даже в одной монете и то музыка.
Все актеры буквально расцветают и кланяются.
– Трагики, к вашим услугам.
Розенкранц и Гильденстерн встают.
– Мое имя Гильденстерн, а это – Розенкранц.
Гильденстерн делает ему замечание.
(Без смущения.) Виноват, его имя Гильденстерн, а Розенкранц – это я.
– Очень приятно. Конечно, мы играли и перед большей аудиторией, но ведь и качество тоже кой-чего стоит. Я вас сразу признал...
– И кто же мы?
– ...как собратьев по искусству.
– Интересно, а я думал, мы – джентльмены.
– Ну, одни считают, что мы для вас, другие, что вы для нас. Это две стороны одной монеты. Или одна сторона – двух, поскольку нас тут так много. (Снова кланяется.) Не аплодируйте слишком громко – этот мир слишком стар.
– В чем вы специализируетесь?
– Трагедии, сэр. Убийства и разоблачения, общие и частные, развязки как внезапные, так и неумолимые, мелодрамы с переодеванием на всех уровнях, включая философский. Мы вводим вас в мир интриги и иллюзии... клоуны, если угодно, убийцы – мы можем вам представить духов и битвы, поединки, героев и негодяев, страдающих любовников – можно в стихах; рапиры, вампиры или то и другое вместе, во всех смыслах, неверных жен и насилуемых девственниц – за натурализм надбавка, – впрочем, это уже относится к реализму, для которого существуют свои расценки. Что-то я разогнался, а?
– Ну, я не знаю.
– Мы берем недорого. Чуть больше будет стоить, если вы сами захотите участвовать в действии, – если, конечно, таков ваш вкус и времена таковы, каковы они есть.
– А каковы времена?
– Никакие.
– Плохие?
– Неважные. Так что именно вы предпочитаете? (Оборачивается к актерам.) Джентльмены, к делу.
Актеры выстраиваются в неровную линию.
– Ну-с, нравится вам кто-нибудь?
– А чего это они?
– Дайте волю фантазии. Их ничто не удивит.
– И сколько это?
– Принять участие?
– Посмотреть.
– Посмотреть что?
– Частное представление.
– Частное в каком смысле?
– Нас только двое. Разве это достаточно?
– В качестве публики – плачевно. В качестве ценителей – идеально.
– Ну так сколько?
– Десять гульденов.
– Десять гульденов?!
– Я хотел сказать – восемь.
– За обоих?
– С каждого. Я думаю, вы не поняли...
– Что ты имеешь в виду?
– Все, что я имею в виду, – семь.
– Да откуда ты взялся?
– Тут поблизости... Сопляки еще, конечно, но способные. Малолетние труппы, теперь это модно. Но до нашего репертуара им далеко... мы согнемся туда, куда нас нагнут.
Он многозначительно смотрит на Розенкранца, тот отвечает ему абсолютно пустым взглядом.
– Они подрастут.
– Каждую минуту рождается по детенышу. (К актерам.) Становись!
Актеры берутся за свои пожитки. Гильденстерн наконец шевелится.
– Куда вы направляетесь?
– Сто-ой!
Актеры останавливаются и оборачиваются.
– Домой, сэр.
– А откуда?
– Из дома. Мы, сэр, народ бродячий. Используем шансы там, где их находим.
– Так это был шанс?
– То есть?
– Когда встретили нас.
– А, да.
– Вы нас искали?
– Что вы!
– Тогда шанс.
– Или судьба.
– Наша или ваша?
– Редко бывает одно без другого, сэр.
– Тогда судьба.
– Вероятно. Плывем по воле волн. Сегодня, может, будем играть при дворе. А может, завтра. А может – в таверне. А может – нигде.
– Возможно, я смогу употребить свое влияние.
– В таверне?
– При дворе. Можно сказать, у меня есть кой-какое влияние.
– Можно сказать?
– У меня все-таки есть влияние.
– Все-таки что?
Гильденстерн взбешенно глядит на актера.
– У меня есть влияние.
Актер не возражает.
(Спокойней.) – Ты что-то говорил насчет участия в действии...
– Говорил, говорил, а как же! Вы сообразительней, чем ваш напарник... (Конфиденциально.) За пригоршню монет могу устроить частное и, так сказать, непочатое представление – Похищение сабинянок – точней, сабиняночки – точнее, Альфреда. (Через плечо.) Надень свое платье, Альфред...
Мальчик начинает переодеваться в женское платье.
– И за восемь гульденов вы сможете...
Гильденстерн отступает, актер следует за ним по пятам.
– ...сыграть любую роль...
Гильденстерн пятится.
– ...или обе роли за десять...
Гильденстерн пытается уйти, актер хватает его за рукав.
– ...с бисами!
Гильденстерн дает актеру пощечину. Актер отшатывается. Гильденстерн стоит, его всего трясет.
(Спокойно). Одевайся, Альфред.
Альфред натягивает на себя наполовину снятую одежду.
– Я ждал всего – всего – только не этой мерзости... птички, нагадившей на лицо... безъязыкой карлицы на обочине, указующей направление... всего! Но это... это? Ни тайны, ни достоинства, ни искусства, ни смысла... всего лишь паясничающий порнограф с выводком проституток...
– Жаль, что вы не застали нас в лучшие времена. Тогда мы были пуристами. (Выпрямляясь.) Шагом ма-арш!
– Э, будьте добры...
– Стой!
Актеры останавливаются.
– Аль-фред!
Альфред возобновляет свою возню с одеждой. Актер выходит вперед.
– Вы ведь – э-э-э – не исключительно актеры, не так ли?
– Мы актеры включительно, сэр.
– То есть устраиваете развлечения...
– Представления, сэр.
– Ну да, ясно. А что, так больше денег?
– Больше усилий, сэр.
– Поскольку времена таковы, каковы они есть.
– Да.
– Никакие.
– Именно.
– Знаете, я никогда себе не представлял...
– Понимаю...
– То есть я слыхал – но в действительности никогда...
– Понимаю.
– То есть я имею в виду – что именно вы делаете?
– Обычные вещи, сэр, только наизнанку. Представляем на сцене то, что происходит вне ее. В чем есть некий род единства – если смотреть на всякий выход как на вход куда-то.
– Ну, я не тот человек, который – нет, постойте, не спешите так – присядьте и расскажите, чего обычно люди от вас требуют...
– Шагом а-арш!
– Минуточку!
Актеры останавливаются и смотрят на него без всякого выражения.
– Ладно, хорошо – я согласен посмотреть. (Смелея.) Что бы вы сделали за это? (Он бросает им под ноги одну монету.)
Актер со своего места плюет на нее. Актеры колеблются, пытаются поднять монету; он отпихивает их назад.
– Прочь!
(Дает подзатыльник Альфреду, который снова завозился с одеждой.)
– А ты куда?
Актеры собираются уходить.
– Хотите сыграть?
Актеры оборачиваются, заинтересованно. Актер выступает вперед.
– Что именно вы предлагаете?
Гильденстерн идет к нему и, пройдя половину разделяющего их расстояния, наступает ногой на монету.
– Дубль или при своих.
– Идет... орел.
Гильденстерн поднимает ногу. Актер нагибается. Актеры толпятся вокруг. Облегченные вздохи и поздравления. Актер поднимает монету. Гильденстерн бросает ему вторую.
– Еще?
Одни актеры – «за», другие – «против». Условия те же. Актер кивает и бросает монету.
– Орел.
Выигрывает и подбирает монету.
– Еще.
Гильденстерн бросает.
– Орел.
Выигрывает, у него опять две монеты. Бросает одну.
– Орел.
Выигрывает, подбирает и тут же бросает.
– Решка.
Но выпадает орел. Гильденстерн поднимает монету. Актер бросает свою последнюю, согласно условиям, и отворачивается. Гильденстерн не поднимает ее, но наступает ногою на.
– Орел.
– Нет!
Пауза. Актеры возражают, они недовольны.
(Поясняющим тоном.)
– Им не нравятся условия.
– Точно – орел.
(Подбрасывает монету и, когда она падает, прижимает ладонью к полу.)
– Если орел – я выиграл.
– Нет!
– Я прав. (Процесс повторяется.) Если орел – я выиграл.
– Нет!
– И опять я прав. (Повторяет процесс.) Орел – я выиграл.
– Не-е-е-ет!
Он отворачивается. Актеры тоже. Гильденстерн встает и подходит к ним поближе.
– Невероятно, а? (Останавливается, расслабляется и облегченно смеется.) – Пари, что год моего рождения, умноженный на два, дает четное число.
– Вашего рождения?
– Не веришь, не надо.
– А вы мне верите?
– Тогда – пари?
– На мой год рождения.
– Идет. Нечетное – ты выигрываешь.
– Ладно.
Актеры выходят вперед, они начеку.
– Отлично. Год твоего рождения. Умножаем на два. Четное число – я выиграл, нечетное – проиграл.
Молчание. Потом – ужасный шум, когда актеры соображают, что всякое число, умноженное на два, дает четное. Ужасный шум – они протестуют. Потом – ужасная тишина.
– У нас нет денег.
Гильденстерн оборачивается к ним.
– Ах так, а что у вас есть?
Актер молча вытаскивает вперед за руку Альфреда, Гильденстерн с грустью смотрит на него.
– И это все?
– Это лучшее, что у нас есть.
– Тогда времена и впрямь дрянные.
Актер пытается что-то сказать, возразить, но Гильденстерн в ярости оборачивается к нему.
– Самый воздух воняет!
Актер отступает. Гильденстерн подходит к рампе и оборачивается.
– Альфред, поди-ка сюда.
Альфред подходит к нему и останавливается, испуганный и маленький.
(Мягко.)
– Ты часто проигрываешь, Альфред?
– Да, сэр.
– Что же у тебя могло остаться для проигрыша?
– Ничего, сэр.
Пауза. Гильденстерн смотрит на него.
– Тебе нравится быть... актером?
– Нет, сэр.
Гильденстерн смотрит вокруг, потом – в публику.
– Ты и я, Альфред, – мы могли бы сейчас устроить тут и впрямь трагическое представление.
И Альфред, у которого глаза уже давно на мокром месте, начинает хныкать.
– Ну-ну, Альфред, таким образом не заполнишь театры Европы.
Актер пытается увещевать Альфреда. Гильденстерн снова его обрывает.
(Яростно.)
– Знаете вы хоть одну пристойную пьесу?
– Пьесу?
– Представление...
– Мне показалось, вы называли себя актерами.
– О да, да, конечно; мы актеры, именно, да. Но, знаете, когда спрос так невелик...
– Но ты проиграл, нет? Как насчет какого-нибудь грека, а? Вы ведь знакомы с античными трагедиями? С этими великими классиками убийств? Все эти типы, эдипы, оресты, инцесты, братья и сестры, лезущие друг на друга, а также само...
– Срамо...
– Самоубийства... девы, возжаждавшие богов...
– И наоборот.
– В общем, в этом роде – подходит?
– Да, хотя... знаете, мы скорей принадлежим к школе, для которой главное кровь, любовь и риторика...
– Ладно, выбирайте сами... если тут есть из чего.
– Это трудноразделимо, сэр. Ну, мы можем вам выдать кровь и любовь без риторики или кровь и риторику без любви; но я не могу дать вам любовь и риторику без крови. Кровь обязательна, сэр, – все это, в общем, кровь, знаете ли.
– И это то, что как раз нужно публике?
– Это то, на что мы способны, сэр.
Небольшая пауза. Он отворачивается.
– Ну, ступай, мы дадим тебе знать.
Актер отходит в глубь сцены, Альфред – за ним.
– Тридцать восьмой!
– Номер сцены?
– Сэр?
– Одна из ваших – э-э-э – позиций? Фигур?
– Нет, сэр.
– Ах нет...
– Выходы там и там. (Указывает на обе кулисы.)
В течение последних четырех реплик сам он не двигается с места. Гильденстерн ждет.
– Ну... разве ты не пойдешь переодеться?
– Я никогда не переодеваюсь, сэр.
– То есть всегда в форме?
– Так точно.
Пауза.
– Гм, и когда же твой выход – на сцену?
– Я уже здесь.
– Но если уже, почему не начинается?
– Я уже начал.
– По-моему, еще ничего не началось. Ну, ладно, мы пошли. Приступайте.
– Я дам вам знак.
Он все еще не двигается, и неподвижность эта наконец становится заметной и несколько странной. Пауза. Розенкранц подходит к нему и останавливается, нос к носу.
– Виноват.
Пауза. Актер поднимает ногу, под ней – монета Гильденстерна. Розенкранц наступает на нее. Смеется.
– Благодарю.
Актер поворачивается и уходит. Розенкранц наклоняется над монетой.
– Пошли.
– Слушай, вот везенье.
– В чем дело?
– Это была решка.
Бросает монету Гильденстерну, который ее ловит. В это время происходит перемена освещения, в результате которой в действие как бы включается внешний мир, но не особенно сильно. И на сцену вбегает в некоторой тревоге Офелия, поддерживающая руками юбки; её преследует Гамлет. Офелия, очевидно, шила; в руках у нее какое-то рукоделие. В этой сцене они оба молчат. Гамлет – без шляпы, камзол его распахнут, чулки без подвязок спадают на щиколотки, он бледен как полотно, колени его дрожат. С печальным выражением лица он берет Офелию за плечо и крепко его сжимает, потом отстраняет ее от себя на расстояние вытянутой руки и, прижимая другую руку к своему лбу, вперяется взглядом в ее лицо, как бы желая запомнить его навсегда. Затем, махнув рукой и трижды кивнув головой – самому себе, – он поднимает взор, исполненный такой печали и глубины, как будто все его существо потрясено и сейчас он умрет. После чего он наконец выпускает ее и движется к выходу, не спуская с нее глаз... Офелия убегает в противоположную сторону.
Розенкранц и Гильденстерн стоят, окаменев. Первым приходит в себя Гильденстерн – он бросается к Розенкранцу.
– Пошли отсюда!
Но – фанфары: входят Клавдий и Гертруда в сопровождении придворных.
– Привет вам, Розенкранц (поднятой ладонью он приветствует Гильденстерна, пока Розенкранц кланяется; Гильденстерн кланяется поспешно и с опозданием)... и Гильденстерн!
Поднятой ладонью он приветствует Розенкранца, пока Гильденстерн кланяется ему; Розенкранц, не успев еще выпрямиться, сгибается снова. Опустив голову, он бросает быстрый взгляд на Гильденстерна, который готов выпрямиться.
Розенкранц и Гильденстерн поспешно поправляют на себе одежду.
Розенкранц и Гильденстерн кланяются.
– Спасибо, Розенкранц (обращаясь на этот раз к Розенкранцу, который не был готов к этому, потому что Гильденстерн уже склонил голову) и Гильденстерн (обращаясь к Гильденстерну, который согнулся пополам).
– Спасибо, Гильденстерн (обращаясь к Розенкранцу; тот кланяется, подмигивая Гильденстерну, который остается все время согнувшимся; оба кланяются, исподтишка поглядывая друг на друга)... и Розенкранц (обращается к Гильденстерну в тот момент, когда они оба выпрямляются; Гильденстерн снова кланяется).
Двое придворных выходят вперед, давая знак Розенкранцу и Гильденстерну следовать за ними.
Розенкранц и Гильденстерн направляются к выходу, но навстречу появляется Полоний. Они оба останавливаются и кланяются ему. Он кивает им и спешит на просцениум, к Клавдию. Они оборачиваются и смотрят на него.
Уходит; на сцене остаются Розенкранц и Гильденстерн.
– Я хочу домой.
– Не давай им сбить себя с толку.
– Да не для меня это...
– Ничего, скоро все будем дома – будем дома ждать погрома.
– Не по нутру мне все это...
– В нашем доме домовой...
– Голова раскалывается...
– Ходит книзу головой...
– Хва-атит!.. У меня ум за разум заходит, слышишь! В башке что-то застопорилось – точно намертво – какая-то мертвая точка – понял? И все это пахнет мертвечиной...
– Ну, ну... скоро будем не все дома... гм... ждать погрома... ну же... (Быстро.) Слушай, бывало с тобой когда-нибудь – внезапно – без всякого повода – идиотское ощущение, что не знаешь, как пишется «жена» – или «дом», – хотя сто раз писал эти слова – но ощущение такое, будто никогда не видел букв, стоящих в таком порядке?
– Я помню, что...
– Ну?
– Что было время, когда вопросов не возникало.
– Но они были. Эти или другие – не в том суть.
– Скорей ответы. Ответы были на все.
– Просто забыл.
– Ничего не забыл – я всегда прекрасно помнил свое имя и твое тоже. О чем бы ни спрашивали – ответы были. Проблем не было – каждый знал, кто я такой. А не знал, так спрашивал, и я отвечал.
– Отвечал, да. Но вся штука в том, что твои ответы были... правдоподобны – но не инстинктивны. Вся наша жизнь – она так правдоподобна, что вроде какая-то пленка на глазах, – но случайный толчок, и перед тобой черт знает что. Полуреальная заря, полуреальный человек стоит в седле и колотит в ставни. Ничего, кроме плаща и шляпы, воспаряющих над землей в морозном облаке пара – из его же собственного рта, – но когда он. позвал – мы пошли. Мы пошли, это уж точно.
– Ну, я, понятное дело, в этом уже по уши. Мне-то ведь все равно. Но ты почему ничего не придумаешь?
– Потому что не имеем права капризничать. Мы отмахали такой путь не для того, чтоб попасть на крестины. Все это устроилось до нас. И нам еще повезло, а то пришлось бы перерывать все святцы, как двум слепцам, громящим базар в поисках своих портретов... По крайней мере, у нас есть варианты.
– Таким образом...
– Хотя нет выбора.
– Ты поставил меня в дурацкое положение, с этими...
– Я и сам выглядел таким же дураком.
– Что хочется понять, так ту причину.
– О, даждь нам днесь приличную личину.
– Домой, я хочу домой. (Делает несколько шагов.) С какой стороны мы пришли? Я потерял ориентацию.
– Единственный вход: рождение, единственный выход – смерть. Какие тебе еще ориентиры?
Они подходят друг к другу.
– Мы никому ничего не должны. Гильденстерн. Мы влипли. Каждый твой поступок, пусть ничтожный, порождает другой, неизвестно где, неизвестно чей, а тот – третий и так далее, замкнутый круг. Так что смотри в оба и навостри уши. Будь осторожен и следуй инструкциям. И все будет в порядке.
– До каких пор?
– Пока все не кончится само собой. Тут есть своя логика – все происходит само собой, не волнуйся. Расслабься и плыви по течению. Когда кто-то берет тебя за руку и ведет как ребенка – хоть ты давно уже потерял невинность, – это словно тебя вознаграждают, словно получаешь добавочную порцию детства, – и как раз тогда, когда меньше всего ожидаешь, – словно приз за хорошее поведение – или за то, что вообще не имел детства... Я – э-э-э – не слишком противоречу себе?
– Не помню... Что мы тут вообще делаем?
– Нас же вводили в курс. Метаморфоза с Гамлетом. Ну, вспомнил?
– А-а – что, он изменился? Внутренне и внешне и больше не напоминает...
– Ага, и мы должны его развлечь и под шумок разнюхать, в чем дело.
– То есть что там еще помимо смерти отца.
– И он, мол, всю дорогу говорит о нас – нет двух людей на свете, которых – и так далее.
– Значит, веселим его – выискиваем причину....
– Именно. Главное – задавать наводящие вопросы, но чтоб в то же время не проговориться. В этом вся штука.
– А после этого мы свободны, да?
– Точно – и щедро вознаграждены. Ибо король нас не забудет.
– Замечательно. А что это, по-твоему, значит, что не забудет?
– Что он не забывает своих друзей.
– Примерно сколько?
– Трудно сказать. Одни монархи страдают потерей памяти, другие, думаю, наоборот, и память у них...
– Да, но...
– ...слоновья.
– Меня не размер интересует, меня интересует – сколько?
– Памятливый – он очень памятливый король. Можно сказать, царственный должник...
– Ты, собственно, о чем?
– Слова, слова. Это все, на что мы можем рассчитывать.
Пауза.
– Может, надо что-нибудь сделать? Что-нибудь конструктивное? А?
– Может, сходить?
– Куда?
– За ним.
– Зачем? Сами нас найдут. Не то будем тут кружить всю ночь, наступая друг другу на пятки.
Расходятся в разные стороны.
– Смешно. (Оборачивается.) Чувствую себя точно зритель – скверное дело. Это выносимо, только ежели свято веришь, что сию минуту явится кто-нибудь, кто тебя заинтересует...
– Видишь кого-нибудь?
– Нет, а ты?
– Тоже. (Двигаясь к рампе.) Это довольно изощренная пытка, когда тебя заводят, а куда пустят, не говорят... (Пауза.) У нас нет практики.
– Может, поиграем в вопросы?
– А что это даст?
– Практику!
– Не вопрос! Один – ноль.
– Свинство.
– Почему?
– Я же еще не начал.
– Не вопрос. Два – ноль.
– А это считается?
– Что?
– Это считается?
– Очко. За повторение. Три – ноль. Кон.
– Раз так, я не играю.
– Чья очередь?
– А?
– Очко. Не акай. Ноль – один.
– Кто теперь?
– Почему?
– Почему нет?
– Зачем?
– Очко. Без синонимов! Один – один.
– Что, во имя неба, происходит?
– Очко. Без риторики! Два – один.
– И чем все это кончится?
– Не догадываешься?
– Это ты меня спрашиваешь?
– А тут есть другие?
– Кто?
– Откуда мне знать?
– Зачем же спрашиваешь?
– Ты это серьезно?
– А это не риторический вопрос?
– Нет.
– Не вопрос. Два – два. Поровну.
– Что это с тобой нынче?
– Когда?
– Что?
– Да ты не оглох ли?
– Не сдох ли?
– Да или нет?
– А разве есть выбор?
– А Бог есть?
– Очко. Не трепли всуе. Три – два. Кон.
– Как твое имя?
– А твое?
– Я первый спросил.
– Не вопрос. Один – ноль.
– Как тебя называют дома?
– А тебя?
– Когда я дома?
– Дома тебя зовут по-другому?
– Где – дома?
– У тебя нет дома?
– Почему ты спрашиваешь?
– К чему ты клонишь?
– Как тебя зовут?
– Уже было. Два – ноль. В мою пользу.
– КЕМ ТЫ СЕБЯ ВООБРАЖАЕШЬ?!
– Риторика. Я выиграл. (Пауза.) Чем все это кончится?
– Вот вопрос.
– Вопрос вопросов.
– По-твоему, это имеет значение?
– А для тебя это ничего не значит?
– А почему это должно значить?
– Какое имеет значение, что это значит?
– Значит, для тебя ничего не значит, какое это имеет значение?
– Что все это означает?!
Пауза.
– Не имеет значения.
– ...Что это за игра?
– И какие у нее правила?
Из кулисы в глубине сцены появляется Гамлет, он бредет через сцену, читая книгу; Гильденстерн замечает его в последнюю минуту, когда он уже исчезает.
(Быстро.)
– Розенкранц!
– Что?
Гамлет выходит. Гильденстерн и Розенкранц обмениваются довольными улыбками.
– Ну, как получается?
– Сам видишь.
– Естественно?
– Инстинктивно.
– Дошло?
– Снимаю шляпу.
– Пожмем руки.
Они пожимают друг другу руки.
– Теперь дай я попробую – Гильденстерн!
– Постой, не так – захвати меня врасплох...
– А, понял.
Они расходятся. Пауза.
(Обращаясь к Гильденстерну.)
– Готов?
– Идиот!
– Прости.
Пауза.
– Гильденстерн!
– Что? (И сразу падает духом.)
– Бессмысленно. Ты ни на что не годен. Чего ж ты хочешь?..
– Хочу быть дома и лежать в постели...
– О, даждь нам днесь семь дней в неделю...
Слышны шаги.
– Кто это там?
– Ты его не узнал?
– Он – меня.
– Он тебя не видел.
– Я его тоже.
– Ну, еще увидитесь. Я едва его узнал, так изменился.
– Ты так считаешь?
– Полная метаморфоза.
– С чего ты взял?
– Внутренне и внешне.
– Ясно.
– Совершенно другой человек.
– Изменился.
– Я так считаю.
Слышны шаги.
– Выяснить, что его давит...
– Меня?
– Его.
– Как?
– Вопрос и ответ. Старый добрый способ.
– Он помешался.
– Ты спрашивай – я буду отвечать.
– Это уже не он, знаешь.
– Сейчас он – это я. Шаги.
– Тогда кто я?
– Ты – это ты.
– А ты – это он?
– Почти.
– Ты что, свихнулся?
– Это идея. Готов?
– Постой чуть-чуть.
– Я свихнулся.
– Я вижу.
– Выясняй, каким образом.
– Ясно.
– Вопрос и ответ.
– Как я должен начать?
– Обратись ко мне.
– Мой милый Гильденстерн!
– Ты что – все забыл?
– Мой милый Розенкранц!
– Похоже, ты не все понял как следует. Попытайся представить, что я отвечаю за него, а ты задаешь мне вопросы. Не мне, а ему.
– А-а... Готов?
– Ты понял, что нужно?
– Что?
– Ты что – совсем дурак?
– Пардон?
– Ты что, оглох?
– Как ты сказал?
– Не сейчас...
– Не вопрос. Очко!
– Не сейчас! (Пауза.) Если у меня и были какие сомнения, верней, надежды, то теперь – кончено. Что вообще может быть у нас общего, кроме этой ситуации? (Они расходятся и садятся.) Может, он выйдет оттуда?
– Нужно сматываться?
– Почему?
Пауза.
– О! Ты имел в виду, ты будешь им, а я должен задавать вопросы!
– Превосходно.
– Ты сбил меня с панталыку.
– Похоже на то.
– Как мне начать?
– Обратись ко мне.
Они становятся лицом друг к другу.
– Мой досточтимый лорд!
– Мой милый Розенкранц!
Пауза.
– А я в таком случае должен стать тобой?
– Конечно нет. Впрочем, если хочешь. Продолжай.
– Вопрос – ответ.
– Да.
– Ага. Мой досточтимый лорд!
– Да, мой друг!
– Как поживаете?
– Помешался.
– Действительно? Каким образом?
– Я изменился.
– Внутри или снаружи?
– И – и.
– Понятно. (Пауза.) Не так уж ново.
– Переходи к деталям. Копни. Разнюхай подоплеку.
– Итак – итак, ваш дядюшка – король Дании.
– А до него – отец.
– Его отец до него?
– Нет, мой отец.
– То есть как же это?..
– Невольно задаешься вопросом...
– Позвольте мне напрямик. Ваш отец был королем. Вы – единственный сын. Ваш отец умирает. Вы – совершеннолетний. Ваш дядюшка становится королем.
– Точно.
– Необычно.
– Более чем.
– Именно. Где вы были в это время?
– В Германии.
– Значит – узурпация?
– Он просочился.
– Это напоминает...
– Естественно.
– Не хотелось бы быть неделикатным, но...
– Это общеизвестно.
– Брак вашей матушки...
– Он просочился.
Шаги.
– Его тело было еще теплым.
– Ее тоже.
– Необычайно.
– Непочтенно.
– Поспешно.
– Подозрительно.
– Заставляет задуматься.
– Не думайте, что я не задумывался.
– И это с братом мужа.
– Близкий родственник.
– Она пошла к нему – -
– Слишком близкий.
– За утешением.
– Скверная история.
– Похоже.
– Кровосмешение и адюльтер.
– Вы так далеко заходите?
– Я? Никогда.
– Подведем итоги. Ваш отец, которого вы любите, умирает. Вы наследник престола. Вы возвращаетесь, чтоб увидеть, что его тело еще не остыло, а младший брат уже забрался на его трон и в его простыни. Оскорбляя физические и нравственные законы. Одновременно. Но почему вы все-таки ведете себя столь странным образом?
– Понятия не имею. (Пауза.) Впрочем, вся эта история известна каждой собаке. И все же за нами послали. И мы прибыли.
– Слушай! Кажется, музыка,
– И мы здесь.
– Точно оркестр – кажется, я слышу оркестр.
– Розенкранц...
– Что?
Пауза, звуки умолкают.
– Гильденстерн...
– Что?
– Неужто для тебя и в самом деле нет разницы?
– А?
Пауза.
– Сходи посмотри – он еще там?
– Кто?
– Там.
Розенкранц направляется в глубь сцены, к кулисе; смотрит, потом возвращается и докладывает.
– Так точно.
– Что он поделывает?
Розенкранц повторяет всю процедуру.
– Разговаривает.
– Сам с собой?
Розенкранц снова собирается пойти, но Гильденстерн его удерживает.
– Он что, один?
– Нет.
– Значит, не сам с собой, так?
– Так, но сам... Кажется, он идет сюда. (Трусливо.) Может, смоемся?
– Куда? Теперь не имеем права.
Входит, пятясь спиной к зрителям, Гамлет, сопровождаемый Полонием. Разговаривая, они приближаются к авансцене. Розенкранц и Гильденстерн занимают два противоположных угла на просцениуме.
– ...потому что и сами вы, сударь мой, были бы так же стары, как я, если бы могли, подобно раку, идти задом вперед.
– Хоть это и безумие, но в нем есть последовательность. Не хотите ли уйти с этого воздуха, принц?
– В могилу.
– Действительно, это значило бы уйти из этого воздуха.
Гамлет идет в глубину сцены; Полоний в это время что-то бормочет, потом громко произносит:
– Высокочтимый принц, я вас смиреннейше покину.
– Нет ничего, сударь, с чем бы я охотнее расстался; разве что с моею жизнью, разве что с моею жизнью, разве что с моею жизнью.
– Желаю здравствовать, мой принц. (К Розенкранцу.) Вам надо принца Гамлета? Он здесь.
– Благослови вас Бог, сэр.
Полоний уходит.
– Мой досточтимый принц!
– Мой дражайший принц.
Гамлет останавливается в глубине сцены, оборачивается к ним.
– Мои милейшие друзья! Как поживаешь, Гильденстерн?
(Идет к авансцене с рукой, протянутой к Розенкранцу, Гильденстерн кланяется. Гамлет поправляет себя.)
Ах, Розенкранц!
Они смеются добродушно над ошибкой; все встречаются в середине сцены и, повернувшись спиной к залу, уходят в глубину; Гамлет в середине, он обнимает их за плечи.
– Ребята, как вы живы оба?
Затемнение.
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |